Главный герой – конечно, Лопахин.

А кто здесь Чехов? Петя-революционер?

ПЕТЯ. Человечество идет к высшей правде, к высшему счастью, какое только возможно на земле, и я в первых рядах!

ЛОПАХИН. Дойдешь?

ПЕТЯ. Дойду… или укажу другим путь, как дойти.

Нет, это скорее Ленин. Чехов на вождя не похож.

А может, Чехов – Гаев? Бездельник, проевший состояние на леденцах? Нет, конечно. Чехов – работяга. Может, тут его вовсе нет?

Автор почти всегда есть, но мы не всегда его видим, не всегда опознаем. Авторы иногда нарочно прячутся. Онегин – Пушкин? В какой-то степени.

Коля Ростов – Толстой? В большой степени. Мастер – Булгаков, безусловно.

Лопахин – Станиславский? Нет, еще больше! – это Чехов. Ему, конечно, ужасно хотелось, чтобы его сыграл Сам. Антон Павлович торговал в лавочке и хочет доказать, что это ничего не значит; и Станиславскому (который сам из купцов) пишет о Ло-пахине: «Лопахин, правда, купец, но порядочный и мягкий человек во всех смыслах, держаться он должен вполне благопристойно, интеллигентно». Это написано абсолютно серьезно, без юмора, без подтекста. Это авторское указание артисту, прямой авторский взгляд на героя. На себя?

Лопахин больше чем главный герой. Это Чехов. Слишком много совпадений. Сын и внук рабов. Битый отцом. Покупатель имения.

***

Первая реплика «Вишневого сада» – его, Лопахина. С него начинается. А он начинает с себя:

ЛОПАХИН. Когда я был мальчонком лет пятнадцати, отец мой покойный – он тогда здесь на деревне в лавке торговал – ударил меня по лицу кулаком, кровь пошла из носу <… > он выпивши был.

Лопахин начинает с самого важного. Не с денег! С интимного – с того, что мучит всю жизнь.

Лопахин об отцовских побоях рассказывает горничной Гаева. Зачем? Трудно представить, чтобы миллионер делился с чужой прислугой воспоминаниями, как его отец бил.

С рассказа об отцовских побоях, с этой невозможной, мучительной интимности начинается пьеса. И никакого влияния на развитие событий этот факт не окажет. Это ружье не выстрелит. Зачем сказал? И кому?! Гордиться тут нечем. Сочувствия у служанки он не ищет. Это вырвалось неизвестно зачем. Вырвалось, потому что сидит в душе всю жизнь.

В I акте:

ЛОПАХИН. Отец ударил меня по лицу кулаком, кровь пошла из носу.

Во II акте:

ЛОПАХИН. Мой папаша был мужик, идиот, ничего не понимал, меня не учил, а только бил спьяна, и все палкой.

В III акте:

ЛОПАХИН (о себе). …битый, малограмотный Ермо-лай, который зимой босиком бегал, купил имение…

Догадавшись о Лопахине, стал искать подтверждений. Нашлось больше, чем мог предположить.

Старший брат Чехова в своих «Воспоминаниях» пишет о частых побоях: «Покойный Антон Павлович прошел из-под палки эту беспощадную школу целиком и вспоминал о ней с горечью всю свою жизнь. Ребенком он был несчастный человек».

Лопахин трижды говорит о побоях – в первом, втором и в третьем актах. Чехов – мастер прозы, гений короткого (кратчайшего) рассказа, знал цену каждому слову, лишних слов не писал. Он не стал бы попусту три раза повторять одно и то же. Но каждый раз, когда Лопахин волнуется, теряет контроль над собой, из него лезет рассказ о детских мучениях.

Если б Чехов писал о каком-то выдуманном купце Лопахине – вроде песни про купца Калашникова – ничего личного, лубок: белы груди, черны очи, бурушка-косматушка, силушка богатырская…

Если б Лопахин был выдуман – разбитый нос был бы просто некой деталью, условно-шаблонное тяжелое детство. Но если это о себе – то нет более жгучего воспоминания, чем родительские побои.

С этого, самого жгучего, чего о себе никто не рассказывает (а уж ненавидящий публичность Чехов – тем более), – с этого он начинает свою последнюю (предсмертную) пьесу. С себя! С того, что не может быть высказано публично, но и забыто быть не может, и покою не дает. И вот – хоть через персонаж скажу! Но это значит, что персонаж этот – я.

ЧЕХОВ – Ал. П.ЧЕХОВУ (брату) 2 января 1889. Москва

Деспотизм и ложь сгубили молодость матери. Деспотизм и ложь исковеркали наше детство до такой степени, что тошно и страшно вспоминать. Вспомни те ужас и отвращение, какие мы чувствовали, когда отец…

***

Лопахин не хочет жениться на Варе. Обещал – и не смог.

Возможно, он упрямо избегает брака, потому что в детстве досыта нагляделся на семейную жизнь.

В пьесах Чехова – ни одной счастливой семьи. Ни одного счастливого брака.

В «Чайке» Аркадина живет с любовником. А он, попользовавшись юной Ниной, бросает ее и возвращается к Аркадиной; впрочем, как говорит Треплев, он «как-то ухитрялся и тут и там». Маша, преодолев отвращение, выходит за учителя, но не любит ни мужа, ни ребенка от этого мужа. И мать Маши не любит своего мужа, хочет жить с доктором, пусть бы и во грехе.

В «Чайке» Чехов – сразу и Тригорин, и Дорн: писатель и врач. Все трое (включая Чехова) холосты.

В «Иванове» герой не любит жену. А когда та умерла от чахотки, собрался было жениться на молодой, да застрелился перед самым венчанием; невеста уже в церкви ждала. А родители невесты, не скрывая, презирают друг друга.

В «Дяде Ване» Елена Андреевна не любит мужа, готова изменить, оба несчастны, он мучает ее капризами.

В «Трех сестрах» Андрей женится на Наташе по страсти, но очень скоро начинает сбегать из дому и напиваться, он говорит гениальную фразу: «Жениться не нужно, потому что скучно». А полковник Вершинин, командир артиллерийской бригады, – замечательный, умный, добрый – доведен семейной жизнью до того, что входит в дом любовницы со словами: «Жена опять отравилась». Она у него регулярно кончает с собой после безобразных скандалов. И это для него уже перестало быть стыдной тайной, он говорит об этом открыто.

И героиня предсмертной пьесы не стесняется родных и прислуги:

РАНЕВСКАЯ. Я вышла замуж за человека, который делал одни только долги. Муж мой умер от шампанского – он страшно пил, и, на несчастье, я полюбила другого, сошлась, и как раз в это время – это было первое наказание, удар прямо в голову – вот тут, на реке утонул мой мальчик, и я уехала за границу, совсем уехала, чтобы никогда не возвращаться, не видеть этой реки… Я закрыла глаза, бежала, себя не помня, а он за мной… безжалостно, грубо. И там он обобрал меня, бросил, сошелся с другой, я пробовала отравиться… Так глупо, так стыдно…

И женщины в его пьесах несчастны, и мужчины. Герой «Трех сестер», женатый полковник, полюбил замужнюю и жалуется ей:

ВЕРШИНИН. Если послушать здешнего интеллигента, штатского или военного, то с женой он замучился, с домом замучился, с имением замучился. Русскому человеку в высшей степени свойственен возвышенный образ мыслей, но скажите: почему он с детьми замучился, с женой замучился? А почему жена и дети с ним замучились? <… > У меня дочь больна немножко, а когда болеют мои девочки, то мною овладевает тревога, меня мучает совесть за то, что у них такая мать. О, если бы вы видели ее сегодня! Что за ничтожество! Мы начали браниться с семи часов утра, а в девять я хлопнул дверью и ушел.

Умный, добрый, несчастный полковник Вершинин знает, что он не один такой.

Умный, добрый, несчастный (мечтал стать профессором или музыкантом, а стал чиновником) Андрей знает, что он не один такой.

И каким-то образом свою мучительную жизнь они передают будущим поколениям.

АНДРЕЙ. Отчего мы, едва начавши жить, становимся скучны, серы, неинтересны, ленивы, равнодушны, бесполезны, несчастны… Только едят, пьют, спят, потом умирают… родятся другие, и тоже едят, пьют, спят и, чтобы не отупеть от скуки, разнообразят жизнь свою гадкой сплетней, водкой, картами, сутяжничеством, и жены обманывают мужей, а мужья лгут, делают вид, что ничего не видят, ничего не слышат, и неотразимо пошлое влияние гнетет детей, и искра Божия гаснет в них, и они становятся такими же жалкими, похожими друг на друга мертвецами, как их отцы и матери… (Курсив мой. – А.М.)

***

Это проблемы не персонажа. Это глубокие личные проблемы автора. Он – врач, и в каждой пьесе у него врач. В «Дяде Ване» – доктор Астров.

АСТРОВ. Видишь, я пьян. Обыкновенно я напиваюсь так один раз в месяц. В таком состоянии становлюсь нахальным и наглым до крайности. Я берусь за самые трудные операции и делаю их прекрасно… И верю, что приношу человечеству громадную пользу… (Закрывает рукой глаза и вздрагивает.) В великом посту у меня больной умер под хлороформом.

Под наркозом. Значит – во время операции. Значит – под ножом. Значит, очень может быть, виноват. И уж точно – чувствует себя виноватым.

Напившись – восхищается собой, своим мастерством. Это почти мания величия: «Верю, что приношу человечеству громадную пользу». И вдруг чувство вины бьет его с такой силой, что он вздрагивает.

В «Трех сестрах» – доктор Чебутыкин, у него запой.

ЧЕБУТЫКИН (угрюмо). Черт бы всех побрал… подрал… Думают, я доктор, умею лечить всякие болезни, а я не знаю решительно ничего, все позабыл, что знал, ничего не помню, решительно ничего. В прошлую среду лечил женщину – умерла; и я виноват, что она умерла. Да… В голове пусто, на душе холодно. Может быть, я и не человек, а только делаю вид; может быть, я и не существую вовсе. (Плачет.) О, если бы не существовать! …Говорят, Шекспир, Вольтер… Я не читал, совсем не читал, а на лице своем показал, будто читал. И другие тоже, как я. Пошлость! Низость! И та женщина, что уморил в среду, вспомнилась… и все вспомнилось, и стало на душе криво, гадко, мерзко… пошел, запил…

Почему в пьесах доктора Чехова врачей мучает одна и та же вина?

…Только в «Вишневом саде» нет врача. Потому что в этой пьесе роль Чехова взял Лопахин.

Чехов – работяга.

ЧЕXОВ – СУВОРИНУ 9 декабря 1890. Москва

Хорош Божий свет. Одно только не хорошо: мы. Работать надо, а все остальное к черту. Главное – надо быть справедливым, а остальное все приложится.

И Лопахин – работяга.

ЛОПАХИН. Я встаю в пятом часу утра, работаю с утра до вечера, и я вижу, какие кругом люди. Надо только начать делать что-нибудь, чтобы понять, как мало честных, порядочных людей… Когда я работаю подолгу, без устали, тогда мысли полегче, и кажется, будто мне тоже известно, для чего я существую. А сколько, брат, в России людей, которые существуют неизвестно для чего.

Работа, справедливость – очень важно. Но гораздо важнее другое.

ЧЕХОВ – ЭРТЕЛЮ

11 марта 1893. Мелихово

Мой дед и отец были крепостными у Черткова, отца того самого Черткова…

Через десять лет точно эти самые слова скажет о себе Лопахин.

ЛОПАХИН (Раневской). Мой отец был крепостным у вашего деда и отца… Я купил имение, где дед и отец были рабами…

***

ФИРС. Сушеную вишню возами отправляли в Москву и Харьков.

Это на север и на юг, если из Мелихова.

А откуда взялся Лопахин? Лопатины в России есть, много. А Лопахин, хоть и звучит совершенно по-русски…

Чехов мечтал об усадьбе долго. Помещиком стал (за десять лет до «Вишневого сада»), купив Мелихово; одного лесу 160 десятин! Отец и дед были рабами, а он – купил имение! (По грандиозности переворота это, пожалуй, сильнее, чем из советского аспиранта – в олигархи.) И было бы неудивительно, если бы купец в предсмертной пьесе звался Мелиховым. Но это было бы слишком откровенно, слишком напоказ.

Поместье он купил на реке Лопасня, и станция железной дороги рядом – Лопасня (ныне город Чехов). И река для него была очень важна – больше всего на свете он любил удить рыбу.

Лопасня – Лопасин, но это не очень благозвучно, с присвистом. И получился Лопахин. Он сделал себе псевдоним из своей реки.

***

ЧЕXОВ – СУВОРИНУ

25 ноября 1892. Мелихово

Поднимите подол нашей музе, и Вы увидите там плоское место. Вспомните, что писатели, которых мы называем вечными и которые пьянят нас, имеют один общий и весьма важный признак: они куда-то идут и вас зовут туда же. И вы чувствуете всем своим существом, что у них есть какая-то цель. Лучшие из них реальны и пишут жизнь такою, какая она есть. Но от того, что каждая строчка пропитана, как соком, сознанием цели, вы, кроме жизни, какая есть, чувствуете еще ту жизнь, какая должна быть, и это пленяет вас. А мы? Мы пишем жизнь такою, какая она есть, а дальше – ни тпррру ни ну… У нас нет ни ближайших, ни отдаленных целей, и в нашей душе хоть шаром покати. Политики у нас нет, в революцию мы не верим, Бога нет, привидений не боимся… Кто ничего не хочет, ни на что не надеется и ничего не боится, тот не может быть художником… Я не брошусь, как Гаршин, в пролет лестницы, но и не стану обольщать себя надеждами на лучшее будущее. Не я виноват в своей болезни, и не мне лечить себя, ибо болезнь сия, надо полагать, имеет свои скрытые от нас хорошие цели и послана недаром…

Что это: оптимизм? пессимизм?

Это – вера, что испытания нам посланы недаром. Мы заслужили.

И кажется, еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем. Если бы знать, если бы знать! – тогда есть смысл в страданиях. Легче, если знаешь ради чего. А иначе – просто мучаешься, как собака, сбитая машиной. Она лежит на асфальте переломанная, не скулит, плачет, и никто не останавливается, чтобы помочь.

Два-три года назад я женился

ЧЕХОВ – МАРИИ ЧЕХОВОЙ (сестре) 8 марта 1903. Ялта

Ольга писала, что вы перебираетесь в дом Коровина.

ОЛЬГА КНИППЕР – ЧЕХОВУ 4 марта 1903. Москва

Милый мой, ты выражаешь неудовольствие по поводу того, что официально не оповестили тебе новый адрес. Но, Дусик, я в стольких письмах писала, что переезжаем на Петровку, только номера не писала, потому что сама не знала. Как же так? Ты просто, верно, невнимательно прочитываешь письма.

ЧЕХОВ – ОЛЬГЕ КНИППЕР 10 марта 1903. Ялта

И грустно, и немножко досадно, что ты и Маша держите меня в неизвестности: переехали вы на новую квартиру или нет еще? И где этот дом Коровина?

ОЛЬГА КНИППЕР – ЧЕХОВУ 7 марта 1903. Москва

Сейчас была в новой квартире. Спальня у нас очаровательная – светлая, розовая. Квартира хорошая, воздуху много будет, солнца.

ЧЕХОВ – ОЛЬГЕ КНИППЕР 14 марта 1903. Ялта

Сегодня получаю от тебя письмо, чудесное описание новой квартиры, моей комнаты с полочкой, а адреса нет. Умоляю, голубчик, пришли адрес!

ЧЕXОВ – ОЛЬГЕ КНИППЕР 21 марта 1903. Ялта

Твое последнее письмо просто возмутительно. Ты пишешь, что «в скольких письмах писала, что переезжаем на Петровку, дом Коровина», между тем все твои письма целы… Мне оставалось думать, что вы перебрались в Пименовский переулок. Я так и знал, что я же окажусь виноватым. С этим адресом была в течение двух недель такая обида, что до сих пор успокоиться не могу. Ты пишешь, что я невнимательно читаю твои письма. Я привезу все твои письма, и ты сама увидишь, что ни одно письмо не пропало, и что ни в одном нет адреса.

ОЛЬГА КНИППЕР – ЧЕXОВУ 19 марта 1903. Москва

Что же трагедия с адресом кончилась, наконец-то, милый мой? Ты успокоишься? Повторяю, что я писала тебе несколько раз, что дом Коровина на Петровке.

Не очень-то ласковое письмо от любящей жены к больному мужу. Кажется, видишь поджатые губы, слышишь радраженный голос… Слово «трагедия» по отношению к адресу звучит как издевка.

ЧЕXОВ – ОЛЬГЕ КНИППЕР 23 марта 1903. Ялта

Ты сердишься на меня из-за адреса, все уверяешь, что писала, да будто еще несколько раз. Погоди, я привезу тебе твои письма, ты сама увидишь, а пока замолчим, не будем уже говорить об адресе.

Но беда (которую он чувствовал) была, конечно, не в названии улицы, не в номере дома. Беда была в непосильной высоте квартиры. И в чьей-то низости.

ОЛЬГА КНИППЕР – ЧЕXОВУ 5 апреля 1903. Москва

Лестницы не бойся. Спешить некуда, будешь отдыхать на поворотах, а Шнап будет утешать тебя.

Утешать отдыхающего на поворотах Чехова назначен Шнап (такса). Спешить на этом свете Чехову уже было некуда.

ЧЕХОВ – ОЛЬГЕ КНИППЕР 11 апреля 1903. Ялта

Думаю, что теперь в Москве мне будет удобно. Есть своя комната – это очень важно. Но вот беда: подниматься по лестнице! А у меня в этом году одышка. Ну, да ничего, как-нибудь взберусь.

ЧЕХОВ – СУВОРИНУ 25 апреля 1903. Москва

Зимой мне нездоровилось; был плеврит, был кашель, а теперь ничего, все благополучно, если не говорить об одышке. Наши наняли квартиру на третьем этаже, и подниматься для меня – это подвиг великомученический.

То, что сегодня называют «высокий первый этаж», раньше называлось бельэтаж. Поэтому третьим этажом Чехов называет нынешний четвертый. Если вспомнить, какие тогда были потолки (всегда больше трех с половиной метров), – этот «третий» по-нашему, минимум пятый. Без лифта.

ЧЕХОВ – Е.ЧЕХОВОЙ 28 апреля 1903. Москва

Милая мама, я в Москве, жив и здоров, чего и Вам желаю. Квартира очень хороша. Живут наши очень высоко, на третьем этаже, так что подниматься мне приходится с большим трудом.

Мог бы сказать «мы живем», а сказал «живут наши».

ЧЕХОВ – КУРКИНУ 30 апреля 1903. Москва

Мой адрес – Петровка, дом Коровина, кв. 35. Это против Рахмановского переулка, во дворе прямо, потом направо, потом налево, потом подъезд направо, третий этаж. Взбираться мне очень трудно, хотя и уверяют, что лестница с мелкими ступенями.

Это уж совсем чужим людям жалуется. Значит, доведен до крайности. А кто-то его уверяет, уговаривает: не капризничай, мой милый, не делай трагедии.

ВОСПОМИНАНИЯ ИВАНА БУНИНА

В мае бывал у Чеховых на Петровке и удивлялся, как они могли так высоко снять квартиру, на третьем, то есть, по-заграничному, на четвертом этаже. Ему очень тяжело было подыматься.

ВОСПОМИНАНИЯ

ДОЧЕРИ ГИЛЯРОВСКОГО

Из частых бесед с матерью я узнала, что здоровье Антона Павловича внушает серьезную тревогу, что дни его буквально сочтены. Отец получил записку, в которой Антон Павлович сообщил, что хочет его повидать и собирается зайти завтра. Был теплый майский день. Я открыла дверь и увидела незнакомого человека. Он сказал, что внизу, на лестнице, какой-то господин в пенсне ожидает кого-нибудь из семьи Гиляровских. Мы спустились на площадку под нами. Там, на скамейке, тяжело дыша и кашляя, сидел Антон Павлович. Бледное, покрытое испариной лицо, и в полумраке он выглядел очень похудевшим, осунувшимся. Он смотрел на нас своими ясными глазами, несколько раз кашлянул и, комкая в руках платок, тихо, точно стесняясь, сказал отцу, что смог взойти только на половину лестницы – подняться на третий этаж у него не хватило сил. Отец послал меня за водой. Я быстро принесла стакан и молча стояла перед друзьями. Оба они сознавали, что видятся в последний раз.

ЧЕХОВ – ДЕДЛОВУ 10 ноября 1903. Ялта

Вы не женаты? Отчего? – извините за вопрос. Года 2–3 назад я женился и очень рад; мне кажется, что жизнь моя изменилась к лучшему.

Человек, который уверен, не станет писать «мне кажется». Ошибка в один год ничего не значила бы во фразе «я женился 32–33 года назад». А если так недавно, то ошибка в целый год…

Осенью уехал в Ялту. И снова мучения. Снова не может допроситься простейших вещей.

ЧЕХОВ – МАРИИ ЧЕХОВОЙ (сестре)

15 ноября 1903. Ялта

Сегодня уже 15-е, а нет ни валенок, ни бумаги, которую я жду с самого сентября. Настроение такое, что я даже боюсь письма писать, чтобы не нагрубить.

ЧЕХОВ – ОЛЬГЕ КНИППЕР

16 ноября 1903. Ялта

Не писал тебе так долго, потому что был сильно не в духе и боялся наговорить в письме глупостей. Если не высылали еще валенок и бумаги, то и не высылайте. У меня характер несносный, прости меня.

ЧЕХОВ – ОЛЬГЕ КНИППЕР

17 ноября 1903. Ялта

Сижу без бумаги. Испытываю мучительное раздражение уже недели три. Ну, будь здорова, господь с тобой.

Почта работала быстрее, чем теперь, но два с половиной месяца он не может допроситься бумаги и валенок. Ежедневные надежды разрушает приход почтальона. Чехов вдобавок смешон: что, опять нет посылки? – Нету, ваше благородие, едет-с.

ЧЕXОВ – ОЛЬГЕ КНИППЕР 25 ноября 1903. Ялта

Не скупись, старайся, чтобы шуба была полегче: ведь мне и в пальто теперь тяжеловато.

В Москву! в Москву! в Москву! вернулся к той же окончательно непосильной лестнице.

ЧЕXОВ – БЕЛОУСОВУ 29 декабря 1903. Москва

Дорогой Иван Алексеевич, было бы весьма приятно и интересно повидаться с Вами, но как это сделать, чтобы не заставлять Вас с Вашим ревматизмом понапрасну взбираться ко мне на 25-й этаж? Меня лестница замучила.

Третий этаж кажется Чехову уже двадцать пятым. Глядя, как мучается человек, можно было бы пожалеть. За восемь месяцев можно было бы сменить квартиру. Но жене нравится эта.