СВЕТОСЛАВ МИНКОВ
АЛХИМИЯ ЛЮБВИ
Перевод С. КОЛЯДЖИНА
Для меня, понимаете, до сих пор еще неясно, почему мир устроен так, что хвост поросенка, например, задран кверху и завит колечком, в то время как хвост лисицы свободно опущен книзу и даже волочится по земле. Мне точно так же непонятно, почему зубы у негров белые, как у нас, а кожа черная, как деготь. Наконец, мне непонятно также, почему люди, объясняющиеся друг другу в любви и бывающие, так сказать, совсем эфирными в своих чувствах, впадают обыкновенно в такое невменяемое состояние души, что решают пожениться и превратиться, с позволения сказать, в обывателей.
- Эй, приятель, а ну-ка, закрой рот! Это дело не такое простое, как ты думаешь!
Знаю, братцы, очень хорошо мне известно, что есть вещи неизбежные, читывал я кое-что и годы кряду ломал себе голову над вопросом о семейном счастье, однако все равно для меня остается необъяснимым, как это человек, вчера носивший букеты роз своей возлюбленной и коленопреклоненно декламировавший ей разные там утонченнейшие поэмы о луне, вдруг начинает носить ей шпинат или нанизанные на указательный палец пучки салата, бросает заштопать пропахшие потом носки и даже ругает ее за сломанную примусную иголку.
- Ну, тут уж вы переходите всякие границы приличия! К чему такая грубость изобразительных средств?
Почему, братцы, почему же вы возмущаетесь откровенностью автора, а не возмущаетесь шпинатом, дурно пахнущими носками, и примусом? Или, может быть, скажете; такие слова в литературе недопустимы. Прошу вас, погодите, разберемся. Что же, по-вашему, литература - это нечто жемчужное, нечто вроде слоеного пирога или пирожного? Съешь, значит, кусок, станет тебе приторно сладко, потом выпьешь чашку воды и заснешь так, что ли? Верно, есть и такая литература, но она для особого рода любителей. Вы, живые, любознательные люди, сплетничающие и интриганствующие на каждом шагу и скрыто говорящие всевозможные мерзости, продавайте другим эту свою парадную эстетику, а сейчас помолчите и послушайте. Житейские вопросы необходимо рассматривать немного по-медицински, то есть без стыда и стеснения. Незачем нам лгать и играть в бирюльки с благоприличием.
Итак, было когда-то время...
Нет, так начинают сказки. Скажем просто и прямо.
Сначала все идет как по маслу. Теб& кажется, что и загробной жизни не хватит, чтоб объясниться в любви той, которую любишь и которую видишь во сне днем с открытыми глазами. Вы шушукаетесь, понимаете ли, с дорогой половиной в нежнейших излияниях, профильтрованных сквозь тройное шелковое сито, смотрите с какимто божественным умилением и чувствуете, что не можете прожить ни одного мгновения друг без друга. Вы во всем согласны, всем довольны. Между вами нет никаких разногласий, и в характерах ваших вы не замечаете каких бы то ни было различий. Взглянув на вас, человеку хочется прыгать от восторга. Вы радуетесь, как только что вылупившиеся цыплята. Ведь и вы такие же чистенькие, пушистенькие, нежненькие - другая такая парочка вряд ли сыщется на свете. "Эх, черт его возьми, - рассуждает посторонний наблюдатель, славная вещь, говорят, эта самая любовь!"
- На Нептуне живут люди! - назидательно говорит один из парочки.
- Живут, конечно! - тут же соглашается другой.
Или:
- Я не люблю вареных яиц!
- И я тоже!
Или:
- На левой ноге у меня вскочила мозоль!
- И у меня тоже!
И в зеркальной воде этого нерушимого согласия цветет и улыбается белая лилия возвышенных чувств. Размахивая руками, вы клянетесь друг другу в вечной любви, сравниваете глаза свои с васильками, фиалками, с кусочком лазурного неба, повергаете взаимно к ногам своим миры и планетные системы, строите воздушные замки, ругаете мещанство и делаете вид, что не замечаете уличных собак, поднимающих лапу у заборов домов и у столбов электропередачи, - вообще отрешаетесь от так называемой пошлой действительности и с гордой самоуверенностью поэтизируете все. А не покончить ли вам с жизнью? Вот вы уже перешагиваете порог смерти и там сразу попадаете в свою стихию. С трогательной серьезностью, вызывающей у вас плаксивую жалость к своей собственной погибающей личности, вы заявляете, что броситесь под трамвай или повеситесь, что отравитесь цианистым калием или застрелитесь, что заболеете и умрете от чумы, тифа, дифтерии, от перитонита - только для того, чтобы испугать другого и узнать хотя бы приблизительно, как бы он встретил ваше исчезновение с белого света. И когда другой отвечает, всхлипывая, что не переживет вашей смерти и что сам покончит с собой как-нибудь ударом ножниц в сердце, вы успокаиваетесь, самодовольно улыбаетесь и решаете отложить на неопределенное время свою прогулку на погребальных дрогах. Именно тогдато вы снова возвращаетсь в жизнь и отправляетесь вместе с вашим верным спутником в какую-нибудь маленькую молочную покушать простокваши или же входите в какой-нибудь пустой ресторан, где единственный офи, ниант встречает вас как фокусник с распахнутой салфеткой. Так незаметно проходит время, потом вы часами провожаете друг друга по улицам и, прощаясь, долго держите руку в руке, уверяя с полными счастья глазами, что не сможете дождаться бесконечно далекого часа завтрашней встречи.
Так как отношения между двумя влюбленными становятся день ото дня все более интимными, поэтому мы в дальнейшем, для большего удобства, будем говорить уже в третьем лице. Таким образом, и волки будут сыты и овцы целы, потому что автор будет заниматься с совершенно неизвестными людьми, и читатель не будет чувствовать себя неудобно в положении героя, как это было до сих пор.
В таком случае нам необходимо найти имена для наших будущих персонажей, чтобы быть свободными от всякой предполагаемой ответственности.
"Согласно старой сентиментальной традиции, влюбленные смертельно ненавидят свои настоящие имена, считая их крайне варварскими и неблагозвучными. Они предпочитают нежные уменьшительные обращения вроде "цыпленочек", "голубчик", "жабеночек", "мышоночек" и тому подобные зоологические эпитеты. Однако чаще всего, конечно, один из двух называется Беба, а другой Буби. Эти два имени, словно включая в себя двусложную нежность, стали общеупотребительными и неизбежными для всякой влюбленной парочки, несмотря на то, что имя Буби, простите за выражение, звучит немножко по-собачьи я невольно напоминает дрессированных комнатных фокстерьеров с кожаным ошейником на шее. Впрочем, мы далеки от мысли о переустройстве мира и от того, чтобы совать нос в частную жизнь людей, и поэтому пойдем по общему течению и в дальнейшем будем называть наших героев Беба и Буби.
Итак, со второго своего крещения Беба и Буби входят во все более интимные отношения, начинают чувствовать влечение к реальности и совершенно незаметно приобщать свои души к касторовому маслу будней. Так как вышесказанные слова могут невольно и с полным основанием быть истолкованы двусмысленно и вызвать у читателя не совсем скромное подозрение, мы тут же поднимаем успокоительный девиз английского ордена Подвязки: "Honni soit qui mal у pense!" - то есть: "Позор тому, кто дурно об этом думает!"
Да, в интимности двух наших героев нет ничего неморального и предосудительного, нет ничего такого, что могло бы вызвать краску на лице стопроцентного девственника. Просто-напросто романтическая сердечная близость Беби и Буби начинает выражаться постепенно во взаимной непрестанной заботе о здоровье друг друга, широта чувств сменяется тревожным эгоизмом о физическом их бессмертии, и так наступает вторая фаза в любви нашей парочки, когда таблетка аспирина становится ключом счастья. Беба трепещет, как истинная сестра милосердия, над своим любимьПл, почти насильно посылает к зубному врачу, заставляет нюхать ментол, смазывать экзему какой-то желтой мазью, превращающей его лицо в безнадежную рекламу медицинского бессилия, наконец хватает его за руку и как ребенка водит из магазина в магазин, чтобы подобрать ему калоши, рискуя, что ее могут увидеть знакомые и сообщить об этом ее домашним. Буби со своей стороны сердится на Бебу, что она не одевается потеплее, покупает ей анисовые конфеты от кашля, заходит с ней в первую попавшуюся аптеку и обращается к аптекарю: "Простите, не можете ли вы смазать барышне палец немножко йодом?" - одним словом, кажется, что из этого человека выйдет не один, а по крайней мере полтора супруга.
Однако войдемте в третью фазу отношений между двумя влюбленными и посмотрим, что произошло в дальнейшем.
Если мы представим время как некую длинную сосиску, а часы как ненасытного обжору, который непрестанно откусывает от этой сосиски, то тогда легко можем сказать, что, когда часы достигнут середины сосиски, между Бебой и Буби возникнут первые серьезные недоразумения. Обыкновенно разногласия начинаются с того, что родители Бебы каким-то загадочным образом узнают о ее связи с Буби и решают сделать все возможное, чтобы ^ разлучить их друг с другом. В большинстве случаев, ко- " нечно, эта строгость родителей является только позой, ко- | торой они хотят подчеркнуть незыблемую пуританскую . мораль старшего поколения. Но все равно, так или иначе, важно то, что родные Бебы вносят смуту в души наших героев и посыпают перцем сливки их уже созревшей любви.
Однако будем немного живописнее. В один из дней Беба приходит к Буби с покрасневшими глазами и опухшими веками и, всхлипывая, сообщает ему, что отец ее знает обо всем, что он поклялся запереть ее на замок, если она будет продолжать опаздывать по вечерам и лгать ему, что ходила в кино с Анчей, что он, полковник запаса, награжденный двумя орденами за храбрость, хотел бы лично встретиться с Буби и предупредить его, чтобы тот не приставал больше к его дочери, не то в противном случае он застрелит его из парабеллума... Дальше Беба не может говорить, так как волнение душит ее, из глаз начинают капать крупные слезы.
Буби стоит как пораженный громом и долго не может прийти в себя. Где-то вдали видится ему храбрый полковник запаса с нацеленным на него пистолетом, и это страшное видение леденит ему кровь. Но мало-помалу он приходит в себя и засыпает свою возлюбленную кучей вопросов.
Откуда узнал ее отец обо всех этих вещах? Почему он вмешивается не в свое дело и препятствует счастью своей дочери? И, наконец, что же дочь его воды в рот набрала - не могла сказать ему, что человек, которого она любит, не какой-нибудь неуч и шалопай, а главный писарь в министерстве финансов и дойдет до бухгалтера, а возможно, даже до старшего бухгалтера, если министерство не уйдет в отставку?
- Странный ты человек, право! - хнычет Беба и с невыразимой грустью глядит на жестоко оскорбленного Буби. - Неужели ты думаешь, что я молчала и не сказала ему всего этого?
- Ну, и что же он ответил?
- Ничего. Даже и слушать меня не пожелал. Сказал мне, что такая любовь, как наша, это только пустая трата времени. Он нашел было какого-то адвоката, за которого хотел выдать меня замуж.
- А ты, конечно, только этого и ждешь! Расстаться со мной и - раз! - прильнуть к адвокату!
- Если ты не можешь придумать ничего поумнее, то, прошу тебя, не расстраивай меня еще больше! Ты знаешь, что я люблю только тебя и что только за тебя выйду замуж!
Воодушевленный этим вынужденным признанием, Буби вспыхивает в какой-то неукротимой экзальтации решительности и жажды мщения одновременно.
- Эй, сударь! - кричит он по адресу невидимого полковника. - Идите-ка с тремя парабеллумами, если хотите, я и глазом не моргну! Я убью тебя с презрением, варвар из варваров! За адвоката метишь выдать свою дочь, а?
Беба дрожит от испуга и пытается успокоить внезапно взбесившегося честолюбца.
- Не беспокойся, Бубрчка! - шепчет она. - Все устроится. Отец мой не такой уж плохой человек, как ты думаешь. Согласись, наконец, что у него есть основания сомневаться в твоих добрых намерениях, поскольку ты до сих пор не явился к нему и не попросил моей руки.
- А-а, так вот в чем дело? - взвизгивает, как ужаленный, Буби и отскакивает назад. - Скройся с глаз моих, несчастная! Значит, и ты думаешь так же, как и он? Ты, которая клялась мне, что любишь чисто и бескорыстно и что пойдешь хоть на край света за мной, ты так же осмеливаешься сейчас бросать мне намек о женитьбе, как какая-нибудь простая прачка? Не хочу тебя больше видеть! Иди к своему отцу! Ступай к своему адвокату!
Но тут и Беба вдруг закусывает удила, уязвленная в своей женской гордости и самолюбии, и отвечает с жестоко изобличающей логикой:
- Хорошо, я не желаю тебе навязываться! Только сейчас мне стало ясно, что и ты был таким же, как и все остальные мужчины. Ты, значит, хотел проводить время со мной и в конце концов выбросить меня, как ненужную ветошь! Так поступают только подлецы! Боже, боже мой, как я долго ошибалась!
- Нет, я никогда не был подлецом! - оправдывается Буби. Я тебя любил, люблю и сейчас и не раз уже говорил, что женюсь на тебе. Но так вульгарно говорить о нашей женитьбе для меня невыносимо. Предоставь всему идти своим чередом, естественно, без всякого насилия, не создавая впечатления, что единственная твоя цель - выйти замуж.
- Но, боже мой, - возмущается Беба, - что вульгарного в том, что ты создаешь свою семью, узакониваешь свою связь с любимым человеком, что заботишься о нем с утра до вечера, готовишь ему покушать, провожаешь его на работу, прогоняешь с его лица мух, когда он спит? Неужели же нам всю жизнь скитаться вот так по улицам и скрываться от людей, как преступникам?
Опять растроганный и плененный этой редкостной самоотверженностью своей будущей супруги, мечтающей о добровольном рабстве смиренной весталки у домашнего очага, Буби корит себя за нечистые свои подозрения, и опять все представляется ему в розовом свете.
Он объясняет своей возлюбленной, что ему самому уже давно надоело скитаться вот так, отверженным, по улицам, что он также хочет, наконец, приходить с ней к себе домой, пусть это будет хотя бы одна комнатка, и, усевшись вдвоем, рядышком друг с другом, пить чай, потом она будет вязать, скажем, кружева, а он будет читать ей какой-нибудь роман или играть на флейте.
Очарованная Беба с упоением слушает сладостные планы укрощенного своей собственной фантазией Буби и не может нарадоваться неподдельной искренности, льющейся в его словах. В ее жаждущей спокойного существования душе прорастает тоненькая, зеленая, как петрушка, надежда, что скоро, и, возможно, даже очень скоро, она нарядится в белое подвенечное платье и будет принимать свадебные поздравления своих еще не вышедших замуж подруг.
Однако, как ни прекрасно выглядит эта фальшивая рафаэлевская картина с бесчисленным сонмом ангелов над головами будущих супругов, с этого дня скандалы и недоразумения между нашими героями начинают учащаться с упорством чисто автоматическим. Беба сгорает от нетерпения как можно скорее осуществить час исторической встречи Буби с ее отцом, а Буби все откладывает, колеблется и мигает глазами, как ослепленный светом магния. Так двое влюбленных до предела напрягают свои нервы в безостановочной гонке вокруг ипподрома брачного счастья, теряют самообладание, посылают друг друга к черту и доходят чуть ли не до рукопашных схваток. Иногда они вдруг спохватываются в тревожном сознании, что уже что-то сломалось в их любви, и, в страхе навсегда потерять друг друга, внезапно разнеживаются, обнимаются и осыпают друг друга ласками, затем опять неожиданно впадают в сентиментальную неврастению и с еще большей яростью и ожесточением продолжают междоусобную брань. В конце концов, разумеется, Буби смиренно слагает оружие к ногам своего достойного противника и решает без дальнейших отлагательств явиться к человеку с парабеллумом и просить руки его дочери.
Обычно это происходит в один из будничных дней недели, когда предупрежденный уже отец должен сыграть роль удивленного неожиданным посещением кандидата в зятья.
До часа своего рокового визита Буби находится в особенно лихорадочном состоянии и в крайней рассеянности. Утром он отправляется в канцелярию, облаченный в черный пиджак и полосатые брюки, и так как лицо его немного печально, то сослуживцы его многозначительно переглядываются, и у них создается впечатление, что главный писарь собрался отправиться на чьи-то похороны. Не обменявшись ни с кем ни единым словом, Буби усаживается на свое место, бросает равнодушный взгляд на валяющиеся на столе бумаги, пристально всматривается в пузырек с клеем и надолго застывает в глубокой задумчивости. Расположенные около него пишущие машинки стучат, как пулеметы, и среди этого металлического шума подпрыгивающих клавишей, шипящих валиков и дребезжащих сигнальных звонков, среди этого безначального канцелярского хаоса, из которого рождаются записанные на бумаге великие мысли бессмертных бюрократов, человек чувствует нечто страшно ошеломляющее, как будто находится на расстоянии одного метра от шумящих вод Ниагарского водопада. Наконец, и сам Буби берет один из черновиков, разглядывает его, как египетский папирус, и пытается перепечатать на машинке, но клавиши путаются под его пальцами, и на белой бумаге нанизываются странные буквосочетания, не имеющие ничего общего с членораздельной человеческой речью. Поняв свою неспособность к работе в этот памятный день, главный писарь едва дотягивает до обеда, а затем просит отпустить его, хватает шляпу и со вздохом облегчения исчезает из канцелярии.
Где проводит он свое послеобеденное время и что происходит с ним, по каким извилистым путям блуждают его мысли и в каких оранжереях расцветает его душа - об этом, наверное, могут сказать только ясновидцы. Во всяком случае, только под вечер, в точно условленный час, Буби, гладко выбритый, напудренный, нафиксатуаренный и надушенный, медленно поднимается по широкой каменной лестнице некоего высокого кооперативного дома, останавливается на площадке четвертого этажа и внимательно читает маленькие визитные карточки на дверях всех квартир. Когда глаза его замечают знакомое имя, он словно делает попытку проглотить какую-то рыбью кость, застрявшую у него в горле, прислушивается десятком пар ушей, вдруг выросших у него на носу, на подбородке, на плечах и на ногах, потом не очень уверенно протянутой рукой нажимает кнопку электрического звонка. Но электрический звонок знает свое дело. Он гремит изо всех сил к досаде таинственного господина, который едва прикоснулся к его кнопке. И почти одновременно где-то совсем близко слышится стук опрокинутого стула, затем торопливый шепот и бег в одних чулках. Пока Буби соображает, что произошло, чей-то глаз обстреливает его сквозь решетчатое окошко в двери, и вот уж сама дверь широко распахивается, и прыщеватая прислуга, принаряженная и раскрашенная, встает перед ним с глуповатой праздничной улыбкой на лице.
- Скажите, пожалуйста, здесь живет господин Потайников? загробным голосом спрашивает Буби, и сердце его становится маленьким, как гороховое зернышко.
- Здесь, здесь, пожалуйста, заходите! - живо отвечает прислуга, как видно, угадавшая интимные намерения незнакомого гостя.
Буби переступает через порог и исчезает в тесном полутемном коридорчике, где его охватывает кислый запах квашеной капусты, но работница проворно открывает вторую дверь, и запах кислой капусты исчезает. Теперь гость вешает свою шляпу на вешалку с зеркалом, в которое он тайком взглядывает, и входит в квадратную гостиную с зелеными стенами, тяжелым буфетом, круглым столом и несколькими пружинными мягкими креслами, покрытыми столь бесцеремонно белыми чехлами, что они кажутся в ночных рубашках.
- Садитесь! Подождите немножко! Он сейчас придет! - поясняет любезная прислуга и скрывается с быстротой и ловкостью ласки.
Мы могли бы много чего порассказать о душевном состоянии нашего бедного героя, который сидит как ошпаренный в кресле, мы могли бы даже поэму написать о человеческом сердце, трепещущем перед великой неизвестностью, в чьей пустоте, как в бездонном колодце, исчезает каждый кандидат в мужья. Но лучше будет не распространяться долго, а ограничиться замечанием, что Буби лишился ума и речи в четырех зеленых стенах все-таки приветливой гостиной. Будто сам дьявол выжал, как лимон, мозг главного писаря и выцедил из него все мысли, все заранее выученные изречения и трогательные доводы к предстоящему словесному поединку между рыцарем прекрасной девушки и ее отцом. В голове смущенного гостя мелькают лишь отдельные слова - одно из начала, другое из конца блестящей речи, которая должна была поколебать и убедить самого отчаянного пессимиста своей бодрой и светлой философией жизни. Однако, вместо того чтобы разбудить глубоко заснувшую память и припомнить хотя бы что-нибудь из того, что он хотел сказать, Буби все больше рассеивался, оглядывался с испуганным любопытством вокруг и вдруг начинал думать о Бебе.
Господи боже мой, как будто она и не живет в этом доме! А вот ее полураскрытая кожаная сумочка лежит на буфете, и из нее высовывается тонкое мелкое кружево платочка. Где же она скрывается, спрятавшись за какой-нибудь из этих стен? Может быть, трепещет от скверных предчувствий, может быть, плачет, а может быть, стоит на коленях перед своим жестокосердным отцом и умоляет не быть таким жестоким к человеку, которого она любит и будет любить до последнего часа своей жизни!..
Неожиданный резкий и сыпучий кашель обрывает сумбурные размышления нашего героя и заставляет его повернуть голову в сторону.
В глубине гостиной, словно выскочив из-под самого пола, стоит тщедушный человечек с поседевшими волосами, с подстриженными усиками, с большими оттопыренными ушами и с длинной тонкой шеей. Одет этот человечек прилично, и, мы бы сказали, даже очень прилично, только белый отложной крахмальный воротничок немного широковат для его шеи и зеленый галстук смешно перекошен на одну сторону, из чего можно заключить, что новый наш знакомый относится с похвальной для его возраста небрежностью к некоторым деталям своего туалета.
При появлении этой загадочной человеческой фигурки Буби поднимается с кресла со смешанным чувством удивления, сострадания и быстрого успокоения.
Человечек наполеоновскими шажками подходит к нему и, стараясь придать строгое выражение своему добродушному лицу, важно протягивает руку гостю и представляется, отчетливо произнося свое имя:
- Потайников!
Буби смело берет его руку, пристукивает каблуками и с улыбкой отвечает:
- Омайников!
После этого они усаживаются друг против друга за круглым столом и некоторое время молчат; хозяин дома извлекает из жилетного кармана какой-то блестящий ключик и начинает размеренно постукивать им по столу, а Буби посматривает на него и думает про себя: "Так это, стало быть, и есть отец Бебы! Но он вовсе не выглядит таким страшным. На него только подуть, он и свалится".
- Ваше имя мне известно, - начинает, наконец, хозяин, пряча ключик в карман жилетки, и кроткими серыми глазами испытующе посматривает на главного писаря.
Но удивительная вещь! Буби уже не боится. Радость жизни опять возвращается к нему и со стихийной силой заливает все его существо. "Рассказывай себе сколько влезет, дружище; рассуждает про себя кандидат в зятья, - я тебе произнесу сейчас такую речь, что ты запомнишь меня на всю жизнь!"
И действительно, необъяснимо, по какой причине, в голове гостя мгновенно воскресает со всеми яркими подробностями все пестрое великолепие слов, которое еще так недавно было погребено в его памяти. С удивительным и захватывающим красноречием Буби раскрывает перед изумленным хозяином цель своего посещения, украшая свою речь мудрыми афоризмами о женщине и жене, о любви и браке, и обнаруживает то наивность, то хитрость, он то кипит, то остывает, как ему взбредет на ум. И вместо того чтобы остановиться и умолкнуть наконец, он все больше и больше увлекается, вдохновляемый смиренной и беспомощной фигуркой своего собеседника.
Маленький человечек, скорее похожий на какого-нибудь продавца библий, чем на полковника запаса - да еще с двумя орденами за храбрость, - делает трагическую гримасу, словно собираясь чихнуть, опять достает из жилетки блестящий ключик, которым как будто отмыкает ларчик своих жемчужных мыслей, и говорит:
- Я, господин Омайников, чрезвычайно рад видеть перед собой столь редкого идеалиста, как вы. Таких людей, как вы, ныне и со свечой среди белого дня не сыскать. Из ваших слов видно, что вы умный и серьезный юноша, но только этого одного, к сожалению, еще недостаточно. Как говорится, пусть не прямо сижу, да по правде сужу, - время, в которое мы живем, повернулось вниз головой, и человеку, можно сказать, трудно стало сводить концы с концами. Пока он холост, ему все нипочем, - всегда найдется кусок хлеба да лоскуток накрыться. Но семейный вопрос намного сложнее. Тут и то нужно и это необходимо: дом, семья - не шуточное дело. Сейчас вот вы решили жениться, но располагаете ли вы возможностью позаботиться о жене и обеспечить ее, детей, да и вообще в состоянии ли вы быть супругом в полном смысле слова?
- Видите ли, какое дело, господин Потайников, - восторженно подскакивает Буби, - об этом не беспокойтесь! Несколько нескромно говорить о самом себе, но, поскольку вы этого хотите, я вам скажу, что я обдумал все и что ваша дочь будет жить со мной, как в истинном раю. Я не пью, и не курю, и в азартные игры не играю - из дому отправляюсь на работу, с работы ухожу домой, - и прямо до смерти жажду семейной жизни! Но лучше не мне вам рассказывать о таких вещах. Вы имеете случай познакомиться со мной поближе и узнать, что я за человек!
Хозяин доверчиво смотрит на будущего зятя, облегченно вздыхает и продолжает свои расспросы с прежней серьезностью:
- Вы, если не ошибаюсь, работаете в министерстве финансов, не правда ли?
- Да, я там временно работаю главным писарем в ожидании повышения. Мой дядя - начальник отдела министерства, так вот через него я действую в отношении перехода на более ответственную работу. Мне твердо обещают место бухгалтера, жду только утверждения нового бюджета.
- Хорошо, очень хорошо. Это неплохо, что вы работаете в министерстве финансов. Финансы - это душа государственного учреждения. И уголька вам выдадут на зиму, и доставку мармелада для вас, чиновников, организуют, и разные другие льготы вы можете иметь, а придет время - и пенсию? получите. Только смотрите в оба, чтобы службу не потерять, потому что вокруг царит страшный кризис... Кстати, немного ранее вы упомянули, что ваш дядя работает начальником отдела министерства. Не будете ли вы так любезны назвать его?
- Топлийский! Власаки Топлийский!
- Топлийский... Топлийский... Власаки Топлийский... Нет, не припомню его. Он, вероятно, муж вашей тети?
- Да, отличный человек. Представьте себе, изучил самостоятельно четыре языка и постоянно читает иностранные книги. Интересуется преимущественно хозяйственными и финансовыми вопросами. Его статьи печатаются в итальянских журналах. Недавно спрашивали его адрес, чтобы внести его в один из международных справочников.
- Браво! Вот это да! Такие люди, как ваш дядя, являются гордостью нашей страны!.. А родители-то у вас есть, живы ли они? Чем занимается ваш отец?
- Да, живы. Отец мой был учителем. Сейчас он на пенсии.
- Что он преподавал?
- Географию.
- Так, так, очень рад. Хорошими болгарами были прежние наши учителя. Не то что нынешние, все на коммунизм сбиваются... Вы единственный сын у родителей? Братья, сестры у вас есть?
- Есть только одна старшая, замужняя сестра.
- За кем она замужем?
- За агрономом. И он также очень культурный человек. Очень часто разъезжает по провинции и читает лекции о сое.
Повидимому, довольный объяснениями кандидата в зятья, полковник запаса, или, вернее сказать, запасной полковничек, откидывается на спинку кресла, уставляется взглядом куда-то в потолок и щекочет свое сознание приятной мыслью, что дочь его попадет в хорошую семью. Буби также сидит,' трепеща от счастья, что атакуемая им крепость скоро падет и окажется в его руках, и едва сдерживается, чтобы не вскочить и не расцеловать своего будущего тестя.
Пока они сидят таким образом, уже связанные невидимыми нитями близкого родства, ручка противоположной двери шевелится, как живая, и невольно подсказывает: по ту сторону двери кто-то стоит и с затаенным дыханием следит за всем ходом развития рокового разговора между мужчинами в гостиной.
Тогда хозяин нарушает молчание и произносит с подчеркнутой снисходительностью:
- Так вот, что касается меня, если спросите, господин Омайников, то я не имею ничего против вашей женитьбы на моей дочери, но только не знаю, что скажет на это она. Вы говорили с нею по этому поводу?
- О, это предоставьте нам! - с виноватой улыбкой отвечает Буби. - Мы давно любим друг друга.
- Ну, если вы нравитесь друг другу и считаете, что можете жить совместно, то у меня нет никаких оснований вам препятствовать в этом. Вы молоды и многого достигнете на служебном поприще, но и Софьюшка умная, бережливая девушка, домовница, на пианино немного умеет играть, - одно время, когда она была в четвертом классе, брала уроки у одного профессора, который находил, что у нее большой музыкальный талант, но потом пошли войны, я ушел на фронт, профессор помер, одним словом, начались всевозможные трудности и помехи. Так вот, я хочу сказать, что она не из тех девушек, которые только и думают, что о пудре да румянах. Она серьезна, скромна - я хвалю ее вам не потому, что она моя дочь,, а просто потому, что люблю сказать правду. Верно, как любая молодая девушка, и она немного неопытна в домашних делах, но она подучится, пообвыкнет. Никто не родится на этот свет обученным.
- Нет, я не дам ей ни к чему прикоснуться, возьму прислугу, кухарку...
- О не-ет, вот тут-то я с вами не согласен! Если у вас есть лишний грош, то, вместо того чтобы швырять его на кухарку, лучше отложить лев-другой, а там, глядишь, и купите себе квартирку, потому что, понимаете, человек совсем по-иному чувствует себя под собственным кровом.
- Но я уже записан на квартиру в одном жилищностроительном товариществе и до сих пор внес уже три тысячи восемьсот левов! - важно заявляет Буби, проникшись гордым сознанием благородного своего стремления к недвижимой собственности.
- Неужели? Смотри ты, смотри ты, какой предусмотрительный и практичный юноша! Вы действительно заслуживаете больше, чем похвалы. Ну, а как скоро наступит ваша очередь на получение ссуды?
- Есть у меня в товариществе один надежный человек, который настоял, чтобы меня внесли в списки на ближайшую выдачу ссуды.
- Отлично! Я же, поскольку я сейчас занимаюсь посредническо-комиссионерским делом и имею связи с разными предпринимателями, постараюсь подыскать для вас подходящую квартирку. Двух комнат и кухни для вас на первых порах будет вполне достаточно...
В этот высший момент домоустроительных откровений между тестем и зятем дверь с волшебной ручкой скрипнула, открылась, и в гостиную вошла крупная пожилая женщина в темно-коричневом платье, раза в два выше хозяина.
Полковник запаса поднялся с кресла, обратился сначала к даме, затем к дорогому гостю и представил их друг другу:
- Познакомьтесь с моей женой! Поликсена, познакомься с господином Омайниковым!
- Ах, так это вы, господин Омайников? - приятно удивилась дородная дама, донельзя сладко улыбнувшись, и во рту ее блеснули два ряда золотых зубов. - Очень рада, господин Омайников, видеть вас в нашем доме. Давно слышу о вас прекрасные, лестные отзывы Софочки. Вы познакомились с ней ках-то на чашке чая, а после этого изредка случайно встречались на улицах. "Почему ты не, пригласишь как-нибудь господина Омайникова к нам домой?" - говорю я ей, а она: "Оставь, мамочка, ты не знаешь, какой он застенчивый, ему будет неловко". - "Ну и прекрасно, - говорю ей, - а чего ему стесняться? Мы ведь людей не едим?" Слава богу, что вы наконец-то решились зайти и оказали нам честь своим посещением!
После этих вступительных слов дама подсела к своему супругу, который стал почти невидимым в ее близком и величественном соседстве.
Однако человеческая природа черт знает какая! Многие ученые изучали ее, многие философы исследовали и копались в самых сокровенных глубинах, но и поныне она остается такой же темной загадкой, какой была еще при сотворении мира.
На эти отвлеченные мысли нас невольно наводит резкая перемена в душевном состоянии нашего героя, который с появлением матери Бебы стал вдруу испытывать необъяснимый страх и смущение, какую-то головоломную сумятицу и умственное отупение. Несмотря на то что мать совершенно открыто подчеркивала свои добрые чувства по отношению к нему и предупредила, что не ест людей, Буби все же видел в ее лице какую-то хищную полуженщину, полуакулу, готовую в любую минуту наброситься на него и разорвать в клочья своими золотыми челюстями.
- Благодарю, благодарю, - бессвязно бормотал гость и чувствовал, что кресло его начинает проваливаться и погружаться во что-то мягкое.
К счастью, как раз в это время появилась Беба, внесшая в атмосферу желанное прояснение.
И поскольку человек устроен так, что свыкается с самыми страшными ужасами и те перестают производить на него впечатление, наш герой мало-помалу свыкся также с женщиной-акулой, пришел в себя, съел поднесенное ему Бебой черешневое варенье и даже развеселился.
И долго-долго счастливая четверка сидела за круглым столом в гостиной и строила планы будущего, потом Буби посмотрел на часы, извинился, что отнял время у хозяев, простился по очереди со всеми, поцеловав руку тестя и тещи, а теща в благодарность за галантный жест своего зятя обратилась к Бебе и сказала, подмигнув ей доверительно:
- Софочка, проводи господина Омайникова.
* * *
Мы не станем подробно описывать всех дальнейших милых картинок и сцен из жизни знакомого нам семейства, куда наш герой стал заходить каждый день и оставался ужинать, не будем рассказывать, с каким трогательным вниманием относились к нему родители Бебы, как старались они положить ему самый большой и лакомый кусок скумбрии и щедро выжать на него чуть ли не пол-лимона, - наконец, мы не станем говорить об интригах и разговорах, которые возникли вскоре среди любопытных обитателей кооперативного дома вокруг личности все еще тайного жениха. Мы не будем также распространяться и о том, как в один из воскресных вечеров отец и мать Буби отправились на такси с первым визитом к семейству Потайниковых, как после этого старый учитель с напряженным интересом слушал рассказы о славных военных подвигах полковника запаса, а жена учителя объясняла своей сватье самые верные способы сохранения от плесени маринованных баклажан. Мы умолчим точно так же о том, как эти две сроднившиеся семьи остались до крайности приятно удивлены и восхищены друг другом, как, выражаясь фигурально, Беба порхала и кружилась, как бабочка, вокруг своей сладкоречивой свекрови, и так далее, и так далее. Все эти вещи сами собой разумеются, а для их подробного описания необходимо было бы отвести столько страниц, на скольких другие авторы подготавливают и совершают по меньшей мере три убийства или самоубийства некоторых лишних своих героев.
Вот почему мы совершим акробатический прыжок и остановим свое внимание на самом значительном событии в жизни человека, каким бесспорно является свадьба. Но прежде чем подойти к самой свадьбе и закусить поросенком, посмотрим, что происходило за несколько недель до этого.
Прежде всего предсвадебная суматоха началась с заказа стеганых одеял, цвет которых дал повод к оживленным спорам между матерью и дочерью - спорам, которые грозили привести к скандалу, если бы продавец не взял на себя роль посредника и не заявил открыто, что фиолетовый цвет менее устойчив, чем апельсинный. Таким образом, упорство Бебы было сломлено, и одеяла были заказаны апельсинного цвета - притом не из чешского, а из болгарского сатина, потому что, по словам матери, назначение того и другого одинаково, а кроме того, покупая болгарский, выполняешь патриотический долг, поддерживая отечественное производство. После того как вопрос с одеялами хотя и не совсем миролюбиво, но был улажен, предстояло решить сложную задачу о подарках снохи родственникам Буби. Но тут уж Беба настояла на своем, несмотря на ловкие маневры своего отца, назвавшего ее легкомысленной ветреницей, и в каком-то маленьком ателье на окраине города с молниеносной быстротой начали шить шелковые пижамы, шелковые ночные сорочки, шелковые комбинации, и как минорное завершение этого шелкового свадебного каприччио - была заказана поплиновая мужская рубашка с двумя воротничками и парой запасных манжет. Когда подарки были готовы и родственники Бебы отправились их посмотреть и пощупать своими руками да поахать от восторга, а за спиной сказать, что они не представляют ничего, особенного, пришел, наконец, тот неизбежный и трагический день, когда полковник запаса вынужден был услышать горькую истину, что всякий отец должен купить к свадьбе своей дочери спальню со всякими там гардеробами, ночными тумбочками, трельяжами и тому подобным.
Сначала отец делал отчаянные усилия преодолеть этот отживший предрассудок и впадал в страшное уныние. Он становился вдруг язвительным, ожесточенно ругал грубый материализм, вздыхал и сожалел, что не стало больше идеальной любви и что ныне люди женятся только из корыстных интересов. Но так как Беба настаивала на своем и так обливалась слезами, что, казалось, они били ключом из каждой поры ее тела, полковник запаса также изменил тактику, съежился до неузнаваемости, словно кто-то положил его под микроскоп, и приглушенным голосом просил дочь смилостивиться над ним и не разорять его, потому что он, бедный, может очутиться на улице с протянутой рукой, как нищий, моля о корке хлеба. При этом хитрец внезапно задыхался и всхлипывал: "Ах, ах! Сердце!" - и хватался за грудь, но Беба опережала его и очень естественно падала в обморок, сохраняя все-таки столько сознания, чтобы крикнуть:
- Господи, что за отец! Двести тысяч левов у него в банке, и он жалуется, что останется на улице! Скряга!
После этого неожиданного изобличения отец потерял последнюю возможность выйти победителем из игры, и поэтому, когда Беба пришла в себя после обморока, он был уже совсем другим. Весь растворенный в какойто коварной нежности к дочери, он объяснял, что все, что у него есть, в один прекрасный день также будет принадлежать ей, но пусть она свыкнется с мыслью, что обладает малым, чтобы потом не шлепнуться с облаков на землю, а самое главное - пусть не считает родителей миллионерами. Наконец, если она хочет спальню, он купит ей и спальню - только бы в семье был мир.
- Я видела в одном мебельном магазине очень красивые спальни орехового дерева! - кротко сказала Беба с прояснившимся лицом.
- Устроим это дело! - как-то неопределенно и загадочно ответил полковник, и в эдисоновском его мозгу начал созревать вероломный план.
Вечером, когда трое членов семьи собрались к ужину на кухне, а прислуга, как тягостный символ социального неравенства, стояла выпрямившись около умывальника, отец с подчеркнутым разочарованием заявил Бебе:
- Смотрел я сегодня те спальни, о которых ты мне рассказывала. Это просто никудышные вещи, Софочка! Материал на них из рук вон плохой, и работа никуда не годная. Покрыли их там какой-то блестящей фанерой только для обмана людских глаз. Неужели ты думаешь, что я куплю тебе такую спальню? Кровати рассохнутся и потрескаются к утру, дверцы гардеробов обвиснут, покорежатся и оборвутся, тебе стыдно будет показать их кому-нибудь!
Смутно предугадывая дальнейшее намерение отца, Беба оцепеневает с застрявшим куском в горле.
- Нет! - испуганно возражает она. - Пойдем в другое место, поищем в другом магазине! Все-таки найдем где-нибудь что-нибудь получше!
- Я обошел весь базар, всюду продают одну и ту же дрянь. Это ужас, сколько мошенников развелось! Эти краснодеревщики, какого ни возьми, - жулики, вешай подряд - не ошибешься!
- Так, значит, мне без спальни оставаться? - тихо опрашивает Беба, и в глазах ее блестят первые предупредительные слезы. - А разве другие люди не покупают мебели?
- Слушай, слушай, что я тебе говорю, оставь ты этих других в покое! - мягко и успокоительно говорит отец. - Я нашел тебе спальню, какой ты и во сне не видала! Успокойся только и не серди меня!
И он обстоятельно рассказывает, как обошел все магазины, как зашел случайно в контору к одному своему приятелю-комиссионеру выпить чашку кофе и посоветоваться, что делать. А комиссионер, бывший к тому же превосходным человеком, похлопал его по плечу и воскликнул: "Мы встретились с тобой как нельзя более кстати, бай Герчо! Ты чуть-чуть было не упустил великолепную оказию!"
- А-а-а! - вскрикнула, будто смертельно раненная, дочь, и лицо ее стало белым как полотно. - Не желаю оказий! Не желаю мебели на слом!..
- Погоди же, девочка! - прерывает ее нервно отец. - Ты еще не выслушала, что я хочу тебе сказать, а уже злишься и вопишь: не хочу того, не хочу этого! Это только так говорится оказия, а сама по себе мебель эта что-то необыкновенное, роскошь! У нее есть и какой-то стиль, но какой именно - я не запомнил. Осмотрел я ее, взглянешь - глаз не оторвать! Блестит, как новенькая. Она принадлежала какому-то англичанину, секретарю посольства, который, уезжая в Лондон, продал ее, так как там он намеревался купить другую.
- На голой земле буду спать, а этой "оказии" не приму! упорствует Беба, не слушая подробностей относительно благородного происхождения сомнительной мебели, которую хотят ей всучить.
Но тут вмешалась мать. Нежно положив руки на голову взволнованной и расстроенной дочери, она советует ей с ангельской кротостью:
- Ах, Софочка, какая ты, право! Не говори таких вещей, не расстраивай своего отца! Неужели ты думаешь, что он хочет купить для тебя какую-нибудь дрянь. "Оказион" - это французское слово, которое имеет совсем другое значение, чем в него обычно вкладывают. Еще в молодости, когда я обучалась в пансионе, сестра Жозефина любила говорить: "Dans chaque maison une belle occasion", что означает: "Во всяком доме своя прекрасная оказия!"
- Оставь ее, что ты ее упрашиваешь! - вскипел вдруг полковник запаса, ободренный благоприятным для него вмешательством жены и еще больше - благоприятным истолкованием опошленного французского слова. - Если она не желает оказии, то пускай себе остается ни с чем на доброе здоровье! Тоже, дочь называется! Вскормили, воспитали ее своей плотью и кровью, как говорится, а она еще позволяет себе так высокомерно и неприлично разговаривать со своими родителями! И что это за невоспитанное поколение, а-а-а!
И чтобы быть последовательным во все возрастающей степени своего возмущения, отец в разгар ужина вытер рот дрожащими руками, бросил салфетку, затем быстро встал из-за стола, хлопнул дверью кухни и, довольно подмигнув самому себе в темном коридоре, заперся в одной из комнат, неприступный, как средневековый феодал.
Несколько дней кряду после этого он входил и выходил из дому, не обмолвившись ни словом со своей дочерью, и Беба волей-неволей проглатывала свой горький кусок и примирялась с "оказией" своей судьбы. При посредничестве матери она даже узнала, что отец ее готов отдать английскую мебель какому-то мастеру, который может покрыть ее таким чудодейственным лаком, после которого хоть в море ее бросай, хоть на огне жги - ничего с ней не станется. И так как полковник запаса великодушно заявил, что о выборе цвета лака он вопроса не ставит и настаивать не желает, бедная Беба подпрыгнула, оживленная этой маленькой радостью свободы проявления своего вкуса, и мечтательно сказала:
- Ах, есть такой лак, который прекрасно имитирует цвет слоновой кости!
* * *
Правда, мы увлеклись рассказом о разных подробностях относительно одеял и спальни будущей семьи и совсем забыли нашего героя, однако надо быть человеком, лишенным всякого сердца, чтобы ограничиться двумя-тремя словами по поводу мучительного приобретения так называемого движимого имущества, без которого немыслимо какое бы то ни было замужество и женитьба.
Мы знаем, что есть всякие читатели и что кое-кто может возразить:
- Ну, уважаемый автор, все ли такие уж скряги, как ты рисуешь? Что за люди те твои герои, которые каждую крошку делят? Почему же ты, наконец, не представишь нам человека с широкой душой, с более щедрой рукой - ведь есть же и такие, которые широко раскошеливаются и дарят молодоженам что-нибудь, не отравляя при этом их существования?
- Терпение, братцы! - ответит автор. - Подождите, дайте только дойти до свадьбы! И вы увидите, какие славные родственники у наших молодоженов!
- Итак, скорей вперед! Слишком уж затянулась эта свадьба! Как будто и родители согласны, и в то же время, сам не знаю почему, дело-то начинает становиться немного сомнительным.
Эх, жизнь, жизнь! Но ведь во всякой свадьбе бывают непредвиденные расходы, ведь надо же купить невесте подвенечное платье, а наш герой, как известно, не является ни сыном Рокфеллера, ни внуком Ротшильда! Или, может, скажете: да чего там, обвенчайте их какнибудь на скорую руку, в обыкновенном платье, с четвертью карабунарского вина и полукилограммом тонко нарезанной горно-ореховской пастермы *. По одежке, как говорится, протягивай ножки - и нечего усложнять процедуру. Нет уж, извините, братцы-приятели, ведь все-таки так не женятся на единственной дочери, да притом еще на дочери полковника. Жених не должен ударить лицом в грязь, черт его возьми, а? На свадьбу придут избранные люди, кто в цилиндре, кто с шелковым платочком и в лайковых перчатках, неужели ты их станешь угощать вяленой говядиной и ограничишь на все время только одним стаканом вина? Вы хотите видеть душу-человека, не так ли? Вот вам жених - он есть душа-человек, широкая натура, он и раскошелится.
Однако, между нами говоря, в кошельке-то душичеловека ломаного гроша нет. Влез наш горемыка Буби с головой в авансы и займы и, как удочкой, извлек последний лев трехмесячного жалованья на будущее свое существование. Слава богу, что в середине прошлого века один умный человек, по имени Герман Шульце-Делич **, был осенен благородной идеей и организовал чудесное товарищество, которые мы называем ныне просто кооперативно-вспомогательными кассами, благодаря которым люди теперь могут и жениться, и рожать детей, и покупать гробы, стоит только найти двух благонадежных поручителей, готовых любезно поставить свои подписи на
* Пастерма - вяленая говядина.
** Шульце-Делич Франц Герман (1808-1883) - немецкий общественный деятель, основатель кооперативных товариществ взаимопомощи.
поднесенном им, как лепта на блюде, векселе, не очень интересуясь вопросом о взятой на себя при этом взаимной ответственности.
Благодаря этому и наш герой, чтобы выйти из затруднительного финансового положения, вдохновился кооперативным принципом взаимопомощи и вступил в члены кооперативно-вспомогательной кассы и уже через день-два прибежал к директору, чтобы узнать, разрешена ли ему просимая ссуда. А директор, понимаете, сидит, как истукан, в своем кожаном кресле, иезуитски улыбается и все рассказывает, что заседаний комиссии по ссудам еще не было, так как председатель ее заболел, у него завелись глисты, а у председателя контрольного совета вылезли волосы, и Буби со сжимающимся сердцем слушает все эти объяснения, ухмыляется невесть чему и, вместо того чтобы, потеряв надежду, искать спасения гденибудь в другом месте, героически держится за народный кредит и спрашивает с неослабевающим интересом, когда же будет заседание. "В будущий четверг!" - отвечает ему с неизменной любезностью директор, и, наконец, после того как проходит десяток четвергов, упорство нашего героя побеждает, и он узнает, что ему разрешили ссуду.
Буби прибегает в банк получить деньги, но там один из чиновников вдруг омрачает его радость. Буби нужно, представьте себе, десять тысяч левов, а выдают восемь тысяч, отчисляют около двух тысяч в деловой оборотный капитал, удерживают проценты за три месяца, потом его насильно делают членом фонда "Кооперативный муравей", вручают значок, продают ему лотерейные билеты, выдают сверх того еще на некоторую сумму облигаций оборотного капитала, и в конце концов новоиспеченный кооператор получает на руки чистыми деньгами пять тысяч и несколько сот левов. Разумеется, Буби не отказывается и от них, потому что все-таки не пахал и не копал, а денежки есть! Но на душе его, как говорится, остается какой-то горький осадок от явного издевательства над великой идеей Шульце-Делича.
Как бы то ни было, наш герой бодрым шагом выходит из банка и перед вечером вместе со своей невестой отправляется в магазин покупать обручальные кольца, выкупить давно готовое подвенечное платье и приобрести еще кое-какую необходимую к свадьбе мелочь. Они идут, тесно прижавшись друг к другу, смотрят рассеянно и то останавливаются, то натыкаются на прохожих, то вдруг наступают на какую-то собачонку, которая визжит у них под ногами, как автомобильная сирена, но никто из них не обращает внимания на эти ничтожные земные злоключения, потому что каждый чувствует, что он как будто бы ступил на громадное пушистое облако, которое несет его на себе, словно райский ветерок. Время от времени счастливая парочка останавливается перед какой-нибудь ярко освещенной витриной с желанием купить все, что на ней есть, но затем идет дальше, мучимая вечным страхом бедняков, зажавших в вспотевшей руке последние свои деньги. Тут встречаются знакомые и поздравляют их с помолвкой и близкой свадьбой, и наши герои вдруг начинают чувствовать такой прилив гордости, счастья и героического величия, как будто они первые и единственные обрученные на земле от сотворения мира и как будто бы об их женитьбе говорилось еще в книгах Александрийской библиотеки. Они принимают поздравления, улыбаясь до ушей, и так как им становится страшно дорого и приятно, что люди уже считают их одним неделимым целым, они склоняются друг другу на плечи с той вызывающей нежностью, которую жених и невеста особенно любят подчеркнуть перед глазами окружающих. Потом Беба и Буби продолжают свое триумфальное шествие с базара, покупают обручальные кольца, сидят перед маленьким прилавком ювелира, пока тот выгравирует на каждом из колец их имена и неизбежные памятные даты, и, таким образом связанные навсегда золотыми символическими звеньями брачного союза, наши герои отправляются к портнихе и освобождают, как из ломбарда, долготерпеливое подвенечное платье, каждый рубчик, каждый шов которого Беба осматривает с бьющимся от волнения сердцем. Наконец, нагрузившись еще несколькими небольшими пакетиками, жених и невеста заходят в кондитерскую, выбирают себе пирожное с кремом и начинают есть его со всеми теми неудобствами, которые влекут за собой самые невероятные неожиданности и наихудшие последствия: заключенный между двумя тонкими корочками дурацкого пирожного крем вдруг высовывается, как язык, и падает, скажем, на подвенечное платье несчастной невесты, а невеста вскрикивает от ужаса и вскакивает, почти обезумев, со стула. Но, к счастью, платье хорошо завернуто в бумагу, и злополучный крем не причиняет ему никакого вреда. Именно этот-то крем Буби немедленно соскоблил ножом и потом брезгливо стряхнул на пол, где его тут же слизал какой-то чахлый котенок, не оставив никакого следа от злополучного происшествия.
"Поздравления принимаются в церкви. Для телеграмм: Омайников. Ул. Майский букет, б".
Так объявляют в газете за два-три дня до свадьбы, и это значит: все вы, близкие друзья и знакомые, если вы навострили зубы поесть и выпить на чужой счет, прежде всего приходите в церковь, а там еще посмотрим, кто из вас шепотом получит приглашение посетить дом молодоженов. А кто из вас посовестливей, тот может даже и в церковь не приходить, а ограничиться одной телеграммой - мол, "поздравляю с законным браком", чтобы не выглядеть простаком или завистливым человеком.
Однако все же накануне самой свадьбы Беба и Буби берут карандаш и кусок белой бумаги и в сотый раз ведут счет людям, которых обязательно нужно пригласить на свадебный пир после венчания. В первонааальный план входят, конечно, только десять человек, образующих, как говорится, элиту двух родов, но потом около каждого десятка вырастает, как коварная и навязчивая тень, еще по одному и становится уже двадцать, а к двадцати прибавляются еще двадцать, и становится сорок, а когда прибавишь к ним еще забытых, то вот тебе и на: уже перевалило за шестьдесят человек-все это крупные, здоровые люди, с широкими глотками, с бездонными желудками, для которых и целого стада поросят не хватит, не то что стульев, чашек, тарелок, ножей да вилок. Тьфу, черт его возьми, - злятся молодые и ломают головы над неразрешимой задачей. Если пригласишь этого, то нельзя не пригласить и того, а если пригласить и того, то как же ты обойдешь его брата и сноху?.
- Ну вот что? - вмешивается тогда отец Бебы, - предоставьте это дело тете Ружице. Она знает, кого пригласить, а кого обмануть, заставить поскользнуться на арбузной корочке. При этом она так может объяснить, что если и в могилу толкнет кого-нибудь, то все равно тому приятно будет. Второй такой ловкой женщины, как она, не сыскать!
И действительно, тетя Ружица, приходившаяся старшей сестрой полковнику запаса и такая же точно, как и он, маленькая, но, несмотря на это, умевшая говорить так быстро и так сладко, что слушатель прямо-таки чувствовал, как кто-то его щекочет, поглаживая по ушам мягким перышком, - вот этой-то именно тетушке Ружице и была определена деликатная роль английского дипломата, который может столкнуть тебя со стометровой высоты, но перед этим подстелет целую дюжину пуховиков, так что, когда ты упадешь на землю, то хотя бы ты после этого на всю жизнь остался калекой, на тебе не будет ни единой царапинки или капельки крови. Впрочем, о бесподобной тетушке Ружице и о ее словесном искусстве мы поговорим подробнее после венчания, а сейчас войдем в церковь и побудем на долгожданной брачной церемонии, несмотря на некоторую неловкость оттого, что никто нас на свадьбу не приглашал.
Большой род - большое дело, право! Церковь полна народа. В нескольких метрах перед алтарем постлан маленький коврик, а на коврике стоят Беба и Буби, до крайности довольные тем, что самое большее через полчаса они уже станут законными супругами. Перед молодоженами стоят трое священников, один из которых читает евангелие, а другие двое бормочут что-то себе под нос и время от времени поют, как породистые петухи, одно бесконечное "ами-и-и-инь!", чтобы придать как можно больше торжественности венчанию. Совсем близко позади вступающей в брак парочки, вытянувшись в струнку, стоят кум и кума, посаженые мать и отец, они же шаферы, напоминая бездушных манекенов какогонибудь магазина дешевого готового платья, так как кума одета в вишневое шелковое платье с блестящими металлическими пуговицами и с бесчисленным множеством бантиков и завязочек, а кум - в сюртук и лакированные ботинки. Здесь мы откроем скобку и сообщим читателю специально до сих пор скрываемую тайну, что кумовья, посаженые, шафер и шаферица - это не кто иные, как известный уже по имени начальник отдела министерства финансов Власаки Топлийский и его супруга Мара, которая доводится тетей по материнской линии нашему герою. Ряд далеко идущих соображений предопределил, чтобы в посаженые были избраны именно эти двое, и тем более необходимо было остановить свой выбор именно на них еще и потому, что от них предстояло получить не только обычные, но и особенные подарки, так как Власаки Топлийский являлся как бы ангелом-хранителем в служебной карьере Буби, и в силу этого обстоятельства молодожены, как гласит народная поговорка, одним выстрелом убивали двух зайцев.
Пока наши герои смиренно стоят на пестром церковном коврике и с благоговением приобщаются святого таинства бракосочетания, публика вокруг шумит и волнуется, охваченная каким-то полурадостным, полуироническим настроением. Подруги Бебы собрались в одном месте и завистливым взглядом следят за каждым движением жениха и невесты, прослезясь, будто от умиления, и пошмыгивая носом, криво улыбаются, а про себя чувствуют, что подлинная причина их слез коренится в страхе, как бы им самим не остаться незамужними и не дожить до позорной участи старых дев-бобылок. А те из присутствующих, которые стоят подальше, встают на цыпочки, чтобы непрерывно созерцать молодоженов, поистине заслуживающих этого любопытства и внимания.
Стоя рядышком друг подле дружки в жестяных венцах на голове, как царь и царица из какого-нибудь настоящего карнавала, невеста и ее избранник держат в руках по большой зажженной свече с шелковым бантиком. О Беба, Беба, - ты, которая сейчас вся в белом и с этим огромным букетом белой гвоздики выглядишь красивее самой сказочной феи, - можешь ли ты допустить, что только через три года ты, та же самая, будешь весить восемьдесят килограммов, будешь ходить с растрепанными волосами и со спущенными чулками, одетая в какой-то изорванный бумазейный пенюар, что именно ты будешь подстерегать, как змея, человека, стоящего в этот миг рядом с тобой? И ты, Буби, у которого всего-то добра, что единственный галстук и белый восковой цветок в петлице, и все-таки ты похож на франта в своем старом черном костюме, - веришь ли ты, что очень скоро наступит время, когда ты будешь ходить в заштопанных брюках, в пиджаке с отрепанными рукавами и забудешь о пригрезившемся тебе семейном очаге, будешь стучать кулаками по столу, бить тарелки, выловив в супе волос или мертвую муху?
Но Беба и Буби были ослеплены блеском венчального обряда и не думали о том, что их ожидает. Священники подали им знак, и они начали обходить вокруг коврика. Вслед за ними тронулись посаженые отец и мать, поддерживающие венцы над их головами, но венец на голове жениха настолько мал, что едва держится у него на макушке, и если бы посаженый отец не прижимал его изо всей силы, то он наверняка скатился бы на пол, испортив весь эффект брачного шествия. Как раз в эту незабываемую минуту, когда молодые кружатся вокруг аналоя под одобрительный смех присутствующей публики, откуда-то неожиданно выбегает маленькая, как мышь, женщина с большим серебряным подносом в руке и начинает щедро разбрасывать во все стороны карамель и леденцы, на которые, как цыплята, набрасывается кучей детвора родственников, пришедшая на свадьбу исключительно из-за этой дешевой добычи. Глубоко убежденные в чудодейственной силе конфет, разбрасываемых в церкви во время венчания и сулящих, по народному поверью, верный брак тому, кто от них откусит, подруги Бебы также взяли по одной конфетке, но только не так смело, как дети. Они наступали на конфету ногой, настороженно оглядывались и, убедившись, что никто на них не смотрит, как бы невзначай роняли платочек, наклонялись будто бы за ним, вместе с платочком поднимали залог своего замужества и быстро прятали его в свои сумочки.
Когда все конфеты были разбросаны и венчальная церемония пришла к своему неизбежному концу, невеста и жених отошли немного в сторону и начали принимать поздравления. К ним подошли и их родители и посаженые отец и мать, и поздравителю необходимо пройти через восемь пар рук и с улыбкой произнести восемь раз все одни и те же пожелания, чтобы засвидетельствовать не только свое хорошее воспитание, но даже и необходимое для данного случая терпение. Один за другим потянулись бесконечной вереницей родственники, близкие и знакомые, и каждый считал себя обязанным сказать чтонибудь умное и задушевное, на что наши герои отвечали неизменной ликующей улыбкой. Проходили и отходили в сторону центральные фигуры этого свадебного парада, офицеры, судьи, торговцы, разряженные дамы в модных шляпках и с приятными манерами, приятели и сослуживцы Буби, заплаканные подруги Бебы, затем потянулись тихие и скромные люди из простонародья, которые здоровались как-то одеревенело, хватая мягкую, нежную руку невесты своими крупными мозолистыми лапами, и, наконец, пошли представители какого-то неопределенного сословия: дородный пожилой домовладелец в сандалиях и с железной палкой в руке, старая пучеглазая соседка по кварталу в черном платке, хромоногий оружейный мастер в красном галстуке с булавкой в виде оскаленного черепа, что открыто демонстрировало его опасную профессию.
Пока молодожены принимают поздравления, маленькая женщина, в чьем лице читатель без труда узнает прекрасную тетушку Ружицу, шныряет туда-сюда по церкви, прилипает к какой-нибудь высокопоставленной особе и шепчет ей что-то на ушко, приглашая в дом невесты, где найдется что покушать и выпить. Потом та же самая женщина подходит к кому-нибудь другому и самым деликатным образом внушает ему, чтобы он простился с мыслью о какой бы то ни было свадебной гулянке и отправлялся прямехонько домой.
- Э-э-эх, милая Божанка, - говорит она в другом случае, где же ты пропадаешь, душечка? Ведь какникак родственницы мы, а все никак не повидаемся. Позавчера, поверишь ли, думаю о тебе и говорю: как-то там Божанка поживает? Погоди-ка уж, приглашу ее после свадьбы к себе домой, наговоримся вволю, насидимся вдоволь. А эти, молодые-то, понимаешь ли, решили позвать только официальных гостей, чтоб, как поистине правильно говорится, пыль в глаза пустить! "Да что это вы, ведь у вас-то только одна-единственная тетя Божанка, - говорю им, - да разве можно ее не пригласить?" - "Жаль нам, очень нам жаль тетю Божанку, - говорят они, - но мы ее после специально пригласим вместе с другими родственниками, пригласим какнибудь вечером, соберемся в кругу своих людей..." Ну, а как ты поживаешь? Письма от Васильчо часто получаешь?
Но публика не так проста. Врожденным к обжорству инстинктом она понимает, что в доме невесты приготовлена свадебная трапеза, на которой будут присут. ствовать и официальные гости, и родственники, и бог знает какие еще другие проходимцы. И все это общество, которое всего несколько минут тому назад с неподдельной сердечностью поздравляло и желало всего наилучшего новобрачным, вдруг озлобляется и настраивается враждебно не только к молодоженам и к их родителям, но даже и к тем, которые удостоены внимания и будут приглашены на пир.
И когда Беба и Буби, все такие же торжественные и ликующие, выходят из церкви и усаживаются в автомобиль, чтобы отправиться в фотографию, когда после них в нескольких других автомобилях скрываются их родители, посаженые, наиболее близкие родственники и знакомые, в церковном дворе совсем ясно можно услышать следующие достойные быть отмеченными реплики:
- Не-ет, тут дело не в угощении! Выпьешь, скажем, стакан вина, съешь бутерброд, велико ли дело?! Вопрос идет о соблюдении обычая.
- Конечно, разумеется! Встретился, к примеру, с человеком, ну и скажи: а ну-ка, иди сюда, выпьем за здоровье новобрачных! Да ты только скажи, а человек еще, может быть, и не пойдет.
- Воспитания нет у этих господ! Элементарного воспитания! Оказал я им честь, пришел в церковь их поздравить, а они тебя и в грош не ставят. А ведь мы как-никак родственники!
- И чему ты удивляешься? Да ведь это же болгарин. Когда ты ему нужен, он будет лицемерить и по плечу тебя потреплет, а когда дело дойдет до того, чтобы тебя угостить, так он извини, говорит, в другой раз соберемся как следует. А ну их совсем, скупердяев этих, пускай они себе там головы посворачивают! Не помрем мы без их закусок и вина! Мы и сами можем приготовить себе закуску, получше ихней!
* * *
Водился в прежнее время в фотографических ателье незабываемый декорум, среди которого человек чувствовал себя в самых недрах природы: скалы из клеенки, вековые деревья из холстины, широкая лестница, ведущая в замок, идиллические родники с буйной растительностью вокруг, а на переднем плане - какой-нибудь трехногий столик, покрытый кружевной скатерткой, а на столике - толстая, долженствовавшая символизировать кабинетную науку, книга. Тогдашние фотографы ставили клиента, как монумент, к трехногому столику, глубокомысленно опускали его указательный палец на толстую книгу, а потом вручали ему портрет с физиономией философа. Тогдашние фотографы, стало быть, уважали своих клиентов и индивидуализировали их при помощи искусственной природы и книжной мудрости, чтобы представить их умнее, чем они были в действительности. Нынешние фотографы, наоборот, смотрят, как бы сделать человека еще глупее, чем он есть на самом деле, и поэтому снимают его не только без пейзажа, не только без столика и толстой книги, но и, кроме того, заставляют его стоять перед объективом аппарата в самой уродливой позе. Они, понимаете ли, так немилосердно поворачивают ему голову, что подбородок оказывается на спине, а глаза блестят как в какой-то ужасной агонии, а потом, когда фотограф показывает снимок, клиент прокашливается с естественным смущением перед своим собственным изображением и, разумеется, протестует, но фотограф успокаивает его замечанием, что такова уж мода: чтобы на портрете вместо глаз были видны одни только белки, или только одни ноздри, или, наконец, только одно громадное ухо-иначе говоря, модно, стало быть, чтобы человек выглядел как зарезанный.
Но все же здоровые традиции вечного изобразительного искусства не ушли навсегда благодаря капризам и своеволию современных фотографов, а успели наложить свой отпечаток на их работу, особенно когда снимок увековечивает какое-нибудь крупное событие в жизни человека. Таковы, например, групповые снимки учениц последнего класса средней школы - эти всегда трогательно целомудренные ученицы фотографируются, усевшись амфитеатром вместе со своей классной наставницей и с преподавателями в первом ряду; затем идут коллективные портреты правления какого-нибудь кустарно-промыслового объединения, на которых председатель обязательно сидит в центре, бесцеремонно закинув толстую ногу на ногу, отчего штанины задираются вверх, обнажая завязки кальсон; таковы, наконец, и свадебные портреты, на которых невеста и жених любой ценой должны выглядеть донельзя разнеженными. В такого рода снимках уже не могут иметь места никакие выкрутасы и выдумки фотографа, в них должны быть строжайше соблюдены законы классического реализма.
Вот почему, когда Беба и Буби переступили порог фотографического ателье "Уважай самого себя", фотограф-художник мгновенно сообразил, какой снимок нужно сделать, несмотря на свое врожденное чувство извращения действительности. Он усадил наших героев на продавленный диван, с шумом отдернул за их спиной громадное полотнище и вместо него так же шумно задернул другое, зажег по обе стороны две большие вольфрамовые лампы и прищуренными глазами стал смотреть на своих клиентов, скаля зубы и гримасничая по всем правилам своей утонченной профессии, дабы обрести необходимое настроение и войти в раж. И вдруг фотограф подошел к своему аппарату, залез головой под черное покрывало над матовым стеклом и навел объектив на фокус, затем опять отбежал на свое старое режиссерское место и стал распоряжаться:
- Вашу голову, сударь, немного влево! Вашу, сударыня, немного вправо! Очень хорошо! Смотрите сейчас вместе на пятнадцать сантиметров выше объектива! Так! Отлично! Прошу, улыбнитесь! Внимание!
Беба и Буби застывают в странной позе своего стереотипного блаженства - она в венчальной фате, он с восковым цветочком в петлице, и - штрак! - чувствительное фотографическое стекло засвечивается и навсегда запечатлевает их торжествующие лица.
- Готово! - восклицает фотограф, закрывая кассету и вынимая ее из аппарата.
Молодые супруги поднимаются с дивана с приятным сознанием, что обеспечили себе бессмертие среди грядущих поколений, и с нетерпеливым любопытством спрашивают, когда будет готов пробный снимок.
- Вы подретушируете рот и глаза, не правда ли? - мелодраматически опрашивает Беба, сознавая втайне недостатки своего немного неправильного рта.
- Будьте спокойны, госпожа! Такое фотогеничное лицо, как у вас, я вижу первый раз в своей жизни! - с профессиональной любезностью лжет хитрый фотограф и щедро раскланивается на все стороны.
После этого весьма приятного комплимента наши герои вручают фотографу сто левов задатка, прощаются с ним как великодушные благодетели и покидают ателье. На улице случайные прохожие останавливаются и смотрят на них с удивлением, но те невозмутимо усаживаются в автомобиль и отправляются к высокому кооперативному дому, где уже началось скромное свадебное торжество.
В знакомой нам зеленой гостиной раскинут и накрыт длинный стол, вокруг которого уселись отборные молодцы. Здесь и посаженые, и родители новобрачных, и сестра Буби со своим мужем-агрономом, и старый отставной генерал с фиолетовым лицом, и молодой атташе из министерства иностранных дел с блестящим теменем, с подстриженными усиками и в синей шелковой рубашке, манжеты которой почти доходят до конца пальцев, здесь находятся еще пять-шесть дам и пять-шесть супругов этих дам, загадочный человек лет около пятидесяти, которого никто не знает, но который, несмотря на это, имел смелость явиться на свадебный пир; здесь же находится какой-то неопределенный родственник, которого одни называют "дядя Димитр", другие - "сват Димитр", а третьи - только "Димитр" или - попросту "Митя".
Все эти прекрасные гости будто бы с некоторой застенчивостью протягивают руки к длинному фарфоровому блюду с раскромсанным, словно бомбой, поросенком, пронзают вилкой какой-нибудь кусочек пожирнее мясца или кусочек поджаристой кожицы и, чтобы отвлечь внимание от себя, все время приговаривают соседу: "Ну, а вы почему ничего не кушаете? Прошу вас, не стесняйтесь!' Поросеночек словно мозг!" И, взаимно подбадривая друг друга, гости постепенно освобождаются от той мучительной застенчивости, которая мешает им насладиться великолепным поросенком, выпить несколько стаканов вина, и, вдруг развеселившись, начинают ожесточенно жевать и чавкать и состязаться в обжорстве.
Появление Бебы и Буби освобождает счастливых сотрапезников и от той небольшой стыдливости, с которой человек родится на свет, чтобы носить в обществе маску некоторой воспитанности и приличия. Неожиданно с прибытием молодоженов у всей свадебной компании создается приподнятое настроение, кто-то поднимает бокал и восклицает: "За здоровье молодых супругов!", и молодые также берут по бокалу, чокаются со всеми и выпивают заздравную за собственное преуспеяние в жизни. Воспользовавшись этой желанной суматохой, несколько смельчаков совершенно открыто убирают последние остатки жертвенного поросенка, к смертельному ужасу остальных гостей, которые вопросительно переглядываются и впадают в какую-то особенную гастрономическую меланхолию.
В этот именно миг Беба почти с испугом оглядывает опустошенный пиршественный стол и убегает на кухню. Буби же подсаживается поближе и поудобнее к генералу и с напускной тревогой начинает допытываться, неужто в самом деле скоро будет война.
- Война будет! - авторитетно отрубает генерал, как человек, который держит судьбы всей Европы в своих руках.
Другие гости тоже силятся завязать какой-нибудь разговор, но это им не удается. Каждый ощущает в желудке такую дьявольскую пустоту, которая попросту лишает возможности спокойно и правильно рассуждать о самых обыкновенных житейских вопросах. Будь еще хотя бы три-четыре куска, три-четыре глотка вина, все было бы совсем по-другому. А то сотрапезники стоят, как кони у пустых ясель, и меланхолия их, можно сказать, переходит в ипохондрию. Как посаженый и духовный отец молодой супружеской пары, Власаки Топлийский чувствует себя обязанным поднять упавший дух присутствующих и делает попытку сказать несколько лестных слов о Рузвельте, но один толстенький господин так зверски стреляет в него своими подпухшими глазками, что несчастный начальник отдела министерства финансов моментально опускает хвост и обрывает на середине свое славословие гениальному американцу. Со своей стороны родители Бебы и Буби также стараются занять гостей разными турусами на колесах, но гости остаются глухи, нервно ломают спички и смотрят на хозяев с тупым равнодушием. Только один атташе из министерства иностранных дел улыбается без всякого повода, будто кто-то щекочет его под столом, вертится во все стороны и делает вид, что отсутствие на столе чего бы то ни было из съестного не производит на него никакого впечатления.
Тогда, словно в сказке, совершается чудо. Открывается ведущая на кухню дверь, и в гостиную торжественно входят друг за другом - как в некоем сновидении богини спасения - Беба, золотоволосая девушка в платье цвета резеды и, наконец, пропавшая тетушка Ружица. Первая несет два огромных блюда с бутербродами, вторая - также два огромных блюда с нарезанной кусками индейкой, а третья - пятнадцатисантиметровой толщины огромный торт и стеклянную вазу со сластями.
Сначала гости глазам своим не верят, и лица их озаряются робкой улыбкой, будто они опасаются стать жертвой какого-нибудь оптического обмана. Ыо вскоре все свыкаются с реальностью этой неожиданности, приходят в движение, оживляются, и когда бутерброды и индейка, торт и сласти занимают свое место на столе, меланхолия и ипохондрия их тают как дым.
- Ей-право, вы уморите нас едой! - радостно заявляет толстенький господин и, чтобы доказать, что думает он как раз обратное тому, что говорит, кладет себе на тарелку сразу несколько кусков индейки.
- Ах, до чего же красиво вы сделали эти бутерброды! - замечает другой.
- Да это же не бутерброды, а картинки!
- Смотри, смотри, рыбка-то свернута колечком, а семга сделана как цветок, с листочками из соленых огурчиков!
- Браво, браво, Софочка, ты, оказывается, большая мастерица! Ей-право, не зря называешься молодкой! Такую молодку редко встретишь!
- Ах, нет, нет! Что вы, что вы! - оправдывается Беба. - Я не принимала никакого участия в этом деле! Если кто-нибудь заслуживает похвалы за закуски, так это моя подруга Пена, которую вы видите перед собой! Между прочим, представляю вам ее без всяких дальнейших формальностей!
- Очень приятно, очень приятно! - слышатся голоса со всех сторон.
- Ах, что ты, Софочка, зачем ты так говоришь? Ты все сама приготовила, а я только помогала! - скромничает золотоволосая девушка в платье цвета резеды и краснеет от вполне понятного удовольствия.
- Да вот вы только что начали было рассказывать о президенте Соединенных Штатов Рузвельте, - обращается к Власаки Топлийскому пожилой господин в очках, держа в руке бутерброд с тонкой, как пиявка, рыбешкой. - Вы правы, гениальный человек этот самый Рузвельт! Если бы не он, то сегодня японцы, не моргнув глазом, проглотили бы Америку, - торопливо заключает очкастый господин и сам проглатывает, как некую маленькую Америку, соблазнительный бутерброд.
Таким образом, вновь принесенные закуски внезапно преображают все общество и развязывают языки всем. Даже знаменитый Бриа Саварен, автор "Физиологии вкуса", позавидовал бы необыкновенному аппетиту нашей свадебной компании и написал бы какое-нибудь новое сочинение из области гастрономии, если бы только мог встать из могилы и увидеть это почти сладострастное выражение на лицах гостей, со смеженными глазами поглощающих каждый кусочек. Не было больше молчания, не было нервного истребления спичек. Черт возьми, кажется, что человеческий мозг находится не в голове, а в желудке!
Неисчерпаемый источник вдохновения - это удовлетворенное человеческое чревоугодие. Каких только прекрасных мыслей не пробуждает кусок индейки, или бутерброд с зернистой икрой, или кусочек какой-нибудь деликатесной колбасы. Веселые чревоугодники с увлечением едят, беседуя на всевозможные темы. Дядя Димитр рассказывает, как он когда-то познакомился с одним турком, который впоследствии оказался не турком, а самым обыкновеннейшим мошенником болгарином из национально-либеральной партии; другой господин, ветеринарный врач, держит патетическую речь о душевном состоянии стельной коровы и об интеллигентности ишаков; агроном в свою очередь говорит об универсальных свойствах сои, из которой производятся самые разнообразные продукты и предметы до музыкальных инструментов включительно; толстенький господин положительно утверждает, что существует загробная жизнь и что он сам своими глазами видел душу своей покойной супруги, которая явилась к нему однажды ночью и умоляла не забыть помянуть ее кутьей в поминальную субботу. Не менее словоохотливы и остальные сотрапезники. Разговорился и генерал, и Власаки Топлийский, говорит и старый учитель, говорят и женщины, разговорились все - просто голова идет кругом от разговоров. А Буби, исполняющий роль виночерпия, все время приносит откуда-то вино в фарфоровом кувшине, добросовестно обходит стол и наполняет порожние стаканы.
- А не желает ли кто-нибудь спеть? - замечает вдруг отец Бебы, и писклявый его голосок неожиданно обрывает разговоры.
- Правильно, разве может быть свадьба без песен? - подхватывает другой, и все присутствующие начинают подозрительно переглядываться.
- Пепа, Пепа споет что-нибудь! - радостно заявляет Беба, бросается к своей подруге и ободрительно обнимает ее.
- Ах, Софочка, не ожидала я этого от тебя! - сердится золотоволосая девушка и стыдливо прячется за широкой спиной агронома.
- Умоляю тебя, Пепа! - настаивает Беба. - Доставь мне это удовольствие!
- Ах, барышня, ради удовольствия молодой никто никогда не отказывается! Таков уж обычай! - назидательно говорит дядя Димитр.
- Да где уж мне петь, какая из меня певица!
- Не слушайте, у нее чудесный голос! На последнем курсе консерватории учится! - поясняет Беба.
Атташе, давно уже бросающий жадные взгляды на живой бутерброд в платье цвета резеды, поднимается с места и грациозно подходит к застенчивой девице.
- Барышня Пепа! - произносит с торжественным поклоном будущий дипломат. - От имени всей компании коленопреклоненно прошу вас спеть какую-нибудь песню!
- Но какую песню?.. Сразу как-то ничего не приходит на ум, - смущенно лепечет золотоволосая девушка, поколебленная в своем упорстве восхитительными манерами галантного кавалера.
- Это мы предоставляем вам! - говорит атташе, дугообразно изгибаясь, и предлагает свою руку певице, чтобы подвести ее к пианино в комнате напротив.
- Боже мой, вы убедитесь, что я не умею петь! - кокетничает Пепа и берет под руку своего кавалера.
Все общество застывает в учтивом ожидании музыкального номера. Атташе поднимает крышку ветхого пианино, от пожелтевших клавишей которого веет чем-то чахоточным, Пепа садится на круглый стул и, взяв несколько бравурных аккордов, обращается к своему импрессарио и доверительно шепчет ему, что будет исполнять.
- Прошу внимания! Барышня Пепа споет предсмертную арию Виолетты из оперы "Травиата"! - объявляет импрессарио.
После этого серьезного предупреждения девушка в платье цвета резеды также становится очень серьезной, отсчитывает по клавишам три-четыре однообразных такта, а затем смело поднимает свою красивую головку и запевает арию с таким неожиданным лиризмом, что по телу всех пробегают холодные мурашки. Бесконечно печальный голос певицы медленно несется в напряженной тишине просторной квартиры, вызывая невольное томление в сердцах слушателей, и театрально замирает. При этом лицо Пепы принимает какое-то сверхтрагическое выражение, как будто сама она готова отдать свою жизнь за честь и славу оперного искусства, но это, конечно, только неизбежная мимика, необходимая для того, чтобы дать представление, как выглядела Виолетта в свой предсмертный час. Не имеет никакого значения, что аккомпанемент ровен и упрощен, без диезов и бемолей, - важно то, что исполнительница достигает желанного эффекта скромными средствами импровизации и оставляет у публики тягостное впечатление чего-то поистине невозвратного.
- Браво! Браво! Чудесный голос! - разносятся одобрительные восклицания в зеленой гостиной, когда певица заканчивает свой номер под покровительственное рукоплескание своего щедрого кавалера.
- "Травиата" написана Моцартом, не правда ли? - простодушно спрашивает дядя Димитр, но ветеринарный врач презрительно ухмыляется его простоте и сообщает нарочито громко, чтобы его слышали все:
- Немного ошибаетесь! "Травиата" написана не Моцартом, а Верди!
- И правда, а я все путаю с "Севильским цирюльником"! поправляется тут же симпатичный простак, не чувствуя ни малейшей обиды от язвительного замечания своего соседа.
- То, что вы только что спели, барышня, было очень хорошо, но, по правде вам сказать, попахивает европейщиной. А ну-те, спойте: "Поворкуй мне, горлинка, поворкуй!", в усладу сердцам нашим! - говорит загадочный и никому не известный господин с большой и круглой, как тыква, головой и длинными растрепанными усами, похожий на уездного начальника времен Стамболова.
- Да, да, "Поворкуй мне, горлинка, поворкуй!" - живо откликнулись и некоторые другие из гостей, любителей популярной музыки.
Ободренная своим удачным дебютом, Пепа не стала ждать вторичного приглашения. Она повернулась на круглом стульчике, с силой ударила по клавишам и запела задорно и весело:
По-воркуй мне, го-о-р-лин-ка, по-во-ор-куй!..
Загадочный господин раскинулся на стуле, облегченно отрыгнул, потом вынул из кармана розовую расческу и, пока девушка пела, блаженно расчесывал свои лохматые усы, которые трещали и брызгали искрами, как электрофор. Если бы кто-нибудь посмотрел на него со стороны, то несомненно принял бы его за одного из родителей молодоженов или по меньшей мере за посаженого отца, настолько непринужденно он держался и настолько победоносной была улыбка на его широком лице. Несколько раз полковник запаса хмуро скрещивал свой взгляд со взглядом этого незнакомого гостя и пытался установить его сомнительную личность, но его всякий раз отвлекали-то генерал своими разговорами, то еще кто-нибудь из присутствующих, и загадочный господин оставался все так же завуалированным и неразгаданным, как сфинкс. В конце концов, разумеется, само провидение пришло на помощь - и его милость сама себя демаскировала. И вот как это произошло.
По окончании концертной части прежний волчий аппетит опять охватил гостей, и они с жадностью набросились на закуски на столе. И когда все чавкали и разговаривали между собой, очкастый господин, сидевший слева от человека с лохматыми усами, без всяких околичностей любезно обратился к своему соседу и спросил, скажем, о прошлогоднем снеге. Слово за слово между ними завязался разговор, и они стали засыпать друг друга самыми разнообразными вопросами. Сначала разговор между ними протекал совершенно естественно и непринужденно, потом на лице таинственной личности выразилось удивление, за удивлением - разочарование, за разочарованием-смущение-и необъяснимая неловкость. И вдруг таинственный гость пугливо огляделся вокруг и, воспользовавшись всеобщим увлечением едой, встал из-за стола и незаметно вышел из гостиной. Незаметно, конечно, для всех, но не для отца Бебы, который пронзил недружелюбным взглядом уходившего.
- Милан, ты знаешь господина, с которым только что беседовал? - спросил полковник запаса, когда человек с лохматыми усами скрылся.
А Милан расхохотался - неудержимо, истерически, сморщив лицо, прямо готовый лопнуть от смеха.
- Что такое? - удивился хозяин, но очкастый господин весь трясся в спазмах своего припадочного хохота, обхватив живот руками.
- Ох-хо-хо! - устало стонал он, придя, наконец, в себя и вытирая полные слез глаза. - Никогда бы я не мог допустить, что может случиться что-нибудь подобное!
- Но что такое? Что случилось?
- Ох, неужели вы все не видели господина, сидевшего рядом со мной?
- Видели! Ну и что же?
- Разговорился я с ним о том, о сем, и вдруг я невзначай спрашиваю: "Вы, говорю, не родственник ли будете Потайниковых или Омайниковых?" - "Каких, - говорит он, - Потайниковых или Омайниковых?" - "Да ведь, - говорю я ему, - Потайников отец невесты, а Омайников - отец жениха". - "Да неужели? удивился он. - Стало быть, невестина девичья фамилия не Харлампиева?" - "Нет, - говорю я ему, - не Харлампиева, С какой это такой стати она будет Харлампиевой?" Ну и туда, сюда мало-помалу распутался, значит, и весь клубок. Пришел этот человек из Белоградчика в Софию в гости к какой-то своей родственнице, старой женщине. А на второй день после его прибытия родственница вывихнула ногу и слегла в постель. "Ох-хо-хо, - разохалась тут она, - да как же это я теперь пойду в воскресенье на свадьбу к Харлампиевым? Ведь мы, говорит, с этими людьми десять лет в одном доме прожили. А невесту я еще ребенком помню, ведь я ее, как куколку, в подоле укачивала. Неужели же я не смогу сказать ей: "Поздравляю и желаю счастья?!" - "Хорошо, я схожу вместо вас", - отозвался гость и успокоил старушку. Что она ему сказала после этого, в котором часу пойти на свадьбу и в какую церковь - одному богу известно. Важно то, что он все перепутал и вместо того, чтобы попасть к Харлампиевым, попал к нам на свадьбу.
Рассказ очкастого господина озадачил присутствующих, которые только сейчас начали удивляться да прицокивать языками и оживленно комментировать на все лады этот невероятный случай.
- Неужели же он с самого начала не мог понять своей ошибки? - спросил отец Бебы, почему-то сердито обращаясь к тому, кого он назвал Миланом и которого считал чуть ли не соучастником человека из Белоградчика. - Плелся, плелся, да и приплелся бы домой после церкви, а не лез сюда и не распоряжался, как у себя дома. Желаю-де, барышня, чтобы вы спели мне: "Поворкуй мне, горлинка, поворкуй"! Ох, до чего же нахальные люди повелись на этом свете!
- Интересно, откуда он узнал адрес, чтобы прийти именно сюда? - громко, ни к кому не обращаясь, рассуждал Власаки Топлийский.
- Спросил у кого-нибудь, - пояснил толстенький господин. - Где живут молодые, спросил, наверное, - ну, кто-нибудь и указал ему улицу и дом. Церковь-то ведь недалеко отсюда.
- Он, очевидно, пришел вслед за нами?
- А черт его знает, когда он пришел! Когда мы садились за стол, он так же сел, только тогда-то я его и заметил.
- Видите ли; какое дело, господа! - строго сказал старый отставной генерал, и фиолетовое лицо его вдруг стало пестрым от множества синих жилок. - Слишком наивен тот, кто думает, что этот человек как будто бы случайно перепутал свадьбы и по ошибке забрел к нам. Я имею все основания утверждать, что этот человек не из Белоградчика и вообще не собирался идти на свадьбу к каким-то там Харлампиевым, а просто-напросто преднамеренно явился на нашу свадьбу. Как явствует из всего, он незаметно втерся к нам со шпионскими целями.
- А-а-а! - воскликнули гости, пораженные неожиданным открытием генерала.
- Да полноте, со шпионскими ли? - неосторожно заметил очкастый господин. - Кто же мы такие, чтобы за нами шпионить?
- Вы, может быть, и никто, - оборвал его генерал, - но я - генерал запаса, как и господин Потайников является доподлинным полковником запаса! Если вы не понимаете существа дела, то лучше в него не вмешивайтесь!
- Да ведь не такого вида этот человек...
- Прошу тебя, Милан, помолчи! - озлился вдруг хозяин, и простодушный гость в самом деле замолк и отказался от дальнейшей защиты господина с лохматыми усами.
Старый генерал отхлебнул несколько глотков вина, перекрасил свое лицо из фиолетового цвета в темносивий, потом обратился к своей рокорной аудитории прежним тоном непоколебимой уверенности.
- С некоторых пор, господа, - заявил он, - коммунисты начали применять совершенно новую тактику. Они проникают на свадьбы и похороны, завязывают знакомства с людьми из высшего общества, подслушивают и выведывают, что те говорят. Идешь в баню, а туда уже успел пробраться коммунист-банщик. Он как будто начинает тебя намыливать и растирать, а сам рассказывает всякий вздор и расспрашивает, чем тш занимаешься, каково твое мнение о международном положении, и вдруг будто невзначай и скажет: "Вы, уважаемый, очень грязны". "Да неужели?" - ответит, развязав язык, простодушный дурак, сам не понимая того, что попался на удочку, а умный сразу поймет и сообразит, что имеет дело с Карлом Марксом. Знаете ли вы, что означают эти слова? Эти слова означают: вы, уважаемый, принадлежите к мерзкой, грязной буржуазии. Следовательно: ядите-ка вы к нам, мы отмоем вас от грязи и сделаем из вас коммуниста. Как видите, байцик шпионит и следит за вами, чтобы выведать, кто вы такой и что вы думаете, и, с другой стороны, ведет большевистскую пропаганду, не будучи никем заподозрен. Так вот почему и господия, который немного тому назад был здесь, только прикидывался попавшим впросак ротозеем, а на самом деле он - прожженный коммунистический функционер. Он понял, что выходит замуж офицерская дочь и, вероятно, пронюхал, что на свадьбе буду присутствовать также и я, и сказал про себя: постой-ка, от этих людей я выужу коекакие интересные сведения. А разве вы не заметили маневр, когда он попросил барышню спеть: "Поворкуй мне, горлинка, поворкуй"? Ведь он этим хотел проверить, являемся ли мы подлинными патриотами и стоим ли за все истинно болгарское. И если бы никто из вас не стал настаивать на исполнении этой песни, то он, уверяю вас, сказал бы: "Ну, в таком случае, барышня, исполните "Интернационал"!" Я смотрю на него, на этого человека, а он все на меня бросает взгляд и ехидно улыбается; оказывается, вот в чем дело, он на меня удочку закидывал, - авось, мол, что-нибудь сболтнет лишнее, а я и сообщу об этом в Москву. Хорошо, что шпион сам попался в ловушку и во-время скрылся, а то я разоблачил бы его и расквасил ему морду. Эх, господа, остерегайтесь коммунистов! Следите за тем, что говорите и с кем говорите! Когда ложитесь вечером спать, закрывайте хорошеяько двери на замок и под кровать загляните. Эти люди способны на все! Вы и не заметите, как вспыхнет революция!
Глубоко потрясенные гениальной прозорливостью генерала, многие из присутствующих содрогнулись при мысли, что сидели бок о бок с опасным большевистским агентом и что, может быть, совершенно бессознательно могли стать предателями родины и пораженцами. Были и такие, конечно, которые считали, что человек с лохматыми усами не был так страшен, что он действительно мог быть жителем Белоградчика и по ошибке попал на чужую свадьбу, но никто не осмелился сказать об этом, потому что старый генерал был непоколебим в своих убеждениях, как пирамида Хеопса, и при малейшем возражении со стороны кого бы то ни было поднял бы целый скандал и объявил бы и его смертельным врагом государства.
- Видно по тому, как он ест, что это коммунист. Целые куски поросенка глотает, не разжевывая! Этакий конспиратор! - злобно добавил хозяин, который все никак не мог примириться с мыслью, что непрошенный гость каннибальствовал в его доме и зря пожирал его добро.
Но разговоры людей - это нечто вроде облаков. Они реют то здесь, то там, то разрываются и исчезают, то возникают, собираются и клубятся, принимая самые неожиданные и причудливые очертания, из пушистых и белоснежных становятся внезапно мрачными и грозовыми, потом опять проясняются и светлеют, и на горизонте снова воцаряется прежнее безмятежное спокойствие. Вскоре сотрапезники переключаются на другие темы, и блюда с закусками, подобно мощному магниту, привлекают их внимание; весело позванивают бокалы, опять выпивают новые здравицы, опять произносятся новые тосты и выражаются новые пожелания - и так незаметно наступает вечер, и вот один из радиоприемников оглушительно трещит в соседней комнате. Буби торжественно усаживается перед этим музыкальным перпетууммобиле и начинает вертеть его волшебную стрелку, а стрелка как будто открывает какой-то огромный кран со звуками, которые заливают всю квартиру. И среди этого коктейля из музыки, в котором прозвучало по нескольку тактов из Девятой симфонии, из увертюры "Парсифаля", из коронных арий оперных певцов и певиц, наконец какоето танго невредимо проскользнуло из радиоприемника и потянуло вслед за собой целую серию модных танцевальных номеров. Тогда стол и стулья отодвинули в сторону, ковер в гостиной скатали, и на образовавшемся свободном пространстве начались танцы. Первыми вышли на эту импровизированную домашнюю арену атташе и Пепа, вслед за ними агроном со своей женой, затем - дядя Димитр с полненькой, кругленькой дамочкой в шляпке с кокетливым перышком. Эти три парочки танцуют по всем правилам современного танцевального искусства и все же натыкаются друг на друга, говоря при этом "пардон", но самым неотесанным в танце оказался агроном, который двигался как танк, непрерывно наступая на мозоли своей жены.
В это время люди посерьезнее и постепеннее уселись в конце стола и принялись за окончательное уничтожение закусок, а отец Бебы вручил каждому из них по брошюрке собственного сочинения под тревожным названием: "Почему мы проиграли войну?"
- У меня есть эта книжка. Вы мне ее подарили в прошлом году, - сказал генерал, когда хозяин преподнес и ему этот ценный подарок.
- Ничего, ничего, господин генерал, возьмите еще один экземпляр! - настаивал щедрый автор, почти насильно всучивая ему в руки свою премудрую брошюрку.
Поздно за полночь веселье благополучно пришло к своему концу. Прежде всех удалились молодожены, заявив, что чувствуют себя уставшими, они наскоро простились со всеми и отправились в свой будущий дом на улице Майский букет, то есть - в дом Буби. Как ни неприятно было гостям это совершенно естественное завершение торжества, они один за другим неохотно стали извлекать из карманов часы, напяливать шляпы и помаленьку расходиться. Власаки Топлийский и агроном со своими женами образуют счастливую четверку, нагруженную свадебными подарками, и уходят вместе. Не мекее счастлив был и атташе, награжденный приятным разрешением Пепы проводить ее домой. Родители Буби остались ночевать у гостеприимных сватов. Таков уж обычай. Неудобно, понимаете ли, стеснять молодоженов в первую брачную ночь.
Старый учитель извинялся за беспокойство.
- Пожалуйста, сват, - успокаивал его отец Бебы, - о таких пустяках даже говорить не приходится! Вы со сватьей ляжете на нашу кровать, а мы с женой переспим на кушетке и на скамье.
- Нет, мы расположимся на кушетке и на скамье, а вы пойдете в спальню! - сказал учитель.
- О нет! Как это так вы будете спать на кушетке и на скамье? Куда . годится такое дело? - возражал хозяин, похлопывая по плечу своего дорогого гостя.
- Почему же нельзя? - упорствовал сват. - Если хотите доставить нам удовольствие, то разрешите переспать на кушетке и скамье!
И после того как любезные сваты поговорили еще добрых полчаса о том, кому спать на кушетке и скамье, и дошли до того, что стали неудержимо зевать в лицо друг Другу, старый учитель и его жена отступили, наконец, перед галантностью хозяев и отправились ночевать в спальню.
Вскоре огонь в окнах четвертого этажа угас в ночи, и высокий кооперативный дом заснул глубоким сном.
* * *
Вижу я издали, братцы мои, как литературный критик делает кислую физиономию и сердится, зачем автор отвел так много' места в своем повествовании свадьбе своих двух героев. Ничего, пускай себе посердится человек. Такова его профессия. И в самом деле, скажем, с точки зрения литературной геометрии, прав критик, ропща: всякое литературное произведение имеет свое вступление, изложение и заключение. Нельзя так произвольно описывать разные свадьбы и занимать внимание читателя совершенно посторонними людьми, в то время как главные герои ждут, когда ты, наконец, коснешься их своим пером, чтобы представить во всевозможных положениях и освещении. Что это за наглость, в самом деле? Где же здесь алхимия любви? К чему тут высокопарные слова, которыми ты обманываешь нас и посылаешь искать прошлогоднего снега?
При этом упреке автор, естественно, должен перейти к самозащите. Прежде всего, скажет он, алхимия без свадьбы невозможна. И не только невозможна, но свадьба является, так сказать, важнейшим процессом при алхимизации людей. Она представляет собой осуществленную мечту в жизни влюбленных, она является чем-то вроде легендарной панацеи, с помощью которой древние алхимики превращали олово в золото. Однако если в древней алхимии металлы из неблагородных превращались в благородные, то в алхимии любви происходит как раз наоборот: после свадьбы, влюбленные из благородных превращаются в неблагородных.
Впрочем, лучше расскажем обо всем просто и без обиняков доберемся до самой истины.
Есть пословица, которая гласит: "Любого чуда хватает не больше, чем на три дня". Так и наши герои быстро свыклись с новым своим положением супругов, худо ли, хорошо ли провели свой медовый месяц, с небольшими ссорами и обидами, и сразу погрязли по пояс в тине пустого земного существования. Они зажили на улице Майский букет в одноэтажном доме старого учителя, выходили по воскресеньям на прогулку, как провинциалы, которые отправляются поглазеть на дворец, ходили к родственникам в день именин, приносили посаженым два апельсина на заговенье, кулич, крашеные яйца на пасху, отправлялись раз в месяц в ресторан покушать котлеток или в кино посмотреть Грейса Мура - и все это становится каким-то механическим, глупым и в то же самое время столь преднамеренно нарочитым, что невольно приобретало значение события в серой жизни супружеской пары.
Домик, в котором жили молодые супруги, состоял из трех комнат. В одной находилась их знаменитая английская спальня, в другой - спальня свекра и свекрови, а третья являлась рабочим кабинетом старого учителя, который не позволял никому переступать ее порог. По целым дням стоял он в домашних туфлях в этой комнате и усердно трудился над какой-то рельефной картой Болгарии и только под вечер надевал старомодные ботинки на резинках и забегал ненадолго в ближайший трактир выпить ракии, повидаться с приятелями и вообще узнать, что творится на свете. Свекровь же весь день с самого раннего утра до позднего вечера неутомимо сновала по всему дому и все о чем-то хлопотала: то уголь кончился, то печь задымила, то забрались в сад чужие ребята и оборвали яблони, то, наконец, соседская кошка проникла в курятник и утащила двух цыплят у наседки. Невестка, конечно, тоже не сидела сложа руки. И она бегала следом за свекровью, успокаивала ее, звала "мамой", но старая женщина была немного нервной и постоянно хмурилась и намекала своей помощнице, что та медлит и канителится.
Так нанизывались друг за другом недели и месяцы, и молодой супруг день ото дня погрязал в долгах, так как жалованья его не хватало, а родители заносили в записную книжку все расходы за стол и делили их на четыре равные части. Счет дружбы не портит - говорит народная поговорка. Но вот неизбежно приходит время расчета, и хорошие друзья становятся врагами.
- Так дальше продолжаться не может! - выпалил однажды вечером старый учитель молодым супругам. - Уже в течение двух месяцев вы не внесли на питание ни единого гроша. Мало того, что вы не платите ничего за квартиру, но даже на питание ничего не даете. Делайте что угодно, а в субботу уплатите мне деньги. Будь я миллионер, я бы вам и слова не сказал, но я пенсионер и не могу прокормить четыре рта!
- Как тебе не стыдно, папа, так говорить, - сказал сын, покраснев до корней волос от смущения. - Подожди немного, пока я встану на ноги. Войди, наконец, в мое положение!
- А разве ты-то входишь в мое положение, сударик? вспыхнул отец. - Ты меня спрашиваешь, как я краснею перед бакалейщиком и как разговариваю с булочником? Смотри ты на него! Мне стыдно спрашивать у него плату за питание! Тебе должно быть стыдно! Не было денег, нечего было жениться!
Последние слова старого учителя жестоко ударили по сердцу снохи и оставили в нем неизлечимую рану. Чтобы не слушать больше разговора между отцом и сыном, она молча встала из-за стола, ушла к себе в комнату, бросилась на кровать, и долго все тело ее содрогалось в горьком и неудержимом плаче.
С этого дня впредь наши герои начали питаться отдельно и жить как чужие в доме свекра. Они покупали хлеб, сыр и маслины, закрывались в своей комнате и с героическим терпением переносили свою бедность и лишения. Иногда свекровь, сжалившись, пыталась подбросить им кусок какой-нибудь колбаски, но в таких случаях сноха сердито ворчала и выбрасывала колбасу куда-нибудь в угол прихожей, довольная и гордая тем, что преодолела искушение.
- Ну, ну, нечего истерики закатывать! - сердито скрипел на нее супруг, свирепо поглядывая исподлобья.
- Прости, друг! - шипела в ответ супруга, поджав губы в презрительной гримасе. - Если у тебя нет и капельки самолюбия, можешь подобрать эту колбаску и скушать!
Как и следовало ожидать, полковник запаса и его жена прослышали вскоре о плохих отношениях между молодыми и стариками и отправились к ним, чтобы уладить недоразумение. Но их посещение, вместо того чтобы внести желанное умиротворение, еще больше затруднило его, и заварилась такая каша, что в конце концов сваты и сватьи схватили друг друга за горло.
- Очень хорошо, сваток, если ты считаешь, что деньги не самое главное на этом свете, - ну что ж, в таком случае забирай к себе молодых и содержи их! Они такие же твои дети, как и мои!
- И возьму, почему бы мне их не взять! - сбивчиво ответил полковник запаса и испуганно замигал глазами. - Я могу их взять, но не в этом вопрос! Мне неудобно за вас! Скажут люди: ишь прогнали их свекор со свекровью - стало быть, случилась какая-то заварушка между ними. Выйдет так, как будто вы плохие, понимаешь ли?
- И-и, нас-то люди хорошо знают, издали кланяются! - самодовольно заявила свекровь. - Смотрите лучше, как бы о вас чего худого не сказали, - все может быть! Взвалили нам на шею свою дочь да еще поучать нас пытаетесь!
- Никто вам насильно нашей дочери не навязывал! - озлилась женщина с золотой челюстью. - Если бы ваш сын не вскружил ей голову, то сейчас она могла бы в автомобиле раскатывать, быть дамой лучшего общества! Сколько врачей да инженеров за ней ухаживали, но она - нет, говорит, я выйду замуж только по любви! Так вот, на тебе теперь твою любовь, запомни ее на всю жизнь!
- Эге-ге-ге! Знаем мы этих врачей да инженеров! - злорадно продолжала свекровь. - Не очень-то они торопятся жениться на девушках без приданого! Только такие простачки, как наш сын, способны на подобную глупость!
После этого словесного поединка, из которого никто не вышел победителем, семья Омайниковых и семья Потайниковых расстались непримиримыми врагами. А ведь было время, когда те же самые люди взаимно уважали друг друга и считались с мнениями каждого, когда среди ночи они любезно уступали один другому кушетку и скамью! А, черт возьми, сложная штука человеческие отношения! И все это крутится вокруг денег - и любовь, и ненависть, и рождение, и смерть. Вертятся эти проклятые деньги, как черный ангел, по земле, возводят на трон, коронуют и свергают царей, объявляют войны и уничтожают целые народы, делают людей христианами и антихристами, создают науки и религии, коварно проникают в совесть и растлевают ее, наступают на сердца влюбленных и до последней капельки выцеживают любовь их.
Неловко рассказывать об этом, братцы мои, но такова, к сожалению, правда. Возможно, где-нибудь на других планетах и существует другая жизнь, совершенно отличная от нашей, - дай бог. Когда мы помрем, если мы действительно бессмертны, то мы придем туда и не будем платить там ни за что ни гроша. Однако до тех пор, пока мы топчем эту грешную землю, у нас должны быть деньги в кармане, иначе мы погибнем. Разве не сказал старый учитель своему свату - пускай забирает к себе молодых супругов и заботится о них, если деньги не являются всем на этом свете?
Но хитер был полковник запаса, и нелегко его обмануть. Он только для вида согласился взять молодых под свою эгиду и кормить их, а потом начал увиливать и философствовать, что было бы оскорбительно для мужа его дочери пойти в его дом в качестве приемного зятя, что жизнь - это борьба, в которой каждому необходимо участвовать с достоинством, и так далее. Развивает мошенник подобные подлые теории, а сам стоит в стороне от жизненной борьбы и блаженствует в тепле доходов от тех двухсот тысяч левов, которые держит неприкосновенным вкладом в банке.
Однако комедия на этом не кончается. На сцене интимного домашнего театра появляется еще много других лиц - ехидная толпа второстепенных актеров, которые любой ценой хотят принять участие в игре, хотя бы даже и не в столь благородных ролях. Это близкие и дальние родственники двух семей, это друзья и знакомые, которые начинают шушукаться и передавать друг другу на ушко, что сказал тот и что ответил другой, какова была свекровь и какова теща. Злоязычие всех этих доброжелателей раздувает с такой силой ненависть между сватами и сватьями, что сами молодые супруги так же ощетиниваются друг против друга, ибо и у них кровь - не водица.
Часы проходят медленно, как дни, а дни тащатся уныло, как годы, и серая мгла будней густеет. Где же та флейта, которой когда-то супруг мечтал услаждать тихие вечера семейной жизни? Где же радость супруги, которая торопилась создать семью, чтобы узаконить свою связь с любимым человеком и отгонять мух с его лица, когда он спит?
Потерявшие веру, озлобленные и тем не менее как-то до смешного гордые в своей нищете и своей угасшей, закатившейся любви, однажды дождливым утром наши герои погрузили свой скарб на телегу и навсегда покинули маленький домик на улице Майский букет. Покачивается телега и растрясает английскую мебель, дребезжит сбоку чугунный таз, а супруг шагает как на похоронах и бережно несет в руках горшок с фикусом.
Этим печальным кочевьем двух супругов, мечтавших о прислуге, кухарке, о собственной квартире и ныне уходящих куда-то на городскую окраину, кончается сказка о любви друг к другу. Беба и Буби уже мертвы. Новые люди с оловянными сердцами шагают следом за телегой с багажом.
От далекого прошлого остается только свадебный портрет с обманчивыми улыбками.
1936