27 января – печальный день. День самого трагического выстрела за всю историю России. 27 января 1837 года Пушкин стрелялся, был ранен, через два дня умер.

Пушкин умел писать стихи. Фраза эта, пожалуй, покажется странной. Зачем это говорить? Кто в этом сомневается? Все равно что сказать: «Солнце светит».

Пушкин умел писать стихи – вот идеальное общественное мнение. Идеальное в том смысле, что нет ни единого возражающего. И не только в толпе, живущей и думающей по прописям, понаслышке, по чужому шаблону, но и среди истинных ценителей. Величайшие русские поэты – Цветаева, Маяковский, Есенин, Мандельштам, Ахматова, Бродский etc. – признавали абсолютное первенство Пушкина. Даже и не мыслили тягаться. Не просто первый, а недостижимо Первый. Бог.

САЛЬЕРИ Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь; Я знаю, я.

Потому и убивает, что считает богом.

Бог – значит, нет надежды превзойти, ни даже сравняться. Что же остается?

Это потомкам легко признавать первенство и божественность. А современникам?

Был оклеветан, затравлен, предан и убит. Потом, конечно, воскрес – в сиянии, в славе… Но последние месяцы земной жизни – непрерывное страдание, непереносимые душевные муки, а под самый конец и невыносимые телесные мучения.

***

Мир «Маленьких трагедий» – ужасный мир. «Скупой рыцарь» кончается восклицанием «Ужасный век! Ужасные сердца!».

То есть и век, и сердца такие, как всегда, как теперь. Ужасные сердца – значит, все сердца, а не только старого скупого барона и его озлобленного сына.

А в какой стране происходят «Маленькие трагедии»?

«Моцарт и Сальери» – какое-то германское княжество.

«Каменный гость» – Испания.

«Скупой рыцарь» – средневековая среднеЕвропа (средневековая, поскольку шлемы, копья, рыцарские турниры; но не Испания, ибо из Испании в подарок Альберу прислал вино некий Ремон). Можно сказать, среднеарифметическая Европа.

***

Альбера мучит унизительное безденежье, долги. Ростовщик Соломон предлагает Альберу отправить старика отца на тот свет. Но Альбер никак не поймет, о чем речь. Приходится долго объяснять. Чтоб растолковать такую простую вещь, уходит десять процентов текста, полторы страницы!

ЖИД

Да, на бароновых похоронах Прольется больше денег, нежель слез. Пошли вам бог скорей наследство.

АЛЬБЕР

Amen!

ЖИД

А можно б…

АЛЬБЕР

Что?

ЖИД

Так – думал я, что средство

Такое есть…

АЛЬБЕР

Какое средство?

ЖИД

Есть у меня знакомый старичок, Еврей, аптекарь бедный…

АЛЬБЕР

Ростовщик Такой же, как и ты, иль почестнее?

ЖИД

Нет, рыцарь, Товий торг ведет иной – Он составляет капли… право, чудно, Как действуют они.

АЛЬБЕР

А что мне в них?

ЖИД

В стакан воды подлить… трех капель будет, Ни вкуса в них, ни цвета не заметно; А человек без рези в животе, Без тошноты, без боли умирает.

АЛЬБЕР Твой старичок торгует ядом.

Вроде бы понял.

Да –

ЖИД

И ядом.

АЛЬБЕР

Что ж? взаймы на место денег Ты мне предложишь склянок двести яду, За склянку по червонцу. Так ли, что ли?

Нет, оказывается, еще не понял.

ЖИД

Смеяться вам угодно надо мною –

Нет; я хотел… быть может вы… я думал,

Что уж барону время умереть.

АЛЬБЕР

Как! отравить отца! и смел ты сыну…

Ну, понял наконец. И глядите, как раскричался:

АЛЬБЕР

(слуге)

Иван! держи его. И смел ты мне!.. Да знаешь ли, жидовская душа, Собака, змей! что я тебя сейчас же На воротах повешу.

ЖИД

Виноват!

Простите: я шутил.

АЛЬБЕР

Иван, веревку.

Что-то уж очень не по-рыцарски. Этакая истерика сыновней любви.

В театре Альбера играют простодушным. Грубоватым, конечно, но простодушным и, в сущности, добрым малым. Однако это простодушие не столько Альбера, сколько самого театра.

Режиссеры, вероятно, где-то читали (или слышали), что в «Скупом рыцаре» Пушкин описал собственные отношения с отцом. Если так, то Альбер – это почти Пушкин. То есть светлый, открытый, почти Моцарт.

А злодеи – вот они. Главный – Барон, старый скупердяй. Вспомогательный – ростовщик. Они оба старые, жадные, противные. Альбер же – угнетенный молодой симпатяга.

Отчего же герцог в финале, пообщавшись с отцом и сыном, говорит «ужасные сердца»? То есть и молодого симпатягу записывает в ужасные.

А затем, что отцеубийство (даже только замышляемое) гораздо хуже, чем скупость.

Альбера в театре иногда играют оболтусом. Молодой, безмозглый… Напрасно. Он четко знает, чего хочет. И ложку в рот несет, не в ухо. Не философ, да. Но циничен и жаден, а этого достаточно. Это во все века называлось: деловые качества.

Ему приятно было слушать. Слова ростовщика ложились точно в жаждущую душу. Альбер понял все в долю секунды. С первого слова. Ростовщик сказал: «Пошли вам Бог скорей наследство». Альбер с энтузиазмом подхватил: «Amen!» Стоит ли переводить? Ростовщик сказал: пусть ваш отец скорей умрет. Сын ответил: да будет так! Ему нравится тема, и он притворяется непонимающим, чтобы слушать еще и еще. И даже понукает: «что?», «какое средство?».

Альбер – инициатор. Он заказал эту тему, эту музыку.

Еще до прихода ростовщика у Альбера со слугой Иваном был интересный разговор. Молодой рыцарь Альбер посылал Ивана к ростовщику за деньгами. Иван вернулся с пустыми руками. Молодой барон сердится:

АЛЬБЕР

Да ты б ему сказал, что мой отец

Богат и сам как жид, что рано ль, поздно ль

Всему наследую.

ИВАН

Я говорил.

АЛЬБЕР

Что ж?

ИВАН

Жмется да кряхтит.

АЛЬБЕР

Какое горе!

Ну, если это не заказ, тогда мы просто плохо представляем себе разговоры заказчиков. Спрашивается: зачем посылать слугу к ростовщику с сообщением, что сын получит наследство по смерти отца? Это и так ясно. Об этом и говорить нечего.

Но Альбер все же отправил Ивана к Жиду сказать, что расплатится сразу после смерти отца. Тот все понял и закряхтел. Страшновато.

Когда же ростовщик приходит, Альбер задает ему удивительный вопрос:

АЛЬБЕР

Ужель отец меня переживет?

Нашел кого спрашивать, ростовщик – не доктор. Но Соломон хорошо понимает, о чем речь, и мямлит:

ЖИД

Как знать? дни наши сочтены не нами… Барон здоров. Бог даст – лет десять, двадцать И двадцать пять и тридцать проживет он.

Сын в ужасе.

АЛЬБЕР

Ты врешь, еврей: да через тридцать лет Мне стукнет пятьдесят!..

И в ярости от того, что его отец здоров и бодр, этот двадцатилетний аристократ в присутствии ростовщика и слуги высказывается даже слишком откровенно:

АЛЬБЕР

О! мой отец… Как пес цепной…

Всю ночь не спит, всё бегает да лает. А золото спокойно в сундуках Лежит себе. Молчи! когда-нибудь Оно послужит мне, лежать забудет.

ЖИД

Да, на бароновых похоронах…

И далее – уже описанная выше сцена, где долго-долго-долго Альбер не понимает.

Юный барон желает смерти отцу, но даже в этом страшном грехе виновен оказывается старый барон.

АЛЬБЕР

Вот до чего меня доводит Отца родного скупость! Жид мне смел Что предложить!

Казалось бы, Альберу не в чем себя винить. Не он, а ростовщик предложил убийство. Но восклицание «вот до чего меня доводит» – это проговорка. Получается «меня довели до такого предложения». Альбер доведен (дошел) до этих мыслей своим умом. Соломон не дурак и не самоубийца; он делает то предложение, которого от него ждут. И тому, кто ждет. Киллеры не предлагают своих услуг первому встречному.

А если Альбер слишком долго «не понимает», то потому лишь, что хочет убедиться, что его самого правильно поняли. Заказчики всегда стремятся придать беседе самый невинный характер. Дон Корлеоне мирно и печально советует: «поговорите с ним», «посмотрите, что можно сделать»… А вскоре в человека всаживают всю обойму. «Поговорите» – а человек без рези в животе, без тошноты, без боли умирает.

…Мрачное мифическое Средневековье. Латы, плащ, сапоги со шпорами. Знаменитый монолог из школьной хрестоматии:

Что не подвластно мне? как некий демон Отселе править миром я могу; Лишь захочу – воздвигнутся чертоги; В великолепные мои сады Сбегутся Нимфы резвою толпою; И Музы дань свою мне принесут, И вольный Гений мне поработится, И добродетель и бессонный Труд Смиренно будут ждать моей награды. Я свистну, и ко мне послушно, робко Вползет окровавленное Злодейство. И руки будет мне лизать, и в очи Смотреть, в них знак моей читая воли.

Средневековая Европа? Или XXI век, Россия, откровенный, безобразный, наглый цинизм олигарха. Согласитесь: никто и никогда не напишет портрет «нового русского» грубее, чем Пушкин: и чертоги возводятся, и резвые нимфы сбегаются, и музы слетаются (чартерами из-за границы), и киллеры вползают, и лижут руку, и в глазах читают, кого убить, – даже произносить не надо.

Нестарый; еще и двадцать пять и тридцать проживет. Ему небось нет и пятидесяти. Куда девалась жена (мать Альбера), неизвестно. Может, сама умерла, а может, законопатил, чтоб не мешала резвым нимфам. Он любит странные удовольствия.

БАРОН

Нас уверяют медики: есть люди, В убийстве находящие приятность. Когда я ключ в замок влагаю, то же Я чувствую, что чувствовать должны Они, вонзая в жертву нож: приятно И страшно вместе.

Медики, говоришь? Теории? А вот свежее, натуральное:

БАРОН

Тут есть дублон старинный…. вот он. Нынче

Вдова мне отдала его, но прежде

С тремя детьми полдня перед окном

Она стояла на коленях воя.

Шел дождь, и перестал, и вновь пошел,

Притворщица не трогалась; я мог бы

Ее прогнать, но что-то мне шептало,

Что мужнин долг она мне принесла

И не захочет завтра быть в тюрьме.

Какой десерт к завтраку, к обеду. Полдня перед окном, стоя на коленях, выла баба, рыдали дети. А где все это время был Альберчик? Почему не заступился, молодой и пылкий? Не видел? не слышал? Или привык к таким сценам: к вою за окном и похохатыванию папаши?

Ну и не удивляйтесь, барон, что вырастили убийцу.

Собака! пес! повешу! – Альбер раскричался ужасно. Но кому он кричит? Слуге? Вот такая у них сердечная дружба, что господин посвящает раба в свои пылкие чувства? Скорее, он кричит отцу. Тот либо сам подслушивает, либо послал кого-нибудь. В этом рыцарском замке стены наверняка имеют уши. Аль-бер этими криками «работает на публику». А на кого работает Иван?

Слуга донесет, обязательно донесет. Служит он молодому, но зарплату-то получает у старого. Так пусть же донесет и о бурном протесте почтительного сына: «Вы знаете, он даже хотел немедленно повесить Соломона. Кричал: „Иван! веревку!“

***

«Иван, веревку!» – дельное предложение. Но какое странное имя…

Средневековая Европа, граф Делорж, Клотильда, герольды, герцог, и даже бродягу зовут Тибо, и расплачиваются дублонами, и вдруг – «Иван! веревку!».

Да-с, господа в этой пьесе могут называться как хотят – хоть Клотильдами, хоть Делоржами. Но народ в этой местности зовут Иваном. Имя более точное, чем все учебники географии.

Иван?! Это мог бы быть Фанфан, Жан-Жак… Ошибка? Таких ошибок не бывает. Если бы Пушкин сам не заметил, друзья бы указали. И, может быть, указали, а он усмехнулся и оставил. Это не ошибка, это сигнал. Пушкин нам подмигнул. Подмигнул с той нарочитой откровенностью, с какой актер подмигивает в водевиле – так, чтобы и галерка увидала. Увы, даже столь толстого намека русский-советский театр ни разу не заметил, ни разу никак не отыграл этого «Ивана», невесть откуда врезавшегося в страну Аль-беров и Делоржей. Театр в некотором смысле даже старался не замечать «Ивана», как воспитанные люди не замечают чужой неловкости, расстегнувшейся пуговки… Они как бы прощали Пушкину «ошибку».

***

МОЦАРТ Бессонница моя меня томила И в голову пришли мне две, три мысли. Сегодня я их набросал.

Еще одно общее мнение – Пушкин, мол, сама легкость, легкомысленность – игрок, кутила, ветреный любовник, прыгал, как обезьяна…

Ну, иногда, в ссылке, где возможности проявлять легкомыслие резко ограничены, – писал. От нечего делать.

Собственных серьезных мыслей у легкомысленного человека мало. Оригинального, захватывающего сюжета ему тоже не выдумать. Вот он и брал старые истории, вертел их со скуки, кругом сугробы, телевизора нет, не все же с Ариной Родионовной в «пьяницу» играть.

И вот от скуки – переписывает старый ужастик об ожившей на кладбище статуе, о приходе мертвеца в разгар любовной сцены…

Зачем он пишет «Каменного гостя»? Зачем столько труда? Чтоб изложить всем известную легенду о Дон Гуане? Или там есть что-то свое?

Донжуан Пушкина – как в насмешку – однолюб. Во всяком случае, он не ходок. У него в голове одна Лаура, только Лаура. Потом он, правда, влюбится в Донну Анну, но совмещать нескольких сразу, ухитряться (по выражению Чехова) «и тут, и там» – нет. Трудно сказать, сколько дней, а может, недель Дон Гуан, переодетый монахом, живет лишь тем, что изредка видит Донну Анну, когда она приходит поправить могилку. А ведь Пушкин чуть ли не наизусть знал бродячий сюжет в исполнении Мольера, где Дон Жуан даже не по очереди с двумя, а сразу с двумя, внаглую. Наш не таков.

ЛЕПОРЕЛЛО Теперь которую в Мадрите Отыскивать мы будем?

ДОН ГУАН

О, Лауру! Я прямо к ней бегу являться.

И Лаура его любит. Ждет не дождется, когда он сбежит из ссылки. И даже не скрывает своих чувств от поклонников, хахалей.

ГОСТЬ

Какие звуки! сколько в них души! А чьи слова, Лаура?

ЛАУРА

Дон Гуана.

ДОН КАРЛОС Что? Дон Гуан!

ЛАУРА

Их сочинил когда-то

Мой верный друг…

ДОН КАРЛОС

Твой Дон Гуан безбожник и мерзавец, А ты, ты дура.

ЛАУРА

Ты с ума сошел? Да я сейчас велю тебя зарезать…

ДОН КАРЛОС

Виноват, Лаура, Прости меня. Но знаешь: не могу Я слышать это имя равнодушно…

ЛАУРА

А виновата ль я, что поминутно Мне на язык приходит это имя?

ДОН КАРЛОС

Так ты его любила.

(Лаура делает утвердительно знак.)

Очень?

ЛАУРА

Очень.

ДОН КАРЛОС И любишь и теперь?

ЛАУРА

В сию минуту? Нет, не люблю. Мне двух любить нельзя. Теперь люблю тебя.

Ну! Следовало сразу перейти к делу. Но дон (может быть, отстегивая шпоры, снимая сапоги, развязывая тесемки) начинает разводить философию. Упускает время. Упускает случай.

ДОН КАРЛОС

Скажи, Лаура,

Который год тебе?

ЛАУРА

Осьмнадцать лет.

ДОН КАРЛОС

Ты молода… и будешь молода

Еще лет пять иль шесть. Вокруг тебя

Еще лет шесть они толпиться будут,

Тебя ласкать, лелеять, и дарить,

И серенадами ночными тешить,

И за тебя друг друга убивать

На перекрестках ночью. Но когда

Пора пройдет, когда твои глаза

Впадут и веки, сморщась, почернеют

И седина в косе твоей мелькнет,

И будут называть тебя старухой…

Напрасно он увлекся своей рацеей. Входит Дон Гуан, начинается и заканчивается стычка. Дон Кар-лос падает.

ЛАУРА

Убит? прекрасно! в комнате моей!

Что делать мне теперь, повеса, дьявол?

Куда я выброшу его?

ДОН ГУАН

Быть может

Он жив еще.

ЛАУРА

Да! жив! гляди, проклятый, Ты прямо в сердце ткнул – небось не мимо, И кровь нейдет из треугольной ранки, А уж не дышит – каково?.. Эх, Дон Гуан, Досадно, право. Вечные проказы – А всё не виноват… Откуда ты? Давно ли здесь?

ДОН ГУАН

Я только что приехал И то тихонько – я ведь не прощен.

ЛАУРА

И вспомнил тотчас о своей Лауре? Что хорошо, то хорошо. Да полно, Не верю я…

ДОН ГУАН

Нет, моя Лаура, Спроси у Лепорелло. Я Лауры Пришел искать в Мадрите.

(Цалует ее.)

ЛАУРА

Друг ты мой!..

Постой… при мертвом!..

А что ж такого?..

Через некоторое время герой спохватился, поглядел на труп, на отдельно лежащие сапоги и задумался:

ДОН ГУАН

Лаура, и давно его ты любишь?

ЛАУРА

Кого? ты видно бредишь.

Но на этом замечательном месте веселая часть кончается. Пока они дрались и кувыркались, мы вместе с ними забыли, что вокруг ужасный век, ужасные сердца.

Назад, в начало!

Открываем «Каменного гостя», и сразу перед нами Испания. Испания, надо сказать, весьма условная. Этакий «испанский набор» – доны, серенады, гитары… Это могла бы быть Италия, Венеция, но ежели не дож, а дон – значит, Испания.

ДОН ГУАН

Достигли мы ворот Мадрита! скоро Я полечу по улицам знакомым, Усы плащом закрыв, а брови шляпой. Как думаешь? узнать меня нельзя?

ЛЕПОРЕЛЛО

Да! Дон Гуана мудрено признать! Таких, как он, такая бездна!

ДОН ГУАН

Шутишь?

Да кто ж меня узнает?

ЛЕПОРЕЛЛО

Первый сторож, Гитана или пьяный музыкант, Иль свой же брат нахальный кавалер Со шпагою под мышкой и в плаще.

ДОН ГУАН

Что за беда, хоть и узнают. Только б

Не встретился мне сам король. А впрочем

Я никого в Мадрите не боюсь.

ЛЕПОРЕЛЛО

А завтра же до короля дойдет, Что Дон Гуан из ссылки самовольно В Мадрит явился – что тогда, скажите, Он с вами сделает.

ДОН ГУАН

Пошлет назад. Уж верно головы мне не отрубят.

Легкий, шутливый, непринужденный разговор, почти болтовня. Однако это «из ссылки самовольно» – очень похоже на Пушкина…

Какая интересная страна эта Испания. Кто бы ни опознал сегодня ночью Дон Гуана: сторож, цыганка, музыкант или свой же брат аристократ, – завтра же до короля дойдет.

Завтра – видимо, потому только, что сейчас уже ночь, король спит, и ради такой ерунды будить его не станут. Но уже утром шеф полиции доложит его величеству о самовольном…

Это не молва. Молва так быстро не доходит. Значит, Мадрит набит доносчиками. Значит, всем известно, что Дон Гуан – ссыльный, опальный, и кто ни опознает, тут же побежит стучать.

Лепорелло говорит о повальном стукачестве как о вещи несомненной. Он не предполагает, что «быть может, до короля дойдет», а утверждает: «завтра же». И Дон Гуан не возмущается, не вступается за честь братьев-кавалеров, а утешает себя тем, что голову ему не отрубят, всего лишь сошлют назад.

Не такая уж условная страна.

Нарочно ли ссыльный, поднадзорный, невыездной Пушкин нарисовал такую Испанию или это у него само получилось – мы никогда не узнаем.

Ссыльные, доносчики, завистники, убийцы, ненавистный скупой отец, молодой бессердечный отцеубийца – не поймешь, то ли средневековая Европа, то ли Болдино, осень 1830 года, то ли просто Россия, то ли просто Земля.

2001