Великобритания, Лондон, 1909 г.

Когда Роберт вернулся домой, на улице было совсем темно, и он надеялся, что и Кэтлин, и все домашние уже спят. Полутемная гостиная в первый момент подтвердила эту мысль, однако когда он собрался пройти через нее в свою спальню, из дальнего угла послушался тихий оклик:

— Фолкон, это вы?

— Вы не спите? — он со вздохом повернулся на голос жены. Она встала с кресла и двинулась к нему навстречу — одетая в свободный светлый капот, который все равно не мог скрыть ее огромный живот, бледная и слегка растрепанная, всем своим видом напоминающая привидение. Роберт в очередной раз отметил про себя, как же сильно его жена располнела и ссутулилась и какой некрасивой теперь стала ее когда-то прямая и статная фигура.

— Я хотела вас дождаться, — тихо прошелестел в холодной гостиной ее шепот.

— Не стоило, — Роберт взял Кэтлин за руку, усадил ее обратно в кресло и поспешно подкинул несколько поленьев в почти совсем погасший камин. — Я ведь предупредил, что приду очень поздно, а вам надо больше лежать.

— Мне было не заснуть, — произнесла молодая женщина оправдывающимся тоном и, немного помолчав, осторожно спросила. — Вы сегодня что-то решили? Вы собираетесь организовывать новую экспедицию в Антарктиду?

"Откуда ей это известно?! — изумился про себя Скотт. — Как, от кого она могла об этом узнать, ведь это было всего пару часов назад! Кто-нибудь из наших проболтался своим домашним, а они сообщили Кэт?.."

— Да, и в самое ближайшее время, — произнес он, твердо глядя в ее блестящие в темноте глаза. — Наше Географическое общество, наконец, дало на это добро. Экспедиция Пири только что вернулась с Северного полюса. Американцы теперь в полном восторге. Если я открою Южный — это будет прекрасный ответ Соединенным Штатам от Британии, понимаете? Они открыли Северный, а мы — Южный, более далекий, до которого гораздо тяжелее дойти! Кстати, Пири тоже зовут Робертом, — добавил он, чуть улыбнувшись, чтобы разрядить напряженный разговор. — Вы не находите, что это добрый знак?

— Да, возможно, — Кэтлин тоже попыталась улыбнуться, и ее освещенное языками пламени лицо показалось Роберту еще более уродливым. Он уселся в кресло напротив жены и продолжил рассказывать:

— В этот раз все будет не так, как в прошлый. У меня теперь есть опыт, и мы отлично все подготовим. Не будет никаких собак, будут самоходные моторосани — это просто удивительное изобретение, я вам потом о нем подробнее расскажу! Мы домчимся до полюса с комфортом в самое короткое время. Нами будет гордиться весь мир. И вы, Кэтлин, тоже сможете, наконец, гордиться своим ленивым супругом.

— Фолкон, — прошептала Кэт с какой-то странной интонацией в голосе, — вы же знаете, что я и так вами горжусь. Мне для этого вовсе не нужно, чтобы вы открыли Южный полюс или еще что-нибудь…

Она оперлась руками о подлокотники кресла и с заметным усилием поднялась на ноги. Ужасаясь ее теперешней неуклюжести и полному отсутствию былого изящества, Роберт подал ей руку.

— Я отведу вас в спальню, вам давно уже пора лечь, — он почувствовал, что Кэтлин мелко дрожит, хотя в гостиной уже было достаточно тепло, и еще раз попытался сказать ей что-нибудь ободряющее. — Вы ведь рады, что я скоро смогу отправиться в Антарктику? — спросил он. — Я всю жизнь мечтал добраться до Южного полюса — и теперь, кажется, смогу это сделать!

— Я очень рада за вас, Фолкон, — улыбнулась ему Кэт и внезапно словно бы споткнулась и начала медленно оседать на пол. Он мгновенно нагнулся, чтобы помочь ей подняться, но в следующую секунду непроизвольно отшатнулся от нее в сторону, потому что Кэтлин вдруг закричала — дико, пронзительно, как могло бы кричать подстреленное животное, но никак не настоящая британская леди.

— Лайза! — испуганно позвал Скотт сиделку, но в этот момент Кэтлин издала еще один сумасшедший крик, и он с ужасом обнаружил, что не слышит собственного голоса. — Лайза, кто-нибудь!!! Сюда!

Он мог бы и не звать ее — Лайза уже бежала в гостиную на крик Кэтлин. Испугать ее было не так-то просто: увидев скорчившуюся на полу хозяйку дома и стоящего рядом бледного хозяина, она мгновенно оценила ситуацию и наклонилась над Кэтлин, одновременно отпихивая от нее Роберта:

— Уходите отсюда! И пошлите за доктором, быстрее!

Скотт и сам понимал, что нужно позвать врача и вообще как-то помочь сиделке, но не мог двинуться с места и даже просто шевельнуться. Он вообще ничего не мог сделать в тот момент — только стоять и со все возрастающим ужасом смотреть на катающуюся по полу Кэтлин. Хотя нет, это уже была не Кэтлин, это было какое-то жуткое, потерявшее разум, нечеловеческое существо, не осознающее ничего, кроме собственного страха и боли. Уродливое существо, умеющее только кричать.

— Ну что же вы?! — накинулась на него сиделка, когда миссис Скотт на какой-то короткий миг перестала кричать и попыталась оглядеться вокруг и отдышаться. Роберт потряс головой и медленно отступил назад. Взгляд его по-прежнему был прикован к жене, и он вдруг заметил, что на подоле ее капота расплываются темные пятна. Они становились все больше и больше, и Скотт не сразу понял, что это такое, а когда понял, с него, наконец, слетело все это странное оцепенение, и он со всех ног бросился вон из гостиной. На улицу, к доктору, куда угодно — лишь бы подальше от дома, где происходит такое, лишь бы не видеть и не слышать всего этого!

А потом он, вернувшись домой вместе с акушером, сидел в той же самой гостиной, бездумно смотрел на тлеющие в камине угольки и слушал доносящиеся из спальни Кэтлин крики. Иногда они становились тише, иногда — громче, время от времени сиделка выскакивала из спальни и куда-то убегала, чтобы вскоре вернуться обратно, но в остальном все оставалось по-прежнему, и ночь тянулась бесконечно долго, как полярная ночь в Антарктике, и Роберту казалось, что теперь так будет всегда: дни и годы будут сменять друг друга, а он так и будет сидеть перед камином, дрожать от холода и слушать, как кричит то, что еще недавно было его любимой женщиной.

— Мистер Скотт, это мальчик, — прозвучал у него над головой усталый голос.

Роберт вздрогнул и обернулся. Акушер стоял за его креслом, и на его одежде тоже темнели кровавые пятна. А еще вокруг что-то неуловимо изменилось, и Скотт с удивлением завертел головой, пытаясь понять, что именно произошло. За окном стало светлее? Последние огоньки в камине погасли? Да нет же, вот в чем дело — в соседней комнате кричит не взрослый человек, а ребенок, младенец! Его крик тоже был невероятно громким и пронзительным, но это было уже не так страшно. Скорее, неприятно — слишком Роберт устал от всех этих криков, слишком сильно ему сейчас хотелось тишины.

— Это мальчик, — повторил врач и улыбнулся ему. — Очень крупный, здоровый — сразу видно, что сын героя! И с миссис Скотт все хорошо, не волнуйтесь. Только она пока очень слаба, так что вам к ней нельзя.

— Миссис Скотт… — растерянно повторил Роберт, постепенно приходя в себя и понимая, что все самое страшное закончилось. И чувствуя облегчение от того, что ему нельзя зайти к Кэтлин, потому что разговаривать с нею после всего, что с ней только что было, он сейчас просто не смог бы.

— В полном порядке, — еще раз заверил его врач и, слегка поклонившись, повернулся к выходу из гостиной. — С вашего позволения..?

— Да-да, конечно, — Роберт направился к двери. — Сколько я вам должен?

Он расплачивался с врачом и выслушивал его поздравления, словно бы находясь в тумане, и совершенно не помнил, как потом добрался до своей спальни и лег в кровать. Сны свои он в этот раз тоже не запомнил, хотя, несомненно, ему что-то снилось — что-то такое же муторное и страшное, как проведенная перед этим ночь в гостиной. И хотя лег Роберт уже под утро, проснулся он не намного позже, чем обычно: сказалась привычка к ранним подъемам.

В столовой он столкнулся с Лайзой. В отличие от него, не выспавшегося и разбитого, молодая сиделка выглядела удивительно свежей и счастливой — а ведь ночью она тоже не спала и, больше того, работала! Скотт не смог скрыть своего удивления при виде нее, и Лайза, приписав это его беспокойству за жену и новорожденного, принялась быстро и сбивчиво оправдываться:

— Сэр, я уже иду к миссис Скотт, не волнуйтесь! Она тоже недавно проснулась и чувствует себя очень хорошо. И маленький тоже в полном порядке, с ним сейчас кормилица… Вы тоже можете к ним зайти, хотите?

— Нет! — это слово сорвалось у Роберта с языка прежде, чем он успел подумать о визите к жене. Сиделка уставилась на него изумленными глазами, и он поспешил загладить создавшуюся неловкость. — Я хочу сказать — не прямо сейчас, сначала позавтракаю. А потом обязательно зайду к миссис Скотт, так ей и передайте.

— Конечно, сэр, — Лайза снова улыбнулась и вышла из столовой, и Роберт смог, наконец, пройти к столу и сесть на свое привычное место. Есть ему не хотелось совершенно, но он все же заставил себя позавтракать — в первую очередь для того, чтобы хоть немного оттянуть неизбежную встречу с Кэтлин.

Он и сам не понимал, почему не хотел видеть ни ее, ни своего новорожденного сына. И почему вообще не чувствовал никакой радости из-за того, что они оба здоровы и что сам он, наконец, обзавелся наследником, о котором давно мечтал. Впрочем, он вообще не ощущал никаких эмоций: ни беспокойства за Кэтлин, ни облегчения, что все хорошо закончилось — словно и Кэтлин, и появившийся этой ночью на свет ребенок были для него чужими людьми или словно все, что случилось несколько часов назад, вообще его не касалось. Даже удивлялся он этому своему равнодушию как-то вяло, понимая умом, что это неправильно и что так вообще не должно быть, но не придавая этому особого значения.

А вот его нежелание идти в спальню Кэтлин становилось все сильнее, и, доедая вставленное в рюмку вареное яйцо, Роберт судорожно пытался придумать какой-нибудь предлог, чтобы не встречаться сегодня с женой. Но никаких идей на этот счет ему в голову не приходило: этот день у него был абсолютно свободен, все дела, связанные с экспедицией, должны были начаться не раньше, чем через два-три дня, а больше пойти ему было некуда. Да и куда вообще мог уйти глава семьи, у которого только что родился ребенок? Ему полагается быть дома, рядом с матерью этого ребенка, он должен благодарить ее за подаренное ему счастье, должен волноваться в ожидании доктора и расспрашивать сиделку, как малыш провел ночь… Да, он обязан вести себя именно так, и никак иначе, и если он поступит как-то по-другому, его просто никто не поймет! И все, начиная с жены и заканчивая случайными знакомыми, будут думать о нем, как о плохом, недостойном человеке.

Роберт вскочил и быстрым шагом обошел вокруг стола. Вот оно, то о чем его предупреждали перед свадьбой! Он больше не свободен, он не может больше распоряжаться собой, не может следовать за своей мечтой — дико кричавшая всю прошлую ночь женщина и еще более пронзительно орущий ребенок связали его по рукам и ногам!

И теперь он должен взять себя в руки и немедленно идти к этой женщине, потому что она его ждет и потому что если он сейчас не появится рядом с ней, ей будет плохо. И оттягивать этот момент больше нельзя, он и так сидит в столовой больше часа!

Роберт в последний раз медленно прошелся по комнате, вздохнул и решительно направился к двери. Нечего тянуть, чем скорее он со всем этим разделается, тем лучше.

Перед входом в спальню Кэтлин Скотт снова немного помедлил: нежелание входить туда стало просто непереносимым, и в какой-то момент он едва не поддался этому чувству и не ушел к себе. Но все-таки не ушел — заставил себя успокоиться и тихо постучал в дверь, в глубине души продолжая надеяться, что Лайза сейчас попросит его не беспокоить жену, потому что та только что заснула.

Лайза распахнула дверь и, вежливо поклонившись, пропустила его внутрь. Кэтлин приподнялась над своей огромной подушкой, слабо улыбнулась Роберту, но почти сразу же снова откинулась назад. Лицо ее было даже не бледным, а практически белым, но глаза молодой женщины светились таким счастьем, какого Скотт в них никогда в своей жизни не видел. Даже когда он объяснился ей в любви, даже когда они стояли перед священником в маленькой хемптонской часовне или когда она заканчивала какую-нибудь из своих особенно удачных работ, она не радовалась так, как сейчас. И от этого Роберту тоже стало неприятно — возможно, потому, что сам он теперь был неспособен разделить с ней эту радость.

— Фолкон… — проговорила Кэтлин слабым голосом. — Вы его уже видели?

"Кого?" — едва не вырвалось у Роберта, но он вовремя сообразил, о чем идет речь, и отрицательно покачал головой:

— Еще нет. Скажите, как вы сейчас себя чувствуете?

— Не беспокойтесь, — Кэтлин снова улыбнулась, — со мной все просто замечательно. Лайза! — она чуть повысила голос, который, однако же, все равно звучал очень слабо. — Лайза, принесите, пожалуйста, малыша, если он не спит. Мистер Скотт его еще не видел.

— Сейчас, мэм, — голова Лайзы на секунду заглянула в спальню и тут же исчезла. Роберт, к тому времени уже присевший на стул рядом с кроватью Кэтлин, недовольно заерзал на месте.

— Сейчас вы на него посмотрите, — с горящими глазами зашептала его жена. — Это самый красивый ребенок из всех, кого я в своей жизни видела! И он так похож на вас, Фолкон — это что-то невозможное!

Скотт рассеянно кивнул ей, в очередной раз изобразив на лице улыбку. А в спальню уже входила Лайза, держащая на руках крошечный белоснежный сверток. Она подошла к кровати и протянула его Кэтлин — так осторожно и бережно, словно это была хрустальная статуэтка. Лицо Кэт озарилось еще более сильной радостью — хотя, казалось бы, куда уж больше? — и она так же аккуратно взяла у сиделки ребенка и нежно прижала его к себе.

— Фолкон, вы только на него посмотрите! — ее шепот стал таким тихим, что Скотт не столько услышал слова Кэт, сколько прочитал их по ее губам. Хотя никакой надобности шептать у Кэтлин в тот момент не было — ребенок не спал. В этом Роберт убедился, придвинувшись поближе к жене и наклонившись над свертком: из белых матерчатых складок выглядывало маленькое сморщенное лицо неприятного темно-красного оттенка. Синие глаза, блеснувшие в полумраке спальни, бесцельно вращались то в одну, то в другую сторону, а крошечный круглый носик как-то странно шевелился, словно бы ребенок, как собака или какое-нибудь другое животное, к чему-то принюхивался. Скотт перевел на жену удивленный взгляд: неужели она, всегда такая серьезная, решила пошутить, говоря о красоте ребенка и о его сходстве с отцом? Но нет, Кэт продолжала блаженно улыбаться, не сводя с малыша восторженных глаз. Значит, она не шутила и действительно считала это существо красивым? Она, человек искусства, всегда так тонко чувствовавшая прекрасное?!

— Ведь правда, он — почти полная ваша копия? — спросила Кэтлин, поднимая на мужа глаза. Тот пробормотал что-то неопределенное и торопливо кивнул. Ему не удалось скрыть от жены свое изумление, однако она истолковала его по-своему — хотя раньше всегда понимала Роберта без слов.

— Ну да, все новорожденные такие крошечные, — сказала она, вновь переводя взгляд на сына. — Трудно поверить, что потом они вырастают и становятся высокими и сильными красавцами, как их отцы, не правда ли?

Роберту было не просто трудно в такое поверить — он вообще не понимал, как этот уродливый красный человечек может когда-нибудь, пусть даже через много лет, превратиться в молодого джентльмена, который, в его недавних мечтах, должен был тоже стать моряком, продолжить географические исследования и добиться в них еще более замечательных результатов, чем сам Роберт Фолкон. И сколько ни повторял он про себя, что все дети поначалу бывают маленькими и не слишком симпатичными, ему не удавалось избавиться от ощущения, что он стал жертвой какого-то обмана. Ну не может то, что спрятано в свертке, быть человеком — а тем более, его родным сыном!

— Он хорошо поел? — спросила Кэтлин у Лайзы, и та радостно закивала головой:

— Очень хорошо, мэм. У него такой потрясающий аппетит!

И снова лицо Кэт осветилось невиданным счастьем, и она шепотом обратилась к Роберту:

— Вы как-то сказали, что если у нас будет мальчик, его можно будет назвать Питером — в честь Питера Пэна. Мне кажется, это была очень хорошая мысль. Да и Джеймс будет очень доволен…

— Джеймс? — переспросил Скотт, видя вопросительный взгляд жены, но плохо понимая, что от него требуется на этот раз.

— Я говорю, что Джеймсу будет очень приятно, если мы назовем нашего сына в честь героя его книги, — терпеливо повторила Кэтлин. — Вы ведь не передумали насчет имени Питер?

— Ах да, конечно же, — Роберт, наконец, сообразил, о чем идет речь — ребенку же нужно дать имя! Хотя в тот момент, ему было абсолютно все равно, как будут звать этого маленького морщинистого человечка. Питер так Питер — это имя ничем не хуже других, да и Барри действительно обрадуется… И Скотт поспешил сообщить жене, что совершенно не возражает против предложенного ею имени. Кэт просияла.

Они проговорили еще минут десять. Кэтлин продолжала восхищаться ребенком, а Роберт, поддакивая ей, все больше и больше уверялся в том, что жена удивительно сильно изменилась. Она больше не спрашивала его о его собственных делах, она, казалось, вообще перестала интересоваться им — все ее мысли занимал новорожденный сын. А ведь прошлая их беседа оборвалась, когда они говорили об открытии Южного полюса! Впрочем, Скотт в тот момент переживал не только из-за того, что Кэт не стала возвращаться к тому незаконченному разговору: он вообще во многом больше не узнавал свою жену. Она стала другой — не в каких-нибудь мелочах, а полностью, и хотя по-прежнему улыбалась ему и называла его Фолконом, он не мог отделаться от ощущения, что перед ним лежит совершенно чужая женщина. А еще — от воспоминания о том, как истошно и не по-человечески она кричала этой ночью и каким страшным было ее искаженное болью лицо. Эта последняя мысль была для него особенно тяжелой: всякий раз, посмотрев на Кэтлин и на ребенка, он вспоминал только что прошедшую ночь и едва удерживался, чтобы не передернуться.

А потом маленький Питер Скотт вдруг начал капризничать и издавать какие-то пока еще тихие, но крайне неприятные звуки, а его и без того страшное на вид личико перекосилось еще сильнее, и Роберт, отказавшись от предложения Кэт подержать малыша под тем предлогом, что он совершенно не знает, как обращаться с детьми, поспешил покинуть ее комнату. "Бежать отсюда! Немедленно бежать!" — думал он про себя, быстрым шагом направляясь к себе в кабинет и слыша позади пронзительный и без труда проникающий сквозь самые толстые стены детский плач.