Нулапейрон, 3418 год н. э.
Откинувшись на спинку стула, Том, не мигая, смотрел на скрытый в полумраке потолок, и мысли роились в его голове.
«Осознаешь ли ты, Кордувен, что возвращаешь мне?» — думал он.
Вокруг царила сверхъестественная тишина.
Он сидел в классе, сплошь состоящем из прямых линий. Изысканный резной орнамент сейчас едва проступал из полумрака: сотни оттенков серого цвета.
«Странное чувство теплой эйфории, благословения любовью…» — сказала Карин, описывая свой исход из мю-пространства, в то время как корабль ее возлюбленного рассыпался на мириады светящихся осколков… Не было необходимости еще раз просматривать более ранние отрывки из истории Карин: все до сих пор было свежо в его памяти.
«Какая сопричастность!.. — подумал он. — Но я здесь для того, чтобы в каком-то смысле попрощаться. Сейчас нет времени для подробного анализа».
Этой ночью он был в школе «Павильон» один и сомневался, придется ли ему еще раз увидеть это место.
На груди под рубашкой он ощущал свой талисман. Том снова запечатал его, после того как просмотрел последний модуль на школьном инфоре. Вопрос один: смог ли кто-нибудь догадаться о содержимом талисмана? Покрытие из кристаллического нуль-геля казалось нетронутым, но определить что-либо было трудно.
Видимо, талисман ему просто вернули в качестве дара, а о его содержимом никому неизвестно.
«Экий дипломат!» — подумал Том.
Похоже, Кордувен решил дать ему время подумать. И был уверен, что ночью, сидя среди теней, Том будет пребывать в сомнениях. Разумеется, все это задумано не для того, чтобы дать ему возможность бежать: у каждого выхода из поселения дежурят солдаты. Многие из них патрулировали и пешеходные проходы.
«И в том, что они здесь, — тоже моя вина», — подумал Том.
Он поднялся со стула и прошелся по классу. На стенах смутно белели нарисованные на плоских листах бумаги рисунки восьмилеток, зато время от времени возникавшие в воздухе абстрактные голограммы более старших детей были хорошо различимы. Он походил среди них и остановился в галерее, выходившей на спокойное, казавшееся черным, море. Ему почудился отдаленный детский смех, топот бегущих ног; но единственным звуком, который раздавался на самом деле, был плеск волн, подступавших, в своем бесконечном движении, к самому павильону.
Да, его явно бросили на растерзание сомнениям…
Тома охватило прежнее стремление: пуститься в ночное бегство, спасаясь от собственных демонов. Но вокруг были солдаты…
К тому же время для такого решения явно миновало. Во всех смыслах…
У самой кромки воды он опустился на гладкий камень и принял позу лотоса. Закрыл глаза и позволил звукам плещущихся волн войти в его сознание.
Мысленно, одного за другим, назвал поименно всех учеников школы «Павильон», начав с самых младших, живо представил их себе… их дружелюбие и восторг… их бьющую через край энергию…
Мысленно попрощавшись с каждым ребенком, он отключился от всех мыслей, позволив чернеющему вокруг морю стать продолжением своего разума. Перед ним плавно катились волны — и он так же плавно погрузился в похожий на транс сон.
* * *
Веки смотревшего на него человека подергивались от нервного тика. Так было всегда, но когда эти глаза были моложе, веки подергивались едва заметно. А теперь нервозность стала сущностью этого человека.
— Здравствуй, Кордувен! — сказал Том.
Какое-то время ответом ему был только взгляд из-под вздрагивающих век; затем жестом Тому было предложено сесть.
Зал общины одной стороной открывался на море, но тут не было пути для бегства. На галерее, окружавшей зал поверху, разместился военный отряд — тридцать… нет, даже сорок человек. А на волнах покачивались два скиммера.
Том сел за хрустальный зеленый стол, ожидая, когда Кордувен заговорит. Солдаты первого ряда стояли достаточно далеко, что позволяло вести разговор достаточно откровенно.
«Ну и как же ты доживаешь, мой старый друг?» — подумал Том.
И понял, что вслух задавать такой вопрос не стоит — здесь вряд ли ценили откровенность.
Когда он утром очнулся от похожего на транс сна, у него уже сложилось четкое понимание своей цели. Главная задача — чтобы эти люди ушли отсюда и навсегда оставили поселение в покое.
— Хотел бы я сказать, — Кордувен смотрел в сторону, на волны, — что, мне приятно снова видеть тебя, Том.
Он был бледнее, чем обычно: двухлетняя война наложила на него свой отпечаток.
Том процитировал:
— Лишь предвидение позволяет мудрому правителю и хорошему генералу нападать и побеждать, достигая того, что недоступно человеку обычному.
Кордувен не улыбнулся.
— В академии, — сказал он, — погружаясь в логотропную симуляцию Искусства войны, мы провели первые две декады полностью без сна. Мы наблюдали и прочувствовали сценарии битв, а налги учителя внедрялись к нам в мозг. — Он встал, стройный, как юная девушка, и напряженный, как натянутая струна, прошелся туда-сюда. — Так что не цитируй мне Сунь-цзы, мой друг.
Слова Тома были двусмысленны: он намекал на Оракулов, а сам Сунь-цзы подразумевал использование разведчиков; по его мнению, шпионаж лежал в самой основе войн.
— Однако ты нашел меня, — сказал Том, — благодаря слухам о нашей школе. Кому, интересно, удалось осознать значение этих данных из всего информационного потока? — Он сделал паузу. — Полагаю, комплимент надо сделать именно тебе?
И вдруг в его мозгу вспыхнуло: «Может быть, твой Бог — одно воображение. А может быть, и нет… — Золотистый огонь вспыхивает в глазах Ро. — Но мой — совершенно реален, это точно».
Смог ли Кордувен добраться до содержимого кристалла-транслятора и понять, в чем дело?
Том усилием воли заставил себя сосредоточиться на происходящем.
— Комплимент, говоришь? — Кордувен остановился перед своим стулом, положил руки на его спинку, потом убрал их и снова начал мерить шагами зал. — Может быть, может быть… Как бы там ни было, здесь — хорошее место для расположения гарнизона. Моя цель — иметь войска на последней страте каждого владения. Так почему бы не начать отсюда? — Он вперил в Тома пристальный взгляд, и веки его все так же подрагивали.
«Он все знает, — подумал вдруг Том. — Если не о кристалле, то о…»
У него пересохло во рту.
Что же сделает Кордувен с людьми, которые дали приют убийце его брата? В юные годы он бы не причинил им никакого вреда, но этот, доведенный до крайней степени напряжения человек был совсем другим. А в мести, как известно, нет ни грана логики, никакой рациональности…
— Я осведомлен, — сказал Кордувен, — о тех обстоятельствах, при которых ты покинул свой народ. И это — единственная причина того, что ты еще жив. — Он подтолкнул в сторону Тома небольшой серебристый инфор. — На самом деле твои действия, видимо, помешали организаторам Бунта. Так что они тоже не испытывают к тебе никакой любви. Я имею в виду твоих бывших единомышленников.
Том перевел дыхание, стараясь держать себя в руках:
— Что такое Бунт?
— А-а-а… — Кордувен выдвинул стул и тяжело опустился на него. — Ты раньше знал его под названием Первая стачка, так ведь? Ты ведь собирался изменить мир, и это должно было случиться два года назад, ровно два года.
Том сидел, не шелохнувшись.
— Ну, что ж, — сказал Кордувен, — все очень даже изменилось. Мы сражаемся все эти два года, но уже в первый год я устал от кровопролития.
Том почувствовал легкий зуд и покалывание в несуществующей руке.
— Взгляни сюда! — Кордувен кивнул на инфор. — Посмотри, что ты сотворил. Все съемки примерно одного времени, двухлетней давности.
— Что там такое?
— Стандартный журнал наблюдений. Помимо всего прочего, там засняты многие подпольщики. Кое-что было воссоздано позже.
— Каким образом? Допросы?
Ответа не последовало.
* * *
Вокруг большие транспаранты. На левит-платформах, украшенных лентами, стояли причудливые скульптуры: гигантские грибы, фантастические звери. Все вокруг — во тьме, только горят свечи; туннель заполнен танцующими людьми. Карнавал Темного Дня.
— В знак благотворительности, — репортер говорит в парящий в воздухе шар-микрофон, — управляющий лорда Халдрагена раздает милостыню беднейшим гражданам.
В боковом коридоре, среди сидящих в изодранной одежде нищих, упитанный прислужник-альфа извлекает из вышитой сумки серебряные кредо-сливеры и раздает их.
Поодаль сидит согбенный от возраста и от нищеты старик, с повязкой на глазу, без пальцев на одной руке. Его неохотно пропускают вперед.
На мгновение нищие оцепенели: репортер просит вернуть пожертвования.
— Надо, чтобы я снова мог заснять… сделать крупный план… вот так… дегенераты полные!..
Наконец все заснято. Репортер спешит прочь, вдогонку за карнавальной процессией, а нищие начинают расходиться.
Точка съемки, с которой ведется наблюдение, не меняется.
Тело одного из нищих обрублено почти у талии, оно кое-как прикреплено к доске, и калека передвигается, отталкиваясь от земли руками. Альфа наблюдает за его передвижением, покачивая головой, остальные нищие равнодушно уходят.
— Жалостливая картина, — говорит альфа. — А тебе здесь что еще надо?
Перед ним последний нищий: старик, вместо руки — когти-крючья, повязка на глазу.
— Пора уходить, — говорит старик.
И тут его рука с быстротой молнии взлетает к горлу управляющего. За ними раздвигается каменная по виду стена — панель-хамелеон, — оттуда выходят две фигуры в капюшонах и подхватывают управляющего прежде, чем он успевает упасть.
Старик и его соучастники быстро затаскивают дородного управляющего за панель и пропадают из вида.
Стена опять выглядит каменной и сплошной.
* * *
Том оторвал глаза от дисплея, всеми силами стараясь сохранить беспристрастное выражение лица. Глаза Кордувена тоже ничего не выражали.
Впрочем, это не имело никакого значения: Кордувен умеет владеть собой. И потому главное было — не додать виду, что Том кого-то узнал.
В последний раз он видел одноглазого человека на уроке истории в Школе для неимущих, они с Капитаном тогда сурово отчитали Тома за то, что тот не знал даты основания сектора Билкраница.
— Смотри дальше, — сказал Кордувен.
* * *
Молодая женщина, склонившись над столом, что-то тихо напевает. Мерцающие шары за окном отбрасывают свет персикового и оранжевого оттенков: раннее утро, только заканчивается ночь.
Засветились дисплеи.
ПЕРВЫЙ: «Из дальних провинций Арджении сообщают о сильнейшей вспышке болезни растений, вызванной флюоресцентным грибком».
ВТОРОЙ: «Игроки в лайтбол в светящихся костюмах, пронзительный свист летящего псевдоразумного мяча. Остались какие-то минуты до окончания финальной трети…»
ТРЕТИЙ: «Триконки экономических прогнозов выстраиваются в сеть, разрастаются и становятся все более переплетенными…»
ЧЕТВЕРТЫЙ: «Сегодня в Жинхуанском протекторате собрались представители посольств, чтобы засвидетельствовать почтение лорду Чэн Ят-Сэню и осмотреть место расположения…»
Раздается какой-то скрежет, и она жестом выключает дисплеи.
— Кто здесь?
Три фигуры в капюшонах заходят в комнату. На их гразерах мечутся сверкающие радуги.
— Я не идиотка, — поспешно говорит женщина. — Я готова с вами сотру…
Тут она отскакивает, хватает со стены электро-шокер и, пронзительно визжа, бросается на гостей. Двое в капюшонах реагируют не сразу, но третий делает шаг в сторону и ударяет женщину прикладом гразера в лоб. Она падает как подкошенная.
— Проклятие! — говорит другой, голос приглушен капюшоном. — Нам нужен соображающий редактор, а не запуганный зомби. Разве была необходимость бить так сильно?
* * *
Тихо плескалось море, и в его волнах вибрировало отражение потолка пещеры и золотых крапинок на колоннах.
Но здесь, в зале общины, висело гнетущее напряжение.
* * *
Женщина, держа в руке бокал, оглядывается в поисках свободного места.
— Си-ия… си-ия… си-ия… — Посередине таверны, отяжелевшие от паров марихуаны, выходящих из-под плохо закрепленных на лицах масок, танцоры прихлопывают и поют в ритм с музыкой броквадеко.
В таверне полумрак, и, по-видимому, женщина не заметила вытянутых ног лежащего мужчины. — она спотыкается о его ногу и роняет свой бокал.
— Извините! — Лысеющий мужчина помогает ей встать. — Э-э… Меня зовут Джането. Я куплю вам взамен другой.
Взгляд зеленых женских глаз, за секунду до этого злой, смягчается.
— Что ж, я согласна, — говорит она.
Когда Джането возвращается назад, неся поднос с «Огнем Саламандры», она, хихикая, называет себя:
— А я — Карлиа.
Она моложе Джането и очень красива. Они сидят вместе в кабинке, перекрикивая музыку, и Джането смотрит на нее как зачарованный.
Подозрение приходит к нему только после второго бокала, но уже поздно. Он безвольно заваливается на бок, и все его попытки шевельнуть хоть пальцем совершенно бесполезны.
— Не делайте ему больно, — говорит женщина, когда крупные мужчины поднимают Джането со скамьи. — Он был довольно мил.
* * *
Том переключил на следующую сцену.
* * *
Невероятно полную обнаженную женщину, с наголо бритой головой, поднимают десять мужчин в капюшонах.
— С ума сойти, она даже тяжелее, чем можно было представить!
Они тащат ее от ванны к передвижной прозрачной цистерне.
Она падает в блестящую, синюю, как сапфир, жидкость и идет на дно.
* * *
— За Однорукого! — пронзительно кричат мчащиеся по туннелю мальчишки, размахивая короткими палками и держа за горлышки разбитые бутылки.
Капитан вооруженных сил приказывает своим войскам отступить.
— Как же так, сэр?! — Один из солдат опускает свой гразер.
— Именно так! — говорит капитан. — Мы здесь не для того, чтобы стрелять в детей.
* * *
Фигуры в капюшонах зажигают гидропонные сети.
— И вы еще называете себя борцами за свободу! — Молодая женщина плюет в их сторону.
Они ударяют ее дубиной и уходят, не оборачиваясь на упавшее тело.
* * *
Трио певцов с серебряными вкраплениями в коже, проплывают над залом на левит-дисках.
Составленные рядами столы накрыты лучшими скатертями и лучшими приборами; офицеры одеты в полную парадную форму; блюда разносят не обычные слуги, а специально назначенные люди.
За непринужденной беседой бригадный генерал граф Деварелъ произносит отдельный тост за певцов.
— Сэр, — говорит младший офицер с нашивками командира роты арахнаргосов на плечах. — Разрешить им приступить?
Бригадный генерал кивает. Младший офицер подает певцам знак.
Из дальнего конца банкетного зала начинает звучать песня: поется на три голоса, и нежно-нежно. Все в зале замолкают. Кажется, кто-то всплакнул — может, из-за песни, может, просто от того, что во время этого долгого вечера было немало выпито.
Звучат только голоса — без каких-либо музыкальных инструментов.
От красоты пения захватывает дух. Певцы — кастраты, их лишенные первичных половых признаков тела длинны, конечности, наоборот, укорочены, шеи поддерживаются серебряными обручами. Своими чарующими голосами они словно сплетают сказочную мелодию.
Песня подходит к кульминационному моменту, исполнители плавно движутся среди столов…
И тут голова бригадного генерала скатывается на пол: ее отделил от тела стремительно разогнавшийся левит-диск. В воздухе вокруг своей оси кружится певец — его (или ее?) левит-диск забрызган алой артериальной кровью. Певец все еще поет, а в зал уже врываются фигуры в капюшонах, и воздух начинают прошивать смертоносные разряды гразеров.
Когда резня подходит к концу, один из убийц сбрасывает свой капюшон: на мрачном, в шрамах, лице — красное родимое пятно. Словно брызги крови… Он встает на тело бригадного генерала графа Девареля, расстегивает штаны, и начинает мочиться.
* * *
— Это снимали в академии, — сказал Кордувен.
— Тебя там уже не было?
— Не было. — Его лицо ничего не выражало. — Я тогда был занят.
* * *
Седовласая леди Дариния, с трудом передвигая ноги, возвращается в свою комнату, и офицер помогает ей дойти до причудливо украшенного стула. Это левит-трон с отключенным левитационным полем.
— Не уходите больше, лейтенант Милран.
Молодой усатый офицер улыбается:
— Не беспокойтесь, леди. Сейчас мы устроим этому сброду сюрприз.
Камеру тряхнуло. Точка съемки изменилась.
Толпа бушует на бульваре Феркволри — полыхают древние шпалеры, по пути разбиваются статуи. В руках — наспех сделанные знамена и никакого энергетического оружия, только обломки мебели да все, что попалось под руку.
Во главе мятежников широкоплечий мужчина: медно-рыжие волосы, зеленая безрукавка. Мелькнули тонкие черные палочки в расположенном на спине кармане. Из туннеля вырываются правительственные войска, открывают беглый огонь.
В центре колонны мятежников — невооруженные люди, здесь много детей. Рыжий человек пытается спасти их, вывести через один из коридоров. Он выхватывает из спинного кармана черные палочки и, раскручивая, пускает их в ход, укладывая вокруг себя дюжину поверженных врагов. Это продолжается до тех пор, пока янтарный луч не врезается ему в голень. Рыжий падает на землю и тут же оказывается погребенным под ногами бегущих, кричащих в ужасе людей. Многосотенная толпа топчет того, кто пытался вывести ее из ловушки.
* * *
Несмотря на все самообладание, по щекам Тома текли слезы, и он не стал вытирать их.
«Дервлин, — подумал Том. — Друг мой…» Но Кордувен сказал:
— Благодаря лейтенанту Милрану она все еще жива. Том выключил инфор и отодвинул его в сторону.
Там было еще много других записей, но смотреть он больше не будет. Во всяком случае — добровольно.
— Там есть еще один кусок, — сказал Кордувен, но, увидев, как скривился Том, пошел на попятную: — Ладно, я просто тебе перескажу. Там одно из владений, которое разрушили ваши люди. Десятки мертвых тел, свисающие со скульптур. И кровь, кровь, кровь… — Он судорожно сглотнул. — Кровь аристократов.
Том закрыл глаза. Потом снова открыл их и сказал:
— Мы ведь не собираемся искать точки соприкосновения в политике, верно?
— Весьма сдержанное выражение… — Кордувен коротко и горько рассмеялся. — Ты собираешься рассказать мне, почему бросил «Лудус Витэ»… да-да, теперь я даже название знаю… Или хочешь, чтобы я угадал?
— Ты уже и сам на это ответил. — Том пронаблюдал, как изменялось выражение лица Кордувена. — Слишком много крови!
Кордувен сдвинул стул назад, как будто снова хотел встать, но остался сидеть:
— Прекрасно. Тогда, может быть, мы о чем-нибудь сможем договориться, в конце концов?
— Может быть… — сказал Том. И подумал: «Этот человек мне — не друг».
Было большое искушение думать иначе, но Тому ни к чему было поддаваться этой слабости.
«Ты убил его брата», — напомнил он себе.
— Что ж, — Кордувен подался вперед и положил локти на стол. — Позволь мне просветить тебя насчет политики за истекшие четыре года.
— Только говори попроще, — сказал Том. — У нас — такая глушь!..
«А от двух из этих четырех лет, — добавил он мысленно, — кое у кого осталось одно расплывчатое пятно».
— Запросто. Но сначала — вопрос… Предполагалось ли, что Бунт… что Первая забастовка — это одновременное нападение на всех Оракулов в мире?
Том задумался: стоит ли раскрывать былые планы. Впрочем, все это уже произошло.
— Да, на всех. На четыре тысячи девятьсот двадцать три человека.
— Человека… — У Кордувена опять дернулось веко. — Спасибо… В произошедших событиях пострадали три тысячи Оракулов, многие из них погибли сразу.
Том отвел глаза.
— Мне очень хочется верить, — сказал Кордувен, — что первоначальный план был более продуманным. Но в результате начался хаос. Мы продолжали получать доносы, но никто не знал, какому из них можно верить. Беспорядки были почти в каждом секторе.
— Значит, сработало…
Кордувен так сжал ручки кресла, что побелели костяшки пальцев. Заметив взгляд Тома, он расслабил руки.
— Сейчас едва ли найдется сектор, где есть полная стабильность. Иногда происходят случаи насилия, а некоторые и вовсе находятся в центре военных действий.
— А кто их контролирует? — спросил Том. — Я имею в виду владения, где не ведутся боевые действия?
Кордувен пожал плечами:
— Номинально — лорды или временные правительства. А на самом деле — никто. Делай свой выбор. Когда я сказал, что хочу ввести войска в каждое владение, я имел в виду только этот сектор. Такая вещь, как всемирная политическая система, больше не существует.
«Это хорошо», — подумал Том.
— Но ты в моей власти, — продолжал Кордувен. — И этот факт определенно важнее той победы, которая, по твоему мнению, одержана.
— Как скажешь… — Том пожал плечами.
— Отлично, — усмехнулся Кордувен. — Значит, пора завтракать.
Том был поражен. Совместный завтрак только подтверждал наличие у Кордувена огромного самообладания.
Самому же Тому отсрочка дала возможность еще раз напомнить себе о главной цели. Он пойдет на что угодно, лишь бы солдаты Кордувена убрались из места, которое стало его домом…
* * *
— Я все еще забочусь о Сильване. — Кордувен отхлебнул из бокала с дейстралем. — Как о сестре, если угодно…
Замечание было неожиданным, и Том осторожно поставил свой бокал на стол. Бокал мог бы стать полезным оружием, но в оружии не было необходимости: Том успел бы все сделать и голыми руками, до того как кто-нибудь успеет среагировать.
— Не знаю, что на это и ответить…
— Ах, Том… — Кордувен криво усмехнулся. — Тебе удавалось скрыть массу служебных секретов, но некоторые твои чувства можно было заметить даже невооруженным глазом. К примеру, всякий раз, когда она находилась в одной с тобой комнате.
Том был слишком взросл, чтобы краснеть. И он склонил голову, признавая справедливость сказанного.
— Ее собираются казнить, Том.
— Что? — Он почувствовал, как от лица отхлынула кровь.
— Да! — Кордувен положил свои изящные руки на стол. — И именно поэтому ты мне обязательно поможешь.