#img_8.jpeg

Судьба явилась бритоголовым солдатом-первогодком, в сумерках вышедшим навстречу из подъезда. Паренек приблизился без слов, с папироской в зубах. Герман Иванович так же молча извлек из пиджака зажигалку, щелкнул. Получилось само собой — щелкнул машинально и забыл, вошел в свой подъезд. Поднялся в лифте на шестой этаж. Начал отпирать дверь. А она вдруг сама распахнулась, жена с порога сказала:

— Тут повестка, Гера. Из военкомата.

— Новости.

Он больше ничего не сказал, разулся молча в прихожей и проследовал в комнату. Здесь сразу опустился в кресло, вытянул ноги.

— Ну, покажи. Что там такое?

Жена принесла повестку. Он надел очки:

— А почему край оторван? Ты расписалась, что ли?

— Понимаешь, получилось неожиданно, я сразу не сообразила…

Он встал и включил телевизор. И снова сел.

Жена не уходила, все стояла за спиной.

— Какие-нибудь сборы опять?

— Скорей всего.

— Ты же ездил в прошлом году.

— В позапрошлом.

— Что это они тебя дергают?

— Не знаю.

— По-моему, ты смотришь телевизор.

— Да. Не стой за спиной.

— А может, наоборот? Решили снять с учета?

— Может быть.

— Ох, как мне это все не нравится! — сказала жена.

— Что не нравится?

— Войны бы не было.

— А-а, — протянул Герман. — А мне не нравится, когда трогают мои вещи.

— Какие твои вещи?

— Фотоаппарат почему на подоконнике?

— Ну, Славик, наверное.

— Был ведь разговор.

— Ты перестань нервничать, — сказала жена. — Пускай Лев Сергеевич позвонит, в конце концов.

— Куда позвонит?

— Ну, в этот… военкомат.

— Я нервничаю, потому что ты отсвечиваешь. Или сядь, или… Одно из двух.

Жена предпочла второе «или», ушла. Герман некоторое время сидел в прежней позе, развалясь перед телевизором. Но вот поднялся и, подойдя к письменному столу, выдвинул ящик. Нашел записную книжку, надел очки, полистал. Выдвинул следующий ящик. Потом другой — там он тоже рылся. Получился поспешный обыск в собственном столе. Наконец извлек еще одну записную книжку — старую, растрепанную. И торопливо ее полистал…

С раскрытой книжкой он появился в коридоре. Жена разговаривала по телефону. Она сразу сделала знак, показывая, что закругляется.

И вот Герман Иванович набрал номер:

— Магазин? Извините.

Он снова покрутил диск:

— Магазин? Что? Я в очках, спокойно. Шесть пять три восьмерки. Нет? Раньше был магазин. Извините.

Бросил трубку и прошел на кухню.

Там, отвернувшись к окну, сидела жена. Ужин был на столе.

Он устроился было ужинать, но жена продолжала сидеть отвернувшись, и он не выдержал, подошел к ней сзади, обнял за плечи:

— Ну что?

И вместе с ней стал смотреть в окно. С высоты шестого этажа были видны окна соседнего дома, и крыша другого соседнего, и кусок неба над крышей — темного неба с двумя-тремя бледными крупинками звезд.

Звезды приблизились. Их оказалась целая россыпь, созвездие, и оно подплывало, являясь из мглы, — обрывок детских бус, летящих в черной пустоте. Герман Иванович сдвинул диск спектрометра, оторвал взгляд от трубки-гида и, осторожно ступая во тьме павильона, перешел к другому телескопу.

Там его поджидала лаборантка.

— Герман Иванович, еще полторы минуты видимости.

— Проверь фотометр.

— Уже.

— Перезаряди левую кассету. Заволакивает, надо же!

— И всегда в ваше дежурство, — засмеялась лаборантка.

— Поторопитесь.

— Готово.

Он приник к трубке-гиду:

— Света!

— Я здесь!

— Я же, кажется, просил проверить фотометр.

Лаборантка подошла. Он притянул ее к себе.

— Ну пусти, ладно.

— Ты не обижайся.

— Я не обижаюсь.

— На параде планет будешь со мной?

Раздалась длинная трель звонка, послышались шаги, голос:

— Закончили?

В павильоне зажегся свет — входил мужчина в белом халате. Следом пожилая женщина и еще один мужчина, лицо которого как бы оставалось в темноте — он был негр.

— Привет. Опять заволокло? — осведомился негр на правильном русском языке.

— Могу вас обрадовать, друзья. Тебя, Герман, — сказал человек в халате. — Получаем новую оптику, и притом на днях, уже решенный вопрос!

— Хорошо, — сказал Герман.

Мужчина между тем отвел его в сторону, спросил шепотом:

— Что там за история с повесткой? Шеф знает?

— А что ты шепчешь? Говори вслух! — заявил громко Герман. — Все давно в курсе. Наш беспроволочный телеграф. Ну получил, получил повестку, забирают меня!

— Не говори глупости. Кто тебя заберет? Вообще не понимаю, что это они тебя дергают. Ты ведь уже старый, по-моему!

— Как видишь, еще не очень, — сказал Герман.

— А вы к шефу, Герман Иванович, — посоветовала женщина. — И учтите, он с понедельника в отпуске.

— Хорошо, учту.

— Он все сделает. Вы ему нужны. К шефу, к шефу! Когда ему кто-то нужен…

— Да, надеюсь, — отозвался Герман.

В мясном отделе выстроилась очередь. Из-за приоткрытой двери разделочной доносились удары топора. Герман протиснулся к прилавку, спросил продавца:

— Рубит кто?

— Султан, кто!

Обогнув очередь, Герман толкнул служебную дверь, ведшую в недра гастронома. За дверью был коридор, еще двери и та, последняя, обитая железом, за которой рубил Султан. Здесь же со скромным видом ожидали клиенты — два-три покупателя, тоже очередь. Железная дверь как раз приоткрылась, выскользнул отоваренный, с увесистым свертком джинсовый паренек. И тут Костин, не мешкая, прошел в разделочную — перед носом очередного клиента.

— Обэхээсэс, — сказал он.

— Накаркаешь, — пробурчал Султан. Он мельком взглянул на Германа и, громко ухнув, рубанул говяжью тушу.

Герман опустился на табурет. Поодаль на таком же табурете сидела девчонка-продавщица. Он, видно, вспугнул ее — девчонка поднялась и направилась к двери. Султан обернулся и на всякий случай шлепнул ее по заду.

Едва закрылась за девчонкой дверь, он отложил топор и пошел по разделочной, чеканя шаг. Вытянулся перед Германом по стойке «смирно», приставил ладонь к засаленному берету. Так и стоял, хотя забытая очередь уже барабанила в дверь, а за спиной возник с пустым подносом пришедший из-за прилавка напарник. Наконец Султан не выдержал, засмеялся, глядя на собственный живот, который, как он ни старался, не мог втянуть и который в конце концов выпал из расстегнутой рубахи. Герман поднялся с табурета, они обнялись.

— Ну? Как живешь-то? Все на небо смотришь?

— А ты все топориком?

— А я все топориком! Послушай, Галилей, ничего у нас с тобой не выйдет. Я ж в гимнастерку не влезу! А влезу, так на марше упаду. Или в окопе застряну… Куда с таким пузом? Живая мишень!

— Ну пристрелят в крайнем случае.

Султан, конечно, прибеднялся, держа шутливый тон. Еле заметной улыбкой он подтверждал, что все будет как раз наоборот: не упадет, не застрянет. Да и с виду он был не из тех, кто падает, — крепкий, покрепче Германа, веселый, шумный, вполне, судя по всему, довольный жизнью.

— Я как повестку получил — сразу куда первым делом? К тебе. И Крокодилыча прихватил. Мы на Садовую, а тебя там нет, переехал…

— Квартиру дали. На Угольной, дом-башня.

— Дом-башня? А, знаю… А чего это тебя в башню? Планету, что ли, открыл?

— Созвездие Султана.

Султану понравилось:

— Даешь!.. Все небо наше! Послушай, мне в этом году никак нельзя. Вот честно.

— То есть как? Почему это? Почему? — нахмурился Герман.

— Нельзя, — подтвердил Султан. — Не получится.

— Что случилось?

— Работа.

— У всех работа.

— Да нет, не у всех, — сказал Султан. — Есть работа, от которой самый раз сбежать, а у меня она, видишь…

И тут, как бы в подтверждение, очередь с новой силой заколотила в дверь… Султан не усидел, открыл — и сразу накинулся на первого попавшегося клиента:

— Чего барабаним? Барабанщик! Видишь, рублю! Подождать не можешь?

Он осекся, потому что клиент, лысый мужчина со значком таксиста на тенниске, отодвинув его, решительно прошел в разделочную.

— Карабин! — возвестил он громко.

— Кустанай! — не сговариваясь, в один голос ответили Герман с Султаном.

— Ну что? Военный совет? — Вошедший достал платок, вытер испарину с лица. — А где остальные? Валера Слонов где? И Крокодилыча не вижу…

— Прямо не могут друг без дружки, — оживился Султан. — Крокодилыч утром: «Третий парк не объявлялся?»

— Я теперь во Втором парке. Не пойму, Герман Иванович, ты же у нас с бородой был! Где борода? Прямо не узнал тебя, полированного. Ну послушайте, какие новости. Дорогу на Узкое закрыли. Позавчера с пассажиром с Белорецка еду, хотел на бетонку повернуть — перекрыта! Началось! Из леса, смотрю, солдатики туристов выгоняют… Мое мнение: опять на правом берегу будете. Опять вас, значит, из лагеря на юг, на Гуськово…

Султан удивился:

— Почему это — вас? А тебя?

— Меня — нет, ребята. Меня — в макулатуру, — сообщил Третий парк. — Одним словом, комиссовали меня, понятно. Такие дела. Вдруг ни с того ни с сего — язва, оказывается.

— Ты это что, серьезно?

— Вот именно что серьезно. Так что давайте воюйте без меня. Жалко, конечно…

— Смотрю, пошло вас косить! — вздохнул Султан. — Только и слышишь: тот, этот… Не старые ж мы, я удивляюсь… Вон у Михеева заряжающий был, ну помните, рыжий такой, длинный…

— Фитиль, — вспомнил Герман. — Фитиль со второй батареи.

— Что, тоже язва? — спросил Третий парк.

— Не язва. Хуже… Чем пиво закусывают и пивом запивают…

— Ну-ну, — сказал Герман. И посмотрел на таксиста: — Ты как, свободен или по заказу?

— Как скажете, ребята, — с готовностью отозвался Третий парк.

На «Волге»-такси подъехали к блочной пятиэтажке. Султан с Германом вылезли. Третий парк стал тоже выбираться из машины.

— Ты чего? Поезжай, — сказал ему Султан.

— С вами я, с вами.

— А план когда?

Третий парк только махнул рукой и побежал следом.

Поднялись по лестнице. Султан постоял на площадке в нерешительности, напрягая память. Потом, выбрав дверь, позвонил. Послышался топот детских ног, в приоткрывшуюся щель высунулась вихрастая голова.

— О, копия! — обрадовался Султан. — Ну-ка, Слоненок, бегом, позови папку!

Мальчишка скрылся, и после паузы дверь открылась пошире, возник мужчина в майке, заспанный.

Султан слегка растерялся:

— Нам не вас, нам Слона…

— Не водится.

— Не шути, малый. Нам Слонова Валеру…

— А, Слонова Валеру… — Малый зевнул. — Так его здесь нет, давным-давно. И духа не осталось…

— А чей теперь дух? Твой, что ли? — спросил Герман.

Малый отвечать не стал, опять не удержался, зевнул.

— Но пацан-то его! — не унимался Султан.

— Его, его.

— Ты теперь за папку?

Малый решил закрыть дверь.

— Подожди… Чего дрыхнешь днем?

— Так со смены я, ребята.

— А войдем да отметелим? Чтоб не зевал в лицо!

Малый проснулся, хмыкнул и лениво выкинул руку, угодив Султану в скулу. После чего без спешки прикрыл дверь.

Приятели остались на площадке.

— Чего-то не везет сегодня, — заметил Султан, потирая скулу. — День, что ли, такой? Может, там вспышки на Солнце? — И посмотрел на Германа. — Что говорят ученые?

Из обсерватории Герман вышел вместе со Светланой, лаборанткой. Следом появился говорящий по-русски негр. Втроем они спустились по ступеням в сквер, пошли не торопясь.

— Алло! Минуточку! — донеслось до Германа. Обернувшись, он увидел мужчину на скамейке. Тот манил его рукой.

— Это кого он? — удивилась Светлана.

— Это меня. — Герман направился к скамейке.

— Здорово, — сказал мужчина.

— Привет, Крокодилыч!

Подошла Светлана, за ней негр.

— Знакомьтесь, Крокодилыч… Иван Корнилыч то есть, прошу прощения, — поправился Герман.

— Антуан, — представился негр и шагнул вперед с протянутой рукой, но Крокодилыч внимания на него не обратил, продолжая смотреть на Германа.

— Ну что? Слона я разыскал по вашему приказанию, — сказал он. — Можем хоть сейчас, если есть время.

Светлана и Антуан с крайним удивлением взирали сейчас на Германа и его знакомого.

— Герман Иванович, мы пойдем? — сказала Светлана.

И Герман отпустил их кивком.

— Поехали! — сказал Крокодилыч.

Транспорт его стоял здесь же, среди «Жигулей» и «Волг» — старенький мотоцикл с коляской. Крокодилыч усадил Германа, ударил ногой по стартеру — поехали.

Возле магазина торчала компания: двое парней и с ними улыбчивый старичок. Все трое обернулись на шум мотоцикла.

— Слонова не видели, ребята?

— Кого?

— Слонова, ну Слона!

— В зоопарке! — хохотнул старичок.

Но Иван Корнилович шуток не любил.

— Слушай, ты! Некогда. Давай найди мне его! Слона сюда, быстро!

— А вы кто, милиция?

— Вот-вот. Давай!

И старичок, бросив парней, послушно отправился за Слоновым.

Они не заставили себя ждать: Слонов, он же Слон, вышел из магазина с оттопыренным карманом, очень грузный, больше похожий на бегемота, чем на слона.

— Ку-ку, ребята, — сказал он, приблизившись.

— Садись-ка в коляску, — пригласил Иван Корнилович.

Но Слон прежде решил поздороваться как подобает.

— Здравствуй, командир! — приветствовал он Германа. — Здравствуй, Крокодилыч! — И пожал каждому руку.

— Садись, садись.

— Куда вы его? С бутылкой? — забеспокоился старичок.

— Отдай, — сказал Герман.

Слон нехотя опорожнил карман, отдал бутылку старичку.

— Что, ребята? — спросил он, послушно поместившись в коляске. — Куда везете?

— Повестку получил?

— В суд. На алименты.

— С тобой серьезно.

— Ну получил. Что? Так меня ж не возьмут. Я, ребята, дошел совсем. Видите, какой толстый.

— Ничего, похудеешь, — пообещал Иван Корнилович, направляя мотоцикл в сторону от шоссе, в переулок.

— Так я что, я готов! — вдруг согласился Слон. — Снаряд, подносчик! Есть! Замковой! Наводка тридцать три! Заряжающий! Готов!

— Хватит тебе.

— Огонь! — не унимался Слон, трясясь в коляске.

Озирались прохожие.

— Все, отставить, — сказал Герман, и Слон вдруг послушался и замолчал.

Свернули на тихую булыжную улочку с заборами, палисадниками по обе стороны. Въехали в открытые ворота, во двор, где уже стояли «Волга»-такси и «Москвич».

— За мной! — сказал Иван Корнилович и, спрыгнув с мотоцикла, направился по дорожке в глубь участка. За домом был гараж, оттуда доносились голоса.

— Лучше поздно, чем никогда! — сказал Третий парк. И вместе с Султаном поднялся навстречу вошедшим.

— Гера, я не хочу, чтоб ты уезжал, — говорила жена, собирая чемодан. — Славик совсем от рук отбился, даже не знаю, в лагерь его посылать — совсем разболтается. Мама твоя приезжает — что с ней делать? И у меня отпуск: брать — не брать? Мы же что-то намечали с тобой…

— Намечали, да, — хмуро отозвался Герман. — Ну куда рубашки-то? Зачем мне там рубашки?

— Дело твое, конечно, но можно было как-то отбиться, я не верю, что ничего нельзя сделать в этих случаях, ты просто не старался!

— Ну как же не старался?

— Вот так. Тебе нравится такая жизнь.

— Какая — такая? — вяло возражал Герман. — Ты плохо себе представляешь. Это ж не на гулянку. По сто километров в душных машинах, по песку, по грязи. Ничего себе отдых!

— Тогда я тебя не понимаю. Лев Сергеевич — один его звонок, что ж, ты ему уже не нужен, что ли?

— Нужен.

— Парад планет — тоже ведь не шутка.

— Конечно, — соглашался Герман. — Не надо столько, я же тебе твержу. Лучше платки положи, платков побольше. Трубка моя где?

— Не знаю, где твоя трубка.

— Что, опять Славик?

— Не знаю, я ее год не видела.

— Там мать этого оболтуса, Свиридова, деньги занесет, я с них не брал за шесть уроков…

Жена вдруг застыла над закрытым чемоданом:

— Слушай, если ты правду говоришь — за тебя просили и безрезультатно, то это значит… это очень плохо, Гера! Ты не думал об этом?

— Ну думал, и что?

— Ушлют вас куда-нибудь далеко. И вообще, мне это не нравится. А вдруг…

— Что?.. Да нет, успокойся.

Он весело обнял ее за плечи:

— Успокойся. Ничего не будет.

— Я тебя провожу.

— Зачем?

Это могло ему присниться в кресле у телевизора: залитый солнцем плац, солдатский строй, замерший по команде; сам он, Герман Иванович Костин, лейтенант Костин, подтянутый, бравый офицер, делает шаг к шеренге и, приставив ладонь к виску, громким чужим голосом произносит: «Здравствуйте, товарищи!» Но не приснилось — именно так все и произошло лишь сутки спустя. Именно так: Костин с каменным лицом поздоровался, щелкнул каблуками начищенных до блеска сапог, и через мгновение — побольше воздуха в легкие! — строй грянул вразнобой, но с энтузиазмом:

— Здравия желаем, товарищ лейтенант!

И ни ухмылок не было, ни разговорчиков, пока стояли в строю — все они стояли навытяжку, не совсем уже молодые люди, отцы семейств…

Все происходило по уставу, очень серьезно, а если они и подыгрывали слегка, то лишь в назидание новеньким, что затесались в их ряды.

— Не все приветствуют, не все, — отметил Иван Корнилович, он же Крокодилыч, он же сержант Пухов, присматриваясь к стоящему с отсутствующим видом бойцу в очках. — Еще раз!

— Здрав-жла, товарищ лейтенант! — дружно рявкнул строй.

— Вольно! — скомандовал Костин, придирчиво оглядывая подчиненных.

Заметил непорядок:

— Рядовой Слонов, подтянитесь. Гимнастерку застегните.

— Есть! — бодро отвечал Слон, ныне рядовой Слонов.

— И вы, товарищ! — обратился Костин к одному из новеньких. — Станьте как положено. Вольно не значит расхлябанно.

— Слушаюсь, — робко отвечал человек в очках.

Лейтенант Костин выдержал паузу и продолжал твердо:

— В ближайшие дни наш взвод примет участие в учениях в составе части. Быть готовыми, привести в порядок обмундирование, закрепленное за каждым оружие, инструмент, материальную часть… Вот пока все.

— Разрешите? — раздался голос из строя. — Тут со мной недоразумение. — Человек в водительском комбинезоне выступил вперед.

— Отставить! — скомандовал Костин. — Стать на место. Фамилия?

— Афонин.

— Сержант, научите товарища Афонина, как надо вести себя в строю. А сейчас слушаю вас, товарищ Афонин.

— Я говорю, тут недоразумение. Я приписан к другому роду войск, должен был проходить сборы по специальности… в хозяйстве подполковника Попова…

В строю засмеялись.

— Тут нет подполковника Попова, — сказал Костин. — Проходить сборы будете здесь. Можете написать рапорт…

— На чье имя?

— На мое. Лейтенанта Костина. Я ваш командир. Еще вопросы? Встаньте в строй!

Костин еще раз оглядел шеренгу и крикнул:

— Разойдись!

Посмотрел, как разбредаются. Скомандовал:

— Сержант, постройте подразделение!

Крокодилыч, он же сержант Пухов, не заставил себя долго ждать, крикнул зычно:

— Становись!

И когда все снова построились, Костин сказал:

— Солдаты по команде «разойдись» не плетутся, а быстро покидают место строя. Раз — и нету. Понятно?

— Так точно! — браво выкрикнули из шеренги, и это был Султан.

— Разойдись! — повторил Костин.

В штабе, склонившись над столом, над картой, Герман Костин, лейтенант, проходил подробное инструктирование:

— Ваш взвод будет включен на период учений в состав передового отряда. До Головинского массива следуете в общей колонне, — говорил майор, кадровый военный, самый старший из собравшихся здесь офицеров. — Далее, возглавив огневой расчет, начинаете скрытый отвлекающий маневр. Задача: форсировав речку Вору, углубиться в тыл «южных». Старайтесь избегать открытых мест, идите лесом…

— Ясно.

— Далее. Восемнадцатого в шесть ноль-ноль по прибытии к месту переправы противника вам предстоит, получив сигнал двумя ракетами, вывести орудие на прямую наводку и атаковать скопление танков. Вы должны сорвать наведение понтонов, отвлечь противника от направления нашего основного удара. Дальше в случае успеха отходите к деревне Гуськово… вот она, нашли? Оставайтесь там до особого указания. Вопросы?

— Нет вопросов.

— У меня к вам вопрос, лейтенант. — И майор весело посмотрел на Костина. — Вот мы тут спорили: это вы или не вы?

— В смысле?

— Были у нас два года назад?

— Так точно.

— Ну вот! А я что говорил? — почему-то обрадовался майор. — Ты ж с бородой был, правильно?

— Так точно.

— Физик или кто ты?

— Вроде этого.

— Все сходится, — обрадовался майор. — Только бороду потерял. А меня не помнишь?

— Помню, — сдержанно ответил Костин. — Разрешите быть свободным?

Майор помедлил, он ожидал другой реакции. Сказал холодно:

— Идите.

Артиллерийский тягач с противотанковой пушкой на прицепе выехал из леса. Впереди было поле — мертвое в ночи, неярко освещенное луной пространство.

Костин повернулся к водителю:

— В чем дело, Афонин? Была команда «стоп»?

Водитель молча тронул машину, вырулил на проселок.

— Погасите фары. Идем скрытно. И смелее, — подбодрил его Костин. — Будет поворот и спуск — двигатель заглушите, ясно?

— И как? Накатом, что ли?

— Накатом, Афонин. Еще вопросы?

Больше вопросов не было. Афонин молча, с сосредоточенным видом вел тягач. Дорога пошла под уклон. Что-то блеснуло вдалеке — внизу, изгибаясь, мерцала под луной речка.

— Ну, давайте, Афонин. Была не была! — сказал Костин. И тут же вцепился в руку водителя: — Вы что, с фарами идете?! Я сказал — отставить! Убрать свет! Идем скрытно!

Афонин выключил фары. И опять остановился.

— Ну? Что такое? — спросил Костин.

— Ничего такого. Дороги не видно.

Водитель невозмутимо молчал, откинувшись на сиденье. Он был молод, но не по годам серьезен и, видимо, знал себе цену. Лицо с правильными чертами, поджатые губы, длинные баки.

Костин тоже помолчал и произнес спокойно:

— Поезжайте, Афонин. Поезжайте тихонько. Ну? Прямо. Вниз.

— Нет. У меня люди в кузове, — отвечал водитель.

В ту же минуту вспыхнул прожектор, яркий нацеленный луч рассек мглу и пополз, ощупывая проселок.

— Приехали! — сказал Костин и, повернувшись к Афонину, прошептал, вернее, прошипел: — Как? Видно теперь? Видно или нет?

Медленно, но верно луч приближался, скользя по проселку навстречу, выхватывая из темноты придорожный кустарник. Оставались метры, секунды — и тут водитель принял решение: не дожидаясь команды, тронул тягач, осторожно съехал с дороги в низину. В следующее мгновение будто огненное облако проплыло над головой — и снова стало темно…

— Хорошо, Афонин! Теперь вперед.

Все тот же луч, ушедший было вверх по проселку, замер вдруг, а затем в долю секунды переместился на место их недавней стоянки. Та же торопливая рука двинула его вниз, мелькнуло зачехленное дуло пушки, но тягач резко вывернул и, сделав замысловатую петлю, ушел в сторону.

— Что, Афонин? У страха глаза велики? — смеялся Костин.

Водитель лишь неопределенно хмыкнул. В отличие от Костина он был совершенно спокоен.

— Таксист, кто?

— Почему таксист?

— Несговорчивый.

— Нет, не таксист, — сказал Афонин. — А вот насвистывать в машине ни к чему.

— Не понял? Кто свистит? — удивился Костин.

— Вы, кто! Всю дорогу.

— Гм. Интересно.

Подъехали к развилке. Костин достал карту. Включил карманный фонарик.

— Направо. Спускаемся к речке. Слушать команду и выполнять. Не останавливаться. Вы меня слышите?

— Так точно.

— Автобус водите, не иначе. Или трамвай. С остановками!

— Троллейбус.

— Какой маршрут?

— Шестой. Вокзал — обсерватория.

— А что за значок у вас, я видел?

— Депутатский.

— Вот как. Депутат?

— Да, райсовета.

— Власть!

Афонин с непроницаемым видом продолжал вести машину. Лейтенант молчал.

Остановились на рассвете. Впереди за деревьями просматривалась светлая гладь воды — была река, и по ней, по всему ее свинцовому зеркалу, как пулями, вздымаясь струйками, решетил дождь.

Костин вышел из кабины. Спустился на берег. Стоял, не замечая дождя.

— Вот тебе и ручей! — услышал он голос за спиной. Сержант Пухов, а за ним уже и Слонов с Султаном подошли к воде.

— Тут же ручей был, нет? — продолжал сержант. — Помнишь, как мы тут через него прыгали? Ну точно! Смотри, как вспухло…

— Дожди, — заметил меланхолически Султан.

Никто из них и не поежился и не сделал попытки укрыться — этот хлещущий дождь они, похоже, воспринимали как должное или вовсе не воспринимали.

— Так что делать будем? Пройдем? — спросил Пухов. — А где тут этот шофер? Давай его сюда!

Слон послушно отправился за Афониным. Сам сержант без слов стал раздеваться, сбросил сапоги, снял и свернул гимнастерку, в одних трусах ступил в воду. За ним, проделав то же самое, полез в воду Султан.

— Там неглубоко вроде, — сказал из воды сержант и поднял вверх руки. — А у тебя как?

— А у меня вот до шеи, — отозвался Султан.

Всю эту сцену наблюдали теперь и новенькие — Афонин со Спиркиным и пришедший с ними Слонов. Тот, впрочем, уже раздевался.

— Не надо, — сказал ему Костин.

— Ничего, за компанию. — Слонов грузно входил в воду.

Новенькие смотрели, не скрывая удивления.

— Ну как, водитель, — кричал из воды сержант. — Пройдем? Не утонем? Вот смотри глубину! Полезай!

Афонин молчал, выражая всем своим видом скептический интерес к происходящему.

Но уже раздевался и новенький — Спиркин. Начал с очков — спрятал их в карман, потом, стоя на одной ноге, чтобы не садиться на мокрую землю, стягивал с себя сапог, потом посмотрел в нерешительности на Костина — стянул и второй сапог. Но Костин сказал не глядя:

— Отставить. Не нужно.

И всем остальным:

— Все. Ясно. Идем в объезд.

И продолжали путь: Костин с Афониным в кабине, остальные в кузове, под брезентовым верхом, за ними — орудие. Из кузова слышались голоса, смех. Афонин невозмутимо вел машину. Костин смотрел на карту.

— Это вы что, служили вместе? — спросил вдруг Афонин.

— Служили, да.

— Я вижу, веселая компания.

— Вас что-нибудь не устраивает, Афонин?

— Да нет, чего же. Только в воду зря лезли, видно же невооруженным глазом — глубина там…

Костин повернулся, посмотрел, промолчал.

К ночи дождь прошел, открылось чистое ночное небо в звездах. Костин стоял, задрав голову, будто что-то искал на звездной карте небосвода, или ждал чего-то, или заметил нечто, ведомое ему одному. Рядом под плащ-палатками спали Пухов и Султан, темнела масса тягача с зачехленным орудием.

Костин двинулся в глубь леса. Сдавленный голос остановил его:

— Стой, кто идет?

— Свои. Карабин, — сказал Костин, отзываясь на отклик Слонова.

— Кустанай! Ты чего не спишь?

— Проверяю вашего брата, — сказал Костин.

— Пить хочется до смерти, — признался Слон. — Всю дорогу пью, пью, никак не утолю, с чего бы это?

— На, попей. Родниковая. — Костин протянул ему флягу. — Ну как, вытащим ее завтра на руках?

— Ты о чем? Пушку-то? А тягач?

— Шум от тягача.

— Ну вытащим, значит, — сказал Слон. — Куда денемся? Ты при часах? Сколько там?

— Три.

— Часы пропил, представляешь, — пожаловался Слон. — Что это?

Далеко в небе взметнулась ракета.

— Это не нам, — сказал Костин. — Ладно, стой. Скоро сменим…

…Другой часовой сидел на поляне при лунном свете на пеньке. Блестели очки — это был Спиркин. Костин подошел к нему, поднял с травы автомат.

— Это вы? — вяло произнес Спиркин. — Добрый вечер.

— Вот именно. Сейчас я вам пулю в лоб — и будет добрый вечер! — усмехнулся Костин. — Я же у вас оружие отобрал.

— Ну зачем уж так, — сказал мирно Спиркин. — Вы что курите?

— Трубку. — Костин стоял над ним. — А почему здесь? Где ваше место?

— Там, — Спиркин показал.

— Боитесь темноты?

— Боюсь, — признался Спиркин.

— Ну? И что мне с вами делать?

— Пулю в лоб.

— Вояка! — пробурчал Костин.

— Да.

— Работаете где?

— Горпроект… я архитектор. А мы с вами встречались, между прочим, — сообщил Спиркин, поднимаясь с пенька. — У Вали Тихоновой.

На Валю Тихонову Костин не отреагировал.

— Я действительно с темнотой… того, не в ладах. Это не трусость, это имеет свое название. Как боязнь высоты.

— Не знаю, не слышал.

— Герман Иванович!

— Товарищ лейтенант, — поправил Костин.

— Герман Иванович, — настоял на своем Спиркин. — Вот я наблюдаю за вами уже который день. Я понимаю. Условия, приближенные к боевым. Но зачем уж так приближать? Вы что, находите в этом удовольствие?

Костин молчал.

— А вы не думаете, — продолжал Спиркин, — что если бы вас сейчас увидели ваши знакомые или коллеги, они бы, наверное, удивились. Нет? Выглядите странно, вы уж поверьте…

— Мне это безразлично.

Спиркин смотрел с любопытством.

— Что, нравится воевать?

— Да. Нравится.

Костин протянул ему автомат, показал рукой:

— Туда, Спиркин. На место.

Спиркин нехотя двинулся в темноту.

Костин услышал за спиной громкий тяжелый вздох. Обернулся, увидел сержанта Пухова в лунном свете.

— Что, Пухов?

— Так… Все думаю — вдруг Родина-мать позовет? — сказал сержант. — Вдруг какая заварушка, всех нас, допустим, в ружье, поголовно! Между нами, я не исключаю. Так ты на него посмотри, вот на этого… — Иван Корнилович кивнул вслед Спиркину. — Защитник, елки-палки! Солдат отечества! А ведь это наша пятая колонна — посмотри, сколько их таких развелось!..

Как бы в подтверждение слов сержанта Спиркин споткнулся в темноте, затрещал сучьями.

— Вот! — начал было Пухов, но вдруг замолчал, замер: донесся мерный нарастающий гул мощных моторов. Выбежали на опушку заспанные Афонин с Султаном, за ними Слон: Гул нарастал, танки были рядом.

— Ложись! — скомандовал Костин, и они упали на траву.

Два танка с грохотом прошли мимо, полоснув светом кустарник. А они все лежали на опушке, замерев, слыша уже не грохот, а еле различимый шум шагов. Шаги приближались… И вот затрещал кустарник, в бледном свете возникли фигуры с автоматами наперевес…

И тут Слон, вскочив, прыгнул и повис на плечах замыкающего. Оба повалились на траву. Султан тоже было вскочил, готовый броситься врукопашную, но тут услышал смех…

— Свои! — сказал с облегчением Пухов.

Через мгновение все встали с травы, перемешались с вышедшей на опушку группой.

Ранним утром они вытолкнули пушку из леса, покатили к пригорку. Катили под уклон бесшумно и быстро, стремясь разогнаться перед пригорком, но, лишь начался подъем, пушка встала, и они, рыча от напряжения, толкали ее рывками, пока не выдохлись.

Сели на траву. Сидели, ослепленные утренним солнцем, нестерпимо ярким после долгого лесного сумрака, потом разом поднялись и, решительно поплевав на ладони, снова взялись, подналегли… Подналегли и сдвинули пушку, отвоевав у пригорка еще метр-другой, и еще метров пять оставалось, но эти крутые метры — они сейчас поняли ясно — им было не одолеть. И Султан со Слоном опять опустились на траву, а Крокодилыч, присев на станину, снял сапог, начал перематывать портянку. А Спиркин все стоял, глядя на Костина: капитуляция?! Спиркин смотрел на Костина, а Герман Костин, задрав голову, смотрел в небо, где вспыхнули одна за другой две сигнальные ракеты. И он скомандовал:

— Встать! Пушку на прямую наводку! Взялись!

И они встали и взялись, потому что при отсутствии выхода выход был один-единственный: толкать! Толкать на этот проклятый стратегический пригорок. Но встали не все, Султан по-прежнему лежал, не сидел уже — лежал! — на траве, прикрыв глаза.

Костин подошел к нему, слегка надавил сапогом на локоть.

— Ты сейчас встанешь, — сказал он.

— Не могу, — отозвался Султан.

— Можешь!

— Да не могу, слушай! — совсем мирно сказал Султан и приподнялся на локте. — Честное слово. Ну зачем тебе это, Гера? Ты уже чересчур. Ну вкатим не вкатим, какая, к черту, разница. Мучить себя и других…

Он не договорил. В следующее мгновение донесся издалека грозный гул, и Спиркин произнес звонким взволнованным голосом:

— Танки!

И без него было ясно, что танки, гул нарастал, и силы, неподвластные воле, ни чужой, командирской, ни своей, вдруг сейчас удвоились: они закатили орудие на пригорок; тут же подъехал «газик», вышли офицеры-посредники с повязками на рукавах, солдат с рацией. И вот на противоположный берег выползли из леса танки, плавающие БТРы и автомашины с понтонами для наведения моста. Головной танк, уверенно ведя колонну, устремился вниз, к реке. Костин скомандовал, пушка ударила по танку, тот замер у самой воды. Пушка стреляла холостыми, но стреляла, издавая орудийные звуки. И, как в настоящем бою, лейтенант командовал, бойцы расчета, подносчик, заряжающий, замковой, наводчик, делали каждый свое дело — секунда за секундой. Пушка стреляла, и танки спешно разворачивались, стремясь уйти с открытого склона в лес, но застывали беспомощно на берегу, повинуясь команде посредника. Уже две боевые машины, так и не успев вступить в бой, стояли на склоне, пораженные невидимой артиллерией. Третий танк успел повернуть башню, они увидели наведенное на них дуло… Пушка и танк выстрелили одновременно. «Седьмой» уничтожен!» — крикнул посредник. И тогда, хмелея от этой удачи, они снова зарядили пушку, готовые бить и бить по цели, но уже не было цели — колонна гудела вдалеке, уходя в глубь леса после неудачной переправы. А здесь, на берегу, из люков «подбитых» машин вылезали танкисты и, снимая шлемы, щурясь на солнце, становились в кружок, закуривали…

И тогда они стали стрелять, добивать танкистов из автоматов.

Танкисты повернули головы, один театрально повалился на траву, другой лишь отмахнулся устало, остальные смотрели, удивляясь все больше: шестеро чумазых солдат в потемневших от пота гимнастерках, оглушительно паля, расстреливали их долго и всерьез.

Танкисты дружно засмеялись. Потом им надоело:

— Эй, там! С ума, что ль, сошли?

А потом у них лопнуло терпение:

— Кончай, ребята! Сейчас поднимемся, накостыляем!

Неизвестно, чем бы все закончилось. Танкисты (их было вдвое больше), поднявшись на пригорок, могли легко унять неистовую шестерку, но тут к опушке подошла группа офицеров, среди них генерал в полевой форме.

Артиллеристы вытянулись по стойке «смирно».

— Второй огневой расчет третьей батареи семнадцатого артполка! — отчеканил Костин.

Знакомый майор из штаба управления стал докладывать:

— После скрытого марш-броска, выполняя задание, в расчетное время вышли к месту переправы, сорвали наведение понтонного моста…

Генерал кивнул. Он долго, с видимым удовольствием обозревал пейзаж недавнего боя.

Капитан-посредник угадал его настроение:

— Три танка из одного ствола! Молодцы!

— Называется, штатские тряхнули стариной, — сказал генерал. — В общем, мы мирные люди, но наш бронепоезд, так или нет?

— Так точно, товарищ генерал! — отвечал за всех Крокодилыч.

— И еще тра-та-та! — усмехнулся генерал. — Танков, что ли, мало? Бей все живое?

— Так точно, все живое! — с готовностью подтвердил Крокодилыч, и офицеры засмеялись.

— Фамилия?

— Пухов. Сержант Пухов.

— Этого хоть сейчас на передовую! — сказал капитан.

— Так я не против, — отвечал Пухов.

— Что ж, товарищи… Хоть и посмертно, примите благодарность командования! — заключил генерал. — Возвращайтесь в лагерь. И все! И по домам! Спасибо за службу!

— Служим Советскому Союзу! — отозвались все шестеро и остались стоять у пушки, глядя вслед офицерам.

— А почему «посмертно»? — спросил Спиркин. — Как это понимать?

— А так понимать, мой дорогой, что нас уже нет на свете, — сказал Султан. — Все, ребята! Война окончена… — И, стянув сапоги, Султан улегся на травку.

Костин молчал, все смотрел вслед уходящим офицерам. Потом поспешил за ними.

— Разрешите обратиться? Я не понял. Посмертная благодарность — это что, в каком смысле?

— По условиям «игры» после отхода «противника» от берега по вашим позициям был нанесен ракетный удар, — сказал равнодушно капитан.

— Откуда вдруг ракета?

— Оттуда, лейтенант. Оттуда. Там ракетная установка. Ну что? — Капитан поглядел на Костина. — Задание выполнено, чего вы?

— Подождите, — проговорил Костин.

— Чего ждать? — удивился капитан. — Вас нет. Не видно и не слышно. Вы пали смертью храбрых!

— Но наше задание…

Капитан рассердился:

— Отставить, лейтенант! Не пререкаться. Отойдите, вы мешаете!

Костин отошел. Он оказался теперь перед знакомым майором.

— Но наше задание… — снова заговорил он. — Было задание: встать в оцепление в Гуськово!

— Куда? Где? — Майор старательно вычерчивал на планшете.

— В Гуськово.

— В другой раз в Гуськово. Домой, домой, лейтенант. Все. Спасибо!

И поскольку Костин молчал, майор, как ни занят был, напомнил:

— Отвечайте как положено!

— Служу Советскому Союзу! — сказал, приставив ладонь к виску, Костин.

Они спустились с пригорка на берег, разделись и, оставшись все как один в длинных казенных трусах, с криками бросились в воду.

Танкисты уже давно плескались в реке. Вынырнув поблизости, один из них поинтересовался:

— Чего, ребята, вроде вас тоже того, а?

— Тоже, тоже.

— Всех, что ли?

— Всех наповал!

Танкист очень обрадовался, закричал:

— Нашего полку прибыло! Еще шесть покойников!

— Ура! — отозвались танкисты. Еще двое подплыли, свои и чужие перемешались.

— Закурить у кого найдется?

— На берегу вон, сплавай.

— Есть кто с резинового завода?

— Никого.

— Может, с арматурного есть?

— Крокодилыч! Плыви сюда!

— Пухов, ты, что ли? А чего это ты вдруг Крокодилыч?

— А ты, парень, не из третьего магазина? Мясник?

— Был мясником, был.

— А теперь?

— Теперь дух!

— Это мы на том свете! — провозгласил танкист, проплывая к своему берегу с сигаретой в зубах.

Путь домой начинался с привокзальной площади, с ожидания на скамейке. Сидели все шестеро, вернее, пятеро — Крокодилыч отправился на станцию за билетами. Пятеро, уже в штатском, томясь, взирали на площадь, где в пыли и скуке то ли шла, то ли стояла на месте жизнь захолустного городка.

Появился Крокодилыч с сообщением:

— Все, ребята. Сутки сидим. Сегодня уже ушел, завтрашний будет завтра.

— Ну и ну, — вяло отреагировал кто-то из компании.

Время тянулось — тоскливая пауза между концом и началом: то кончилось, это не наступило, и так на целые сутки.

— Что-то рано отвоевались, — заметил Султан. — Это капитан, черт бы его побрал. Откуда там у него ракетная установка? И почему мы не знали? Укрылись бы как-нибудь…

— От нее не укроешься, — сказал Афонин.

— Так что же, выходит, они заранее знали? И нас как бы в жертву, что ли? — невесело усмехнулся Спиркин. — Да-а… Хорошо, ракета не настоящая!

— А хоть бы и настоящая, — пробурчал Слон.

— Не понял тебя, прости.

— Говорю, настоящая б в самый раз!

— Это ты не прав, — сказал Афонин.

— Раз — и нету! А чего терять-то?

— Жизнь, чудак, — удивился Султан. — Жизнь, понял?

— Это когда жизнь малина, — гнул свое Слон.

Вмешался Спиркин:

— Странный пошел разговор! Что ты выдумал? Какая еще ракета, ну ее к черту!

— Жизнь! — продолжал Султан, глядя с неодобрением на Слона. — Это не по подворотням с ханыгами… Ты же вот живешь скоро сорок лет, а не знаешь, что такое жизнь!

— Знаю, — ухмыльнулся в ответ Слон. — Гарем в мясном отделе.

— Ему положено, — заметил Крокодилыч. — Как-никак Султан!

— Да ну, бабы, — усмехнулся Султан. — Пять минут удовольствия… Я не о том!

— А теперь ты не прав, — сказал Афонин.

— Какая, к черту, ракета! — не унимался Спиркин. — Мне погибать нельзя. У меня первая семья, вторая… У меня здесь и там дети!

— У меня теща, — заявил Афонин.

— А у меня… Не знаю, что у меня… — Крокодилыч задумался.

— Мотоцикл с коляской, — съязвил Султан.

— Нет! У меня Гуськово.

— Что-то я не понял, — сказал Афонин.

— И не поймешь. Гуськово! — повторил Крокодилыч.

— Опять Гуськово! — пожал плечами Спиркин. — Где оно? Гуськово, Гуськово! Все уши прожужжали…

— Накрылось, — отозвался Султан. — Я как чувствовал, верите — нет? Сразу не заладилось, с самого начала все не так…

Кто-то хмыкнул, кто-то промолчал. Опять тянулось время.

Слон засмеялся:

— Ребята, чего вы затосковали? На семь дней раньше срока. Плохо, что ли, вам? Можете на работу не ходить. А можете и домой в случае чего, если есть, где приземлиться. Чего? Или наоборот — как снег на голову: ах ты моя милашка, что ж ты тут без меня делаешь!

Снова помолчали.

— А вон кинотеатр, видите? — сказал вдруг Спиркин. — Мой, между прочим. Мой проект.

Кинотеатр нельзя было не увидеть: бетонно-стеклянный куб среди старых домов.

— О! Красота! — оценил Султан. — А как там в проекте насчет пива? Отдельные зрители желают, допустим, утолить жажду?

Они дружно двинулись через площадь к сияющему в пыли кубу.

Пива в кинотеатре не было, на стойке буфета красовалась табличка «закрыто». Зато начинался сеанс: кучка зрителей из фойе втекала в двери зала, и расторопный Крокодилыч, уже с билетами, звал за собой товарищей.

Лишь только зажегся экран, всю компанию коллективно потянуло в сон. Первым заклевал носом Слон, потом всхрапнул, вызвав смех соседей, Султан, и вскоре все шестеро, разом придавленные тяжкой усталостью, спали без задних ног, склонив головы друг другу на плечи.

Ночью их разбудила привычная команда, знакомый резкий голос, повелевавший встать немедленно и строиться. Костин открыл глаза. Все по-прежнему спали на своих койках в многоместном помещении Дома колхозника. После короткого затишья голос гаркнул с новой силой: «Подъем!», и Спиркин с Султаном по команде вскочили с коек. Сел в постели Слон. Вскочив, начал натягивать брюки и единственный колхозник в их сонном царстве, худой сутулый дед. Не вскочил тот, кто командовал. Крокодилыч спал. «Становись!» — пробормотал он во сне напоследок и мирно засопел, повернувшись на другой бок. Спиркин засмеялся, Султан со Слоном чертыхнулись, а проворный дед, не забывший службу, молча и невозмутимо стал снимать брюки.

…Прошла ночь, светало. Крокодилыч пошевелился на койке, протянул руку за часами.

То, что он делал дальше, было похоже на заговор. Он осторожно растолкал Костина, затем Слонова, затем Султана. Только двое новеньких — Афонин и Спиркин — продолжали спать. Крокодилыч и его друзья в темноте, не зажигая света, одевались, собирали вещи. Двое новеньких спали, только Афонин заворочался во сне, и тогда эти четверо замерли. Это и впрямь был заговор: четверо решили уйти скрытно, оставив двоих спать на койках. По одному, на цыпочках, обмениваясь знаками, они выходили из комнаты. Крокодилыч осторожно прикрыл за собой дверь.

— Ну вот, слава богу, — сказал он уже на улице.

И четверо двинулись через площадь к автобусной станции.

В автобусе досыпали. Султан сонно смотрел в окно. Там тянулась незнакомая местность — лес, поля, деревни.

— Куда ты нас тащишь? — сказал он соседу, Крокодилычу. — Я так и не понял. Мне домой надо, чудак-человек, у меня работа.

— Как — куда? — отвечал Крокодилыч. — Был же приказ: в Гуськово, в оцепление.

— Так что, продолжаем? — обрадовался Слон.

Обернулся к Герману. И тот кивнул утвердительно.

Все четверо улыбались. А Султан сказал:

— Я не против!

И приехали в такой же маленький городок, к такому же автовокзалу. И бетонно-стеклянный куб кинотеатра так же царил на площади.

А на скамейке, встречая автобус, сидели Афонин и Спиркин.

— Что за сон! — сказал Султан. — Мы что, обратно приехали?

— Давно не виделись, — пробурчал Крокодилыч.

— Вы откуда, братцы? — спросил добродушно Слон. — Ну здравствуйте. — И полез обниматься.

Обнимались долго. Пришлось обниматься каждому с каждым, чтоб не было обид. Дважды стискивали Костина свалившиеся с неба однополчане, а в третий раз его без повода обнял Слон, обнял от избытка чувств.

— Видите, как плохо бросать товарищей, — сказал погодя Спиркин. — Пришлось обгонять вас на попутной… Вы вообще-то куда?

Костин не отвечал, и Спиркин продолжал с обидой:

— Если уж решили от нас избавиться, пожалуйста, мы можем путешествовать отдельно.

Костин похлопал его по плечу. Вопрос был решен.

— Мы подумали: черт с ним, когда еще в жизни будет! — снова заговорил Спиркин. — Никто не знает, где ты, не ждет, не ищет!

И шестеро мужчин несколько помятого вида, с нехитрыми вещичками в руках и за плечами бодро двинулись по улицам незнакомого городка.

— А теперь вопрос на засыпку, — сказал, остановившись, Султан. — Что это такое? Смотрите туда!

— Куда?

Султан показал куда. Никуда, просто на улицу. И они увидели эту улицу, прохожих, автобус, милиционера. Все было так, как всюду, и все было не так. По улице шли женщины: подруга с подругой, и еще одна подруга с подругой, и бабушка с внучкой, и две школьницы переходили улицу, модная девушка вышла из парикмахерской, и за рулем самосвала сидела женщина в платке, и женщина-милиционер стояла с жезлом на перекрестке.

— Что за город, ребята? — удивился Султан.

— Смотри сюда! — взял его за локоть Афонин.

Перед ними была Доска почета — щит с фотографиями. И оттуда смотрели опять одни женщины.

— Чур, это моя! — сказал Султан.

— Которая?

— Вон, с челкой.

— Ну и вкус.

— Вкус у меня, ребята, правильный. А твоя — вон, толстая.

— А что, ничего!

— Подождите, вот эту я себе беру!

Так они развлекались, пьянея от праздности и свободы, пока Крокодилыч не вскричал радостно:

— Вон мужик, смотрите!

— Где мужик, где?

— Эй, малый, иди сюда!

Мужчина, хоть и неказистый, но важный, подошел не спеша и, прикурив первым делом, встал, сунув руки в брюки, которые, сразу видно, носил здесь по праву.

— Ну? Что за шум, а драки нету? — спросил он по-свойски.

— Тебя увидели. Ты здесь один, что ли?

— Один к десяти.

— Хорошо устроился. А что же за город такой? Текстильная промышленность?

— Она, — сказал мужчина.

— Как же ты управляешься, малый?

— Оставайтесь. Научу.

— Николай! Долго я буду, нет? — раздался женский голос, и единственный представитель мужского пола сразу поспешил навстречу жене. Она стояла с сумкой у магазина.

…На почте тоже были одни женщины. Здесь оживился Спиркин:

— Здравствуйте. Можно от вас телеграмму отправить? Срочную!

— Здравствуйте. Можно.

— А позвонить по междугородной?

— Ждать придется.

— Тогда телеграмму.

— Постой, — остановил Спиркина Слон. — Какая телеграмма, ты что?

— Нужно, ребята. Просто — жив-здоров.

— Во-первых, ты не жив, а тем более не здоров, — сказал Султан. — Тебя ракетой накрыло. Все-все, пошли, никаких телеграмм.

Женщины на почте с удивлением слушали странный разговор.

…А потом были женщины в столовой, где приземлились проголодавшиеся друзья. Подносы с обилием блюд красноречиво говорили об их аппетитах. Группа девушек, обедавших за соседним столиком, с любопытством следила, как они поглощают борщи и бифштексы.

— Что, девушки? Соединимся? — предложил Султан и, не дожидаясь приглашения, двинул столик к столику девушек.

Афонин задержался у прилавка буфета. Его окликнули:

— Василий Сергеевич, ты что там? Вина не будет, мы вина не пьем!

— Вот так, девушки, — продолжал Султан. — Видели непьющих мужчин? Вот это мы. А вы работаете в магазине, в промтоварном. Тут, напротив. С двух до трех перерыв. Правильно?

— Нет, неправильно, — отозвалась одна из девушек. — Сегодня выходной, воскресенье.

— Как? Воскресенье? А я и забыл! Что же, и милиция не работает?

— А вам уже в милицию?

— Прописаться, — отвечал Султан. — Ну так что — воскресенье, какие планы? Кино, танцы?

— А что?

— Да вот хотим провести досуг. Мы люди военные, не смотрите, что в штатском, это у нас такое задание, и к тому же нас ракетой накрыло, так что нас вроде как и нет!..

…В парке, на танцплощадке, играла во всю мощь радиола, топтались парочки. Друзья были здесь в обществе девушек из столовой, новых своих знакомых. Девушек было пять, их — шесть. Спиркин, которому не досталось партнерши, сидел на лавочке среди немногочисленных зрителей.

Танцевал Султан.

— Да никак меня не звать. Дух. Я тебе правду говорю. Мы с того света. Духи.

Девушка смеялась:

— Потише, дух! Руку убери!

Вел свою партнершу, смешно притопывая, Слон — Слонов.

— Слушай, ты симпатичная. Сколько тебе лет? Только не говори «все мои», я это каждый раз слышу. Сколько?

— Двадцать шесть.

— Разведенная?

— Да.

— Муж выпивал?

— Откуда вы знаете?

— Да я сам такой. Жена от меня ушла. Нашла трезвого. Он ей покажет.

— Танцуете странно.

— Да я в жизни не танцевал.

— А бросить пить?

— А я завязал. Месяц уже ни капли. Ничего не зашивал, так — сила воли. Слушай, выходи за меня.

— Сейчас!

— У, какая ты грубая.

— А вам нежные нужны?

— Нежные, да.

Спиркин на лавочке выяснял у соседей:

— А это где, Гуськово? Там что?

— Деревня, что.

— Далеко отсюда?

— На чем ехать.

— А на чем едут?

— На катере. Вниз по реке…

Приятель Спиркина Афонин, обычно медлительный, на этот раз оживился, ведя свою партнершу.

— Вы здорово танцуете, — смеялась девушка.

— Учился.

— Где же это вас учили?

— В Доме культуры, в кружке. Всю молодость, можно сказать, протанцевал. Призы имел.

— Во как!

— Гляди. Сейчас больше топчутся. А надо поворачиваться, поворачиваться! — Он продемонстрировал, как надо поворачиваться, и снова притянул к себе девушку, твердо перехватив ее за талию. — Пошли. Научу!

— Куда идти-то?

— Ну что, не найдем места?

— Ишь, быстрый какой. Танцор!

— А что тянуть?

Танцевал с девушкой Герман.

— А вы что такой неразговорчивый?

— Тебе разговорчивые нравятся? Сейчас тогда мы моего друга позовем. — Герман указал на Спиркина.

— Не надо. Он мне не нравится.

— А я?

— Вы нравитесь.

— Что же тебе нравится во мне?

Герман впервые посмотрел на девушку: что там она щебечет, улыбаясь дерзко? Прямо в глаза посмотрел, заглянул за улыбку…

— Ты мне тоже нравишься, — сказал он. — Ты очень хорошая. Тебе никто не говорил?

— Нет.

— Ну вот я первый. Ты красивая. Очень красивая. — Он быстрым движением убрал волосы у нее со лба. — Вот так. Так лучше! Знаешь, я бы даже женился на тебе… Но вы же такой народ — через два года куда все девается! Крикливая, жадная…

— Я не буду крикливой, — сказала девушка.

— Честное слово?

— Да.

— Это меняет дело. Придется подумать.

— Вот именно, — усмехнулась девушка.

— Ах, это? — догадался Герман. И снял с пальца кольцо.

— Да вы что!

Но он, недолго думая, уже надел ей это кольцо. И продолжал танцевать как ни в чем не бывало.

В тот же вечер с теми же девушками купались в реке. Заполнили узкий песчаный пляж, огласили его криками, визгом, смехом. Герман входил в воду, держа за руку партнершу по танцам. Султан и Крокодилыч уже барахтались в реке с девушками, а предприимчивый Афонин вел свою подругу подальше от всех, когда вдруг на другом берегу, на темнеющей вдали полоске суши, загорелся костер — сначала маленьким огоньком, потом все ярче.

Это был знак, его ждали. Герман, оставив девушку, крикнул:

— Поплыли!

Не было Афонина.

— А где этот наш… водитель? — спохватился Крокодилыч. — Афонин! Василий, как тебя там! Василий Сергеевич!

— Василий Сергеевич! — позвал Спиркин и засвистел в два пальца. — Вася!

— Ну чего? — нехотя отозвался из кустов Афонин. — Где вы там?

Все были уже в воде, вся компания, и Афонин, чертыхаясь, тоже вошел в реку. Подруга его, как и все остальные подруги, смотрела растерянно вслед плывущим, ничего не понимая. Только одна из девушек плыла за мужчинами — дальше, дальше, не отставая.

— Подожди! — звала она, изо всех сил работая руками.

И догнала Германа.

— Ну что, моя хорошая? — спросил он.

— Я с тобой!

— Куда ты со мной, зачем? Там нет ничего. Плыви домой.

Но девушка упрямо не хотела возвращаться.

— Давай плыви назад, — повторил Герман.

— Вот я сейчас утону из-за тебя!

— Не утонешь.

Он больше не оборачивался, плыл все быстрее, и она наконец отстала, а впереди все ярче горел костер, и видны были головы плывущих, уже приближающихся к берегу друзей.

А на берегу у костра ждал Слон. Это был его костер. Он стоял и махал рукой, встречая товарищей, звал их к костру, словом, вел себя как гостеприимный хозяин.

— Тьфу, черт, как я доплыл, вы не знаете? — говорил, выбираясь на сушу, Спиркин. — Я же плавать-то, в общем, не умею.

— Что вы затеяли? — мрачно спрашивал Афонин. — А где вещи, вещи наши куда девали? Что за фокусы? Вы толком объясните…

— Здесь, здесь твои шмутки, не плачь! — Слон показал на лодку, стоящую у берега. В лодке сидел старик.

Стали одеваться. Крокодилыч шарил в лодке, что-то ища.

— Туфель, туфель второй. Есть, погоди-ка! А носки?

— Ключи выпали из кармана, вот номер. Как я домой попаду? — говорил Султан.

— И у меня ключи, — сказал, проверив карманы, Афонин. — И деньги, между прочим. А нет, деньги целы, пардон. Майки нету, вот что!

— Ну что, разобрались? — спросил дед-лодочник. — Все, бывайте.

Он уже отчалил, когда Крокодилыч спросил Слона:

— А дальше-то как? Отсюда?

— Не знаю. Мы с ним не договаривались.

— Погоди, а это что, остров или как?

— А черт его знает, — сказал Слон.

— Ты в уме или нет? — засмеялся Крокодилыч. — Что ж ты его отпустил-то?

— Ну вот, приехали, — сказал Афонин. — Да вы что, братцы? Я вообще не понимаю эту вашу затею. Герман Иванович!

— Что?

— Это твоя выдумка? Тогда объясни. Меня, можно сказать, от женщины оторвали.

— Я тоже, кстати, не понял. Что нам здесь делать? — сказал Спиркин.

— Как — что? Вот костер, сейчас сушиться будем, поедим, — сказал с усмешкой Герман.

— А женщин будешь иметь дома, — добавил Султан. — И все остальное. Бабы, ключи, деньги — это все там, понял? Такой уговор. Кому не нравится, плыви обратно… Ну как там насчет еды-то?

— Все будет, все будет, — пообещал радушно Слон. — Давай, ребята, располагайся.

По реке, весь в огнях, проплыл теплоход. Волной донеслась музыка.

— Представляете, доплыл! — вдруг опять восхищенно заговорил Спиркин. — Ну ей же богу, плавать не умею, вот не поверите! И не утонул, ничего!

— Молодец, молодец, — сказал Крокодилыч.

— А как же мы все-таки обратно? — не унимался Спиркин. — Надо узнать, остров это или нет.

— А зачем тебе?

— Ну а тогда — на чем?

— На доске, — отвечал Крокодилыч. — Сиди спокойно и не задавай, главное, вопросов. У нас насчет этого тоже уговор.

— Я смотрю, крепко вы тут договорились, — заметил Афонин.

Молчали. Ели из консервных банок, запивали из одной кружки по очереди.

— Нет, ребята, а это правда здорово! — опять не выдержал Спиркин. — Я ведь, честно говоря, даже не знаю, кто вы, и не хочу знать… Ты, может, меня обвешиваешь там в магазине. А ты, чего доброго, пиджак с меня снимешь на темной аллее…

— Кто, я? — спросил Слон.

— Не важно. Но вы как друзья. В самом деле. У меня правда таких еще не было!

— Ну и зря, — сказал Султан. — Дружить — это, брат, тоже надо стараться. Вот у меня, скажем, друзей хватает. Что-что, а друзей… День рождения — полная квартира, сажать некуда…

— Все торгаши? — спросил Афонин.

— Не только. Торгаши тоже люди, — сказал нравоучительно Султан. — А еще, между прочим, врачи. У меня врачи друзья. Профессор один по ухо-горло-носу. Невропатолог-доцент, жена в филармонии…

— Ты им мясо? Вырезку? — спросил Афонин.

— Я им — дружбу!

— Но и мясо тоже, верно? Ох, не люблю я вашего брата! — заметил Афонин. — Заграбастали все на свете. Эти ваши ухо-горло-носы! Очереди отчего? Оттого, что все без очереди — такие, как вы! Кормите-лечите друг друга!

— Откуда столько завистливых людей? — отвечал беззлобно Султан. — Вот у меня жена такая. Сейчас вернемся — спросит: как, мол, провели время? Надо отвечать: плохо. Тогда пожалеет. Тогда она хорошая. А скажешь «хорошо» — лопаться будет от зависти…

— А у меня умер друг, ребята, — сообщил Слон. — От водки умер, верите — нет. Пил, пил и бросил. И все — умер. Похоронили этой весной.

— Теряем друзей, это ты правильно сказал, — включился Крокодилыч. — Вот у меня еще в армии был дружок, можно сказать, самый близкий. Вместе на заводе начинали. Потом я женился, он женился, у него ребенок, у меня двое, все уже не то. Одна жена другой не понравилась, не так приняла, видишь ли, ну и пошло все вкривь да вкось, уже не выправить…

— А я свою боюсь, — вдруг признался Афонин. — Вот с места мне не встать. Боюсь, да и все. И не то что она там пишет куда-то или в партком — ничего этого нет, ведет себя нормально. Настроением действует. Знаете как? Вот молчит, а ты уже нервничаешь. Что-то ей, значит, не так, чем-то не угодил, начинаешь думать! Вот так молчанием и скрутила, надо же…

— Тебя скрутишь, — усомнился Султан.

— Нет, моя-то как раз разговорчивая, — заявил Крокодилыч. — Как откроет рот…

— Ну, твоя! — сказал Слон. Очевидно, жену Крокодилыча знали.

Посмеялись дружно.

— Слушайте! — сказал опять с воодушевлением Спиркин. — Что ж мы, так вот и расстанемся в конце концов? Даже жалко, ей-богу! Давайте хоть изредка встречаться!

— А зачем? — удивился Крокодилыч. — Что нам встречаться? Вот мы с ними за два года — ни разу. А что у нас общего-то? Это мы здесь вместе, в куче, вон идем неизвестно куда, да и то в последний раз!

— Почему в последний?

— А потому, что больше на сборы не возьмут. Старые мы. Так что вряд ли увидимся. Разве что где-нибудь случайно.

— Почему ж это? Крокодилыч!

— Иван Корнилыч меня зовут. Спать, что ли? Костер оставляем? Продукты — где они? Пиджак чей, уберите, — уже распоряжался Крокодилыч.

Затихли.

И возник теплоход — гирлянды огней, музыка, уже совсем близко, так, что видны были силуэты людей на палубах, слышны голоса, чей-то смех. И все это проплыло, жизнь напомнила о себе и скрылась, стало опять темно и тихо, трещал костер…

Рано утром на необитаемом острове оказался человек с лодкой. Его обнаружили в зарослях камыша — увидели сначала майку с иностранной надписью и наконец всю фигуру — человек стоял в лодке и сматывал спиннинг.

— Алло! — позвали его. — Привет!

Человек обернулся, на лице его выразились удивление и испуг, но незнакомцы, несмотря на свой странный вид, не обнаруживали никаких агрессивных намерений. Он отозвался вежливо:

— Привет! — И продолжал на них смотреть.

— Палатка там чья, ваша?

— Моя.

— А лодка?

— Тоже моя.

— Не продадите?

— Что?

— Лодку.

— А что, есть покупатель? — Незнакомец был, видно, не лишен юмора.

— Я, — сказал Султан, ведший эти переговоры, и для ясности вытащил пачку денег.

— Ого, — отреагировал человек. — Я бы с удовольствием, но лодка казенная, с турбазы.

— Понятно. А вы кто? Физик?

— Почему именно физик?

— Похожи.

— Нет, не физик. Химик.

— Что, серьезно? Химик? Это где же ты химичишь? На автобазе? В магазине?

— Почему — в магазине?

— Ну а где?

— Я действительно химик. Химик-органик, кандидат наук, — заверил незнакомец. — У меня отпуск.

— Ну вот что, товарищ кандидат, мы люди военные, правда, без формы, но у нас задание. Спецзадание стратегической важности. Нам нужно выбраться с этого проклятого острова. Что будем делать?

— Не знаю, — сказал Химик.

— Возьмем тебя в плен, что ли? Вместе с лодкой? Как, товарищ лейтенант? Или давай добровольно. Как тебе лучше?

Теперь они представляли забавное зрелище: Химик сидел на веслах, Герман с Султаном на корме, остальные кто где, в том числе и за бортом — плыли, держась за корму. Лодка, осевшая почти до краев, шла медленно, временами зачерпывала воду, но шла. Пассажиры подбадривали Химика:

— Давай, Слава, еще немного. Может, сменить?

— Да уж сидите, не двигайтесь, — говорил Слава и греб. — Куда-то вы меня тащите, потом не выберешься.

— А чего тебе выбираться? Ты теперь с нами. И не надо никуда выбираться. Зачем? Разве плохо? — разглагольствовал Султан. — Как, товарищ лейтенант, примем его? Только у нас, учти, устав. Довольно строго. Слово командира — закон. Кто ты там есть — кандидат наук или кто, сейчас не имеет значения. Все это — там. Хитрый ты там, или жадный, или перед начальством тянешься, или у бабы под каблуком… Здесь ты — другой человек. Один за всех, все за одного, понял?

— Сам умри, а товарища выручай! — догадался Химик.

— Ребята, он мне нравится! — заключил Султан. — Все, мы его берем. Мы тебя берем! Как, товарищ лейтенант?

Так их стало семеро.

Теперь, достигнув дощатого причала и привязав лодку, они поднимались в гору.

Начинался парк. Культурный, ухоженный парк, принадлежавший, по-видимому, какому-то санаторию: стройные деревья, газоны, вдали — беседка из белого камня.

И уже встречались люди — старик в шляпе и женщина, сидевшая на скамейке, и еще две женщины, посторонившиеся, уступая дорогу компании. Все они, как и те, кто встречались позднее, были в годах, старики; похоже, в этом странном парке совсем не было людей иного возраста. Старики здоровались, пришельцы отвечали им и продолжали путь, провожаемые взглядами.

И вот показалось из-за деревьев белое здание с колоннами; здесь также стояли и прогуливались старые люди. Одна из женщин почему-то особенно пристально смотрела, вглядываясь в лица незваных гостей.

— Федя! — сказала она вдруг. — Федя, Федя приехал! Ольга Игнатьевна, смотрите, мой сын приехал, Федя, с товарищами! — И женщина сделала шаг к гостям, к одному из них — Герману Костину, всматриваясь в него с радостной улыбкой.

— Простите, — успел сказать Герман, но женщина уже держала его за руки:

— Феденька, ну вот наконец, где же ты так долго, ведь я тебя жду!

— Мамаша, простите, — бормотал, отстраняясь Герман. — Вы, наверное… — И уже уходил вслед за товарищами, слыша за спиной все тот же голос:

— Федя!

Деловитый мужчина в пиджаке с орденскими колодками быстро шел навстречу компании:

— Сюда, сюда, товарищи. С утра вас ждем. Пойдемте поскорей!

Компания замешкалась, но мужчина был настойчив, он взял за руку Крокодилыча, и остальные пошли следом.

Они оказались в столовой, пустой в этот час; человек в пиджаке, не мешкая, уже усаживал их, распоряжался на кухне. Наконец Султан, видя официантку с подносом, спешащую к ним, заявил:

— Товарищ, товарищ, остановитесь на минутку. Тут какая-то ошибка. Мы с турбазы, туристы, зашли вот сюда… а вы кого ждете?

— Как — туристы? — помрачнел человек. — А не из ремстройконторы?

— Да нет.

— Гм, вот номер! А где же эти ремонтники? Ну, я им покажу, паразитам! — И он вновь, уже теряя темп, оглядел компанию. — Ну и ну!

Тарелки с борщом, семь тарелок, стояли на столе, и пришельцы смотрели на них вожделенными взглядами. Человек в пиджаке сказал:

— Ну ладно уж, ешьте. У нас тут гости, прямо скажем, не часто. В диковинку. Вон, смотрите! Уже ждут вас!

И гости увидели несколько лиц, приникших к стеклянной стене столовой. Оттуда, снаружи, смотрели на них глаза стариков и старух.

К исходу дня они здесь, можно сказать, прижились. На аллеях, верандах, в беседках можно было увидеть то одного, то другого из компании пришельцев. У главного входа на веранде сражался в шахматы Крокодилыч; его партнером был старик в военном кителе и фуражке. Пока Крокодилыч, насупясь, обдумывал хитроумный ход, другого старика катил в кресле на колесиках Слон.

— Вот так, батя, прокатимся с ветерком! Ты дыши, дыши. Что ж в помещении сидеть, смотри, погода какая! — И Слон, заботливо укрыв старику ноги пледом, выкатил его на аллею и крикнул весело: — Эй, с дороги!

Афонин общался с двумя старыми женщинами, говорил деловито:

— Найдем, найдем, мать, дочку твою с мужем. Ты мне адрес скажи, не бойся. Я депутат. Найдем, приведем в чувство, если не понимает своего долга…

В Германа вцепился старик в чесучовом пиджаке.

— А летающие тарелки? — спрашивал он с пристрастием. — Ваша наука консервативна, она не хочет шагнуть за грань доказанного! Не спорьте, пожалуйста!

Герман слушал, изредка кивая, как вдруг на дорожке послышалось знакомое:

— Федя! Федя!

Женщина, искавшая сына, шла теперь в сопровождении другой, и обе уже подходили к Герману, так что уйти было невозможно.

Женщина-спутница зашептала Герману:

— Скажите ей, что вы ее сын! Не важно. Она завтра забудет. Я сама врач, я знаю. Скажите, не бойтесь!

И Герман сказал:

— Да-да.

Женщина-мать смотрела на него в ожидании, улыбаясь счастливой улыбкой.

— Мамаша… Мама! — с трудом выговорил Герман. — Я здесь, здесь. Вы видите меня?

— Конечно!

Слон продолжал прогулку со стариком, вез его в кресле-каталке, что-то рассказывал.

И это зрелище — заботливый Слон, каталка, старик в шляпе, с пледом на коленях — можно было наблюдать из окна комнаты на третьем этаже, где сидели за чаепитием Герман и его новоявленная мать.

— Вас тогда увезли по Ладожскому озеру, — говорила женщина. — Я была на работе, в госпитале, прихожу: ни тебя, ни Маринки. Увезли. Я — по всем детским домам, и потом уже, как блокаду прорвали, — и туда, и сюда, по справочным. Они могли, говорят, в этом возрасте имена свои забыть, и документы все пропали, ищите, говорят, по приметам, где-то живы теперь, выросли… Может, родинка какая? Да нет, говорю, как назло… И вот видишь: я тебя — сразу. По лицу. Ты на отца похож…

— Да-да, — твердил Герман.

— Почему ты не пьешь? Это хороший чай, свежий, и вот пирожки…

У нее было приятное лицо, седые волосы собраны в пучок, глаза смотрели чисто и открыто, и двигалась она совсем молодо, и отозвалась приветливо на чей-то стук:

— Да-да, войдите! Наталья Сергеевна, голубушка, попозже, ко мне сын приехал!.. Ну-ну, рассказывай, — просила она Германа, — я же ничего о тебе не знаю. Ты женат?

— Да, мама.

— И дети есть?

— Сын, восемь лет.

— Карточки нет при себе? Вот жалко. А жена кто?

— Она работает. Мы вместе учились. Я пошел в астрономию, она — в школу.

— Ну расскажи, расскажи еще, я все хочу знать. Какой ты? Веселый?

— Да нет, наверное.

— И неразговорчивый! Почему?

— Не знаю. Не о чем говорить.

— Как так — не о чем?

— Обо всем переговорено. Все, в общем, ясно. Устаешь от слов.

— Есть у тебя друзья?

— Нет… Вернее, есть. Вот эти люди, с которыми я пришел.

— Ты добрый?

— Да нет, не сказал бы.

— А откуда у тебя эта астрономия? Твоя мечта с детства?

— Я хорошо учился. Хорошие ученики хотят быть астрономами. Открывать звезды. Но все давно открыто.

— Неужели? Так быть не может!

— И тем не менее.

— Чем же ты занимаешься?

— Живу, работаю. Занимаюсь расчетами в секторе переменных звезд.

— Интересно?

— Можно набрать на диссертацию.

— Мне это не нравится, Федя, — сказала женщина. — Надо быть веселее. Мне кажется, тебе этого не хватает. Мы с отцом были очень веселые люди. Надо чаще вспоминать, что жизнь прекрасна.

— Я стараюсь.

— У тебя что-то детдомовское в характере. Это надо изживать.

В дверь опять постучали. На этот раз приятели Германа: Султан, Спиркин, Химик.

— Прошу прощения, — сказал очень вежливо Султан. — Товарищ командир, все в сборе.

— Да-да, — кивнул Герман.

— Вас тут просят по срочному делу оперативной важности, — продолжал в том же духе Султан, явно предлагая Герману свою помощь.

Но Герман сказал:

— Идите.

— Так мы ждем, — еще настаивал Султан, уходя.

В коридоре он сказал:

— Что-то там надолго!

— Братцы! — взмолился Химик. — Тут все, черт возьми, нашли себе родителей. Найти и мне, что ли? Вон та бабушка у вас свободна?

Женщина, на которую он указал, шла по коридору им навстречу, направляясь в комнату, где сейчас сидел Герман Костин. Это была уже знакомая докторша, судя по всему, докторша в прошлом.

Она вошла и застала свою приятельницу и ее сына Федю сидящими друг против друга — они держались за руки и молчали.

— Анна Васильевна, — сказала твердо докторша, — мы сейчас проводим нашего гостя. Феденька, вас там ждут, мама сейчас ляжет, а вы придете утром, да? — Она проворно достала из кармана таблетки, а Герману показала знаками, чтоб он тотчас уходил. — Идите, Феденька, там все постелено, идите, до утра!

Герман еще смотрел вопросительно, пятясь к двери, но Анна Васильевна, как-то сразу подчинившись и сникнув, только кивнула ему. Докторша уже подталкивала Германа к выходу и быстро закрыла за ним дверь.

Друзей в коридоре уже не было, Герман нашел их на веранде. Здесь было сейчас людно — обитатели дома целой толпой стояли на ступенях и на ближайшей аллее, все, как один, задрав головы, устремив взгляды в ночное небо.

Крокодилыч тронул Германа за рукав:

— Я им тут сказал про парад планет — видишь, что делается! Я ведь не напутал, правда, только не видно ни черта. Вон у этого, видишь, бинокль!.. Ну что, батя, увидел, нет?

Огромный темный купол в светлых точках звезд незыблемо висел над землей.

И было опять утро, и снова — путь. Семеро шли — на этот раз по лесу, по тропинке, друг за другом, молча, устало, долго.

Потом лес поредел и кончился, за ним была серая лента шоссе. Дорога шла под уклон, сворачивая в населенный пункт, и поселок был уже виден отсюда: ряды домов светлого кирпича, разделенных улицами, здание школы, зеленый прямоугольник стадиона с мачтами прожекторов и, наконец, бетонно-стеклянный куб кинотеатра, еще одно детище Спиркина.

— Что же это такое?! — проговорил Султан. — Что они тут понастроили, смотрите!

Друзья обозревали панораму поселка, не скрывая удивления.

— Представляешь, — объяснял Крокодилыч Спиркину. — Два года назад здесь же трава росла вот досюда! Деревня без хозяев — заходи, живи, любой дом твой. Мы тут оборону держали. Земляники навалом! Грибов! А зайца помнишь, Султан? Заяц непуганый сидит на тебя смотрит. Ну и ну!

— Такси, ребята!

«Волга» с шашечками стояла на площади у магазина. Друзья приближались к ней, и кто-то уже ускорил шаг, заметив нечто знакомое.

— Сюда!

Минуту спустя они окружили машину. В ней спал водитель, прикрыв лицо форменной фуражкой. Тем не менее личность его была уже опознана; Третий парк пошевелился во сне, затем проснулся и обрадовался:

— Ребята! Ну вы даете!

Открыли дверцу, здоровались, вытащили его из машины.

— А я, представляете, — говорил Третий парк, освобождаясь от объятий Слона, — который раз сюда езжу, пассажиров беру! Ну, думаю, где же они, эти вояки! Вы видите, чего они тут понаделали — было Гуськово, стало хреново… Ну ладно, как воевали, рассказывайте! А это что, новенькие? — тарахтел Третий парк. — Я тут, понимаешь, который раз — вчера, сегодня! Ну не может же быть, думаю!.. Так что? Поехали куда-нибудь, тут на шоссе есть одна сказка — «Сказка» называется. Как, лейтенант? А оттуда — домой!

— Так много нас, — сказал Герман.

— Много, да, — спохватился Третий парк, пересчитав компанию. — Пятерых я могу свободно, пожалуйста, двоих в багажнике. Ну, вы решайте. Может, жребий. Пятерых могу, точно. Остальные поездом, тут теперь автобус до станции…

— Давайте тогда, — сказал неуверенно Химик, — будем тянуть.

— Чего тянуть? — сказал Крокодилыч. — Старые сюда, новые пешком.

— Пожалуйста, я готов, — пожал плечами Спиркин.

— Готов? — сказал Крокодилыч. — Ну давай! Иди, иди!

— Иду!

И Спиркин уже стал прощаться, когда тот же Крокодилыч, отменив шутку, сказал:

— Ладно, Третий парк, поезжай. Нам нельзя расставаться, лейтенант не велит.

— Ну, ребята! — огорчился Третий парк.

И он долго стоял у машины, глядя вслед удаляющейся семерке, будто ждал еще, что они повернут обратно.

А семерка снова достигла леса и здесь разбрелась. Перекликались, теряли и находили друг друга, и вновь кто-то оказывался в одиночестве, а затем неожиданно нос к носу сталкивался с другими. А потом открылась поляна, куда, не сговариваясь, вышли все вместе, чтобы тут же снова разойтись и встретиться уже на тропинке, идти в тесноте, друг за другом…

А потом была ночь, заставшая их на этот раз в поле, на стоге сена, где они все вместе расположились, зарывшись, кто как умел, разбросав свои головы, руки, ноги, перемешавшись, став чем-то одним, что дышало, храпело и вздрагивало сейчас в лунную ночь под открытым небом. Спали в обнимку Спиркин с Крокодилычем, и голова Германа покоилась на ноге Афонина, и прямо в ухо Химику дышал Султан…

Яркий свет мгновенно скользнул по их лицам — взметнулась, прошла параболой и погасла сигнальная ракета, секунду спустя — еще одна, а затем раздался гул, и он все нарастал и надвигался. Спящие зашевелились, кто-то уже отвалился от стога:

— Танки!

Это и впрямь были танки, огни их были уже видны, они шли вдалеке колонной, сотрясая землю. Потом ухнула невидимая артиллерия, танки уходили, а канонада еще продолжалась — шли учения.

Артиллерия замолчала, танки ушли, в мире опять была тишина, и только Спиркин говорил не унимаясь:

— Ребята, я не хочу домой! Давайте не будем расходиться! Вот Химик нас приглашает, он без жены. Где твоя жена, Химик? Братцы, есть квартира. Только без лишнего звона — по-тихому, прямо с вокзала! А? И выпить возьмем. Надо ж когда-нибудь. Как, лейтенант? Лейтенант согласен, ребята! Ура!

Семеро небритых мужчин быстро растворились в толпе пассажиров, сошедших с поезда, потом выделились, двинулись сплоченной группой и уже при выходе с перрона неожиданно притормозили: один из них остановился, задерживая остальных:

— Стоп! Переждем! — произнес Султан конспиративным шепотом. И, спрятавшись за спины друзей, следил за удаляющейся парой. — Сослуживцы моей жены, черт бы их побрал! С ягодами!.. Ну так что, Химик, к тебе? Супруга не нагрянет?

— Нет-нет. Она у меня как раз в Болгарии, по туристской.

— Тут гастроном на площади, надо взять чего-нибудь, — напомнил Крокодилыч.

Так, вполголоса переговариваясь, они двинулись дальше, уже осторожнее, с оглядкой, как бы навстречу опасности.

Но опасность, как всегда, пришла с той стороны, откуда ее не ждали. Она была за спиной. Пришла она в образе полной женщины, быстро и решительно, несмотря на свою полноту, нагнавшей компанию.

Женщина была настроена миролюбиво:

— Ваня! Ваня! — звала она, приближаясь.

Ваня, он же Иван Корнилович, он же Крокодилыч, пробормотал растерянно:

— Все! Засветился!

И шагнул навстречу жене.

Ей он сказал:

— Шура! Ты откуда? Ну, привет!

— Откуда, откуда, — проворчала Шура, оглядывая мужа, а заодно и всю компанию. — Когда должен был приехать? Ну, здравствуй!

— Я же говорил — из-под земли достанет, — сказал Крокодилыч. — Здравствуй!

— А это кто такие? — Шура с явным неодобрением кивнула на компанию. — Ну, пошли, что ли? А вещи твои где?

— Вот.

— А ягоды?

— Нет ягод в этом году, — сказал Крокодилыч.

Шура уже шла, Иван Корнилович еще колебался, но вот, взмахом руки простившись с друзьями, поспешил за женой следом.

— Оглянется, как? — загадал Слон.

Уже напоследок, прежде чем исчезнуть, Крокодилыч все-таки обернулся. Они помахали ему.

Что-то сразу пропало с уходом Крокодилыча. Компания еще стояла, потом двинулась медленно, вразнобой, словно лишившись стержня. И уже без осторожных, заговорщицких взглядов по сторонам.

На привокзальной площади сновали приезжие и встречающие, толпилась очередь на такси.

— Ну что? По домам? — спросил Султан.

И вопрос его был ответом.

— Мой автобус, ребята! — сказал Афонин и, быстро попрощавшись, побежал.

Разбрелись быстро, растворились в вокзальной толчее. Герман Костин уже пересек площадь, когда издалека послышалось: «Карабин!» И еще раз: «Карабин!» Чей-то голос отозвался с другого конца площади: «Кустанай!»

Герман оглянулся, помахал рукой в толпу и пошел своей дорогой.

1981