Норвегия, Христиания, 1893 г.

— А менее распространенными симптомами этого заболевания являются… — голос профессора звучал как будто издалека, его плавные интонации навевали скуку и медленно, но верно, погружали аудиторию в сон. За окном проплывали белоснежные пушистые облака, так похожие на торосы и айсберги…

— Амундсен! — внезапно рявкнул голос лектора, ставший в несколько раз громче. — О чем мы с вашими будущими коллегами только что говорили?

Молодой студент медицинского факультета встряхнул головой, посмотрел на лежавшую перед ним раскрытую тетрадь, страницы которой были такими же девственно-белыми, и с досадой оглянулся на сидевших за другими столами товарищей. Предмет уже подошедшей к концу лекции был для него вещью, гораздо менее известной, чем все тайны Северного полюса вместе взятые. А кроме того — что всегда приводило в бешенство и преподавателей университета, и госпожу Ханну Амундсен — во много раз менее интересной.

— Так о чем же я сейчас говорил? — продолжал допытываться лектор. Руал сощурился, стараясь разобрать, что написано на грифельной доске, но даже со второго ряда, в котором он сидел, ему удалось разглядеть просто волнистую белую полоску на черном фоне. Он с надеждой скосил глаза на своего ближайшего соседа, но тот лишь с виноватым видом незаметно развел руками: он и рад был подсказать однокашнику, но сделать это на глазах у стоявшего совсем близко профессора не было никакой возможности. Студенты, расположившиеся в верхних рядах полукруглой аудитории, тихо зашушукались, обсуждая, как именно накажут опять прослушавшего все самое важное Руала. Кто-то сдавленно хихикнул.

От десятиминутных разглагольствований профессора о том, как важно будущему врачу быть внимательным и не позволять глупым мечтам отвлекать его от дела, Руала спас неожиданно заглянувший в аудиторию студент с другого курса.

— Извините меня! — воскликнул он с порога. — Студента Амундсена срочно требуют к декану!

Профессор со вздохом пожал плечами: раз требуют — ничего не поделаешь, пусть идет, и Руал, быстро собрав свои вещи, кинулся к выходу. До конца лекции оставалось минут двадцать, других занятий у него в этот день больше не было, и он решил, что после разговора с деканом сразу пойдет в библиотеку: сдать уже прочитанные книги и узнать, не появилось ли там что-нибудь новое из трудов Нансена. И это очень его радовало, хотя вызов к главе медицинского факультета все-таки немного насторожил юношу. О чем декан мог захотеть с ним побеседовать? Уж не пожаловался ли ему кто-нибудь из преподавателей на весьма посредственные успехи Руала в учебе? Да нет, вряд ли, не станет декан тратить свое драгоценное время на выговоры плохим студентам! Тем более, что как бы ни обстояли у Амундсена дела с обучением ненавистной медицине, до третьего курса он все же каким-то чудом дотянул и в своей группе считался не самым последним по успеваемости учеником.

Декан встретил его странно: встал из-за стола, вышел к Руалу навстречу и посмотрел ему в глаза каким-то необычным взглядом, в котором смешались и беспокойство, и досада, и еще множество других, совершенно не понятных молодому человеку чувств. Теперь он уже не сомневался, что вызвали его в этот просторный кабинет не для того, чтобы ругать за плохую учебу, а для чего-то куда более серьезного…

— Руал Энгельберт Амундсен? — уточняющее спросил декан и, когда студент торопливо кивнул, продолжил мягким и словно бы растерянным тоном. — К нам только что прибегала женщина, которая назвалась вашей соседкой… Ее, к сожалению, не пропустили в лекционный зал, но зато сообщили мне… Вашей матери стало плохо, и она просила, чтобы вы как можно скорее пришли домой.

Молодой человек непонимающе смотрел на пожилого седовласого ректора. Это была какая-то чушь, его мать, эта сильная, властная женщина, державшая в страхе и соседей, и собственных четверых сыновей, просто не могла заболеть! Руал столько общался с больными во время своей медицинской практики, и это были совершенно другие люди, не такие, как он сам и все его родные. Не такие, как госпожа Амундсен…

— Бегите домой, — голос декана прозвучал почти ласково, и это было настолько непривычно, что Руал сразу же вернулся к реальности. — И да, в случае чего… я разрешаю вам не ходить на занятия в ближайшие дни.

Последнюю фразу Амундсен уже не расслышал — он стрелой несся по коридору факультета, стремясь поскорее оказаться на улице. В голове вертелась одна единственная мысль: почему его соседку не пропустили к ним на лекцию, зачем понадобилось сначала докладывать о ее визите декану, а потом вызвать к нему самого Руала?! Сколько времени он потерял из-за этих идиотских условностей и правил!

И хотя он не знал, насколько тяжелым было состояние его матери, что-то подсказывало ему, что он может не успеть увидеться с ней в последний раз. Если бы она просто почувствовала себя не очень хорошо, ей бы даже в голову не пришло срывать сына с уроков в университете, куда она его с таким трудом уговорила поступить! Да она вообще не стала бы сообщать ему, что ей нездоровится, потому что привыкла никогда не показывать ни мужу, ни детям свою слабость! А значит, либо ей было совсем плохо, и она тоже испугалась, что не дождется младшего сына с занятий, либо она и вовсе уже не могла говорить, и соседка сама решила позвать Руала домой.

Он мчался по улице, едва успевая увернуться от шедших ему навстречу людей и не налететь на них и даже не думая о том, чтобы остановиться и подождать извозчика. И уже вбегая в свой дом и нашаривая в темноте ручку двери, которая вела в комнату матери, он понял, что прибежал слишком поздно. Голоса двух женщин, живших по соседству и часто обращавшихся к его матери за помощью в разных мелочах, доносились из другой комнаты. А за дверью Ханны Амундсен стояла тишина — абсолютная, полная, какая бывает только в тех помещениях, где нет никого живого.

Руал толкнул дверь, вошел в комнату и уселся на стул рядом с кроватью, на которой лежало закрытое белой простыней тело. Мелькнула мысль, что теперь он остался совсем один… и что если бы он хоть немного внимательнее изучал медицину, ему, возможно, удалось бы заметить, что с матерью что-то не так — как бы она ни пыталась скрыть от него свою болезнь. Но долго думать об этом ему не дали: соседки и какой-то незнакомый мужчина, оказавшийся врачом, услышали его шаги, вернулись в комнату покойной хозяйки и нерешительно остановились в дверях, не зная, что сказать ее сыну.

— Как это случилось? — спросил он, поднимаясь со стула, но еще до того, как соседки начали объяснять, что произошло, неожиданно понял, что его это совершенно не интересует. Какая разница, от чего мать умерла, если ее все равно уже не вернуть?

Но соседкам почему-то казалось, что ему непременно надо знать во всех подробностях, что госпожа Ханна с утра чувствовала себя отлично и была в хорошем настроении, что она зашла к одной из них, чтобы попросить большую иголку для штопки, потому что куда-то потеряла свою, но соседка не смогла сразу найти нужную иглу и пообещала принести ее чуть позже, и когда она с иголкой появилась в доме у Амундсенов, хозяйка вдруг сильно побледнела и схватилась за сердце, после чего успела только попросить, чтобы ее сыновей позвали домой. А к тому времени, как перепуганная соседка позвала на помощь других жильцов и съездила в университет за Руалом, все было уже кончено.

После соседок с ним так же подробно разговаривал врач: узнав от подруг госпожи Амундсен, что ее младший сын учится на медика, он засыпал Руала знакомыми ему по лекциям, но не всегда понятными терминами. Понял молодой человек только одно — даже если бы врач оказался рядом с их домом и сразу же попытался бы помочь его матери, ему все равно ничего бы не удалось сделать. Доктор повторил это несколько раз, словно бы опасаясь, что сын умершей женщины станет в чем-то его обвинять, хотя у младшего Амундсена не было никаких причин ему не верить. Ему вообще было все равно: можно ли было спасти мать или нет, теперь уже не имело значения. В любом случае, ее не спасли, и изменить это было уже невозможно. Ее больше не было.

Потом все почему-то решили, что Руал непременно хочет остаться с матерью наедине, и разошлись по домам, пообещав помочь ему с организацией похорон. А молодой человек никак не мог понять, что ему теперь делать одному в пустой материнской спальне. Он бы мог сколько угодно сидеть рядом с Ханной, если бы она была больна — но какой смысл был в этом теперь? То, что лежало сейчас на кровати, спрятанное под простыней, уже не было его матерью и не нуждалось ни в заботе, ни в любви, ни в послушании со стороны Руала.

Он прошелся по комнате, огляделся и, подойдя к подоконнику, смахнул рукавом собравшийся на нем тонкий слой пыли. А потом быстрым шагом направился к выходу, постаравшись пройти как можно дальше от кровати, чтобы даже случайно не зацепить простыню и не увидеть скрытого под нею лица. Он никогда не боялся мертвых: он просто хорошо помнил похороны отца, после которых ему уже не удавалось вспоминать о нем, как о живом человеке — любая мысль о Йенсе Амундсене с тех пор вызывала у него в памяти только мертвое тело в гробу. И он не хотел, чтобы с воспоминаниями о матери произошло то же самое.

Первым делом Руал написал обо всем братьям и поехал на почту, чтобы отослать им письма. Потом, посчитав, что от причитающих соседок вряд ли будет какой-нибудь толк, отправился в похоронную контору и провел там довольно много времени, договариваясь с гробовщиком обо всем необходимом — в какой-то момент он даже поймал себя на том, что торгуется, требуя организовать как можно более скромные похороны. Это его немного удивило, но он не отступил и не поддался на уговоры похоронных дел мастера "сделать все в лучшем виде". Денег на пышную церемонию у Амундсенов действительно могло не хватить, но это была не единственная причина: кроме всего прочего, Руал просто не понимал, для чего нужны все эти дорогие гробы, охапки цветов и музыка. Матери все это было уже не нужно, ей было все равно, да к тому же она и при жизни не особо любила бывать в центре внимания.

Из всех старших братьев Руала на отпевание и на похороны приехал только Леон — двое других в эти дни разъезжали по городам и странам и не смогли получить его письма вовремя. Да и Леон о ждавшем его письме из Христиании узнал случайно и едва успел вернуться домой к назначенному дню. Руал был очень рад его видеть, но говорили братья почти исключительно о делах: Леон Амундсен, уже несколько лет занимавшийся торговлей и посредничеством, с легкостью разобрался с оставшимися после матери счетами и терпеливо растолковал младшему брату, что надо оплатить в первую очередь и как вообще вести семейный бюджет дальше. Впрочем, младший Амундсен оказался сообразительным учеником и быстро понял, что от него требуется, чем несказанно удивил старшего брата.

— Я-то думал, у тебя одни льдины и белые медведи в голове! — с уважением объявил ему Леон. — А ты, оказывается, уже вырос и стал взрослым. Молодец, Руал, я тобой горжусь! Сколько тебе еще учиться?

— Уже не долго, — уклончиво ответил Руал, но Леон, слишком занятый мыслями о семейных, а также о своих собственных делах, не заметил прозвучавшей в словах брата неуверенности.

Леон уехал на следующее утро после похорон. Проводив его, Руал не стал возвращаться домой, а прямо с вокзала поехал в университет. Ему повезло — декан медицинского факультета был на месте и согласился принять молодого посетителя.

— Примите мои соболезнования, — заговорил он, жестом предлагая Амундсену сесть. — Если вы решите на время прервать учебу и в следующем году продолжить ее с теперешним вторым курсом, я не буду возражать. Вам сейчас не помешает как следует отдохнуть.

— Извините, — нетерпеливо перебил его студент, — но я пришел сообщить вам о другом. Я хочу вообще уйти из университета.

Декан ответил ему слегка удивленным взглядом, однако выражение его лица говорило о том, что он ожидал такого решения и, в целом, относится к нему с одобрением.

— Подумайте хорошенько, — попытался он все же отговорить нерадивого студента от поспешных шагов. — Вы уже проучились почти три года, и ваши успехи…

— Мои успехи более, чем посредственны, — невесело усмехнулся Руал. — Мне очень жаль, но теперь я могу сказать совершенно точно: хорошего медика из меня не получится. А плохие врачи никому не нужны, ведь верно?

— Да, безусловно… — задумчиво проговорил декан. — Но вы все-таки могли бы доучиться, чтобы хотя бы просто иметь высшее образование.

— А зачем мне образование, которым я никогда не воспользуюсь? — несколько раздраженно отозвался молодой человек. Декан нахмурился, но, сам не зная, почему, не стал делать этому нахальному юноше никаких замечаний.

— Тоже верно, — согласился он с Руалом. — Но что же вы тогда намерены делать?

— Для начала запишусь в армию — я в любом случае должен отслужить, — ответил Амундсен. — А дальше — посмотрим.

— Ну что же, — пожал плечами декан. — Я могу только приветствовать такое решение. Желаю вам успехов на службе. И вообще в любом деле, которое вы себе выберите.

— Спасибо, — Руал встал и, попрощавшись, заспешил домой. Выйдя из здания своего бывшего факультета, он даже не обернулся на его высокие стрельчатые окна и тяжелую деревянную дверь. Он знал, что покидает это заведение навсегда, но не чувствовал по этому поводу никаких эмоций: еще на середине второго года обучения он понял, что рано или поздно бросит учебу, и даже самый страшный гнев матери не помешает ему это сделать. Все случившееся лишь ускорило его уход, и он вышел из университета без малейшего сожаления или чувства вины. Мать мечтала, чтобы он закончил медицинский факультет с отличием и стал хорошим, уважаемым в городе врачом, чтобы к нему обращались в самых сложных случаях и чтобы он был способен помочь даже тем пациентам, которых другие медики признали безнадежными. А этого Руал не смог бы добиться, даже если бы доучился до конца последнего курса и получил диплом. Так зачем же терять еще три года, если он все равно не сможет воплотить желание госпожи Амундсен в жизнь? Тем более, что ей теперь не важно, будет он врачом или полярным исследователем…

Амундсен вернулся домой, прошел мимо опустевшей комнаты матери, закрылся у себя и стал перебирать сложенные на столе книги. Джон Франклин и Фритьоф Нансен. Два человека, на которых он так страстно хотел быть похожим. Один уже давно трагически погиб, другой сейчас заседает в Лондонском королевском географическом обществе и пользуется всеобщим уважением и почитанием. Такие разные, но так похожие друг на друга в главном — они оба были в Арктике и не испугались ни бесконечных льдов и снегов, ни холода, ни голодной смерти. Но при этом оба не смогли добраться до самого сердца этой огромной ледяной пустыни — до Северного полюса, до затерянного в снегах места, до сих пор ни разу не видевшего ни одного человека и вообще ни одного живого существа. Что ж, он, Руал Амундсен, теперь может повторить все то, что сделали эти два великих человека — повторить, а потом пойти еще дальше и добраться до полюса. Четыре года назад он отказался от этой мечты, уступив своему самому близкому человеку, но теперь у него появился еще один шанс попробовать добиться желаемого. И больше он уже не остановится и не пойдет на попятный, какие бы новые препятствия ни возникли на его пути.