Где рассказывается о трудящихся и красильщиках, о профессиях, «записанных» как еврейские, а также о том, что не все евреи — адвокаты, но почти все адвокаты — хотя и не у нас — евреи.

 

Трудящиеся и красильщики

Так уж повелось, что существуют профессии, в общественном мнении считающиеся еврейскими. К примеру, портной; зубной врач (в России — уже в довольно далеком прошлом); эстрадный и театральный администратор. Это признают и сами лица еврейской национальности, и лица с лицами совсем не еврейскими. Только первые, перечисляя, назовут гениальных математиков, скрипачей-виртуозов и именитых врачей. Вторые тоже про эти еврейские профессии слышали, но назовут ростовщика, фактора-посредника и корчмаря (лавочника — на выбор). Самое занятное, что правы будут и те, и другие. Хотя фантазия и информированность в обоих случаях просто удручают.

А ведь редко кто вспомнит одно ремесло, многие столетия (столь многие, что хочется сказать «тысячелетия») бывшее еврейской монополией: не такое высокое, как математика (далее — по списку), но и не вызывающее презрение, как профессии из списка № 2. Я имею в виду ремесло красильщика — мастера, придающего ткани или пряже устойчивый цвет. Именно «устойчивый», а не тот, с которым инструкции требуют стирать изделие отдельно от белых и светлых вещей.

В древние времена пышно и хорошо окрашенная ткань и пряжа очень высоко ценились, а химия — мягко говоря — еще не развилась совсем, чтобы представить публике целую палитру едких красок. Владение секретом крашения было весьма надежным способом приличных (по меркам древнего мира) доходов. Чужим его секретов не выдавали, а учился каждый красильщик в своей семье у папы-красильщика, дяди-красильщика и дедушки — самого главного из них красильщика.

Пророчица Девора в своей Песни называет цветные и отделанные разноцветной вышивкой одежды «богатой добычей, которую враги хотят захватить у израильтян».

И на египетской росписи в гробнице Хнумхотепа III в Бени-Хасан, где изображены предки нынешних евреев — кочевые семиты, они одеты в двухцветные длинные рубахи. (Пройдут века и века, и египтяне заговорят на семитском языке, и сами наденут такие рубахи, сильно их удлинив, и нарекут их галабеями. Но пока еще стоит 1890 год — до нашей эры, разумеется, — и даже в страшном сне тогдашнему египтянину не приснится, что потомки его будут говорить на семитском языке…) И эта полосатая разноцветная одежда служит у древних евреев таким же отличительным знаком семита, как заметный нос и острая борода…

Скорее всего у каждого народа развиваются те ремесла, возможность заниматься которыми дает природа родной страны. Земля Израиля богата пурпурными улитками-иглянками — на побережье Средиземного моря — и дубовой тлей: из нее получалась темно-красная краска. Горячее солнце позволяло отбеливать пряжу. Есть тут в изобилии и известь, и квасцы, и прочее. Более дешевую красно-желтую краску можно было получать из корней марены. (Интересно, что горские евреи возделывали марену до самого начала XX века, пока дешевые европейские ивановские ситцы не вытеснили традиционный способ.) Синюю краску получали из листьев вайды красильной, а желто-коричневую добывали из скорлупы ореха и кожуры граната; гранатом Израиль был богат всегда, и не зря он входит в традиционный еврейский орнамент.

В средние века евреев-красильщиков приглашали в Грецию и Италию. Иерусалимский король-крестоносец Болдуин II взял евреев-красильщиков под свое покровительство, выделил им здание. Не любило его величество евреев хотя бы по своей должности крестоносца. Да и вообще, наверное. Но не всю же жизнь в латах ходить! А в увольнение (или что там у военнослужащих королей?) хотелось надеть красивую гражданскую одежду…

В странах Ближнего Востока чуть ли не до последнего времени ремесло красильщика считалось чисто еврейским. Европейские путешественники отмечали с присущей им наблюдательностью, что по этой причине магометане профессию красильщика презирают и ею не занимаются. Лисица из известной басни, знаете ли, тоже виноград презирала.

В Бухарском эмирате красильным ремеслом тоже занимались исключительно евреи (пока европейские ткани не хлынули, но до войны еще промысел держался). Надо сказать, что Бухара — место гнуснейшего антисемитизма и мерзейшего — даже по меркам мусульманского мира — угнетения евреев. Поэтому, когда после Октябрьской революции казалось, что положение изменится, на первую в Бухаре первомайскую демонстрацию вышли и обитатели еврейского квартала. В руках у них были транспаранты: «Долой угнетателей! Да здравствуют трудящиеся и красильщики!»

 

…И плиссировка юбок

Один мой приятель, человек сугубо православный, отлично говорил на идише. Так хорошо, что пожилые евреи вглядывались в его славянское лицо и говорили: «Ан эмесдыкер идишер пунем!» — «Настоящее еврейское лицо!». И по прононсу определяли — точно, из-под Киева. Хотя был он совсем не из-под Киева — родился и вырос в Москве. Просто поселилось после войны в его дворе население целого местечка с красивым названием Кобеляки, вот оно-то точно было под Киевом. А приятель — человек лингвистически одаренный — перенял от них не только язык, но и манеру говорить с легким завыванием и даже жестикуляцией.

Жители Кобеляк (имеются в виду уцелевшие — в основном те, кто успел эвакуироваться) перебрались на новое место жительства, потому что Кобеляки (ах, как они их вспоминали!) в качестве идишер штетл попросту перестали существовать.

Даже в Москве кобелякинцы занялись тем, к чему привыкли за несколько столетий в родном селе. А были среди них и бондари, и мелкие торговцы (гос- и коопслужащие), и портные, и сапожники, и… далее полный набор еврейских местечковых профессий. Но кадок и бочек, даже от лучшего кобелякинского мастера, в Москве, сами понимаете, не требовалось; лучший портной или парикмахер могли занять тут место, скажем так, довольно скромное. Сапожник — тот сел на углу и делал то же самое, что в Кобеляках: для него разница между городами оказалась не столь существенной. Самым зажиточным и культурным человеком оказался, конечно же, фотограф: он даже по будням ходил в шляпе и с галстуком и первым в семье начал говорить по-русски. Интеллигент!

Но рано или поздно все как-то пристроились. И вот тут-то мы сделаем небольшое историческое отступление.

Молодому читателю, быть может, трудно в это поверить, но в те послевоенные времена (и много позже, кстати) не хватало буквально всего. И обычно, покупая, скажем, брюки или крепдешиновое платье, люди рассчитывали на то, что вещь должна служить много лет. А поскольку вещи — даже самые качественные — все же изнашиваются, их периодически ремонтировали. Что там костюм! Чулки — и те покупали не каждый год! И появились мастерские «Поднятие петель на чулках». Обычно мастерская специализировалась не на одних чулках, поэтому вывеска выглядела следующим образом: «Мелкий ремонт одежды, поднятие петель на чулках и плиссировка юбок». В те годы как раз вошли в моду плиссированные юбки, как в трофейных фильмах, а промышленность, запланированная на пять лет вперед, их упорно не выпускала. Зато вы могли принести юбку в мастерскую и получить назад плиссированной — в точности как у Дины Дурбан. К «скороходовским» ботинкам вам подклеивали толстую подошву из микропорки, и вы выглядели настоящим стилягой из фельетона «Плесень» в «Комсомолке».

Рядом красили ткани и кожаные изделия. А поодаль заполняли и ремонтировали шариковые ручки. Они, кстати, мало походили на продукцию фирмы «BiC». Эти детища отечественной промышленности появились в начале 50-х, мерзко протекали и пачкали карманы. Однако после мук с чернильницами-непроливайками все же стали предметом повышенного спроса. Власти отреагировали на них традиционно: школьное начальство запретило пользоваться ими в школе, а общегосударственное — подписывать ими документы. И то правда: достаточно было приложить мякоть ладони к свежей подписи — и злоумышленник получал простейший поддельный штамп с чужим факсимиле. Заполнялись ручки при помощи большого стационарного алюминиевого насоса.

Вот всем этим и занялись вечно печальные скромные евреи. Причина тому проста: местечковая привычка к работе в сфере обслуживания. Как бы ни был мастеровит еврей, он все же предпочитал, по возможности, работать в одиночку или в крайнем случае с родственниками. И — скажем честно — ничего так не боялся, как оказаться в большом нееврейском коллективе. Вторая причина в том, что евреям свойственно быстро приспосабливаться к новым условиям (тоже не столько от большого ума, сколько оттого, что у евреев эти условия менялись довольно-таки часто). Сие означало, что новая техника и новая профессия страха у них не вызывали. И еще одна положительная еврейская черта: понимание несерьезности такой работы. А значит, надо было сделать все, чтобы дети зарабатывали свой кусок хлеба делом более солидным.

Так вот многие профессии, записанные в общем мнении за евреями и самими евреями излюбленные, были и солидны, и надежны. К примеру, мужской и женский портной.

Помните ли вы «мужского и женского портного Абрама Пружинера», чей комиссарский приказ так остроумно обыграли милые и интеллигентные герои «Белой гвардии» Булгакова? Им действительно было смешно, что власть в городе перешла в руки этого Пружинера, коему на роду написано было шить им костюмы «по последней парижской моде». «Парижской», конечно же, как ее представляли себе в Киеве, Одессе, а то и в Бердичеве. Но дело не в этом. Дело в том, что Абрам Пружинер выглядел совершенно естественно в роли портного и совершенно нелепо в любой другой.

И правда: в списке «еврейских профессий» портной, несомненно, занимал достойное место. Такой Пружинер зачастую не имел даже швейной машинки Зингера и шил все руками. И неплохо, кстати. Когда, спасаясь от немцев, многие польские евреи (включая украинских, белорусских и литовских) попали в Великобританию и открыли там свои мастерские, они быстро смогли разбогатеть. Разумеется, не вывеской «Лондонский портной из Быдгощи» — кого-кого, а лондонских портных в Англии хватало (и те из них, кто хотел быть заметен, именовали себя «парижскими» и «римскими»). Дело было в другом: как поется в русской народной песне «Дубинушка», «англичанин-мудрец, чтоб работе помочь, изобрел за машиной машину». Поэтому в Англии портных, которые умели шить руками, почти не осталось, а те, кто остался, брали за свой труд непомерно высокую плату. Евреи же, навыками машинного шитья в стране исхода не овладевшие, шили, естественно, только руками и брали умеренно, но и это казалось им большими деньгами по сравнению с прежними гонорарами. Сейчас, конечно, те из евреев, которые в Британии осели и остались при игле («мит а нудл», как поется на идише), руками шить разучились, и все вещи, требующие ручной обработки или доработки, отправляются в какую-нибудь страну Восточной Европы или Азии. Но не об этих англизированных уже пружинерах разговор.

Разговор идет о том, почему профессия портного — а с ней фамилии Хаят, Хаяс, Шнейдер, Шнейдерман, Портной и даже Портнов — так распространена у евреев. Во-первых, приличное ремесло, наследственная профессия — а хазоке, — как говорится, всегда себя и семью прокормишь. Хоть в лагерь попади, и там не пропадешь. И требуется для дела всего лишь набор иголок и ножницы, и свой гешефт всегда с собой носишь.

Во-вторых, отцы-деды этим занимались. А почему?

Тут нам надо вернуться в средневековую Европу с ее напрочь закрытыми для чужаков ремесленными гильдиями. И в гильдию портных еврей ни в средневековой Германии, ни в существенно менее антисемитской Италии попасть никак не мог. Но за евреями было записано право торговли подержанными вещами. Они их скупали, чистили и ремонтировали для приобретения товарного вида. И достигли в этом столь большого искусства, что отличить такую вещь от новой было почти невозможно. (Ну, если не особо приглядываться.)

В Средние века бедноты было много больше, чем даже сейчас в России, и беднота эта предпочитала покупать дешевые вещи у евреев, хотя религиозные взгляды их отнюдь не разделяла. В городских хрониках Европы сохранилось немало записей с жалобами христианских портных на евреев, что, мол, эти последние вместо старья торгуют запрещенным им к торговле новым товаром. И каждая проверка показывала, что обвинение зиждется на песке: хитроумные евреи ухитрялись старью придавать вид почти совершенно новых вещей. А поскольку возможностей приложения труда в средневековом гетто было не очень много, желающих работать в «шматес-бизнесе» — как впоследствии будут говорить в Америке — хватало.

Когда же массы евреев устремились в XIV веке на восток — в Польшу и принадлежащие ей земли, — свою профессию «хаята-шнейдера», портного, они понесли с собой. Тут ограничений на занятие портновским ремеслом не было — кроме них, шить «по-городскому» все равно никто не умел, и накопленное поколениями мастерство нашло себе применение.

Среди городских памятников Нью-Йорка, увековечивающих людей, своим трудом создавших богатство города, есть один: скромный тщедушный человек в кипе согнулся над швейной машинкой. Памятник так и называется: «А идишер шнайдер»…

 

«Моня-кожемяка»

Странно, скажете вы, разве уменьшительное от Никита — это Моня? Ведь на Руси был известен богатырь Никита Кожемяка, и никто его Моней не звал.

Успокойтесь: никто Никитушку-богатыря Моней звать не собирается. Вспомнили же его только потому, что занимался до призыва в дружинушку хоробрую выделкой кож, а также тем, что это занятие на Руси ничем не выделялось из других ремесленных занятий. И был он не лучше и не хуже, скажем, Микулы Селяниновича, сына крестьянского.

А вспомнили мы кожемяк еще и потому, что выделка и дубление кож было долгое время не менее еврейской профессией, чем красильное дело и ювелирное искусство. Но сколь уважаема была эта профессия?

Всем известно, что профессия кожемяки требует изрядного физического труда, больших умений и… не брезгливого носа. Шкура ведь, когда мокнет, такое амбре извергает… А когда мокнет множество шкур?

В XIII веке Маймонид посетил Константинополь (тогда еще не Стамбул). И там ему сказали, что «из-за дубильщиков… которые выливают грязную воду из своих мастерских на улицу, еврейский квартал совершенно провонял… греки ненавидят всех евреев, как плохих, так и хороших». Ну, скажем, если бы недоброжелательство православных греков только на этом бы и основывалось, то что проще: евреям-дубильщикам предписать сменить занятие (стать всем, к примеру, поэтами), квартал проветрить, чтоб и духу не осталось, и все заживут как братья. Правда, сафьян на сапожки придется покупать за границей и кожу на куртки тоже, а импортный товар стоит куда дороже. Так что пришлось терпеть евреев-дубильщиков, их же и ругать, а заодно и всех остальных. В этом эпизоде содержится одна важная для нашего повествования деталь: если занятие полезное и нужное, но малоприятное и не слишком уважаемое и заниматься им никто не хочет, пусть им занимаются чужаки. А евреи, увы, повсюду были чужаками.

Некий египетский автор, описывая евреев, указывал, что вот-де были у них пророки и мудрецы, но Аллах наказал их за злонравие, и среди них теперь можно найти «только красильщиков, дубильщиков, кровопускателей, мясников и медников». Уточним, что к «кровопускателям» — средневековым врачевателям — приходилось обращаться тем же магометанам (не к пророкам же с мудрецами ходить по поводу болезни), а сафьян и другие тонко выделанные кожи были долгое время важными предметами египетского экспорта. Производили же их… (см. выше).

Горские евреи занимались выделкой кож еще в прошлом веке. К примеру, русский путешественник, описывая еврейский аул по соседству с кумыкским, подчеркнул, что живут в общем-то мирно, но между аулами есть обширное пустое пространство, где мокнут кожи, «и это такая граница, через которую не перейдешь, поскольку задохнешься». Может быть, это приводило к тому, что кожемяка относился к числу лиц малоуважаемых профессий. Что на мусульманском Востоке почти автоматически передавало эту профессию в руки неполноправных иноверцев.

К тому же для выделки особо тонких сортов кож требуется (при неразвитой химической промышленности) куриный помет. Евреи-кожемяки собирали его, за что и получили дружелюбное прозвище «тавук-пох» — по-азербайджански почти дословно: «куриный помет».

(Не будем удивляться: в Европе очень уважаемой профессией было ремесло чулочника, товар, производимый им, был дорог и народу недоступен; народ ходил в онучах. Так вот — у каждого дома чулочника стояла кадка с человеческой, простите, мочой, крайне необходимой при средневековом производстве такого дворянского товара, как чулки. И зайти в квартал чулочников можно было, лишь сильно зажав нос. Но господа в этот квартал не ходили, а чулки — в тот период исключительно мужскую одежду — покупали в лавках далеко за пределами квартала.)

Половину, наверное, кожевников в Белоруссии и на Украине тоже составляли евреи. К примеру, незабвенный Лазарь Моисеевич Каганович получил специальность кожевника-дубильщика.

На чем, кстати, его образование и завершилось…

 

Купферман, он же Келайчиев

Да не подумает читатель, что речь идет о разыскиваемом террористе или уголовном авторитете: «…Органами внутренних дел разыскивается особо опасный преступник Купферман, он же Келайчиев…» И не поймешь, то ли террорист Купферман скрывается под фамилией скромного служащего Келайчиева, то ли уголовник Келайчиев заметает следы в образе дантиста Купфермана.

Никто никого за себя не выдает. Речь идет даже не об одном человеке (хотя его еще можно звать, к примеру, Исай-мисгар, если дело идет о локальном бухарском варианте). Речь идет о людях одной и той же профессии и, казенным языком говоря, лицах одной и той же — еврейской — национальности.

Тут, впрочем, так и подмывает употребить гениальную лингвистическую находку наших СМИ — «лица кавказских национальностей», сказав «лица еврейских национальностей», ибо речь идет о представителях разных еврейских этнических групп. Поскольку «купферман» на немецком и близкородственном ему идише, «келайчи» — на турецком и азербайджанском, а «мисгар» — на персидском и таджикском (которые оба суть диалекты фарси) означает «медник».

А медник — как профессия — был в еще недавнем прошлом записан за евреями почти как дантист. Но с меньшими доходами и престижностью.

Теперь, собственно говоря, надо разобраться с тем, что такое «медник». Во-первых, это мастер, изготовляющий различные изделия из меди, но в данном случае скорее не украшения (это уже почти ювелир для бедных), а утварь и посуду: котлы, ведра, кастрюли, подносы. Во-вторых, мастер, ремонтирующий эту посуду и утварь: латающий дыры, лудящий и прочее. Если учесть, что медная утварь и посуда сохранились до наших дней как предмет постоянного потребления в бедных странах, где купить новый чайник не каждому по карману, а на ремонт наскрести можно, не удивляйтесь тому, что в любой восточной стране мастерские медников составляют целый ряд на базаре. Узнать их не трудно: у входа всегда грудятся и висят надраенные до блеска медные изделия.

Причин, по которым профессия эта была очень даже еврейской, несколько.

Медь — а на иврите «нэхошет» — одно из немногих полезных ископаемых Израиля во все времена. И среди списка профессий, встречающихся в самых древних текстах, всегда присутствует медник. Очевидно, так было и в кочевой период жизни евреев: оборудование мастера-медника легко поддается транспортировке гужевым транспортом (верблюд, осел), нужда в быстром ремонте есть всегда, а одновременно, наверное, медник умел ремонтировать и оружие (век-то был бронзовый).

Медь — металл красивый и блестящий, но легко поддается окислению (сильный яд «ярь-медянка»), а потому требует большого умения лудить поверхность. В ПТУ этому тогда не учили: не было ПТУ, и не считалось приличным учить секретам кого-нибудь, кроме сыновей и племянников. Такое умение человек мог таскать с собой без труда, куда бы его судьба ни забросила. А евреев, увы, судьба часто и безжалостно кидала.

Ну а третья причина в том, что евреями освоена была в общении с окружающим миром «сфера обслуживания». Это и понятно — землей они не владели, как господа. И не были к ней прикреплены, как подданные. Тут профессия медника ничем не отличается от других ремесленных занятий.

В Азербайджане есть горное селение Лагич, все жители которого славятся медными работами. Поэтому, встретив медника в любом городе, городишке и крупном селении Азербайджана и Дагестана, смело спрашивайте его: не лагичец ли он. И, как правило, получите утвердительный ответ. Лагичцы — мусульмане. Спросите у них, на каком языке они говорят, и они ответят, что на лагичском. Резонно. А на какой он похож? На еврейский, ответят лагичцы, имея в виду, впрочем, татский. Только они «шалом» говорят, а мы — «салим». Но когда с ними говорим, скажем «шалом». И обязательно добавят в разговоре что-нибудь положительное о евреях.

В Бухаре я хотел купить медный поднос с крышкой для плова. Мне сказали, где это лучше всего сделать, но потом вспомнили, что сегодня суббота, и вздохнули: «Мастер сегодня не работает…»

А на Украине мастера-лудильщика кое-где называли «котляром».

Почти все Котляры, которых встречал автор, были евреями: Боря Котляр, Сёма Котляр, Котляр Роза Моисеевна…

 

Шустер и однофамильцы

Среди распространенных еврейских фамилий заметное место занимает Шустер — со всеми ее разновидностями: Шустерман, Шустерович, Шустерзон. Ну, шустер и пр. — дело понятное: сапожник — он сапожник и есть. Потому никого не удивляет и русифицированная форма той же фамилии: Сапожник и Сапожников. Менее понятны Башмакчи и Скапат (и та, и другая встречались в Крыму среди тамошних евреев-крымчаков: башмакчи — башмачник, а скапат — от арамейского слова, обозначающего сапожника; встречалось оно прежде всего в Испании, но привычка евреев к недобровольным странствиям принесла его и в Крым, и в Турцию, и даже дальше). Надо, однако, разбираться в иврите, чтобы понять, что Сандлар на этом языке тоже значит «сапожник». А уж фамилия Сандлер (тот же самый Сандлар) звучит просто по-германски, не хуже, чем Зильберман или Сапирштейн.

Причина тому в распространенности сапожного ремесла среди евреев, особенно в Восточной Европе и на Востоке.

Сказано в Сангедрине: «семь лет продолжается голод, а в дом ремесленника он не заглядывает». Многие учителя Талмуда зарабатывали на жизнь ремеслом, а рабби Йоханан ха-Сандлар, как и следует из его прозвища, был сапожником, и никому из людей в голову не приходило сомневаться в его словах из-за простого этого занятия.

Как мы знаем, круг занятий в средневековом гетто был ограничен, желающих прокормиться было куда больше, чем возможностей, а христианские цеха к себе евреев не принимали. Но гордостью цехов было производство новой обуви, ремонтом они, как правило, не занимались, и так уж вышло, что ремонтом обуви стали заниматься евреи. (То же было и с портняжным ремеслом, как мы уже писали.)

Но как-то вышло, что ремесло это не получило такого развития в Польше, Литве, Белоруссии и на Украине, как портняжное искусство. Как правило, не шили евреи новых сапог и туфель, а чинили пришедшие в негодность. И сапожников, что сидели на улице на ящике, а перед ними стоял другой ящик для инструментов и всякой дратвы, обычно презрительно называли «а латутник», то есть мастер ставить заплаты. Сам голодранец и такую же голо-ту обслуживает…

Поэтому в рассказе Шолом-Алейхема высоко мнящая о себе местечковая дама, увидев, что в ее дом пришел сапожник, отказывается туда зайти и возмущенно восклицает: «А бише! А шустер ин дер гейм!» — «Позор! Сапожник в доме!». Сапожник в доме благородной дамы, жены хозяина бакалейной лавки!

Множество евреев-сапожников ходили по Белоруссии и Украине и, остановившись в деревне на несколько дней, чинили крестьянам чеботы и сапоги. Человек, конечно, полезный и трудяга, но с чего, скажите, его уважать: кто отдает чинить рваную обувь? Бедняки. Так вот эти бедняки еще и его нанимают… (Правда, следует сказать, что домой без заработка он не возвращался — а что еще человеку надо?)

На мусульманском Востоке — к примеру, в Бухаре — мелкий ремонт обуви еще в середине прошлого века был чисто еврейским занятием. Так же, как и чистка обуви. Мусульмане этим не занимались: что они — евреи, что ли? (Не хотелось бы оправдывать свойственное многим мусульманам стремление напомнить живущему среди них иноверцу его невысокое место, но… Многие ли евреи в Москве или Санкт-Петербурге занялись бы чисткой обуви? Нет — это было делом ассирийцев-айсоров, совсем недавних неустроенных беженцев, начавших новую жизнь с самой нижней позиции социальной пирамиды.)

И если, перебравшись в Новый Свет, большинство евреев находили себе место в «шматес-бизнесе» — на крупных фабриках одежды: портными, закройщиками, грузчиками и т. д., то сапожное ремесло среди ставших американскими евреев популярностью не пользовалось. В сапожники там чаще всего шли немцы, а потом почему-то поляки: кто начинал как латутник, а кто шил добротные хорошие башмаки.

А фамилии Шустер, Шустерман, Сандлар и Сандлер, а также труднопроизносимая в Америке Сапожников оставались, показывая, сколько же предков промышляли шилом, молотком и дратвой.

Странно только, что при таком обилии в еврейском языке нет поговорки: «Шикер ви а шустер». (Если вы не знаете, «шикер» — «пьяница».)

 

«Только для еврейских глаз»

Эта английская идиома обозначает особо ценный и дорогой предмет. Кстати, английское «Jew» — «еврей» — на первый взгляд имеет единый корень со словом «jewelry» — «ювелирное дело». Но это только на первый взгляд, в действительности происхождение у слов разное, а так — просто похожее сочетание букв и звуков. В идиоме же сказались две вещи: распространенное мнение о том, что евреи сильно богаты, можно сказать, богаче всех, а также упомянутая нами случайная схожесть слов «еврей» и «ювелир».

Схожесть могла бы быть и не столь случайной, ибо ювелирное мастерство спокон веку было ремеслом (и высоким художеством) очень даже еврейским. Об этом, среди всего прочего, говорит и огромное богатство еврейского языка для обозначения драгоценных камней. Многие из них плохо поддаются переводу на иностранные языки. Скажем, «саппир» переводили всегда как «сапфир», но многие знатоки иврита считают, что правильнее было бы «ляпис-лазурь». «Таршиш» — то ли «хризолит», то ли — «аквамарин». И так далее. Ведь один и тот же минерал может иметь разные оттенки и даже разные цвета. Но для того, чтобы все это различать и точно называть, нужно быть специалистом. (Для примера: в чукотском языке нет своего слова «пальма», ибо чукчи ее отродясь не видели, зато существует примерно 70 терминов для обозначения состояния снега, от которого на Чукотке никуда не денешься.)

Древние евреи любили украшаться, не забывая и серьги в носу, и кольца там же (хоть слово «пирсинг» не изобретали и даже не слышали), и браслеты на руках и на ногах, а в стране много было ценных камней и меди (хоть «эйлатский камень» возьмите к примеру). И импорт был развит из страны Офир и прочих концов света. Так что все условия для развития ювелирного мастерства существовали. Что же касается «времен потом», то ремесленник, особенно владеющий мастерством, неведомым другим, находится в лучшем положении, чем кто бы то ни был другой. И по долгим путям изгнаний и переселений шло и традиционное мастерство.

Уже во II веке рабби Элиэзер бен Гиркан запретил еврейским мастерам-цорфим (ювелирам) принимать заказы на изготовление украшений языческим идолам (а делать язычникам ожерелья, кольца, серьги — пожалуйста, отчего же и нет?). Это говорит нам, что искусство еврейских ювелиров ценилось, и им заказывали украшать самые ценные для наивных язычников предметы. А также, увы, и то, что всегда находились среди евреев не слишком праведные, готовые поступиться принципами ради заработка.

По прошествии двенадцати веков со времен рабби Элиэзера нашлись снова и те, и другие. В самом конце XIV века заказана была евреям-ювелирам в славном граде Барселона серебряная рака для хранения мощей святого. И ведь не наивные язычники заказывали, а просвещенные монахи-августинцы. Кончилось тем, что Папа (точнее: антипапа) Бенедикт XIII издал эдикт, который запрещал заказывать у евреев церковную утварь.

И правильно сделал, кстати, ибо до этого раввины — со своей стороны — многократно подтверждали аналогичный запрет.

В домусульманские времена в славном городе Медина существовал целый квартал еврейских ювелиров, а ювелирные изделия, надо сказать, были одним из главных артикулов мединского экспорта. Все эти мастера принадлежали к клану Звайнуга. Впоследствии этот клан старательно обращали в ислам (и обратили): ведь пророк изгнал евреев из Медины, а этих, видать, нужно было удержать на месте.

Во всех странах существуют искусства и ремесла, но некоторые качеством своих работ выделяются особенно. На Западе — Италия, на Востоке — Персия. Так вот и там, и тут работа еврейских мастеров высоко ценилась. К примеру, в Италии XV–XVI веков прославлен был выкрест Эрколе деи Фидели (в девичестве Соломон де Сесса). Выкрест-то он выкрест, да ведь искусство унаследовал от некрещеных предков… В самом Израиле тех времен город Цфат славился своими ювелирами; но это были люди благочестивые и ритуальные заказы иноверцев не брали. В Цфате народ был всегда в вере крепок.

Мы замечали уже, что мусульмане называли ремесло красильщика еврейским, а потому его презирали и им не занимались. Мастерство ювелира тоже считалось еврейским. Но за него брались и мусульмане.

В Йемене всегда предметом первой необходимости считался круто изогнутый кинжал-джамбия в великолепных ножнах. Делали его исключительно евреи. Когда их в Йемене не стало, не стало и новых кинжалов. Те же, что делают, настолько бледная копия, что приличный человек с таким и ходить-то не станет. И когда в столице Сане заезжий путешественник захочет купить хороший кинжал, торговец, оценив его взглядом, вытащит из-под прилавка истинный экземпляр и шепнет доверительно: «Очень дорогой. Еврейская работа!»

Ей-ей, такая похвала из арабских уст многого стоит…

 

Карты — дело серьезное

Скажем сразу: не евреи изобрели географические карты.

Это так же верно, как то, что не Россия — родина слонов. Более того, среди великих картографов, создававших эту науку (даже можно сказать — искусство), тоже евреев не было. Ну и что? Часы тоже не евреи изобрели, зато среди «еврейских ремесел» профессия часовщика далеко не последняя.

Мы говорим о занятиях, которые в некоторое определенное время и в некотором определенном месте считались еврейскими. Хотя бы потому, что евреи из поколения в поколение занимались этим делом, достигли в нем немалых успехов, и их ценили именно как незаменимых мастеров. Был момент — и довольно продолжительный, — когда понятия «еврей» и «картограф» почти совпадали.

Можно сказать, что первая известная нам карта, созданная евреем, была составлена пророком Иезекиилем в конце VI века до нашей эры. Предсказав грядущее падение Иерусалима, пророк нацарапал его схему на кирпиче. (Как вы знаете, бумаги тогда не было, а надписи и рисунки на глиняных кирпичах были делом обычным.) Далее сведения об еврейских картах прерываются до XII века — но уже новой эры. Это были скорее схематические чертежи Земли Обетованной с обозначенными границами («чужой земли мы не хотим ни пяди…»), уделами колен Израилевых, маршрутом сорокалетнего странствования по пустыне Синайской. Среди авторов еврейских карт, всегда привязанных к Земле Обетованной, такие столпы, как Маймонид, итальянский раввин Моше бен-Мордехай Басола, в XVI веке объездивший Святую землю, константинопольский раввин Мизрахи, пражский раввин Йосеф бен-Иссахар, наконец — последняя в ряду традиционных карт принадлежит Элияху бен-Шломо-Залману — Гаону (Мудрец — прописной!) Виленскому.

Но только с этой, довольно специфической (скажем так) отраслью картографии вряд ли можно было оказаться востребованными в широком мире за пределами еврейских общин.

Однако в XIII веке появляются и получают большое развитие особого вида карты-портуланы — морские навигационные карты, просто необходимые для торговцев-мореплавателей. На портуланах сам континент почти не изображен, зато побережье со всеми его заливами, бухтами, мелями изображено очень подробно. И очень тщательно нанесены линии-маршруты по компасу: от одного пункта к другому. Назначение портуланов было чисто практическим. (Почти, хотя это не совсем точно, как у нынешних дорожных карт.) Изобрели эти карты в Италии, стране мореходов высшего класса. Там искусство изготовления карт-портуланов, очевидно, и освоили евреи. Следует не забывать (и об этом уже было сказано), что уровень знаний о далеких, зачастую недоступных европейцам странах в еврейских общинах был гораздо выше, чем у нееврейских купцов-путешественников. Поэтому, когда стали составлять портуланы не только для Средиземного моря, а потом и карты, где изображались уже не одни побережья и морские маршруты, христианские власть имущие охотно стали прибегать к еврейской помощи.

В XIV–XV веках на острове Мальорка занималась картами еврейская семья Крескес. Глава семьи Авраам Крескес носил при дворе арагонского короля высокий титул «магистр карт и компасов». Вместе со своим сыном Иудой (а у того был тоже своеобразный титул или, точнее, прозвище «Judeo de las Mapas» — «Еврей карт») он составил Каталанский атлас — один из лучших в Средневековье.

И португальский принц Энрике (Генрих Мореплаватель, как принято называть его у нас) не случайно пригласил к себе множество евреев, мастеров карт. Принц был католиком настоящим, но дело было для него прежде всего, а потому евреев в его окружении было столько, сколько требовалось, и недоброжелатели именовали его (за глаза, разумеется) Царем Иудейским.

Принц просто болел за морское будущее своей державы. И хорошо знал — кого приглашать создавать карты, надежные и точные.

 

Аптекарь и его ученик

Это в наше время существуют химико-фармацевтические институты и факультеты, да еще средние учебные заведения, где готовят фармацевтов или, по-простому, аптекарей. В ранние Средние века, как и в древнее время, аптекарей готовили в семье. И сын аптекаря неминуемо становился аптекарем: во-первых, он с детства обучался всем премудростям составления лекарств; во-вторых, профессия эта всегда была нужной и уважаемой. Хотя и более скромной, чем, скажем, профессия врача. Как вы знаете, еврейская мама на вопрос, кто ее сын, с особой гордостью отвечает: «А доктор!» Но и сыном-фармацевтом гордились не меньше.

Если уж на то пошло, то в старые времена доктор самолично составлял, а то и изобретал лекарства, и слишком уж бросающейся в глаза разницы между этими занятиями не было. Ну а растирал травы и минералы в ступке и смешивал их в пробирке его помощник, который, наверное, и был прообразом аптекаря.

Евреи знали множество лекарств и держали аптеки, это видно хотя бы из того, что Римские Папы (не все, но многие) не уставали издавать распоряжения о том, что еврейским аптекарям не следует обслуживать христианское население. Отсюда же следует и то, что, несмотря на эти запреты, христианское население упорно обращалось к аптекарям-евреям.

В эпоху позднего Средневековья, когда для занятий фармацевтикой требовалось уже наличие диплома, многим евреям пришлось нелегко, ибо дипломов они зачастую иметь не могли. И совсем не от тупости (прослушать курс удавалось многим), а лишь потому, что во многих лучших университетах Европы следовало принимать для этого присягу по католическому ритуалу. Тут дело даже не в хитрой задумке антисемитов: кажется, о евреях-то думали совсем не в первую очередь. Это должно было отсеять протестантов. И все же прослушавший полный курс, но не получивший диплома, мог со своим заполненным матрикулом (по-нынешнему — зачеткой) работать помощником или учеником аптекаря, так и оставаясь «учеником» до седых волос и почтенной лысины. Что не мешало ему жить, зарабатывать и семью свою ученическую даже очень неплохо кормить. Но числился он всегда при дипломированном специалисте, а тот почти всегда был человеком крещеным и имел, скажем без обиняков, определенный доход от того, что считался пожизненным учителем и покровителем своего умелого и немолодого ученика.

Кто же мог знать, что сотни лет спустя и под совсем другим солнцем чин «аптекарского ученика» станет весьма и весьма среди евреев востребованным!

В Нидерландах, где поселилось множество изгнанных из свято-католической Испании евреев, доступ к получению диплома им перекрыт не был. И, естественно, во врачи и в скромные их помощники устремились евреи-аптекари. Там же учились и многие евреи из огромных (по еврейской географии) стран Пейл и Литэ, тогда уже, кстати, бывших одним государством.

Все это мы ведем к тому, что когда государство Российское, отхватив громадный кусок Польши и всю Литву, приобрело самую большую еврейскую общину в мире, оно получило вдобавок еще и такое количество аптекарей, что можно было бы обеспечить фармацевтическим обслуживанием чуть ли не всю империю. Но, как рекла матушка императрица Елизавета Петровна, от врагов Христовых мне интересов не надо. И все они остались в черте оседлости, где их и без того хватало. Столицы же и крупные города губернского и частично уездного значения обслуживали немцы.

Внуки немцев-аптекарей становились крупными (и даже великими) русскими учеными, чиновниками, а случалось, и дворянами, и немецкое, кроме фамилий, проскальзывало у них только в отчествах типа Карлович (а в третьем поколении были они уже сплошь Ивановичами…). Россия же превращалась в цивилизованное европейское государство, где рассчитана была густота аптек и т. д. Короче говоря, в списке профессий, дававших евреям право повсеместного проживания, на одном из первых мест числились аптекарский ученик и, конечно же, сам аптекарь.

К началу прошлого века понятия «аптекарь» и «еврей» частенько совпадали. При советской власти — и того более. И когда в стране бушевало «Дело врачей», ходили меж людей слухи: «Ой, что делается! Марья Васильевна таблетки купила, разломила, а там — рак! Она в органы сбегала. А вечером еврей-аптекарь повесился…»

 

«Фигаро таки тут!»

Если, конечно, называть так любого парикмахера. Ибо Фигаро из Севильи к нашей теме отношения иметь не может уже хотя бы потому, что евреи из этого прекрасного города и всей страны были изгнаны задолго до того, как родился он сам, создавший его писатель Бомарше и положивший всю эту историю на музыку композитор Верди.

Среди очень распространенных среди евреев профессий парикмахер занимает далеко не последнее место. Это у ашкеназим. А в некоторых этнических группах — так вообще занимает одно из главных, т. е. не все евреи — парикмахеры, но все парикмахеры — евреи. Ну или почти все… Впрочем, прошедшее время тут более уместно. Много ли осталось бухарских или горских евреев в местах их традиционного проживания? А на новых местах они не занимаются скорее всего традиционными занятиями.

Надо сказать, что в не очень давние времена в обязанности цирюльника входили не только бритье бороды и стрижка (завивка). Цирюльник еще и кровь умел отворить, и больной зуб выдрать. Вследствие чего и по сей день есть места, где в память о цирюльниках-зубодерах к зубному врачу относятся недостаточно серьезно. Поскольку занятие цирюльника/парикмахера в числе самых уважаемых не значится.

Во-первых, любой обслуживающий персонал издавна считался чем-то второсортным по сравнению с теми, кого обслуживает. Во-вторых, человек, имеющий дело с остриженными чужими волосами (которые сразу же после удаления становятся чем-то грязным и неприятным), моющий чужую голову и т. д., как бы и сам кажется запачканным. Предрассудки, конечно, но предрассудки очень древние и въевшиеся в сознание намертво — независимо от того, понимаем мы это или нет.

А следовательно, занятие это изначально стало уделом неполноправных чужаков, которым иметь свою землю и связанное с ней всеобщее уважение не положено. У мусульман это прослеживается довольно отчетливо: всегда известно, кому какая профессия предписана. Скажем, банщиков-евреев не было у них никогда — законы зимми (о покровительствуемых) не позволяли евреям и христианам посещать одни бани с приверженцами Магомета. Но хотя профессия банщика и могла приносить неплохой и стабильный доход, слишком уважаемой не была — по причинам, схожим с приведенными выше. И выход был найден: банщики были мусульмане, но мусульмане… как бы это сказать, чтоб никого не обидеть… второго сорта. Например, в суннитских странах таковыми считались персы-шииты или азербайджанцы, а в Бухарском эмирате — иранцы, занимавшая социально низкое положение этническая группа, потомки захваченных шайтан знает когда в плен персов.

У европейцев (русских, в частности) такого явно пренебрежительного отношения к профессии парикмахера не было. У евреев, кстати, тоже. Но что поделаешь: как ни крути, а парикмахер — это вам не доктор и не купец любой гильдии.

Кстати, в обеих столицах империи евреев-парикмахеров не было: эта профессия права жительства не давала. А были парикмахеры-французы (или лица, за французов себя выдающие) для богатых и обычные русские мещане — для публики попроще. В черте оседлости за французов канали евреи — хорошие мастера. Впрочем, так ли уж канали!.. Если по-русски было написано на вывеске «Куафёр Жан Кобе из Парыжа», то на идише — куда проще: «Янкель Кобылякер, парукмахер».

Во время эвакуации из разных бывших польских, а также независимых литовских и латвийских городов и городишек великое множество парикмахеров-евреев было разбросано по разным местам Советского Союза. Со своим почти европейским умением они быстро завоевали себе популярность и у городских элит, и у трудового населения.

В столицах же они появились после революции. И кое-кто сделал себе имя — к этим загодя записывались писатели, народные артисты и генеральские жены. Но дети таких мастеров никогда не становились парикмахерами, а выходили в инженеры, кандидаты наук и писатели-юмористы.

Так что в России порода евреев-парикмахеров как распространенная профессия вымерла или, если хотите, развилась и переродилась. А вот в Дербенте, Баку, Ташкенте, Ходженте и прочих солнечных центрах все уважающие себя мужчины по несколько часов в день проводили в парикмахерской у мастера Мордохаева или Ханукоева. Это был, так сказать, клуб, и там можно было узнать все городские новости и сплетни. Потому и ценили мастера не только за мастерство (это само собой!), но и за умение собирать информацию и делиться ею.

 

Моисей Абрамсон, дантист

Почему все зубные врачи — евреи?.. Вопрос, надо сказать, в наше время совсем не актуальный, ибо сыскать в Москве зубного врача-еврея скоро будет так же трудно, как и любимого незабвенным генералом Лебедем еврея-оленевода (и генерала-либерала, разумеется).

И все же совсем недавно вопрос этот странным не казался. Конечно, основательное преувеличение в утверждении о поголовном еврействе дантистов содержалось — достаточно было взглянуть на список врачей любой стоматологической поликлиники, чтобы убедиться: евреев там было меньше половины. Но, с другой стороны, мы же прекрасно помним о знаменитой еврейской тайне: если евреев так мало, то отчего же их так много?.. И, положа руку на сердце, среди дантистов, которых рекомендовали для частного приема и про которых говорили, что рука у них легкая, среди зубной, так сказать, элиты процент евреев неуклонно приближался к ста. И Сталину лечили зубы евреи (и даже ухитрились не попасть в число врачей-убийц), и Брежневу челюсть делал знаменитейший зубной протезист той же национальности (правда, знаменитый-то знаменитый, а чего ж Леонид Ильич с этой челюстью говорил так невнятно?.. Есть над чем задуматься антисемитам).

Необъяснимую и страстную любовь к профессии дантиста вы без особого труда обнаружите среди еврейских граждан Нью-Йорка, Лондона, Бухары, Ташкента, Душанбе, не говоря уж об Израиле… В чем же тут дело?

Начнем с небольшого исторического экскурса. Лечить зубы квалифицированно человечество научилось относительно недавно. Были, конечно, разные отвары и полоскания, а также заговоры, чтобы утихомирить боль. У одного фараона, дошедшего до наших дней в виде мумии, обнаружили вставной, мастерски выточенный из слоновой кости зуб (и еще неизвестно, когда этот зуб выточили и вставили: уж не в то ли время, когда евреи мучились в Египте?). И все же первейшим средством против больного зуба было его удаление. Выдирание то есть.

А драл зубы не господин доктор, а зубодер-цирюльник (он же брил и стриг, он же ставил пиявок и отворял кровь). Именно это привело к несколько пренебрежительному отношению к ремеслу зубного врачевателя (в Англии, например, дантиста и хирурга до сих пор не называют «доктор Смит», а «мистер Смит». Скажем, гинеколог, отоларинголог, прозектор, наконец… все поголовно именуются «доктор Смит», «доктор Хопкинс» или «доктор Рабиновиц»).

И чуть ли не до середины прошлого века основная масса зубных врачей заканчивала не мединституты и университеты, а курсы дантистов (что-то вроде медучилища). Работа эта среди медиков считалась непрестижной, и почти каждый молодой человек или девушка, мечтавшие о медицинской карьере, стремились в хирургию, психиатрию или педиатрию.

Взять хоть специфические и родные для нас российские условия. В университетах с их медицинскими факультетами свирепствовала процентная норма, и еврейский парень должен был не раз подумать: а стоит ли ему туда идти. А вот на курсах дантистов процентной нормы не было. Недоглядели. Плюс ко всему диплом давал право повсеместного жительства. Ну и не будем забывать о том, что работа дантиста, особенно с «легкой рукой», всегда была выгодной. Когда у человека зуб болит, когда он на стену лезет, он никаких денег не пожалеет, чтобы от боли избавиться. Всем это известно, а одно из еврейских проклятий звучит так: «Чтоб у тебя все зубы выпали, кроме одного, чтоб не забыл ты про зубную боль!»

И зубные врачи всегда извлекали из этого материальную выгоду. Евреи же всегда предпочитают работу, хорошо оплачиваемую, работе, оплачиваемой плохо. И этим, кстати, не отличаются от всех других сынов Адамовых, разве что у многих евреев это лучше получается.

Между прочим, не стоит забывать и о том, что работа дантиста еще и физически трудна: проведи-ка день в самых некомфортных позах, чтобы не только залезть в чужой рот, но и под стоны напрягшегося пациента подремонтировать на редкость неудобно расположенный зуб. Здесь требуется немалая сосредоточенность и прилежность, но именно в этих качествах евреям не отказывают даже закоренелые антисемиты.

Кроме того, евреям свойствен, так сказать, «династический подход»: если у папы хорошее дело, то будет разумнее и лучше, чтобы сын пошел по его стопам. У зубоврачебного кресла без куска хлеба с маслом не останешься. Это, кстати, уже поняли гордые сыны гор и степей, заменившие в Москве, Питере и, очевидно, не только там, Моисея Абрамсона, дантиста.

 

Слесарь Лошакер

Покопавшись в этимологии слова «слесарь», мы узнаем, что произошло оно от немецкого «шлоссер», корень которого, «шлосс», означает «замок» — ударение на втором слоге (кстати, с ударением на первом получается тот самый средневековый замок, который своими неприступными стенами запирал дорогу или горный перевал). Следовательно, слесарем изначально был именно мастер по замкам, запорам и всяческим механизмам. Это теперь заводской слесарь сочетает в себе и сборщика, и механика, и все такое прочее. Первоначальный же слесарь трудился в одиночку или в маленькой мастерской (теперь это называется «Металлоремонт. Срочное изготовление ключей»).

Москвичи старшего поколения, наверное, еще помнят будочки слесарей, на стенах которых обычно красовался патент, выданный владельцу — мелкому предпринимателю; всмотревшись в него, можно было заметить еврейские по большей части фамилии, а имена — словно из Шолом-Алейхема: Янкелевич Зуся Берович или, скажем, Лошакер Моисей Менделеевич (вообще-то во втором «е» Моисей Менделевич не очень-то нуждался, но паспортисты под влиянием фамилии великого русского химика огулом переделывали всех Менделей в Менделеевых).

Фамилии и имена эти, скажем прямо, не очень свойственные интеллигентным и обрусевшим московским и ленинградским евреям, были не случайны: в глухомань столиц и промышленных городов из шумных центров вроде Орши, Бобруйска или, страшно сказать, самой Козодоевки этих людей занесла война. Именно в этих городках, местечках, а то и деревнях профессия слесаря всегда была самой что ни на есть еврейской. Когда же по городкам и местечкам прокатилась война, чудом уцелевшему мастеру (а дай Бог, и семье его, хоть, может, и не всей) возвращаться было некуда. А в крупном городе человек мастеровой всегда себе на хлеб заработает.

По подсчетам демографов, изучавших профессиональный состав населения малых городков и поселков Белоруссии (самой что ни на есть черты оседлости), на пятьсот жителей там приходилось не менее трех слесарей. И если бы даже эти пятьсот жителей все имели по замку и прочему сложному механизму, а замки эти постоянно ломались, то все равно бы работы для трех среднестатистических слесарей не нашлось. Да и, между нами говоря, кому нужен такой мастер, работу которого нужно вечно чинить? Не стать ли ему лучше водоносом?

В действительности же еврей-слесарь обслуживал целый прилегающий к местечку сельский район. К иным приносили в починку сломанные вещи приезжавшие в местечко на базар крестьяне (а можно было самому и не ехать: каждый крестьянин держался своего мастера и частенько напутствовал соседа: «Як будзеш у мястэчку, заскачы да Янкеля, а мы с им патом сасчытаемся»), иные сами ходили по деревням с инструментом. Зная, что кому в селе надо, прихватывали еще и мелкого товару на продажу. Знали и у кого переночевать, и где в шутку сала в кашу не положат. Сосуществовали земледельцы и ремесленники в целом довольно мирно, каждый знал, у кого какая работа, и относился к этому как к должному.

Причиной такого разделения труда было не только отсутствие у евреев земли и то, что в массе своей они, скажем прямо, к сельской работе не тяготели, но и то, что местные паны-поляки веками не позволяли крепостным крестьянам заниматься чем-нибудь другим. Русские помещики норовили всех, так сказать, младших технических специалистов воспитать из собственных крепостных — отсюда и объявления в «Московских ведомостях» XVIII века вроде такого: «Продается слесарь с женой и двумя детьми…» Более же европеизированные польские паны предпочитали работу городских мастеров. А поскольку города эти стояли на их землях, то и мастеровой-еврей должен был платить и за разрешение работать, и обычный налог. Потому пан и был заинтересован в том, чтобы тот зарабатывал, равно как и в том, чтобы «хлопы» не вздумали сами бесплатно делать то, что могут сделать за деньги, часть из которых, все одно, достанется пану.

 

Завидный жених

Нет, ни о каких матримониальных проблемах, свадебных обычаях и прочем тому подобном речь не пойдет. А слово «жених» мы использовали только потому, что представитель сугубо еврейской профессии, о котором хотим рассказать, всегда числился в сознании местечковых невест среди весьма и весьма желанных. Да что там местечковых! В самом Бобруйске, Жмеринке и даже (вы не поверите!) в Житомире о таком женихе можно было только мечтать. А лет 50–60 назад — и в Москве…

Но о ком идет разговор, мы вам сразу не скажем, а начнем с загадки, сочиненной в свое время поэтом Губерманом. Вот скажите-ка, что это такое: «Без окон, без дверей, а вовнутрь влез еврей?»

Конечно, зная пролазливый характер этой нации, можно предположить самое мрачное — многие, кстати, на этом и ловились. В действительности же поэт имел в виду… обыкновенного часовщика. Да-да, именно часовщика! Ибо ни окон, ни дверей не имеют часы, а тот, кто влезает в их внутренности, чтобы починить, всегда — еврей.

Боюсь, что для нынешних читателей это загадка сложна вдвойне. Вот скажите, положа руку на сердце, кто последние лет тридцать, а то и сорок, видел настоящего часовщика? Теперь вокруг действуют пункты приема испортившихся часов — какие-то совершенно безликие, где сидит девица, ни уха ни рыла в часах не смыслящая, берет у вас часы и отправляет их на завод. А там тоже неизвестно кто их ремонтирует. После чего они уже не ходят никогда.

То ли дело раньше!.. Стояли в людных местах будочки, мастер сам копался в шестеренках-пружинках, вглядывался через свой монокль и говорил вам, когда прийти. И таки иногда часы после этого продолжали ходить! Большинство этих часовщиков были евреями. Так уж получилось.

Вообще-то это ремесло не относилось к разряду сугубо еврейских с глубокой древности. Более того, к западу от Польши евреи-часовщики были (если были) большо-о-ой редкостью. А в восточной части Европы — наоборот. Правда, только с середины XIX века. До этого же большинство мастеров часового ремонта составляли немцы. Даже часы кремлевской Фроловской (Спасской) башни при Иване Грозном ремонтировал приглашенный немец.

Немцы селились на востоке Европы как пекари, колбасники, аптекари, поскольку в Германии такого рода мастеров наблюдался переизбыток и, как следствие, там царила жестокая конкуренция. Восток же и особенно Россия предоставляли возможность спокойной жизни и хорошего заработка. Каждый мастер приезжал с мечтой поднакопить деньжат и убыть на историческую родину — в смысле «нах Фатерлянд», что редко кому удавалось: мастер строил в России дом, передавал мастерство и гешефт сыну, тот — своему… и так далее.

Но когда благосостояние укреплялось и участь честного ремесленника переставала тешить семейную гордость, когда сыновья, окончив гимназии, поступали в университеты, на службу, приходилось задумываться о том, на кого оставить отлаженное поколениями мастерство и предприятие, даже если это была и крошечная мастерская. Очевидно, на учеников.

Вот тут-то мы и подходим к занимательному повороту событий. В ученики немцы (мы имеем в виду русских немцев) предпочитали брать еврейских парней. Что вовсе не означает, что они были… э-э-э… филосемитами. Дочку свою, к примеру, они за подмастерье-еврея ни за что бы не выдали. Но зато ценили в нем прилежность, способность учиться и не боялись, что он пропьет инструменты, а заодно и часы заказчиков. Так часто бывает в мире: сначала некая этническая группа занимает какую-то нишу и укрепляется в ней, а потом старается перейти к более престижным и привилегированным занятиям. А нишу занимает другая, которой только еще предстоит завоевать место под солнцем, и оная ниша представляется для нее вполне почетной и означает шажок вверх. Патриотическая печать уже в те времена отметила эту пагубную тенденцию и даже описывала ее в достаточно трагических тонах: «…Немцы предпочитают брать себе в ученики жидов и бесстыдно объясняют это тем, что жиды — способнее, прилежнее и не пьют…» Ну, далее, как водится, следовали призывы дать по рукам и так далее…

Мы за немецкие слова не отвечаем и смысла их не разделяем, а приводим только потому, что это все поспособствовало стремительному распространению среди евреев профессии часовщика. Может быть, часовщик был не в каждом маленьком штетле — там некому было ремонтировать и нечего; но в городах чуток покрупнее несколько часовых дел мастеров, «зейгермахер», мастерские свои держали обязательно — ремонтировали часы в домах окрестных помещиков, купцов. Да и крестьянин, становясь зажиточнее, часы покупал непременно.

Естественно, появились и соответствующие фамилии: Зегарник, Зейгермахер, произошедшие от польского «zegar», что и означает «часы». И был этот зейгермахер завидным женихом: всегда с работой, при деньгах и прилично одетый…

 

Фотохудожник с ателье

Присущая вообще евреям скромность в рассуждении о себе самих не позволяет нам утверждать, что фотография — одно из древнейших из еврейских занятий. Скорее всего потому, что сама фотография — не так уж стара. Ни в каком древнем еврейском тексте она не обозначена даже намеком. Более того, признаем, что и изобрели фотографию не евреи. И, наконец, согласимся с тем, что до Российской империи это «светописное художество» дошло со значительным опозданием. Мы, конечно, не имеем в виду Санкт-Петербург и Москву, Киев и Одессу: там-то все европейские (впоследствии — американские) новинки появлялись почти сразу, но долгое время служили развлечением богатых и очень богатых людей. Скажем, в русскую деревню привычка украшать жилище (горницу) фотографиями близких и дальних родственников пришла только в конце XIX века.

И тем не менее, только лишь появившись, фотография — в России — стала занятием еврейским. Чтобы не быть голословными, вспомним те превосходные, с коричневатым оттенком фотографии, сохранившиеся во многих семьях. Они обычно наклеены на великолепный картон и сзади — среди виньеток и непонятной принадлежности медалей — вычурным шрифтом изображена фамилия владельца ателье. Набор там однообразный: Бомштейн, Диамант, Быховский, Варшавский и далее все в таком же духе. То есть однообразие достигается исключительно национальной окраской фамилий. Сознаюсь вам, что, просмотрев множество старых фотографий, я ни разу не столкнулся с фамилией другой этнической принадлежности.

Приведем еще один — но убийственный! — аргумент. Придворным фотографом великого князя Владимира Александровича в Санкт-Петербурге в конце XIX века был г-н К. А. Шапиро. Клянусь вам, что если бы можно было найти для этой службы не Шапиро, не был бы он придворным фотографом. Кстати, он снимал не только великокняжескую семью, но и Льва Толстого.

В конце XIX века занятие фотографией в еврейской среде играло роль ремесла. Евреи стремительно пользовались возможностью расширить круг традиционных промыслов и яростно завоевывали эту область профессиональной деятельности.

Дело здесь не только в особых талантах (что, все фотографы были талантливы, как Шапиро?). Дело здесь в общечеловеческой мудрости: «Хочешь жить — умей вертеться». Евреям вертеться приходилось ох как, а в это умение входила и способность вовремя оценить новое. Пока другие еще об этом не подумали.

А ведь тут нужно было владеть новыми техническими навыками, может быть, даже обладать некоторым художественным чутьем (а то и талантом), приобретать дорогое оборудование и материалы.

Но какие еврейские родители станут экономить на благе и успехах своего ребенка? И покупали все необходимое. Подвиг их представляется тем значительнее, если учесть, что многим набожным и темным людям занятие фотографа, изготовляющего изображения людей, казалось греховным.

Салон художественной фотографии в начале прошлого века был уже обязательной принадлежностью не только губернских, но и уездных городов.

Советская власть частные салоны ликвидировала как класс. Бывшие владельцы превращались в мелких служащих ателье, где делали фото на документы, хотя и не только. Это уже не очень интересная история, но фотографы все еще в большом количестве принадлежали к лицам еврейской национальности. Недаром поэт Губерман, желая подчеркнуть переходный период в еврейской истории, когда евреи только что оторвались от земли, пишет:

То есть фотограф в поэтических глазах превратился в символ местечковых занятий. (Это мы, впрочем, оставляем на совести поэта.)

Но был еще один момент, который забывать не следует. Не все фотографы и дети их стали снимать фото для досок почета и профбилетов. Многие из этой среды, вооруженные знанием дела, хорошей техникой, ушли в документальную фотографию. Она в 20–30 годы бурно развивалась. Так появились известные фотографы-репортеры: Альперт, Липскеров, Наппельбаум, Е. Халдей, всемирно прославившийся снимком «Водружение Красного знамени над рейхстагом», и многие другие.

Из этой же среды вышли пионеры новой отрасли искусств — кинооператоры.

Но это уже совсем другая тема.

 

Юрист, сын юриста

Наверное, все евреи в душе — юристы. Хотя бы потому, что обожают дискутировать и успокаиваются только тогда, когда победят соперника. Соперник, правда, не всегда знает о том, что он побежден, и убежден и часто считает, что победил он. Но — главное — оба довольны. Кроме того — даже с точки зрения чисто религиозной, — жизнью иудеев управляет такое количество правил и предписаний, что нормальное и спокойное существование может обеспечить только точное их знание и умение толковать. Так что хочешь не хочешь, а юристом (в смысле: знатоком законов), хотя бы и не профессиональным, быть приходилось.

Если же говорить не о любителях, а о профессионалах, то и тут количество евреев-юристов на еврейскую же душу населения весьма велико. Настолько велико, что выражение «я — сын юриста» может переводиться как «мой папа — еврей». (Мы, естественно, никого конкретного в виду не имеем; у нас у самих у многих — папа-юрист.)

А ведь если посмотреть повнимательнее в историю, выяснится, что евреи в юридическом сословии появились относительно недавно. Да что там «относительно»! Совсем недавно: в самых веротерпимых странах не раньше конца XVIII столетия. А в менее веротерпимых (в том числе — и нам хорошо известных) гораздо позже.

Не будем жаловаться на вечное стремление окружающего мира не давать евреям жить по-человечески. Дело во многом в том, что право в большинстве стран зиждилось на постулатах христианской религии, и считалось, что иноверец не может ни руководствоваться ими, ни глубоко принять их в сердце.

Тем не менее юридическая карьера евреев сильно привлекала. Не забудем, что действовали во всех странах Европы (и не только) раввинские суды, работа в которых требовала юридических способностей и навыков, и существовали люди, специализировавшиеся на работе в таких судах. Танах содержит множество нормативных предписаний — законов, а также их религиозное обоснование. Кстати, эти законы — во многом — вошли в различные системы законодательства современного мира. (Да еще и в почти тождественных формулировках!) Талмуд носит еще более последовательный юридический характер: ведь он собрание правовых, этических и прочих принципов иудаизма.

Существует и понятие «еврейского права» — системы, объединяющей принципы ритуала и юриспруденции. И мало кого в еврейской среде так уважали, как знатоков еврейского права. Таких знатоков хватало в любой крупной еврейской общине.

Так что можно сказать, что эмансипация евреев еще не наступила, а стремление стать юристами уже было.

Но, увы, помимо обоснования церковного были и другие обстоятельства, мешавшие евреям наконец-то заняться любимым делом: почти повсюду юриспруденция считалась занятием уважаемым настолько, что допускать в нее чужаков казалось невозможным. (Не забудем к тому же, что профессия юридическая всегда оставалась делом хлебным; это толкало к ней евреев, но и сплачивало ряды не желающих их до нее допустить.)

С приходом эмансипации, открывшей двери юридических факультетов для нехристиан, евреи составили изрядный процент от общего числа студентов.

Но — по причинам, изложенным выше — путь на государственную службу — судьями, прокурорами («королевскими адвокатами» в Англии) — был им где закрыт, где здорово затруднен. А вот адвокатура во всех странах относилась к «свободным профессиям». Правда, и в гильдию адвокатов вступить оказалось не просто. Но можно.

И наступила эпоха Великого Перелома: в адвокатуру пошел еврей.

Изменения, произошедшие в России после Великой Октябрьской революции, привели к тому, что все закрытые для евреев двери широко распахнулись. И евреи, естественно, в эти двери хлынули. Уж во всяком случае, исконная тяга их к юриспруденции во всех ее видах теперь могла быть удовлетворена полностью. Новая власть нуждалась в квалифицированных кадрах, коих среди евреев хватало и в царское время. А вслед за квалифицированными взялись за дело и кадры, может, не столь квалифицированные, но пробивные. Их, разумеется, хватало тоже. Кадры требовались и в прокуратуру, и в суд, и в милицию, и в ЧК. В последнем случае, впрочем, на первом месте стояла не столько юридическая подкованность, сколько преданность делу победившего пролетариата.

Следует заметить, что старые зубры присяжные поверенные, будучи буржуазного социального положения, частью эмигрировали, частью же, как бы теперь сказали, «залегли под корягу». Как никто другой они чувствовали шаткость правовой ситуации в новом социалистическом государстве и потому предпочитали не высовываться.

Казалось бы, адвокат-либерал, известный критическим отношением к проклятому царизму, успешно выступавший в политических процессах и тем снискавший славу в либеральной и демократической частях русского общества, мог бы преспокойно пожинать лавры уже потому, что его бывшие подзащитные стали видными государственными и партийными деятелями! Но хороший адвокат тем и хорош, что изучает своего подзащитного и знает, чего от него самого и от неумеренных его политических амбиций ждать. Ну а уж если тот подзащитный был эсером или меньшевиком… Тут жизненный опыт подсказывал бывшему присяжному поверенному однозначно держаться подальше. Многие из дореволюционных юристов устраивались на совершенно незаметные места, вроде счетовода, и рады были тому, что о них никто не вспоминает. И ведь до чего ж оказались правы! Уже через двадцать лет после революции (да и раньше тоже) бывшие их подзащитные, некогда пламенные революционеры, оказались врагами народа, причем на новых процессах никакой адвокатский опыт им бы уже не помог.

И вообще первое время после Великого Октября адвокатов в стране попросту не было. Не нужны были. Владимир Ильич, сам дослужившийся в свое время до помощника присяжного поверенного, прекрасно понимал, что в деле осуществления революционного правосудия адвокат — только досадная помеха.

Потом адвокатов вернули в судебное заседание. И, хотя евреям была теперь открыта дорога и к другим сферам юридической деятельности, многие традиционно предпочли свободную профессию адвоката. Из их среды вышли такие гиганты, как, например, Брауде, крупнейший советский адвокат-криминалист 1920–1930-х годов. Но все же большинства среди адвокатов, скажем, Москвы и Ленинграда евреи не составляли, хотя были заметны.

Ни для кого уже не секрет, что в Советском Союзе господствовало так называемое «телефонное право», когда приговор зависел не от умения защитника, не от убеждения судьи, а от решения партийных органов, сообщавшегося судье по телефону. Зато в разных мелких делах приобретал все большее распространение не адвокат, а скорее, «аблакат», человек, все юридическое умение которого заключалось в том, что только от него и ни от кого другого принимали на лапу судьи и прокуроры. Да и милиция не брезговала. Это был не юрист (хотя, возможно, бумажкой об окончании юридического техникума он обладал), а тот самый фактор-посредник, о котором мы уже писали. К сожалению, профессия фактора (в данном случае аблаката) находила всегда среди лиц еврейской национальности немалое число приверженцев.

Резкое увеличение процента евреев среди адвокатов (имеются в виду прежде всего настоящие адвокаты) произошло тогда, когда советская власть пришла к выводу, что слегка перегнула в еврейском вопросе после революции, и стала перекрывать доступ лиц вышеназванной национальности в суды и прокуратуру (но, что интересно, не в милицию — особенно в далекой провинции). А заодно стала очищать ряды стражей закона. Вот тогда-то все освобожденные от прежних занятий стройными рядами и направились в адвокатуру. Многие — с облегчением, ибо им казалось, что эта свободная профессия и доходнее, и привольнее, чем сидение в прокурорском (или еще каком) мундире. Некоторые — с печалью, ибо статут государственного чиновника представлялся им самым престижным.

Потому и не еврейские выпускники юридических вузов предпочитали госслужбу. Процент евреев в адвокатуре нарастал.

Снизился он — и притом резко — в новых наших условиях, когда профессия адвоката стала более чем престижной и в адвокаты стремятся люди самого безупречного происхождения. Что же касается детей пожилых и знаменитых адвокатов-евреев (мы не имеем в виду никого лично!), то они, чаще всего, тоже адвокаты. За океаном…

 

Адвокаты и Плевако

Не в России появились первые евреи-адвокаты в крещеном мире, но начнем мы с нее, хотя бы потому, что она нам ближе. При этом подзаголовок может на первый взгляд показаться странным или даже неуместным, как выражение «масляное масло». Если масло — оно всегда масляное, то Плевако — это значит адвокат, поскольку Плевако был настолько талантливым, удачливым и знаменитым адвокатом в начале прошлого века, что само имя его стало нарицательным. Не спешите с выводами. Мы имеем в виду не всех адвокатов, а лишь адвокатов-евреев. И вот между ними и знаменитым Плевако имел место быть антагонизм. Плевако тут выступил просто в роли предшественника, можно сказать. Только позвольте нам далее уточнить, чьего предшественника.

Начнем с того, что в отличие от большинства европейских стран в России до самого 1864 года — года судебной реформы — адвокатов не было вообще. Соответственно, не было и адвокатов-евреев. Правда, с 1832 года существовал институт присяжных стряпчих, в рядах которых евреи были, но это вовсе не то, что адвокат. Похоже, но не то.

В 1864 году в России была создана демократическая (без всякой иронии!) судебная система и появилась адвокатура. И судебные уставы той поры не содержат никаких ограничений для евреев. Пожалуйста: прослужи пять лет по судебному ведомству — и тебя допускают до адвокатской практики. Не хочешь прослужить по этому ведомству (ах, вас не берут на эту государственную службу, ох как жаль!), найдем выход: те же пять годков прослужите у присяжного поверенного (так именовали адвокатов, имевших право на выступление в суде любой инстанции, полноценных адвокатов) — и опять пожалуйста!

Но — гладко было на бумаге, да забыли про овраги, на каковые никогда не скупилась Россия на любой еврейской дороге. С 1889 года начали постепенно вводить всякие ограничения. Но в стране уже заслужили известность многие еврейские адвокаты. И аристократический герой «Анны Карениной» по бракоразводному делу идет к известному в Петербурге адвокату и, ожидая приема, сочиняет — вполне беззлобно — «Было дело до жида, и я дожидался». Причем из текста гениального романа можно понять, что никакой экзотики или хотя бы новизны в петербургском адвокате-еврее нет. Обычное дело-с.

Ограничения тихой сапой вводились, и большинство еврейских выпускников юридических факультетов становились помощниками присяжных поверенных. Что вообще-то слишком больших неудобств не создавало (особенно если патрон был человеком своим или просто приличным), но морально несколько угнетало. Вроде бы вас пора Иосиф Григорьевич называть, а они — все Ося да Ося…

«Журнал гражданского и уголовного права» утверждал, что «…наплыв евреев в сословие присяжных поверенных — явление ненормальное, и вообще нельзя отрицать, что у евреев есть неприятные черты» (с чем мы спорить не будем и это подтвердим, добавив только, что именно этим евреи никак не отличаются от всех других народов). Журнал с арийской прямотой заявлял, перечисляя еврейские неудобства: «…более талантливы, обладают бо́льшими знаниями, более внимательно относятся к клиентам». Но вместо вывода типа: «Г-да присяжные поверенные! Держите равнение на ваших еврейских коллег! Повысим квалификацию и улучшим отношение к клиентам!», журнал призывал к ограничению евреев в сословии. (Занятно только, как их вышеприведенные аргументы чуть ли не до слова совпадают с рассуждениями самых бездарных и неумных борцов за еврейское дело; выводы, конечно, совершенно разные.)

И император Александр III утвердил в «Учреждении судебных установлений» в 1889 году ограничение «принятия в число… присяжных поверенных лиц нехристианского вероисповедания». То, что имелись в виду евреи, ясно было и без разъяснений. Другие нехристиане в юриспруденцию тогда еще не лезли.

(Для сравнения: в советскую эпоху существовала инструкция о недопущении к ряду занятий лиц, национальность которых имеет государство за границей. К примеру, австралийцев, евреев, японцев, немцев и т. д. Скажите мне: много ли японцев стремились стать старшим инженером в каком-нибудь Гипробум? Отечественным немцам, правда, от отделов кадров досталось…)

Часть не стойких морально евреев постаралась быстро креститься. Но, узрев это, известный и влиятельный адвокат Плевако предложил с этих новохристиан ограничений не снимать, ибо главное здесь «…начало национальности…».

И этим стал предшественником тех, кто во главу угла поставил расу. Уточнять не хочу, поскольку г-н Плевако, в сущности, был человеком либеральным…

Однако как ни старайся, а число евреев среди адвокатского сословия России все увеличивалось. Был ли человек полным присяжным поверенным или помощником вышеозначенного, он имел право выступать в суде, а клиенту — если он уж совсем не упертый на расовой чистоте — совсем чихать было, кто поведет его дело. Был бы результат. Тут, конечно, сыграла свою роль твердая убежденность лиц не еврейских национальностей в том, что еврей, если надо, так и черта со дна моря достанет. Об этом говаривал еще такой известный семитофил, как Тарас Бульба.

Как известно, к адвокату, как и к доктору, обращаются не от хорошей жизни. А когда прижмет…

Вдобавок крупные компании нуждались в юридических консультантах. Скажем, известному финансисту барону (признанному в баронстве своем российскими законами) Гинцбургу был необходим юридический советник по еврейским делам. У каждого барона, как известно, своя фантазия, вот и Гинцбург среди множества прочих своих дел уделял повышенное внимание еврейскому вопросу. А запретить барону иметь советником по таким делам именно еврея не мог никто. Вот и стал им известный юрист Г. Слиозберг.

Слиозберг и еще несколько крупных евреев-адвокатов были утверждены в полном звании еще в 1904 году, когда министром юстиции стал либерал князь Святополк-Мирский. И множество евреев были утверждены сразу после 1905 года. Конечно, это безобразие длилось всего год, потом последовало разъяснение, что на присяжных поверенных (как и на присяжных заседателей) распространяется процентная норма — от 5 до 10 процентов. Сами понимаете, что в Одессе или Житомире процент был самый большой, да и то люди жаловались, что на практике он куда больше.

(Тут следует заметить хотя бы в скобках, что как это ни парадоксально, но со времен еще государя императора Александра I разрешено было брать евреев на государственную службу. Надо было только иметь ученую степень по медицине, а по другим наукам — даже докторскую. Но когда евреев останавливала необходимость иметь степень? Как говаривала одна знакомая мне заведующая отделом кадров недавних времен: «Да они все готовы защититься!»

Разрешение, бывало, отменялось, но вновь восстанавливалось. Список евреев в должностях вице-директоров департаментов и в чине действительного статского советника — генеральском! — достаточно обширен. Справедливость требует добавить, что такого зачастую не бывало в куда более либеральных странах. Хотя бы из-за необходимости принесения христианской присяги.

При этом мы не говорим о выкрестах, которых столь справедливо порицал Плевако. С ними список действительно мог навести на мысли о засилье и заговоре. И многих наводил…)

В адвокатуре за евреями числятся несколько персональных рекордов.

Возьмем, к примеру, присяжного поверенного Л. Геллерсона. Выступая на процессе по делу о погроме в Белостоке, он внимательно и весьма профессионально разобрал антисемитские провокации… Чьи? Горько сказать, но Министерств юстиции и внутренних дел. То есть тех, как сказали бы сейчас, силовых структур, которые, наоборот, должны бы были пресекать подобные провокации. Очевидно, руководство вышеназванных министерств необычайно удивилось и приняло меры, чтобы не допустить впредь подобных безответственных высказываний. Зарвавшегося Геллерсона привлекли к судебной ответственности и приговорили к году заключения. Такого в царской России не бывало ни до, ни после.

Первой женщиной, вознамерившейся стать адвокатом, была г-жа Флейшиз. Не будем кивать на антисемитов: само словосочетание «женщина-адвокат» казалось большинству общества противоестественным. Так мало ей, что женщина! Еще и еврейка! Из адвокатуры ее выжили.

Такого поворота событий не мог ожидать даже мудрый Плевако… Певец доли народной поэт Игорь Губерман в одном из своих стихотворений-гариков так сказал о вечной еврейской загадке: «…На свете евреев мало, а всюду их очень много». И был прав, хотя бессмертные строки его можно, конечно, понимать по-разному.

К примеру, любой еврейский источник в подробностях поведает вам о том, как почти всюду злые люди всячески мешали евреям, скажем, стать адвокатами, а потом приведет такие проценты занятых в этой сфере лиц еврейской национальности, что сразу становится ясно: упомянутые злые люди в отвратительной своей деятельности совершенно не преуспели. И потому, очевидно, исходили злобой и изобретали все новые и новые препоны и рогатки, в результате чего численность евреев в охраняемой от них области еще более возросла… И так далее до бесконечности.

Если бы евреи только в России (Советском Союзе) так любили быть адвокатами, то тему вполне можно было бы завершить современным периодом. Но в том-то все и дело, что нечто подобное имело место едва ли не во всех странах с еврейским населением. Естественно, что в странах, где евреев нет, они никак не могут заполнить собою местный адвокатский корпус. Не будем же мы писать про Вьетнам (при всем уважении к этой стране)! Нет евреев — нет и темы. Хотя, справедливости ради, отметим, что в тяжкие для вьетнамского народа годы французского колониализма в Сайгоне существовала адвокатская контора «Марсель Коэн и партнеры», обслуживавшая юридические интересы французских колонистов, а также вьетнамских и китайских коммерсантов, обращавшихся во французский суд. Кстати, в этой самой конторе повышали свою квалификацию молодые вьетнамские юристы, среди которых, к слову сказать, был даже один будущий крупный деятель партии и правительства. Но все же говорить о евреях во вьетнамской адвокатуре не приходится — за отсутствием последних. Вместе с другими колонистами и колонизаторами Марсель Коэн и его партнеры убыли во Францию, и потому говорить о них следует во французском контексте.

До Второй мировой войны районами с очень большим еврейским населением были страны Центральной Европы (которую раньше называли Восточной, но теперь жители этих стран под Восточной Европой понимают исключительно наше ближнее зарубежье, себя переместив в центр континента). Польша, Венгрия, Румыния, Чехословакия — повсюду процент еврейского населения был исключительно высоким.

До немецкой оккупации Венгрии процент евреев в Будапеште приближался к нью-йоркскому. В австро-венгерские времена 60 процентов адвокатов венгерской столицы исповедовали иудаизм (указываем на вероисповедание лишь потому, что с учетом выкрестов этот процент увеличился бы еще заметнее). Принятие расовых законов — ближе ко Второй мировой войне — полностью отстранило евреев от этой работы. А при императоре Франце-Иосифе не только многие видные судьи, но даже королевский министр юстиции были евреями (и некрещеными к тому же…).

О Польше до 1918 года следует писать или как о части Российской империи, или как о части Австро-Венгрии и Пруссии (тамошние евреи тогда ничем в юриспруденции не отличились, потому что центрами, куда они стягивались, были Вена и Берлин). После обретения независимости Польшей евреи получили право заниматься юридической деятельностью, после евреи составили примерно половину всех польских адвокатов — это в местах, где их было не очень много. А там, где евреев было очень много, там и число адвокатов-евреев соответственно половину заметно превышало. На другие юридические посты евреев, по негласному правилу, не допускали и, очевидно, чтобы скрыть этот факт, назначили Гласса окружным судьей, Аллерханда — представителем Польши в Международном суде в Гааге, а Литауэра — членом Верховного суда. Надо сказать, что по-польски принято обращаться к адвокату «пан меценас» («покровитель») — от имени римлянина Мецената. И когда одного польского мальчика спросили в школе, кем был Меценат, ребенок не раздумывая отвечал: евреем. До такой вот степени в его незрелом мозгу слились эти понятия…

Во Франции, как и в других странах, евреи стремились к юридической карьере. Можно долго описывать историю их врастания в сообщество правоведов: были тут и свои трудности, и свои особенности, ибо Франция начиная с конца XVIII века являлась светской страной, но культура ее все же осталась христианской; на принципах христианства основано и право. В общем, принципиально наш рассказ не выйдет слишком оригинальным, а потому остановимся сразу на одной из выдающихся фигур французской юстиции — Изаке Адольфе Кремье, деятеле не только французского, но и международного масштаба.

Жизнь его была не лишена парадоксов. Начать хотя бы с того, что он не только был евреем по рождению (причем из старинной провансальской семьи), но и считал себя евреем. Казалось бы, что тут странного? Кем же еще считать себя еврею? Вот тут надо учесть, что отец его был убежденным атеистом и дал сыну только светское образование — никакой талмуд-торы (начальная религиозная школа). Такому безбожнику и креститься бы морального труда не составило, а это облегчило бы сыну жизнь даже во вполне светской Франции. Однако папаша хоть и атеистом был, но чтобы в выкресты идти — ни-ни!

Одно время Кремье являлся членом и даже президентом Центральной консистории (так сказать, духовного управления французских евреев), но пост этот вынужден был покинуть — и вовсе не из-за происков антисемитов, но исключительно потому, что его жена-католичка крестила детей. Ну, вроде бы типичный интеллигентный приличный еврей, коих и в России хоть пруд пруди: от своих не отрекается, а большого (да и малого) интереса не проявляет. Однако же и это не так.

Свою юридическую практику он начал в городе Ниме и через суд добился признания права не приносить «еврейскую присягу» в суде. «Еврейская присяга», которую, как следует из названия, приносили в суде только евреи, казалась евреям унизительной. Произносили ее на иврите, призывая на свою голову фантастические проклятия в случае нарушения. Проклятия с иудаизмом имели мало что общего: изобрели ее и перевели на иврит средневековые монахи-выкресты. Произносить ее еврей обязан был босым (почему? отчего?), в набедренной повязке и власянице, держа в руке Тору. И хотя власяница с набедренной повязкой, равно как совсем уж средневековые вода или же свиная шкура под ногами свидетеля, давным-давно ушли в область легенд, сам факт этих псевдоеврейских проклятий представлялся евреям ущемлением их прав. Суд удовлетворил иск Кремье, и в 1846 году «Еврейская клятва» была отменена. Отныне евреи приносили присягу (или лжесвидетельствовали), положив руку на Ветхий Завет (на французском языке), и предупреждали их лишь об уголовной ответственности.

Во Франции карьера этого человека была весьма завидной. В революционном 1848 году он несколько месяцев был министром юстиции, способствовал отмене смертной казни за политические преступления, отмене публичной смертной казни (лишил народ дармового развлечения!) и добился упразднения рабства чернокожих во французских колониях. В 1851-м, когда к власти пришел Луи-Наполеон, чему Кремье противился, ему пришлось некоторое время провести за решеткой. Впрочем, недолго. Затем бывший министр продолжил заниматься юридической практикой. Прожил он 84 года, и дай Бог, чтобы все евреи так прожили!

А славу международную ему принесло участие в так называемом «Дамасском деле». Речь идет о кровавом навете — будто бы евреи убили христианского монаха. Напраслину возвели в Дамаске монахи-капуцины, а Франция имела в этом деле свой интерес — хотела заполучить под свою руку местных христиан. Довольно-таки гнусную роль во всем этом сыграл — не без ведома правительства — французский консул. Но и Кремье был не последним парнем на Париже! В дело вмешались австрийский, английский и другие европейские консулы. Сирия была вассалом Египта, где правил некий Мухаммад-Али, которому нужны были хорошие отношения с Англией и Австрией, а не местная дамасская самодеятельность с французскими интригами… Сложная все-таки это штука — политика! Кстати, в Париже штучки-дрючки консула и в правительственных кругах тоже не всем понравились: каждый ведь вел свою игру…

Как бы то ни было, Кремье добился оправдания. А потом, когда власть в Сирии прибрали к рукам турки, султан специальным фирманом повелел считать кровавые наветы клеветой. Ныне и присно.

Великобритания всегда была одной из наименее антисемитских стран Европы. Не следует, естественно, понимать, что широкие трудовые и джентльменско-лордские массы дружно приветствовали обильное появление евреев на каком-нибудь участке деятельности, но и активного противодействия этому, как правило, не оказывали. Британцы вообще славятся умением находить компромисс и точку соприкосновения с кем угодно, хотя «кто угодно», разумеется, должен был перенять британские нормы поведения, говорить на безупречном английском и в конечном итоге своей деятельностью служить интересам Великобритании. К примеру, никого из англичан никогда не смущало, что архитекторов им приглашают из Франции, композиторов и оперных певцов — из Италии, что шестьдесят процентов лексического запаса английского языка похищено (вернее, усвоено) из французского (или хотя бы через французский)… Никто, конечно, не пытался доказать, что Великобритания — родина слонов: тем более что все и так знали, что подавляющее большинство слонов проживает на территории именно Британской империи, над которой совсем недавно никогда не заходило солнце… И посмотрите: кто бы ни строил дома и дворцы — строили их именно для британцев и с учетом именно их вкусов, чужие слова приобрели такое звучание, что их никто бы не понял (или сочли бы английскими) даже на прародине, да и слоны, наверное, тоже приобрели какие-то британские манеры. За это, впрочем, мы не ручаемся.

Все это мы рассказали затем, чтобы стало ясно, почему путь к юридической карьере евреям вроде бы перекрыт не был, но… В «Клятве юриста» были слова: «по истинной вере христианина». А без «Клятвы» вы не могли стать юристом. Что же вы хотите: Британия — христианская страна, и христианская вера (в протестантском варианте) является такой же неотъемлемой частью здешней культурной традиции, как и все остальное.

Так что тут даже еврейские источники, склонные усматривать антисемитский выпад даже в наводнении на островах Фиджи, в сознательных мерах антиеврейского характера Англию не обвиняют. Если уж кого и хотели попридержать британские законодатели, то это католиков, и потому в присягах и прочем присутствовали некоторые элементы подчеркнуто протестантского характера, чтобы католик не мог через них пройти. А то, что это мешает евреям, никому в голову не приходило, так же как, кстати, и мусульманам с индусами. Впрочем, мысль о том, что мусульманин сподобится претендовать на пост юриста, могла прийти тогда разве что в совершенно безумную голову.

А вот местные евреи никогда не оставляли своего стремления заняться адвокатской практикой. Первым евреем, который в 1887 году стал адвокатом, был Ф. Голдсмид: произнося присягу, он опустил мешавшие ему слова, правда (насколько же человек стал британцем по духу!), заранее предупредил об этом всех, кому эту присягу давал. И так как-то получилось (о, это важное для британцев слово «прецедент»!), что адвокатами становилось все больше и больше евреев. Хотя в сравнении с другими европейскими странами число их все равно было трудно назвать великим. Но и малым его тоже не назовешь. Не Польша, конечно же, не Венгрия и даже не Австрия догитлеровских времен… А вот юристы-судьи, правоведы еврейского происхождения и вероисповедания были заметны.

Зато после Второй мировой евреи составляли уже десять процентов солиситоров (адвокатов, имеющих право выступать лишь в низших судебных инстанциях, вроде нашего нарсуда). Среди барристеров (выступающих в судах высшей инстанции) этот процент был чуть ниже. Но зато к 1970 году членами Верховного суда были аж шестеро евреев. Такого вы во всей остальной Европе не найдете, сколько бы ни старались.

Как известно, в Англии все не как у людей. Нет, к примеру, в стране прокуроров. Вместо них — адвокат короля (королевы). А есть еще и королевские адвокаты — люди, которым доверены дела правящего дома (из их числа очень часто назначаются члены Верховного суда и прочие юридические сановники). Называют их «silk coats» («шелковые мантии»). Так вот — первой женщиной, получившей такую мантию, была еврейка по имени Роза Хейлборн.

В Британии по этому поводу острили:

— Как же она будет заседать с другими «шелковыми»?

— А что?

— Так ведь у евреев, кажется, мужчины и женщины даже в синагоге вместе не сидят…

Расцвет и процветание бывших британских колоний (впоследствии — членов Британского Содружества Наций) вполне естественным образом привели к расцвету и процветанию тамошних еврейских общин. И, соответственно, к росту юридической активности местных иудеев. Мы сейчас имеем в виду прежде всего такие страны, как Австралия и Канада. И, разумеется, времена, когда поездка туда никак не напоминала ссылку без возврата.

Прежде всего эти страны можно было рассматривать как районы (огромные!) единого англосаксонского мира (тоже огромного!) с единым, как любят писать в нашей прессе, юридическим полем. Поэтому, получив образование, скажем, в Англии и не найдя в метрополии достойного своим силам применения, молодой адвокат мог перебраться в Австралию или Канаду и начать свою карьеру там. У него не было ни языкового барьера, ни трудностей с признанием диплома. И вдобавок никаких ограничений для лиц, выразимся так, нехристианских вероисповеданий тоже не существовало (анекдоты про мистера Кона или Шапиро во внимание принимать не будем: где без этих анекдотов обходится? Даже там, где ни Кона, ни Шапиро нет…).

В Австралии были другие заботы — как ограничить иммиграцию из Азии да Восточной и Южной Европы. Но дедушки Кона и Шапиро так давно перебрались из Восточной Европы в Англию, что внуки их стали уже привилегированными переселенцами со «Старой Родины-Матери».

Потребность же в специалистах была, и немалая. Так уж вышло, что многие евреи-юристы, начав с младших партнеров в юридических конторах, получали столь лестные предложения на государственную службу, что переходили на службу британской короны. И многие приезжавшие, чтобы сколотить состояние и вернуться в Англию, оставались насовсем. Не зря на Зеленом континенте говорят: до Австралии трудно добраться, зато, добравшись, назад не захочешь. Не уверен, что первопоселенцы этого материка, которых везли в трюмах, в цепях и по приговору суда, так уж назад не хотели. Но то, что их потомки, равно как и потомки их надзирателей, и бодрые правнуки Кона и Шапиро, все как один являются отчаянными австралийскими патриотами — факт, отмеченный в литературе.

В 60-е годы XIX века был принят в сословие адвокатов Сиднея Дж. Саломон. Но не успел он развернуть адвокатскую практику, как его назначили высшим чиновником министерства юстиции штата Новый Южный Уэльс, а еще лет через двадцать — главным судьей штата. Там же членом Верховного суда стал Коэн, а спикером парламента — Леви. А еще один Коэн занял пост королевского адвоката (по-нашему: прокурора штата).

И вот ведь какая странная вещь: после Первой мировой войны еврейское население Австралии выросло (и заметно!), а число евреев среди юристов — нет. Число адвокатов даже уменьшилось. Слишком их, видать, оттягивала госслужба…

К примеру, сэр Айзек Айзекс в 1927 году исполнял обязанности председателя Верховного суда Австралии, затем, в 1930–1931 годах, стал уже не «и. о.», а полным председателем. И кто знает, как далеко бы пошел, если б не назначили его генерал-губернатором страны, то есть вторым человеком после британского короля. Но король-то — в стольном граде Лондоне, а сэр Айзек — тут. Я так думаю, что за пост генерал-губернатора любой еврей-адвокат от Варшавы до Берлина отказался бы от занятий адвокатурой не раздумывая. Так что не будем судить сэра Айзека строго…

Короче говоря, в Австралии и сегодня много евреев-адвокатов. Но это не единственное их занятие в юриспруденции.

Никто не мешал евреям заниматься любым видом юридической деятельности и в братской Канаде. Были среди них и судьи, и министры (в провинциях), и изрядное количество профессоров юриспруденции. Генерал-губернаторов, правда, не было.

И все же количество евреев-адвокатов не столь велико, хоть и дискриминации нет. Причиной тому, увы, близость Соединенных Штатов. Образование дешевле получить в Канаде, причем образование высокого качества, а дипломы признаются по обе стороны Ниагарского водопада. Вот и полетели стаи евреев-адвокатов к югу. Поле деятельности там шире. А поле юридическое — одно.

Немецкий адвокат немыслим без титула «доктор». А получал этот титул каждый окончивший университет, тогда как оканчивавшие технический вуз становились обладателями не менее почетного звания «инженер», которое тоже употреблялось повсюду. Даже на списке жильцов у входа обязательно было отмечено: «инженер» или «доктор». Или «обер-лейтенант полиции»… Юрист обозначался как JUDr — аббревиатурой от латинского «доктор общего права». Как вы знаете, слово «еврей» на немецком звучит «Jude», и это давало повод для многочисленных плоских шуточек, обыгрывавших сходство юридического титула с названием национальности. Шуточки отпускали профессиональные юмористы, а эта профессия во многих европейских странах всегда была не менее еврейской, чем те, о которых мы уже писали.

Само собой, причиной изобилия такого рода шуток было изобилие еврейских адвокатов. Учиться в немецких университетах, не меняя вероисповедания, евреи начали еще в XVIII веке; правда, поначалу лишь на медицинских факультетах. Юридические же оставались для них закрытыми еще довольно долго. После революционных событий 1848 года евреи получили-таки право заниматься юриспруденцией, хотя, конечно, и не во всех немецких государствах. В Пруссии, к примеру, получили. Но одно дело — диплом иметь, а другое — заниматься практикой. Те, кого ну очень тянуло в юриспруденцию, крестились (потому о них пока что и разговора нет), другие писали теоретические труды и даже приобретали на этом поприще широкую известность. Известностью, впрочем, сыт не будешь, а в адвокаты, где сытость обеспечена, попасть было крайне затруднительно.

О выкрестах и их профессиональных успехах мы здесь вспоминать не будем, заметим только, что первым иудеем, оставшимся таковым в момент превращения на пике карьеры в университетского профессора права в Берлине, был Дернбург. Опять-таки заметим, что было это в Пруссии, традиционно считающейся государством реакционным и казарменным. Что и говорить: порядок там действительно любили, и если закон не препятствовал лицу иудейского вероисповедания стать профессором, то никакие эмоции лиц других вероисповеданий помешать этому не могли. В разумных пределах, разумеется.

Но адвокат — профессия свободная, и тут коллегам-адвокатам никто не мог указать, с кем им заседать в одной коллегии, а с кем не заседать. Доктор Риссер в 1860 году стал членом Высшего суда с генеральским чином государственного советника (герр штаатсрат), а несколькими годами ранее его таки не приняли в коллегию адвокатов. Надеюсь, как истинно германский юрист его превосходительство в своих судебных решениях не сводил счетов с давними обидчиками.

Все же определенный процент адвокатов-евреев во времена императора Вильгельма II существовал. Но после крушения империи и провозглашения так называемой Веймарской республики этот процент стал весьма неопределенным, ибо не учитывались выкресты, но все равно процент евреев среди адвокатов круто превосходил процент евреев среди всего населения (мы уж не считаем судей, профессоров-правоведов и пр.).

Конец этого, мягко скажем, ненаучного подхода к исчислению евреев положили нацисты, вооруженные единственно правильным научным методом расовой перестройки вселенной — гитлеризмом. Тут уж, крещен ты или нет, остаешься евреем по главному критерию — расовому. И, следовательно, подлежишь вычищению из германской юриспруденции. В общем, в 1933-м судьям и правоведам пришлось освободить рабочие места для истинных арийцев.

Адвокаты же продолжали выполнять свои обязанности аж до 1935 года. Им лишь запретили носить партийные значки на мантиях. Только им, заметьте! И потому можно предположить, что свастики-то пытались нацепить на себя как раз выкресты, против собственной воли объявленные евреями.

Ждать два года, чтобы очистить адвокатуру, Гитлеру, наверное, пришлось потому, что при всем своем людоедстве одним махом оставить весь германский народ без юридического обслуживания он не решился…

В то самое время, когда процент лиц иудейского вероисповедания среди юристов значительно превосходил процент лиц того же вероисповедания среди населения большей части стран Восточной, Центральной и Западной Европы, совсем недалеко от Европы, в принадлежащей туркам восточносредиземноморской провинции, которая для евреев всегда была Эрец Исраэль, адвокатов-евреев почти не было (при том, что самих евреев, хотя и не представлявших пока большинства, в общем-то хватало).

Причин тому было несколько. Пока Турция оставалась обычной мусульманской монархией, хоть и влиятельной, но дряхлеющей, местное право, основанное на шариате, вообще не предусматривало ни адвокатов, ни прокуроров: по духовным делам все решал кадий, а по гражданским и уголовным — либо сам паша, либо лица, его представляющие. Да и не принято было привлекать к отправлению юридической практики иноверцев. Впрочем, некоторыми правомочиями по внутренним делам той или иной общины обладали общинные духовные суды.

Когда (еще при султане) Турция стала на путь европеизации, судебную систему реформировали: официально юристом мог стать любой грек, армянин или еврей, но… В отличие от названных христиан евреи этим почти не воспользовались — они плохо знали турецкий язык и в образовании своем сильно от армян и греков отставали.

Что же касается европейских евреев, численность которых в Эрец Исраэль росла, то адвокатов среди них не было: приезжали все больше земледельцы, ремесленники или очень религиозные люди, ученость которых никак не определялась дипломом европейского университета. Короче говоря, когда мандат получили англичане (вот уж при ком юриспруденция должна была расцвести и заколоситься!), в Иерусалиме имелся единственный еврей-адвокат, и фамилия его была Фрумкин… Надо же — единственной страной, о которой никак не скажешь, что все адвокаты в ней — евреи, оказался Израиль (как бы он там тогда официально ни назывался). Кроме того, именно там никто бы и не осмелился сказать, что все евреи — адвокаты.

Столь безобразного положения англичане потерпеть не могли и открыли в Иерусалиме школу правоведения. Главным недостатком ее был язык преподавания — английский. И право, изучаемое в школе, тоже, естественно, было британским (то есть то право, которое изучают в британских университетах). При всех указанных нами недостатках нехватки студентов школа не испытывала, и на момент провозглашения независимости большинство практиковавших в стране юристов составляли ее выпускники. Впрочем, в 1926 году курс еврейского права был введен и в иерусалимском Еврейском университете, а в 1935-м — в Тель-Авиве.

А когда хлынули репатрианты-олим, среди них нашлось место и адвокатам, и врачам, и зубным врачам отдельно, и скрипачам… Адвокатам все же было труднее других: требовалось отличное знание иврита. Но нет такой крепости, которую не возьмет еврей, стремящийся к достижению своей цели.

Поэт Игорь Губерман эту непреклонную волю описал так:

Это, конечно, не из юридической практики, но суть дела передает достаточно верно.

Нынешний Израиль — государство современное и демократическое (можно сказать, почти европейское), и адвокатов в нем на душу населения приходится примерно столько же, сколько и в странах Европы. Да и учиться на юрфаке престижно и дорого.

И все же именно Израиль — единственная на свете страна, где ищущий юридической помощи человек не скажет озадаченно: да тут одни евреи!..

Ибо это само собой разумеется. Но уж зато процента в населении они никак не превышают.