Пятый боевой…

По-разному складываются судьбы у людей на войне. Даже и у героев. Одни делают по двести боевых вылетов — у истребителей бывало и по пятьсот, заслуживают славу, награды. Другие…

Капитан Панин прибыл к нам с Тихоокеанского флота в октябре сорок третьего. Боевого опыта не имел. А летный — богатейший. Был назначен заместителем командира третьей эскадрильи. На Тихом был комэском, его ученики воевали на всех морях, попадали и в наш полк и выгодно отличались от других новичков, пилотировали машину отлично.

Поэтому Панину и пришлось загорать в тылу целых два с половиной года.

— Что ж, придется вас догонять, — сказал он спокойно, давно уже, видимо, приучив себя к этой мысли.

Мы были знакомы, на Тихом служили в одном полку, Михаил Федорович уже и тогда был комэском. При первой же встрече принялся расспрашивать о новинках в тактике «мессеров», "фокке-вульфов". Я, конечно, смущался. Панин — ничуть.

— Возьмешь меня с собой на торпедный? Я у начальства похлопочу. Скажу, поучиться хочу.

Прямо так. А и здесь ведь по должности выше, хоть и в другой эскадрилье.

Смущаюсь опять. Что тут скажешь? Возьму, Михаил Федорович? Когда я ему чуть не в сыновья гожусь.

А и не нужно было смущаться. Просто чуточку быть поумней. Видеть не только себя и своих одногодков, но постараться проникнуть и в душу таких вот людей. Что терпеливо могут тянуть свою лямку на Тихом, раз так приказано и так осознано, а после проситься в стажеры к своим же ученикам.

Но до этого было тогда мне еще далеко. Обратил только внимание, невозможно было не обратить, — что его сразу в полку полюбили. Хоть был и немногословен, на вид даже чуть суров. Твердый, проницательный взгляд глубоко посаженных глаз, твердые складки от губ к носу…

Близко сойтись нам не довелось. Но как-то, сидя со мной на дежурстве, Панин вслух вспомнил о трех сыновьях, оставшихся в военном городке на Тихом. "Как там моя Саша справляется с этими разбойниками…"

И на минуту стал вовсе другим. Так же вот потеплел, когда речь случайно зашла о защитниках Тулы — на дежурстве куда она не зайдет. "Молодцы земляки!" [уточнить этот абзац по книге!!! — Прим. lenok555]

В Туле он был рабочим. Затем — техник-текстильщик. С двадцать восьмого года коммунист. В тридцать первом по спецнабору попал в летную школу. Затем строевая часть. Много летал, целеустремленно учился. Выдвинули на политрука эскадрильи. Отказываться не стал. Просто старался летать ровно столько, сколько летал и не будучи политруком. Политработу направлял на выполнение указаний партии по овладению новой боевой техникой и оружием, на укрепление дисциплины и поддержание бдительности: в воздухе пахло порохом.

Но и эти скудные сведения дошли до меня уже после. Многое поздно доходит до нас…

На дежурстве мы сидели 24 октября. Солнце еще не вышло из-за горизонта, когда прибыли на стоянку. Вокруг машин сновали техники со своими командами, готовили самолеты. Подготовили, сдали. Потекло время. Тягучее, как смола. На дежурстве минута кажется часом.

Вместо заболевшего Прилуцкого ко мне назначили штурманом Сашу Касаткина. С ним мы и раньше летали, парень толковый, давно уже вышел из «молодых».

Ждать, впрочем, пришлось недолго. Вызвали на КП. В районе Одессы обнаружены корабли противника, двум экипажам торпедоносцев нанести по ним удар. Ведущий…

Без слов ясно. Но тут уж не до смущении. У Панина это второй боевой вылет, у меня — сто сорок второй.

— Задание понятно, Михаил Федорович?

— Понятно.

— Держаться за мной. Летим без прикрытия. Повторять все мои маневры.

Опробовав моторы и выходя на взлет, ловлю себя на странном ощущении будто сам лечу на торпедный удар впервые в жизни. Контролирую движения, излишне прислушиваюсь к работе моторов…

Ничего, это полезно. Не надо только волноваться, как в первый раз.

То же самое и в полете. Все воспринимается как бы за двоих. И с двойной ясностью, яркостью каждой детали. Тяну рукоять уборки шасси и будто вижу поджимающиеся, как птичьи лапы, колесные стойки…

До цели лететь три часа. Низкая облачность, ограниченная видимость. Идти на малой высоте — значит вымотаться еще до удара. Решаю уйти за облака. В кабине становится сумеречно, пилотирую по приборам. Выровнявшись на свет, оглядываюсь. Панина учить слепому полету… Смешно!

Немного беспокоюсь за штурмана: все-таки не свой. В полку год с лишним, прибыл из училища. Успел заслужить надежную репутацию. Когда мы с ним летали? В начале этого месяца. Тогда репутацию подтвердил…

— Сколько до цели, Саша?

— Два часа пятнадцать минут, командир. Рановато с такой точностью отвечать. Впрочем, и спрашивать рановато. Смотрю, как скользят две крылатые тени по снежно-белой облачной равнине — ведомый держится, как на твердом буксире. Что он там думает, интересно, сейчас? Два часа — и атака. Прорыв сквозь заслон разрывов, потом «эрликоны», пулеметы, огненная карусель… Одесса, не шутка! И весь огонь — по двум самолетам. Не много ли? Кто-то из двух, может быть… может, и оба…

И вдруг становится ясно, что Панин об этом не думает. Вовсе! О чем угодно, но не о том. Да, вот о чем — как вернее зайти в атаку, если с обоих бортов, а если парой…

Именно вот об этом. И подсмотреть мой заход и потом выход, прямо на корабли, самый, по-моему, безопасный…

И сразу становится необыкновенно покойно. Зайдем, прорвемся, не первый раз. И ничто не заставит сойти с боевого курса. Будь, что будет…

Вспоминаю о письме, полученном перед вылетом. Что там пишет Тамара? Прошлое письмо получил, точно помню, восьмого. Хорошее было письмо…

Да, главное — донести торпеду до цели. Точно на заданной скорости, высоте. На разрывы и трассы не обращать внимания. Только на водяные столбы. Эти султаны от рвущихся в воде снарядов тверже гранита, если идешь на полной скорости. Лететь чуть выше. Сбить наводку орудий маневром. Лечь на боевой и с самой близкой дистанции послать в цель торпеду…

И вот уже нетерпение. Хорошее чувство, признак готовности. Сколько еще лететь?

На борту размеренный ритм, экипаж в работе. Вслушивается в эфир Николай Панов, одновременно наблюдая за воздухом из своей башенки. Зорко просматривает заднюю полусферу Саша Жуковец. Оба молчат, значит все в порядке. Сквозь прорезь кабины виден Касаткин. Спокоен, деловит. Через каждые пять минут прикладывает линейку к карте, следит за направлением.

— Пять градусов влево, командир.

— Есть, пять влево.

Хороший вырабатывается штурман. С первых дней все приглядывался к ветеранам. Такие мастера как Шильченко, Кравченко, Аглотков вызывали в нем восхищение, желание подражать. А на первых порах это главное.

— Подходим к району цели, командир, — голос лишь чуть напряженней.

Начинаем снижаться. Пробиваем облака, под нами чистая синева. Море спокойно, видимость хорошая. Если б еще пониже облачность…

— Конвой, командир!

Дымы, затем силуэты. Подаю сигнал ведомому: "Разворот на цель. Перестроиться в боевой порядок!" Панин увеличивает обороты, плавно заходит справа. Все точненько, как в кино. По бортам кораблей — моментальные вспышки, будто и в самом деле фотографируют.

— Штурман, состав!

— В окружении пяти сторожевых катеров… неопределенное что-то, командир…

Вот именно. Ни транспорт, ни танкер. Однако сидит по ватерлинию.

— Выходим на него!

Шквал огня. Маневрирую. Панин — как припаянный. Ну держись, стажер…

— На боевом!

Не выпускаю из поля зрения черную коробку. Высота, скорость заморожены. Никаких маневров! Вот они, султаны, всплески… Нарочно бьют с недолетом по воде — лучшей стены на пути не поставишь. Не достают, только брызги хлещут машине в брюхо, правильно взял высоту… Разрывы справа, слева… Ну, штурман…

— Сброс!

— Торпеда пошла хорошо! — четкий доклад Панова. — Ведомый сбросил!

— Приводнилась нормально! — звонко кричит Жуковец. — Стабилизатор сорван… Хорошо идет!

— Молодец, Саша! — это штурману. Прежде времени, конечно. Правильно приводнить торпеду — большое дело, но если мимо…

Лечу на корабли. Сманеврируешь — как раз и подставишь себя под фронтальный огонь всех орудий и пулеметов. Сектора газа — до защелки. Подскок. Внизу мелькают палубы. Касаткин, Панов, Жуковец лупят по ним из пулеметов.

Все! Проскочили. Кой к черту все, главное, как торпеда…

— Попали! Цель! — в один голос стрелки. Черный клуб дыма закрыл транспорт. Захожу сбоку, чтоб убедиться. Посудина разломилась надвое, обе половины, накренившись, оседают в воду. Вот теперь все, порядок!

— Командир, даю курс…

— Молодец, Касаткин!

— Так это ж вы, командир.

— Ладно, не скромничай! Как там ведомый?

— Как припаянный, командир!

Во, то же самое и сравнение. Ловлю себя на мысли, что весь полет смотрел на себя его глазами. Светлыми, глубоко посаженными, с оценивающей приглядкой…

На земле нас поздравили командир полка и замполит. Передали благодарность командира дивизии полковника Токарева.

После всех подошел Панин.

— Спасибо, Василий!

— Вам спасибо, Михаил Федорович!

— Мне-то за что? Ваша торпеда попала.

— Ну, это точно не известно. Но… дело не в том… В чем — объяснить не сумел. Но, кажется, и не надо было никаких объяснений.

Обе машины имели много пробоин. Но по сравнению с потопленным судном это были пустяки.

4 ноября Панин выполнял свой третий боевой вылет — на "свободную охоту". В районе мыса Тарханкут его перехватили и атаковали два Me-109. Стрелки старший сержант Петр Шибаев и сержант Григорий Суханов отбивались изо всех сил. В разгаре боя крупнокалиберный пулемет вдруг смолк.

— Что там, Шибаев? — не повышая голоса, спросил Панин. — Заклинило, командир…

— Перекос? Выбивай патрон, я пока сманеврирую… Суханов, держи их в своей полусфере!

— Влево разверните, командир… Вон он, гад!.. Сзади вырастал силуэт длиннокрылого «мессера». Суханов бил. Панин маневрировал, то и дело оглядываясь. Шибаев выдергивал ленту из магазина…

— Скоро там, Петр? — не выдержал штурман Глеб Купенко.

— Спокойно, спокойно… Не торопитесь, Шибаев. Уверенный голос командира успокоил радиста. Он вставил ленту. Стервятник уже закрыл всю прорезь прицела. Петр нажал на спуск, длинная очередь перехлестнула тело «мессера». Он потянулся вверх, насколько хватило силы мотора, перевернулся мертвой петлей и рухнул в море.

Второй зашел в атаку лишь для формы. Огонь открыл издали, вреда причинить не мог. Развернувшись, ушел в сторону Евпатории.

— Поздравляю, Петр, — тепло, но сдержанно прозвучал в наушниках голос Панина. — Как себя чувствуешь?

— Спасибо, командир! Аж пот прошиб с этой лентой…

— Надо думать, не только тебя. В следующий раз лучше будешь готовить боеприпасы. Штурман, вы кажется, забыли дать курс…

Так вот, дословно, рассказали мне об этом полете члены экипажа Михаила Федоровича. И я нисколько не удивился, что так. Просто отметил: рождается стиль. Каков командир, таков и экипаж — это давно уже стало к полку поговоркой.

Много лет прошло с тех пор. Но все, кто был участником того боевого вылета и остался в живых, помнят о подвиге экипажа Панина.

В одиннадцать часов 15 ноября 1943 года группе торпедоносцев была поставлена задача нанести удар по вражескому конвою в западной части Черного моря. Судя по сильному прикрытию транспортов, воздушные разведчики предполагали, что гитлеровцы перевозят важные грузы. Вероятнее всего подкрепления своим войскам, блокированным в Крыму.

Погода стояла крайне неблагоприятная: низкая облачность, дождь, порывистый ветер. Командование отобрало семь экипажей, подготовленных к действиям в сложных метеоусловиях. Как опытный пилот, в группу был включен и Панин. Это был пятый его боевой вылет. Семерку возглавлял замкомэск Евгений Лобанов, в звене с ним летели Валерий Федоров и Николай Синицын. Остальную четверку было поручено вести мне.

До цели более трех часов. Шли под облаками на высоте сто — двести метров, ориентируясь только по курсу и времени. С половины маршрута вынужден был возвратиться на свой аэродром один из моих ведомых, Николай Новиков: обнаружились перебои в работе мотора. Со мной остались Панин и Пресич. Чем дальше уходили мы от своих берегов, тем хуже становилась погода. Десятибалльная облачность на высоте шестьдесят — семьдесят метров, дождь заливает остекление кабины. Панин летел рядом со мной, демонстрируя завидную выдержку и умение безукоризненно держаться в строю в этих сложных условиях.

Обнаружить конвой в открытом море при такой видимости — дело чрезвычайно трудное. Экипажи уже потеряли надежду, когда Прилуцкий доложил:

— Слева группа кораблей!

Я немедленно довернул влево, не надеясь увидеть цель сразу: об остроте зрения моего штурмана, особенно в темноте, в полку ходили легенды. Спустя минуту убедился: «кошачьи» глаза Николая не подводят его и днем.

— Панов! Срочно передай ведущему — конвой слева.

В эфир полетело оповещение. Лобанов тотчас отвернул машину, его маневр повторили все летчики группы. По направлению полета поняли: ведущий делает вид, что кораблей мы не заметили.

Оказавшись вне видимости конвоя, Евгений сделал большую дугу и подошел к цели с юга. Маневр был удачным, гитлеровские моряки открыли огонь не более чем за минуту до выхода группы в атаку.

Но что это была за минута! Эскадренный миноносец, два сторожевика и тральщик обрушили на шестерку торпедоносцев ливень огня. С эсминца палили не только зенитки, но и крупнокалиберные морские орудия. Водяные столбы от разрывов вставали перед машинами, всплески хлестали их снизу. Сверху давили два огромных четырехмоторных «Гамбурга», поливали из пулеметов, сбрасывали по курсу противолодочные бомбы, султаны от которых вздымались еще выше…

Торпедоносцы летели фронтом, на высоте тридцать метров, вся группа атаковала головной транспорт, грузно осевший в воде. Панин шел рядом со мной. Мы уже были на боевом курсе, до сброса торпед оставались считанные секунды, когда я почувствовал беду. Не спуская глаз с цели, боковым зрением увидел вихрь пламени слева.

Огнем был охвачен самолет Панина. Но продолжал лететь. Он был управляем и не сходил с боевого курса. До цели оставалось не более пятисот метров, экипажи сбрасывали торпеды, сбросили мы…

Сбросил и Панин. И сразу довернул на сверкающий вспышками выстрелов вражеский эсминец…

Нетрудно представить, что чувствовали гитлеровские моряки в эту минуту. Мне показалось, что их огонь разом стих. Может быть, так и было. Все пушки и пулеметы лихорадочно доворачивали на огромный пылающий факел, неотвратимо несшийся на них…

Торпедоносец взорвался в воздухе, не долетев до эсминца ста метров. Мы перескочили через фашистские корабли…

Транспорт водоизмещением около четырех тысяч тонн, атакованный нашей тройкой, разломился на части и скрылся в пучине моря. Но сам я этого не видел. Это мне передали потом. А в те минуты был ослеплен взрывом. Ослеплен и оглушен. Даже не слышал доклада о поражении цели, хоть, несомненно, стрелки доложили.

И весь обратный путь пролетел как во сне. Держал курс, высоту, машинально выполняя команды штурмана. Иногда оглядывался влево, будто не веря в свершившееся, ожидая увидеть там "как припаянную" машину…

Их было четверо: коммунисты Михаил Федорович Панин, Глеб Михайлович Купенко и комсомольцы Петр Леонидович Шибаев и Григорий Фролович Суханов.

Экипаж, обретший свой боевой стиль за неполные пять совместных вылетов…

 

Командир "счастливой девятки"

Этот Ил-4 — единственный в полку — прослужил в нем со дня поступления на вооружение до Победы. А затем, украшенный шестью звездами и двадцатью пятью силуэтами кораблей — символами «личных» побед его в воздухе и на море, — стал на выставке победоносного оружия, организованной в 1945 году в Симферополе, как вечно живой экспонат.

За двадцать восемь месяцев боевой жизни этого самолета на нем было заменено тридцать семь моторов. Менялись узлы, механизмы, приборы, части. Менялась обшивка, лист за листом…

Неизменно бессменным оставался лишь его бортовой номер.

Почти бессменным — его экипаж. Командир — Александр Иванович Жестков. Штурман — Иван Григорьевич Локтюхин. Воздушный стрелок-радист — Андрей Васильевич Засула. (Впоследствии — Иван Васильевич Чумичев). Воздушный стрелок — Иван Тарасович Атарщиков. Воинские звания? Тоже менялись. Не как моторы, конечно. Пореже, куда. Жестков — вначале младший лейтенант, к концу войны старший. Локтюхин — сержант, в конце лейтенант. Атарщиков с Чумичевым прибавили на погонах по паре лычек. Засула успел лишь одну.

Так же примерно и с должностями. Командир экипажа — командир звена. Соответственно тоже и штурман. Стрелки — так стрелками и остаются, будь машина хоть во главе полка, разве что еще зорче обязаны глядеть в оба.

Своя логика у войны. Своя, можно сказать, справедливость. Не всегда поднимается вверх тот, кто больше несет. Другой столько возьмет, что и некем его заменить, на его-то месте.

Жестков на своем скромном месте был незаменим всю войну.

Потому что сам себе сотворил это место. А значит, и наилучшим образом соответствовать ему мог.

То есть место такое нашлось бы, пожалуйста, и еще. Лишь бы только еще человек на него нашелся.

Много отличных летчиков довелось мне узнать за войну. Кто-то в чем-то, возможно, бывал и искусней Жесткова. Но безотказнее? Нет, не встречал.

Командир — в идеале — как в зеркале, отражен в экипаже. В летном, в первую очередь, боевом. Если еще и в техническом — это уже идеал идеалов.

Кораблики, звездочки на фюзеляже действующего экспоната — результат, главным образом, первого отражения. Самим же существованием в живом виде экспонат больше обязан второму.

Главным образом, меньше — больше… И еще — с оговорками в адрес судьбы. Но это уж тонкости, речь теперь не об этом.

Техник самолета Григорий Михайлович Гармаш, механик Николай Гаврилович Воротников, моторист Иван Нефедович Хлызов… Вот их безотказные руки сменили на экспонате все эти моторы, числом тридцать семь. И гору приборов. Частей. Механизмов. И чуть ли не все из обшивки дюралевые листы. Меняли, чинили, латали, меняли, опять чинили. С неба встречали машину — не примут в утиль. А через день она снова взлетала — живая и не калека. Та же «девятка» Жесткова, все та, все она.

Вот уж, действительно, птица-феникс! Если бы не родилась легенда бог знает где и когда, то все равно бы родилась на нашем аэродроме.

Однако продолжим о месте. О месте Жесткова в боевой деятельности полка.

Ну вот хотя бы по виду работы. Торпедирование и бомбардировка вражеских кораблей в открытом море и в базах, постановка минных заграждений на морских коммуникациях и речных, штурмовка живой силы и техники в походных колоннах и в боевых порядках, бомбовые удары по железнодорожным узлам, эшелонам, аэродромам, артиллерийским позициям, переправам, мостам, "свободная охота" в качестве бомбардировщика, торпедоносца, штурмовика, воздушная разведка, доставка грузов партизанам, сбрасывание разведчиков в тыл врага… То есть все, что возможно? И несколько больше. Если что и забыто — ну как же, конечно же, и оно!

Это — по виду. А по характеру, что ли… Место Жесткова — где нужен Жестков. Где ожидается непроходимый зенитный огонь, встреча с «мессерами», изнурительный поиск, скверная видимость, грозовой фронт, где требуются внезапность и дерзость, хладнокровие и умение, терпение и настойчивость, куда летали и не долетали, где бомбили и не разбомбили, атаковали и промахнулись или и вовсе торпеды обратно домой привезли.

Так что ж это за богатырь такой — летчик Жестков? И что у него за ребята?

Ребята как ребята. И сам из себя не ахти. Скромный парнишка, вперед других не лезет, ждет, когда вспомнят. А вспоминают всегда почему-то о нем. Роста не скажешь — высокого, среднего телосложения, лицом не моложе едва ли нас всех из-за «зачеса» от самого лба, что никак лечь по моде не соглашался. На половинку швабры скорее согласен был походить. Может быть, от упрямости этого «бокса» и взгляд у Жесткова, вот именно, жестче казался, чем бы мог быть без него.

И вообще-то, о богатырстве. Были у нас в полном смысле богатыри. Не по фигуре одной и мускулатуре. По двести вылетов в первой еще половине войны за плечами имели, кой-кто и больше двухсот, боевых. И продолжали и дальше, без перерыва, кто ж на усталость пожалуется на войне. И все равно их сменяли, как только случалась возможность и если вовремя успевали заметить — пора. Если же нет…

Разные после находят причины для катастроф и аварий, на то и комиссии, авторитетные заключения, подробный анализ инструкций и отклонений от них. И вот же, пожалуйста, как на ладони причина! А для причины причину искать… Ну, это, знаете, уже роскошь, как-нибудь после войны. И только ребята, друзья нарушителя правил, все со вниманием выслушав и учтя, тоже задним числом с удивлением обронят за перекуром: "Черт его знает! Ведь видно же было, залетался Борис…"

Вот в этом смысле Жестков — богатырь из богатырей!

Простой крестьянский паренек со Смоленщины, обычный путь в небо: мальчишечья увлеченность подвигами первых героев авиации, областной аэроклуб…

Областной! Сапог не было в школу ходить и в своей-то деревне.

Отсюда упорство. Или наоборот: путь этот «обычный» как результат упорства? Впрочем, и то и другое, наверно, — счастливое совпадение, как в таких случаях говорят.

В небе войны — с первых дней. На Балтике летал больше над сушей, ходил на бомбежки вражеских полчищ, прущих безудержно на Ленинград. В сентябре перевели на Черноморский. С ходу включился и тут, принялся завоевывать "свое место" над морем.

…Немецко-фашистские войска ворвались в Крым. Получено приказание нанести удар по скоплению живой силы и техники. Командир полка майор Николай Александрович Токарев коротко добавил: нужно поспешить!

Поднявшись в воздух, три звена тяжелых бомбардировщиков быстро собрались в группу. Рядом с Жестковым — лейтенанты Федор Клименко и Виктор Беликов — надежнейшие летчики полка. Под крылом проплыли поля Кубани, Керченский пролив.

Чтобы ввести противника в заблуждение, ведущий группы майор Иван Арсеньев круто повернул к Арабатской стрелке. Пройдя над степью, вновь развернулся на цель — уже с северо-западного направления.

Расчет оправдался, появление бомбардировщиков оказалось для врага неожиданным. Гитлеровцы переправляли через горную речушку Биюк-Кара-Су большую колонну автомашин и пехоты, скопились в лощине. Последовала команда изменить боевой порядок. На удар зашли звеньями, разомкнутым строем. Противник не успел организовать огонь. Разрывы плотно накрыли цель, все потонуло в клубах дыма и пыли. Когда видимость чуть улучшилась, прошлись по остаткам колонны на бреющем. Штурманы и стрелки азартно поливали из пулеметов мечущихся среди чадных костров гитлеровцев. Расположенные по склонам гор зенитки открыли сильный огонь. Один снаряд попал в воздушную систему машины Жесткова, шасси вывалилось из моторных гондол. Самолет загорелся, скорость упала. Экипаж остался в одиночестве, группа уходила в сторону моря…

Вдобавок ко всему доклад стрелка-радиста:

— Командир, нас догоняют «мессеры»!

— Приготовиться к бою! — дал команду Жестков. — Засула, командуйте маневрированием!

Бой был тяжелый. Летчик выжимал из подбитой машины все. Скрипел металл, деформировалась обшивка…

Один из гитлеровцев поспешил: взяло верх нетерпение записать победу на свой счет. Сблизился до предела.

— Командир, чуть левей! — крикнул Засула.

Прогрохотала длинная очередь крупнокалиберного. Фашист перевернулся, вошел в крутое пике и врезался в гору.

Это и решило исход боя. Оставшиеся два «мессера» со снижением ушли на запад. То ли решили не рисковать, потеряв своего командира, то ли израсходовали запас горючего.

Жестков довел горящий самолет до своих, посадил в поле. Выскочивший экипаж вступил в схватку с огнем. Сбросив регланы и не обращая внимания на ожоги, сумели сбить пламя. Осмотрели машину. Хвостовое оперение изрешечено, обшивка обгорела, в фюзеляже зияют две огромные пробоины…

Тут показал свой характер техник Григорий Гармаш. Через несколько дней самолет был в строю.

Экипаж — тоже.

…Приказание уничтожить колонну пехоты, артиллерии и танков, двигающуюся по шоссе в направлении на Старый Крым. Жестков назначен ведущим левого звена девятки. Летели на бреющем: в воздухе сновали «мессершмитты». Перед целью перешли в набор, на боевой курс легли на высоте шестьсот. Немцы успели открыть ураганный огонь. Никто не вильнул на курсе. Первые бомбы разгромили голову колонны, образовав на дороге пробку. Остальные довершили дело. В заключение девятка перестроилась в цепочку и прочесала шоссе пулеметным огнем.

И вновь пострадала машина Жесткова. Осколки снаряда попали в мотор, он оказался заклиненным. На такой высоте это грозило почти неминуемой катастрофой. Выручило хладнокровие пилота. Жестков уверенно удержал машину от сваливания на крыло, избежал столкновения с землей, использовав рельеф местности. Затем сумел даже набрать высоту. Борьба за жизнь экипажа и самолета продолжалась около часа. Самообладание командира передалось молодому штурману Ивану Локтюхину. Искусно обходя холмы и горы, тяжелораненая машина в одиночку пробиралась к востоку. Благополучно перевалила передний край, совершила посадку на берегу Кубани…

С тех пор прошло два года.

Не стану перечислять, кто остался в полку из вступивших в войну в сорок первом. О погибших, понятно, здесь речи нет. Но и почти все оставшиеся в живых — а были среди них богатыри, повторяю, — успели смениться, улетели на Тихий океан делиться боевым опытом. А кто и остался, так все же имел перерывы: ранение, отпуск, командировка за самолетами в тыл, приглашение «погостить» у милейшего доктора Челушкина, поиграть в шахматы, послушать его интереснейшие рассказы и, между делом, проверить свою «матчасть»…

Жестков летал бессменно. И эти два года, и после — считай, до конца войны. В любое время года и суток, на любое задание и цель, с любым вооружением или грузом. В любую погоду — лишь бы разрешили взлет. Все на той же счастливой своей «девятке» и с тем же все экипажем, таким же надежным и безотказным, как и она. Сменился за это время один лишь стрелок-радист — о нем расскажу после.

Были в полку и стабильные экипажи. Слетанные, дружные — не разольешь водой. К ребятам Жесткова присказка эта как-то не подходила. Что-то в ней было чуть ли и даже не оскорбительное для них. А зачем разливать, в самом деле?

"Командир у меня — железо!" — без этой фразы у Вани Локтюхина не обходился ни один рассказ об очередном потоплении транспорта, прорыве с торпедой сквозь заградогонь. "Лейтенанта нашего кто не знает", — вторили штурману оба стрелка, целиком относя очередной сбитый «мессер» исключительно на счет командира, который им выложил фрица под самый прицел. "Только и оставалось — нажать на гашетку…"

Сам «командир-железо», не говорун (кстати, о том, что не довелось мне еще на войне, — это повстречать летчика скромней Саши), выражал свои чувства и того проще. "Спасибо ребятам, ребята не подвели…"

Точно так же — и о «старушке-девятке».

В канун высадки Эльтигенского десанта, 31 октября, в полк поступило целеуказание: два транспорта в охранении десяти кораблей в сорока километрах восточнее порта Сулина. На удар была послана тройка высотных торпедоносцев, возглавляемая Жестковым.

— В районе цели возможны грозы, — предупредили синоптики.

— А также "мессеры", — как бы между прочим напомнил ведомым Локтюхин. Держаться как на веревочке, хлопцы!

Напоминание было нелишним: до цели тысяча километров, ястребков на прикрытие не пошлешь. Ольховой и Синицын, как и их штурманы, — в общем обстрелянные бойцы, но для такого задания опыта маловато.

А стоит кому-то отстать, потеряться — считай, что насмарку и весь полет. Высотное торпедометание — высокое искусство, от штурмана требует ювелирного мастерства. Сбросить стальные сигары так, чтобы они приводнились точно по курсу движения цели, в двухстах-четырехстах метрах от нее. Вынос точки приводнения зависит от скорости корабля и его маневренных возможностей. Торпеда, спустившись на парашюте в воду, принимается циркулировать вокруг цели по расходящейся спирали. Если торпеда одна, даже и не особенно опытный противник, ориентируясь по ее следу, может легко избежать роковой встречи. Несколько — почти неизбежно запутывается в сплетении циркуляции, теряется, напарывается на сокрушительный взрыв…

Трехчасовой полет над морем. Небо ясное, три самолета на нем — три жука на стекле. Вражеских истребителей, к счастью, не видно.

Решили выйти на остров Сакалин, возле Георгиевского гирла, оттуда и начать поиск. У озера Синое развернулись на север, потянули вдоль румынского побережья. Грозовой фронт, о котором предупреждали синоптики, видимо, сместился к югу. Внизу рваная облачность, сквозь нее неподвижными полосами просвечивают накаты волн. Справа на берегу аэродром Мамайя, на нем — полк вражеских истребителей.

— Район поиска, — докладывает командиру Локтюхин.

— Штурману следить за морем, стрелкам — за воздухом и аэродромом врага.

— Цель вижу, — через несколько минут Локтюхин.

— Взлетают, командир! — почти одновременно Засула.

Впереди, в море, в окружении черных точек, — два четких пунктирных штриха. Справа, над береговой полосой, — несколько желто-оранжевых пылевых вихрей…

С этой минуты все действия летчика обретают особенную быстроту и четкость.

— Штурман, курс на цель!

Еле заметным движением рук и ног Жестков ставит самолет на расчетный режим. Оглядывается на ведомых — Синицын и Ольховой точно повторяют маневр. Стрелки молчат — истребителей пока нет. Заходят со стороны солнца?

— На боевом, командир!

Теперь что бы там ни было — ни одна стрелка приборов не шелохнется. Это имеет в виду Локтюхин, когда говорит о своем командире — железо.

Первыми открывают огонь зенитки: в чистой голубизне неба повисают грязные комья, взвиваются дымные шнуры «эрликонов». Силуэты транспортов растут с каждой секундой. Вот уже различаются палубные надстройки, вспышки орудий… Машина вздрагивает от близкого разрыва. Стрелки приборов как бы настораживаются, но прочно остаются на месте.

— Повреждена правая консоль, — деловито-спокойный доклад Засулы.

— Торпеда сброшена, командир! — голос штурмана. С ноткой извинения — за секундную задержку доклада.

Резкий маневр облегченной машины, сектор обзора — стрелкам.

— Ведомые?

— Сбросили, командир! Все парашюты раскрылись! Больше маневров не надо: противник перенес огонь на торпеды. Уж лучше бил бы, как бил.

— Зажгли один парашют…

— Следить за остальными!

Остальные две торпеды, несмотря на интенсивный огонь, достигают воды, отцепляются от парашютов, начинают циркулировать…

— Взрыв! — наконец-то Засуле изменяет его спокойствие. — Цель, командир!

Доворот самолета. Видно: взрывом одной из торпед разнесло сторожевой катер.

— Еще один!

Транспорт-трехтысячник. У него оторвало корму, над накренившейся палубой поднимается черный столб дыма…

Несколько вылетов. Всех не опишешь. Всего их за годы войны было совершено Александром Жестковым более двухсот. И таких, как описаны здесь. И труднее. И легче. Хоть в общем-то легких их не бывает. И если экипаж возвращается на аэродром, не сбросив бомбы или торпеду по цели, так это еще тяжелей. Какие бы ни были к тому причины. Тем более для такого летчика, как Жестков. Тяжелее, чем самый ожесточенный воздушный бой, чем прорыв сквозь любой многослойный огонь зениток.

Впрочем, у Жесткова таких случаев было немного. И лучшим свидетельством этому служат те двадцать пять символических силуэтов на фюзеляже его боевой машины, реальные прототипы которых ржавеют на черноморском дне. И шесть звездочек. И не нашедшие выражения в символах десятки разбитых и сожженных самолетов на вражеских аэродромах, десятки танков, орудий, автомашин на полях и дорогах, многие сотни потопленных в море и уничтоженных на земле офицеров и солдат бесчеловечного гитлеровского рейха…

Скромный смоленский паренек с непослушным зачесом и жестковато-упрямым взглядом…

5 ноября 1944 года морскому летчику старшему лейтенанту Жесткову Александру Ивановичу Указом Президиума Верховного Совета СССР было присвоено звание Героя Советского Союза.

 

Стрелок-радист Андрей Засула

До сих пор он перед глазами, как наяву, — парень высокий, но не старающийся быть видным, с всегдашней своей как бы за рост извиняющейся улыбкой. Любил книги и песни, храбрых и верных людей. Больше всего — своего командира, бесстрашного Сашу Жесткова. Не просто любил — обожал. Что еще? Был комсомольским секретарем эскадрильи, обучал молодых радистов, помогал им войти в боевую жизнь. Часто прямо с занятий бежал к самолету. И лишь тогда забывал про свою улыбку, будто оставлял ее на земле…

Тяжелая на войне у стрелков работа. Наши телохранители — говорят о них летчики, штурманы. Не шутя говорят.

Стрелок-радист и воздушный стрелок занимают посты в хвосте самолета: первый вверху, у турели с крупнокалиберным пулеметом, второй — возле нижнего люка со ШКАСом. Летчик и штурман им не видны. Если нет бомб — впереди глухая пустота фюзеляжа, нижний край бронеспинки, что прикрывает сиденье летчика. Сам летчик по грудь наверху, в своей кабине из плексигласа. Штурман и вовсе — в самом носу, в прозрачном решетчатом конусе, как в клетке повиснув над морем ли, над землей.

Летчик ведет боевую машину, штурман счисляет путь. Оба в любой момент знают местонахождение самолета, решают, какой предпринять маневр. А стрелки? Вот самолет пошел вниз, чуть не камнем. Что это? Противозенитный маневр или…

В общем, одно дело — сам едешь, другое — тебя везут. Поле зрения стрелков — задняя полусфера. То есть полнеба, во всю необъятную ширь. За полнеба и отвечают. Жизнью. Да если бы только своей.

"Мессеры", «фоккеры» со стороны солнца заходят, пикируют сверху почти отвесно, разделяются поодиночке, на группы — одни отвлекают, другие подкрадываются из-за угла. Хоть, понятно, углов полусфера и не имеет. Но так доходчивей молодым объяснять.

Молодые стрелки уважают Засулу. Засула — севастополец, летал с Херсонесского маяка. Участник обороны Керчи, Новороссийска. Ходил на удары по скоплениям войск, по аэродромам, железнодорожным узлам. Силен тогда немец был в воздухе, не то, что сейчас. Впрочем, значение это имеет только в большом масштабе. А на один самолет их и теперь хватает. Тут как кому повезет. Бывает, навалятся, еще и злее…

Засуле есть что вспомнить, когда понадобится пример.

В один из февральских дней сорок второго эскадрилье поставили задачу уничтожить колонну противника на Керченском полуострове. Тяжелые шли там бои. Комэск Беляев предупредил заранее — встречи с «мессерами» не миновать. Как следует, проверили пулеметы, ленты, подтащили поближе весь боезапас.

И вот машина на старте.

Экипаж лейтенанта Жесткова, в котором воюет Засула, уходит в воздух одним из первых. Сверху видно, как, вздымая за хвостами снежную пыль, одна за другой выруливают и взлетают остальные машины.

Все девять бомбардировщиков в сборе. Спустя двадцать минут к ним пристраивается шестерка истребителей прикрытия. С ними лететь веселее. Под крылом проплывают поля Кубани, Керченский пролив. Видно, как по дорогам движутся к передовой танки, артиллерия, обозы. Потом они пропадают — близко передовая. Стрелки на всех машинах вращают башнями, просматривают воздух. И вот со стороны Азовского моря появляются два «мессера». Летят на предельно малой высоте. Приближаются. Несколько красных ракет оповещают "Строй, внимание!"

"Ишачки" зигзагами барражируют вокруг бомбардировщиков. Гитлеровцы не атакуют. Идут неотступно за группой.

Нашим ястребкам это надоедает, четверо из них круто разворачиваются. Враг благоразумно удирает…

Линия фронта с беспорядочным огнем зениток остается позади. Скоро цель. Где-то по дороге Судак — Феодосия движется к фронту колонна вражеских танков.

— Цель слева! — докладывает штурман. — Видишь, командир?

— Вижу, штурман. Андрей, передай ведущему.

Комэск проходит мимо, будто не заметив: колонна ползет в лощине, между лесистых гор. Лучше подождать, когда она вытянется на равнину.

Над Крымскими горами группа разворачивается и тоже перестраивается в колонну. На высоте шестьсот метров выходит на цель — гитлеровцы уже в долине. Между самолетами вспыхивают светлячки, протягиваются дымные шнуры — бьют скорострельные пушки, «эрликоны».

Отделяются бомбы от головного самолета — их сбросил штурман эскадрильи Иван Васильевич Егельский. Следом, эстафетой, — от всех остальных. Дорога обсаживается желто-серыми кустами, вверх взлетают обломки, какие-то тряпки, в кюветы откатываются, как с ложками котелки, башни танков с орудиями. Воздушные стрелки поливают из пулеметов разбегающихся от дороги немцев…

Группа поднимается над горами, чтобы вновь перестроиться в «походную» девятку. Позади — туча пыли, пронизанная черными столбами дымов.

И тут появляются «мессеры».

— Четыре… восемь… Четырнадцать, командир! — докладывает Засула.

Первая четверка с ходу наваливается на их машину.

— Андрей, работай! — кричит Жестков, маневром выходя из-под удара. — Черт, не успели построиться…

Андрей работает. Работает воздушный стрелок Иван Атарщиков. Коротко стучит ШКАС штурмана Локтюхина. Жестков искусно маневрирует, так что «мессеры» чуть ли не сами напрашиваются в прицел. Первая атака отбита.

Но это только начало. Ясно, что бой предстоит жесточайший: запоздавшие «мессеры» колонну им не простят. Снова атака. «Ишачки» отчаянно бросаются наперерез. Разноцветные трассы располосовывают небо. «Мессершмитты» прорываются, бьют в упор. Один из стервятников зашел в хвост самолету Виктора Беликова. Что там Зыгуля и Северин? Не видят? Ну да, фашист в необстреливаемом пространстве. Надо спасать! Очередь Засулы упирается в обнаглевшего гитлеровца. Ага!..

Стервятники наседали. Еще один «мессер» напал на Беликова, поджег. Засула срезал его. Добивать Беликова ринулся третий фашист. Зыгуля и Северин достали его из горящего самолета, фашист задымил. Беликов резким скольжением сорвал пламя с крыла. К нему подошли два И-16, прикрыли. Комэск Беляев уменьшил скорость, поджидая отставшего товарища…

Отражая удары «мессеров», эскадрилья на малой высоте пересекла Керченский пролив. Гитлеровцы отстали.

Бомбардировщики в этом бою потерь не понесли, если не считать множества дыр в крыльях и фюзеляжах. Ястребки потеряли троих из шести. Гитлеровцы недосчитались четырех «мессеров».

Выйдя из самолета, лейтенант Жестков крепко обнял Засулу.

— Спасибо, друг!

Через несколько дней в торжественной обстановке Андрею была вручена медаль "За отвагу".

Вскоре экипаж Жесткова улетел в Севастополь, в группу майора Чумичева.

Город-крепость держал оборону. Насмерть стояли пехотинцы и моряки. Их поддерживала корабельная и береговая артиллерия, армейская авиация с дальних аэродромов. Передовая группа флотской авиации расположилась рядом — на небольшом аэродроме у Херсонесского маяка. Тяжелые Ил-4 вылетали на бомбежку артиллерийских позиций, скоплений войск, кораблей на подходах к порту. Аэродром обстреливался вражеской артиллерией, гитлеровские истребители караулили каждый взлет. Летали, как правило, ночью.

Экипажу Жесткова приходилось действовать в светлое время суток: на него возложили дальнюю воздушную разведку.

В один из весенних дней сорок второго года получили задачу: осмотреть морские коммуникации вдоль побережья Румынии и Болгарии. Андрей Засула и Иван Атарщиков заботливо подготовились к многочасовому полету: тщательно проверили бортовую рацию, оружие, запаслись авиационными гранатами АГ-2…

В предрассветной полутьме свирепствовал ветер. Гремел тугими брезентовыми чехлами, завывал в антеннах радиостанции. Рваные клочья облаков проносились над аэродромом. Неподалеку грохотало море, ледяная морось обжигала лица…

Забрезжил рассвет, взлетели. Низкая облачность прижала машину к воде. Впрочем, это было и на руку: может быть, не заметили взлет гитлеровцы с постов на высотах? Черта с два…

— Справа сзади "Гамбург", — доложил командиру Андрей.

— Что будем делать, штурман? — посоветовался Жестков с Локтюхиным.

— Уйдем в облака, развернемся в сторону Одессы. Пройдем минут пять на виду у немца, а затем снова в облака и на свой курс.

— Попробуем. Андрей, как там фриц?

Громадина «Гамбург-138» не отставал ни на шаг.

— Прет, как паровоз, гад! Сейчас пугну его! Прогрохотала короткая очередь. Жестков круто развернулся, замелькал в жидких облаках. «Гамбург» попер за ним. Атарщиков сыпанул по четырехмоторной громадине градом трассирующих. Жестков укрылся, нащупав слой потолще.

— Может, подбросим шептунка, командир? Что-нибудь в Одессу открытым текстом, вдобавок к донесению с «Гамбурга». Чтобы не ждали нас в гости в Румынии.

— Идея! Молодец, Андрей. Штурман, заготовь радиотелеграмму. Что-нибудь насчет курса…

На подходе к Сулине облачность оборвалась. Штурман открыл бомболюки для планового фотографирования. Одновременно решили сбросить несколько бомб — для отвода глаз.

Забили зенитки.

— Разрывы справа сзади! — докладывает Засула.

— Есть! — подтверждает Жестков. Короткий крен на крыло, скольжение.

— Слева, снизу!

Новый маневр.

Вышли на цель. Теперь летчик слушает только штурмана.

— Два влево… Еще один… Так держать! Бросаю… Бомбы накрывают баржи в порту. Фотографирование, разворот, осмотр прибрежных коммуникаций. Море пустынно. Курс на Констанцу.

Снова порт. снова зенитки. На этот раз вдвое ожесточенней.

— Так держи, командир, сбросим с ходу. Спокойно, ребятки, сейчас… Это штурман.

— Разрыв у правого крыла… Вижу дырки, — Андрей.

— Разрыв за хвостом! — Атарщиков.

— Сброс! Включил фотоаппарат…

— Лупят, гады! Может быть, отвернем? Сфотографируем перспективно?

— Сейчас закончу, командир… Есть!

Резкие отвороты, скольжение, изменение скорости… Все! Рай, тишина, кажется, слышно, как плещутся волны…

И тут же голос Засулы:

— Два «мессера»! Атакуют справа сзади.

— Огонь!

Истребители разделились, намереваясь взять бомбардировщик в «клещи». Один заходил сверху, другой подбирался снизу. Верхний наткнулся на трассу крупнокалиберного пулемета Андрея, отвалил в сторону. Второй продолжал атаковать с нижней полусферы. Строчки люкового ШКАСа Атарщикова потянулись, к нему. Он тоже бил из всего бортового оружия. Жестков маневрировал, уклоняясь от трасс, открывая стрелкам нужный сектор обзора. Врагу удалось продырявить фюзеляж бомбардировщика. Пулемет Атарщикова осекся…

— Что у тебя? — крикнул Засула, не отрываясь от прицела.

— Отказал…

— Бей гранатами!

В воздух полетели АГ. Быстро спускаясь на парашютиках, они окружили разрывами «мессер». Тот сделал переворот и скрылся в сторону моря.

— Вроде обошлось! — облегченно вздохнул Андрей.

— Не расслабляться!

Над Варной и Бургасом было спокойней. Так, жиденький огонек. Закончив аэрофотосъемку, взяли курс к крымскому берегу.

На подходе к Севастополю снова доклад Засулы:

— Сверху сзади два «мессера»!

Фашисты открыли огонь с дальней дистанции. Одна очередь угодила в консоль, сорвала обшивку.

— Влево! Вправо, командир!.. — управлял маневрами Засула.

Жестков моментально бросал машину то в ту, то в другую сторону.

В разгар боя на выручку пришли «яки» — друзья с Херсонесского маяка. Me-109 вильнули в сторону. Ястребки их догнали, закрутилась смертная карусель…

И опять командир жал руку Засуле:

— Спасибо, Андрей! Если б не ты…

21 мая — очередная дальняя разведка. Осмотрев Каркинитский залив, подходы к Днепровско-Бугскому и Днестровскому лиманам, сфотографировав порт Одессы, экипаж подходил к Сулине.

— Слева транспорт! — доложил командиру штурман Иван Локтюхин.

Жестков бросил взгляд влево.

— Без прикрытия?

— Значит, нужно ждать «мессеров».

— Андрей, передай на землю! Штурман, координаты, курс…

— Земля целеуказание приняла, командир, — доложил через пару минут Засула. И тут же: — Над нами «мессер»!

Ну глаз! Едва успел оторваться от шкалы рации… Истребитель открыл огонь издали. Снаряд задел кабину воздушного стрелка. Осколки плексигласа брызнули Засуле в лицо, но он сумел выпустить очередь. «Мессер» перевернулся через крыло и врезался в воду.

— Накрылся собственным крестом фриц! До Жесткова и Локтюхина не сразу дошел смысл слов Андрея: все их внимание приковал к себе транспорт. Эх, если б торпедку…

Цель маневрирует, штурман нажимает кнопку. Бомбы рвутся у борта судна.

— Ладно, не горюй, прилетят торпедоносцы, доделают. — утешает Жестков Локтюхина. Да, что ты, Андрей, там насчет креста и фрица?

— Воткнулся фриц в море.

— Да ну?

— Точно, командир! — подтверждает Атарщиков. — Вон еще плавает что-то там на воде…

По данным разведчика взлетели два торпедоносца и два бомбардировщика с того же аэродрома Херсонесский маяк. Группу возглавил комэск майор Федор Михайлович Чумичев со своим штурманом капитаном Сергеем Прокофьевичем Дуплием. Цель обнаружили в тридцати километрах к востоку от Килийского гирла. В результате удара транспорт водоизмещением три тысячи тонн был буквально изуродован. Торпеда оторвала ему корму, бомба снесла палубные надстройки, вызвала пожар…

Потом оборона Кавказа. Особенно ожесточенными были бои на новороссийском направлении.

В один из августовских дней сорок второго года группа бомбардировщиков вылетела на удар по колонне танков противника. Когда уже вышли на боевой курс, к машине летчика Шапкина протянулась огненная трасса. Жестков моментально обернулся: серый двухкилевой Ме-110 нацеливался на него, самолет Шапкина непоправимо скользил к земле, волоча за собой шлейф дыма…

— Прозевали! — услышал в наушниках сдавленный голос Засулы. — Из-за облака, гады…

Затем дробная очередь, трассы с других машин. «Мессер» загорелся, вошел в пике и воткнулся в землю.

Отбомбились прицельно. Потом долго отбивались от остальных «мессершмиттов». По командам Андрея Жестков маневрировал умело, подставляя врагов под огонь бортовых пулеметов.

На обратном пути налетели Me-109. Один из них, выходя из атаки горкой, нерасчетливо завис над бомбардировщиками и тут же был сбит дружным огнем воздушных стрелков.

Две победы. Не без потерь. Погиб экипаж Шапкина, две машины были серьезно повреждены и совершили вынужденные посадки на запасные площадки. Три человека получили тяжелые ранения.

Два трудных воздушных боя за один вылет. Впрочем, в те дни так случалось не раз…

Обычно воздушный бой бомбардировщиков с истребителями скоротечен. Какие-то минуты. Но это — по часам, после. А в измерении жизнью… Сколько переживет летчик, штурман, стрелок? Сколько отдаст душевных сил, энергии от первой и до последней пулеметной очереди, насколько, в конце концов, постареет за эти несколько минут?

Впрочем, последнее перед лицом смерти значения не имеет. Андрей Засула представлял дело проще. "Нет врага — перед тобой полнеба, — объяснял молодым стрелкам. — Увидел его, приник к прицелу — и нет ничего, только узкая щель. Щель, и в ней враг! Понятно?"

Сорок третий год, начало изгнания фашистских захватчиков с Кавказа. Ожесточенные бои на земле, в воздухе, на море…

Летали каждый день. То с бомбами, то с торпедой. Во многих воздушных боях пришлось побывать экипажу Жесткова, и каждый раз самолет с бортовым номером девять возвращался на свой аэродром. О нем говорили — живучий. Единственная машина, оставшаяся в полку с начала войны, "счастливая девятка"…

Конечно, не все в бою зависит от экипажа, расчета. Тем более — от бойца. Но если, едва посадив покалеченную машину, не успев оглядеть и ее, и себя, летчик ловит и жмет твою руку: "Спасибо, Андрей!" — значит, есть твоя доля в нелегком военном счастье.

"Спасибо, друг, если б не ты…" Много раз довелось это слышать Андрею от командира.

За мужество и мастерство, проявленные в воздушных боях, Андрей Васильевич Засула был награжден орденом Отечественной войны II степени.

Когда войска 4-го Украинского фронта вышли к Перекопу и отрезали крымскую группировку врага с суши, на авиацию и флот была возложена задача блокировать морские сообщения противника.

23 ноября сорок третьего года два самолета-торпедоносца ушли на "свободную охоту" в северо-западную часть Черного моря. Ведущим летел майор Яков Карпенко, ведомым — старший лейтенант Александр Жестков. Штурманом у него в этом полете был младший лейтенант Александр Касаткин, а пятым членом экипажа старший техник-лейтенант Григорий Гармаш.

Техник оказался на борту по собственной настоятельной просьбе. Дело в том, что в случае необнаружения целей экипажам предстояло произвести посадку на прибрежном аэродроме в Скадовске, снять там торпеды и только после этого вернуться домой. Таким образом пополнялся боезапас на этом недавно освобожденном полевом аэродроме, куда перелетел 36-й минно-торпедный полк нашей дивизии. Подвоз туда был крайне затруднен: осенние непогоды превратили разбитые грунтовые дороги в сплошное месиво.

Вот этим предлогом и воспользовался Гармаш, чтобы принять непосредственное участие в боевых действиях.

— Чем я вам помешаю? А в Скадовске помогу подготовить машины к вылету. Мало что может случиться…

Случись что, техники в тридцать шестом бы нашлись. Но предлог в самом деле был налицо. И Жестков не смог отказать другу.

— Ладно, полетишь бортинженером, — пошутил. — Но какой ни инженер, подчиняться будешь Засуле. В кабине воздушных стрелков хозяин он.

Сверхштатный член экипажа Григорий Михайлович Гармаш в полете повел себя по-хозяйски. Внимательно осмотрел внутренность фюзеляжа, проверил крепления спасательной шлюпки, бортового пайка, пододвинул поближе к стрелкам ящик с запасным боекомплектом.

— Так-то надежнее будет.

Затем попросил разрешения у Засулы постоять на его боевом посту у башни.

— Пока летим далеко от берега, — предупредил Андрей. — И все равно смотреть надо в оба!

— Постараюсь, — скромно заверил «бортинженер». Погода благоприятствовала действиям торпедоносцев у цели: низкая облачность, ограниченная горизонтальная видимость позволяли нанести удар внезапно и с близкого расстояния. Но она же и затрудняла поиск. Сотни и сотни километров оставались позади, а кораблей противника обнаружить не удавалось. У Тарханкута встретились с туманом. Лететь дальше смысла не было. Ведущий лег на обратный курс.

Подходя к Севастопольской бухте, Жестков услышал голос стрелка-радиста:

— Командир, слева сверху заходят два Me-109!

— Приготовиться к бою! — скомандовал Жестков. — Андрей, дай ракетой сигнал ведущему.

Засула достал ракетницу, зарядил. Выстрелить не успел: самолет резко метнулся вправо, огненные трассы прошли в нескольких сантиметрах от крыла. Бросив ракетницу, Андрей намертво приник к пулемету.

Торпедоносцы прижались к воде, «мессершмитты» напористо атаковали сверху. Заклинило крупнокалиберный пулемет в машине ведущего. Маневрировать с боевой нагрузкой было трудно, Жестков принял решение сбросить торпеду. Его примеру последовал и Карпенко.

Жестков прикрывал его огнем. Появлялся то справа, то слева, откуда заходили «мессеры». Те поняли обстановку, наседали все нахальней. И все чаще на самолет Жесткова, видимо, уже считая машину Карпенко своей добычей.

Андрей Засула сражался за двоих, то и дело перебрасывая пулемет с борта на борт. Израсходовав боекомплект, заложил запасной. Один из фашистов, воспользовавшись минутной заминкой, навис прямо над башней. Засула длинной очередью сбил с него спесь: «мессер» задымил, ушел в сторону берега.

Второй продолжал атаковать. Работая за двоих, Андрей расстрелял и запасной боекомплект. Враг это понял, подошел почти вплотную, ударил в упор. И именно по кабине стрелка. Пуля попала Андрею в голову. Смертельно раненный, он опустился на пол…

К пулемету бросился Гармаш. Перезарядить не успел: «мессершмитт» подошел еще ближе. Почему он не стреляет? Ага. Очевидно, и у врага боеприпасы подошли к концу. Вот он совсем рядом, сквозь плексиглас видна торжествующе оскаленная морда…

И тут Гармаш увидел на полу заряженную ракетницу. Схватил, выстрелил. Фашист с перепугу принял след ракеты за пулеметную трассу, шарахнулся в сторону. И больше уже не решился подходить к вновь обретшему «боеспособность» коварному торпедоносцу…

Исхлестанные пулеметными очередями две машины возвращались на свой аэродром. Глаза Александра Жесткова заволакивались слезами: в кабине стрелков умирал его верный боевой друг…

Образ отважного воина-комсомольца Андрея Васильевича Засулы навсегда остался в памяти однополчан как пример самоотверженного служения Родине в самые трудные для нее дни…

 

Штурман Василий Галухин

Он появился у нас в эскадрильской землянке в один из мартовских дней сорок третьего года — плотный, в белесом от соли реглане, с припухлым от зимних штормов лицом, больше похожий на бедолагу шкипера с какого-нибудь портового катеришки, чем на нашего брата, чье основное рабочее место отделено плексигласом от внешних стихий.

— Старший лейтенант Галухин, — без промаха выделил из однородной компании в летном комэска. — Назначен к вам штурманом звена.

Сел, по-домашнему огляделся, крепко потер ладонь о ладонь и вдруг улыбнулся так весело и счастливо, что и нам на минуту почудилось, будто со стужи попали в уют чуть не родимого отчего дома.

Между тем за окном стоял тихий весенний день, в меру серый и обещающий солнце.

— В «мокрой» летал? — наметанным глазом определил собрата капитан Бесов, сам начинавший войну в гидроавиации.

— Двести боевых, — готовно ответил штурман заодно и на следующий вопрос. И, без стеснения, еще и на третий, прочтенный во взглядах сбившихся в уголке новичков: — Пара Красного Знамени, ребятишки!

Ребята, похоже, успели в него влюбиться. Что-то в нем было, в его улыбке, что позволяло не то что представить, а и как будто припомнить его широколицым задорным мальчишкой, хоть по годам новый штурман скорей подходил к комэску, чем даже к нам, предвоенным выпускникам.

— Будете летать с капитаном Осиновым, — принял решение Федор Михайлович. Выдержал паузу, хмурясь, покосился на лица, невольно оттягивая всем известный и ожидаемый всеми момент. — Для допуска к полетам должны в течение недели изучить район боевых действий, материальную часть и… сдать соответствующие зачеты.

Это и был тот момент, всякий раз с нетерпением ожидаемый не избалованной развлечениями аэродромной публикой, — с тем большим нетерпением, чем более заслуженным казался вновь прибывший. В землянке повисла особая тишина, в нескольких лицах, как в зеркалах, отразилось то самое выражение.

Галухин, однако, обескуражил не только одних эскадрильских весельчаков.

— И по штурманскому делу, — спокойно восполнил пропущенное комэском. Что, впрочем, должно разуметься само собой.

И улыбнулся еще довольней. И подмигнул молодежи: "Гвардейский порядок! Цените, куда попали, друзья".

В землянку как будто пахнуло весенним ветром. Стало шумно, пошли разговоры наперебой.

Со 119-м морским разведывательным авиаполком у нас была особая, родственная, можно сказать, связь. Вместе мы не летали, и работать на нас ближним разведчикам почти не приходилось, но почему-то именно оттуда к нам чаще всего прибывали летчики и штурманы и — почему-то опять же, — как на подбор, в самом скором времени становились лучшими из лучших. Какую-то особенную закалку характера давала работа на МБР-2, этих юрких летающих лодках, которые, как истинно морские птицы, признавали родными лишь две стихии — воздух и воду, — на землю же выбирались на посторонней тяге и на «чужих» ногах.

Тяжкая это была работа!

…Экипаж уходит на задание со своего морского аэродрома — с бухты Матюшенко, к примеру, у Херсонесского маяка. Здесь с берега в воду уходит огромный дощатый настил, вроде наплавного моста, затопленного весенним половодьем, — гидроспуск. Водолазы в резиновых костюмах с помощью трактора бережно спускают по нему самолет, а затем, когда он встает на редан и начинает держаться на плаву, снимают колесное шасси. Это самое трудное дело. Стоя по горло в ледяной воде, они работают на ощупь. Волны сбивают их с ног, временами накрывают с головой, раскачивают самолет, вырывая из рук рычаги механизмов…

Наконец все готово. Работяга-трактор вытаскивает из воды шасси, водолазы, разгребая руками воду, выходят на площадку. Теперь дело за буксировщиками. Их катерок, фыркая и захлебываясь, принимает конец, натягивает буксирный трос. Немало сноровки требуется от моряков, чтобы при ветре и волне оттащить капризную крылатую машину на простор. Но вот буксир отдан, зарокотал мотор. Самолет, поднимая каскады брызг, побежал по воде, вышел на редан и, черкнув по последней волне, взмыл в воздух…

Почти то же и с возвращением. Только катер не нужен, машина подруливает к гидроспуску сама. Зато ставить ее на колеса куда трудней, чем снимать с них…

— А вообще замечательная машина! — закончил свои объяснения Галухин. — При замечательном летчике, штурмане и стрелке. При нечувствительных к холоду водолазах, при виртуозах катерниках и трактористах. Ну и, желательно, при хорошей погоде.

Все расхохотались. Штурман удивленно огляделся, сделал вид, что зарапортовался, и мигом поправил дело своей неотразимой улыбкой.

— А что? Ну обшивка фанерная, так для легкости. Скорость сто шестьдесят… пять…

— …так для маневренности!

— Ну да. Поднимает четыреста килограммов бомб — это уже для фрица. Для него же имеет два ШКАСа. Что может? Да чуть ли не все! Это теперь в основном разведка, а когда Севастополь обороняли, так и конвои свои от подводных лодок оберегали, и немецкие катера топили, и за штурмовиков на передний край ходили, батареи, аэродромы бомбили… Замечательный, говорю, самолет!

В наш Ил-4 Галухин влюбился сразу. Тем более, что это и в самом деле была замечательная машина. Новый штурман быстро изучил ее, не стесняясь прибегать к помощи рядовых механиков и мотористов. А вскоре ему довелось и лично присутствовать при рождении новых «илов», увидеть те руки, которые их создавали.

В мае сорок третьего года пять экипажей полка вылетели в Иркутск на авиационный завод за новой матчастью. Жили там три недели, бывали в цехах, встречались с рабочими в общежитиях и клубах. Галухин с его обаянием был тут незаменим. В свои тридцать четыре года он успел повидать многое, а боевой путь начал еще в 1929 году, в конфликте на КВЖД, был там воздушным разведчиком, производил фотосъемки объектов…

Когда вернулись в полк, узнали о потерях. Погибло четыре экипажа и среди них — командира второй эскадрильи майора Дмитрия Михайловича Минчугова. На его место назначили капитана Федора Ивановича Федорова, а штурманом эскадрильи стал капитан Василий Григорьевич Галухин.

В свои новые обязанности он вошел сразу — как тут и был. Неторопливый, спокойный, во всем основательный, Василий Григорьевич обладал редкой способностью не только располагать к себе людей, но и оставаться при этом исключительно требовательным начальником. За короткий срок сумел образцово поставить штурманское дело, организовать систематическое обучение молодых.

Одновременно учился сам.

10 августа четыре экипажа, ведомые комэском, вылетели на торпедный удар по конвою противника на траверзе Евпатории. Два транспорта шли под сильным охранением — три быстроходные десантные баржи, шесть сторожевых кораблей.

Галухин впервые выполнял такую задачу. Точно вывести группу в район цели, обнаружить ее — это было для старого разведчика почти пустяковым делом: — Но эффективный торпедный удар…

Атаковать такой сильный конвой возможно только с ходу. Фашистские корабли вовремя обнаружили самолеты, открыли бешеный огонь. Машина комэска шла впереди, Галухин тщательно прицеливался. Один доворот, второй… Боевой курс! Снаряды рвутся рядом, осколки секут обшивку. Высота тридцать метров…

В машину капитана Аристова попадает снаряд, она переворачивается "на лопатки", врезается в воду. Атака продолжается…

Сброс!

Три самолета, обогнав свои торпеды, проносятся сквозь огонь над кораблями, едва не задевая их мачты. Штурманы и стрелки следят за торпедами. Взрыв! Взрыв! Участь одного из транспортов решена…

Машина Корбузанова тяжело повреждена, тянет на одном моторе, потом отказывает и он. Летчик планирует, садится на воду…

На аэродром на сильно поврежденных самолетах возвратились экипажи Федорова и Скробова. За успешное выполнение задания ведущий штурман Галухин был награжден орденом Отечественной войны I степени…

…Отгремели бои за освобождение Новороссийска и Тамани, началась подготовка к Крымской наступательной операции.

Особое значение в этот период приобрели минные постановки на морских и речных коммуникациях врага, на подходах к его портам и базам.

28 ноября полк получил задачу поставить мины в устье реки Ингулец.

С утра вершины гор скрыла густая дымка. Ветер гнал по небу серые тучи, хлестал в лица редким холодным дождем. Вылетавший на разведку погоды экипаж полностью подтвердил данные синоптиков: высота нижнего края облаков двести пятьдесят — шестьсот метров, видимость два — три километра.

— Погодка что надо! — похвастался полковой метеоролог Коля Иванов — так, будто сам заказал ее накануне.

Галухин его восторга не разделил.

— Что надо, что надо… — раздумчиво повторил, колдуя над картой.

— А что, Василий Григорьевич? Ведь минные постановки…

— Постановки-то постановки, да только не днем. И нижний край ваш хваленый до вечера может еще опуститься. Верхнего-то разведчик ведь не достиг?

Опытный штурман, конечно, был прав. В ночных условиях пролететь сотни километров на малых высотах — само по себе не простое дело. А если еще в облаках да с угрозой обледенения…

Были проблемы и кроме погоды. Какими зенитными средствами прикрыт район постановки? Не патрулируют ли в нем ночные истребители противника? Нет ли аэростатов заграждения?

На все эти вопросы точных ответов никто дать не мог.

Вообще-то, не изучив самым тщательным образом противовоздушную оборону района, на минные постановки мы не летали. На этот раз время, видимо, не ждало. Тактику действий предстояло избрать на месте.

Задание было поручено девяти самым опытным экипажам полка. Мне также пришлось участвовать в этом вылете и все его трудности испытать на себе.

Весь день ушел на подготовку. Штурманы тщательно разработали маршрут. Лететь напрямик до Приморско-Ахтарска, затем на запад, пересечь Азовское море до Молочного лимана, от него пройти через всю Северную Таврию до реки Ингулец.

Несколько метеорологических фронтов…

Напоследок начальник штаба полка указал запасные аэродромы: в районах Мелитополя и Ростова-на-Дону.

За час до наступления темноты поднялись в воздух комэски Федор Федоров, Николай Саликов, Евгений Лобанов. За ними — замкомэски Яков Карпенко, Борис Громов, командиры звеньев Валерий Федоров, Александр Жестков, Александр Ковтун. Последним покинул аэродром наш экипаж.

Ночной полет, каждый экипаж действует самостоятельно. Впрочем, в таких метеоусловиях и днем удержать строй было бы невозможно.

Вышло так, как предсказал Галухин. Чем дальше мы уходили на север, тем ниже становилась облачность. На остеклении кабины появились штрихи от дождя. Оставив справа Приморско-Ахтарск, взяли курс на Молочный лиман. Летим на высоте сто метров, как в коридоре: справа и слева низко провисшие облака почти касаются поверхности моря. Дождь усиливается, затем превращается в ливень. Вода пеленой обволакивает фонарь. К тому же начинается сильная болтанка.

— Что будем делать? — советуюсь со штурманом. Тот долго молчит. Затем, против обыкновения, отвечает только на половину вопроса:

— Решай сам, командир. Проводку по маршруту гарантирую.

Теперь задумываюсь я. Спустя минуту включаю переговорное устройство, объявляю экипажу:

— Задание будем выполнять.

Такое же решение приняли и Федоров с Галухиным. Но об этом мы узнали гораздо позже…

Почти весь маршрут им пришлось пройти по расчету, лишь изредка сверяясь со скупыми и неверными ориентирами на земле. В район вышли точно. Для маскировки сманеврировали: на подходе к Ингульцу повернули на юг, набрали высоту, затем легли на обратный. Снизились, благополучно сбросили мину, стали отходить…

И в этот момент по облакам заметались слепящие пятна прожекторных лучей. Два из них схватили самолет и цепко удерживали его в перекрестии. Вспышки разрывов, снопы огненных трасс, сцепленные шары «эрликонов»…

— Напоролись на переправу! — крикнул Галухин. — Уходи в сторону, командир!

Федоров отчаянно маневрировал, пытаясь вырваться из огненных клещей. Раздался оглушительный треск, брызнули осколки плексигласа. Галухин на мгновение потерял сознание. Когда очнулся, понял, что ранен несколькими осколками. Еще разрыв. Затем мертвая тишина в наушниках…

— Командир, жив?

Связи не было. Самолет ковылял, едва удерживая горизонт. Прожектора отстали. Галухин чувствовал, как по телу ползут теплые ручейки, но сознание больше не покидало его. Нашел карту, карманный фонарик. На глаз определил курс, попробовал связаться с командиром по пневмопочте. Это не удалось, да и детальная ориентировка была потеряна…

С поврежденным рулевым управлением и шасси комэск Федоров довел самолет до своей территории, на исходе горючего посадил его на фюзеляж на пахотном поле в районе Донбасса…

Пять из остальных восьми самолетов вернулись с маршрута с минами. Один совершил аварию при посадке, из-за плохой видимости и сильного бокового ветра поломал два самолета на стоянке. Лишь комэску Саликову и мне в эту ночь повезло: сбросили мины и благополучно приземлились на своем аэродроме на последних каплях бензина…

Подлечившись, Василий Григорьевич продолжал водить эскадрилью на боевые задания. Наступила зима, каждый вылет стоил неимоверных усилий. Летали порой и тогда, когда по всем правилам выпускать самолеты в воздух не разрешалось.

9 января сорок четвертого года полк получил задание: подавить артиллерию и прожектора на Керченском полуострове. Цели расположены непосредственно у линии фронта, это требует безошибочного их распознавания и особой точности бомбометания.

А бомбить возможно только ночью.

Закончив постановку задачи, начальник штаба майор Константин Григорьевич Немировский спросил, как всегда, есть ли вопросы.

Всегда находились.

На этот раз — нет.

Полученное задание было, пожалуй, самым трудным и необычным из всех, что нам приходилось выполнять в последнее время. Ночная бомбардировка вблизи переднего края. На тяжелых машинах, приспособленных к действиям на широких морских просторах. С экипажами, не привыкшими или уже отвыкшими — после Севастопольской обороны — различать во тьме извилистые контуры траншей и ходов сообщения, а главное, отличать свои позиции от чужих. «Ил» — не По-2, чтобы крутиться над передним краем часами…

Исполняющий обязанности командира полка майор Александр Васильевич Корнилов, нахмурившись, смотрел в карту.

— Ну, если все так понятно…

И вдруг встретил спокойный и ясный взгляд Галухина.

— И вам все понятно, Василий Григорьевич?

— Пока — почти ничего. Но до ночи еще есть время. Надеюсь, что будет понятно, товарищ майор!

— Я тоже на вас надеюсь, И очень прошу: как следует поработайте со штурманами.

Взлет был назначен на вторую половину ночи. Под каждую машину подвесили по шесть соток и по две двухсотпятидесятикилограммовые фугаски.

И вот самолет комэска Федорова на старте. Мигает зеленый огонь, взревывают моторы, срывают тяжелую машину с места, несут по раскисшей от непогод полосе. Лишь в конце ее самолет тяжело отрывается от земли — это мы узнаем по звуку.

Все облегченно вздыхают, расходятся к своим машинам. Дарьин, Жестков, Ковтун, Киценко, Дурновцев, Ольховой, я…

Ночной полет.

У каждого экипажа свое задание, у каждого свой маршрут.

У каждого летчика, штурмана, стрелка свой личный счет с ненавистными оккупантами…

— Штурман, видишь чего-нибудь?

— А как же, командир! Луна вышла, на счастье. Вон черная змейка… Тень от бруствера! Ракеты большинство на восток, значит их передок пролетаем… Сейчас буду выводить на боевой. Возьми десять вправо…

На артиллерийскую позицию зашли вдоль линии фронта. Несколько напряженных секунд — сброс!

— Во угодили! Прямо в окоп! — кричит Александр Кошкин, начальник связи эскадрильи, летающий с комэском за стрелка. — Точно в окоп, там от луны черная скобочка…

— Ишь ты, научился! Не спеши, дорогой, точно пехотка доложит…

Однако и в голосе штурмана явное удовлетворение. Просыпаются зенитки, вспыхивают лучи прожекторов.

— …Пять, семь, девять! — подсчитывает Галухин. — Может, ударим по ним, командир? Гостинцев я сэкономил. Специально для наших лучших друзей приберег…

Снова боевой. Плотная завеса сверкающих молний, неистово пляшущие лучи…

— Скоро, штурман?

— Так уже сбросил. Еще две осталось, давай на повторный заход.

— Ну и… хозяйственный ты человек, Василий Григорьич! Вот влепят самим…

— Это возможно. Пять влево возьми… Еще один… Так держать!

Корректирует точно как днем.

— Подавили зенитную батарею, — докладывает скромно. — Можно идти домой, командир!

Вернулись последними. У стоянки Галухина ждали все штурманы. Набросились, обнимали, жали руку. Стоявшие в стороне техники удивлялись: не группой же действовали, ночной полет…

Федорову с трудом удалось вытащить штурмана на доклад к начштаба. По дороге и сам не мог не спросить:

— За что они к тебе воспылали такой любовью?

— Да так, пустяки вообще… Кой-какие секреты дела. Мы-то на своих штурмовиках фанерных в Севастополе, бывало, чуть не каждую ночь передок щупали. Ну научились кое-чему…

И вот наступил долгожданный день. Войска 4-го Украинского фронта перешли в решительное наступление на группировку противника, зажатую в Крыму. Лозунгом черноморских летчиков в эти дни стало: "Не выпустить из Крыма ни одного гитлеровца!"

10 апреля в полк поступило приказание: нанести удар по пяти транспортам противника в районе Сулинского гирла. Выполнение этой задачи поручили второй эскадрилье — она находилась в тридцатиминутной готовности.

Первым обнаружил корабли комэск.

— Видишь цель, штурман?

— Видеть-то вижу, — в голосе Галухина прозвучало разочарование, — да только что.

Майор вгляделся и чуть не плюнул с досады. Между Сулинским гирлом и островом Змеиным ползли шесть барж и два буксира.

— Да, маху дали разведчики! Должно быть, молодежь…

— А может, и не дали…

— То есть как?

— А так, что иная баржонка может большого транспорта стоить. Особенно в такое время, когда… Во, видал? Рассредоточиваются, гады! Верно, груз не простой… Сейчас такой огонек дадут, небу жарко станет! Давай, командир, сигнал: бомбить звеньями!

"Клин" эскадрильи раздвинулся, разделился на тройки. С кораблей открыли бешеный огонь. Галухин вывел свое звено на цель с ходу: главное не дать пристреляться зениткам.

— На боевом!

Нажал кнопку сброса, приник к остеклению.

— Есть! Влепили в одну! Прямое! — захлебываясь от радости, докладывал Кошкин. — И две накрыты серией…

— Молодец, внимательно наблюдаешь, — скупо похвалил Василий Григорьевич.

В результате бомбоудара была потоплена одна баржа-лихтер, одна повреждена. Но и эскадрилья понесла тяжелую потерю: в машину летчика Шеховцова попал снаряд, она взорвалась при ударе о воду.

Галухин трудно переносил гибель друзей. Однако долго предаваться печали не позволяла война. Через два часа он уже получил приказание возглавить подготовку штурманов к ночному вылету на постановку мин в бухтах Севастополя…

И так день за днем…

В мае, когда бегство оккупантов из Крыма приняло панический характер, приходилось делать по два, по три вылета в сутки — с торпедами, с бомбами, с минами…

Как-то, после очередного доклада Галухина об успешном выполнении задания, наш полковой замполит Иван Григорьевич Шевченко воскликнул, невольно залюбовавшись спокойным, приветливым лицом любимого штурмана:

— Эх, знали бы гитлеровцы, видел бы сам их безмозглый фюрер, какой хороший, добрый человек отправляет на дно корабли с его вояками!

— Вынужден отправлять, — застенчиво улыбнулся Галухин. — Не мы начинали. А кончать некому, кроме нас…

Этот разговор я услышал 11 мая. Тогда мы еще не знали, что потопленный нами накануне крупный вражеский транспорт был новейший дизель-электроход «Тейя» и на его борту находилось три с половиной тысячи гитлеровских солдат и офицеров…

Три с половиной тысячи!

Участником того вылета довелось быть и мне. Во второй эскадрилье оставались одни молодые летчики, и в пятерку для усиления был включен наш экипаж, из первой. Галухин прекрасно подготовил штурманов к удару, с ходу вывел бомбардировщики на цель и первым сбросил бомбы, ювелирно выполнив все расчеты. Транспорт получил огромные пробоины в борту, накренился, начал тонуть на глазах у летчиков…

Это было 10 мая сорок четвертого года.

А на другой день Василий Григорьевич совершал свой последний боевой вылет в качестве штурмана эскадрильи: вскоре его назначили начальником бомбардировочной службы авиадивизии. Уже был освобожден Севастополь, оставалось два дня до того, как последний гитлеровский солдат поднимет руки на полуострове Херсонес.

В тот день группы полка уже сделали шесть вылетов. В семнадцать часов поступило еще одно донесение: транспорт, груженный войсками, под охраной сторожевых кораблей, обнаружен в открытом море. Нанести удар было приказано комэску-два, в качестве его заместителя снова послали меня.

Молодые штурманы собрались вокруг Василия Григорьевича. Мне всегда доставляло огромное удовольствие наблюдать за его работой. Вводная за вводной, вариант за вариантом, и в каждом свое, оригинальное решение. И рождается оно как бы общими усилиями, и первую мысль подает не опытнейший флаг-штурман, а какой-нибудь вчерашний новичок с горящими азартом глазами…

В семнадцать тридцать группа была в воздухе. Через час обнаружила конвой и с ходу устремилась на него. Над кораблями барражировали Ме-110, зенитки постановили мощный заградогонь. Но недаром Василий Григорьевич готовил свои варианты. «Мессеры» оказались много ниже нас, искусный противозенитный маневр с последующим выходом на цель сбил с толку вражеских артиллеристов. Транспорт мы потопили, потерь не понесли. На аэродром вернулись уже в сумерках.

Вот тут и состоялся тот упомянутый разговор. Галухин застенчиво уклонялся от поздравлений, подталкивал вперед молодых. Но от Ивана Григорьевича еще никому не удалось отвертеться.

— Какой симпатичнейший, черт побери, человек! — призвал он меня на помощь. — И как топит, как топит! Ну-ка придержи его, Минаков, а то убежит. А у меня к нему не одни комплименты…

Я придержал, и темпераментный наш замполит смог по порядку поздравить скромного штурмана и с потоплением транспорта, и с двести тридцать седьмым боевым вылетом, и… с представлением к третьему ордену Красного Знамени.

 

Пятнадцать вылетов Дмитрия Старикова

В небе над Эльтигеном особенно отличился однополчанин Литвинчука командир звена Дмитрий Стариков. Только за один день 6 ноября сорок третьего года, прикрывая десантников с воздуха, он уничтожил четыре вражеских самолета.

Диму я знал давно, еще по Ставрополью. Простой рабочий паренек, по комсомольской путевке попал в аэроклуб в Черкесске, затем в Ейское военно-морское авиационное училище. Окончил его накануне войны летчиком-истребителем. В июле сорок первого включился в боевые действия в составе 32-го истребительного авиаполка — будущего 11-го гвардейского. Вылетал на штурмовку вражеских колонн, смело вступал в бои с «мессерами».

"У Старикова рука сильного человека и глаз снайпеpa. В бою не подведет". Так охарактеризовал молодого пилота замкомэск Владимир Снесарев.

Дмитрий был невысок, коренаст, курнос. Сведенные в линию брови над светло-серыми глазами, твердые скулы, твердая черточка губ — результат постоянных предельных нагрузок. В деле сурово сосредоточен, в часы отдыха мягок и незлобив.

В июле сорок второго был назначен командиром звена. Это совпало с удивительным взлетом личного мастерства Димы. За короткий срок, с 17 июля по 10 сентября, он сбил десять самолетов противника! Бесстрашно навязывал бой, бил напористо, метко. Надежным щитом его был ведомый Сурен Тащиев.

17 июля истребители прикрывали наши корабли на переходе в Новороссийск. Пара Старикова барражировала поодаль от конвоя — гитлеровские бомбардировщики ожидались со стороны моря. Дмитрий первый заметил вырисовывающиеся в дымке силуэты — девять Ю-88 под прикрытием восьмерки «мессеров». По четыре на каждого? Но медлить нельзя. Когда их увидят, будет еще труднее.

— Сурен, прикрой, бью ведущего бомбера! Преимущество в высоте было за ними. Диме хватило мгновения, чтобы с близкой дистанции поразить «юнкерс». Тот взорвался в воздухе. Остальные бомбардировщики нарушили строй, начали метаться, пытаясь маневрировать в одиночку.

— Теперь будем драться, Сурен!

Противником Дмитрия оказался ведущий группы «мессеров». По его почерку Стариков понял: противник тяжелый, искусный боец и отличный пилотажник. Тащиев маневрировал за хвостом друга, отвлекая на себя других фашистов. Стариков попытался набрать высоту, враг опередил его. Стариков вышел из горки мертвой петлей, стараясь зайти ему в хвост, гитлеровец четкой полубочкой обошел его слева. Стариков почувствовал преимущество врага в технике пилотирования. Явственно представил его волчью усмешку: победа над молодым советским пилотом была для него несомненной. Можно, мол, и позволить себе поиграться, как кошка с мышкой. Тем более, что и со стороны ничего не грозило: там метался одинокий «як» в окружении семи «мессеров».

"Ну, ну… поразвлекайся", — каменно сжал челюсти Стариков, давая немцу зайти с задней полусферы. И тут же, крутым разворотом, бросил свою машину в лобовую атаку. Секунда, вторая, третья… На бешеных скоростях двое мчались навстречу друг другу. Исход поединка решала отчаянность. Оказалось, что немец ценил себя дороже: в последний момент рванул вверх. В более удобной позиции оказался Сурен. Ударил из всех точек. Трассы уткнулись в желтое брюхо «мессера».

— Спасибо, дружище! — крикнул Стариков. — Ныряй в сторону, наши идут!

Подоспела подмога — группа «яков», вызванная с аэродрома. Гитлеровцы, не приняв боя, поспешили ретироваться…

…6 августа группа, в которую входил Стариков, прикрывала транспорты, идущие в Геленджик. Истребители, маневрируя, вели круговой обзор.

После тридцати минут барражирования, когда им на смену должна была подойти другая группа, увидели около сорока бомбардировщиков Хе-111 в сопровождении «мессеров». Гитлеровцы шли четырьмя группами. Первым на одну из них ринулся Стариков. Сбил ведущего, внес растерянность в строй остальных. Но три группы продолжали идти на наши корабли. Стариков атаковал еще одну и вновь поразил ведущего.

Вдохновленные его удачей ястребки за несколько минут расстроили боевой порядок «хейнкелей», не дав им возможности отбомбиться прицельно, а затем вступили в бой с «мессерами». Схватка была ожесточенной. Стариков с Тащиевым связали боем шесть истребителей противника. Пользуясь преимуществом в числе, те несколько раз пытались зайти в хвост «якам». Стариков каждый раз успевал развернуться и ринуться в лобовую. Тогда «мессеры» стали в круг, прижимая пару «яков» к воде. Горючее у наших было на исходе, это, кажется, поняли немцы. Ждали, что «яки» будут вырываться вверх и окажутся в «вилке». Стариков и Тащиев не торопились. Немцы увеличили радиус круга, стремясь заманить их в него. Стариков принял их «предложение», другого выхода не было. Еще на вираже выбрал цель, открыл огонь. Атака оказалась успешной: гитлеровец задымил и скрылся, снижаясь. Круг на какое-то время разомкнулся, затем сомкнулся вновь. Стариков резко развернулся и снова устремился в атаку. Фашисты, видя решимость советских летчиков драться до конца, выпустили их из круга. Стариков и Тащиев вернулись на свой аэродром с совершенно сухими бензобаками…

…8 августа. День клонился к закату. На аэродром, затерявшийся среди прибрежных гор, возвращались «яки», ходившие на прикрытие кораблей.

— Нам лететь на смену, — предупредил Сурена Стариков.

— Есть, командир! — готовно откозырял Тащиев и обнял за плечи друга. После драки поужинаем, да? Угощу шашлычком тебя. Собственного приготовления! С поваром договорился: если, говорит, фрица собьете, пущу к плите.

— Не мало берешь за фрица?

— Что ты! Едва сторговался, он требовал двух! Трудно, казалось, найти столь различных людей, как эти двое. Стариков серьезен, сдержан, молчалив. Тащиев — веселый, темпераментный южанин. А может быть, различие в характерах и сделало их неразлучными друзьями? Как бы то ни было, но в бою они понимали друг друга без слов.

Корабли шли в Цемесскую бухту. Едва развернувшись в сторону моря, друзья увидели группу «хейнкелей». Бомбардировщики охранялись восьмеркой «мессеров».

— Атакуем, пока нас не видят, — как всегда, решил Дмитрий, заходя со стороны солнца.

Вечернее небо прочертили молнии. Две из очередей вонзились в крыло и фюзеляж фашистского бомбардировщика. Разваливаясь, он рухнул в море. Остальные начали сбрасывать бомбы в воду. «Мессершмитты», разделившись на две группы, набросились на дерзких советских летчиков.

В кабине Тащиева раздался хлопок, в лицо брызнули осколки плексигласа. К счастью, в глаза не попали. Через несколько секунд от его меткой очереди задымил один из «мессеров». Третью вражескую машину сбила подоспевшая четверка «яков», возглавляемая комэском Борисом Литвинчуком. Гитлеровцам пришлось отступить обратно в море.

В этот день Тащиев сбил свой второй самолет, Стариков — шестой.

— Зря торговался с поваром, — посетовал Сурен, когда друзья направлялись в столовую.

…9 августа. В полуоткрытую дверь землянки заглянул солнечный луч, закружил золотые пылинки. На аэродроме заработали моторы.

— Подъем, Сурен! Опоздаешь на завтрак.

— Будь добр, захвати сюда, Дима…

Через час летчики собрались у КП уточнить задание. Последним появился Тащиев. На смуглом небритом лице — густо-зеленые пятачки.

— Что с тобой, Сурен? — посыпались вопросы.

— Решил воздействовать на фрица психически. Ведь непременно хоть на секунду реакцию потеряет, правда? Тут я ему и влеплю!

— А что, братцы, идея! — одобрительно подхватили летчики. — Хитер Сурен!

— Доктор и вовсе хотел замотать башку, как горшок с кашей. Пожалуй, еще бы страшней было, а?

— Не горюй, в следующий раз попробуешь!

— Нет уж, в следующий раз — твоя очередь. Мне еще, может, жениться придется.

— Ну так тоже рябую бери.

Стариков в этом вылете шел ведущим четверки. Задача — обеспечение действий группы лейтенанта Виктора Щербакова, назначенной на практике кораблей в районе Туапсе.

Но через несколько минут после взлета поступил новый приказ:

— Следуйте в район Анапы на перехват бомбардировщиков противника. Идут на Новороссийск!

— Вас понял, — голос Щербакова.

— И возможно скорей!

Необычное напоминание. Командир полка Наум Захарович Павлов своих летчиков знал…

Видимость прекрасная, чистая голубизна неба пронизана лучами уже поднявшегося над горизонтом солнца. Внизу просверкала серебром Цемесская бухта, в дымах проплыл Новороссийск. Над Абрау-Дюрсо высоко кружились, поблескивая, четыре «мессера». Бомбардировщиков не видно. Однако «мессеры» сразу пошли навстречу. Неспроста!

Стариков развернулся, передал Щербакову:

— Витя, не отвлекайся, хитрят! Уже в ходе схватки заметил на небольшой высоте в стороне группу «хейнкелей». Так и есть!

— Атакуй, не оглядывайся! Прикрою!

— Понял, — спокойно прозвучал ответ друга.

Ударная четверка обрушилась на «хейнкели» сверху. Стремительная атака ошеломила врага. Только два бомбардировщика сбросили бомбы на порт, остальные — куда попало. Два Хе-111 загорелись.

В разгаре боя Стариков заметил еще одну группу бомбардировщиков — они уже подходили к Цемесской бухте. Что делать? Резким рывком он выводит машину из боевой «карусели». Оставив троих ведомых связывать боем «мессеры», в одиночку устремляется на перехват.

Атака, вторая… Один бомбардировщик задымил, остальные развернулись в сторону Анапы. «Мессеры», выйдя из боя, последовали за ними.

Стариков быстро собрал свою четверку, бросился вдогон. На подходе к Анапе прошил фюзеляж еще одного из бомбардировщиков. Стрелок из горящего «хейнкеля» успел послать в него очередь. Мотор продолжал работать, машина хорошо слушалась рулей. Однако горючего оставалось лишь на обратный путь. Подал команду на сбор…

Подходя к аэродрому, проверил шасси. Заклинило! Приказал ведомым садиться, сам начал выполнять каскад фигур, стараясь высвободить колеса силой инерции. Тщетно. Тогда приземлил машину на фюзеляж…

…10 августа. Стариков с Тащиевым вылетели на патрулирование. Перехватили шестерку Хе-111, направляющуюся на удар по нашим кораблям. Заставили противника сбросить бомбы в воду далеко от транспортов. Дмитрий пристроился в хвост к одному из уходящих на запад «хейнкелей» и с короткой дистанции поджег его. Опытный фашист сумел скольжением сбить пламя. Стариков вновь зашел ему в хвост и поливал огнем из всего бортового оружия до тех пор, пока бомбардировщик не перешел в крутое пикирование и не врезался в воду. Убедившись, что кораблям больше ничего не угрожает, друзья взяли курс на восток. Неожиданно со стороны солнца на них свалилась пятерка «мессеров». Завязался жаркий воздушный бой. Одному из гитлеровцев удалось незамеченным зайти в хвост Старикову. Тащиев бросился на выручку, не обращая внимания на то, что в тот миг ему самому в хвост нацелились два фашиста. Подойдя вплотную, выпустил длинную очередь. «Мессер» стал на крыло и рухнул вниз, как сорвавшийся со скалы камень. Должно быть, только это и спасло Сурена: фашисты, уже поймавшие его в прицел, от неожиданности запоздали нажать на гашетки…

Стариков никогда не уставал в полете. На аэродроме, шагая своей легкой походкой несколько впереди Сурена, не оборачиваясь заметил:

— Между прочим, учти. Если бы тебя срезали…

Горячий Сурен попытался что-то возразить, но вдруг увидел окаменевшие скулы друга.

— Учту, командир. Спасибо…

…12 августа. В летную книжку Старикова вносится запись об уничтоженном «юнкерсе».

Утром он вылетел во главе четверки на прикрытие кораблей, идущих в Новороссийск. В районе мыса Идокопас встретил большую группу «мессершмиттов»: фашисты намеревались расчистить воздушное пространство для беспрепятственных действий своих бомбардировщиков. Молниеносно оценив обстановку, скомандовал:

— Атакуем с ходу!

Четверка плотным строем понеслась в лобовую.

— Беру ведущего!

"Мессер" быстро увеличивался в размерах. Дмитрий шел как на таран. Нервы фашиста не выдержали, он взял ручку на себя. Этого мгновения оказалось достаточно: в сетке прицела возникло желтое брюхо, последовал разящий залп…

В стороне падал еще один сбитый самолет противника.

— Молодцы, ребята! — крикнул Стариков, разворачиваясь для новой атаки.

Строй вражеских истребителей рассыпался. Вскоре, разбившись на мелкие группы, фашисты уже удирали.

— Не отвлекаться на преследование!

И в самом деле, не успел он собрать свою группу, как в наушниках прозвучал голос одного из товарищей:

— Командир, слева девятка «юнкерсов»!

Фашисты шли стороной, словно давая понять, что бомбить корабли в их задачу не входит.

— Извиняются, видел? — ехидно заметил Сурен. — Еще бы крылышками помахали.

— Разговоры! Рассредоточиться!

Фашисты развернулись, строем устремились на корабли. Шесть «мессеров» прикрытия пытались навязать бой четверке Старикова. Но в этот момент неожиданно для всех сверху спикировала еще одна пара «яков» — подтянулась с аэродрома — и с ходу сбила двух фашистов.

Воспользовавшись замешательством врага, Стариков увернулся от боя, направил свою группу на «юнкерсы». Несколькими очередями прошил хвостовую часть ведущего, его кормовой пулемет захлебнулся. Потянулись трассы с соседних «юнкерсов». Дмитрий пробил левый мотор бомбардировщика, показался дым. Опытный гитлеровец попытался спастись пикированием. Снизившись до бреющего, змейкой уходил в сторону моря. Но Стариков и Тащиев не теряли его из виду. Группа вражеских бомбардировщиков, лишившись вожака, стала расползаться.

— Сурен, добей гада! — крикнул Стариков, решив вернуться к охраняемым кораблям.

Догнав противника, Тащиев нажал на гашетки. Оружие молчало: кончились боеприпасы! Стариков успел это понять, вышел из разворота и, прижав «юнкерс» к воде, поливал его огнем до тех пор, пока тот не врезался в море…

Трудные это были дни. Кровопролитные бои шли южнее Краснодара, Майкопа, на перевалах Главного Кавказского хребта. И особенно — на новороссийском направлении. Враг бросал в бой все новые и новые силы, нашим войскам приходилось беспрерывно восполнять потери. Большое значение приобрели морские коммуникации: по ним осуществлялся подвоз живой силы, техники, боеприпасов, горючего. Удары по нашим плавсредствам стали едва не основной задачей фашистской авиации. Флотские истребители самоотверженно защищали свои корабли.

Два дня у побережья стоял густой туман. К утру 15 августа погода улучшилась. Полк подполковника Павлова начал свой очередной боевой день.

Первой ушла в воздух эскадрилья капитана Литвинчука. Ее «дежурство» прошло спокойно: над морем еще висела голубоватая дымка, бомбометание по точечным целям было фашистам затруднено.

Двум звеньям второй эскадрильи «повезло» больше: видимость улучшилась, встречи с противником надо было ждать с минуты на минуту.

Стариков первым заметил двенадцать «хейнкелей» — двумя группами они заходили на удар по нашим транспортам.

— Атакуем! — скомандовал своему звену.

Вдвоем с Тащиевым свалились на ведущего: «хейнкель» загорелся. Затем Сурен на резком снижении догнал второго. Очередью с тридцати метров сбил и его. Подоспевшее другое звено решило участь третьего фашиста. Остальные девять, беспорядочно сбросив бомбы и не нанеся никакого урона нашим кораблям, поспешно ушли на запад…

Снабжение наших войск, сражающихся в районе Новороссийска, производилось почти исключительно морем.

5 сентября очередной караван транспортных судов совершал свой опасный рейс на прибрежной коммуникации. В воздухе появился «Фокке-Вульф-189» — наводчик вражеских бомбардировщиков. Этот отлично вооруженный, защищенный броней и исключительно маневренный самолет-разведчик считался у немцев неуязвимым и действовал без прикрытия.

Задача уничтожить «раму» была поручена Старикову и Тащиеву. Через две минуты друзья были в воздухе. Набрали высоту, пошли на сближение. Двухмоторный, двухфюзеляжный разведчик почти неподвижно висел над кораблями. Дмитрий с ходу устремился в атаку, Сурен, искусно маневрируя, стал отвлекать на себя огонь противника.

Нетрудно было представить, с каким волнением наблюдают за этим боем со всех корабельных палуб: ненавистную «раму» знал каждый боец и моряк, но едва ли кому довелось ее видеть сбитой.

Первая атака успеха не принесла: «рама» вильнула, хладнокровно отстреливаясь. Искусно сманеврировав, Стариков и Тащиев взяли ее в клещи. Одна очередь угодила в фюзеляж. Подбитый «фоккер» вывернулся, стал уходить. Стариков выбрал удачный угол: вражеский стрелок заслонен правой балкой фюзеляжа. «Рама» накренилась, открыла стрелку обзор. И фашист, и Стариков ударили одновременно. Дмитрию хорошо были видны трассы своих пулеметов. Мимо… мимо… Но вот попала одна. Стариков ударил из пушки. «Рама» описала нелепый полукруг, встала на крыло, дымя и кувыркаясь, обрушилась в море…

Враг рвался на приморское шоссе. Наши войска упорно держались в Новороссийске. Кровопролитные схватки происходили уже у цементных заводов.

10 сентября утром командир полка вызвал капитана Литвинчука.

— Погода — сами видите. Однако местами возможно, наверно, пошарить.

— "Свободная охота"?

— Кого в напарники возьмете?

— Старикова.

— Из второй эскадрильи? — Наум Захарович улыбнулся.

— Погода, сами видите, — его же словами пояснил свое решение самолюбивый комэск-один.

Старикова он нашел у хозяйственной землянки — тот самозабвенно рубил дрова. Кажется, из всех «земных» дел он больше всего любил эту работу.

— Сходим на охоту, дровосек?

— Со мной?

— Со мной.

Стариков оглядел небо, с сожалением вогнал топор в чурбак.

Кисея дымки висела низко, на взлете Литвинчук едва не задел за дерево. Стариков, взлетев вслед, поскромничал:

— Я привяжусь…

И весь полет держался как на буксире.

То и дело приходилось вести машины по приборам. Только опытнейших своих пилотов мог командир полка выпустить в воздух в такую погоду.

На подходе к Анапе разглядели колонну грузовиков. Проштурмовали с ходу. В районе Геленджика, у Цемесской бухты, на малой высоте встретили «Гамбург-138». Огромная четырехмоторная двухкилевая летающая лодка. Размах крыла тридцать метров. Экипаж из шести человек, отличный обзор, сильнейшая броня, три пулемета, пушка. Боевое применение: разведка на коммуникациях, поиск подводных лодок, наводка торпедных катеров и бомбардировщиков на обнаруженные цели, спасательные операции, прикрытие кораблей… Как-то этого крокодила видели у самого нашего приморского шоссе: лежа на воде, спокойно корректировал огонь с моря…

— Это тебе не дрова рубить!

— Не дрова.

— Атакуем?

— Атакуем.

Ринулись с ходу, без подготовки. Враг такой дерзости не ожидал. Но изготовился моментально! Ответные пушечные и пулеметные трассы прошили небо. Одна из очередей ударила в крыло Старикова.

— Видал, гад!

— Видал.

У самой воды вышли из атаки. «Гамбург» продолжал полет в том же направлении.

— Повреждение есть?

— Консоль крыла.

— Управление?

— Нормально.

— Повторяем?

— Есть. Разрешите мне первым? Литвинчук помедлил.

— Ладно, руби давай! Я отвлеку.

Стариков развернулся на заход, Литвинчук сделал вид, что атакует. Гитлеровцы ударили по нему, он использовал дымку. Стариков приближался с другой стороны, держа в прицеле один из моторов «Гамбурга». Вот он, как на ладони! Пора… Огненные струи впились в капот. Перенося трассу на второй мотор, прошил бензобаки. Взрыв…

Когда последний пылающий обломок воткнулся в море, в наушниках прозвучало:

— …и вечная память! Большая была машина. В первую эскадрилью не перейдешь?

— Не стоит, пожалуй. Там и своих самоубийц хватает. К тому же не актуален вопрос…

— А что, не дотянешь, думаешь?

— Вообще-то надо бы дотянуть. Дровишки там не дорубленные остались. Повар, пока спохватится, задержит ребятам обед…

Прошел год. И какой! Разгром гитлеровцев под Сталинградом, грандиозная победа под Курском и Орлом…

Успешно развивались события и на юге. Большая часть Северного Кавказа была освобождена, наступление на Украине создало благоприятную обстановку для разгрома немецко-фашистских войск на Кубани и освобождения Таманского полуострова. Главный удар в районе Новороссийска было решено нанести с трех направлений: с моря, со стороны цементных заводов и с плацдарма Малой земли. Операция началась в ночь на 10 сентября сорок третьего года.

…После ночного вылета на поддержку морского десанта гвардии лейтенанты Стариков и Тащиев вновь заступили на дежурство на прифронтовом геленджикском аэродроме. Замаскированные ветками, их ястребки стояли под деревьями, винтами к взлетной полосе.

Сидя на крыле своей машины, Стариков беседовал со стажером, инструктором летного училища, прибывшим на боевую практику.

— Что нового в тактике вражеских истребителей? — спрашивал тот, с уважением глядя на скромного лейтенанта, на личном счету которого было больше сбитых самолетов, чем у командира эскадрильи.

— С тех пор как утратили господство в воздухе? Угощайся, — Дмитрий протянул собеседнику огромное спелое яблоко, сорванное в брошенном хозяевами саду. — Как сказать… Еще злее стали. Как мы в сорок первом, когда фриц нас одолевал. Ну и, конечно, хитрее. — Откусил яблоко, похрустел. — Много новичков. Как и у нас, впрочем. Поэтому надо стараться бить ведущего. Срежешь туза — успех обеспечен.

— Ну это для вас… — стажер невольно перешел на вы, незаметно оглядывая скромную фигуру прославленного морского аса — не богатырь, лицо простого крестьянского парня: чуть курносый, с шелушинкой от солнца нос, выгоревшие брови, простецкие скулы. Сидит, как на завалинке, жует, болтает ногами…

— Во, так и знал, — вдруг забросил недоеденное яблоко в куст.

— Что, товарищ гвардии…

— "Фокки"! Сейчас сыпанут, гады… Сурен, за мной!

Стажер удивленно оглядел совершенно чистое небо. Лишь через минуту с ветерком долетел до ушей обрывок гула. "И ведь жевал, с хрустом…"

Взвилась ракета. Тащиев замешкался с парашютом и едва не угодил под бомбы «фокке-вульфов», вывалившихся на большой скорости из-за гор…

Когда фашисты были отогнаны, с земли последовала команда:

— Отставить преследование! Идите на прикрытие войск в район Новороссийска.

Город увидели издали — он был весь в дыму. Пожары, разрывы снарядов, бомб… Приблизившись, осмотрелись, определили места самых ожесточенных схваток — у цементных заводов, возле Федотовки, в порту.

В районе Гайдука встретили два истребителя ФВ-190. Пошли на сближение. Немцы не рассчитали маневр, разделились. Стариков оказался выше ведомого, выпустил длинную очередь. «Фоккер» отвильнул и совсем оторвался от своего ведущего. Теперь его спасение только в глубоком, с максимальной перегрузкой, вираже или отвесном пикировании. Фашист выбрал первое: расчет на то, что русский не выдержит, сорвется в штопор.

Стариков обернулся: Сурен уверенно следовал за ним. Перегрузка вдавила в сиденье, стало трудно дышать. Круг сужался. Немец оказался искусным пилотом. Менял высоту, надеясь, что русский запоздает с маневром и оторвется. Стариков, в свою очередь, усиливал давление на ручку, вламываясь внутрь виража. "Та-ак… — машинально выдавливал сквозь зубы. — Силен, силен… пять с плюсом… А ну-ка…"

Чуть спрямив вираж, нашел прицельный ракурс, Увидел, как враг втянул голову в плечи, уменьшил крен, резко вскинул тупой сизый нос машины. Смертельный рывок оттянул его конец на секунды. Едва «фоккер» сорвался в пике, Стариков хладнокровно поджег его.

Снял палец с гашетки, распрямился, покрутил головой, разминая одеревеневшую шею. Из-под шлема текло, во рту было солоно. То ли от пота, то ли от крови из прикушенной губы. Размякшей перчаткой вытер лицо, оглянулся.

— Здорово, Дима! Высший класс! — раздался в наушниках веселый голос Сурена.

Гигантскими зигзагами они продолжали ходить над городом. Искали бомбардировщики противника. Вот они — девятка «хейнкелей». За ней вторая. Прикрытие — дюжина «мессеров». Высота шесть тысяч, «хейнкели» идут гораздо ниже. Стариков собрался атаковать, но на врага уже свалилась восьмерка наших ястребков. Стариков и Тащиев получили указание с земли выполнять роль сковывающей группы.

Сковали. Ударная группа атаковала бомбардировщики. Строй «хейнкелей» рассыпался, ведущий их первой группы был сбит. Затем, после короткой схватки, рассеялись и вражеские истребители…

16 сентября Сурен Тащиев облетывал свой самолет над морем. Его прикрывал Дмитрий. Со стороны мыса Утриш появилась группа вражеских истребителей. Шла встречным курсом. У Сурена не было времени раздумывать. Поймав ведущего в прицел, дал очередь из 37-миллиметровой пушки. Встречные пушечно-пулеметные трассы понеслись к нему. Успел увидеть: у гитлеровца снесен фонарь кабины, машина потеряла управление. Строй фашистов мгновенно распался: как потом выяснилось, Тащиев сбил видного руководителя немецких авиационных частей в Крыму.

Очередь, выпущенная фашистом, тоже оказалась меткой: разбила верхнюю часть кабины, повредила стабилизатор. Сам Сурен был ранен в голову. Машина продолжала полет со снижением, ее неотлучно сопровождал Стариков. Под его прикрытием Тащиев долетел до своего аэродрома и чудом сумел посадить израненный самолет…

Наступление на земле продолжалось. Авиаторы флота, поддерживая сухопутные войска, громили врага за пределами Новороссийска, на перевале Волчьи Ворота, в Неберджаевской, Южной Озерейке, Верхне-Баканской. Срывали готовящиеся контратаки, уничтожали корабли с живой силой и техникой в портах Тамани и Керчи…

22 сентября эскадрилья Пе-2 40-го авиаполка под прикрытием двенадцати истребителей 11-го гвардейского вылетела на бомбоудар по плавсредствам в порту Тамань. Девятку пикировщиков вел комэск капитан Андрей Кузьмич Кондрашин, группу истребителей — сам командир 11-го полка подполковник Иван Степанович Любимов. Истребители рассредоточились по высоте в группах непосредственного прикрытия и ударной; группы возглавляли прославленные мастера воздушного боя Дмитрий Стариков, Владимир Снесарев, Владимир Наржимский.

Ястребки-гвардейцы беззаветно любили своего командира. Любимов был им примером во всем. И в первую очередь в том, чего больше всего не хватало им, молодым и горячим. "Нельзя увлекаться боем до безрассудства, — по-отечески наставлял их Иван Степанович. — Летчик-истребитель должен все видеть, все понимать, до конца сохранять ясную голову".

Сами по себе слова значат не много. Важно, кто говорит. А говорил человек, каждый боевой вылет которого являлся подвигом. И не было ни одного из его подчиненных, кто бы не слышал о его славных делах, не рассказывал бы о них с восторгом и восхищением.

…Это случилось 9 октября сорок первого года. Истребители под командой комэска Любимова вылетели на прикрытие штурмовиков. На обратном пути встретились с большой группой Me-109. Силы были неравными: на каждый наш ястребок приходилось по пять фашистов. В ожесточенном бою самолет Любимова был поврежден, он сам тяжело ранен. Пара стервятников бросилась его добивать. Любимов развернулся и пошел в лобовую. Фашисты струсили. Истекающий кровью комэск сумел перетянуть за линию фронта и посадил машину в степи. Его продолжали обстреливать, ранили еще раз. Около года находился на излечении. Несмотря на все усилия врачей и самого пациента, пришлось расстаться со ступней левой ноги. В полк он вернулся на протезе, но добился разрешения летать. В октябре сорок второго его назначили командиром 32-го ИАП, в мае сорок третьего полк стал 11-м гвардейским. Много замечательных воздушных бойцов воспитал за это время Иван Степанович. И при каждой возможности выходил в воздух сам. Вот и сейчас…

При подходе пикировщиков к цели группа была встречена четверкой Me-109. За ними вдали «паслись» "фокке-вульфы". Пара «мессеров» пошла в атаку на левое звено Пе-2. Снесарев кинулся на выручку, открыл заградительный огонь. «Мессеры» отвернули. Им на смену пришла вторая пара. Снесарев спикировал на ведущего, ударил из пушки. «Мессершмитт» вспыхнул и завертелся, падая…

Яростно забили зенитки противника. Комэск Кондрашин перевел машину в почти отвесное пикирование, вслед ему заскользили его боевые друзья. Удар был разящим. В порту полыхнули взрывы: часть барж была нагружена горючим. Один из пикировщиков получил повреждения, к нему устремилась пара «фоккеров». Навстречу — Любимов и Наржимский. Первым успел Любимов. Сблизившись с ведущим до предела, ударил из всего бортового оружия. «Фоккер» взорвался. Наржимский круто взмыл вверх, нацелился и тремя очередями зажег второй.

Появилось еще четыре «фоккера». Бросились на тот же подбитый Пе-2, он уже снизился до пятисот метров. Стариков и Тащиев бросили машины в пике. Перехватили атаку фашистов в самый последний момент. Меткой пушечной очередью с ходу Дмитрий буквально развалил один из «фоккеров».

Итогом этого боя было три сбитых ФВ-190 и один Me-109. Все наши пикировщики и истребители благополучно вернулись на свой аэродром.

День 25 сентября сорок третьего года оказался для Дмитрия самым печальным во всей его фронтовой жизни. В полдень с аэродрома Геленджик на бомбоудар по порту Керчь взлетело девять Пе-2. Бомбардировщики вел Герой Советского Союза командир 40-го авиаполка майор Иван Егорович Корзунов со своим штурманом капитаном Иваном Ивановичем Филатовым. Группу прикрывали двенадцать истребителей. Две четверки, составлявшие непосредственное прикрытие, возглавляли капитан Литвинчук и лейтенант Стариков, ударную группу — капитан Карасев.

На подходе к Керчи, на высоте пять тысяч метров летчик-истребитель младший лейтенант Трофимов обнаружил позади себя четыре Me-109. Развернувшись влево, увидел еще два. Доложил своему ведущему младшему лейтенанту Шевцову и завязал бой на виражах. «Мессершмитты» ушли на высоту, Трофимов догнал свою группу. Ведущего пары Шевцова в ней не нашел…

Дмитрий Стариков, находясь в это время над целью, услышал по радио: "Я Шевцов, я подбит, на помощь…" Но своего места товарищ не указал. Экипажи бомбардировщиков наблюдали падение одного Me-109, сбитого им. Сам Шевцов с этого боевого задания не вернулся…

Пикировщики отбомбились успешно. Потопили три баржи, буксир, катер-тральщик и четыре моторных судна. После удара два Пе-2 оторвались от группы и пошли Керченским проливом в сторону мыса Такил. Стариков и Тащиев направились на их прикрытие. Отбили атаку четверки «мессеров». И почти тут же вступили в бой с шестеркой…

Виражи, боевые развороты, бочки, пикирование, горки, схватки на вертикалях. Одного за другим друзья сбили трех фашистов. Остальные обратились в бегство. Но снизу подкрались два «фоккера». Стариков заметил их, когда они уже сидели на хвосте Тащиева. "Не успею!" — пронзила мозг страшная мысль. Огненная струя уперлась в самолет друга, отбила хвост. Машина начала беспорядочно падать.

— Сурен, прыгай! — отчаянно закричал Дмитрий.

Тащиев не отвечал. Ранен? Убит?

Вокруг беспорядочно падающего изуродованного ястребка беспомощно метался самолет Старикова. "Прыгай, Сурен! Прыгай!.." — кричал, заклинал Дмитрий. Наконец от бесхвостой машины оторвался черный клубок, за ним потянулся грибовидный хвост. В ту же минуту «кобра» упала в воду…

Купол парашюта надулся, слепя белизной, повис в воздухе. Под ним широко и медленно раскачивался летчик. Жив? Стариков подошел ближе. Тело Сурена бессильно обвисло на лямках, голова уронена на грудь, руки и ноги как у ватной куклы. Стариков разглядел окровавленное лицо…

Через минуту все было кончено. Сурен опустился в Керченский пролив и сразу ушел под воду. Вокруг никого не было…

Смертью отважных погиб замечательный летчик, отличный боевой товарищ, великодушный, самоотверженный человек. В час гибели на боевом счету его была дюжина вражеских самолетов, сбитых им лично. А сколько он помог уничтожить их своему другу и командиру, сколько раз выручал его из неминуемой беды…

За боевые подвиги Сурен Амбарцумович Тащиев был награжден двумя орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды.

Тяжело переживал потерю верного друга Дмитрий. Товарищи с трудом узнавали его изменившееся лицо, командиры опасались выпускать его в воздух. Через несколько дней на фюзеляже его боевой машины появилась надпись "Сурен Тащиев". Что это значило, враг испытал на себе не раз.

…6 ноября, в канун великого праздника, шла битва на Эльтигенском плацдарме. И битва под ним. На позиции наших десантников с Керченского полуострова вылетела большая группа «юнкерсов» под прикрытием «мессершмиттов». Навстречу с аэродрома Анапа взмыла четверка истребителей во главе с прославленным черноморским асом Дмитрием Стариковым. Его новым ведомым был младший лейтенант Георгий Кочурин — тот самый стажер, с которым два месяца назад он так беззаботно беседовал, сидя на крыле своего ястребка и хрустя яблоком. Потом команда: "Сурен, за мной!.."

Миновали плацдарм, увидели на западе множество черных точек. «Лапотники» — спустя минуту определил ведущий, разглядев характерные обтекатели на колесах пикировщиков Ю-87. Идут густо, эшелонами, над ними роем кружат «мессеры».

Дмитрий прикинул обстановку. Около трех «юнкерсов» идут четырьмя группами, на порядочном удалении одна от другой. Истребители прикрывают их с задней полусферы.

— Боевой порядок — фронт. Идем в лобовую! — принял решение.

Расчет оказался верным. Пока «мессеры» успели опомниться, два «юнкерса» уже задымили, подожженные метким огнем Старикова и Щербакова. Остальные рассыпались, стали поспешно освобождаться от бомб…

С ходу ринулись на вторую группу. Она шла выше, удар пришелся снизу. Еще один «юнкерс», дымя, потянул к земле — его срезал лейтенант Карпунин. Проскочив строй, вышли на истребителей. «Мессеров» было десять, но на помощь им спешило еще около десятка из прикрытия первой группы. Имея подавляющее превосходство в силах, фашисты сразу бросились в бой. Старикову показалась странной такая согласованность в их действиях. Выводя группу боевым разворотом в наиболее выгодное положение, он внимательно осмотрелся. Так и есть! В вышине барражировал одинокий «мессершмитт»: управлял действиями своих истребителей.

— Выхожу для атаки на главного, — передал товарищам, уже закружившимся в огненной карусели.

Пока оставшаяся тройка отбивалась от слаженно и неторопливо действовавших фашистов, Дмитрий ушел в сторону солнца, набрал высоту и неожиданно обрушился на увлеченного боем их командира. Ударил наверняка: с пятидесяти метров. «Главный» взорвался. Потерявшие управление «мессеры» вслед за рассеявшимися «юнкерсами» поспешили повернуть на запад…

В итоге этого боя враг потерял три бомбардировщика и один «мессершмитт». На долю Старикова пришлось два самолета.

Второй вылет — в этот же день в шестнадцать часов. Над Керченским проливом встретили десять бомбардировщиков и восемь истребителей противника. Стариков подал команду сомкнуть строй. И вновь повел свою четверку в лоб. Но затем сманеврировал и ударил сзади. Атакованный им «мессер» загорелся, вошел в штопор. Остальные разделились, стали атаковать с разных сторон. На Старикова навалились двое. На выручку поспешил старший лейтенант Виктор Щербаков. С ходу сбил одного.

Но главной целью были «юнкерсы». Стариков оставил пару Щербакова связывать боем «мессершмитты», а сам с Белоусовым устремился на бомберов. В считанные секунды свалил одного. Остальные начали сбрасывать бомбы в море. К группе фашистских истребителей подоспела еще четверка «мессеров», Стариков поспешил на помощь товарищам. В неравном бою отважное звено гвардейцев уничтожило еще один «мессершмитт».

Таким образом, за один этот день лично Дмитрием было сбито четыре самолета противника и столько же пришлось на долю его ведомых.

Так сражался отважный черноморский воздушный боец Дмитрий Стариков.

Так вместе с ним — и после смерти своей — продолжал сражаться его незабвенный боевой друг Сурен Тащиев. О бесстрашном советском асе, имя которого было начертано на неуязвимой, внушающей ужас машине. среди гитлеровцев стали распространяться легенды…

Этим и хотелось бы закончить мне свой далеко не полный, заведомо ограниченный рамками немногих боевых вылетов, рассказ об одном из моих боевых друзей — простом рабочем пареньке с "рукой сильного человека и глазом снайпера". И с верным, преданным сердцем, с великой душой. Кончить тем, чем и начал, одним из самых печальных и самых удачных в его боевой жизни дней, когда он впервые вылетел в бой без своего неразлучного друга.

Но… Все равно же возникнет вопрос: а что было с ним дальше?

Дальше все то же — бои и бои… Освобождение Крыма, красный вымпел над Севастополем… На счету Дмитрия Старикова, прославленного воздушного бойца, четыреста девяносто девять боевых вылетов, двадцать один лично сбитый им самолет — самый большой на то время счет на всем Черноморском флоте. Из поверженных им гитлеровских машин можно было бы составить целую коллекцию: «мессершмитты» и «фокке-вульфы» различных марок и назначений, «хейнкели», "хеншели", «юнкерсы», "Гамбург"…

Сражался, водил в бой друзей, срывал удары вражеских бомбардировщиков по нашим наступающим войскам, обеспечивал успешные действия своих бомбардировщиков и торпедоносцев…

И вот — тишина.

Закончилась Великая Отечественная война.

В эти непривычно тихие дни летчики отдыхали, ждали, куда перебросят, набирались сил. Стояли на старом, многим знакомом еще по довоенным временам, крымском аэродроме Саки.

Один из этих дней оказался для Дмитрия особенно радостным: его отпустили в Краснодар свидеться с женой, она ждала ребенка…

Да… Сколько раз приходилось мне поражаться жестокой нелепости многих смертей. Даже казалось, судьба издевательски выбирает самых умелых, сметливых, отважных, будто бы чтоб убедить остальных: никто на войне сам себе не хозяин.

Но — после войны…

Дима ехал в Симферополь в кабине грузовика. Заранее переживал счастье встречи, радовался жизни, победе. За одним из поворотов шофер притормозил: на дороге стоял с поднятой рукой офицер. По званию он был старше, Дима не раздумывая вылез из кабины, перебросил упругое тело через борт. Скамеек в кузове не было, стал, навалившись локтями на скользкую крышу кабины. И снова воспоминания, раздумья, мечты, веселый ветер навстречу…

Крымская «серпантинная» магистраль. Изувеченная войной, изъезженная, изрытая…

В полку только и поняли: "Орденов полна грудь… Герой! Не иначе как ваш, наверно…"

Помчались, нашли, привезли…

Наш аэродром от Саки был далеко, я узнал обо всем позже. Но все равно как удар в сердце: "Дима Стариков, слышал? Под машиной… Да нет, при чем тут самолет, грузовиком на дороге. На повороте выбросило из кузова — головой об асфальт…"

Сколько ни привыкай к смертям, не привыкнешь. И рассказывать о них без нужды не станешь. Но… все равно спросят.

"Полна грудь орденов…"

За свои подвиги летчик-истребитель капитан Дмитрий Александрович Стариков удостоился высшего признания Родины — звания Героя Советского Союза. Был награжден орденом Ленина, тремя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны I степени.

 

"Мы — рязанские!"

Началось это еще до войны. По чистой случайности в одну эскадрилью попали штурман Иван Филатов и летчик Михаил Андрианов, родом из одной деревни, и летчик Андрей Кондрашин — из соседней. Обе деревни находились на Рязанщине. А в памяти всех еще свеж был знаменитый в то время фильм с забавной, дурашливой приговоркой, тем и смешной, что употреблялась тогда, когда было совсем не до смеху. "Мы — рязанские!" — стало шутливым девизом этой неунывающей тройки, душой которой был, несомненно, Андрей.

"Рязанские" старались быть самыми лучшими в каждом полете, самыми точными в каждой бомбардировке, самыми меткими в боевых стрельбах. И это им удавалось. Превосходные штурманские качества Филатова, удивительные способности одного из лучших военных летчиков, каких мне приходилось знать, Андрея Кондрашина, стали заметны еще тогда. А в первых боях, в которые эскадрилья вступила 22 июня, выявилось и еще одно качество: все рязанцы отличались завидным бесстрашием.

Особенно это понадобилось, когда полк, почти не выключаясь из боевых действий, стал срочно перевооружаться: взамен СБ получил стремительные и маневренные Пе-2, приспособленные к бомбардировке с пикирования.

Эскадрильей командовал капитан Александр Пехович Цурцумия. О том, что это был за человек и какой летчик, можно судить по такому, например, эпизоду, разыгравшемуся как раз в эти дни.

Надо было сфотографировать вражеский аэродром, на который намечался удар. На аэродроме базировались истребители. Ясно, что такой полет сопряжен с крайним риском. Летчик, получивший это задание, счел нужным попрощаться с товарищами:

— Вряд ли удастся вернуться…

Комэск услышал, вспыхнул:

— Отставить! Я сам полечу.

Через пять минут он ушел в воздух. Казалось бы, только со злости можно было провести разведку так отчаянно, как сделал это комэск. Он подошел к аэродрому противника над облачностью, затем спикировал, прошел над самым летным полем, поливая вражеские машины пулеметным огнем. Произвел необходимые фотосъемки и зажег на земле два вражеских самолета.

Нет, это было не со злости. В том-то и суть доблести этого замечательного летчика, что его действия, которые со стороны казались отчаянными, основывались на трезвом расчете, на знании качеств новой боевой машины. Пойди он под облачностью, горизонтальным полетом, как это обычно делалось при фотографировании, его почти наверняка бы сбили. Фотографируя же на выходе из пикирования и одновременно внося в стан врага сумятицу своей внезапной штурмовкой, он лишил зенитчиков возможности вести прицельный огонь, помешал взлету истребителей и сократил до минимума время пребывания над объектом.

Скоро имя Цурцумии прогремело по всей стране и даже за ее пределами после первого же дальнего полета на новых машинах. Эскадрилье поручили разбомбить нефтебазы и заводы в Плоешти, и она блестяще выполнила задание…

Андрей Кондрашин в отваге не уступал комэску. И учился у него сочетать смелость с трезвым расчетом. Его звали в полку Кузьмичом — должно быть, за добродушный, веселый характер. Невысокий, плечистый, светло-русые волосы буйными кольцами. Страстный шахматист, любитель поспорить, пофилософствовать, покопаться "в корне вещей"…

И — страстный до фанатичности пикировщик.

Как-то, на пятый или шестой месяц войны, когда имя Кондрашина уже гремело, к нему приехал корреспондент флотской газеты. В целом он остался доволен собеседником, хоть и подосадовал на его привычку все обращать в шутку. В конце поинтересовался:

— А почему вы младший лейтенант, когда все ваши товарищи — лейтенанты?

Кузьмич потеребил свои кудри, сверкнул изумительно белыми, крупными зубами.

— Этого не пишите. Еще выговор схлопочете от своего начальства. Не тот, так сказать, пример. Увлекся я прежде времени пикированием. Так понравилось, терпения нет! А машины были еще к этому делу не приспособлены. Раз спикировал, два… На меня глядя и товарищи стали баловаться. Однажды старший начальник приехал, смотрит — машина деформирована. "В чем дело? Откуда перегрузки?" "Пикировали…" — "Без разрешения? Кто конкретно?" Я вышел из строя, чего же ребят подводить. Расплатился одной «узенькой». Правда, не дорого? Как, на ваш взгляд?

Пока был жив Цурцумия, Кондрашин неизменно участвовал во всех его полетах. От их бомб горела нефть Плоешти, рушились портовые здания, шли ко дну корабли в Констанце. Особенно запомнился налет на Черноводский мост, где под ожесточеннейшим огнем противника требовалось положить бомбы с ювелирной точностью.

Смелость, граничащая с отчаянным удальством, постепенно сменялась рассчитанной, непреклонной отвагой. Товарищи по праву стали считать Кузьмича лучшим мастером пикирования.

По-настоящему незаурядный талант летчика развернулся во время обороны Севастополя. На маленьком поле у Херсонесского маяка уместились все виды флотской авиации — самые отважные бомбардировщики, торпедоносцы, истребители, штурмовики. Героические защитники Мекензиевых высот и Итальянского кладбища считали их своими «братишками», знали по именам, узнавали в небе по почерку. И не только ястребков, спасавших их от бомбежек и штурмовок врага. Пикировщики появлялись над полем боя в самые напряженные моменты, перед очередной вражеской атакой. Чуть не отвесно скользнув с высоты, обрушивали на головы гитлеровцев бомбы, затем проходили на бреющем, разя их пулеметным огнем…

Пехотинцы и матросы пытались по стилю пикирования, по маневрам отличить Корзунова от Аккуратова, Кондрашина от Стразова. Кондрашин стал общим любимцем. Считалось, что на самые трудные задания, под огнем немецких батарей, обстреливавших аэродром, чаще всех поднимается он. Хоть в общем-то полеты между друзьями делились поровну.

В те дни Андрей не знал, что такое отдых. Неизменный весельчак и балагур, он разучился смеяться. С запорошенным каменной пылью лицом, с запавшими, горящими боевым азартом глазами, он только и ждал команды взвиться в воздух. О смерти не думал. И, как потом вспоминал, еще острее ощущал жизнь, с особенным чувством смотрел на бирюзовое море, радовался каждой зеленой травинке на пыльном, изрытом бомбами и снарядами, казалось, навечно бесплодном клочке земли.

И эта любовь к жизни управляла его волей, помогала не ослепнуть от ненависти к врагу, не совершить роковой ошибки.

После каждого удачного вылета он возвращался на аэродром бодрый, повеселевший. И неизменно мрачнел и тосковал, если в полетах случался вынужденный перерыв. Вид белокаменного красавца-города, разрушаемого на глазах, вызывал в его душе содрогание и гнев.

Впрочем, без шуток и здесь не обходилось. Такой уж был характер у Кузьмича. Под стать ему подобрался и экипаж — штурман Слава Богомолов, воздушный стрелок-радист Владимир Крищенко. Тройка была неразлучной: к этому вынуждала и боевая обстановка, и теснота стоянки. В моменты вражеских налетов на аэродром друзья укрывались тоже вместе. А укрытие было весьма своеобразное. Самолеты эскадрильи стояли на краю аэродрома, на высоком скалистом берегу. Кузьмичевцы закрепили на каком-то выступе длинную веревку и, когда начиналась бомбежка, спускались под скалу. Защита была надежная, а взбираться обратно Кондрашин считал необходимым для экипажа спортивным упражнением.

Когда бомбежка кончалась, Кузьмич выбирался наверх первым, бежал к самолету и на ходу кричал: "От винта!" Это был способ поторопить несколько медлительного Славу Богомолова.

Как-то случилось, что целую неделю подряд экипаж пролетал, ни разу не вступив в воздушный бой с «мессерами». Такое положение не устроило стрелка-радиста. Он нашел выход: нагрузил свою кабину мелкими бомбами и вручную выбрасывал их через люк. Потом рассказывал друзьям о результатах «личного» бомбометания.

Но вот на пикировщиков напали сразу восемь «мес-сершмиттов». Одного Крищенко сбил, еще двух сбили стрелки других самолетов. Но бой был долгий, и у Володи кончились патроны. А пять «мессеров» атакуют, один как раз пристраивается в "хвост. Крищенко со злости, что нечем отбиться, схватил пачку лежавших на полу кабины листовок и швырнул в воздух. Эффект получился поразительный. Большое разноцветное облако стало стеной за самолетом. «Мессершмитт» мгновенно отвернул и больше не приближался. Наверно, вернувшись к своим, взахлеб рассказывал о новом советском оружии…

В последние месяцы севастопольской обороны взлетать днем стало немыслимо: вражеские истребители висели над аэродромом в три яруса. Кондрашин вылетал со своим звеном минут за сорок до рассвета и убивал это время, кружась над морем. Как чуть развиднеется, наносил удар. И успевал, как правило, вернуться до появления над аэродромом «мессеров».

Однажды чуть запоздал. Прилетел, когда первый утренний «мессершмитт» уже оповестил о своем прибытии "на дежурство" бомбой. Через несколько минут налетела и вся орава. Кондрашин спустился до бреющего, с аэродрома открыли огонь. Большая часть «мессеров» не рискнула снизиться, лишь два особенно азартных продолжали преследование.

Наши стали в круг в двадцати метрах от земли и ходили над батареями так, чтобы подставить фашистов под огонь. Атаки «мессеров» сверху были не эффективны: большой риск врезаться в землю. Но гитлеровцы попались отчаянные и ловкие, сумели вклиниться в круг. Получилась смешанная цепочка: Кондрашин, за ним «мессер», затем Чеботарев, второй «мессер» и сзади третий летчик звена Гоноуков. Так и кружились, обстреливая друг друга.

В бою принимал участие весь аэродром. Все были на летном поле, у блиндажей, стреляли по гитлеровцам из автоматов, винтовок, пистолетов, даже из ракетниц. Наконец Гоноуков сбил одного. «Мессер» с ходу врезался в море, и через минуту на поверхность всплыла генеральская фуражка: матерый бандит успел поднять «фонарь», хоть спрыгнуть с такой высоты все равно бы не смог. Второй продолжал ходить за Кондрашиным, как привязанный. Андрей водил его с таким расчетом, чтобы он в конце концов зацепился за капонир или врезался в землю.

Двадцать минут шел этот немыслимый воздушный бой. Наконец удалось подняться нашему «яку». Герой Советского Союза Михаил Авдеев одной очередью сбил нахрапистого фашиста.

Самым удивительным во всей этой истории оказалось то, что когда Кондрашин сел на землю, в его машине техник не нашел ни единой пробоины…

Перед одним из вылетов капитан Кондрашин написал заявление в партию. В нем говорилось: "Жизнь моя принадлежит Родине. В бой с фашистскими варварами хочу идти в рядах коммунистов. Храбро и мужественно буду отстаивать каждую пядь советской земли, буду драться, не жалея своих сил, а если потребуется, и самой жизни".

Все последующие его вылеты с Херсонесского маяка были поистине героическими. Летать приходилось уже только ночью. Пикировать в темноте? Кондрашин научился и этому. И научил товарищей.

В декабре 1942 года погиб Герой Советского Союза майор Александр Пехович Цурцумия. Вся эскадрилья — теперь носящая имя своего славного первого командира — тяжело переживала эту потерю. Но для Кондрашина Цурцумия был не только учитель и командир. Сколько раз он — сам до отчаянности дерзкий и смелый — удерживал младшего друга на крайней грани риска, сколько раз выручал его, спасал от гнева вышестоящих начальников… Еще и через полгода, когда я встретился с Андреем впервые после училища, в глазах его при упоминании дорогого имени вспыхивал сухой блеск, руки невольно стискивались в кулаки. "Какой человек был, какой красивый человек!"

Красивым человеком был и сам Андрей Кондрашин. Веселым и вдумчивым, добрым и беспощадным, беззаветно отважным и по-крестьянски рачительным. Когда приходилось летать на свои города и села, где временно обосновался враг, он требовал от штурмана особенно тщательного изучения района цели, становился даже порой раздражительным. "Не можем же мы перебить немцев в санатории, а санаторий оставить целехоньким!" — возмущался обиженный штурман. "Надо стараться, — отвечал Кузьмич. — Ты постарайся, пожалуйста, Слава!"

В то время нам часто приходилось летать на крымские города и порты, где еще совсем недавно располагались наши аэродромы, куда мы часто ездили по служебным, а иногда и сугубо личным делам.

Постепенно обнаружилось новое качество этого талантливого летчика. Нисколько не изменяя своему стилю, летая по-прежнему исключительно дерзко и смело, он стал все глубже вникать в суть дела, в теорию летного мастерства. Прежняя склонность к «философии», к поиску "корня вещей", получила конкретное содержание. На разборах боевых вылетов, на летно-технических конференциях Кондрашин выступал как отличный знаток материальной части, искал пути к раскрытию всех боевых возможностей машины, развивал свою методику пикирования, предлагал новые тактические приемы для захода на цель.

Его слушали с полным вниманием: за плечами Кондрашина было уже две сотни боевых вылетов. Без единой аварии, без единого повреждения машины при взлетах и посадках. Невольно вспоминалось знаменитое суворовское изречение: "Вчера счастье, сегодня счастье, помилуй бог, надо же сколько-нибудь и умения!" Восхищение отчаянной смелостью и «везением» Кузьмича заменялось во мнении летчиков подлинным и глубоким уважением к одаренному мастеру своего дела.

В боях за Кавказ Андрей был впервые ранен. Но даже и тут сказалась его привычка в самых серьезных делах не терять чувства юмора, всегда оставаться хозяином обстоятельств.

Группе Кондрашина была поставлена задача: взлететь с аэродрома постоянного базирования и нанести удар по кораблям в порту Керчи. Затем сесть на запасной аэродром, заправиться, подвесить бомбы и снова пойти на ту же цель с возвратом уже на свой аэродром.

К Керчи летчики подошли на высоте около четырех тысяч метров. Спикировали. И когда бомбы были уже сброшены, самолет Кондрашина сильно встряхнуло разрывом снаряда, он принял почти вертикальное положение. Ведомые решили, что произошло непоправимое. Но Кондрашин сумел выровнять машину и, как ни в чем не бывало, вернуться в горизонтальный полет и вновь возглавить группу.

Когда сели на запасном аэродроме, летчики сбежались к машине ведущего. Они увидели, что осколком снаряда насквозь пробит фюзеляж под кабиной. Командир вылез, прихрамывая, из сапога сочилась кровь. На вопросы товарищей не ответил.

— Быстро заправляться! Подвешивать стокилограммовые бомбы!

Снарядил группу для нового вылета, выпустил ее в воздух, потом сел в свою изуродованную машину, запустил моторы, взлетел и пошел в сторону основного аэродрома. И никто не знал, что сев в кабину, летчик привязал поврежденную ногу к педали, что от боли его мутило, временами и вовсе подступала дурнота…

Когда товарищи пришли к нему в госпиталь, похвастался:

— Во, братцы, как меня хватило!

И показал свой сапог с развороченным носком. Ребята переглянулись: отлетался Кузьмич, ясно, что осколком отхватило чуть не полступни. Принялись ободрять, выражать сочувствие. Кондрашин выслушал все с подобающим вниманием, принял советы, соболезнования. И вдруг расхохотался.

— Спасибо, хлопцы! Только ошибочка вышла. У фрицев. Не учли одного обстоятельства…

Через минуту общий хохот потряс палату. Оказалось, что сапоги у Кондрашина были с чужой ноги, с огромным запасом, осколок оторвал только палец…

Полностью проявился зрелый талант этого замечательного летчика в дни боев за изгнание врага с Кубани, за освобождение Новороссийска, Таманского полуострова. Кондрашин стал командиром звена, а затем и комэском, водил большие группы пикировщиков на порты и конвои, наносил сокрушительные удары по живой силе и технике отступающего противника. Танкеры, баржи, транспорты, портовые сооружения, склады, танки и автомашины, сотни гитлеровских солдат могли быть записаны на боевой счет Андрея Кондрашина и его друга штурмана Анатолия Коваленко.

Боевое напряжение стало как бы родной стихией отважного летчика. Он думает только об одном: будет ли погода и какую цель обнаружит сегодня разведка. О себе забывает начисто.

Перед высадкой десанта в Новороссийский порт, в начале сентября сорок третьего года, авиация Черноморского флота нанесла несколько бомбоштурмовых ударов по аэродрому Анапа. Целью их было ослабить группировку истребителей, стянутых сюда фашистами.

Первой на это задание вылетела эскадрилья Кондрашина. Ее прикрывали десять истребителей.

При подходе к городу перед бомбардировщиками встала стена разрывов: противник решил, что самолеты идут на порт. Кондрашин прошел заградогонь, не меняя курса. Вот и аэродром. На стоянках, в капонирах и в поле в шахматном порядке рассредоточены «фоккеры» и «мессеры». Маскировочные сети не мешают видеть их издали.

— Пошли, братцы, — командует негромко Кондрашин, ложась на боевой.

Оглядывается, видит, как еле заметными эволюциями летчики корректируют свои места в боевом порядке. Все правильно.

— Пикируем по команде!

Цель площадная, бить надо не по отдельным самолетам, а по всей стоянке, для этого он и приказал взять бомбы небольшого калибра: разброс при серийном бомбометании будет большим.

— Пошли!

Кондрашин входит в пике. Моторы приглушены, но скорость стремительно нарастает. Тишина сменяется воем. Вой переходит в свист. Угол пикирования семьдесят градусов. Встречные трассы, вьюга разрывов… Кнопка нажата… Изо всех сил ручку на себя… Тело становится стопудовым, внутренности опускаются вниз…

И так — три захода. Каждый — сквозь огненную метель.

— Сбор!

Уходя, сосчитали: девять дымовых столбов. Сжечь девять вражеских самолетов за один налет — результат хороший. На каждого по одному. Да еще сколько побитых осколками…

Ни один истребитель противника взлететь не успел.

23 сентября 1943 года Советское информбюро передало: "Авиация Черноморского флота атаковала в районе Керченского пролива и порта Керчь транспортные средства противника и уничтожила десять быстроходных десантных барж и три сторожевых катера противника".

Это было так.

Группу из двадцати четырех Пе-2 возглавлял Андрей Кузьмич Кондрашин. Он же был ведущим первой девятки. Вторую вел капитан Александр Алексеевич Гнедой. Впереди замыкающей шестерки шел майор Юрий Викторович Колечиц. Пикировщиков сопровождали шестнадцать истребителей 11-го гвардейского авиаполка, их ведущим был капитан Семен Евстигнеевич Карасев. Он же — командир ударного звена. С каждой группой бомбардировщиков шли по четыре истребителя непосредственного прикрытия, их командирами были лейтенант Петр Краснов, старший лейтенант Владимир Наржимский, майор Борис Юдин.

Маршрут прошли, не встретив противодействия. Вблизи района цели появились четыре Me-109, но в бой не вступили, ушли в сторону Азовского моря. Внизу то справа, то слева виднелись дымы пожаров: наши войска вели бой в районе лимана Кизилташского.

В небе повисли серые шапки разрывов. Их становилось все больше и больше. Осколки достигали самолетов, однако никто не нарушал строй.

Показался порт. Он был забит судами. Штурман Коваленко передал командиру необходимые расчетные данные. Кондрашин довернул машину, повел ее вдоль причала. Коваленко нажал на кнопку, освобожденный от груза самолет слегка «привспух». Бомбы разорвались на баржах и между ними. Когда вся группа развернулась на обратный курс, замыкающий доложил: порт объят огнем. Горели и взрывались суда, цистерны с бензином на берегу, склады с боеприпасами…

Появились вражеские истребители. К группе Гнедого устремился Ме-110. Краснов атаковал его и сбил с дистанции сто метров.

В районе Курчанского лимана Наржимский, догонявший основную группу после воздушного боя, был атакован двумя Me-109. Сбил одного, второй поспешил ретироваться в сторону Темрюка…

Повторный удар по Керчи был выполнен в тот же день после обеда.

— Пойдете без прикрытия, — сказал командир полка Герой Советского Союза майор Иван Егорович Корзунов. — Что поделаешь, истребителей не хватает…

— Сообразим что-нибудь, — ответил Кондрашин.

Первую девятку повел он, вторую — Трофим Лушаков.

До цели летели не напрямик, как утром, а по изломанному маршруту. Высоту держали минимальную. Благополучно вышли в Азовское море, набрали высоту. На большой скорости устремились к порту. Зенитки хотя били ожесточенно, но пристреляться как следует не успели. Девятки отбомбились успешно и покинули район цели без потерь.

На разборе оба полета были признаны образцовыми. За Андреем Кондрашиным установилась слава не только лучшего пикировщика, но и вдумчивого, изобретательного тактика, спокойного и умелого организатора боевых действий больших групп.

Октябрь сорок третьего года для пикировщиков 40-го авиаполка был особенно напряженным. Часто приходилось вылетать в такую погоду, которая в другое время считалась бы нелетной. И тут Кондрашин был незаменим.

…Ветер несет с моря клочья тумана, водяную пыль. На сером небе темными рваными пятнами проглядываются дождевые тучи. На стоянке перед своим командиром столпились летчики эскадрильи: угрюмоватый, немногословный Егоров, веселый Забияка, смуглый, стройный Тарарин, молоденький, розовощекий Бриллиантов…

— Помните, ребята! Главное — строй. В одиночку в таком небе делать нечего, — дает последнее напутствие Кондрашин.

Эскадрилья взлетает, выстраивается. Почти сразу попадает в полосу дождя. Затем — в липкую, серую, как овсяный кисель, пелену облаков.

Кондрашин то и дело оглядывается. Самолеты скользят, то скрываясь, то появляясь. Весь строй — как скованный. Молодцы ребята!

— Вижу караван! — докладывает Коваленко. Вражеские корабли идут без опаски. Только когда эскадрилья ложится на боевой курс, вокруг машин возникают клубочки разрывов. Ведущий ложится в пике. За ним, как с горки, поочередно соскальзывают остальные.

— Истребители! — докладывает стрелок-радист. Поздно! Бомбы идут на цель. Кондрашин выводит самолет из пикирования. До слуха доносится приглушенная наушниками и ревом моторов пулеметная дробь: один из «мессеров» атакует машину летчика Плохого. Трассы стрелка-радиста Лукьянова прошивают его, фашист поспешно отваливает в сторону…

— Результат, штурман!

Коваленко жадно всматривается вниз, улыбается.

— Порядок, командир!

Выйдя из зоны огня, Кондрашин убеждается собственными глазами: окутанный дымом транспорт с большим креном уходит под воду. Возле него, объятые пламенем, мечутся два самоходных понтона и мотобот. Взрыв… Дым рассеивается, на поверхности моря видны только догорающие обломки…

Когда возбужденные летчики вновь окружают своего командира на стоянке, Кондрашин неожиданно предлагает:

— А может, слетаем на Ялту, ребята? Погодка-то в нашу пользу оказывается, а?

Ребята согласны: погодка что надо! Согласен и Корзунов.

— Тебе чем хуже, тем лучше, Кузьмин! Учти все же, риск столкновения…

— Без риска войны не бывает, Иван Егорович. Через два часа снова все в сборе на том же месте — рассматривают дешифрированные снимки, принимают поздравления. Потоплен танкер, две баржи, взорван склад боеприпасов в порту…

Во второй половине октября эскадрилья перелетела в Южную Таврию, на аэродром Скадовск. Задача — не допускать корабли противника в отрезанный Крым.

Через несколько дней Кондрашин переслал донесение своему боевому другу и командиру майору Корзунову. Письмо было «трехъярусным».

"Дорогой товарищ майор, спасибо Вам за внимание. Сообщаю о наших делах". Далее следует перечисление потопленных судов противника. И добавление: "Еще вот сейчас мы потопили одну сухогрузную баржу метров в сто длиной и сторожевой корабль. Баржа взорвалась, а корабль разломился в щепки". И снова пауза, и другим карандашом: "Простите, товарищ майор, опять улетаем. Хотел написать подробнее, а ничего не выходит".

В эти первые дни в Скадовске, действуя, по сути, самостоятельно, Кондрашин со своими боевыми друзьями проявлял еще большую самоотверженность, неутомимость, граничащую с одержимостью.

К середине ноября на этот приближенный к районам боевых действий аэродром перебазировались по одной эскадрилье из 36-го минно-торпедного и 11-го гвардейского истребительного полков. Отсюда же вылетали на задания группы «илов» 11-й штурмовой авиадивизии.

Погода не благоприятствовала комбинированным ударам. Дожди, туманы, мокрые снегопады… Кондрашин, однако, использовал каждую возможность, летал, когда для других это было немыслимо.

Вот некоторые сведения о действиях эскадрильи в эти последние полтора месяца жизни Андрея Кондрашина.

26 ноября самолетом-разведчиком был обнаружен конвой противника. По тревоге в воздух поднялась пятерка Пе-2 во главе с комэском. Пикировщиков сопровождали четыре истребителя 11-го гвардейского авиаполка.

Конвой состоял из двух транспортов, нефтеналивного судна и сухогрузной баржи, охраняемых пятью сторожевыми катерами. Чтобы ударить наверняка, Кондрашин приказал ведомым сбрасывать бомбы с минимальной высоты. Каждый экипаж определил себе цель. Высота выхода из пикирования не превышала шестисот метров. В результате удара были потоплены транспорт водоизмещением более тысячи тонн, нефтеналивное судно и сторожевой катер. В воздушном бою ведущий истребителей капитан Семен Карасев сбил «Гамбург-140».

Спустя два дня та же пятерка потопила транспорт в две тысячи тонн и две баржи. Еще через день в порту Очаков вывела из строя транспорт и крупную баржу и потопила баржу, груженную автомашинами. 1 декабря четверка Пе-2 уничтожила баржу и сторожевой катер, 4 декабря потопила крупную баржу и повредила портовые сооружения…

После многих ненастных дней выглянуло солнце. Можно было организовать комбинированный удар.

Ждали возвращения разведчиков. Последним прилетел младший лейтенант Плохой, из эскадрильи Кондрашина. Привез исчерпывающие данные: в порту Ак-Мечеть скопилось до сорока различных судов, среди которых два крупных транспорта.

Первой взлетела шестерка Ил-2, ее возглавил Костин. Штурмовики обрушились на скопление судов внезапно, со стороны солнца. Корабли открыли огонь, когда они уже зашли в атаку. Мастерски маневрируя, «илы» сделали несколько заходов, потопили две баржи и двум нанесли значительные повреждения.

Затем на цель вышла пятерка А-20, ведомая капитаном Обуховым и штурманом майором Маркиным. Бомбардировщики ожидали организованного противодействия корабельных зенитчиков, но налет «илов» расстроил их взаимодействие и они открыли огонь только в момент сбрасывания бомб. Две быстроходные десантные баржи получили значительные повреждения. На берегу был взорван штабель боеприпасов.

Тут же появилась семерка «Петляковых». Пикировщики зашли на цель, когда внизу еще рвались бомбы, и не встретили почти никакого сопротивления. Ведущий группы комэск Кондрашин избрал для прицельного удара транспорт и лихтер. Когда летчики вышли из пикирования, то увидели, что лихтер быстро погружается в воду, а на транспорте бушует пламя.

В момент отхода от цели на самолет младшего лейтенанта Ларионова накинулись два «Фокке-Вульфа-190». Немцы, видимо, не заметили прикрытия: ястребки находились выше. Опытный истребитель Виктор Щербаков, почти отвесно спикировав на одного из фашистов, мгновенно расправился с ним…

День 11 января 1944 года стал последним днем жизни отважного морского летчика капитана Андрея Кузьмича Кондрашина.

Над приморским аэродромом свирепый зимний ветер рвал в клочья низкие облака. Видимость переменная, взлетать можно.

Штурман 11-го гвардейского авиаполка старший лейтенант Николай Кисляк вылетел на разведку с летчиком лейтенантом Владимиром Орловым. В Одесском порту они обнаружили транспорты, по радио сообщили на аэродром. Кондрашин немедленно поднял в воздух шестерку пикировщиков. В его экипаже в качестве стрелка-радиста летел начальник связи эскадрильи младший лейтенант Анзин. Пикировщиков сопровождали шесть истребителей во главе с отважным Дмитрием Зюзиным. За ними шла группа штурмовиков.

После взлета в машине Кондрашина выявилась неисправность: не удалось убрать шасси. Это, конечно, не могло заставить его вернуться на аэродром.

Держались подальше от берега, от проторенных воздушных путей: успех налета на такой сильно укрепленный объект в немалой степени зависел от внезапности.

Это в основном удалось.

Перед заходом на цель пикировщики увеличили скорость, оторвались от «илов», штурмовая атака которых должна была начаться через минуту после выхода «Петляковых» из пике. И тут все портовые и корабельные зенитки открыли ураганный огонь. Разрывы снарядов, трассы «эрликонов» и пулеметов встали стеной перед заходящими в атаку машинами. Маневрировать было бесполезно: при следующей попытке их встретил бы еще более организованный огонь. А уйти от цели, сбросить бомбы с горизонтального полета, для Андрея было немыслимо…

Снаряд попал, когда самолет ложился в пике. Ложился точно на цель. Андрей попытался сбить пламя, но это было невозможно. Видя, что через считанные секунды самолет взорвется, посадил его на воду…

Машина тут же затонула. Штурман и начальник связи погибли, Кондрашина, еще с признаками жизни, подобрал румынский катер. На берегу, не приходя в сознание, летчик умер…

…Над морем, на Аллее Славы, у памятника Неизвестному матросу, горит Вечный огонь. Здесь в день 22-й годовщины освобождения Одессы от немецко-фашистских захватчиков состоялось символическое захоронение отважного советского летчика, коммуниста — Героя Советского Союза Андрея Кузьмича Кондрашина.

У могилы несут вахту пионеры и комсомольцы Одессы. Здесь всегда живые цветы. Сюда приходят родные героя, его боевые друзья, тысячи и тысячи знакомых и незнакомых людей…

С первых дней Великой Отечественной войны морской летчик Кондрашин не выходил из боев. В конце 1943 года, когда в летную карточку Андрея был записан триста одиннадцатый успешный боевой вылет, командование представило его к званию Героя Советского Союза. Указ Президиума Верховного Совета СССР вышел 31 мая 1944 года, когда героя уже не было в живых.

За последние свои подвиги Кондрашин был посмертно награжден орденом Отечественной войны I степени. Его имя навечно зачислено в списки родного полка.

 

Снайперский экипаж

Судьба штурмана Ивана Филатова подобна судьбам многих его сверстников. Рабочий, в 1936 году окончил Московский рабфак имени Калинина, поступил в пединститут, после первого курса по комсомольскому набору пошел в Ейское военно-морское авиационное училище. Затем служба в частях ВВС Черноморского флота, учеба на штурманских курсах, война…

Тот же примерно путь прошел и его командир Иван Корзунов. Впрочем, в одном экипаже они оказались не сразу.

В первые дни войны Филатов летал с лейтенантом Родионовым. Бомбили корабли, нефтехранилища, портовые сооружения в Констанце и Сулине.

13 июля комэск Цурцумия повел два звена, только что освоившие новые самолеты-пикировщики Пе-2, на бомбоудар по нефтепромыслам в Плоешти. Бомбардировщики летели на предел своей дальности, истребители сопровождать их не могли.

Мастерски избранный маршрут, заход со стороны Карпат обеспечили полную внезапность удара. Короткий боевой курс, и бомбы сброшены. От прямых попаданий загорелись два нефтеперегонных завода, нефтебаки, склады, сильные повреждения получили крекинговые установки, железнодорожные пути…

Это был тот удар, о котором писали газеты не только у нас, но и за границей.

Противник открыл огонь, когда все Пе-2 были уже для зениток недосягаемы. На перехват вылетела группа «мессершмиттов». Они с ходу атаковали второе звено, сбили замыкающего лейтенанта Александрова…

У пикировщиков еще недоставало опыта воздушных боев, штурманы и стрелки торопились с прицеливанием, летчики не использовали противоистребительного маневра. Да и горючего было в обрез. «Мессеры», разделившись попарно, атаковали группу с разных направлений. Опьяненные первым успехом, они навалились на головную машину, пилотируемую командиром звена Иваном Корзуновым, и одной из очередей подожгли ее. Однако на выходе «мессера» из атаки его достала пулеметная очередь штурмана Филатова с летевшего сзади пикировщика. «Мессершмитт» задымил, перевернулся и через минуту врезался в землю.

Корзунов не растерялся, сумел скольжением сбить пламя. Самолет Родионова пристроился слева, Филатов и стрелок огнем прикрывали поврежденную машину командира от непрерывных атак вражеских истребителей. «Мессерам» все же удалось вторично поджечь самолет Корзунова, вывести из строя один из моторов.

И вновь летчик проявил исключительное хладнокровие и умение. Глубоким скольжением сбил пламя и на одном моторе вышел в горизонтальный полет. Тем временем штурманам и воздушным стрелкам групповым огнем удалось сбить еще один «мессер», остальные отстали.

Корзунов перелетел линию фронта, дотянул до Аккермана и благополучно посадил избитую машину на передовой аэродром.

С этих пор он стал летать с Филатовым. И вряд ли в полку была более неразлучная пара, чем эти "два Ивана". Дружба, завязавшаяся в бою, крепла от полета к полету.

В августе 1941 года бомбардировочной авиации ВВС Черноморского флота было приказано вывести из строя Черноводский мост на Дунае — объект стратегического значения.

Узкая, ленточная цель. Прямая, как стрела, эстакада за километр от Дуная поднимает над топями полотно железной дороги. Надводная часть моста протяженностью семьсот пятьдесят метров висит на тридцатипятиметровой высоте. Стальные фермы возвышаются до семидесяти пяти метров. Чуть не воздушная цель!

По Черноводскому мосту шли резервы, вооружение, боеприпасы. По нефтепроводу, подвешенному под его полотном, — нефть из Плоешти в хранилища и на нефтеперегонные заводы Констанцы, затем в цистерны, направляющиеся на фронт. Эта жизненно важная для врага, непрерывно пульсирующая артерия, питающая весь правый фланг немецкого Восточного фронта, надежно прикрывалась истребителями и несколькими поясами зенитных заслонов, способных создать многослойный огонь на всех досягаемых высотах. Фашисты считали мост неуязвимым.

Настал день удара. В воздухе бомбардировщики 2-го и 40-го авиаполков. Группу пикировщиков ведут Корзунов с Филатовым. При подходе к цели — шквальный огонь зенитной артиллерии. Все воздушное пространство вокруг моста заполнено шапками разрывов, исчерчено трассами «эрликонов» и пулеметов. «Мессеры» атакуют, рискуя попасть под огонь своих зениток…

Бомбардировщики не сворачивают с пути. Под адским огнем ложатся на боевой курс. Вода вокруг моста кипит. Но сам он невредим. Завершают удар пикировщики. Бомбы, сброшенные Филатовым, попадают в крайнюю ферму и опору. Мост выведен из строя…

В августе началась героическая оборона Одессы. Черноморская авиация, взаимодействуя с кораблями, оказывала поддержку сухопутным войскам. По нескольку боевых вылетов в день делали пикировщики, нанося меткие удары по железнодорожным узлам и эшелонам, по танкам и артиллерийским позициям в полосе фронта, по переднему краю противника.

Один из этих дней остался на всю жизнь в памяти друзей. Звено вылетело на Одессу, где к линии фронта подтягивалась артиллерия врага. Пикировщики вышли на цель на небольшой высоте, бомбы легли ровной строчкой как раз вдоль колонны.

— Цель накры… — голос стрелка-радиста прервался на полуслове. Самолет вздрогнул, свалился на нос. Филатов бросил взгляд на Корзунова. Летчик с искаженным лицом сжимал рукой правую ногу, кровь сквозь пальцы сочилась по комбинезону, стекала на пол кабины…

— Держись, командир! — крикнул Филатов. Помог другу выровнять самолет, перевести его в набор высоты. Выйдя из зоны огня, увидел пронесшиеся рядом трассы, пробоины на крыле. Вражеский истребитель выходил из атаки.

— Ушкалов, огонь! — крикнул, бросившись к своему пулемету.

Стрелок не отвечал.

"Мессер" снова заходил в атаку. Филатов держал его в прицеле, подпустил на двести метров. На секунду опередил фашиста, который готовился ударить наверняка. Длинная очередь пересекла тело «мессера», он отвернул, потянул шлейф дыма к линии фронта…

Филатов быстро отстегнул ремешок от планшета и изо всех сил перетянул ногу друга. Тот, крепко сжав зубы и все больше бледнея, продолжал вести самолет. Филатов помогал ему. Так дотянули до своего аэродрома. Выпустили шасси, благополучно посадили израненную машину. Тут только узнали, что разорвавшимся в самолете снарядом убило их боевого друга — воздушного стрелка-радиста старшину Ушкалова Андрея Емельяновича.

Пока командир находился на излечении, Филатов летал с известным на Черноморском флоте летчиком Луниным. А когда Корзунов вернулся, друзья снова стали неразлучны.

…Фашистские полчища, не считаясь с потерями, рвались в Крым. Наши войска вели тяжелые оборонительные бои.

Поступило приказание уничтожить танки противника на Перекопе. Они были укрыты в окопах и использовались как артиллерия.

Группу пикировщиков повели в бой командир звена старший лейтенант Корзунов и его штурман старший лейтенант Филатов. По пути к ним присоединились группы штурмовиков и истребителей с других аэродромов.

Показалась прорезавшая мутные воды Сиваша узкая полоска земли. По обеим сторонам железной дороги то и дело вставали желтые кусты — шла артиллерийская перестрелка. Пелена сизого дыма стелилась над окопами. Затем засверкали вспышки, вокруг самолетов повисли черные шапки — заработали зенитки врага. В небе появились его истребители…

Держать строй! — подал условный знак Корзунов. Филатов точно вывел группу на цель, прицельно положил бомбы. По выходе из пикирования группа вновь собралась в плотный строй, отбила атаки «мессеров». Один вражеский истребитель был сбит. Все пикировщики благополучно вернулись на свою базу…

…Враг прорвался в Крым, осадил Севастополь. Сосредоточив большие силы, предпринял первый штурм легендарного города. Севастополь устоял…

22 ноября 1941 года воздушная разведка донесла, что на аэродроме Саки сосредоточилось около сорока самолетов противника. Было решено нанести бомбоштурмовой удар по этой цели. Для выполнения задачи выделили четыре самолета Пе-2, пять Ил-2, шесть Як-1 и четыре И-16. Ведущим был назначен экипаж Корзунова.

Затемно группа была уже в воздухе. Корзунов с Филатовым избрали маршрут над морем. Подходя к береговой черте, бомбардировщики резко увеличили скорость, штурмовики, не теряя их из виду, перешли на бреющий.

Первыми на цель вышли пикировщики. Бомбы, сброшенные Иваном Филатовым и другими штурманами группы, разрушили казарму, взорвали склад боеприпасов. Минутой позже пошли в атаку штурмовики. Удар оказался настолько неожиданным, что зенитная артиллерия противника открыла огонь, когда группа была уже на отходе. На летном поле взрывались и горели более десятка немецких самолетов…

В один из декабрьских дней Ивана Корзунова вызвал комэск капитан Цурцумия. Предложил перебазироваться со звеном на Херсонесский маяк.

Звено было сборное, вылетать предстояло в тот же день. Корзунов вызвал летчиков Дмитрия Николаева и Дмитрия Лебедева, спросил, представляют ли они, в каких условиях предстоит воевать. Ребята представляли.

Через два часа звено ушло в воздух.

Началась напряженнейшая работа.

На второй день декабрьского наступления немцев на Севастополь Корзунову с Филатовым пришлось решать весьма ответственную тактическую задачу. Неприятель накапливался в одной из балок на расстоянии двухсот метров от переднего края наших войск. Надо было бомбовым ударом сорвать атаку врага. Бомбить в такой близости от своих Корзунову еще не приходилось. Филатов собрал штурманов, тщательно изучил местность по карте, наметил ориентиры, рассчитал точку прицеливания. Строго проэкзаменовал каждого из ведомых.

— Что бы ни было, от нас не отрываться! Бомбить только по ведущему!

Когда звено приблизилось к цели, Корзунов впервые почувствовал, что его штурман нервничает. В самом деле, что может быть страшнее: вместо помощи пехотинцам нанести им урон. Однако ничто не помешало Филатову точно вывести машину на створ ориентиров, вовремя положить на боевой курс. Небо вокруг кипело от разрывов. Корзунов вел тройку как по линейке. Соскользнул в пике. Ведомые за ним — как с горки…

И так — семь раз. Под ожесточенным огнем из всех видов зенитного оружия. Двадцать три бомбы из двадцати четырех легли точно на головы фашистов. Одна разорвалась близ наших позиций, но не причинила вреда. Вечером летчикам зачитали благодарность Военного совета флота. "Звено Корзунова… сорвало готовившийся прорыв". Пришла телеграмма и с линии фронта: армейское командование благодарило бомбардировщиков за помощь.

Через три дня звено еще раз заслужило благодарность Военного совета.

Противник занял село Верхний Чоргунь. Надо было выбить его из этого важного опорного пункта. Но немцы вели такой сильный огонь, что пехота не могла подняться в атаку. Звено Корзунова сделало шесть вылетов, подавило много огневых точек. Но этого оказалось недостаточно, пехотные командиры попросили обработать немецкие позиции еще раз. Наступали сумерки, местность просматривалась плохо. Под сильным зенитным огнем летчикам пришлось сделать несколько заходов, чтобы точно определить позиции вражеских батарей.

Хладнокровие и выдержка Корзунова и снайперский глаз Филатова позволили и в этих условиях обнаружить и точно накрыть самые активные огневые точки врага. После седьмого удара пикировщиков пехота поднялась в атаку, и к ночи село было отбито у противника…

Враг усиленно подтягивал резервы. Звену Корзунова часто приходилось вылетать на удары по скоплениям войск и техники на дорогах. Однажды разведка обнаружила движение большой колонны от Симферополя к Бахчисараю. Дорога была так забита автомашинами, пехотой, орудиями, что куда ни брось бомбы, попадешь. Но у Корзунова с Филатовым выработалось правило: каждый раз наносить врагу наибольший возможный урон, поражать самую крупную, самую важную цель. Иногда для этого требовалось "создать соответствующие условия", как выражались друзья. Плотный огонь зенитных орудий и пулеметов не помешал им выйти в голову колонны и с высоты тысяча двести метров положить бомбы в самую гущу вражеских войск.

Движение колонны застопорилось. Корзунов скомандовал ведомым разойтись и работать самостоятельно. Самому ему тут же пришла в голову идея: вести огонь не только на пикировании, как это обычно делалось, но и на выходе из него. Это позволяло накрыть больший отрезок дороги.

Сделав по два захода и израсходовав все боеприпасы, поспешили на аэродром. Быстро заправились, пополнили боезапас и получили разрешение повторить вылет. Противник на этот раз встретил их ураганным огнем. Но «пешки» опять отбомбились успешно и, снизившись, проштурмовали в панике мечущихся фашистов.

На обратном пути, над самым Качинским аэродромом, звено неожиданно выскочило из-за прикрытия облаков. На аэродроме — десятки вражеских истребителей, готовых к взлету в любую минуту. К тому же зенитки…

Корзунов вспомнил уроки Цурцумии: дерзкое нападение — лучшая защита. На свой аэродром все равно уйти не успеешь…

Считанные секунды находились бомбардировщики на виду у противника. Даже зенитки еще не успели открыть огонь, как Корзунов скользнул в пике. Можно было ручаться, что ни один гитлеровский летчик не подумал, что все это произошло случайно. Хоть и безумие — три самолета на целый аэродром! Наверно, решили, что в самом деле какой-то русский сошел с ума…

И все удалось. Проштурмовали поле, не дали взлететь ни одному гитлеровцу. Правда, машину Дмитрия Лебедева повредило зенитным снарядом, и несколько следующих вылетов пришлось делать парой. Когда над линией фронта прошли не три, а два пикировщика, на командный пункт посыпались запросы пехотинцев: что случилось с третьим, не сбит ли, остался ли жив…

Корзунов, узнав об этом, собрал своих ребят.

— Севастопольцы нас знают и любят. Какой сделаем вывод, друзья?

Вывод был сделан логичный: воевать по-севастопольски!

Успех бомбометания зависит от штурмана в такой же степени, как и от летчика.

Когда самолет ложился на боевой курс, Филатов жил только одной мыслью: нанести как можно больший урон врагу. Не было случая, чтобы он поторопился со сбросом бомб из-за ураганного огня зениток или атак истребителей. И, как и его командир, постоянно думал. Думал на земле, думал в воздухе. И часто идеи посещали его в самые напряженные минуты боя.

Как-то, еще до Севастополя, пошли на скопление танков. Приблизились к указанному району, но не могли найти цель. Минут пятнадцать кружили — ни выстрела, ни малейшего движения на земле. Сбросили на пробу одну бомбу. Эффект превзошел все ожидания: в воздух взвились десятки трасс. Филатов и не подумал освобождаться от груза. Внимательно изучал, откуда идет стрельба. Оказалось, танки искусно замаскированы в стогах сена. Заметил, где они расположились наиболее кучно, и дал командиру курс на отход.

Корзунов мгновенно понял его замысел, умело имитировал бегство от огня противника. Минут двадцать покружились в стороне, вне видимости немцев. Потом зашли с того же направления, что и в первый раз, как будто это был другой бомбардировщик, посланный им на смену. Немцы опять затаились. Филатов старательно, без помех выбрал цель и отбомбился. Наградой за удачную выдумку явился огромный взрыв: под один из стогов был замаскирован склад боеприпасов…

Иногда пунктуальность Филатова выводила из себя даже такого хладнокровного командира, как Корзунов.

Во время декабрьского штурма Севастополя гитлеровцы особенно упорно обстреливали аэродром у Херсонесского маяка. Взлетать стало почти невозможно. Нужно было уничтожить или, по крайней мере, подавить дальнобойную батарею, хорошо пристрелявшуюся по аэродрому. Погода была на редкость неблагоприятная: облачность до четырехсот метров, с земли ей навстречу поднимается туман. Бомбить, спустившись ниже облаков, — значит быть сбитым осколками своих же бомб: цель возможно рассмотреть только с моря, при полете на бреющем. Подняться выше облачности — значит свести вероятность попадания чуть не к нулю.

Решили так. При первом заходе с моря точно определить направление к цели и время полета к ней. На втором — сбросить бомбы из-за облаков по расчету времени, пользуясь секундомером.

Корзунов сделал первый заход, пошел на второй. Старательно выдерживает курс и скорость, несмотря на отчаянный огонь. Чувствует, что прошли над целью. Спрашивает Филатова:

— Сбросил?

— Нет…

Пошел на третий.

— Сбросил?

— Не сбросил.

— Сколько же ты меня будешь мучить?

— А что я могу сделать, если ориентира нет?

— Ладно, пойду на бреющем. Тогда ориентира не понадобится.

— Смотри, командир. Боюсь, что тогда уже ничего нам не понадобится.

— А что делать?

— Давай еще заход.

В сущности, штурман поставил себе немыслимую задачу. В море не было никакой точки, от которой можно бы отсчитать время. А установить его приблизительно — это для Филатова было невозможно.

Пошли на четвертый заход. Самолет то и дело вздрагивал от близких разрывов.

— Сбросил?

— Не успел рассчитать…

— Ну черт с тобой, собьют, так обоих!

Корзунов развернулся, зашел еще раз на вставшие сплошной стеной разрывы зенитных снарядов. Через минуту услышал радостный голос друга:

— Вот теперь сбросил. Думаю, в самую точку! Спасибо, командир!

И на земле сам больше всех удивлялся, как им удалось вернуться из этого полета живыми и невредимыми…

Подобные же сцены разыгрывались между друзьями почти каждый раз при отходе от цели. Предельная сосредоточенность, напряжение всех сил при заходе сменялись у Филатова бурным проявлением чувств после меткого удара. Бывало, что штурман просил командира зайти на цель еще раз, чтобы полюбоваться результатом.

— Следи за воздухом! — сурово обрывал его восторги командир, закладывая противозенитный маневр. — Тут тебе не театр!

К счастью, всегда начеку был третий член экипажа — воздушный стрелок-радист Анатолий Калиненко. Не было случая, чтобы он прозевал вражеский самолет в воздухе. Человек по тем понятиям уже немолодой, он отличался той же добросовестностью в работе, что и штурман, но никогда не позволял себе увлекаться. Надежно держал связь с землей на всех этапах полета, надежно наблюдал за воздухом, хладнокровно и метко стрелял. На личном его боевом счету числилось два сбитых вражеских истребителя.

В период декабрьского штурма немцев звено Корзунова делало по шесть-семь вылетов в день, уничтожая живую силу и технику врага в районе Итальянского кладбища, на Мекензиевых высотах, в Сухарной балке, в селе Верхний Чоргунь и на других участках фронта.

Во время Керченско-Феодосийской десантной операции наших войск немцы стали спешно перебрасывать силы от Севастополя на восток. По дороге на Симферополь двигались в три ряда колонны автомашин, танков, артиллерии. С аэродрома Херсонес поднялось звено пикировщиков во главе с Корзуновым, группа штурмовиков, ведомая Губрием, и истребители Юмашева.

Удар Филатов нанес с высоты восемьсот метров. Все бомбы легли на дорогу. Штурмовики и истребители докончили дело. Когда, израсходовав весь боезапас, группа отходила от цели, дорога была усеяна сотнями трупов вражеских солдат. Горели танки, взрывались груженые автомашины, по обеим сторонам валялись искореженные артиллерийские тягачи и орудия…

В январе сорок второго, после гибели Александра Цурцумии, Корзунова назначили командиром эскадрильи. Иван Егорович дал себе слово удержать завоеванный подразделением авторитет, стать достойным преемником прославленного воздушного воина и командира.

Вскоре вся эскадрилья перебазировалась с Кавказа в Севастополь. Она пополнилась новыми экипажами. Их надо было приобщить к боевым традициям славного коллектива. А прибывшие два звена сделать столь же надежными и самоотверженными в бою, каким было испытанное «севастопольское» звено.

Кольцо блокады вокруг осажденного города после декабрьского штурма сжалось. Снаряды вражеской дальнобойной артиллерии сотнями рвались на аэродроме. Усилилось «дежурство» над ним немецких истребителей: почти каждый взлет сопровождался воздушным боем. Тренировать новичков в таких условиях было невозможно. Молодой комэск применил способ, который использовал в бывшем своем звене — обучение во время боевых вылетов. Прошедшим севастопольскую школу летчикам надо было научить новых товарищей крепкому строю во время нападения истребителей, мгновенному переходу в атаку и выходу из нее, ювелирной точности бомбометания. (Полигоном для упражнений в прицельном сбрасывании бомб с пикирования служили моторные мастерские врага в близком тылу и участок его передовых позиций, требовавший наиболее частого воздействия нашей авиации.)

Не говоря о других «мелочах». Быстро и безошибочно ориентироваться, отыскивать мелкие, хорошо замаскированные среди сопок и балок цели, взлетать, не вызывая огня вражеской артиллерии, как можно меньше подымая пыли…

21 января два звена нанесли бомбоудар по самолетам противника, сосредоточенным на аэродроме Сарабуз. Внезапности не получилось, так как маршрут проходил над территорией, занятой фашистами. На боевом курсе звено, которое вел Корзунов, было атаковано тремя «мессершмиттами». Однако экипажи дружно отразили атаки, сбили один «мессер» и прицельно сбросили свой смертоносный груз на аэродром противника.

На самолете старшего лейтенанта Мордина из второго звена после сбрасывания не закрылись люки. Он стал заметно отставать. Оставшаяся пара «мессеров» накинулась на него. Оба звена развернулись на помощь товарищу. Общими усилиями атака была отражена, при этом сбит еще один Ме-109. Другой, получив повреждения, потянул к своему аэродрому.

За один этот вылет шестерка Пе-2, не понеся никаких потерь, сумела уничтожить четыре Ю-88 на аэродроме и два «мессершмитта» в воздушном бою.

— Вот что значит взаимная выручка! — подвел итог полета Корзунов.

В тот же день воздушная разведка донесла о скоплении артиллерии и большого количества автомашин в Евпатории. В воздух поднялась та же шестерка.

Сложные метеорологические условия, огонь вражеских автоматов не помешали группе выполнить боевую задачу. Корзунов с Филатовым выработали особую тактику ударов по целям противника, сильно прикрытым зенитной артиллерией. Маршрут проходили, как правило, на малых и сверхмалых высотах над морем. Затем набор высоты до восьмисот — тысячи метров, пикирование до четырехсот, полтора-два десятка секунд на боевом курсе, бомбоудар и выход из атаки с противозенитным маневром. Смелость и неожиданность налета ошеломляли противника. Пока он приходил в себя, Филатов успевал положить в цель весь запас бомб.

Так было и на этот раз. Несмотря на сплошную низкую облачность, быстро обнаружили скопление противника на городской площади. Бомбы накрыли всю цель, гитлеровцы понесли большие потери в живой силе и технике…

Выполняли и свои прямые обязанности. Вели разведку в море и портах, бомбили корабли на переходах из Констанцы в Евпаторию и Ак-Мечеть…

В короткий срок эскадрилья обрела опыт, слеталась так же, как и первое звено «севастопольцев». В невыносимой, казалось бы, обстановке работала не просто успешно, но и бодро, с неизменной готовностью к любому заданию. В самые трудные дни — никакого упадка духа, никакой усталости.

Самые трудные дни наступили в начале лета. Для третьего штурма города противник сосредоточил огромное количество наземных сил, более шестисот самолетов…

На херсонесском пятачке, в выдолбленных в каменистой земле капонирах, укрывалось пятьдесят три машины. Личный состав спасался от бомбежек и обстрелов под скалами южной стороны. Только за один день 24 июня 1942 года по аэродрому было выпущено более тысячи двухсот артиллерийских снарядов, сброшено до двухсот крупнокалиберных бомб. Артобстрелы и бомбоудары заставали самолеты при посадке и выруливании на старт. Один из осколков попал в бензобак машины Корзунова, самолет сгорел…

Эскадрилья сражалась до приказа на последний взлет и покинула Херсонесский аэродром только за четыре дня до оставления Севастополя последними нашими частями.

По два ордена Красного Знамени заслужили в этих памятных боях командир эскадрильи Иван Егорович Корзунов и его штурман Иван Иванович Филатов.

Летом и осенью сорок второго отважный экипаж водил эскадрилью на скопления вражеских войск в кубанских степях, под Новороссийском, на перевалах Главного Кавказского хребта…

Как-то во второй половине августа командир полка, вызвав друзей, молча обвел кружком отдельный домик на Клухарском перевале. Карта была крупномасштабная, но и на ней синий карандаш едва не залез за красную черту, обозначающую позицию нашей обороняющейся пехоты.

— Ваша цель, друзья! Севастопольская!

Глаза Филатова заблестели: соскучился по ювелирной работе.

— А карту свою дадите?

Карту дали. Корзунов отобрал три лучших экипажа. Филатов тщательно проинструктировал штурманов.

Пикировать в теснине между гор — само по себе дело нелегкое. А тут точечная цель, близость своих позиций…

Однако спикировали. Бомбы угодили точно в указанное строение, разнесли в щепки командный пункт гитлеровских горноегерей. И тут наблюдающие результат штурманы и стрелки в один голос закричали своим командирам:

— Смотрите, смотрите!..

Огромная толпа каких-то людей, выскочив из-под нависающих над дорогой скал, на бегу рассыпаясь, устремилась к нашей передовой…

Загадка разъяснилась только к вечеру. Из штаба наземных войск передали в дивизию благодарность: ваши летчики освободили из фашистского плена шестьсот советских граждан. Оказалось, гитлеровцы заставили этих людей таскать к перевалу грузы, используя их как вьючных животных. По этому случаю в полку были проведены беседы, летчики выражали свой гнев и ненависть к бесчеловечному врагу.

Филатов же, сверх всего, сделал свой вывод в беседе со штурманами:

— Вот, братцы, как важна точность в нашем деле…

Через несколько дней в штаб поступило тревожное сообщение: противник просачивается на южные склоны перевала.

Основную дорогу надежно защищали наши войска. Преодолеть их сопротивление врагу не удавалось, но, как доносила разведка, гитлеровские егеря нашли обходную тропинку. По словам разведчиков выходило, что она защищена не только от налетов, но и от наблюдения с воздуха нависшими над ней скалами. В то же время немедленно остановить врага могла только авиация. Необходимо было в кратчайший срок разыскать тропу. Эту задачу Корзунов поставил перед лучшим пикировщиком эскадрильи капитаном Андреем Кондрашиным. Тот взял себе в напарники лейтенанта Михаила Плохого из своего звена — летчика, не раз отличавшегося в разведке.

О Кондрашине я уже кое-что рассказывал в предыдущем очерке. Всего о нем не расскажешь. Удивительный был человек! Вот и на этот раз он двумя экипажами сумел решить такую задачу, которая и целому полку едва ли была под силу.

Обнаружив тропу и двигавшихся по ней вражеских автоматчиков, Кондрашин и его штурман Анатолий Коваленко решили обрушить на них скалу, нависшую над склоном. Сброшенные ими бомбы сделали дело так, как сумели бы разве что опытные подрывники. Оказавшиеся в западне гитлеровцы были уничтожены нашей пехотой. А имя Кондрашина стало чуть ли не самым популярным в частях 46-й армии, защищавших этот труднейший рубеж…

В сорок третьем, во время изгнания немцев с Кавказа, действия полка в основном были направлены на порты Феодосия, Керчь, Тамань. Через них осуществлялось снабжение обороняющихся вражеских войск. Постоянно держать под контролем эту важнейшую морскую коммуникацию противника было главной задачей всей авиации Черноморского флота.

Особенно трудными целями являлись быстроходные десантные баржи, которые стал широко использовать противник.

Первая встреча с ними обескуражила даже таких бывалых воздушных бойцов, как Корзунов с Филатовым.

Воздушной разведкой был обнаружен караван, состоящий из двенадцати судов. Пятерка пикировщиков, вылетевшая на удар по тревоге, нашла в указанном районе дюжину незнакомых по силуэту судов, идущих в двухкильватерной колонне.

— Зайдем под углом тридцать — сорок градусов, — предложил Корзунов. — В какую-нибудь да попадем. Будто не знал своего штурмана.

— Зачем торопиться, командир? Сейчас разберемся. И с целью, и с ветерком, чтобы точненько снос рассчитать. Может, сбросим одну для пристрелки?

Сбросили сотку. И тут с посудин открылся бешеный огонь. Особенно неистовствовали «эрликоны».

— Педант чокнутый… — выругал друга Корзунов, закладывая противозенитный маневр.

Но тут же услышал восторженный крик стрелка-радиста:

— Попала! Тонет!

Филатов, однако, молчал. Потом не то удивленно, не то смущенно:

— Да нет, в том-то и дело… Даже и крена не видно… И тут началось самое поразительное. Все суда с проворностью юрких букашек рассредоточились, повиляли и вдруг стали в правильный круг. Огонь с них достиг такой силы, словно это были хорошо вооруженные военные корабли.

— Ложимся на боевой! — безоговорочно приказал Корзунов.

Филатов сбросил серию. Одна из бомб опять угодила прямо в судно. И опять тот же результат…

Так состоялось первое знакомство пикировщиков с этой новинкой немецкой морской техники. Вскоре в полку были получены данные о БДБ — быстроходных десантных баржах. Их необычайная живучесть объяснялась наличием в корпусе множества отсеков, разделенных водонепроницаемыми переборками. Три сильных двигателя обеспечивали отличную маневренность: БДБ успевала отвильнуть с курса за время падения бомбы с небольшой высоты, то есть за шесть-семь секунд. Вооружение — четыре автоматические пушки «эрликон».

Необходимо было разработать соответствующую тактику. Корзунов, Кондрашин, Филатов принялись за дело с охотничьим азартом. Все жизненно важные механизмы и емкости с горючим у БДБ располагались в кормовой части. Но длина баржи сорок семь метров, ширина — восемь. Вот тут и выбирай, куда попасть…

Выбрали. Подобрали соответствующие бомбы, разработали метод ведения прицельного огня, тактику групповых ударов. Сорок три БДБ, потопленные эскадрильей со времени появления этих посудин на Черном море и до окончания боев за Крым, — лучшее свидетельство того, что для подлинных мастеров воздушных атак неуязвимых целей не существует.

24 июля 1943 года майору Корзунову присваивается звание Героя Советского Союза. В августе его назначают командиром 40-го бомбардировочного авиаполка. Капитан Филатов становится соответственно штурманом полка. А эскадрилью имени Героя Советского Союза Александра Цурцумии принимает капитан Кондрашин.

Осенью все трое друзей награждаются за отвагу и мастерство, проявленные в боях за освобождение Тамани. Корзунов и Кондрашин — орденом Красного Знамени, Филатов — Отечественной войны I степени.

На новой должности Корзунов продолжал лично водить группы пикирующих бомбардировщиков на корабли противника в море и в базах. Мастер снайперских бомбоударов Филатов был примером для всех штурманов полка, неустанно совершенствовал их боевую выучку.

В феврале 1944 года Ивану Корзунову присвоили звание подполковника и назначили командиром 13-й авиационной дивизии пикирующих бомбардировщиков. Майор Иван Филатов стал соответственно флаг-штурманом вновь созданного соединения.

Флагманский экипаж по-прежнему водил группы пикировщиков на удары, собственным примером вдохновляя молодых воздушных бойцов.

Шло победное наступление на фронтах. Войска 4-го Украинского освободили большую часть Крыма, подошли к Севастополю. Каждый летчик, штурман, воздушный стрелок дивизии стремился внести свой достойный вклад в дело победы, у каждого были личные счеты с ненавистным врагом.

Корзунов и Филатов вспоминали погибшего в январе Андрея Кондрашина, первого командира их родной эскадрильи Александра Пеховича Цурцумию…

Счет за гибель друзей был предъявлен такой: всякий фашистский корабль, вышедший из крымского порта, должен погибнуть в пути!

Молодые летчики равнялись на ветеранов. В каждом полку появилось по нескольку экипажей, для которых не существовало слишком мелких или слишком подвижных целей. Их девизом было уметь уничтожить любой объект. Застрельщиками и в этом деле оставались старые, прославленные экипажи эскадрильи имени Цурцумии. Они были боевым ядром дивизии, ее гордостью, ее совестью. Летали без устали, разили врага беспощадно и метко. Летчики Александр Гнедой, Сергей Тарарин, Анатолий Бриллиантов, Казимир Казаковский, Михаил Плохой, штурманы Александр Борисов, Виктор Гриша… Эти имена были известны не только каждому бойцу дивизии, но и всем авиаторам Черноморского флота.

Когда наши войска прижали немцев к Южному Бугу у города Николаева, пикировщикам было приказано разбить мост — единственный возможный путь их отхода.

Мосты для бомбардировщиков — одна из труднейших целей. По обычным нормативам на такой объект требуется посылать около тридцати самолетов. Сильное противодействие зенитных средств соответственно увеличивает эту норму.

Замкомэск капитан Гнедой и его штурман лейтенант Гриша (кстати, только что вернувшиеся из полета в море, где потопили транспорт) решили, что хватит одной шестерки. Той же, с которой летали на конвой. Тем более, что враг ждет не менее тридцати самолетов — немцы порядок любят.

Обманным маневром вышли к мосту, спикировали с тысячи двухсот метров, бомбы сбросили с минимальной высоты. В мост попали из них три, две фермы были разрушены. Больше ничего и не требовалось. "Скромность украшает героя", — говорил в таких случаях Корзунов. В эти напряженнейшие дни комдив и его неизменный штурман использовали каждую возможность, чтобы лично возглавить группу пикировщиков, направляемую на ответственный массированный удар.

За успешное руководство боевыми действиями дивизии в операции по освобождению Крыма и проявленную при этом личную отвагу Иван Егорович Корзунов был награжден орденами Нахимова I степени и Отечественной войны I степени. Штурман дивизии Иван Иванович Филатов — орденом Нахимова II степени.

Друзья не разлучались до конца войны. Водили воздушные армады дивизии с той же скромной самоотверженностью и отвагой, как вместе когда-то водили звено. И теми же маршрутами, что и в сорок первом — на Констанцу, Плоешти, Сулину… Только, если тогда это были глубокие вражеские тылы, то теперь города, которые вот-вот будут освобождены из-под гитлеровского ига…

 

Комэск Николай Николаев

С Николаем мы подружились в училище. Вместе учились летать, вместе мечтали о будущем. Завидовали героям боев в Испании, на Хасане и Халхин-Голе, на Карельском перешейке. Хотели быть похожими на них.

И вот декабрь 1940 года. Торжественное построение выпускников училища. Николаева направляли служить на Балтику, меня на Тихоокеанский флот. Коля написал на обороте своей маленькой — для командирского удостоверения фотокарточки: "Дороги наши обязательно встретятся". Я на своей: "Будущему герою небесных просторов".

Что ж, юность есть юность. Впрочем, и то и другое сбылось. Дороги наши встречались не раз. Встречались и расходились. Пока… Сколько таких же вот памятных карточек с такими же наивными пожеланиями сгорело в небе, на суше и потонуло в водах — Балтийского, Баренцева, Черного морей…

На всех на них были запечатлены такие же молодые, открытые, смелые лица. Лица героев…

…30 июня 1941 года эскадрилья ВВС Балтфлота одна за другой уходили на бомбоудар по скоплению противника в районе Двинска. Туда же повел свою девятку бомбардировщиков капитан Челноков. Погода стояла скверная. Темные тучи низко нависали над землей, пошел дождь. Летели под облаками. Рядом с комэском Николаев и Мазуренко, справа Уваров, Абраменко, Новицкий, слева Тальянов с ведомыми Игашевым и Копыловым. Почти все — выпускники нашего Ейского военно-морского…

Противник, конечно, их ждал. Заслон огня зениток, пулеметов, скорострельных пушек «эрликон».

Прорвавшись к цели. Челноков сбросил бомбы, за ним — остальные. И тут навалились истребители. Комэск сомкнул строй.

Отбили первую атаку, вторую, третью… Но силы были неравны. Взорвалась в воздухе машина Абраменко. Врезался в землю самолет Копылова — видимо, летчик был убит. Загорелась машина Игашева. Он направил ее на вражеский истребитель, таранил его, а затем огромным факелом обрушился на вражеские танки, скопившиеся на дороге…

На аэродром Челноков привел пятерых. Шестой уцелевший, Новицкий, на подожженной машине перетянул через Западную Двину и сел на своей территории…

Первые дни войны, первые победы, первые потери — самые тяжелые, как ни готовь себя к ним.

В августе группу летчиков с Балтики направили в Воронеж — переучиваться на штурмовиков. Срок был короткий. Переучились. Получили приказ лететь на Черное море.

Десятка Ил-2 под командой капитана Челнокова взяла курс на юг. На одном из промежуточных аэродромов, в Богодухове, Челнокову передали приказание самого главнокомандующего войсками Юго-Западного направления Маршала Советского Союза Семена Михайловича Буденного: нанести бомбоштурмовой удар по танковой и моторизованной колонне противника, движущейся в сторону Кременчуга.

Челноков повел группу к цели. Спикировали на дорогу, на придорожный кустарник. В движение пришли танки, машины, тягачи с орудиями… Николаев, Степанян, Виноградов, Евсеев, прицельно отбомбившись, принялись косить фашистов пулеметным огнем. Колонна была разгромлена, первая атака неожиданно вошедших в боевой строй штурмовиков увенчалась блестящим успехом.

Такие же вылеты последовали с кременчугского, с полтавского аэродромов. Помогая нашим войскам сдерживать наступление врага на суше, морские штурмовики получили боевую закалку еще в пути к новому месту службы. Двое из десяти погибли смертью храбрых — летчики Евсеев и Виноградов. Большинство из остальных были представлены к наградам. Николаев, с учетом прошлых его боевых заслуг, — к ордену Красного Знамени.

Сдав семерку обученных и испытанных в бою штурмовиков командованию ВВС Черноморского флота, комэск Челноков вернулся в Воронеж, где его ждала новая группа курсантов.

Николай Николаев стал летчиком 18-го штурмового авиаполка, в котором и воевал до конца.

Героическая оборона Одессы, бои у Перекопа… В один из осенних дней сорок первого года Николаев вылетел на очередное боевое задание и не вернулся. Подбитый «ил» упал в штормовое море, у летчика была сломана правая рука, три ребра. Целые сутки боролся он со стихией, плывя к своему берегу в маленькой надувной лодке. Больше всего боялся встречи с вражескими сторожевиками. Держал наготове пистолет: лучше смерть, чем… Трудно представить, каких усилий стоило ему добраться до земли. Но он добрался. Быстро подлечился, и снова в бой…

Потом — оборона Севастополя.

Боевой опыт Николаева, его личная отвага снискали ему авторитет одного из лучших летчиков в полку. В боях за Севастополь Николай стал коммунистом, командиром звена, ему поручали водить на удары группы штурмовиков эскадрильи.

…4 ноября самолеты-разведчики выявили скопление самолетов противника на аэродроме в районе Симферополя. Командир эскадрильи Герой Советского Союза капитан Алексей Губрий вызвал к себе старшего лейтенанта Николаева.

— Даю вам шесть экипажей…

Удар был неожиданным и точным. Николаев видел, как полыхали внизу самолеты, как взвился черный клуб дыма над складом горючего. Для верности решил удар повторить. Вторую атаку гитлеровцы встретили сильным зенитным огнем. Однако штурмовики не свернули с боевого курса. Закончив штурмовку, увидели, что к аэродрому подходит бомбардировщик До-215. Первым атаковал его командир второго звена Виктор Куликов. Вражеская машина задымила. Николаев докончил дело. Пушечная очередь отбила крыло, огромный бомбардировщик перевернулся и через минуту врезался в землю…

Два звена штурмовиков уничтожили около десятка вражеских самолетов, многим нанесли повреждения и без потерь вернулись на свой аэродром.

Через два дня был нанесен удар по самолетам противника на аэродроме Сарабуз.

Группу возглавил комэск Губрий. С ним шли Николаев, Голубев, Куликов, Тургенев, Евграфов. Прикрытие — два звена «яков». Успех зависел от внезапности. Ведущий избрал маршрут трудный, но надежный: над самыми вершинами Крымских гор.

На подходе к Сарабузу штурмовики были замечены барражирующими «мессерами». "Яки" вступили с ними в бой, «илы» устремились к аэродрому. Первый заход оказался внезапным, вражеские зенитки не успели открыть огонь. Для обеспечения второго два «ила», оторвавшись от группы, штурмовали позиции зенитных батарей, обстреляли их реактивными снарядами. Во время штурмовки с аэродрома попытался взлететь бомбардировщик «Хе-111». Евграфов сбил его, едва он оторвался от полосы. На поле горели девять вражеских самолетов…

На отходе группу перехватили восемь «мессершмиттов», взлетевших с другого аэродрома. Штурмовики шли уже без прикрытия.

— Круг! — скомандовал Губрий.

Летчики быстро перестроились. Видя свое превосходство, враги наседали. Один зашел в хвост Губрию. Комэск положил машину на крыло и с разворотом ушел вниз. «Мессер» оказался в прицеле Николаева. Меткая трасса прошила серое тело стервятника. В ту же минуту подоспели «яки». Штурмовики вернулись на свою базу без потерь.

23 ноября удар по Сарабузскому аэродрому был повторен. На поле было уничтожено пятнадцать вражеских бомбардировщиков, взорваны боеприпасы, заправочные цистерны. Особенно отличился в этом бою Николаев. На сильно поврежденной машине он оставался в боевом строю до конца.

На обратном пути израненная машина разворачивалась, кренилась на бок. Николай стал отставать. Для его прикрытия остался Евгений Лобанов. Дважды они отбивались вдвоем от атак «мессершмиттов», пока на помощь не подоспели истребители прикрытия. Один «мессер» был сбит, остальные отстали. Николаев благополучно дотянул до Севастополя и произвел посадку на площадке Херсонесского маяка…

В эскадрилье существовал железный закон: один за всех, все за одного. Лететь в бой, зная, что товарищи в случае беды приложат все усилия, чтобы тебя выручить, намного легче, чем надеясь только на себя.

Николай штурмовал дерзко, без оглядки, заботясь только о том, чтобы нанести врагу наибольший урон, и потому не раз попадал в безвыходные, казалось бы, положения.

Однажды, после штурмовки автоколонны в районе Перекопа, он посадил охваченную пламенем машину на занятом немцами поле. Старший лейтенант Михаил Талалаев заметил, что друг в беде. Спросив разрешение у ведущего, вышел из строя, вернулся. Поле вокруг было изрыто разрывами бомб и снарядов. Но выбора не было. Михаил выпустил шасси и повел самолет на посадку. Николай, все поняв, побежал к нему. Едва машина остановилась, открыл ножом люк и влез в него. Два вражеских тягача с солдатами, спешащие к месту катастрофы, опоздали, немцы успели только выпалить несколько бесполезных очередей из пулемета.

Однако на этом не кончилось. При пересечении береговой черты в районе Саки штурмовик был атакован «мессершмиттами». Михаил снизился над морем до бреющего, взял курс к Севастополю. Воздушный стрелок отбивался от наседающих стервятников. Николай, сидя в бомболюке, досадовал на свою беспомощность. Вскоре подоспели два «яка», вызванные Талалаевым. Самолет благополучно приземлился на Херсонесском аэродроме…

На штурмовку аэродромов, войск и техники под Севастополем Николаев преимущественно летал ведущим. На личном его счету за этот период прибавилось семь уничтоженных на земле самолетов врага, семь танков, один сбитый в воздушном бою самолет. Плюс семнадцать самолетов, пятьдесят восемь автомашин и четыре миномета, уничтоженные совместно с товарищами. На груди отважного штурмовика было два ордена Красного Знамени, Военный совет Черноморского флота наградил его именным оружием и часами.

Затем лето и осень сорок второго, ожесточенные сражения за Кубань, за Новороссийск…

Капитан Николаев уже командовал эскадрильей. В эти труднейшие месяцы войны, когда на счету был каждый воздушный боец, каждый самолет, девизом эскадрильи стало суворовское "Бить врага не числом, а умением".

Однажды в сентябре Николаев во главе четверки вылетел на штурмовку аэродрома Анапа, где, по данным разведки, накануне приземлились «мессершмитты». Зашел не со стороны моря, как обычно, а с суши. На бреющем пересек линию фронта и углубился на территорию противника. Затем, круто развернувшись, взял курс на цель. Удар с тыла оказался настолько неожиданным, что даже вражеские пулеметчики не успели открыть огонь. В результате четверкой штурмовиков было уничтожено восемь «мессершмиттов».

Комэск воспитывал подчиненных личным примером. И это касалось не только летно-тактического мастерства.

В октябре он повел группу на удар по вражескому штабу, расположенному в станице Крымская. Через шквал огня штурмовики прорвались к цели. Но при первой же атаке в самолет ведущего попал снаряд. Пробит фюзеляж, поврежден фонарь кабины, сам Николай получил два ранения. Но не покинул группу, продолжал раз за разом заходить в атаку, увлекая за собой ведомых. Лишь после того, как помещение вражеского штаба было сверху донизу охвачено пламенем, взял курс на свой аэродром…

Прекрасный командир, прославленный воздушный боец, Николаев в полку пользовался всеобщим уважением и любовью. А в эскадрилье его буквально боготворили. В свободную минуту вокруг комэска неизменно собирались летчики, техники, младшие авиаспециалисты. Николай — признанный баянист еще в училище, не смущаясь своим командирским званием, играл по заказу ребят памятные довоенные мелодии и даже напевал негромким, задушевным голосом русские народные и фронтовые лирические песни. Землянка гостеприимного командира была желанным прибежищем для соскучившихся по домашнему уюту летчиков. Особенно когда наступила зима и знаменитый новороссийский ветер «бора» пронизывал на дежурстве до костей. А тут всегда тепло, светло, потрескивают в печурке сухие поленца, пыхтит большой медный чайник. Ребята делились впечатлениями о полете, откровенно рассказывали, что чувствовали в тот или иной момент боя, беспощадно критиковали себя и товарищей, высказывали соображения на будущее. Такие дружеские «вечёрки» не только укрепляли коллектив, помогали установить взаимопонимание, но порой и непосредственно для дела давали больше, чем самый строгий и подробный разбор.

Месяц за месяцем шла напряженная боевая работа. Николай Николаев участвовал почти во всех боевых вылетах полка. Исключением являлись лишь дни, когда требовалось сменить мотор или устранить серьезные повреждения самолета.

В марте 1943 года 18-й штурмовой авиаполк был преобразован в 8-й гвардейский. Этого почетного звания он удостоился за успешные действия при обороне Севастополя и Кавказа. Летчики под гвардейским знаменем поклялись бить врага, не щадя сил и жизни.

На Черном море противник широко использовал быстроходные десантные баржи БДБ. На них перевозились техника, оружие, войска. Они же служили прикрытием для крупных транспортных судов. Исключительно маневренные и хорошо вооруженные БДБ были очень трудной и опасной целью. Для успешного группового удара по ним от ведущего требовался большой опыт, бесстрашие, сосредоточенность, точность. Комэск Николаев стал признанным мастером штурмовых ударов по этим «точечным» морским целям.

19 мая 1943 года четверка «илов» под прикрытием десяти истребителей Як-1 вылетела на штурмовку БДБ, идущих в Анапу. Николаев повел группу на малой высоте, вдали от побережья, чтобы исключить ее обнаружение вражескими постами ВНОС.

Обойдя Анапу с моря, обнаружил в районе Благовещенской четыре БДБ. На бреющем устремился к цели. Противник держался наготове и открыл сильный заградительный огонь.

— Атака! — не теряя ни секунды, скомандовал Николаев.

Сделав подскок до трехсот метров, первым нанес разящий удар. Огромный взрыв окутал баржу, обломки палубных надстроек взлетели вверх. Ведомые один за другим прорывались сквозь огонь, метали бомбы, вели огонь реактивными снарядами. Взорвалась вторая баржа.

При следующем заходе зенитным снарядом был сбит Алексей Колесник. Самолет упал в воду около атакуемой баржи, летчик и воздушный стрелок Алексей Ильченко погибли…

Враг отчаянно сопротивлялся. Вокруг штурмовиков рвались снаряды, перекрещивались трассы. Гвардейцы, умело маневрируя, бросали машины в очередные атаки. Третья баржа накренилась и стала быстро тонуть, с нее в воду прыгали гитлеровцы. Четвертая была повреждена и потеряла ход. Спаслась тем, что у штурмовиков кончились боеприпасы.

Тройка «илов» вернулась на свою базу. Самолеты имели повреждения, много пробоин. Но враг дорого заплатил за гибель одного экипажа. Как после стало известно, на двух взорвавшихся баржах транспортировался боезапас, на третьей в трюмах была техника, а на палубе около сотни солдат. Все они нашли свою гибель в море…

Капитана Николаева и его ведомых Сергея Нагаева и Самоила Чернегу командование представило к наградам. Награждены посмертно были Алексей Колесник и Алексей Ильченко.

Каждый удар по быстроходным десантным баржам был жесточайшим испытанием для летчиков, каждый был чреват тяжелыми потерями. Ветеран гвардейского полка капитан Николаев ходил на них чуть не ежедневно. Если цели в указанном разведчиками районе не удавалось обнаружить, вел группу на запасную цель и штурмовал ее с той же самоотверженностью.

25 июня. Тяжелый день. Утром шестерка «илов» вылетела на уничтожение шести БДБ противника в районе мыса Железный Рог. Прикрытие — десять «яков».

Барж на месте не оказалось. Очевидно, они, заметив наш самолет-разведчик, изменили курс. Продолжать поиск было бесполезно: запас топлива невелик. Николаев развернулся и взял курс на восток, к мысу Утриш: там были размещены армейские склады противника. Истребители прикрытия или не поняли его маневр, или рассчитали, что горючего у них не хватит, ушли на свой аэродром.

Штурмовики с ходу спикировали на цель, сбросили бомбы. Взрывы, очаги пожаров… На втором заходе выпустили реактивные снаряды, пушечно-пулеметным огнем обстреляли складские постройки, мечущихся вокруг них гитлеровцев. В этот момент появилась шестерка Me-109. Гитлеровцы разделились на пары, атаковали со всех сторон. Воздушные стрелки отбивались дружным огнем, летчики уклонялись от трасс противоистребительными маневрами…

Длинная очередь сержанта Эсауленко достала один из «мессеров», он врезался в воду у берега. Второго фашиста сбил краснофлотец Сергей Иванов. Враг еще больше ожесточился. После очередной атаки «мессеров» загорелся самолет Палуева, он и воздушный стрелок Иванов были ранены. Пылающая машина села в районе Марьиной рощи…

Штурмовик лейтенанта Чернеги был сильно покалечен, воздушный стрелок Константин Брилев убит. Заклинило мотор. Чернега посадил машину на воду у Мысхако, там его подобрал наш катер…

Еще один штурмовик упал в море, летчик сержант Давыд Жвания и воздушный стрелок-бомбардир младший лейтенант Андрей Матвейкин не смогли выбраться из него и погибли…

Два «мессера» повисли над хвостом «ила» Николаева. Он увернулся скольжением. Штурман младший лейтенант Яков Сериков поймал момент, всадил очередь в одного из фашистов. Одновременно ударила пушка. «Мессер» задымил и ушел в сторону берега…

На аэродром возвратились три штурмовика. Все машины имели повреждения…

Удары штурмовиков заставили гитлеровских моряков отказаться от компактных строев. При этом они проигрывали в организации огня, но распыляли и силы наших летчиков. Трудность новой тактики для Николаева состояла в том, что не хватало опытных ведущих для каждого звена, пары: из-за потерь эскадрилья то и дело пополнялась молодежью, приходилось учить ее в бою.

10 июня восьмерка штурмовиков взяла курс к мысу Железный Рог: обнаружены семь БДБ и три сторожевых катера. По пути к «илам» присоединилось двенадцать «ЯКОВ».

Цель обнаружили юго-западнее озера Солёное: баржи рассредоточенно шли в сторону Анапы.

Самолеты разошлись, как было решено на земле. Под сильным зенитным огнем Николаев вывел свое звено в атаку. Бомбы легли на палубы барж. Второе звено атаковало другие две баржи. Часть бомб и реактивных снарядов попали в цель, остальные легли у бортов.

На втором заходе обстреляли палубы из пушек и пулеметов. Один сторожевой катер пошел на дно. При отходе от цели наблюдали пожары на четырех БДБ. Одна из них, объятая пламенем, уже тонула…

Три «ила» были повреждены огнем, больше всех — машина молодого летчика сержанта Полуэктова. Ее мотор давал перебои. Вблизи аэродрома он отказал совсем. Полуэктову пришлось садиться с убранным шасси на лес. Экипаж остался жив.

На разборе этот полет был признан в общем удачным. Все летчики действовали решительно, смело и грамотно. Молодые не отставали от ведущих, поэтому удары получились достаточно массированными. Недостаток — пренебрежение противозенитным маневрированием при выходе из атак.

Обучая летчиков совершенному владению техникой пилотирования, боевым приемам, настойчивости в достижении результата, Николаев каждую свою рекомендацию, каждый прием демонстрировал лично в боевых вылетах. "Храбрости тоже нужно обучать", — говорил своим командирам звеньев.

Памятным для Николая был вылет 16 июля сорок третьего года. В тот день в полк поступил приказ: уничтожить восемь БДБ противника, вышедших из порта Анапа курсом на Керчь.

Николаев вылетел во главе семерки, под прикрытием «яков». Ведомым с ним в паре шел его бывший учитель Герой Советского Союза подполковник Челноков. Николай Васильевич недавно прибыл с Балтики на должность помощника командира 8-го гвардейского штурмового авиаполка. Пока изучал обстановку на море, районы боевых действий. Этот боевой вылет был для него здесь первым.

Николай собрал группу, лег на курс. Бросил взгляд вправо: хорошо просматривались Цемесская бухта, Мысхако, Малая земля. Вчера он водил туда группу для удара по скоплению вражеских войск перед передним краем, сорвал очередную атаку гитлеровцев на плацдарм…

На траверзе Благовещенской обнаружили БДБ — точно, восемь. Идут рассредоточенно, в сопровождении четырех сторожевых катеров и под прикрытием шести истребителей Me-109. Последнее было неожиданностью.

— В атаку! — подал команду Николаев, не колеблясь ни минуты.

Штурмовики пикировали на баржи, на них самих пикировали «мессеры». Прикрывающую группу «яков» с ходу связали боем появившиеся со стороны суши четыре пары «фоккеров».

Умело сманеврировав, Николай развернул самолет так, что его штурман получил возможность прицельно ударить по одному из «мессеров». Сериков и штурман полка майор Филипп Новохатский, летящий с Челноковым, поймали гитлеровца на выходе из атаки и сбили его.

Разозленные потерей фашисты сосредоточили огонь на ведущем. Николаев не выпускал из виду основную цель — баржи. Штурмовики продолжали нестись на них. Прорвались сквозь зенитный огонь, сбросили бомбы. Два прямых попадания, одна из барж взорвалась. Реактивный снаряд разорвался на палубе третьей.

При повторном заходе штурмовиков в атаку два «мессера» взяли в клещи крайний самолет. Командир звена старший лейтенант Николай Кладинога и штурман капитан Олег Смирнов отбивались огнем, не сходя с курса. Вражеские трассы впились в их машину, она круто взмыла вверх, перевернулась, упала в воду. Куполов парашютов не появилось…

Остальные штурмовики вихрем пронеслись над верткими посудинами, обстреливая их из пушек и пулеметов. Две баржи подожгли…

На отходе воздушный бой продолжался. Еще один штурмовик упал в море. Погибли лейтенант Самоил Чернега и воздушный стрелок старший сержант Василий Ермаков. Николаев скомандовал: "Стать в круг!" Выстраиваться пришлось, не выходя из боя. «Мессеры» сбили самолет младшего лейтенанта Виктора Петрашина. Воздушным стрелком с ним летел краснофлотец Сергей Иванов…

Штурмовики в карусели, в свою очередь, сбили еще один Me-109. Горючего в баках осталось только до аэродрома. Николаев расчетливо прижал группу к воде, на бреющем повел в сторону своего берега. Вражеские истребители тоже, очевидно, израсходовали запас горючего и, видя бесполезность дальнейших атак, отстали.

Четыре «ила» вернулись на свой аэродром, два из них имели серьезные повреждения.

Спрыгнув с плоскости на землю, Челноков смахнул катившийся на глаза пот, подошел к Николаеву и молча обнял его…

Комэск Николаев был специалистом не только по баржам. Признанный мастер ударов по «точечным» целям, подлинный истребитель вражеских плавсредств, он и в штурмовках на суше проявлял ту же изобретательность, смелость, точный и хладнокровный расчет.

В день освобождения Новороссийска, 16 сентября 1943 года, шестерка штурмовиков вылетела на удар по колонне врага, отходящей по дороге на Абрау-Дюрсо. Прошли линию фронта, углубились во вражеский тыл.

— Район цели оставим слева, — напомнил Николаев ведомым.

Развернулись над вершинами гор и вышли на дорогу со стороны тыла. Расчет был точным: прямо по курсу, в узком ущелье, зажатом с обеих сторон горами, показалась колонна.

— Выходим на цель!

Пара Сергея Вашебабина вышла вперед, ударила из пулеметов и пушек по голове колонны, остановив ее движение. Гитлеровцы заметались, но деться было некуда. Основная четверка вышла на удар, когда машины гитлеровцев уже налезали друг на друга…

Атака следовала за атакой. На дороге творилось невообразимое. Горели бензозаправщики, поджигая соседние грузовики, рвались боеприпасы… Зенитчики покинули свои посты и не оказывали никакого сопротивления…

Колонна была разбита вдребезги. Одним налетом гвардейцы уничтожили десятки автомашин, более сотни гитлеровцев.

На другой день Николаев и Вашебабин с утра водили группу на удар по вражеской батарее, сильно досаждавшей нашей морской пехоте в районе Владимировки. Батарею нашли, разбили и — «попутно» — уничтожили пяток «эрликонов» и более полусотни гитлеровцев.

Это был «артиллерийский» день. После обеда поступил «заказ» командующего 18-й армией генерал-лейтенанта Леселидзе — уничтожить батареи в районе Волчьи Ворота. Семерку «илов» вновь возглавили Николаев и Вашебабин.

Налета фашисты ждали. Еще на подходе штурмовиков встретил плотный огневой заслон. Но у Николаева был отлично отработан противозенитный маневр. Летчики вслед за ведущим бросали свои машины то вниз, то вверх, маневрировали по курсу…

У Волчьих Ворот — «эрликоны». Пробили и эту завесу зловещих трасс.

Батареи стояли на открытых позициях, били по нашей пехоте. Штурмовики разделились: на одну батарею пошел с четверкой «илов» Николаев, на вторую Вашебабин во главе тройки.

Николай перевел самолет в пикирование, когда вышел на курс вдоль фронта батареи. За ним, как с горы, — Александр Данилов, Виктор Глухарев, Борис Морозов. Через полминуты на месте орудий взметнулись кусты разрывов. Еще, еще…

Отлично сработала и тройка Вашебабина. Он и его ведомые Степан Бабенко и Павел Богдан положили бомбы также вдоль фронта вражеской батареи.

На втором заходе штурмовики, умело уклоняясь от трасс зениток, отыскали орудия, еще оставшиеся невредимыми. Выпустили по ним реактивные снаряды. Затем полили разбегавшихся во все стороны гитлеровцев пушечно-пулеметным огнем.

Группа еще не вернулась на аэродром, а на столе у командира 8-го гвардейского авиаполка уже лежала телеграмма от командующего армией. Генерал Леселидзе благодарил летчиков за помощь.

Вечером гвардейцы узнали: войска 18-й армии прорвали оборону противника у Волчьих Ворот. Эта весть была лучшей наградой "воздушным танкистам". В течение двух суток велись ожесточенные бои за этот перевал; 11-я штурмовая авиадивизия подполковника Губрия оказала большую помощь сухопутным войскам в боях на этом важном участке фронта.

В период боев за освобождение Крыма Николай Николаев водил в бой уже не только свою эскадрилью, но большие штурмовые группы, составляемые в масштабе полка. Наносил массированные удары по морским базам противника, по конвоям в открытом море, на важных коммуникациях. К этому времени штурмовики дивизии освоили новый метод атаки кораблей — топмачтовое бомбометание.

…22 апреля 1944 года в полк поступил приказ уничтожить два транспорта противника на подходе к Севастополю. Груженые суда шли под сильным охранением. Для нанесения удара было выделено восемнадцать самолетов. Действовать было решено тремя шестерками, ведущий всей группы — капитан Николаев.

Взлетела первая шестерка Николаева. За ней вторая и третья, возглавляемые старшими лейтенантами Николаем Пысиным и Александром Гургенидзе.

Видимость была отличная. Шли в плотном строю. На подходе к району цели увеличили дистанции между машинами до пятидесяти метров, чтобы улучшить обзор.

На горизонте показались дымы. Николаев доворачивает вправо, занимая наиболее выгодное положение для штурмового удара. Дает команду ведущему топмачтовиков Пысину. Тот начинает снижаться.

В воздухе появляются первые шапки разрывов. Видны силуэты кораблей, можно определить состав конвоя: два транспорта, эскадренный миноносец, два сторожевых катера. Прикрытие с воздуха — восемь Me-109. Принимается решение на действия штурмовиков: группа Гургенидзе наносит удар с правого борта, с траверзных курсовых углов, Николаева — с носовых. Это осложнит кораблям маневрирование.

Задача штурмовиков в комбинированной атаке — подавить зенитные средства кораблей, обеспечить топмачтовикам возможность удара с близкого расстояния.

Николаев вводит свою шестерку в пикирование. К штурмовикам тянутся белые, красные, желтые трассы: заработали зенитные автоматы — «эрликоны». Доворот на сторожевик, огонь из пушек и пулеметов. Затем сброс бомб. Прямое попадание! Катер разломился. Окутался дымом эскадренный миноносец…

Топмачтовики Пысина, разделившись на тройки, атакуют транспорты с высоты тридцать метров. Штурмовики ведут огонь из всех стволов по всем кораблям. Подойдя на двести — триста метров, топмачтовики сбрасывают бомбы, они рикошетируют от воды, вздымая фонтаны брызг…

Николаев выводит штурмовиков на повторную атаку. Маневрируя под разрывами, видит: бомбы рвутся на палубах транспортов…

— Командир, "мессеры"! — в наушниках голос стрелка.

Противоистребительный маневр. Воздушные стрелки ведут дружный огонь. Атака отбита, но одна из очередей повредила мотор и рули машины Алексея Штоколова…

Алексей в воздушном бою прикрывал Николаева и, хотя машина плохо слушалась рулей, продолжал держаться позади командира. В какой-то момент, когда «илы» уже легли на обратный курс, вдруг увидел: на машину ведущего сверху пикирует «мессер». Фашист рассчитывал, что летчику на подбитом «иле» не до него. Алексей, напрягая все силы, сумел сманеврировать и поразить врага меткой очередью. С густым хвостом дыма фашист провалился под строй штурмовиков…

Штоколов посадил свой самолет с убранным шасси на берегу озера Саки, немного не дотянув до аэродрома. Другая подбитая машина — Михаила Казакова села на фюзеляж на своем летном поле. Оба «ила» остались целы, задача была выполнена без потерь…

Близился полный разгром вражеской группировки в Крыму. Гитлеровцы пытались спасти, что возможно. Авиаторы-черноморцы в эти последние дни работали с предельным напряжением. По нескольку боевых вылетов в день делали бомбардировщики, торпедоносцы, штурмовики, истребители…

К вечеру 9 мая, когда войска 4-го Украинского фронта уже вели бои на улицах Севастополя, 8-й гвардейский штурмовой авиаполк получил приказ нанести удар по шести быстроходным десантным баржам противника в районе мыса Херсонес. Группу из восемнадцати «илов» повел комэск Николаев, он же — ведущий первой шестерки. Вторую и третью возглавили Николай Пысин и Александр Гургенидзе. На прикрытие вылетела восьмерка «яков» 6-го Краснознаменного гвардейского истребительного авиаполка.

В указанном районе десантных барж не оказалось. Николаев принял решение идти на запасную цель — корабли в Казачьей бухте, близ оконечности Херсонесского полуострова, откуда пытались эвакуироваться последние остатки разгромленной группировки врага.

В бухте стояли под погрузкой три транспорта, две быстроходные десантные баржи; на воде находились также три гидросамолета «Гамбург-138». Подойти незамеченными было невозможно. С земли и с кораблей ударили зенитные орудия, «эрликоны». Николаев меняет курс, высоту, но транспорты из виду не выпускает. Переводит машину в пикирование на самый большой из них — три с половиной тысячи тонн. Группы, поняв командира без слов, распределяются по двум остальным. На подходе бьют из пушек и пулеметов, затем прицельно сбрасывают бомбы. Прямые попадания, разрывы на трех транспортах и одной барже. Часть штурмовиков отделяется, поджигает два огромных гидросамолета…

Выйдя из атаки, обнаружили в километре южнее мыса Херсонес три сторожевых катера, до отказа забитых гитлеровцами. Решили проштурмовать их. Пушки и пулеметы смели с палуб все живое. Два сторожевика загорелись. Взлетевшие с аэродрома Херсонесский маяк «мессершмитты» были немедленно скованы «яками». Все восемнадцать машин благополучно возвратились на свой аэродром.

Штурмовка была настолько результативной, что на следующий день о ней сообщило Совинформбюро.

Утром 10 мая тринадцать штурмовиков под прикрытием пяти Як-9 вылетели на уничтожение плавсредств, вышедших из оставленного противником Севастополя. Три группы штурмовиков вели капитаны Николай Николаев, Алексей Покалихин и старший лейтенант Александр Гургенидзе. Два «ила» шли в варианте топмачтовиков.

Конвой обнаружили недалеко от Херсонесского маяка. В атаку вышли с ходу, врага застали врасплох. В развернутом пеленге открыли шквальный огонь.

Второй заход фашисты встретили бешеным огнем с берега и с кораблей. Приходилось маневрировать с такими нагрузками, что летчики опасались за машины. «Илы» выдержали и крены, и град осколков. Выдержали и сами летчики.

Третий, четвертый, пятый, шестой заход… В результате прямых попаданий бомб — пожары на транспорте в три тысячи тонн, быстроходной десантной барже и понтоне. Один понтон типа «зибель» пошел на дно вместе с вражеской солдатней. На палубах остальных кораблей нашли свою гибель до трехсот гитлеровцев…

При возвращении с полностью израсходованным боезапасом встретили караван судов с пустыми дымящимися палубами и горящий транспорт без хода. Это поработала восьмерка штурмовиков, которых водил в бой старший лейтенант Николай Пысин. В результате их вылета были потоплены транспорт водоизмещением четыре тысячи тонн, три понтона и поврежден один транспорт.

Сразу после посадки новое задание: нанести удар по плавсредствам западнее мыса Херсонес.

В воздух поднялось четырнадцать самолетов. Первую группу вел Николаев, вторую — комэск капитан Алексей Покалихин. Прикрытие — девять «яков» 6-го гвардейского авиаполка.

Хорошая видимость позволила обнаружить цель еще на дальнем подходе. Николаев принял решение атаковать баржи с пикирования в строю пеленг, с высоты восемьсот метров. Встретив сильный заградительный огонь, подал команду рассредоточиться. Внезапно огонь прекратился. Это могло означать лишь одно: в атаку заходят истребители противника. Группа снова сомкнулась в плотный боевой порядок. Воздушные стрелки отражали атаку «мессеров», летчики заходили на удар. Затем фашистские истребители были атакованы «яками» прикрытия, и «илы» беспрепятственно легли на боевой курс. Посыпались бомбы…

Снова забили зенитки. Под огнем «эрликонов» Николаев повел группу в новую атаку. Поймав в прицел одну из барж, нажал на кнопку, затем на гашетки пушек и пулеметов. Из-под крыльев шипящими огненными струями вырвались реактивные снаряды, за ними устремились трассы. Баржа противника скрылась в клубах дыма…

Пять заходов под ураганным огнем произвели штурмовики, обрушивая смертельные шквалы на палубы барж, до отказа заполненные гитлеровцами. Когда группа выходила из предпоследней атаки, были замечены два нагруженных сборных плота у берега. Николаев приказал Пысину проштурмовать их. Огненные струи пушек и пулеметов буквально смели гитлеровцев с плотов…

Несколько Ме-110 пытались атаковать штурмовик. Пысин маневрировал. Истребитель Стефан Войтенко меткой очередью сбил один «мессершмитт», остальные поспешили ретироваться…

В результате удара были сильно повреждены две баржи, уничтожено до двухсот вражеских солдат. В бою получил тяжелое ранение штурман эскадрильи капитан Иван Эктов. Все самолеты благополучно вернулись на свой аэродром.

На третий вылет Николаев повел десятку «илов». Опять двумя группами, вторую возглавлял лейтенант Георгий Кузнецов. Снова — заградительный огонь, затем «эрликоны» и пулеметы…

Николай выбрал головную баржу. Когда перекрестие прицела легло точно на цель, нажал кнопку бомбосбрасывания. Внизу рвануло так, что выходившую из пикирования машину подбросило вверх. Метко отбомбилась и группа Кузнецова. Две самоходки окутались дымом.

Заходя на новую атаку, Николаев обнаружил в конвое транспорт. Спикировал, за ним устремились ведомые. Судно было забито гитлеровцами, огонь штурмовиков косил их на палубе, доставал в трюме.

Во время захода в очередную атаку в самолет ведущего попал снаряд. Нечеловеческими усилиями Николаю удалось вывести его из пикирования, дотянуть до своего аэродрома. Когда комэск приземлился, однополчане были поражены: вместо хвостового оперения в конце машины дыбились бесформенные клочья металла…

Так воевал комэск капитан Николаев на последнем этапе боев за освобождение Крыма.

Сто двадцать семь боевых вылетов числилось к этому времени в его летной книжке. На личном боевом счету — четырнадцать различных кораблей противника, семь самолетов, уничтоженных на земле, один — в воздухе, тринадцать танков, четыре бронемашины, двадцать полевых и зенитных орудий, тридцать один миномет, более сотни автомашин…

16 мая 1944 года за боевые подвиги Николаю Ивановичу Николаеву было присвоено звание Героя Советского Союза.

После разгрома гитлеровских войск в Крыму 8-й гвардейский, дважды Краснознаменный Феодосийский штурмовой авиаполк был перебазирован на Балтику и принял участие в наступлении наших войск на Карельском перешейке.

За восемь дней пребывания на Балтфлоте Николаев успел сделать еще восемь боевых вылетов на уничтожение живой силы и техники противника, его артиллерийских батарей и плавсредств.

18 июня 1944 года три группы «илов» вылетели на удар по кораблям противника в Выборгском заливе. Одна из них возвратилась из-за сложных метеоусловий. Несмотря на сильный дождь и ограниченную видимость, комэск Николаев привел свою группу к цели, прорвался сквозь заслон зенитного огня и нанес прицельный удар по самоходным баржам. Но в тот же момент его самолет был подбит огнем «эрликонов». Не выйдя из пикирования, он врезался в землю на берегу и взорвался. Командир и воздушный стрелок старший сержант Алексей Андреевич Черенков погибли…

Да, Николай Николаев стал героем. И — как герой — живет в памяти своих ровесников и друзей. И будет жить в памяти поколений.

 

Награжденный посмертно

Наградной лист на гвардии капитана Георгия Васильевича Москаленко. Подписан командующим ВВС Черноморского флота 17 мая 1944 года: орденом Отечественной войны I степени, посмертно…

Жора Москаленко? Давний товарищ по Пятигорскому аэроклубу, затем по училищу… Ну да, он. Комэск 6-го гвардейского, дважды Краснознаменного Севастопольского…

Вызываю Ростов-на-Дону. Георгий дома, чувствует себя «прилично». О награждении помнит, конечно, обещает рассказать при встрече.

— Сколько у тебя боевых вылетов, Жора? — уточняю попутно, хоть документам не верить нельзя.

— Пятьсот девятнадцать, браток, как и было. Прибавиться неоткуда, сам знаешь. Сто тридцать воздушных боев.

— Ну, брат!

— Так, брат!

— Бывай!

— Бывай!

Вот теперь и сиди, и думай. Легко сказать — отбирай. Из пятидесяти, из ста, из двухсот хотя бы. Но из пятисот девятнадцати…

…22 июня сорок первого года, перед рассветом, в районе Севастополя появились неизвестные самолеты. 8-й истребительный авиаполк — будущий 6-й гвардейский — был поднят по тревоге.

В полдень уверились точно: началась война,

В первый боевой вылет Георгий Москаленко пошел ведущим звена. Задача стояла простая: патрулировать над главной базой Черноморского флота. То есть над Севастополем. Оберегать его от налетов врага.

День был прекрасный, безоблачное небо, безукоризненная видимость. Только оберегай. Но враг не появлялся. Двадцать, десять минут до смены. Не появляется, хоть убей. Ясно, что и ведомые, Иван Кириченко и Гриша Гуриненко, мечтают о том же. Ну, не мечтают пусть, представляют. Представляют, как сядут, доложат: задание выполнено, встреч с вражескими самолетами не было. Им откозыряют, кивнут: «Отдыхайте». Каждому в летную книжку запишут первый боевой вылет. Первый, боевой! Но сами-то они не будут считать его ни боевым, ни первым…

И вдруг…

Не завершив очередной патрульной «восьмерки», машина Москаленко резко метнулась влево. С дрогнувшими сердцами ведомые повторили маневр. Щурясь, всмотрелись в слепящее небо. Ну да, «юнкерс»! Идет в одиночку, Ю-88, разведчик…

Немец летел на большой высоте. Георгий лихорадочно соображал. Идти на перехват звеном? А вдруг это обман, и следом появятся…

Подал сигнал: "Продолжать патрулирование. Атакую один!"

Ну вот. Сектор газа до упора вперед, ручку рулей высоты на себя. Легкая «чайка» послушно взмыла в голубизну. «Юнкерс» идет своим курсом, не замечает. Расстояние уменьшается. Неужели не видит? Спит у него стрелок?

Когда дистанция сократилась почти до выстрела, за моторами «юнкерса» рельсовой колеёй протянулись две сизые полосы. Он стал отдаляться, все так же идя своим курсом. Все так же, не замечая. На деле — дразня. Матерый фашист знал прекрасно: советский истребитель И-153, ласково прозванный в свое время «чайкой», уступает в скорости не только современным немецким истребителям, но и обоим «юнкерсам» — бомбардировщику и разведчику…

На аэродроме летчиков встретил замполит полка Иван Григорьевич Шевченко, сам отлично летающий и на «чайке», и даже на новом «яке».

— Товарищ батальонный комиссар, — четко отрапортовал ему Москаленко, задание выполнено. На мой личный боевой счет прошу записать минус один вражеский самолет!

— Повторите, — не понял замполит.

— Минус один. «Юнкерс». Улизнул за счет скорости. Вот если бы «як»…

— Значит, не могли сбить на "чайке"? — нахмурился Шевченко.

Георгий подумал.

— Мог бы. Если бы находился в более выгодном положении. Есть предложение, товарищ батальонный комиссар. Над главной базой вести многоярусное патрулирование. На разных высотах. Конечно, это увеличит боевую нагрузку на экипажи. Но наше звено обязуется делать по пять-шесть вылетов в день!

Теперь задумался замполит. И вдруг широко улыбнулся.

— Не буду писать минус вам, лейтенант. За предложение — благодарность. Вот и выходит минус на плюс. Думаю, что и командир полка со мной согласится. А насчет «яка»… Придется пока подождать. Да и «чайку» сдавать в архив рано. Еще как пригодится, поверьте мне…

Пощурился, полюбовался стройной, подтянутой фигурой молодого командира, решительным, умным лицом.

— Пишите заявление в партию, товарищ Москаленко!

Принимали в начале июля. Георгий немногословно рассказывал о себе.

Родился в 1918 году в станице Пискуновское Краснодарского края, в бедной крестьянской семье. Родители умерли, оставив шестерых детей. Ему, младшему, было три года… Старший женился, чтобы растить остальных в семье, но было голодно. Братья стали один за другим умирать. Тогда решили отдать его в детдом. Там прижился, работал на огороде, в мастерских, стал активным пионером, вступил в комсомол. В 1936 году был определен на завод в Пятигорске. Работал, учился, поступил в аэроклуб, потом в Ейское военно-морское авиационное училище…

Закончил несколько неожиданно:

— Ну вот теперь, как сказать… воюю. На сегодняшний день имею двадцать два боевых вылета и ни одного сбитого самолета противника. Даром, можно сказать, потребляю летный паек.

Все рассмеялись, зашумели. Председательствующий постучал по столу:

— Тихо, товарищи! У кого есть вопросы? Но Иван Григорьевич его остановил.

— Не будем так строго придерживаться порядка. Кстати, хочу доложить собранию: товарищ Москаленко является в нашем полку инициатором тактики многоярусного патрулирования. Его звено почти не покидает аэродром, даже пищу им подвозят на летное поле…

— Да, но толку-то…

— Есть толк, Георгий Васильевич, — замполит подчеркнуто назвал его по имени-отчеству. — Сколько немцев вы встретили в воздухе над Севастополем?

— Близко только того одного…

— Ну вот. Разве это не толк?

— Толк, да не тот! Гитлеровские воздушные разведчики нас обманывают, товарищ батальонный комиссар. То ли перехватывают донесения постов ВНОС, то ли каждый раз меняют курс. Надо проследить, дать задание службе воздушного наблюдения…

Разговор подхватили другие. Председательствующий, забыв свои обязанности, сам страстно включился в спор.

Наконец, вспомнили о повестке дня.

— Поздравляю, Георгий Васильевич, — первым пожал ему руку замполит. — И с приемом, и с первым толковым выступлением на партсобрании!

— Так я же не выступал…

— А о чем же мы копья ломали? Спасибо, спасибо, брат! По-партийному подходишь к делу. Будут еще гитлеровцы у нас сыпаться с неба, как горох!

Иван Григорьевич сам летал наравне со всеми. И больше всех переживал, что боевой счет полка остается пока неоткрытым. Новые самолеты должны были вот-вот войти в строй, главной задачей сейчас являлось сохранить боевой дух летчиков, их уверенность в своей летно-тактической подготовке.

— Как горох! — рассмеялся своему сравнению замполит, еще раз пожимая руку молодому коммунисту.

Первым в полку открыл счет старший лейтенант Спиров. Его звено прикрывало транспортное судно, шедшее с грузом. Показались два «юнкерса», Николай Спиров и его ведомый Фрол Тюленин атаковали их в лоб. Гитлеровцы отвернули, сбросили бомбы в море и попытались уйти. Но меткая очередь Николая подожгла мотор на одном из бомбардировщиков, и он врезался в воду.

А 25 июля пришло известие о подвиге летчика-истребителя 32-го авиаполка лейтенанта Евграфа Рыжова. На поврежденном самолете МиГ-3 он первым на флоте совершил воздушный таран. Сбил «Хейнкель-111», совершил посадку на воду и был подобран нашим морским охотником…

Гоняться за одиночными воздушными разведчиками, пробиравшимися к нашим портам, аэродромам и железнодорожным узлам, черноморским истребителям пришлось недолго. Фронт приближался, вражеская авиация стала действовать активно.

В августе из полка была выделена группа истребителей для участия в обороне Одессы. Георгий попросился в нее, но получил решительный отказ.

Вскоре начались ожесточенные бои в районе Перекопа.

24 сентября звено получило задание прикрыть наши наземные войска на переднем крае и не допустить бомбардировки моста в их ближайшем тылу. Прилетев в район патрулирования, Москаленко сразу обнаружил идущую со стороны Каркинитского залива большую группу «юнкерсов». На принятие решения оставались считанные секунды. Атаковать с ходу или сманеврировать, зайти с удобного направления?

Выбрал второе. Оставаясь незамеченным, ушел вверх, в сторону солнца. Внизу строем клина шли четырнадцать Ю-87, прикрытия истребителей не было. "Пора!" — подал сигнал ведомым.

Тройка свалилась на «клин», как гром с ясного неба. Москаленко, Гуриненко, Тюленин первыми же очередями подожгли каждый по «юнкерсу». Развернулись, зашли повторно. Бомбардировщики сбросили свой груз в залив и перестроились в оборонительное кольцо. Ястребки атаковали раз за разом, «юнкерсы» отбивались огнем крупнокалиберных пулеметов и пушек, установленных в плоскостях. Наконец еще один фашист задымил и устремился вниз. Остальные стали отходить, с земли открыли бешеный огонь зенитки…

Москаленко огляделся. В левом пеленге шел Гуриненко, правого ведомого не было видно. Кончалось горючее, надо было возвращаться домой…

Тюленина они догнали на полпути. «Чайка» вся была залита маслом, из мотора валил дым, с плоскостей свисали клочья перкали. Друзья пристроились по сторонам, подбадривали летчика жестами. У того сил хватило ровно настолько, чтобы совершить посадку, — из кабины его вытащили уже без сознания. Тюленин был изранен не меньше, чем его «чайка»…

Командир эскадрильи майор Ион Гурьевич Чесноков, не дослушав доклад, спросил о состоянии остальных двух машин.

— Для ремонта потребуется часа три…

— Много! Полетите на самолетах звена Спирова. Вместо Тюленина возьмите младшего лейтенанта Петрова. Задача — подавить огневые точки вблизи переднего края…

За нашей траншеей их встретил заградогонь. Майор Чесноков, летевший во главе семерки, дал команду рассредоточиться. Но огонь вдруг прекратился. "Значит, истребители", — сообразил Москаленко. Увидел их первым, дал очередь трассирующими, чтобы предупредить товарищей. Комэск оставил звено Москаленко на прикрытие, сам во главе четверки устремился на штурмовку наземных целей.

Сверху хорошо были видны вражеские артиллерийские позиции. Из окопов вырывались язычки выстрелов. Вдруг немцев от орудий как ветром сдуло. Сотни огненных брызг осыпали хода сообщения, спины в панике разбегающихся артиллеристов…

Москаленко завязал бой с «мессерами». Затем роли переменились: разгрузившаяся четверка комэска набрала высоту, дала возможность звену выйти из боя и спикировать на батарею тяжелых минометов. И опять эрэсы сделали свое дело, а густые пулеметные трассы завершили его…

"Мессершмитты" с досады преследовали группу до самого Джанкоя. Перед тем как отстать, один из фашистов нерасчетливо набросился на Гуриненко и тут же попал под меткую очередь Михаила Петрова. Все «чайки» вернулись на свой аэродром, блестяще выполнив задание и сбив один вражеский истребитель.

В тот же день звено сделало еще три успешных боевых вылета на штурмовку войск противника.

Вечером Иван Григорьевич разыскал до смерти уставшего Москаленко под крылом замаскированной охапками сена машины.

— Ну что, Георгий, значит, можно воевать и на нашей птичке?

— По наземным целям…

— Но и воздушные поражать научились? Падают фрицы?

— Как горох, — усмехнулся Георгий.

— Ничего, ничего! Сейчас главное дело — помочь пехотке. Видел, что там творится? Вот то-то! Звездочками украсить машину еще успеешь…

Москаленко не удивился. Об Иване Григорьевиче в полку говорили: видит человека насквозь. Да он и сам не скрывал, что не чувствует вкуса к штурмовке. И «чайку» не ощущает как штурмовик. Не использует всю ее верткость, способность маневром пробиться к цели. Вот комэск чувствует! Такие восьмерки плетет у самой земли, что все огненные метели его стороной обходят. И поле боя видит, как ящик с песком. А тут в глазах одно мелькание. Только увертываться успевай. То ли дело высота! Противник видимый, открытый…

— Понятно, что установка у нас на воздушный бой, — продолжал комиссар (эта должность была вновь восстановлена в войсках и на флоте). — Психология истребителя! С училища только о том и мечтали — встретить врага, победить… Но ведь и пушки, и танки — противник. Еще и какой! Вот майор у вас понимает… Ты приглядись-ка получше к его работе, ребят своих нацель…

Этот разговор не прошел для Георгия даром. Комиссару он верил, как самому себе. Не такая война, чтобы думать о собственных вкусах…

27 сентября смешанной группе из десяти И-153, одного Ил-2, двух КОР-2 и двух И-16 была поставлена двойная задача: отбомбиться по танкам на выжидательных позициях, а затем реактивными снарядами и пулеметным огнем уничтожить кавалерию, сосредоточившуюся за линией фронта.

Комэск Чесноков уверенно вывел группу на боевой курс, спикировал первым. Бомбы рвались вблизи вражеских танков, с них слетали башни, многие из машин загорелись. Затем, рассредоточившись по фронту, вышли на кавалерию. Несмотря на плотный огонь зениток и крупнокалиберных пулеметов, снизились до предела, в упор ударили реактивными снарядами, развернулись, прошлись пулеметным огнем…

После нескольких заходов с земли было буквально сметено все живое. С усеянного трупами людей и лошадей поля в панике разбегались уцелевшие гитлеровцы, лошади волочили изуродованные упряжки, покалеченные орудия…

В этом вылете Москаленко впервые по-настоящему ощутил силу истребителя-штурмовика, почувствовал себя хозяином поля боя. Видеть небо — это еще не все, надо научиться как следует видеть и землю…

30 сентября 1941 года Ставка Верховного Главнокомандования приказала эвакуировать Одесский оборонительный район и за счет его войск усилить оборону Крымского полуострова.

Истребительная авиация флота была подтянута как можно ближе к морским коммуникациям, по которым производилась эвакуация. Для этой цели пригодилась и Тендровская коса — узкий песчаный островок у северного побережья Черного моря. На низменной полоске земли, овеваемой всеми ветрами, в довоенные годы ютился лишь небольшой рыбачий поселок, покидаемый на период штормов, да многочисленные гнездовья чаек. Немцы беспечно смирились с тем, что в начале войны здесь обосновался наш батальон морской пехоты и зенитная батарея, снятая с корабля, выскочившего на мель…

И вдруг на импровизированную посадочную площадку косы опустились три «чайки» невиданных здесь размеров. Спустя несколько дней — еще три. Два звена истребителей-черноморцев стали устраиваться на бесприютном песчаном островке, осаждаемом штормовыми волнами. Старший лейтенант Николай Спиров и лейтенант Георгий Москаленко принялись деятельно готовиться к предстоящим полетам. Ведомыми у Спирова были Петр Максимов и Иван Басов, у Москаленко — его верные друзья Григорий Гуриненко и Иван Кириченко.

Редкий, чахлый кустарник, иссушенная ветрами и солнцем трава. Пытаться вырыть окоп бесполезно: на штык лопаты — вода. В случае налета одно спасение — воздух. Если, конечно, успеешь взлететь. А для этого — глаз не спускать с неба.

Посменно — по пять-шесть раз в день — звенья несли воздушную вахту над кораблями, эвакуировавшими войска. Ввиду своей малочисленности главной задачей имели не сбивать бомбардировщики противника, а лишь мешать им лечь на боевой курс и прицельно сбросить бомбы. На остров возвращались на бреющем, чтобы враг не смог выследить их «базу». Догадаться же, что отсюда взлетают машины, он просто не мог…

Особенно запомнился Георгию день 16 октября. Пришлось прикрывать два конвоя, в каждый из которых входило по крейсеру, по два эсминца, по семнадцать крупных транспортов, а кроме того — тральщики, десятки сторожевых и торпедных катеров, буксиры, баржи, шхуны. В этот день из Одессы вывозилось тридцать пять тысяч бойцов и командиров с техникой и вооружением, много тысяч раненых и эвакуированных гражданских.

Гитлеровские армады беспрерывно пытались прорваться к конвоям. Особенно ожесточенные воздушные бои завязались во второй половине дня. Около пятидесяти самолетов врага почти одновременно устремились на корабли. Черноморские истребители срывали атаку за атакой. Фашистам удалось потопить лишь транспорт «Большевик», шедший концевым в конвое. Большую часть команды и находившихся на судне бойцов спасли наши торпедные катера…

Для шестерки «чаек» с Тендровской косы весь этот день слился в сплошную цепь смертельных схваток. Восстановить последовательность событий летчики не смогли бы и сообща.

…Вылетев в очередной раз на смену Спирову, Георгий стал ждать вражеских бомбардировщиков. Но появились одни «мессершмитты»: решили предварительно расчистить небо. Их было вчетверо больше, и они с ходу бросились на звено «чаек». Москаленко ничего иного не оставалось, как принять бой.

Кружась в смертной карусели, ведомый Георгия — Иван Кириченко — увидел, что в стороне, курсом на караван, идут два косяка по пятнадцать «юнкерсов» в каждом. Раций на «чайках» не было, Иван покачал крыльями. Занятый боем командир не заметил сигнала. Времени на его повторение не было, Кириченко один бросился на «юнкерсы». Григорий Гуриненко, также увидевший опасность, устремился на вторую группу бомбардировщиков.

Москаленко продолжал драться один. «Чайка» значительно уступала «мессеру» в скорости, зато была намного изворотливей. Москаленко ускользал из-под атак, заходившие с разных сторон фашисты рисковали всадить очередь друг в друга. Озлившись, один потерял терпение и тут же попал в прицел Георгия, задымил…

Кириченко, терзаясь тем, что пришлось бросить в бою командира, шел на «юнкерсы» прямо в лоб. Один маленький самолет — на целую мощную армаду. Шел бесстрашно, готовый тараном искупить свою «вину» перед другом. И ведущий фашист отвернул. Четкий, как на параде, строй стал расползаться, давая проход отчаянной маленькой «чайке». Иван поймал в прицел один отвернувший в сторону «юнкерс», ударил из всех четырех пулеметов. Бомбардировщик тяжко перевернулся через крыло, вспыхнул и головешкой упал в море. И случилось невероятное: разрозненные, потерявшие управление фашистские экипажи начали сбрасывать бомбы в море и уходить…

У Гуриненко получилось и еще проще. Оказавшись намного выше «юнкерсов», он спикировал на ведущего и сразу поджег его. Остальные, ничего не поняв, кинулись врассыпную…

Появилось звено Спирова. Николай понял по времени, что друзья связаны боем, не могут выйти из него. Он моментально отогнал «мессеров» и сбил один из удиравших бомбардировщиков…

Всего за этот день черноморскими истребителями было сбито семнадцать самолетов противника. Своих потеряно шесть. На долю шестерки тендровцев пришлось четыре сбитых. Потерь «чайки» не понесли.

Во второй половине октября летчики с косы Тендра штурмовали тылы врага. Уничтожили не один десяток автомашин, много гитлеровцев, направлявшихся к линии фронта. Передали немало ценных разведданных о передвижениях войск противника.

Оставлен был этот памятный кусочек советской земли шестеркой храбрых, когда враг завязал бои на подступах к Севастополю. С 30 октября для группы самолетов И-153 и И-15 посадочной площадкой стало Куликово поле, непосредственно вблизи города.

Севастополь отсюда — как на ладони. Сама площадка тоже как ладони — у немцев, с окружающих город высот.

Гитлеровцы бомбили поле, обстреливали из дальнобойных орудий. Летчики учились взлетать и садиться под разрывами. Из города прибыли комсомольцы, добровольно работали под огнем, оборудовали укрытия для машин и личного состава…

Георгий давно научился видеть землю. Именно так, как ящик с песком в тактическом классе. В Севастополе это понадобилось, как нигде.

Защитникам города особенно досаждала вражеская батарея, бившая из района Мекензиевых гор. Разведать ее позицию было поручено Москаленко. Георгию и его ведомому Михаилу Петрову понадобилось на это два вылета. В первом пришлось отбиваться от истребителей противника, во втором, длившемся менее часа, батарея была обнаружена по вспышкам выстрелов.

Командир полка полковник Юмашев, поблагодарив Москаленко, решил:

— Вам, старший лейтенант, и докончить дело. Поведете на цель группу штурмовиков с Херсонесского маяка.

Штурмовики шли под командованием Героя Советского Союза капитана Алексея Губрия. Москаленко с Петровым встретили их в воздухе, заняли место лидеров. На цель зашли с моря. Георгий подал сигнал Губрию, сам с Петровым отошел в сторону. «Илы» горкой устремились ввысь, скрылись под кромкой низкой облачности. Вынырнув над батареей, обрушили на нее бомбы. Еще заход. Снизу ударили «эрликоны», штурмовики не дрогнули. Спикировав, хлестнули по орудийным окопам реактивными снарядами, пушечно-пулеметным огнем…

За успешное выполнение важного боевого задания штурмовиков наградили орденами, Москаленко объявили благодарность.

Через несколько дней приказали обнаружить артиллерийскую позицию, с которой обстреливалась наша знаменитая 35-я береговая батарея. Орудия были найдены с первого вылета. Уничтожить решили огнем той же 35-й батареи. Корректировать его с воздуха поручили Москаленко. Полковник Юмашев направил его на инструктаж к артиллеристам.

Георгий блестяще справился и с этой, новой для него, задачей. Вражеская батарея была уничтожена с минимальным расходом боеприпасов.

7 ноября эскадрилья майора Чеснокова получила задание нанести бомбоштурмовой удар по аэродрому Сарабуз, где, по донесению партизан, сосредоточилось большое количество бомбардировщиков и транспортных самолетов врага. На подходе к цели группу встретили «мессершмитты», затем ожесточенный зенитный огонь. Не нарушая боевого порядка, а наоборот, уплотнив строй, эскадрилья со снижением устремилась к стоянкам вражеских самолетов. По ней било все, что могло стрелять. Но бомбы были сброшены прицельно. Над аэродромом взвилось пламя — взрывались бензозаправщики, баки самолетов, склады бомб…

Повторный заход завершил дело. На земле было уничтожено более десятка вражеских машин — подарок эскадрильи годовщине Великого Октября.

8 этом бою погиб верный друг Георгия бесстрашный летчик Григорий Гуриненко. Вся эскадрилья поклялась отомстить за него…

Героический Севастополь отражал второй штурм врага. Ожесточеннейшие бои начались два дня назад. Утром 19 декабря погода выдалась нелетная: низкая облачность, морось, температура около нуля. Летчики собрались в эскадрильской землянке, читали газеты, писали письма, делились новостями о ходе боев. На вылет не питали никакой надежды: обледенения для самолета страшнее любого огня…

Майора Чеснокова вызвал к телефону командующий ВВС флота генерал Остряков.

— Здравствуйте, Ион Гурьевич!

Комэск невольно принял стойку смирно: по имени-отчеству командующий обращался к подчиненным нечасто, и это почти всегда было связано с чем-нибудь необычным.

С десяток секунд в трубке слышался только шорох. Затем:

— Что такое обледенение, знаем не только мы с вами. Знает и командарм. Но… два танка зашли в тыл морской пехоте. Орудий у нее нет. Под угрозой опорный пункт в районе Верхний Чоргунь. Если высоту не удержат, то возвращать ее после придется большой кровью. Очень большой, — сказал командарм!

— Понятно, — хрипловато ответил комэск.

— Вызовите добровольцев, Ион Гурьевич.

— Бесполезно, товарищ генерал. Все ребята…

— Ну да, знаю, знаю. Тогда возьмите карту. На восточном склоне высоты…

Комэск обвел кружком небольшой участок на крупномасштабной карте, сказал в трубку: «Есть», рассеянно оглядел всех, вышел. Спустя минуту на поле затрещал мотор.

— Пошел сам на разведку погоды, — вполголоса пояснил кто-то.

— Продержится минут пять…

— До Чоргуня около десяти…

Все, не сговариваясь, вышли на поле. Время едва подходило к полудню, но казалось, что уже вечер. Мокрая ледяная пыль залепляла глаза, струями растекалась по лицам.

— Больше пяти не продержится…

— И то сядет на фюзеляж. Мог бы и поручить кому-то…

Машина комэска взлетела, пошла над самой землей, цепляясь за облачность. Летчики примолкли. Каждый представлял чуть не зримо: вот на передней кромке крыла появился опасный блеск, пополз языками назад… На козырьке кабины волнистый нарост… Контуры самолета безобразно искажаются, до миллиметра рассчитанные, испытанные в аэродинамических лабораториях формы уродуются, машина теряет устойчивость, обледеневают рули… Выход один — садиться, пока самолет еще сколько-то подчиняется воле пилота, не упуская последних, спасительных секунд, не выбирая площадки, на брюхо…

— Идет! Семь минут…

— Еще три до посадки…

— Если сядет…

— Он сядет. Точненько рассчитал…

— Так семь минут — только до танков…

— До танков — и главное!

— Главное — до…

Комэск продержался пятнадцать минут. Сел на пределе, заметно ковыляя. Спрыгнул с крыла, стащил шлем, отер пот. Посмотрел на часы, пошел к летчикам. Те невольно разобрались в шеренгу.

— Пятнадцать минут, — сказал, подойдя. — Семь туда, семь обратно. Минута над целью. Маловато, конечно, но… Генерал сказал — добровольцев. Знаю, знаю! Полетит Москаленко. Ведомого выбери сам, Георгий.

Георгий вышел из строя, кивнул Ивану Кириченко. Чесноков передал им свой планшет.

— Как только выйдете к своим, садитесь, не тяните!

Пара взлетела, на бреющем скрылась из виду. Комэск и летчики остались стоять на поле. Молчали, то и дело взглядывали на часы. Время, казалось, остановилось…

…Георгий с Иваном на полном газу проскочили мимо немецких окопов, ведя огонь из всех стволов, загоняя в щели вражеских пулеметчиков и пехоту. Верхний Чоргунь, высота… Из траншеи взлетают вверх бескозырки, шапки. В изморосной дымке — еще высота, поменьше. Вон они, гады! Хищно высовывая стволы, прячутся на обратном склоне. Между ними сто метров. Не меняя высоты, рискуя задеть фюзеляжем башню, Георгий устремляется на один танк, Иван на другой…

…Из двери землянки высовывается телефонист:

— Товарищ майор, генерал…

Чесноков впрыгивает в землянку, хватает трубку.

— Спасибо, майор! Сожгли танки ваши ребята! Всадили эрэсы прямо в броню, только что позвонил командир бригады. Просит передать благодарность… — Голос в трубке на секунду замолкает. — Не слышно, не летят?

Майор высовывается наружу, вслушивается. Смотрит на часы. Семнадцатая минута…

— Я доложу, товарищ генерал… Минутку! За дверью мертвая тишина, затем крики:

— Летят! Летят, товарищ майор!..

— Доложу! — кричит в трубку майор и выскакивает наверх.

Здесь снова тишина. Все прислушиваются — оба? Появляется один. Затем второй. У Москаленко не выпущено шасси. Ковыляет? Нет, дает сигнал ведомому: "Садись. Ухожу на второй круг".

— Вот человек! Завел на посадку Ивана, а сам…

— А как иначе!

Выжимая из мотора все, что возможно, Москаленко ушел обратно в серую муть. Кириченко сел на шасси. Отрулив с полосы, выскочил, поднял голову к небу…

Самолет появился, все закричали ура — под фюзеляжем видны были выпущенные колеса. Комэск впрыгнул в кабину полуторки-стартера, понесся в конец полосы. Когда подъехал, Георгий уже стоял под обледенелым крылом машины.

— Задание выполнено, товарищ майор!

— Знаю, знаю! Спасибо тебе! От эскадрильи, от моряков… От всего Севастополя, брат, спасибо!

В январе сорок второго года на «чайках» установили радиостанции. Это было неоценимым подарком. Особенно в зимние месяцы, в приморской зоне, где хорошая видимость — тоже редчайший подарок.

В один из этих дней звено Москаленко прикрывало боевые порядки пехоты. Появилось одиннадцать пикировщиков Ю-87. Шли намного ниже.

— Пропустим, — передал Георгий ведомым, явно наслаждаясь возможностью управлять боем. — Пора! — подал следующую команду. — Заходим с хвоста.

Выбрали цели, спикировали. Москаленко зашел в хвост одному из «юнкерсов» и первой же очередью вогнал его в землю. Кириченко поджег второго. Снова набрали высоту. Немцы, освобождаясь от груза, повернули на северо-запад.

— Берите в клещи крайнего! — приказал Георгий ведомым. — Я атакую переднего.

Выполнив переворот, Кириченко и Тюленин зажали гитлеровца с обеих сторон, приблизились. Пулеметы заработали одновременно. Бомбардировщик загорелся, потянул хвост к земле. Москаленко длинной очередью прошил ушедший вперед «юнкерс».

Юркие, маневренные «чайки» атаковали врага со всех сторон. Уже несколько фашистских машин догорало на земле. Москаленко догнал и сбил еще одного…

Кончились боеприпасы, стрелки бензиномеров приблизились к нулю.

— Домой! — скомандовал Москаленко. — Молодцы, ребята!

— Ты, командир, молодец!

На аэродроме Иван Григорьевич обнял Георгия.

— Ну как, можно бить врага и на «чайке»?

— Для Севастополя самая подходящая машина, товарищ комиссар! Теперь, когда у нас рации, можем потягаться и с «мессерами»…

Ждать долго не пришлось.

В середине февраля в порт вошел большой танкер, стал в Северной бухте, чтобы перекачать в береговые емкости доставленное горючее. Звено Москаленко вылетело на его прикрытие.

Держались с таким расчетом, чтобы перехватить противника на подходе.

— Впереди по курсу, — доложил Тюленин. — Видишь, командир?

— Вижу!

Двенадцать Ю-87, над ними «мессершмитты». Доложил на землю. Через несколько минут услышал голос своего друга Михаила Кологривова:

— Жора, держись, иду на помощь!

Главным было не дать «юнкерсам» прицельно сбросить бомбы. Москаленко развернулся на них. Четверка «мессеров» бросилась на него. Тюленин ловким маневром сумел зайти им в хвост, гитлеровцы отвернули. Георгий с Иваном стремительно зашли на «юнкерсы», расчленили их строй. Подошел Кологривов, сменил Тюленина у «мессеров». Все звено Москаленко атаковало бомбардировщики. Те начали сбрасывать бомбы, не успев лечь на боевой курс. Москаленко поймал одного в перекрестие, сбил. Кириченко сбил второго. Затем все вернулись к Кологривову, помогли его звену обратить в бегство «мессеры». Освободившись, звено Кологривова догнало «юнкерсы» и тоже увеличило свой боевой счет на два сбитых самолета…

На аэродроме летчиков встретил командующий ВВС Черноморского флота генерал-майор авиации Николай Алексеевич Остряков. Поздравил, расцеловал их. А молодому истребителю Шелякину, сбившему в этот день Ю-88, прорвавшийся к Севастополю, подарил свой именной пистолет.

К вечеру в эскадрилье появился боевой листок:

"Авиаторы! Бейте врага так, как его сокрушают летчики звеньев Георгия Москаленко и Михаила Кологривова. Сегодня от их метких очередей рухнули на землю четыре Ю-87!"

И вновь — наземные цели.

В один из ярких, солнечных дней начала марта Георгий с Иваном вылетели на разведку шоссе Симферополь — Севастополь. Обнаружили автоколонну. Впереди бензовоз буксировал крытую штабную машину. Развернулись, спикировали на него. Пылающий бензин хлынул на шоссе, обе машины загорелись. Колонне свернуть некуда: справа гора, слева обрыв. Летчики раз за разом заходили на цель. Через четверть часа все было кончено. Реактивные снаряды и пулеметные ливни превратили технику врага в сплошное дымящееся крошево, по сторонам валялись десятки трупов…

Вместе с мастерством росла и отвага, обдуманная, точно рассчитанная дерзость.

Как-то в воздухе Москаленко заметил, что два «мессершмитта» атакуют тройку возвращающихся с бомбежки пикировщиков Пе-2. В баках его машины почти не оставалось горючего, в пулеметных лентах — ни одного патрона. И тем не менее он бросился в лобовую. Нервы у гитлеровцев не выдержали, они отвернули, удрали. Вечером с аэродрома Херсонесский маяк позвонил известный в Севастополе летчик Иван Корзунов, горячо поблагодарил за выручку…

Запомнился Георгию один из весенних дней накануне третьего, последнего наступления вражеских войск на осажденный Севастополь.

На аэродром приехал новый командующий ВВС ЧФ генерал-майор авиации Ермаченков — это было уже после гибели Николая Алексеевича Острякова.

Комэск капитан Спиров построил летчиков.

— Кто из них самый глазастый? — оглядев строй, спросил генерал.

Оказалось, под Севастополь, по приказу самого Гитлера, переброшены мощные осадные орудия — 600-миллиметровые «карлы».

Комэск бросил взгляд на Георгия. Тот кивнул, вышел из строя.

— Готов выполнить задание, товарищ генерал!

— Ваше мнение, комэск?

— На старшего лейтенанта Москаленко можно положиться. В разведке он самый зоркий.

Ведомым Георгий взял уже испытанного в таких делах лейтенанта Михаила Петрова.

Линию фронта пересекли на большой высоте, потом снизились до бреющего. Заданный район — Мекензиевы горы. Забили зенитки. Сманеврировав, зашли на поиск. Обшаривали заросли, ущелья, посадку вдоль железной дороги. Зенитный огонь то резко усиливался, то стихал вовсе. Может быть, ориентироваться по нему? Беспрерывно маневрируя, пошли под огнем. На одном из крутых разворотов Георгий заметил мгновенный острый блеск. Вернулся, присмотрелся.

— Где-то тут, — подтвердил и Петров. — Если это не зенитки…

После нескольких заходов убедились: два сверхмощных орудия. Расположены на отлогом склоне высоты, на опушке соснового леса.

Спустя час шестерка «илов», лидируемая двумя «чайками», устремилась к цели. Проход маршрута на бреющем был излюбленным приемом Георгия. Лишь перед опушкой леса «чайки» свечой взмыли вверх. Штурмовики тоже набрали высоту, положили бомбы с пикирования, по указанным разведчиками ориентирам.

Ураганный огонь зениток не помешал сделать еще несколько заходов. Цель была полностью демаскирована и поражена. Больше с этой позиции «карлы» огня не вели.

Генерал Ермаченков, учтя прежние боевые заслуги старшего лейтенанта Москаленко, приказал представить его к званию Героя Советского Союза. Остальные летчики, участвовавшие в уничтожении сверхмощной батареи, были награждены орденами.

30 июня 1942 года эскадрилье было приказано эвакуироваться на Кавказское побережье. Ночью прилетел транспортный самолет. Гвардейцы в молчании попрощались с дымящимся в зареве Севастополем, поклялись вернуться в него с победой…

На Кавказе их ждала радость: 6-й гвардейский истребительный авиаполк вооружался новыми самолетами Як-1 и ЛаГГ-3.

Москаленко одним из первых овладел «яком», учил летать на нем подчиненных. Он уже был комэском: заменил на этой должности своего лучшего друга Николая Спирова, погибшего в одном из последних воздушных боев над Севастополем. В марте сорок третьего года гвардейцы перелетели на передовой аэродром, оборудованный под Геленджиком, в пятнадцати километрах от линии фронта.

В небе Тамани, Новороссийска эскадрилья Героя Советского Союза гвардии капитана Москаленко стала грозой для фашистских бомбардировщиков и истребителей. В одном из первых же воздушных боев, прикрывая штурмовой удар «илов», группа «яков», ведомая комэском, уничтожила один бомбардировщик и два «мессера»…

Семь месяцев эскадрилья не выходила из боев. Георгий стал не только искусным воздушным бойцом, но и опытным тактиком. Умение правильно построить бой, разумно распределить силы, без колебаний отказаться от принятого плана, если представились лучшие возможности, — эти качества теперь ценились им больше всего. А способность моментально принимать решение отличала его и раньше.

Как-то в середине ноября сорок третьего года он вылетел во главе группы на прикрытие действий штурмовиков: «илы» должны были атаковать вражеские танки, прорвавшиеся в глубь обороны десантников под Эльтигеном. Москаленко поднял в воздух свои «яки» заранее, набрал высоту и барражировал в стороне от плацдарма. Появились штурмовики. И тут же, конечно, «мессеры». Георгий хладнокровно выждал, когда они перестроились для атаки на «илы», и молниеносно ударил сверху. Немцы сразу недосчитались трех машин…

"Надо так овладеть своим мастерством, чтобы уверенно бить врага при любых условиях", — внушал комэск подчиненным.

И на деле показывал, что это возможно.

В боях над Эльтигеном и Керчью летчики эскадрильи показывали образцы умения и отваги и заслужили любовь героических защитников крымских плацдармов.

И лучшим из них был комэск.

Как-то вылетели опять со штурмовиками. Появилась шестерка «мессеров». Гитлеровцы шли смело, прямо на группу «илов», и это насторожило Георгия. "Всем оставаться в строю!" — передал он ведомым и один вышел навстречу. Застучали пушки, затрещали пулеметные очереди. Гитлеровцы предпринимали атаку за атакой, одинокий ястребок искусными маневрами уходил от огня и сам дерзко заходил в хвост пытавшимся выйти из боя «мессерам». А в это время штурмовики под надежным прикрытием остальных «яков» хладнокровно громили большую автоколонну противника, направлявшуюся к Керчи. Когда немцы, наконец, решились оторваться от Москаленко, один из них запылал и рухнул от его меткой очереди. Остальные поняли, что опоздали: колонна была разгромлена, штурмовики уходили к проливу…

И еще одна слякотная, штормовая, заполненная не столько полетами, сколько их ожиданиями зима…

И долгожданная, радостная весна — наступление, освобождение Крыма…

Пятьсот девятнадцать боевых вылетов, сто тридцать воздушных боев. Обо всех не расскажешь…

— Ну, а все-таки, как ты "погиб"? — спрашиваю, когда, наконец, выдается обещанная нами друг другу встреча.

Георгий смеется.

— Лучше спроси, как воскрес! Все-таки веселее. Задумывается, по давней привычке приглаживает то, что осталось от досаждавшей когда-то своей непокорностью шевелюры. Конечно, это уже не тот стройный и смелый летчик с плаката или из кинокадра, однако и стариком назвать еще не повернется язык.

— С кем из нас не бывало! Или, скажем, быть не могло…

Это и был его последний, пятьсот девятнадцатый боевой вылет. Гитлеровцев уже разгромили в Крыму, изгнали из Севастополя, недобитые остатки их отошли на Херсонес, закрепились на заранее подготовленном "аварийном рубеже", на старом Турецком валу. Из последних сил удерживаясь на нем, пытались морем спасти, что возможно. Задачей черноморской авиации было не выпустить отсюда ни одной вражеской посудины.

Рано утром 11 мая сорок четвертого года эскадрилья Москаленко вылетела на прикрытие двенадцати Ил-2, идущих под командой прославленного летчика-штурмовика Георгия Попова. «Илам» предстояло нанести удар по вражескому конвою, состоящему из двух транспортов, двух быстроходных десантных барж и двух сторожевых катеров, груженных войсками и техникой.

Москаленко вел «яки» рассредоточенно, зигзагообразным полетом. Сам со своим ведомым Александром Ивановым, по обыкновению, летел несколько выше боевого порядка: так было удобнее наблюдать за действиями штурмовиков и своих подчиненных, руководить ими, в случае чего прийти кому-нибудь на помощь.

Вышли на Херсонес. Попов дал команду, его группа разделилась на три четверки, с ходу устремилась на корабли. Зенитный огонь опоздал, удар оказался снайперским: на обоих транспортах вспыхнули пожары.

Вторую атаку штурмовики выполняли с «горки», под сильным огнем. Гитлеровцы метались по палубам, их косили пушечно-пулеметные трассы, эрэсы били в борта кораблей…

Истребителей противника в небе не было, «яки» тоже присоединились к штурмовке.

Израсходовав боезапас, «илы» отошли от разгромленного конвоя, стали собираться в строй. Москаленко, как делал и прежде, поручил их сопровождение на аэродром своему заместителю капитану Борису Маслову, а сам в паре с ведомым остался на "свободной охоте". Нашел деревянный тральщик, уничтожил на нем «эрликон», проштурмовал палубу, основательно продырявил корпус. Больше боеприпасов не было, передал Иванову: "Идем домой!"

И в этот момент вызвали с земли: "Посмотрите, потонул ли транспорт у южного берега Херсонеса".

Развернулся, обходя уцелевшие корабли охранения, нашел нужную цель. "Транспорт гореть перестал, лежит с большим креном. Люди вокруг плавают, на чем попало. Еще приказания есть?" Спросил так, для порядка: стрелка бензиномера угрожающе подползала к нулю. Решил на повышенной скорости пересечь Херсонес, оставив под правым крылом мыс Фиолент, слева — Севастополь.

Но как только зашел на сушу, снизу взметнулся целый фейерверк — трассы «эрликонов», пулеметные струи… Свечой взмыл вверх, но было поздно. Удар в правое крыло, взрыв. Самолет перевернуло вверх колесами. Чувствуя ожоги на руках и лице, открыл колпак, вывалился из кабины. Когда раскрыл парашют, десятки огненных жал потянулись с земли, сходясь у купола…

Натянул пучок строп, стал скользить. Приземлился, освободился от парашюта, пополз. Вокруг рвутся снаряды, жужжат осколки. Близкий разрыв, удар, левая рука онемела, повисла, как плеть. Порванный рукав моментально набух кровью…

Плохо соображая, вскочил, побежал. Огонь прекратился. Значит, побежал в сторону немцев. Увидел воронку, упал в нее. Снова огонь. Воронка мала и мелка. Еще ранение, еще… Уже, кажется, четыре. Прильнув ухом к земле, истекая кровью, слушал немецкий говор, стрельбу…

Потом разрывы у немцев. Наши артиллеристы открыли беглый огонь, чтоб его выручить. Вскочить, сделать перебежку? Но сил уже нет, сознание мутится. Запомнил, что прикрыл голову пистолетом…

Потом стемнело, стрельба прекратилась. Несколько раз пытался выбраться из воронки, но тут же терял сознание. Очнулся от приближающихся шагов. Вытянул навстречу руку с пистолетом, но услышал: "Свой, свой! Жив, летчик? Минутку обожди, сползаю за твоим парашютом, пригодится, не вам, так нам…"

— Окончательно я пришел в сознание только на третьи сутки, — продолжил рассказ Георгий. — В каком-то маленьком госпитале, в селе Эскели. Там был всего один хирург, майор Левин, до сих пор помню… Выходил, спас. Жаль, никогда не пришлось с ним больше встретиться…

— Ну, а с наградой?

— Так в том-то и суть. Ничего же не знали однополчане. Шесть дней искали подряд. Ездили всюду, расспрашивали бойцов… Наконец записали в погибшие, решили, упал в море. Только жена не могла поверить. Тут же была, медсестрой в Саки. Упросила майора Авдеева, командира полка, еще послать кого-нибудь на поиски. Бои уже кончились, вызвался техник мой Коля Гуринов. Объехал все госпитали, медпункты, набрел, наконец, и на Эскели. Неделю проездил, все не сдавался. И вот нашел. Сообщил в полк, подобрал площадку для посадки. Дня через два прилетел санитарный самолет, и верный друг перевез меня в Саки. Полгода пролечился в Сочи, затем вернулся в свой родной 6-й гвардейский, дважды Краснознаменный Севастопольский. Тут и узнал, что награжден… посмертно. Тем более было приятно живым его получить. Дороже всех мне этот орден! «Посмертный» друзья переделали в «бессмертный». "Двух смертей не бывает, мол, Жора!" Ну вот и живу…

Как он жил после, я тоже знал. Летал, учил летать…

Много прекрасных летчиков подготовил Георгий Васильевич Москаленко для авиации ВМФ.

Сегодня в небе над морями уже ученики его учеников.

Меняются люди, меняются самолеты. Но главное остается. Передается от сердца к сердцу. Любовь к родному небу, к родному краю, к родной земле. И постоянная готовность, не щадя своей жизни, защитить их от любого врага.

 

К строкам летной книжки

Это книжка моего земляка и давнего друга — Героя Советского Союза полковника Александра Дмитриевича Карпова. Она у него до сих пор сохранилась, хоть и несет на себе следы лет — четырех военных и сорока послевоенных. Цифры неравные, но неизвестно, которая больше. Хоть и по тем же следам судя.

С Сашей мы вместе учились и в Пятигорском аэроклубе, и в Ейском училище, вместе и воевали, в одном небе над Черным морем. В воздухе, наверняка, и встречались, друг друга не узнавая и разлетаясь: у каждого свои дела. Теперь вместе живем в одном городе, в Ленинграде. И тоже встречаемся редко и походя, хоть вообще-то и было б что вспомнить. Дела, дела…

Служил он в 30-м разведывательном полку, который нам чаще других поставлял разведданные. Однако летал не на бомбардировщике А-20, способном в течение многих часов бороздить пространства, а в эскадрилье, что между своими именовалась то истребительной, то ближней, а в документах и вовсе двузначно истребительной эскадрильей ближней разведки, кажется, так. Отсюда ее и задачи…

Не будем перечислять. Лучше полистаем страницы книжки. Не выбирая почти, наугад.

Оговоримся еще перед этим. Младший лейтенант Карпов до фронта освоил ЛаГГ-3 и Як-1. Здесь же пришлось пересесть на заокеанский «киттихаук», не только кой в чем уступавший им как истребитель, но и вдобавок отягощенный оборудованием для аэрофотосъемки.

Со съемки приходится и начать.

"26 июня 1943 года. Полет на прикрытие транспорта. Воздушный бой".

Памятная запись. Не из-за сбитого «юнкерса» только. В тот вечер младший лейтенант Карпов впервые вылетел на задание в должности командира звена. Вылетел, чувствуя в душе неудобство: почему, в самом деле, назначен он, а не Алеша Гавриш, не Коля Крайний, отличные летчики, его земляки и друзья? Вместе с тем и, конечно, гордость, необходимость доверие оправдать.

С рассвета звенья эскадрильи поочередно сопровождали наш транспорт, идущий в составе конвоя в порт Туапсе. Все пока обходилось благополучно.

Вот и в этот, четвертый свой вылет Саша быстро нашел конвой, подал команду ведомым разобраться по секторам. Выбрал себе наиболее вероятный — на запад. Сумерки уже сгущались, когда принял с земли предупреждение: в вашу сторону направляется группа бомбардировщиков противника. "Усилить наблюдение, приготовиться к бою!" — передал подчиненным. Усилил и приготовился сам.

Видимость ухудшалась с каждой минутой, со светлой, западной стороны, как назло, наплывала густая дымка. Решил набрать высоту, откуда закат хоть виден. Виден-то виден, но "юнкерсы"- две девятки — успели уже миновать горизонт. Выскочили из дымки. Пока передавал о них на землю — новая его обязанность, первый нацелился клюнуть в пике. "Матушки, ведь упустишь!" — сам себе ужаснулся Саша. Камнем метнулся сверху, ударил из пулеметов. Пучок трасс промелькнул перед клюнувшим носом, фриц оказался послушным, быстренько выровнялся, с разворотом исчез во тьме.

Появился второй — ничего не понял. Этому Саша врезал уже прицельно, из всех шести пулеметов сразу. «Лапотник» вспыхнул, потянул черный хвост к закату. На густо-синей поверхности моря стали вспухать белесые фурункулы — не выдержали враги. Обе потрепанные девятки принялись сбрасывать бомбы куда попало: ребятки работают тоже, не спят. Вспомнив о них, сам себя одернул: нельзя увлекаться преследованием…

— Объекта не оставлять!

Немцев за горизонт проводили крупнокалиберные зенитки конвоя…

На другой день в полк пришел приказ. Командующий Черноморским флотом объявлял благодарность всем летчикам звена, а их командира младшего лейтенанта Карпова ставил в пример особо.

"6 августа 1943 года. Ведение воздушной разведки на морских коммуникациях Анапа — Керчь".

Ну вот, и разведка. Полезнейшая работа. Карпов, как истребитель, вначале не очень ее уважал. Умом понимал ее важность, а сердцем… Сердцем нацелен был с первых полетов — на беспощадный воздушный бой! А обнаруживать цели для дяди…

Постепенно вошел во вкус. Немалую роль в этом деле сыграло расположение аэродрома — близ Геленджика, в пятнадцати километрах от знаменитой Малой земли. Когда ветер дул с той стороны, так не только артиллерийская канонада, а даже и пулеметные очереди по воде доносились, все напряжение боя испытывалось душой.

Из Керчи и Феодосии на Анапу шныряли БДБ — быстроходные десантные баржи. Днем и ночью шныряли. Подвозили подкрепления гитлеровским войскам, остервенело атаковавшим плацдарм.

Вовремя их обнаружить, навести на них наши ударные группы — значило оказать непосредственную помощь героям-десантникам.

В тот день погода выдалась, лучше не надо. Буквально не надо, у разведчиков пожелания к ней свои. Цель обнаружить — одна забота, другая — не обнаружить себя. Своих намерений, по крайней мере. Тем более с этими БДБ. Юркие, гадины, как букашки. Сменят курс — и ищи их опять свищи. Решили побольше набрать высоту, пройти сторонкой. По своим будто, их не касающимся делам. Ну и пораньше их обнаружить, пересчитать, не спугнув.

Так вроде и получилось. У мыса Железный Рог Саша первым увидел на воде белые полоски. Передал Гавришу, тот подтвердил. Осторожно приблизились, пересчитали «букашек» (длина сорок семь метров, ширина восемь, вооружение шесть «эрликонов», маневренность — сказано, как у древесных клопов). Сообщили на ВПУ — временный пункт управления ВВС флота. И, по возможности, прошли стороной.

Через час на аэродроме узнали: «илы» 8-го гвардейского штурмового полка три БДБ потопили, две подожгли эрэсами…

Такая работа. Весь август и весь сентябрь. По два, по три вылета в день, по десять, по сорок обнаруженных плавединиц ежедневно.

Зачастую задание само собой «наращивалось» воздушным боем, штурмовкой малых судов. Но по сравнению с главным это казалось лишь эпизодом. Главное не допустить врага к Малой земле…

И вдруг такая запись: "Поиск и уничтожение торпедных катеров". Вот уж задача так задача! То есть вторая-то ее часть. Истребитель против торпедного катера? Было, оказывается, и такое.

Вражеские катера совершали набеги на наши транспорты и корабли в малозащищенных местах между Новороссийском и Туапсе. Командование флотом чего ни предпринимало против ночных налетчиков. Дошла очередь и до разведчиков-истребителей. Сами отыщут, мол, сами и истребят…

29 августа в два часа ночи третью эскадрилью подняли по тревоге:

— Четверке капитана Богданова взлет через тридцать минут. Ей на смену в десятиминутную готовность заступить четверке капитана Марченко…

— Чем же их уничтожать? — раздались нерешительные вопросы.

— Пулеметным огнем! — решительно ответил комэск. А что еще мог он ответить?

— Надо бить по моторам, они в корме… — начали появляться соображения.

— А в носовой бензобаки…

— Там дело покажет…

Последнее, кажется, было вернее всего. Взлетели. Чтобы удерживать строй, держали включенными аэронавигационные огни. Потом стало чуть посветлее. Через час обнаружили три белесые полосы: катера двигались в сомкнутом пеленге в направлении на Феодосию.

— Атакуем одновременно! — подал команду Богданов.

Гитлеровские моряки были бдительны. Тут же рассредоточились, стали перестраиваться.

— Всем на головной!

Карпов заходил третьим. Заметил, что противник сосредоточивает огонь всех трех катеров по пикирующей впереди паре, передал своему ведомому:

— Атакуй крайний справа! Одновременно со мной! Сам зашел на головной. "Попробуем в носовую…" Спикировал до предела, прицелился, выпустил длинную очередь из всех пулеметов. Взрыв! От радости чуть не воткнулся в воду, вырвал машину метрах в пяти от нее. Вот бы доставил фрицам радость…

Вторая атака. Вместе с ведомым, по одной цели. Катер, приняв в себя трассы, резко замедлил ход. Хитрость, уловка? Сейчас проверим…

Но прозвучала команда "Домой!" На бензиномере, и правда, едва-едва на обратный…

— Значит, можно бить торпедные катера из пулеметов? — спросил на аэродроме комэск.

— Может, случайность… надо проверить, — повторял смущенный бурными поздравлениями Александр.

Проверить довелось только в мае будущего года, вблизи Севастополя. Карпов и его ведомый дважды, друг за другом, атаковали одну и ту же цель. На вражеском торпедном катере произошел взрыв, и он затонул на глазах у летчиков…

…Приближались бои за освобождение Новороссийска, Таманского полуострова. Очередная запись в летной книжке Карпова: "Прикрытие торпедных катеров".

Задание было обычным: найти наши катера, возвращавшиеся с ночного торпедного удара по вражеским кораблям в порту Анапа и сопроводить их до Геленджикской бухты.

Вылетели парой: ведущий — замкомэск капитан Иван Марченко, ведомый Карпов. В предрассветных сумерках не без труда отыскали катера по бурунам за кормой. Отсигналили огнями "Я — свой самолет", приступили к барражированию. На горизонте уже начали вырисовываться вершины гор, в море держалась темнота. Усилили внимание: излюбленный гитлеровцами час для нападения на наши плавсредства. Бдительность себя оправдала: спустя четверть часа Александр различил на фоне посветлевших облаков две размазанные черные точки.

— Вижу, — отозвался опытный Марченко. — Атакуем одновременно на встречных курсах. Бей правого!

Разошлись в стороны, стали набирать высоту. Александр досадовал, что не может определить тип неизвестного самолета: за ним снова встала темнота. Наконец различил — двухмоторный, двухкилевой. Выходит, Ме-110. А вдруг наш Пе-2? Минута колебания едва не стала дорого, враг скользнул в пике…

Александр с двойной скоростью спикировал наперерез, готовый подставить себя под бомбы. Пучок трасс и опасность внезапного столкновения заставили фашиста выровняться. "Не успел сбросить? А где второй?" — лихорадочно соображал Карпов, забыв, что несется на огромной скорости. Когда рванул ручку на себя, из глаз буквально посыпались искры. Преодолевая огромную тяжесть в руке, потянулся к рычагу, чтобы увеличить тягу мотора, и с ужасом почувствовал, что вот-вот потеряет сознание. "Ну… ну, еще… немного… — командовал себе вслух. — Та-ак… теперь отжимай ручку…" Горизонт под углом уходил под крыло. "Сорвусь в штопор!" Двинул сектор газа до предела, самолет нехотя выровнялся…

Выдохнул из груди воздух, огляделся. Должно быть, прошло всего несколько секунд, вон он, фашист, уходит на форсаже. В наушниках — перекличка Марченко с ведущим пары, пришедшей на смену.

— Иван, разреши догнать фрица! Из-за него чуть не сковырнулся…

— Давай! Не забывай о горючем, — напомнил друг.

— Ну, держись, гад! — Это уже относилось к фашисту.

Догнать его было нелегко, скорость у «китти» совсем ненамного больше. Александр пожертвовал секундами, набрал высоту, пока фриц не подозревает о готовящейся погоне. Потом дал полный газ. Дистанция быстро сократилась, затем почти заморозилась. Штурман вражеской машины давал летчику довороты — держал преследователя в прицеле. Карпов повторял маневры, в свою очередь держа в прицеле его…

Небо на высоте уже было прозрачным, противники, зорко следя друг за другом, на предельных скоростях неслись на запад. "Эдак он меня на свой аэродром приведет", — с усмешкой подумал Карпов, сверяясь с бензиномером.

Но вот наступил момент, когда все решал огонь. Александр угадал его первым. Трасса крупнокалиберных прошла сквозь серое тело «мессера», левый мотор его задымил. Карпов чуть отвернул, и шнуры встречных трасс остались слева. Снова поймал врага в прицел, уверенно выпустил длинную очередь из всех стволов. «Мессер» круто скользнул вниз, пытаясь сбить пламя. Карпов спикировал за ним, но это уже было излишним. Самолет с черно-белыми крестами черкнул фюзеляжем воду, подпрыгнул, проглиссировал несколько метров и стал погружаться.

— Ур-ра! — вслух закричал Карпов, закладывая над ним круг.

Через минуту на месте «мессера» стояли, как поплавки, на спасательных поясах два гитлеровца.

Спустя полтора часа Александр вернулся, приведя с собой катер соседнего отряда. На борт был поднят только штурман сбитой машины, летчик умер от ранений…

После освобождения Новороссийска эскадрилья перебазировалась на еще не остывшую от боев землю Мысхако. Отсюда она продолжала вести неустанное наблюдение за передвижением вражеских плавсредств, наводила на них наши штурмовики и бомбардировщики.

"8 октября 1943 года. Воздушная разведка портов и коммуникаций".

Пара разведчиков вылетела ранним утром. Ведущий Богданов, ведомый Карпов. Константин Богданов был самым старшим по возрасту летчиком в эскадрилье, в прошлом инструктор аэроклуба, опытный, смелый пилот и умелый воздушный боец.

В небе висела белесая дымка, с восходом видимость улучшилась, и на очередном галсе Карпов разглядел впереди себя силуэт самолета, показавшегося огромным. Сердце старого истребителя дрогнуло от охотничьего азарта: «Гамбург-140»! Этой птицы еще не было на счету ни у кого в эскадрилье.

— Заходим с двух сторон, атакуем одновременно! — передал свое решение Богданов.

— Понял, захожу слева!

Для экипажа «Гамбурга» атака оказалась неожиданной, огня он открыть не успел. Оба пучка трасс истребителей потонули в его фюзеляже. Александр был много наслышан о неуязвимости и неприступности этого гидросамолета, приготовился ко второму заходу. Но «Гамбург» неуклюже накренился на крыло, «посыпался» и врезался в воду, как самый обыкновенный «сухопутчик». Должно быть, как и в случае с Ме-110, одна из очередей поразила пилота…

Только накануне командир полка подполковник Христофор Александрович Рождественский вручал младшему лейтенанту Карпову орден Красного Знамени. Вечером, после разбора полетов, он снова пожимал руку молодого летчика, благодаря его за успешно проведенную разведку и уничтожение самолета противника…

…Запись от 15 ноября 1943 года выглядит в книжке буднично:

"Воздушная разведка и аэрофотосъемка порта Камыш-Бурун в Керченском проливе".

Началось в самом деле с разведки. На задание вылетел по тревоге, один: у ведомого на взлете забарахлил мотор. Пришел в назначенный район, с ходу произвел съемку, передал по радио данные визуального наблюдения. Просто, быстро и хорошо.

Однако не тут-то было. Через две-три минуты с земли поступило приказание: "Проверьте данные".

Развернулся обратно на Камыш-Бурун, зашел на порт уже под огнем зениток. Снизился для верности на тысячу метров, пронесся над целью, подтвердил переданные сведения. "Радист, черт, наверно, напутал", — объяснил себе необычную придирчивость начальства.

Однако в наушниках снова, как гром:

— Проверьте еще раз!

Черт знает что! Больше ста боевых вылетов, награды, благодарности… Но приказ есть приказ.

Снизился еще, до двух с половиной, — как раз то, что нужно для зениток, прошел, чуть не руками ощупывая каждую из двенадцати БДБ, стоящих у причала. Для полной проверки, а больше со злости, спикировал, прошелся очередью из пулеметов. Ну? Не они?

Дымные гирлянды «эрликонов» мгновенно опутали машину зловещим серпантином. Вырвался, передал данные в третий раз. И лишь ожидая ответа, понял, что передал вхолостую. Рация отказала, в наушниках мертвая тишина…

Подвигал рычагом газа — не действует, мотор продолжает работать на полной мощности. Так и долетел до аэродрома. Посадку пришлось выполнять с выключением зажигания. Приземлился. Используя инерцию, стал заруливать на стоянку. И вдруг увидел, что нос машины круто задрался вверх…

Первым из капонира выскочил техник. Смотрит на Карпова и ничего не может сказать. Подбежали летчики, механики, мотористы…

— Ну и ну! Вот повезло, так повезло…

— В рубашке родился, Саша!..

Вылез, и сам удивился. Как только смог долететь? Еще и на полных оборотах…

В корпусе машины, сзади кабины, зияла огромная дырища, металл в этом месте переломился — очевидно, когда заруливал на стоянку…

В полной мере осознать свое «везение» не успел. Со стороны КП бежал замкомэск Марченко:

— Карпов! В «двадцатку», быстро! Поведешь «илы» на БДБ…

Час от часу не легче. Водить штурмовиков Александру не приходилось, а спрашивать, как это делается, ясно что некогда. Рации у истребителей и штурмовиков работают на разных частотах. Как дать знать, что ты лидер? Где идти на маршруте? Как указать цель? "Ладно, там дело покажет…"- вспомнил подходящую ко всем случаям жизни мудрость.

Штурмовики уже подходили к аэродрому. Взлетел, с ходу пристроился к ведущему. Тот показывает рукой:

"Вперед и выше!" Оторвался, набрал высоту, оглянулся — строй послушно следует за ним.

Подойдя к Камыш-Буруну, качнулся с крыла на крыло. Сигнал, всем известный: "Внимание!" У траверза порта развернулся — ведущий повторил маневр. Делать нечего, спикировал. За ним — «илы»…

Когда оглянулся, весь причал был накрыт густым облаком пыли и дыма. На месте стоянки БДБ — роща белых водяных столбов. Вот это работа! Выходящие из пикирования штурмовики выстраивались для новой атаки. Кажется, все как надо, житейская мудрость не подвела…

Набрал две тысячи метров, произвел фотосъемку результата. Визуально убедившись, что отряд вражеских кораблей разгромлен, догнал отходящую группу, просигналил ведущему: "Иду домой". Тот поднял в ответ большой палец, приложил руку к сердцу. Во как!

На земле узнал, чем были вызваны повторные запросы насчет обнаруженной цели. Оказалось, что баржи вошли в порт как раз перед его прилетом, а незадолго до этого разведчики засняли на их месте лишь несколько сейнеров…

Но и на этом не кончилось, такой выдался день. Едва Карпов закончил доклад о полете, к комэску подбежал адъютант:

— Сообщение с ВПУ: над Керчью сбит наш истребитель! Летчик держится на воде в проливе. Это младший лейтенант Крайний, товарищ капитан! Моряки выслали катер, но…

Александр поднял с земли парашют, вернулся к комэску.

— Товарищ капитан…

О дружбе Карпова и Крайнего комэск, конечно, помнил, но… третий полет, без передышки…

— Очень прошу…

Комэск колебался какие-то секунды.

— Ладно, — махнул рукой. — Беру на свою ответственность. А-а, какая там ответственность… Друг в беде! Машину проверить не забудь только…

Таманский полуостров был недавно освобожден от врага. Керченский еще занят. Ширина пролива в том месте, где ориентировочно приводнился Николай, около десяти километров. Немало! Одно дело знать квадрат на карте, другое найти его в море, где нет никаких ориентиров. Да и в квадрате, среди осенних бушующих волн, отыскать крохотную точку…

Пройдя Тамань, обогнал катер, спешащий в том же направлении. Снизился, покачал крыльями: "Скоро вернусь!"

Первый галс сделал вдоль своего побережья — ничего. Сдвинулся к середине пролива, вернулся — безрезультатно…

Волнение на море усиливалось, близился вечер. Всматривался до боли в глазах в будто застывшие полосы волн, вздрагивал от мысли, что может оставить здесь друга на ночь…

Галс за галсом, все ближе к вражескому берегу. Теперь нельзя забывать и про воздух. И все равно забывал. Хоть понимал, что связаться с «мессерами» сейчас значило потерять уже всякую надежду…

Когда в пестрой свинцово-белой глади внизу мелькнула оранжевая искорка, не поверил глазам, решил, что от усталости. Но она показалась вновь. Александр осторожно, как бы боясь спугнуть ее, развернулся, снизился до бреющего. Николай лежал в спасательной лодке на спине, махал рукой с зажатым в ней шлемом.

— Держись, дружище! — изо всех сил закричал Александр. — Сейчас приведу катер!

Опомнился, сделал круг, покачал крыльями. Сколько раз в этот день ему пришлось пользоваться этим универсальным сигналом…

Катер нашел быстро, подал тот же знак, на этот раз говорящий: "Следуй за мной!" Казалось бы, все сделано, можно расслабиться. Но получилось наоборот. Вдруг охватила тревога, почудилось, что моряки не торопятся, а к другу в любую минуту может подойти вражеский катер: гитлеровцы наверняка проследили, где приводнился сбитый летчик. Снизился, увидел мощный бурун за кормой спасателя, это несколько успокоило. Чтобы не исчезать из виду и не отрываться далеко вперед, делал «горки» по курсу, то круто взмывая, то опускаясь к самой воде.

Должно быть, эти маневры и привлекли внимание вражеских артиллерийских наблюдателей. С берега ударил залп, султаны воды поднялись на пути катера. Он замедлил ход и, показалось, начал разворачиваться. Неужели повернет обратно? Что делать, как дать знать морякам, что немцы их не видят, что залп случайный…

"Эх, не обидятся братишки!" Александр решился и выпустил очередь из всех стволов перед катером.

Такой сигнал был понят моментально. Через четверть часа основательно промокшего и продрогшего Николая благополучно подняли на борт…

Выручать из беды своего отчаянного друга Александру пришлось и еще раз, спустя примерно пять месяцев, уже при освобождении Крыма.

18 апреля сорок четвертого года, в разведывательном полете над вражескими кораблями, машина командира звена Николая Крайнего была сильно повреждена осколками зенитного снаряда. Мотор работал с перебоями, потом заклинился совсем. Николай возможно дальше отлетел от кораблей, искусно приводнился километрах в пятнадцати от мыса Тарханкут. Быстро вылез из кабины, соскользнул с плоскости, отплыл от тонущего самолета. Его ведомый Борис Крылов тщательно нанес место на карту и поспешил к своим. Кстати, и сам Крайний, планируя на воду, успел не только сообщить на аэродром, что подбит, но и кратко передать добытые разведданные.

— Карпов, у тебя уже есть опыт спасения своего земляка, — сказал капитан Новиков. — Как только сядет Крылов, уточни место и вылетай в паре с Гавришем. Катер выходит с мыса Тарханкут.

Море было спокойно, видимость отличная. Но и в этих условиях найти крохотную резиновую лодчонку — задача не из легких даже и для опытных воздушных разведчиков. Минут тридцать бороздили море впустую. И вдруг доклад Гавриша:

— Вижу «Гамбург», захожу в атаку! Помоги завалить каракатицу!

Каракатицей они прозвали Га-138 — огромный четырехмоторный, до зубов вооруженный гидросамолет. Это его «завалить». Ишь как просто! Но и характер друга был Александру известен: раз решил, не отстанет.

Алексей уже атаковал. Первые очереди не произвели на «Гамбург» никакого впечатления: продолжал лететь, как ни в чем не бывало, коротко отплевываясь из пушек и пулеметов. Попробуй подойди! Карпов представил себе лицо друга и чуть не расхохотался.

Однако в следующий момент не поверил своим глазам. «Гамбург» лежал на воде и горел. От него отходила большая шлюпка, в ней шестеро гитлеровцев…

— Саша! — услышал в наушниках еще хриплый от злости голос Гавриша. — У меня мотор… сильно трясет…

— Тяни домой! Пусть вышлют смену…

Оставшись один, продолжил поиск по курсу «Гамбурга»: вероятно, тот и летел, чтобы забрать сбитого советского летчика.

Так и оказалось.

Вернувшись к катеру, увидел, что моряки уже снимают со шлюпки экипаж каракатицы. Затем подняли на борт и Николая.

— Ну уж теперь-то тебя ни огонь, ни вода не возьмут! — поздравлял друга Карпов, когда они встретились вечером на аэродроме.

И в самом деле не взяли.

…Отдав многие годы жизни военной авиации, подполковник в отставке Николай Семенович Крайний перешел в гражданскую, где трудится и по сей день. Живет в Минводах, с нетерпением ждет каждой встречи со своим верным другом, дважды выручившим его из беды…

Вернемся, однако, к книжке.

…13 марта 1944 года. Это первый вылет из Северной Таврии, куда перебазировалась эскадрилья за месяц до начала решающего сражения за Крым. "Разведка по маршруту Очаков — Кабарга, Ярылчаг — Аккерман".

Марченко и Карпов. Небо безоблачно, внизу над водой полупрозрачная дымка. Карпов всматривается в нее, нажимает на кнопку передатчика, чтобы доложить ведущему: внизу самолет. Марченко опережает его: «Вижу».

До-24, в обиходе — «дора». Трехмоторный противолодочный гидросамолет. Используется и как разведчик. Сильное вооружение, бронезащита, живучесть. Поначалу даже легенды ходили о его неуязвимости…

Атака сверху затруднена: идет на высоте тридцать метров. Марченко снижается, бьет с той же высоты. За ним Карпов. Трассы не достигают цели — велика дистанция. Подойти сзади рискованно и бесполезно: мощная аэродинамическая струя огромной машины треплет легонький ястребок, как бабочку.

— Рискнем сверху! — предлагает Карпов. Марченко снова заходит первым. Зажигает у «дорнье» правый мотор. Карпов бьет по левому. Вражеский пилот пытается приводниться, но в момент касания самолет взрывается…

…Тот же день, тринадцатое, вторая половина. Карпов вылетает ведущим в паре с Крыловым. Опять «дора», на этот раз под облаками.

— Не ваша ли утренняя воскресла? — ехидничает Борис.

— Наши не воскресают!

Пошли в набор, нырнули в облака. Несколько секунд летели по приборам. Пробили облачность, пошли над ней по курсу "доры"- поймать момент, когда она проглянется в просвете.

— Вон она!

Карпов стремительно переводит машину в пике, бьет с двухсот метров из всех стволов сквозь полупрозрачную дымку. Вражеские стрелки открыть ответный огонь не успевают, «дорнье» задирает нос вверх. Уйти в облака? Карпов спешит с разворотом, чтобы успеть еще врезать…

Но «дора» вдруг неуклюже встает на хвост, «сыплется» с переворотом и через минуту взрывается на воде.

— Везет тебе, Саша, опять угодил прямо в летчика! — Это им на меня везет! Избавляю от «хендехоха»…

Апрель, май… Последние бои за Крым, за Севастополь…

13 апреля — разведка конвоев. Потом съемка аэродромов в Евпатории и Саки. В Саки несколько транспортников Ю-52. Готовится драпать начальство? Или вывозить что-то ценное?

— Вот бы врезать, а, Боря?

— Врежут, Саша, без нас! Каждому своя работа.

— Да, но и мы ведь живые люди…

Во второй половине дня снова разведка с Крыловым. Гидроаэродром в Донузлаве пуст, в Евпатории — пара Ю-88. В Саки тоже два транспортника, возле них бензозаправщики: сейчас улизнут…

Решение приходит моментально. Карпов чуть не вертикально устремляется на распластавшиеся на земле громадины. За ним, со свистом, Крылов. Внизу переполох, никакого сопротивления. Карпов не отпускал гашетку до тех пор, пока не увидел пробоины от собственных пуль на крыльях «юнкерса»…

— Живые же люди, — пояснил Борису, через силу отпаявшись от спинки сиденья и прогнав черноту из глаз. — Мы-то.

— А я уж подумал, ты на таран… Решил заработать орден посмертно…

На аэродроме их встретил полковой фотограф. Так и заснял вместе — в летном, в шлемофонах с поднятыми очками, с ремешками планшетов поверх регланов. "И с искрами из глаз", — неизменно добавлял Александр, показывая друзьям этот снимок…

…И снова разведка.

В один из апрельских дней Карпов обнаружил конвой в составе двадцати четырех кораблей. Одиннадцать из них тут же были уничтожены штурмовой, бомбардировочной и торпедоносной авиацией флота…

…И снова Ю-52. Пару свалили их в воздухе, как доложили потом, "между делом". В праздник как раз, 1 Мая, вылетели с Борисом в район Севастополя на разведку плавсредств. Один конвой обнаружили на траверзе Евпатории, передали, пошли дальше. Вдруг навстречу армада — десяток Ю-52 под прикрытием нескольких «фокке-вульфов». Александр, не раздумывая, взмыл в сторону солнца, развернулся на головной. Борис прикрыл его сзади. «Фоккеры» не успели опомниться, как первый «юнкерс», вращаясь винтом, поволок хвост книзу. Остальные раздвинулись в стороны, вокруг пары разведчиков образовался простор. Крылов развернулся, нагнал уползающий вправо «юнкерс», хлестнул по мотору и бензобакам. Проводил взглядом падающие в море обломки. Затем догнал Александра, и они спокойно продолжили «свою» работу…

Так воевал Александр Карпов в боях за освобождение Крыма, в последующих боях. Разведчик по летной своей специальности, об этом и записи прежде всего. А самолеты уничтожал "между делом". Как и другие морские, наземные цели…

Двести пятьдесят боевых вылетов — двести пятьдесят записей. Каждая — две строки. И неизвестно, которая стоила ему больше. Как и не видно по книжке, что больше — четыре те года или же вся остальная жизнь…

 

И еще один друг

С Колей Савельевым мы вместе встречали Новый год в родных Минводах 1941-й. Сразу после выпуска из училища, в новенькой летно-морской форме, с гордой скромностью принимая шумные поздравления школьных друзей, повзрослевших наших девчонок…

Николай, правда, с нами не учился — работал на пятигорском ремонтном заводе, с ним я сдружился в аэроклубе. Но парень живой, обаятельный, сразу для всех стал своим. Много было мечтаний в ту памятную ночь, много песен, веселья, счастливых признаний…

Потом вместе служили на Тихом, потом…

Раньше удалось вырваться на фронт мне, Коля прибыл на Черное море лишь в ноябре сорок третьего. Получил назначение в 30-й разведывательный, по пути заглянул в Геленджик. "Постараюсь догнать тебя", — улыбнулся на прощанье. Потом как-то в Скадовске увиделись на минутку. "Ну как, догоняешь?" "Стараюсь, Вася". Больше встречаться не довелось. Разве что, может быть, в небе…

В мае сорок четвертого, уже после освобождения Севастополя, на нашем аэродроме в Сокологорном приземлился известный на флоте разведчик капитан Александр Рожков. На вопрос о Николае ответил не сразу.

— Здорово воевал парень!

Оставалось спросить, как…

Христофору Александровичу Рождественскому он тоже понравился с первой встречи. Знаменитый командир воздушных разведчиков, прославившийся еще первыми полетами на Сулину, моментально разглядел в молодом лейтенанте не только талантливого летчика, но и надежного, неустрашимого человека, которому можно довериться, как самому себе. А у разведчиков, зачастую выполняющих задание в одиночку, это качество ценится больше всего.

…От крымских партизан поступило сообщение, что на Керченском полуострове приземлились «мессершмитты» эскадры «Удет» — отборного соединения гитлеровских «люфтваффе». Наши истребители, прикрывавшие десант северо-восточнее Керчи, уже имели с ними встречу. Бой был на редкость ожесточенным…

Христофор Александрович поправил очки, кивком подозвал Савельева и его штурмана к карте.

— Наши уже осмотрели аэродромы Керчь-2, Багерово, Владиславовка. Истребителей на них нет. Надо как следует обшарить южную оконечность полуострова и особенно район Марфовки. Полетите одни. Понимаю, что без прикрытия истребителей искать «мессеры», да еще из «Удета»… Но — погода. Все равно потерялись бы в воздухе…

Оторвавшись от земли, самолет сразу растаял в серой изморозной дымке. Курс на мыс Чауда, затем к озеру Тобечикское. Замысел прост: создать у противника впечатление, что они возвращаются домой после выполнения задания. Над Камыш-Буруном развернулись — начало поиска. Летя вдоль дороги, увидели колонну мотопехоты.

— Не стрелять! — предупредил Николай.

До Марфовки прошли на предельно малой высоте.

Сменили курс — раз, другой, третий… Фашисты кой-где открывали огонь, но — ничего похожего. Виртуозно владея машиной, Николай напряженно вглядывался в землю. До боли в глазах вглядывались штурман, стрелки. И вот — блеснуло. Сквозь дымку мелькнули характерные темные пятна. Разворот на них — обложили огнем зенитки…

Сделав вид, что напоролся нечаянно, Николай ушел на восток. Описал полукруг вне видимости, появился с противоположной стороны.

— Держись, ребята!

Гитлеровцы пристреливались, экипаж считал вражеские самолеты, фотографировал. Затем резкая смена курса, прорыв к морю, полет на бреющем, посадка с ходу.

— Нашел?

— Нашел, товарищ подполковник. Не менее тридцати «мессеров»!

— Молодец! Устал? После удара штурмовиков придется тебе же лететь на уточнение результата.

Похоже было, что новичок с первых дней становится для командира полка незаменимым.

…В январе сорок четвертого получил задачу сфотографировать сильно защищенные порты Киик-Атлама, Феодосия и прилегающие к ним бухты. С вечера перелетел в Анапу, к истребителям 11-го гвардейского.

— Действуй, прикроем! — пообещали прославленные асы Литвинчук и Снесарев.

В воздух ушли в восемь утра. Море штормило, по стеклу кабины скользили капли мороси. Над мысом видимость улучшилась, появились «мессеры». Ястребки моментально связали их боем, отвели в сторону, Савельев приступил к фотографированию. На третьем маршруте увидел еще пару — заходили в атаку с ходу. Скомандовал выключить фотоаппараты, развернулся навстречу. Заработали пулеметы. Трасса прошила левую плоскость, гитлеровцы оказались за хвостом. Но к ним уже спешил Литвинчук со своим ведомым…

Под ожесточенным огнем зениток прошли последний маршрут. Ястребки за это время срезали два «мессера». В тот же день по обнаруженному Савельевым скоплению вражеских торпедных катеров нанесли сокрушительный удар наши штурмовики…

Три года на Тихом не прошли для Николая даром. Стремительный рост боевого мастерства новичка вызывал изумление. О его дерзких, «нахальных» решениях разгорались споры даже среди бывалых разведчиков полка.

Как-то в марте произвел разведку плавсредств в северо-западной акватории Черного моря, сфотографировал порт Сулина. Решил еще и Одессу. Высота облачности доходила до пяти тысяч, видимость стопроцентная.

— Наверняка поймают "мессеры", — предупредил штурман.

— Стоит рискнуть.

— Как думаешь фотографировать?

— Порт — планово, с тысячи метров. Город — перспективно.

Штурман только присвистнул. Безумие!

Зашли от Большого Фонтана, не сводя глаз с вражеского аэродрома. Проскочили на порт сквозь стену огня. В конце маршрута пара «мессеров» пересекла курс. Савельев спикировал под нее, на предельной скорости ушел в море…

"Везучка! — говорили одни. — Не имел права так рисковать. Ведь на борту были добытые данные". "А что же тогда — инициатива? — возражали другие. Важна не работа, важен результат!"

Без результата Савельев не возвращался. Однажды зашел на Ак-Мечеть. Атаковали «фокке-вульфы». Отбился, отошел. Мог спокойно вернуться: полная видимость, в небе кишат вражеские истребители. Нет, выждал, зашел с другой стороны. Немцы атаковали четверкой. Еле ушел в море. Обогнул Тарханкут, вышел прямо со стороны суши. Немцы и рот раскрыли. Сфотографировал с прямой и, выжав из машины все, что возможно, ушел от преследования на бреющем…

Повторяли уже восхищенно: "Нахальство!" Савельев улыбался: "А с ними и надо нахально. Кто их сюда звал?" Возвращался с изрешеченными плоскостями. Возвращался на одном моторе. На одном с поврежденным вторым. Ничего себе нахальство…

9 апреля пошел на Констанцу. На пути, по всему горизонту — грозовой фронт. Набрал семь тысяч. В наушниках треск, справа, слева — черные горы. Вошел в облачность. Сквозь сплошной уже треск — крики стрелков: "Командир, горим!" За плоскостями — языки, целые полотнища голубого, фиолетового пламени. "Электричество!" — крикнул. Машину встряхивало, бросало, подкидывало, валило, едва не переворачивало колесами вверх. Бешено прыгали стрелки приборов, штурвал вырывало из рук, на месте винтов полыхали огненные круги…

Пробились.

И тут — пара «мессеров». Ребята за пулеметы — молчат. Пока налаживали, гитлеровцы взяли безоружную машину в «клещи». Савельев близко увидел осклабившуюся физиономию — немец делал ему знаки: "За мной, за мной!" Стремительно бросил машину вниз — такого от «бостона» немцы не ожидали. Нырнул в облака, ушел…

9 мая, после известия об освобождении Севастополя, вылетел на разведку плавсредств. Штурманом в экипаже летел Александр Андреевич, стрелки — Михаил Лысенко и Петр Гусенков. Вскоре в полк поступили одно за другим три точных и обстоятельных сообщения об обнаруженных конвоях с отступающими гитлеровцами. Последнее — из района Херсонесского маяка.

Больше донесений не поступало…

Тридцать семь боевых вылетов совершил лейтенант Николай Андреевич Савельев. И почти все — на сильно защищенные, трудные для разведки объекты. И по всем обнаруженным целям были нанесены разящие удары наших штурмовиков, бомбардировщиков, торпедоносцев…

Что успел — сделал. И сделал так, как едва ли кто мог.

Многого не успел.

В том числе и получить первый свой орден — Красного Знамени, — которым был награжден.

 

Полет в бессмертие

О гибели нашего любимого комдива Николая Александровича Токарева я узнал только в апреле, вернувшись из командировки в полк перед началом сражения за Крым.

Погиб в торпедной атаке. Не сразу поверил ушам. За всю войну пришлось слышать лишь о трех случаях, когда на низкое торпедирование водили группы командиры полков. Все три случая имели место на Севере и все три окончились трагически. Двое из этих храбрецов — майор Филипп Васильевич Костькин и подполковник Борис Павлович Сыромятников — были сбиты шквальным огнем зениток над конвоями противника, третий — бывший наш командир полка на Тихом океане майор Николай Никитович Ведмеденко — погиб при возвращении с удара.

А тут — комдив, генерал…

У каждого на войне свое место, у каждого соответствующие навыки, которые надо поддерживать изо дня в день. Да и что за необходимость…

Да, вот в этом и весь вопрос. Разная бывает необходимость. И далеко не всегда она совпадает с очевидной целесообразностью.

Но эти размышления пришли после. А тогда, сразу — отрывки воспоминаний, без выбора, наугад.

…Самолет катится к кучам щебенки на недостроенной бетонной полосе, тормоза выжаты до отказа… В последний момент отворачиваю, колеса вязнут в расквашенном грунте, машина становится на нос, из-под капота вырываются языки пламени. Фонарь заклинен, переворачиваюсь вниз головой, ногой выдавливаю дверцу, вываливаюсь на крыло, с крыла на землю, бегу, ложусь за ближайшую кучу щебня, успеваю заметить: ребята отбежали дальше… Взрыв! Тринадцать «соток»… И — тишина. На месте машины — огромная дымящаяся воронка. Дым рассеивается, глаза слепит солнце, потом какие-то блики… Блики на лаке подъехавшей «эмки», губы комбрига шевелятся беззвучно, затем, как в наушниках ларингофона с плохим контактом: "…правильно комполка говорит… В рубашке родился ты, Минаков! Только все же учти: парашют понадежней твоей рубашки…"

Взлетал на чужом самолете, в воздухе загорелся мотор, бомбы сбросить некуда…

…В другой раз — то же, с контактной миной. Самолет удалось спасти. И опять, как назло, «эмка». "И как это ты умудряешься, Минаков? Каждый раз — к моему приезду! Или у тебя каждый день такое?" Спокойный, насмешливый голос. И все напряжение- как рукой…

…Ясный солнечный день, ясный до страшности, как только во сне бывает. Армада бомбардировщиков готовится к взлету. Массированный удар. По Севастопольскому порту, средь бела дня! "Ты, Минаков, как мне удалось заметить, большой мастер по аварийным посадкам. Полетишь в моей четверке. Если меня срежут, постараюсь дотянуть до Качи. Садись и ты. Улизнем из-под носа у фрицев! Идет?"

Садиться, по счастью, не пришлось. Но и сесть тоже было бы счастьем. Как бы не большим еще…

Или с Лобановым.

Приземлился, видит — комбриг. Подбегает, докладывает: летал на дальнюю воздушную разведку, задание выполнил. Вид, понятно, измотанный до предела. Но старается перед начальством держаться бодро.

"Сколько часов были в воздухе?" — "Более десяти". — "Который вылет в этом месяце?" — "Двенадцатый". — "За пятнадцать дней? Садитесь в мою машину! Начальник штаба, доложите командиру полка: забираю капитана на профилактику". — "Так у меня же все вроде нормально, товарищ полковник…" — "Нормально, нормально, садитесь!"

Привез в лазарет. И — Челушкину Константину Александровичу, начальнику медслужбы: "Под вашу личную ответственность! Обеспечьте капитану полноценный отдых. Стол с усиленным питанием. Для тонуса можно коньяк. Воздух и море. Выписывать только с моего разрешения!"

О жизненном пути Николая Александровича мне больше всего удалось узнать от его ближайших боевых друзей — штурманов Петра Ильича Хохлова и Александра Федоровича Толмачева.

Дед и отец — туляки, потомственные оружейники. Сам тоже родился в Туле. Комсомолец двадцатых годов. С 1926-го — коммунист. Мечтал стать инженером, окончил рабфак, поехал в Москву. Жизнь решила иначе: авиация призывала лучших из лучших в свои ряды. После окончания школы пилотов имени А. Ф. Мясникова стал летчиком-инструктором. Затем был направлен на Черноморский флот, в часть, которая называлась минно-торпедным авиационным отрядом.

Этот вид авиации был тогда новым, вокруг него велись споры. Молодой командир с первых дней сделался горячим поклонником нового оружия, новой тактики поражения морских целей. С энтузиазмом осваивает новые приемы пилотирования воздушного корабля, в короткое время достигает незаурядных успехов.

Вскоре, однако, уясняет, что для успешной торпедной атаки одной дерзости, даже и помноженной на личное летное мастерство, недостаточно, что основа победы должна быть заложена в тщательно разработанном плане боя. С каждым полетом усложняя для себя и для летчиков отряда условия торпедометания, ищет приемы сближения с противником, способы определения упреждений, наиболее выгодные дистанции для поражения движущихся и маневрирующих кораблей, тщательно изучает штурманскую работу на торпедоносцах…

О Токареве распространяется слава как о летчике с характером. Одни считают его человеком честолюбивым и самоуверенным, другие — увлеченным фанатиком своего дела; кто-то поражается его безошибочному летному чутью, кто-то необыкновенному «везению». Однако всем ясно: это незаурядно одаренный летчик, человек большой авиационной судьбы.

За успехи в боевой и политической подготовке в феврале 1938 года Токарев награждается орденом "Знак Почета".

В 1939 году переводится на Балтику. Сначала в должности заместителя командира эскадрильи, затем комэска, вновь весь без остатка отдается любимому делу. Освоение нового самолета, отработка групповой слетанности, совершенствование тактических приемов…

Здесь он начал летать со штурманом Петром Хохловым. Боевое содружество вскоре превратилось в большую личную дружбу, окончательно окрепшую в дни первых военных испытаний.

…Утро 30 ноября 1939 года. Серое балтийское небо, колющий ветер. Метеорологи обещают погоду "в полоску". На аэродроме снега по колено, а под ним вязкая, хлюпающая, не промерзшая и на сантиметр земля.

Задание эскадрилье поставлено трудное: найти замаскированные в шхерных лабиринтах Ботнического залива финские броненосцы береговой обороны и нанести по ним удар.

Сложный взлет на перегруженных самолетах проходит благополучно. Эскадрилья выстраивается в журавлиный клин, берет курс к вражеским берегам. Первое в жизни боевое задание, первая настоящая проверка.

При подходе к Турку бомбардировщиков встречает гряда густых облаков и плотный туман, опустившийся чуть не до самой воды. Вдобавок с неба начинают падать крупные хлопья снега. Токарев снижается к воде, высота пятнадцать двадцать метров. Все еще пытается пробиться к шхерам, во что бы то ни стало выполнить боевой приказ. Вслед за ним, в белой мгле над черной водой, скользит весь журавлиный клин. Но уже ясно: природу не переспорить. Если сейчас и наткнешься на броненосец, все равно ударить с такой высоты нельзя: подорвешься на собственных бомбах. Но вероятность встречи ничтожна: шхеры накрыты таким туманом, что в нем может укрыться сотня кораблей…

Штурман эскадрильи Хохлов тяжело переживал неудачу. Больше за командира, чем за себя. Возвратиться на аэродром с бомбами в первый день войны… А ведь надо еще посадить самолеты с огромными «пятисотками» на вязком, расквашенном поле. Подобных посадок в учебных целях никогда не производилось, о таком и помыслить в мирное время никто не мог.

Еще десять — пятнадцать минут рискованного, но совершенно безнадежного поиска…

Приземлились благополучно. Токарев слез по трапу, неуклюже переступая в снегу отяжелевшими ногами в собачьих унтах, молча двинулся на КП. За ним Хохлов. Спрятав лицо в меховой воротник, отвернувшись, будто от ветра, чтобы не видеть ссутулившуюся спину и опущенные плечи своего командира и друга…

В ту лютую зиму Токарев летал без устали. Топил транспорты, уничтожал воинские эшелоны, вел ожесточенные воздушные бои с вражескими «бристоль-бульдогами». Совершил пятьдесят семь успешных боевых вылетов.

Отлично воевали и его подчиненные. Эскадрилья за время боев с белофиннами уничтожила много важных целей, сбила одиннадцать самолетов врага и была награждена орденом Красного Знамени. Ее командир — орденом Ленина.

А 21 апреля 1940 года Николаю Александровичу Токареву было присвоено звание Героя Советского Союза.

Он назначается командиром полка. Со всей энергией, свойственной его натуре, принимается за решение проблем, диктуемых сложной и напряженной обстановкой того периода.

Но молодому командиру не повезло. В начале 1941 года в полку произошла тяжелая авиационная катастрофа. Один из летчиков, выполняя сложный полет, потерял ориентировку в тумане. Погиб весь экипаж, погиб видный изобретатель, находившийся на борту самолета. В феврале пришел приказ о переводе Токарева на Юг с понижением в должности.

Взыскание не обидело боевого командира: он сам острее всех переживал потерю. В чем-то, конечно, была и его вина. Не хватало опыта, кое-где подводил и характер: горячность, стремление добиться своего, не считаясь со сроками и возможностями подчиненных… Став на должность заместителя командира 2-го минно-торпедного авиаполка Черноморского флота, майор Токарев отлично организовал летную подготовку. Сам летал больше всех. В короткое время полк освоил ночные полеты, довел до виртуозности пилотирование по приборам…

И вот — Великая Отечественная война…

С первых дней — налеты на Констанцу. Один за другим, по два раза в день. Пять часов длится полет. Токарев отдыхает столько, сколько требуется для ремонта и заправки самолета. И снова — в воздух. Не пропускает ни одного группового полета. И это не только азарт боевого летчика, не только неукротимый токаревский темперамент. Руководитель полетов, неизменный ведущий боевых групп тщательно изучает противовоздушную оборону военных объектов врага, ищет наименее опасные подходы к целям, наиболее эффективные тактические приемы для их поражения. Вылет за вылетом, бомбежка за бомбежкой. Корабли на Дунае, батареи Тульчи, военные склады в Сулине, нефтяные заводы Плоешти, военные сооружения Констанцы, аэродромы, скопления вражеской техники на дорогах и переправах…

Потом оборона Одессы, Перекопа, бои в небе Ростова, Севастополя, Керчи…

В конце августа в полк возвратился из госпиталя штурман Александр Федорович Толмачев. 13 июля он вылетел со своим командиром капитаном Семенюком в составе семерки, ведомой Токаревым. Задача — бомбоудар по кораблям на Дунае, в Тульче. Экипаж Семенюка должен был отвлечь на себя огонь зенитных батарей противника. На подходе к цели самолет атаковали два истребителя. Толмачев успел прицельно сбросить бомбы, уничтожил батарею, но в этот момент в машину попал снаряд. Летчик был убит, штурман ранен. Неуправляемый самолет устремился к земле. Очнувшись, Толмачев откинул педали, вставил аварийную ручку управления и вывел машину в горизонтальный полет. Истекая кровью, сумел дотянуть до своей территории и совершить посадку в поле…

Токарев предложил Толмачеву летать с ним. Толмачев, разумеется, согласился. С тех пор они были неразлучны. Их боевое содружество стало образцом для всех экипажей полка.

С осени сорок первого Токарев стал командовать полком. Забот прибавилось. Но это не мешало ему чуть не каждый день водить в бой своих подчиненных.

Весной сорок второго года 2-й минно-торпедный полк был переименован в 5-й гвардейский. Преклонив колени перед новым, почетным знаменем, летчики и их командир поклялись биться с врагом еще самоотверженней, беспощадней.

Наступил самый тяжелый период войны. Фашистские полчища подошли к Сталинграду, к отрогам Главного Кавказского хребта…

На новороссийском направлении идут тяжелые, кровопролитные бои. Немцы подтягивают подкрепления, готовясь к удару со стороны Неберджаевской.

24 августа, с утра, майор Токарев поднял в воздух восемнадцать бомбардировщиков. Ведущим пошел сам. Летели журавлиным клином, без прикрытия: свободных истребителей не было. Разбомбили колонну автомашин на дороге Крымская — Новороссийск. На обратном пути успешно отбились от «мессеров».

Тут же приказ на повторный удар. Пока подвешиваются бомбы и заправляются баки, командир полка делает разбор полета: огонь зениток не так силен, можно понизить высоту бомбометания до тысячи ста метров. Вылетает вторично ведущим первой девятки. Вторую ведет комэск Минчугов.

На подходе к дороге — огненная завеса. Снаряды рвутся в опасной близости. Группа проскакивает заслон без потерь, отбивает атаку семерки «мессеров». Узкая дорога у Неберджаевской забита потоком машин и пехоты. Толмачев сбрасывает часть бомб на головной отряд. Самолет атакуют два вражеских истребителя…

Осколок снаряда ожег руку штурмана, пулеметная очередь пробила бензобак. Появился огонь на правой плоскости. Толмачев затягивает руку бинтом, не отрывая глаз от дороги. «Мессершмитты» продолжают атаку.

— Правая плоскость горит, — повторяет доклад стрелок-радист Петр Конкин, ловя в прицел своего раскаленного пулемета наседающего сверху «мессера». Толмачев выводит самолет на участок дороги, где автомашины с гитлеровцами сомкнулись в сплошную цепочку.

— Горим, — еще раз напоминает стрелок.

Командир молчит. Напряженно дышит раненый штурман.

— Сброс, — докладывает Толмачев, поворачивая прицел, чтобы проследить падение бомб.

Бомбы несутся на дорогу, с дороги навстречу — прерывистые дымные трассы автоматических пушек «эрликон».

— И левая плоскость горит! — докладывает Конкин.

Все бомбы сброшены, ветер свищет в пробоинах, из левой плоскости валит дым, пламя с правой уже не сбить. Надо командовать прыгать с парашютом. Токарев колеблется.

— Дотянем до Мысхако, — подсказывает Толмачев.

На Мысхако — выдвинутый на крайнюю линию к фронту маленький полевой аэродром истребителей. Садиться на него и для ястребка — лишний раз испытывать судьбу.

Токарев выпускает шасси, но стойки не становятся на замки. Сажать "на брюхо" — горящий самолет наверняка взорвется. Уходит на встречный круг, пытается закрепить «ноги». Одна сигнальная лампочка загорается. Вторая «нога» беспомощно болтается под моторной гондолой…

На аэродроме все выскочили из землянок, задрали головы вверх. Огромная горящая машина заходит на посадку: заходит образцово — точно по осевой линии полосы…

Долетев до границы аэродрома, Токарев выключает мотор. Самолет стукается о землю одним колесом, подпрыгивает. От толчка до конца выпускается вторая стойка, становится на замок. Бомбардировщик, окутанный дымом и пылью, пробегает отпущенные ему две несчастные сотни метров. Успевает затормозить.

Не успели люди со стоянок подбежать к машине, как Токарев, высвободившись из лямок парашюта, уже взобрался на плоскость. Бросил парашют на пробоину, из которой выбивалось пламя. Навалился на него всем телом. Раненый штурман последовал его примеру, выбравшись на правое крыло. Подбежал Конкин с огнетушителем, за ним местные техники, летчики…

…На полковой аэродром из этого полета не возвратились три экипажа. Вернувшиеся видели, как падал простроченный очередями бомбардировщик Острошапкина, как потянул в сторону горящий самолет Бесова, как пошла на снижение густо дымящая машина командира полка…

Горькая весть моментально облетела полк. Ждали до конца этого дня. Ждали до вечера следующего. И когда уже не осталось почти никаких надежд, над аэродромом появился самолет. Он сел, весь в заплатах, отремонтированный на скорую руку, но спасенный, живой… Затем начались полеты на перевалы Главного Кавказского хребта. По шесть — восемь вылетов в день делал Токарев. Его неукротимая энергия, самоотверженность увлекали весь полк. Командир был кумиром летчиков…

В конце октября сорок второго года Николай Александрович назначается командиром авиабригады. Но и осваиваясь на новой должности, ни на неделю не расстается с полетами.

На аэродроме Майкоп сосредоточилось большое количество самолетов противника. Поразить их обыкновенным ударом с воздуха не представлялось возможным. Решено было высадить парашютный десант. На Токарева возлагалось осуществление первой части этого замысла. Десять бомбардировщиков, возглавляемые комбригом, блестяще обеспечили высадку. Дерзким налетом парашютистов были уничтожены десятки вражеских самолетов, цистерны с горючим, склады…

31 марта 1943 года Токарев с блеском осуществил бомбовый удар по Севастопольскому порту.

Будучи ведущим первой девятки, он от начала до конца боя управлял действиями всей группы по радио, моментально оценивал все изменения тактической обстановки, принимал соответствующие решения.

В результате внезапного одновременного бомбового удара с разных направлений в порту Севастополь было потоплено десять и повреждено пять плавединиц врага, разбито несколько складов, десятки железнодорожных вагонов, истреблены сотни гитлеровцев…

В июле 1943 года бригада была преобразована в 1-ю минно-торпедную авиационную дивизию. Следствием этого явилась неожиданная встреча: штурманом дивизии был назначен Герой Советского Союза Петр Ильич Хохлов, давний друг и соратник Токарева, один из лучших штурманов Балтфлота, в августе 1941 года принимавший участие в первых налетах на Берлин.

Радости обоих не было конца. Стали опять летать вместе…

26 сентября тридцать шесть бомбардировщиков дивизии вылетели на Южную бухту Севастополя. С момента взлета до выхода из боя под ураганным огнем зениток — все было организовано Николаем Александровичем. Это был тот полет, о котором я упомянул вначале. Садиться в Каче нам не пришлось. Мой самолет шел от ведущего в пятидесяти метрах. На цель вышли под сильным зенитным огнем. Токарев вывел свою четверку на удар и следил за действиями остальных групп. Результат был прекрасным: потоплен крупный транспорт и несколько тральщиков…

Это был последний массированный удар с личным участием комдива.

Вечером 13 января 1944 года Николай Александрович прилетел в Скадовск, на ближний к фронту аэродром, где базировалось несколько эскадрилий дивизии. Над полем нависало пасмурное небо, ветер гнал на восток рваные облака. Зарулив на стоянку, комдив ушел на командный пункт.

Девятка «хейнкелей» подкралась на большой высоте. Пробила облачность и выскочила на центр поля. Одна из сброшенных бомб попала в самолет командира дивизии…

Токарев прибежал с командного пункта. Стоил не шевелясь, глядя, как огонь пожирает любимую машину. Когда последний клуб дыма отнесло к Каркинитскому заливу и обнажился черный ребристый скелет самолета, решил:

— Останусь здесь. Буду летать на «бостоне».

Из Скадовска он руководит атаками на корабли, транспорты, порты. Запертый на замок со стороны суши Крымский полуостров необходимо было блокировать и с моря.

— Надо добиться, чтобы ни один корабль не смог выйти из Крыма, ни один фашист не ушел оттуда живым!

22 января 1944 года Николаю Александровичу Токареву присваивают звание генерал-майора авиации.

…Данные о появлении в Евпатории вражеского транспорта в сопровождении пяти десантных барж были получены им спустя девять дней после этого знаменательного в его жизни события.

Токарев выслал группу бомбардировщиков. Полетели молодые летчики. Самолеты были встречены с берега и с кораблей сильным огнем. Все бомбы прошли мимо цели.

Токарев отдает приказание вооружить торпедами два А-20 — свой и майора Обухова.

После взлета у ведомого забарахлил мотор, и он вынужден был пойти на посадку. Токарев подождал его в воздухе, но, выяснив причину приземления, решил лететь один. Комдива прикрывали шесть истребителей 11-го полка, возглавляемые майором Денисовым. Хохлов был занят на соседнем аэродроме, штурманом с Токаревым полетел майор Николай Маркин. Воздушным стрелком-радистом — Василий Гончаров.

Самолет пронесся над Джарылгацким заливом, перескочил песчаную косу, вышел в море…

Погода была скверная, почти до воды свисали свинцовые облака. Одинокий торпедоносец несся над волнами, почти касаясь их гребешков. Обогнув мыс Тарханкут, устремился на восток…

Евпаторийский рейд. На седоватой воде — неподвижные черные точки. Через минуты они вырастают в характерные силуэты. Вражеский конвой…

Токарев с ходу повел самолет в атаку.

Весь огонь кораблей сосредоточился на одиноком смельчаке. Ударили зенитки с берега. На дневное торпедометание вообще мы ходили как минимум парами. А тут — на рейде, в порту… Чтобы отвлечь огонь противника от комдива, Денисов приказал четырем истребителям проштурмовать корабли. Ястребки пикировали смело, обрушивая на палубы ливни свинца. Однако ничто уже не могло помочь торпедоносцу, лежащему на боевом курсе. Вокруг него сплелись трассы автоматических пушек, ни одна из которых не могла упустить пристрелянную цель. А сойти с боевого курса было немыслимым для Токарева…

Самолет сбросил торпеду и тут же загорелся, продолжая нестись в сторону берега…

Истребители видели разгоравшееся пламя на крыле машины комдива. Управлялась она с трудом, видимо, Токарев был тяжело ранен. Самолет по прямой пересек побережье, перелетел озеро Майнаки, приземлился и через минуту-другую взорвался…

Весть о гибели любимого командира отдалась болью в сердцах всех его подчиненных. Каждый боевой вылет в дивизии в эти дни был освящен местью за его смерть.

Сразу после освобождения Евпатории ближайший друг и боевой соратник погибшего комдива подполковник Петр Ильич Хохлов вылетел на По-2 к месту катастрофы. Многие жители города и его окрестностей оказались свидетелями героической атаки отважного торпедоносца и всего происшедшего после. Их рассказы подтвердили и дополнили то, что удалось увидеть летчикам-истребителям.

Для увековечения памяти Героя Советского Союза генерал-майора авиации Николая Александровича Токарева Президиум Верховного Совета СССР издал 31 мая 1944 года специальный указ. Дивизия, которой он командовал, названа его именем. На Театральной площади Евпатории воздвигнут гранитный постамент, увенчанный бронзовой скульптурой героя.