Я отсутствовал на рабочем месте секунд тридцать — сорок. Заключённые грешники, для краткости — зэги, обнаружились в прежнем виде. Ставлю месячный оклад, они не только не повернули головы, но и не шевельнулись. Самый исправленный тихо мычит, повиснув на руках шестёрок и стараясь не пачкать красной юшкой выскобленный пол у входа в жилой блок. Ясно же — капли заставлю вылизывать. И не донора, понятно, тот на ногах не стоит. Двое парней на примете, они вместо отдыха в очередной раз отскребут ноздреватый бетон. А когда кровавый придёт в себя, не позже чем к утру, скажут ему ба — альшое спасибо.

— Зэг 1696!

— Я, ваше дьявольское благородие! — выгнул спину заключённый Моня по кличке «Комиссар», он же — глава моего актива.

— Объявляй.

— Отряд! На вечернюю поверку становись!

На месте, гады, деваться некуда. Преисподняя — заведение строгое, не пошалишь, не сбежишь и не загуляешь. Но порядок есть порядок. Или «Ordnung muss sein», как говорят мои шестёрки из немецкого эмигрантского пополнения. И «орднунг» должен напоминать грешникам самый их страшный прижизненный кошмар, то, чего больше всего опасались до смертного одра — чёрный воронок у подъезда, ночной обыск, обвинение в шпионаже и переломанные рёбра в подвале кровавой гэбни. Ну да, разница есть — здесь рёбра срастаются за считанные дни, хоть и болят жутко, особенно если лёгкие продырявлены. Даже зубы вылезут новые, а иначе что выбивать‑то в следующий раз? Это у католиков зона классическая — с котлами смолы и прочими архаичными прелестями.

Выбрал троих, свернул им челюсти. Один — из Наркомата внутренних дел, он не удивился. Коминтерновцы охнули и повалились на пол. Новенькие, не привыкли. Лет за десять оботрутся, приживутся. О — па, финский коммунист капнул‑таки красной слюнкой. Значицца, он и трёт палубу до утра. Понимаю, скучно. Подбираю пару ребят тебе для компании. Когда выпишете братский марксистский привет горячему финскому ленинцу, снова не заляпайте бетон. Иначе не буду таким добрым, как в этот вечер.

Отряд, несколько изумлённый мизерностью пинков, розданных на последнем построении, рассосался по нарам. Извините, грешники, сегодня не до вас, завтра воздам двойной порцией. Если это «завтра» наступит для меня самого.

Время в преисподней течёт странно. То тянется патокой столетий, то набухает событиями и несётся вскачь, то вдруг замирает, когда боишься следующего дня.

Для зэгов я — большая величина, из контролёров переведён в начальники отряда. Им невдомёк, что в реальности их босс и мучитель является таким же заключённым грешником. В мире живых уголовники шутят: мы отсидим и выйдем, а персонал зоны отбывает пожизненно, пока на пенсию не откинется. Но аналогия между лагерями и преисподней не точная. Главное — разница в сроках. Подумаешь, двадцать пять лет лесоповала и десять с поражением в правах… Курорт! Здесь, как правило, от сотки. Самые грешные умудряются и пять сотен схлопотать, с вырванными ногтями, раздробленными коленями и отбитой мошонкой. Больше пятёрки крайне редко, разве что помилованные Господом самоубийцы и другие отъявленные персоны. Вроде занимающих должности контролёров и начальников отрядов.

Мне выписали две тысячи лет, хоть я не накладывал на себя руки. Первую тысячу варился в котле со смолой, месяцами висел распятый на кресте, а уж сколько раз меня обглодали дикие звери… Второе тысячелетие на исходе — в администрации зоны, дослужился от заурядного вертухая до отрядного начальника. И ни малейшей надежды, что по истечении второго срока получу хоть маленькую толику Божьей Благодати. У подобных мне не бывает простого конца. Вопрос решается индивидуально, а там — пути Господни неисповедимы. Живущие на Земле даже не представляют, насколько неисповедимы.

Да, я нарушил Устав и не одел амулет. Лет сто уже никто не пробовал выдернуть инфернальное существо из преисподней, поэтому ношения амулета между нами не считается актуальным. Многие их забывают надеть, серебряная дура на цепи здорово мешает. Угораздило же смертных уродов отловить именно меня!

Хлыст, наручники и дубинка аккуратно улеглись на полочке в шкафу. До 9–00 я свободен, утром зэгов на экзекуцию выведет заместитель. Переоделся в штатское, хотя обычная гражданская одежда профессию не скрывает. В городе большинство служащих обоего пола — сотрудники администрации исправительных лагерей. Чем ещё заниматься в преисподней, кроме как воздаянием за прижизненные тяжкие грехи?

Загробное тело умеет напиваться. Понятно, что оно — чистой воды иллюзия, как и всё окружающее, созданное лишь для того, чтобы истязать зэ — гэ и самим мучиться. Господь ничего не изобрёл иного во искупление грехов, только страдания, очищающие души.

Люди, наоборот, проявили чудовищную изобретательность касательно способов заработать прощение, только не согласовали их с небесным начальством. Как негодуют святоши под пытками! Они искренне верят, что замолили грехи и получили их отпущение из рук столь же грешных служителей культа.

По привычке, восстановленной девять веков назад после тысячелетнего перерыва, я завалился в кабак и через час набухался в дым с красоткой — режимницей из женской зоны. Понятно, без сексуальных перспектив, в этой ипостаси мне и ей нечем согрешить. Загробный мир — не бордель. Но желание расслабиться в присутствии существа противоположного пола невозможно вытравить никакой кастрацией.

— Поклянись, что никому не выдашь мою тайну!

— Клянусь! — пьяно ответила коллега.

Я не поверил. Ну, расскажет. А смолчит — ей максимум год накинут за недонесение, велика беда. Тут у каждого первого такая борода мелких грехов, заработанных уже в посмертии…

Вот обратно в чан со смолой — да, ощутимо. И весьма болезненно. К моему удивлению, случайная собутыльница отнеслась к рассказу вполне серьёзно.

— Ты влип конкретно. Что минуту на работе не был — ерунда. И четверых лишенцев грохнул, это тоже нормально, вызов демона по — любому толкуется как смертный грех. Можно сказать, им одолжение сделал, не дав больше нагрешить. Срок в нашем заведении сократил.

— Но тем самым в Божий промысел вмешался, — я накатил очередной стакан местного пойла и почувствовал, что от мыслей о неприятности снова трезвею. — Куда деваться‑то?

— Я бы ничего не стала делать, — чертовка погладила кулон амулета, с которым подобная пакость ей не грозит. — После Мировой войны без счёту душ туда — сюда летает, помер, сердечко помассировали, душа обратно в тело вернулась… Есть неплохой шанс, что проскочит. Верхние могут не уследить.

— Но по Уставу я должен сообщить. Хотя, если честно, меня это мало волнует. По сравнению с несанкционированным выходом в мир живых — сущая мелочь.

Бесовка тоже глотнула. Она выбрала сине — зелёную муть в высоком бокале. Мало здесь радостей, неприятностей куда больше. Собственно, главное благо в преисподней — этих невзгод избегать и тихо мотать срок.

— Хоть что‑нибудь интересное увидел? Я там лет двести не была. Ну, как загнулась.

— Нет. Лаборатория, колбы, пентаграмма, свечи, четверо говнюков с вытаращенными гляделками. Я сразу назад.

— Правильно. Нечего рисковать, хоть и говорят, что побывавшие здесь в мире людей обретают дополнительные возможности.

— Какие, например? — ну да, я был на три головы выше парней в чёрной форме и их штатских помощников, убил четвёрку без труда. В руках остался хлыст, переполненный магией — он вынул души грешников. Честно говоря, сложно проявить себя иначе за полминуты.

— Сила духа, реакция, сообразительность. Ты же две тысячи лет назад родился? Жизненный опыт за такую бездну времени дорогого стоит.

— Он, знаешь ли, односторонний. Заживлять иллюзорное тело от ожогов кипящей смолой — умею. Повезёт, и настоящее залечу. Как это может помочь в алхимической башне?

— Наверно. Извини, мне пора. Удачи и не влипай больше по — глупому.

Я проводил её взглядом. Каждый в преисподней пытался… Остатки гениталий в виде дряблого мешочка служат лишь для того, чтобы принимать удар сапогом, отрываться под зубами дикого зверя или шипеть, растворяясь в смоле. Погладь меня там чертовка, наступило бы жуткое возбуждение у обоих, которое совершенно нечем утолить. Преисподняя, господа, весьма неприятное место. Ощутить Божью Благодать мы не можем, простые человеческие радости для нас отрезаны почти все, хотя помним и о грешном, и о высоком.

Наутро я принял очередную партию членов партии большевиков, но уже без членов… Не смейтесь — любой, поживший здесь хотя бы сотню лет, выражается примерно так же. Выслушал последние новости из Советского Союза. Да, маразм крепчает, нужно придумывать свежие пытки. Иначе троцкисты, попадая из ГУЛАГ НКВД в наши застенки, не почувствуют ухудшения режима. Если дело и дальше так пойдёт, зэки из советских лагерей отделаются символическими сроками лет в десять как святые великомученики.

Отбив почки новеньким, я двинул к начальству по вызову, обуреваемый нехорошими предчувствиями в связи с вечерним инцидентом. В преисподней скверные прогнозы сбываются — традиция такая.

— Вчера амулет носил? — рявкнул мой патрон, нервно теребя металлическую сливу на груди. Или даже на горле, стандартной длины цепь едва охватывает его толстенную шею.

— Какой период времени вы имеете в виду, ваше дьявольское превосходительство?

— Ясно. Вечером шатался без него. Обормот!

— А что, простите?

— Будто не знаешь. Смертные выдёргивали нашего брата наверх.

— Ужас, патрон!

— Не ёрничай. Если до тебя доберутся, мало не покажется. Даже сверху интересовались. Небожители, мать их.

— Ой, бл…

— Именно. Так что готовься. Досье вычисти, напиши себе характеристику и клади мне на подпись. Выпяти поощрения, инициативу по созданию здесь филиала Соловков, досрочное перевоспитание самых замордованных тобой зэгов. Я доброе слово замолвлю, потому как если тебя сожрут, и мне ввалят. А всё закончится, лично с тобой разберусь, понял? Так разберусь, что у ангелов помощи запросишь!

— Что вы, патрон…

— Иди!

Раз велено, что мог — подчистил. Сомнительные места длинной трудовой биографии вычесал и привёл в божеский вид, благо зэг Лев Толстой через пару отрядов на киче чалится… Отставить блатной жаргон! Он считается грешным, приравнен к мату, за него годик накинут как с куста. И удержаться трудно. У меня же основной контингент — атеисты из СССР, волей — неволей нахватаешься словечек. По словам недавно расстрелянного, страна напоминает московский трамвай в час пик — половина сидит, остальные трясутся.

Зачем?

Если я, например, заставляю Яшу Свердлова повиснуть на крюке под ребро, то стараюсь с высокой целью, помогаю искупить большевистские грехи и в награду испить Божьей Благодати. Какого ляда ироды из ГПУ — НКВД зековские души вытрясают, никак понять не могу. Помню, трое суток убил на Дзержинского, ничего толковее «мировой революции» из него не выжал…

Небесная канцелярия и наш филиал работают медленно, месяцами решая простой вопрос, но с неумолимой беспощадностью, которая крупными буквами нарисовалась на постной роже святоши, спустившегося к нам для разборок по моему личному делу. Заняли они минут двадцать, не больше.

Ангел, назначенный для служебного расследования, был высок, аскетично худ и чрезвычайно неприветлив. По — моему, хлебнувшие до самого края Божью Благодать должны выглядеть приятнее. Даже мой босс, быкоподобный гуманоид под два метра ростом и массой в полтора центнера, густо заросший щетиной на тёмной дублёной коже, смотрится если и не милее, то очевидно понятнее, что ли. Да, грубая скотина, как и все мы. Получил срок — получи и остальное. Небожитель изображает из себя розу среди лужи дерьма. На кистях рук круглые шрамы от гвоздей, им год или тысячу лет — не разберёшь. Такой же грешник, как и мы с начальником 669 зоны, только отбыл уже, типа просветлел, осознал, искупил. И получил право общаться с нами тоном превосходства. Лет через пятьсот и я оденусь в белое, встречу тебя, что мне скажешь… коллега?

Про перспективу через пять веков — вопрос, а на текущий момент он заготовил достаточно слов.

— Послужной список хорош. За вычетом неприятных мелочей, — белый глянул на меня как на повешенного педофила, показывая, что подобной мелочи на сотку наберётся. — Однако последствия этой крайне возмутительной халатности нанесли существенный урон нашему общему делу.

Надо молчать. Но я не удержался и хмыкнул. Структура по воздаянию грешникам во искупление грехов работает тысячелетиями, у нас миллионы персонала. И отдельно взятый начальник отряда смог «существенно»… Чушь полная. Наверняка аукнулись межведомственные склоки и желание использовать ЧП в какой‑то каверзе, подлой и ни разу не благой.

— Не надо недооценивать случившееся, — поджал и без того узкие губы ангел, заметив мой скепсис. — Опыты Анэнербе безбожны и бесчеловечны в любом смысле этих слов. В результате последнего эксперимента нацисты уверены, что не сложно извлечь существо из преисподней и заставить служить своим интересам, а четверо погибших в башне всего — навсего напутали в методике. Конклав шестого небесного уровня планеты Земля обсудил перспективу прямого вмешательства. К счастью, наиболее радикальных удалось отговорить. Нам разрешили частные полумеры.

Мы с боссом изобразили внимательное молчание. Ну, давай, небожитель, опускай на грешные рогатые головы потрясающую новость об успешных «частных» подвигах облачной кавалерии. Святоша и опустил. Но не новость, а меня. Тьфу, опять зеговский жаргон…

— Запрет на глобальное уничтожение Рейха ангельскими силами не исключает точечного воздействия. В наказание за нарушение Устава и в назидание персоналу зоны я отправлю одну душу со стажем работы в преисподней для борьбы с грешниками, осмелившимися баловаться магией вызова. Конкретно — вас!

Если озвучить мои мысли при оглашении вердикта да выбросить матерные, между рогов образовалась пустота. Нет, мыслей‑то много, а произнести их вслух не могу — год в плечи получить неохота. Худшее самое — если миссию завалю, меня понизят. И не факт, что только до контролёра. Пристроят к тому же Яше Свердлову в отряд, где он паханом, а я на правах опущенного чушка…

— Я в одиночку должен развалить Анэнербе?

— Зачем же обвинять семнадцатую канцелярию шестого небесного уровня в даче заведомо невыполнимого задания? — ответил ангел вопросом на вопрос, демонстрируя прижизненную национальную принадлежность. — Анэнербе, или «Наследие предков» — плоть от плоти нацизма, симптом болезни германского социума. Надо лечить их государство и общество. Кстати, по всем признакам, в ближайшие месяцы Тысячелетний Рейх начнёт участие в военных авантюрах. Воюйте против, уничтожайте технику и живую силу.

— В одиночку?! — да, пришлось повторить это слово, с первого раза небожитель не врубился.

— Не прибедняйтесь. При жизни вы не страдали отсутствием талантов. И демонические способности, отточенные на зоне, с вами останутся. Я не жду объявления индивидуальной войны Гитлеру. Присоединяйтесь к любой воющей с нацистами стране, и — вперёд!

— На тысячу лет…

— Столько наци не протянут. Наши оракулы предсказывают… Гм, вам не нужно знать. Просто — сражайтесь. Мстите за попрание гордости загробного мира. А я буду следить. Успешное выполнение миссии сокращает срок до Божьей Благодати, уклонение влечёт новые испытания. Очень долгие и крайне неприятные. Впрочем, вы в курсе. На этом разрешите оставить вас, э — э… коллеги.

Твою ж… маму. Таки дождался от него этого слова, и пятисот лет не прошло. Белый махнул рукой над столом моего шефа, там появился листок с аккуратным текстом. Затем небожитель растворился в воздухе.

Босс пробежался глазами, почесал шерсть позади левого уха и участливо заявил:

— Я тебя размажу. Потом.

Не поверить трудно. Однажды он отловил мелкого беса, напакостившего ему лет триста назад, пока оба ещё пребывали в ипостаси временно здравствующих. Лишь тогда довелось узнать, что случаются травмы, не заживающие даже на иллюзорном теле сотрудника преисподней.

Забрав листок, я потопал в отряд. Зэгов надлежит окончательно сдать заму, там же разок плотно побеседую со свежими душами на предмет последних новостей из мира живых.

Кто бы мне раньше сказал — счёл бы шуткой, да только притерпелся я уже к размеренной жизни зоны. Всё ясно и расписано на столетия вперёд — ежедневная пытка и редкие радости. Потому неохота убираться отсюда. Среди живых куда больше удовольствий и соблазнов… Но я отвыкал от них почти две тысячи лет! Словом — хреново.

Внимательно перечитал приговор. Что удивило — за двух эсесовцев и плотного господина получил, выражаясь протокольным языком СССР, общественное порицание. Ну так, пожурили слегка, согласившись с необходимостью сохранить в тайне вызов демона. А четвёртый, ассистент экспериментатора, имел смягчающие обстоятельства и при большом желании мог даже отработать при жизни часть грехов. Например, угодить под еврейский погром и сдохнуть мученически. Отшвырнув подлую бумажку, я понял главное: от меня ждут эффективной работы на войне. Количество побочного ущерба мало волнует, хотя лучше без сопутствующих жертв, за них возможно наказание. Святоши, мать их… Ведут себя высокомерно, будто им открыты тайные сакральные истины, недоступные простым труженикам зоны.

На самом деле, идиотизм условий — в Сталина или иного лидера вселяться нельзя, магическое оружие не применять — говорит о том, что предписание родилось в виде компромисса между желанием вздрючить нацистов и требованиями высокой политики о невмешательстве. Ангелы решили совместить несовместимое и выдумали бюрократическую глупость, за которую отдуваться мне.

Когда‑нибудь и я среди них окажусь. Неужели превращусь в надменного сноба?

У своего контингента с европейскими новопредставленными грешниками не повезло, зато у соседа одолжил немецкого коммуниста и выслушал целую речугу о перспективах партии Тельмана в борьбе против коричневой чумы. Понял две вещи — у партии германских коммунистов перспективы не просматриваются, а их национальный вождь Гитлер конкретно планирует воевать с французами и славянами, попутно задавив евреев и цыган. В общем, «Дойчланд убер аллес», причём в Дойчланд должен постепенно превратиться весь мир. Одним словом, Чингисхан Цезаревич Македонский. Ну, три слова… В русском языке тоже три важных слова, остальные — производные и связующие.

Я отправился в бар. Можно пропить остатки нашей местной валюты — адских дукатов. Пока у живых обретаюсь, здесь вроде бы должны командировочные собраться. Да и со стаканом лучше думается, недаром последние сотни лет провёл преимущественно в компании русских покойников.

Могу вылезти в любой точке земного шара, рано или поздно хер Хитлер туда припрётся. Не сам, естественно, а с войском, подлежащим истреблению моей недрогнувшей рукой. Жить, развлекаться, ждать появления германского жертвуса… А если его раздолбают раньше? Святоша этого так не оставит. Получается, всякие Чили — Гондурасы отпадают. Да и плохо у меня с местными языками. Ну да, поджаривал их грешников, кричали что‑то вроде «дьябло — каррамба». Нет, лучше русские. Стольким рёбра переломал — они почти родные. Язык их знаю, даже в башне Анэнербе именно по — русски заговорил… Рефлекторно согрешил. Уж очень выражения к случаю пришлись.

С нацистами рано или поздно русские сцепятся, это факт. Обоим диктаторам нужна вся планета до Луны. А если полыхнёт войной в другой точке, я же не дуб с корнями, мне не в падлу и перебежать… Отставить жаргон! Выйду к живым — тогда сколько угодно. Конспирация оправдывает.

Запер квартиру, взял листок с визами на выход к солнцу и побрёл, не оглядываясь. Долгая жизнь в преисподней приучает к приметам и суевериям. Тьфу — тьфу…