Несколько дней была неустойчивая погода: то дождь, то солнце. Плыли по небу тяжелые лохматые облака; дул сильный ветер, и Птаха становилась рябой, серой, в лозняке плескалась мелкая волна. Все было мокрым, свежим, а если из-за туч выглядывало солнце, мир сверкал и казался новым.

Витя и Вовка бегали к дедушке Игнату, ремонтировали свою лодку, о которой, конечно, никто не знал; это была тайна мальчиков. Часто Витя приходил домой с темными от дегтя руками, и мама недоумевала:

— Где ты перемазался?

А папа заскучал по своей работе. Он ничего не говорил, но было видно: сидит хмурый, задумчивый. Или начнет что-то чертить на листке бумаги. Однажды сказал, вздохнув:

— Зарежет без меня Савельев второй вариант. Мама привычно возмутилась:

— Ты можешь отдыхать, как все нормальные люди?

Папа, видно, не мог отдыхать, как все нормальные люди, и поэтому промолчал.

Из-за дождя приходилось часто сидеть дома.

Витя открывал дверь террасы и смотрел, как дождевые капли стучат по листьям, и листья вздрагивают, отряхиваются. Все мокрое кругом — деревья, трава, крыши. А от Птахи прилетает легкий звон — это дождь шумит по воде. Сильно пахнет мокрой землей и дымом — он не улетает в небо, а стелется понизу. На лужах надуваются пузыри и тут же лопаются. Надуваются и лопаются. И так без конца. По двору ходят мокрые куры — им, наверно, приятно гулять под теплым дождем.

Вите нравится сидеть на террасе, когда идет дождь, слушать его спокойный шум, и думать обо всем на свете.

Между прочим, Витя под шорох дождя сочинил стих. Вот он:

Ветер, правда, в трубу не очень дует. Это Витя так, для красоты придумал. Стих он послал Зое. Написал ей письмо и в конверт вложил листок со стихом.

В эти дни Витя сдружился с бабушкой Нюрой. Его заинтересовала корова Зорька. Бабушка Нюра разрешала Вите приходить на дойку. И он приходит каждый вечер.

Зорька стоит в сарае, где полутемно, пахнет теплым навозом и сеном, а на шестах, вверху, сидят куры и рыжий голенастый петух; они тихо переговариваются и сердито поглядывают вниз. Зорька большая, черная, с белым пятном на лбу; она спокойно, мерно дышит, бока ее вздымаются она жует жвачку и смотрит на Витю фиолетовыми туманными глазами, в которых отражаются открытая дверь, небо, деревья.

Приходит бабушка Нюра, говорит ласково:

— Сейчас, Зоренька, сейчас, моя ягодка.

И корова в ответ тихо мычит. Вите кажется, что она все понимает. Бабушка Нюра садится на маленькую скамейку, подставляет под вымя ведро и начинает доить.

Цвирк! Цвирк! — стучит молоко в алюминиевые стенки подойника. Молоко пенится, над ним плывет легкий парок, а Зорька переступает с ноги на ногу, иногда смотрит на бабушку Нюру, мычит протяжно, и с ее мягких губ нитями тянется клейкая слюна.

— Звездочка ты моя, — приговаривает бабушка Нюра, — кормилица. Еще немного постой, красавица писаная.

В дневнике Витя сделал такую запись:

«Я об этом никогда не думал раньше. Пил себе молоко из бутылок и все. И не размышлял об этой удивительной тайне природы. Ведь как интересно! Поела корова травы, воды попила и, пожалуйста! — в ее большом организме образуется молоко, собирается в вымя. Это же настоящее чудо! Обязательно достану книгу про коров и все узнаю про их жизнь».

В эти дождливые дни Витя часто видел бабушку Нюру. Постоянно она что-нибудь делает: то в огороде копается, то в саду ветки собирает в кучу или подрезает что-то, то сарай чистит, то возится у печки. Ни разу Витя не видел ее без дела.

Только вечером бабушка Нюра садится на лавку у окна и смотрит на фотографию сыновей — оба они сняты вместе, еще совсем маленькими. Фотография старая, выцветшая, в деревянной рамке. Смотрит на сыновей бабушка Нюра, тихо улыбается, шевелятся ее губы — что-то шепчет. А что — разобрать невозможно.

Сердце Вити наполняется жалостью.

«Неужели все старые люди были молодыми, — смятенно думает он. — Были мальчиками и девочками, как мы. Играли, бегали. И наоборот. Зоя, например, превратится постепенно в старуху? Согнется, высохнет, станет шамкать беззубым ртом? И моя мама… И я? Как страшно…»

Вечером, прислушиваясь к далеким гудкам катера на Птахе, Витя записывает в дневнике:

«10 июня.

Я часто думаю: как мало я еще знаю о людях, которые живут в нашей стране. Пока мы не приехали в Жемчужину, я даже не предполагал, что есть на свете тетя Нина, Вовкина мать, бабушка Нюра. Мне казалось, что все люди похожи на моих родителей и живут, как мы».

Теперь часто приходил к Вите Вовка. Мальчики играли в шашки или тайком обсуждали предстоящее путешествие на лодке.

Однажды с Вовкой пришла длинноногая девочка в коротеньком платье. Она осталась в дверях, застеснялась, опустила голову. Девочка показалась Вите некрасивой: лицо скуластое, глаза будто выгорели на солнце, рот большой, а волосы редкие, гладко причесанные.

— Познакомьтесь, — солидно сказал Вовка. — Моя двоюродная сестра. Тоже в седьмой перешла.

— Катя. — Девочка протянула Вите загорелую руку, посмотрела на него открыто, смело, лукаво. И улыбнулась. И от улыбки лицо ее стало светлым и очень привлекательным. — Мне о тебе Вовка говорил. Правда, что твой Альт умеет все в зубах таскать?

— Правда, — сказал Витя, пожал тонкую Катину руку и вдруг смутился, даже краснеть начал.

«Чего это я?» — с ужасом подумал Витя и, чтобы как-то исправить положение, сказал:

— Давайте в подкидного дурачка играть. Я сейчас. — И Витя, весь красный, выскочил в комнату — за картами.

Там он отдышался, пришел в себя, поправил перед зеркалом свою челку. На террасе хихикнула Катя.

«Надо мной, что ли?» — с тоской подумал Витя.

Играли в подкидного дурачка, и как раз выглянуло солнышко.

— Айда на Птаху! — вскочил Вовка. — Сейчас водичка — как в бане.

Ребята побежали купаться.

Река ослепительно сияла. Над самой водой, пронзительно, радостно попискивая, летали стрижи.

Долго плавали, кувыркались в теплой воде, потом уставшие, тяжело дыша, упали на еще влажный после дождя песок.

Высоко в небе тянул за собой белую паутинку реактивный самолет, похожий на прозрачную букашку.

Катя долго, прищурившись, смотрела на него и сказала мечтательно:

— Хотела б я сейчас на нем оказаться.

— Зачем? — без интереса спросил Вовка.

— Чтобы на Рио-де-Жанейро посмотреть. Есть такой город необычайный. — Катя вздохнула. — Я в книжке прочитала. Витя так и обомлел:

— Катя! Так не увидать с самолета Рио-де-Жанейро! Хоть он и высоко, самолет, а земля-то в миллион раз больше. Не может быть видно. С него, если хочешь знать, и Москву не видно.

Катя всплеснула руками:

— Это с такой высоты! И чтобы Москвы не было видно? Ну и чудак ты, Витя! Все с него видно, с самолета. Вон он куда в поднебесье забрался.

Самолет уже исчез, только белый след остался в небе, и гаснущий звук его моторов долетел на берег Птахи.

— Ты пойми! — начал объяснять Витя. — По отношению к земле…

Но Катя ничего и слушать не хотела:

— Ой, лучше не смеши! Знаю я точно — все огромные города оттуда, с неба видать — и Москву, и Ленинград, и Париж, и, конечно же, Рио-де-Жанейро!

Посмотрел Витя на Катю и понял, что переубеждать ее невозможно: щеки пылают, в глазах — огонь. Будто она была там, в самолете, и все видела. Все, что хотела!

— Ну и скучные у вас разговоры, — сказал Вовка. — Пойду лучше искупаюсь. — И он зашагал к воде — худой, загорелый, сонный.

А Вите совсем не было скучно. Если уж говорить правду, он завидовал Кате. Ему тоже очень хотелось верить, что с самолета можно увидеть все большие города — и Ленинград, и Париж, и Нью-Йорк… Вечером Витя раскрыл дневник:

«12 июня.

Катя очень хорошая девочка».

Витя задумался и написал дальше:

«За нее хочется заступаться, как за Зою. Катя фантазерка.

А воров еще не поймали. Петр Семенович и дядя Коля часто приезжают на своем «газике», потом опять уезжают. Говорят, в какой-то деревне обокрали продовольственный киоск. Может быть, те же воры? Парень в полосатых плавках и темных очках?

Жить очень интересно».