Антарктида, 82®17' ю. ш., 1903 г.

Роберт Скотт выглянул из палатки и в первый момент испугался, что его глаза, как и у многих его спутников, тоже поразила снежная слепота: вместо привычного антарктического пейзажа, состоявшего из округлых сияющих на солнце белых холмов на фоне синего неба, все вокруг заволокла светло-серая мутная пелена. Впрочем, он быстро вспомнил, что его друг Эдвард Уилсон, страдавший этой болезнью особенно сильно, жаловался, что не видит вообще ничего, кроме черной пустоты, сквозь которую не проникал ни один лучик света. Значит, со зрением у Роберта все было нормально — просто их палатку окружил на редкость густой туман. Приглядевшись, Скотт сумел различить в нем расплывчатый силуэт саней, а потом заметить вдалеке какое-то медленное движение — должно быть, ковылявшую по снегу ездовую собаку. Но больше в тумане ничего видно не было, а уж о том, чтобы прокладывать в нем дорогу на юг, не могло быть и речи. Роберт сжал зубы и отполз обратно в палатку.

Два бледных, заросших бородами человека смотрели на него с тревогой и надеждой. Эрнст Шеклтон и Эдвард Уилсон. Двое ученых, таких же упорных, как и сам Роберт, заразившихся его страстным желанием достичь полюса. Скотту просто безумно не хотелось их разочаровывать, но он не мог сказать им ничего утешительного.

— Эдвард, Эрнст!.. — вздохнул он. — Там такой туман, что и в двух шагах уже ничего не видно. Надо поворачивать.

Оба мужчины молча кивнули. Они и так знали, что идти вперед бессмысленно и что скоро им придется возвращаться — не в этот день, так на следующий. Тем не менее, одевались и скатывали спальные мешки они с мрачным видом, стараясь не смотреть друг другу в глаза. Слишком уж заманчивой была цель, до которой они так и не дошли. Слишком близко находился Южный полюс — ледяное сердце Антарктиды, место, куда еще ни разу не ступала нога человека, место, достичь которого, по мнению многих исследователей, вообще было нереально. И похоже, они были правы — по крайней мере, в этот раз добраться до полюса Скотту и двум его товарищам, несмотря на все приложенные усилия, не удалось.

Роберта немного утешало лишь то, что изначально поход к Южному полюсу вовсе не входил в планы экспедиции, а значит, их неудачу можно было оправдать недостаточно хорошей подготовкой. Кроме того, он и его спутники смогли пройти в глубь Антарктиды дальше всех других исследователей — никому другому не удавалось подобраться к полюсу настолько близко. Но у радости от этого "рекорда" был весьма сильный привкус горечи. Быть всего в семи с небольшим градусах от самой южной точки Земли и вернуться, так и не дойдя до нее… Это больше походило на поражение, а не на победу. А с другой стороны, если бы они не попытались достигнуть полюса, то их экспедиция вообще ничем не отличилась бы от трех других, изучавших Антарктиду в это же время, но не собиравшихся продвинуться в глубину материка.

Если бы не другие исследователи, совершенно неожиданно объявившие о своем намерении плыть в Антарктиду одновременно с экспедицией Клемента Маркхема, Скотт вряд ли задумался бы о полюсе. У его людей и без этого хватало работы — кроме научных исследований, приходилось тратить много времени, охотясь на тюленей и разделывая их туши, ухаживая за заболевшими или обморозившимися коллегами и за ездовыми собаками и решая множество других, совершенно неожиданных и ужасно портивших полярникам жизнь проблем. Впрочем, они научились, хоть и с трудом, но справляться с выпавшими им испытаниями, и экспедиция могла бы в целом стать успешной, если бы не присутствие на том же материке конкурентов. Группы немецких, шведских и шотландских ученых, приплывшие в Антарктиду раньше англичан, занимались точно такими же исследованиями климата, магнитных полей и животных, что и спутники Скотта. Да к тому же, они могли еще и раньше вернуться в цивилизованный мир!

Роберт вспомнил, как они с сэром Маркхемом возмущались, узнав, что будут на берегу Антарктиды не одни, и громко скрипнул зубами. С тех пор прошло больше года, но он все равно отчетливо помнил, с каким невероятным трудом сэр Клемент пытался собрать деньги на снаряжение корабля "Дискавери" и как в то же самое время легко и спокойно строил и оснащал свой "Гаусс" немецкий профессор Эрих фон Дригальский. Потом о своих намерениях изучать Антарктиду объявили шведы, и хотя они ставили перед собой более скромные задачи — всего лишь собирались исследовать не очень большую территорию на вытянутом в сторону Южной Америки полуострове — это все равно означало, что частью славы Маркхему и его людям придется делиться еще и с ними. А еще позже, когда Клемент уже немного примирился с появлением соперников, он узнал о приготовлениях к антарктическому путешествию, которые велись в Шотландии. Эта новость окончательно вывела его из себя — он требовал от Географического общества не финансировать шотландскую экспедицию, обвинял ее организатора, Уильяма Брюса, в нечестной игре и в попытке подорвать престиж Великобритании в мире, но к его словам никто не относился всерьез. И в результате теперь в белых снегах самого южного континента работали сразу четыре экспедиции. Каждая из которых могла вернуться домой в ореоле славы — и затмить ею всех остальных.

Это и стало одной из причин, по которым Роберт решился изменить все планы Маркхема и попробовать достичь Южного полюса: если бы они вернулись домой, побывав там, все открытия остальных полярников стали бы гораздо менее ценными и уже ничем не угрожали бы репутации Англии. И вот теперь он и два его друга сидели в промерзшей палатке меньше чем в месяце пути до полюса и не могли приблизиться к нему ни на шаг.

В полном молчании они сложили все свои вещи и снова замерли на плотно связанных тюках: никто не решался отправиться в обратный путь первым. Из-за палаточных стен послышался негромкий хриплый лай, и Роберт болезненно поморщился. Из пятнадцати крупных и пушистых ездовых псов, которых они взяли с собой в поход к полюсу, в живых осталось десять, да и те были настолько истощены, что могли в любую минуту упасть замертво. Или еще хуже — просто лечь на землю и отказаться идти дальше, заставив самих полярников лишить их жизни. Боясь увидеть очередного свернувшегося на снегу в клубок зверя, умирающего или уже погибшего, Скотт долго медлил перед выходом из палатки — делал вид, что недостаточно туго свернул спальник, проверял, плотно ли застегнута шуба и не развяжется ли на ветру капюшон. Шеклтон и Уилсон тоже не торопились выходить, но сидеть в палатке до бесконечности было невозможно, и, в конце концов, Роберт выполз наружу, опасливо оглядываясь по сторонам и готовясь к самому страшному.

Снаружи по-прежнему был туман, но теперь он стал чуть менее плотным, и сквозь него можно было разглядеть и присыпанные снегом сани, и далекие очертания гор. Четыре собаки лежали возле саней, напоминая огромные темно-серые меховые сугробы, но при виде выбравшихся на белый свет хозяев, подняли головы и слабо пошевелили длинными пушистыми хвостами. Остальные псы сидели за построенными из снега загородками, призванными защищать их от ветра. Одна из собак, пошатываясь, вышла навстречу полярникам, другие даже не двинулись с места, и Скотт, заглянув за загородку, с ужасом понял, что сейчас им с товарищами снова придется силой заставлять животных вставать и идти. Он аккуратно пристроил свой сверток со спальным мешком и ночной обувью между лежавшими на санях ящиками с едой, вернулся к палатке и начал, не торопясь, выдергивать вбитые в снежный наст подпорки. Холод медленно, но верно сковывал все его движения и делал одежду твердой и плохо сгибающейся, но Роберт все-таки не спешил, в надежде, что, пока он занимается палаткой, друзья сами, без его помощи, разберутся с собаками — помогут встать тем, кто еще не окончательно ослаб, и застрелят тех, кто уже не способен двигаться. Шеклтон и Уилсон, уже давно знавшие, как тяжело их руководитель переживает из-за животных, так и поступили: побросав в сани свои вещи, они присели рядом с бессильно валявшимися на снегу псами и принялись ласково, но настойчиво тормошить каждого из них по очереди.

— Поднимайся, поднимайся! — ласково бормотал Уилсон, поглаживая рукавицей высокие треугольные уши одной из собак. — Мы поворачиваем обратно, на север, мы теперь будем идти к дому! Там ты сможешь отоспаться в тепле и отдохнуть, там тебя ждет тюленье мяско…

Собака прижимала уши и отворачивалась, отодвигала морду от его рук: и она, и ее собратья, уже давно перестали верить людям, заставившим их уйти из тепла в вечный, ни на мгновение не прекращавшийся мороз. Ей хотелось одного — чтобы ее оставили в покое, дали еще хотя бы немного полежать под снежной стеной, где было чуть менее ветрено, а значит, чуть теплее. Уилсон вздохнул, пододвинулся к другому псу и начал уговаривать встать его. Тот вяло, без особой злости рыкнул на полярника, но все-таки приподнялся на передних лапах и несколько раз вильнул толстым хвостом.

— Умница, а теперь вставай полностью! — почти заискивающим тоном продолжил упрашивать его Эдвард. — Ну, давай, ну, можешь ведь, пожалуйста!..

Шеклтон поднимал собак молча и без особых сантиментов: он просто подходил к лежавшему зверю сзади, подхватывал его обеими руками под брюхо и тянул вверх, пока тот не упирался лапами в снег. Крупные животные, несмотря на сильнейшую худобу, были страшно тяжелыми, Эрнст задыхался, и вырывавшийся у него изо рта пар инеем оседал на его одежде и на мохнатой шкуре собак. Но ему удавалось добиться своего: поднятые псы обычно не ложились обратно, когда путешественник отпускал их, а продолжали стоять или даже пытались, пошатываясь, сделать несколько шагов. Вскоре все они уже стояли, настороженно нюхая ледяной воздух, а запыхавшийся Шеклтон помогал Уилсону справиться с последним, особенно ослабевшим псом. На остальных собак, которые уже начали постепенно разбредаться вокруг стоянки, оба полярника поглядывали с затаенной радостью: раньше, когда они еще запрягали собак в сани, поднимать их и заставлять идти было намного труднее, нередко они вставали, но тут же снова ложились в снег, и чтобы добиться от них желаемого, приходилось не просто поднимать каждого зверя, а еще и некоторое время придерживать его за шиворот, не давая ему упасть. Но теперь, когда собаки уже давно не тащили сани, а просто бежали рядом с ними, их утренняя побудка стала чуть менее мучительной…

К тому времени, когда Эдвард с Эрнстом закончили приводить собак в чувство, Роберт Скотт загрузил палатку и другие вещи на сани и кое-как расправил жесткую от холода кожаную сбрую. Туман постепенно рассеивался и уже не помешал бы путешественникам идти в нужную сторону, но окружающий их пейзаж все равно был затянут мутной, полупрозрачной дымкой, делавшей его еще скучнее и тоскливее, чем всегда. Даже Уилсон, который в свободное от исследований время увлекался живописью и умудрялся в любой ситуации, в том числе и в походе, делать эскизы антарктических гор и холмов, теперь не обращал на природу никакого внимания. А Скотту и Шеклтону было и вовсе не до того, чтобы глазеть по сторонам: натянув на себя упряжь и сверившись с приборами, они молча потянули сани, глядя себе под ноги и лишь изредка проверяя, не отклонилась ли их маленькая группа от правильного курса.

От оставленных ими накануне следов ничего не осталось — все было тщательно запорошено снегом, и казалось, что трое друзей продолжают идти на юг, по земле, где до них не ходило ни одно живое существо. Солнце было спрятано за плотными облаками, и путешественники даже не отбрасывали на снег тени. Можно было забыть об утреннем решении, отмахнуться от всех тяжелых мыслей и хотя бы на время представить себе, что сани по-прежнему движутся к югу, к полюсу и к славе. Роберт, по крайней мере, некоторое время пребывал в этой иллюзии — пока реальная действительность вновь не развеяла все его мечты.

Собаки шли вслед за санями, нехотя перебирая лапами. Изредка одна или две из них вырывались вперед, но чаще все четвероногие полярники плелись сзади, постепенно отставая от своих хозяев, а потом бросаясь их догонять. А случалось, что кто-нибудь из псов отставал слишком сильно — и решал, что бежать за санями уже бесполезно.

— Роберт! — несмело окликнул предводителя Уилсон часа через два пути. — Там еще одна собака легла…

Скотт стиснул зубы и молча остановился. Оба его спутника тоже замерли, оглянулись назад и некоторое время следили за догонявшими их собаками. Добежав до саней, они, тяжело и хрипло дыша, улеглись на снег, бессильно вытянув лапы и хвосты и посматривая на хозяев умоляющими взглядами — каждая из них страстно желала, чтобы остановка продлилась как можно дольше. И их было всего девять. А далеко позади в слабом, почти совсем развеявшемся тумане виднелось неподвижное темное пятно.

Уилсон с Шеклтоном переглянулись, поежились и принялись стаскивать с себя окончательно смерзшуюся и потрескавшуюся на морозе сбрую. Затем они подошли к саням и долго рылись в ящиках и свертках, громко стуча деревянными крышками и шурша брезентом. Роберт, не оборачиваясь, поправил охватывавшие его грудь ремни, посмотрел на часы, а после этого перевел взгляд на собак. Одна из них уже не лежала, а сидела на снегу и осторожно вылизывала разбитые об острые льдинки лапы. Скотт стал смотреть, как она высовывает самый кончик языка, несмело, едва касаясь, проводит им по кожаным, обросшим со всех сторон мохнатой шерстью подушкам своих лап, и тут же снова прячет язык, чтобы он не окоченел в ледяном воздухе. Он видел, как собаки вылизываются на морозе, много раз, но продолжал внимательно наблюдать за этим, делая вид, что не замечает ничего вокруг и не слышит, как его друзья копаются в багаже, как они уходят прочь от саней и их шаги по скрипучему снегу затихают вдали. Их не было почти полчаса, и Роберт уже начал надеяться, что с упавшей собакой все не настолько плохо и товарищи возятся с ней так долго, потому что уговаривают ее идти — и может быть, у них это еще получится. Но, в конце концов, позади прозвучал выстрел — громкий хлопок, разнесшийся над всей бесконечной ледяной равниной и вернувшийся обратно еще более звонким эхом.

На мгновение Роберт зажмурился, а потом, продолжая делать вид, что ничего не слышал, принялся снова поправлять ремни и сильнее натягивать на руки меховые варежки. Отдыхавшие возле него собаки после выстрела вздрогнули и прижали уши, но затем приподняли головы и начали неуклюже вставать на непослушные лапы. Вскоре их пушистая компания уже бежала в ту сторону, пошатываясь и прихрамывая, но даже не думая остановиться: за время похода собаки хорошо выучили, что выстрелы означают свежее мясо, которым, в отличие от мороженой рыбы, им никто не помешает наесться вволю. Скотт слышал, как за его спиной затих мягкий стук собачьих лап по снегу и как на смену им пришли тяжелые шаги возвращавшихся товарищей, но так и не обернулся. И все время, пока Эдвард с Эрнстом снова впрягались в сани, он продолжал молчать и смотреть куда угодно, но только не им в глаза. Да они и сами, как всегда после того, как им приходилось убивать ослабевших животных, долгое время не произносили ни слова.

Некоторое время они еще ждали собак, но стоять без движения было не только слишком холодно, но и просто-напросто опасно, и, в конце концов, путешественники снова потащили сани по скользкому насту. Собаки нагнали их еще через полчаса — довольные, сытые и вновь полные сил, они больше не отставали от хозяев, а напротив, часто убегали далеко вперед и очень неохотно останавливались, чтобы подождать сани. Настроение у них тоже заметно поднялось: время от времени вся стая начинала звонко и как будто бы радостно лаять, виляя хвостами, а порой двое псов рычали друг на друга, готовые в любой момент устроить драку. Впрочем, до настоящей драки дело пока не доходило, поэтому ни Скотт, ни его спутники не вмешивались в собачьи ссоры. И тихо радовались, что в этом нет необходимости: общаться с псами, только что растерзавшими и съевшими своего застреленного товарища, никому из полярников не хотелось. Хотя они уже знали, что к вечеру их неприязнь к собакам поутихнет, а еще через несколько дней, когда псы опять ослабеют, и вовсе сойдет на нет. Так бывало каждый раз, когда четвероногие участники экспедиции показывали свою натуру хищника — и не только теперь, когда они с радостью съедали членов собственной стаи, но и раньше, на стоянке, когда накидывались на добытых охотниками тюленей, от которых их с трудом удавалось отогнать.

Вспомнив о тюленях, Скотт помрачнел еще больше и стал смотреть только себе под ноги, чтобы даже краем глаза не увидеть ни веселых собак, ни шедших рядом с ним в упряжке людей. Тюлени — а точнее, не они сами, а необходимость охотиться на них — были еще одной из причин, по которым он так стремился в поход к полюсу. Конечно, эти морские звери отличались от ездовых псов, они не были такими умными и сообразительными, да и вид у них был куда менее симпатичный, чем у пушистых "помощников" Скотта, но глаза, которыми тюлени испуганно смотрели на людей, были в точности такими же несчастными и все понимающими, как у собак. А людям, которые без спроса пришли на этот снежный континент, его законные "хозяева" с большими грустными глазами нужны были только для одного: чтобы питаться их свежим мясом.

Конечно, сам Роберт на тюленей не охотился и вообще старался не смотреть, как другие стреляли в этих сильных и ловких животных, которые, стоило им вылезти на берег, мгновенно становились неуклюжими и неповоротливыми. Но их убивали другие участники экспедиции, его подчиненные, и каждый раз, когда в лагерь притаскивали очередную темную тушу, оставляющую на снегу алые следы, Скотт чувствовал, что в этой смерти есть и доля его вины. Он пытался хотя бы сократить порции мяса, чтобы убивать как можно меньше тюленей, но это тут же отражалось на здоровье полярников: несколько дней на консервах у большинства из них вызывали цингу. И приходилось снова отправлять группу охотников на берег, чтобы выследить и пристрелить нескольких ни в чем не повинных зверей — иначе в команде Скотта вполне мог случиться бунт, и путешественники все равно продолжили бы питаться тюленями, но уже без его разрешения.

А в глубине материка не водились ни тюлени, ни какая-нибудь другая живность, и если бы Скотт отправился туда, ему удалось бы несколько месяцев прожить гораздо более спокойно, не переживая из-за жестокой расправы над зверями и не вздрагивая каждый раз от одного лишь вида крови на снегу. Тогда он еще не знал, что в походе его ждут куда более страшные зрелища, связанные с собаками…

Хотя начиналось все очень даже хорошо. Собаки, которых Скотт и Шеклтон взяли с собой "исключительно на всякий случай", резво бежали по снегу и, казалось, не ощущали тяжести саней за своими спинами. Людям, тащившим вторые сани, с трудом удавалось идти с ними наравне, с некоторым сомнением поглядывая на прибитую к ней тонкую дощечку с надписью "В услугах собак не нуждаемся". Время от времени собачью упряжку даже приходилось останавливать, чтобы не отстать от нее слишком сильно. И на стоянках участники похода пусть с неохотой, но признавали, что в чем-то норвежцы, у которых без собак не обходится ни одна полярная экспедиция, пожалуй, правы, и эскимосские ездовые псы действительно могут быть полезными в полярных путешествиях.

Но все изменилось после того, как команда Скотта поставила рекорд по проникновению в глубину Антарктиды, и разделилась на две партии: основная часть группы повернула назад, а Роберт с двумя своими самыми близкими друзьями и собаками двинулся дальше. Как нарочно, собаки после этого начали слабеть на глазах, а вскоре и вовсе отказались везти сани, внезапно ставшие для них слишком тяжелыми. Скотт с товарищами пытались как можно больше облегчить сани, оставляя на проложенной ими дороге все, кроме самых необходимых вещей, но четвероногие помощники словно не замечали этого: чем легче становился груз, тем медленнее они шли и тем труднее было поставить их на ноги и запрячь в сани по утрам. В конце концов, путешественники повезли поклажу сами, позволив собакам просто бежать рядом. Но и освобожденных от работы, их хватило ненадолго, и если поначалу запряженные людьми сани поехали вперед гораздо быстрее, то через несколько дней полярникам снова пришлось сбавить скорость, потому что уставшие и отощавшие собаки не могли угнаться за ними даже налегке. А потом они одна за другой начали умирать — и для Скотта было счастьем, если собака просто засыпала навсегда ночью и больше не просыпалась. Но чаще это случалось днем: то один, то другой пес, еще недавно весело махавший хвостом, укладывался на снег и отказывался бежать за санями вместе с остальными животными. И путешественники оказывались перед выбором: оставить истощенную собаку медленно замерзать или прекратить ее страдания быстро. К счастью, самому Роберту стрелять в зверей и в этот раз не пришлось — друзья видели, как болезненно он переживал из-за тюленей, и взяли все на себя, за что Скотт был им очень благодарен. Но при этом чувствовал: хотя они с Эрнстом и Эдвардом и останутся друзьями, прежним его отношение к людям, способным застрелить умирающего пса, теперь уже не будет.

И вот их путешествие к Южному полюсу оборвалось на полдороги — они все так же волокли по снегу сани, а их собаки все так же слабели и одна за другой покидали этот жестокий холодный мир, и никто уже не сомневался, что ни одна из них не доживет до возвращения в лагерь. Вокруг по-прежнему были белые холмы, кое-где пересеченные черными трещинами, только теперь трое товарищей не приближались к самой желанной цели любого полярника, а удалялись от нее. Впереди у них теперь был построенный недалеко от берега зимовочный дом, ненавистная охота на тюленей и однообразная работа с измерительными приборами. Роберт с тоской думал об этом и всей душой стремился не в лагерь, а дальше, в океан, а потом домой, в Англию, где он сможет забыть ужасные картины охоты с растерзанными животными, где найдутся люди, которые его выслушают и поймут, где его встретят, как знаменитого исследователя, ближе всех подошедшего к Южному полюсу. В страну, которая прославится, благодаря этому тяжелому и потребовавшему столько страшных жертв походу.