Португалия, остров Мадейра, 1910 г.

Раскаленно-алый край солнца медленно опускался за горизонт, но жаркий субтропический воздух и не думал остывать — казалось, он, наоборот, становится еще более горячим и душным. Со всех сторон слышалось тяжелое частое дыхание измученных жарой собак, заглушавшее и плеск волн за бортом "Фрама", и шум только что оставленного им порта Фунчал. Амундсен шел по палубе, вытирая со лба пот и старательно убеждая себя, что жаловаться на жару он просто-напросто не имеет права: больше того, ему следует радоваться этой возможности хорошо "погреться" перед предстоящей им всем через год зимовкой в Антарктиде. Но радости почему-то не было — зато было огромное нетерпеливое желание поскорее оказаться в южных полярных водах и отдохнуть от жары и духоты, насладиться бодрящим морозным воздухом. Холод Руала не пугал, от него всегда можно было "спрятаться" в теплой одежде или меховом спальном мешке, в жарко натопленной каюте или сборном домике зимовщиков, а вот защититься от палящего солнца и словно бы кипящего под его лучами воздуха было невозможно в принципе.

Амундсен с сочувствием посмотрел на разлегшихся на палубе полудиких ездовых собак — им, с их длинной густой шерстью, переносить жару было еще труднее, но огромные псы держались молодцом. После того, как Руал и его спутники обнаружили, что некоторые собаки относятся друг к другу лучше, чем к остальным, и привязали все "компании друзей" рядом, четвероногие путешественники почти совсем перестали нервничать и вскоре позволили людям приручить себя. Верхнюю палубу, на которой были привязаны большинство четвероногих пассажиров, по нескольку раз в день окатывали морской водой, не только для того, чтобы держать ее в чистоте, но и чтобы хоть немного охладить нагретые солнцем доски. Правда, вода почти мгновенно испарялась, и палуба быстро нагревалась вновь, но на какое-то время собаки все-таки чувствовали облегчение и, возможно, благодаря этому оставались здоровыми и радостно виляли хвостами, как только к ним приближался кто-нибудь из членов команды.

Большинство из них и сейчас, услышав шаги одного из любимых хозяев, проснулись, приподняли головы и негромко гавкнули в знак приветствия.

— Здравствуйте, здравствуйте еще раз, — усмехнулся начальник экспедиции, проходя мимо собак и наклоняясь к каждой из них, чтобы быстро погладить ее по голове или потрепать по ушам. — Здравствуй, Полковник, здравствуй, Лассесен, здравствуй, Луссе…

Огромные псы отвечали ему довольным ворчанием и слегка помахивали пушистыми хвостами. На более бурные изъявления радости сил у уставших собак не было, и только одна из них, похожая на крупную темно-рыжую лисицу, неожиданно поднялась на все четыре лапы, а потом села, вытянула вверх острую ушастую морду и звонко, заливисто залаяла.

— И тебе добрый вечер, Камилла, я тоже рад тебя снова увидеть, — добродушно отозвался Руал, узнав в рыжеватой красавице одну из самых хитрых, но при этом удивительно ласковых собак на судне. Камилла, однако же, продолжила лаять, причем вскоре ее "монолог" перешел в тонкое визгливое подвывание.

— Камиллка, паршивка, фу!!! — кинулся к ней Амундсен, слишком поздно сообразив, что означают эти рулады. Он попытался схватить собаку за морду и заставить ее закрыть пасть, но привязанные рядом с Камиллой псы уже подхватили начатую ею "песню" и тоже принялись громко и самозабвенно выть на разные голоса. Руал безнадежно махнул рукой: теперь, когда к завыванию Камиллы присоединились ее товарищи, остановить всеобщие "песнопения" было уже невозможно. В дружный вой нескольких собак вплетались все новые и новые голоса, то по-щенячьи звонкие, то хриплые и басовитые, они сливались в единый, заглушающий все прочие шумы звук, и не прошло и пары минут, как в этом странном "хоре" уже участвовали все девяносто семь огромных псов.

Амундсен тихо выругался, но уходить с палубы не стал — какими бы громкими ни были ночные "концерты", которые четвероногие путешественники так полюбили закатывать в последнее время, как бы ни мешали они их хозяевам-людям спать и работать, в них все же было что-то завораживающее, что-то, что заставляло всю команду оторваться от дел и вслушиваться в этот загадочный вой, как в неведомую музыку. Так что в глубине души Руал был даже рад, что не успел пресечь на корню начало "песнопений" и получил возможность лишний раз прослушать их до конца и попытаться понять, что именно собачья стая выражает таким необычным способом. Их вой не был ни тоскливым, ни жалобным, но и назвать его радостным тоже было сложно. Тем не менее, они все-таки выли все вместе каждый вечер, если только моряки не успевали вовремя вычислить зачинщика "концерта" и остановить его до того, как к "пению" подключатся другие собаки. Казалось, псы выли исключительно потому, что им хотелось выть, хотелось сообщить всему миру о том, что они есть и что их много — во всяком случае, это предположение представлялось Руалу и его друзьям наиболее логичным.

Он вслушивался в собачье "пение" еще минуту или две, пока оно не оборвалось — так же внезапно, как и началось, словно кто-то подал привязанным в разных концах палубы собакам знак замолчать. Упавшая после этого на судно тишина была полной, от нее у Амундсена некоторое время звенело в ушах, и лишь спустя еще минуту сквозь этот звон начали пробиваться обычные звуки — плеск волн за бортом, крик летящих над "Фрамом" чаек и недовольная ругань заступивших на вахту матросов. Руал усмехнулся и решительно зашагал к капитанскому мостику: собаки — собаками, но ему в этот вечер предстояло гораздо более важное дело, чем прослушивание их "концертов". Члены его команды должны были, наконец, узнать, куда они плывут на самом деле.

Амундсен долго откладывал этот разговор, но теперь, когда "Фрам" готовился покинуть последний европейский порт и на долгое время отделиться от цивилизованного мира, известный первооткрыватель мог не опасаться никаких утечек информации. Да и скрывать от товарищей правду было неприятно, а кроме того, просто-напросто сложно: все они, опытные полярники, и так уже начинали что-то подозревать. Руалу пора было сознаться во всем самому, до того, как его разоблачат подчиненные. И как ни готовился он к этому моменту, как ни был уверен, что остальные путешественники не станут возражать против "небольшого" изменения маршрута, полностью отделаться от волнения Амундсену не удавалось. Нечто подобное он испытывал перед плаванием Северо-Западным проходом, когда собирал у себя свою немногочисленную первую команду, чтобы предложить ей совершить побег от кредиторов. Но тогда все происходило на суше, и любой из его товарищей мог отказаться от этой авантюры, тогда Руал только звал их с собой, оставляя каждому возможность самому принять решение. А теперь он ставил всю команду и всех исследователей перед уже свершившимся фактом, и несогласные с ним не смогли бы сойти с уплывающего в Атлантический океан корабля. Оставалось только надеяться, что несогласных и нежелающих идти на Южный полюс вместо Северного на "Фраме" не окажется…

"А почему, собственно, они должны со мной не согласиться? — подумалось вдруг Руалу, и он даже немного замедлил шаг, пытаясь поймать какую-то сложную и все время ускользающую от него мысль. — Те ребята, с которыми мы плавали по Ледовитому океану, ни минуты не думали о том, чтобы отказаться, они сразу решили, что убегают со мной, почему же я опасаюсь, что эта команда поведет себя по-другому? И тех, и других отбирал я один, и те, и другие — мои друзья. Да и если уж на то пошло, то у команды "Йоа" на самом деле тоже не было никакого выбора. Да, я сказал им, что они могут остаться и не нарушать закон, но ведь я же знал, знал абсолютно точно, что ни один из них этого не сделает! И сейчас, нечего себя обманывать, я тоже знаю, что парни мне ответят. Они такие же, как я, они тоже хотели стать первыми на Северном полюсе и захотят стать первыми на Южном".

Сзади послышались чьи-то шаги, и, обернувшись, Руал увидел капитана Торвальда Нильсена, одного из немногих, кто уже знал об истинной цели экспедиции.

— Что, псины опять распелись? — спросил он с усмешкой, наклоняясь к одной из вскочивших и завилявших хвостом при его появлении собак и принимаясь ласково трепать ее за уши. — Давно они так не развлекались!

— Сегодня их Камилла раззадорила, — ответил Амундсен, — а я ее остановить не успел.

— А, так значит, это они нашей лисице серенаду сегодня устроили! — засмеялся капитан.

— Ага, — Руал ненадолго замолчал, а потом подошел к своему главному помощнику вплотную и вполголоса добавил. — Собирай всех в кают-компании и принеси туда карты. Прямо сейчас.

В глазах Нильсена вспыхнул задорный огонек:

— Хочешь все рассказать сегодня?

— Да.

— Ты прав, сейчас время самое подходящее. Иначе они сами все поймут! Если уже не поняли… Сейчас всех позову!

Через полчаса в кают-компании стало ужасно тесно и шумно — экипаж "Фрама" еще никогда не собирался там почти полным составом, за исключением стоявших на вахте матросов. Моряки и ученые, толкаясь, устраивались на привинченных к полу сиденьях и со жгучим любопытством поглядывали то на стоявшего возле двери капитана со свернутой в трубку картой в руках, то на нетерпеливо барабанившего пальцами по столу начальника экспедиции. Руал тоже переводил взгляд с одного заросшего щетиной лица на другое и чем дальше, тем сильнее убеждался, что его товарищи знают: сейчас речь пойдет о чем-то принципиально важном для экспедиции и для каждого из них. А некоторые, вполне возможно, уже успели догадаться, что именно руководитель экспедиции собирается им сообщить…

— Парни… — начал Амундсен, когда все, наконец, расселись, и на него вновь нахлынули воспоминания о том давнем разговоре с другими моряками, у него дома, в Норвегии. — Я должен вам кое в чем признаться. Мы плывем… не совсем туда, куда собирались изначально.

В наступившей в кают-компании тишине стало слышно, как жужжит залетевшая на судно в одном из портов муха. Не спускавшие с Руала глаз участники экспедиции затаили дыхание и как будто окаменели.

— Поскольку Северный полюс уже открыт нашим американским коллегой, я решил, что для науки будут важнее исследования, проведенные на Южном полюсе, — продолжил Амундсен. — А для нас самих важнее будет побывать там, где нас еще никто не опередил. Я надеюсь, вы со мной согласитесь и не будете меня упрекать за этот обман.

Тишина взорвалась удивленными и, как с облегчением отметил про себя начальник экспедиции, радостными возгласами.

— Ну конечно же! Вот в чем дело!!! И как я сам не понял?! — с изумлением хлопал себя по лбу Бьолан.

— А я ведь подозревал, что они с капитаном что-то скрывают! — вторил ему Вистинг.

— Не, ну ты даешь, Руал, это ж надо было додуматься!!! — с азартом ерзал на месте Хельмер Хансен.

— Как я понимаю, возражений ни у кого нет? — тоже позволив себе улыбнуться, спросил Амундсен. Реакция друзей оказалась даже лучше, чем он надеялся: они не просто одобрили его план, они восприняли его с полным восторгом. Пожалуй, только Яльмер Йохансен отнесся к сообщению начальника настороженно и без особого энтузиазма, однако высказывать свое недовольство все же не стал.

— Да какие тут могут быть возражения, это же просто здорово! — выпалили сразу трое или четверо путешественников.

— Ты лучше расскажи, каким будет маршрут и вообще, какие у тебя планы? — добавил Улав Бьолан.

Но Руал твердо решил сначала внести полную ясность и получить согласие на поход к Южному полюсу от каждого из своих товарищей, и только после этого разобрать с ними конкретные детали этого путешествия.

— Я все сейчас расскажу, только ответь сперва: ты — не против моего решения? — спросил он настойчиво.

— Да разумеется, не против! Главное, чтобы на Южном полюсе был такой же снег, как на северном! — хохотнул знаменитый лыжник, и остальные моряки с довольным видом подхватили его смех.

— Прекрасно! — Руал посмотрел в глаза сидевшему рядом с Бьоланом Стубберуда. — Йорген, что ты скажешь? Ты согласен?

— Конечно, согласен! Хотя и чувствую себя полным идиотом, — отозвался плотник. — Ведь еще когда мы с Хансом строили "дом для наблюдений", мне все время казалось, что в нем что-то не так, что для наблюдений такое надежное жилище никому не нужно! А брат еще спрашивал, зачем стены такие толстые, зачем его утеплять… Нет, Руал, за то, что я оказался таким тупым, я тебе как-нибудь отомщу, так и знай! — голос его звучал угрожающе, но глаза при этом светились весельем и восхищением созданной Амундсеном мистификацией.

— Да что дом! — подхватил Вистинг. — Я тоже не понимал, зачем нам сейчас грузить на судно сразу всех собак, почему их нельзя было взять на обратном пути? А Руал только загадочно глазки в ответ строил!

Собравшиеся в очередной раз грохнули смехом, и Амундсен поднял руку, призывая их к тишине.

— Ты тоже согласен? — уточнил он у Вистинга, когда все отсмеялись.

— Согласен. И могу так же дать согласие за всех своих собак.

— Замечательно. Линдстрем, что ты скажешь?

— Я? — добродушный повар расплылся в улыбке. — Я не только согласен, я даже мстить тебе, в отличие от этих кровожадных вояк, не собираюсь!

— Спасибо. Хансен, твое мнение?

Из-за спины Людвига Хансена, к которому обращался Руал, высунулась хитрая физиономия его однофамильца Хельмера.

— Который из двух? — спросили они в один голос.

— Оба, — усмехнулся Амундсен.

— Согласны! — так же хором заверили его однофамильцы.

— Кристенсен?

— Согласен!

— Хассель?

— Да.

— Преструд?

— Да!

— Кучин?

— А почему нет? — русский биолог, за время плавания из Кристиании в Мадейру, научившийся говорить по-норвежски почти без акцента, лукаво подмигнул Амундсену. — Вон Колумб в свое время тоже поплыл в Индию, а открыл Америку! Почему бы и нам не открыть Южный полюс вместо Северного?

Моряки снова развеселились, а Амундсен продолжал перечислять их фамилии, глядя каждому названному в глаза. Он опросил всех членов экспедиции по очереди, вплоть до самого младшего из них юнги Ульсена, дождался одобрения своей идеи от каждого и только после этого жестом подозвал к столу Нильсена с картой. Обсуждение маршрута до берегов Антарктиды, места зимовки и пути вглубь континента тоже не заняло много времени: мнению Амундсена все присутствующие доверяли. Небольшой спор возник, лишь когда речь зашла о Китовой бухте, на берегу которой Руал планировал установить сборный дом и провести зиму.

— Шеклтон был там в позапрошлом году и видел, как от ледника откалывались глыбы льда! Это наверняка плавающий ледник, слишком неустойчивый! — полярники наперебой высказывали те самые доводы, которые Руал и сам не так давно обдумывал, терзаясь серьезными сомнениями. Однако теперь у него уже набралось немало аргументов против предположения Шеклтона, и он не замедлил поделиться ими с друзьями:

— Шеклтон видел точно такой же ледяной барьер, что и Росс, семьдесят лет назад. Плавающий лед не мог бы так долго оставаться на одном месте и не меняться. Я уверен, что подо льдом там твердая земля, а откалывались от ледника только небольшие куски.

— И к тому же эта бухта ближе к полюсу, чем все остальное побережье, на целый градус, — добавил Нильсен.

— Чего же тогда Роберт Скотт ее не выбрал? — вмешался в разговор Бьолан.

— Видимо, Скотт считает мыс Эванс более удобным для зимовки местом, — предположил Амундсен. — Я в этом сильно сомневаюсь, но — поглядим. Время покажет, кто из нас прав.

— Кстати, а Скотт вообще знает, что мы с ним теперь вроде как соперники? — подал голос Стубберуд.

— Конечно, Леон должен завтра, после нашего отплытия, разослать телеграммы во все порты, где Скотт намерен останавливаться, — кивнул Амундсен и после небольшой паузы добавил. — Соперничать с таким человеком, как Скотт — что-то в этом есть… Ведь он уже побывал ближе всех к Южному полюсу!

— А победить такого соперника — это просто потрясающе! — продолжил его мысль Вистинг, и все вновь одобрительно загудели.