Репа уже не забивал голы, а сидел на скамейке и скучно ковырял ногтем правый разбитый ботинок.

Вообще-то он никакой не Репа, а Славка Репин. Репа — это прозвище. И очень подходящее. Славка рыжий, на круглых щеках веснушки и глаза под белыми бровями тоже — вот удивительно! — рыжие.

Репа и Витя Сметанин одногодки. Но сейчас Репа перешел только в пятый класс, он два раза оставался на второй год. Репа говорит, что учиться не любит, потому что от книг болит голова. Он собирается стать моряком, чтобы плавать вокруг света. У Репы есть тельняшка, которую он надевает по самым торжественным случаям. Например, когда с соседним двором был финальный футбольный матч, Репа, вратарь, стоял в воротах в тельняшке. Не вратарь он, а настоящий зверь. В тот раз разбили стекло только в одном окне.

Во дворе среди своих сверстников Репа — вожак, потому что бесстрашный и справедливый. А с Витей они дружат, хотя Репа и относится к товарищу немного свысока — считает его маменькиным сынком. И это, если хотите знать, очень несправедливо.

— Совсем ботинки дошли, — озабоченно сказал Репа. — Забежим ко мне, я сандалии обую.

Жил Репа вдвоем с матерью, в полуподвальной комнате. Мать Репы, тетя Роза, работала официанткой в каком-то ресторане. Ее почти никогда не было дома, и Репа был сам себе хозяин.

По правде говоря, Витя немного побаивался тети Розы. Была она шумной, быстрой, пронзительно и насмешливо смотрели серые горячие глаза, сверкали тяжелые золотые серьги в ушах; когда она бывала дома, все в комнате звенело, мелькало, двигалось; тетя Роза высоким голосом пела песни, готовила обед или ужин, и в таких случаях Витю усаживали за стол, даже насильно, если он не хотел. И была вкусная, обильная, разнообразная еда. Однажды Репа и Витя в один присест съели целую коробку шоколадных конфет. Тетя Роза смотрела, как мальчики едят, смотрела пристально.

Она говорила Репе вроде бы даже со злостью:

— И в кого ты такой прожорливый?

Но готовила обеды и ужины тетя Роза редко — все у нее не было времени, все она пропадала на работе или у подруг. И Репа был предоставлен самому себе, даже часто не накормлен, а в комнате царил веселый беспорядок.

Вот и сейчас…

После солнечного света комната казалась совсем темной, а когда глаза привыкли, Витя увидел, что стол завален немытой посудой, кровать с пестрыми подушками не накрыта, и в складках одеяла спал, свернувшись клубком, серый кот. На стуле была пепельница, полная окурков, и мундштуки аккуратно сжаты на каждом. Витя хотел спросить, кто же у них курит? Ведь не станет Репа курить дома и оставлять окурки. Но не спросил — постеснялся.

Репа спит на сундуке в углу, и над сундуком висит карта Тихого океана, специальная карта для моряков, на которой обозначены маршруты кораблей, морские течения, рифы, порты и всякие условные знаки, в которых Репа здорово разбирается. Мыс Доброй Надежды на самом конце Африки обведен красным карандашом, и рукой Репы написано: «Здесь я буду».

Каждый раз, когда Витя смотрит на эту карту, ему непонятно отчего хочется куда-то ехать, плыть на фрегате под парусами, и чтобы в лицо летели соленые брызги, а впереди качался таинственный, ускользающий горизонт.

— С колбасой, да? — спросил Репа, развертывая газету.

— С колбасой, — сказал Витя и вдруг смутился. — Ты ешь.

— Съем, не волнуйся.

Репа налил в стакан воды из-под крана и стал есть бутерброд с колбасой, запивая его водой. У него были редкие белые зубы, и жевал он очень сосредоточенно.

— А что мы будет делать на толчке? — спросил Витя.

— Бизнес, — отрезал Репа.

— Я понимаю…

— Ничего ты не понимаешь, — усмехнулся Репа. — Скажи, тебе деньги нужны?

Витя вспомнил о пятерке на кухне, о маминой записке, и сказал хмуро:

— Ну, нужны.

— Вот и порядок, — сказал Репа.

— Меня интересует, как мы будем делать бизнес?

— Узнаешь, — опять отрезал Репа. И добавил озабоченно: — Только бы Гвоздь оказался на месте.

— Какой Гвоздь? — не понял Витя. И снова Репа сказал, как отрубил:

— Узнаешь.

Он переобулся в старые сандалии, причесал густые темно-рыжие волосы перед тусклым зеркальцем у водопроводной раковины, сказал:

— Пошли. Мелочь на всякий случай есть?

Витя загремел в кармане мелочью.

Во дворе по-прежнему было жарко и сейчас совсем пусто. Только несколько ребятишек ковырялись в песочнице, да сонный пенсионер на скамейке клевал носом газету.

Репа был немного ниже Вити, но коренастый, крепче, на нем как-то особенно ладно сидели застиранная ковбойка и зеленые бриджи с нашивными карманами. Походка у Репы была независимой, и весь его вид говорил: «Я сам по себе. Понятно?» Мальчики прошли через двор, под высокой аркой темных и прохладных ворот, где стояли железные ящики для мусора. На улице было людно, шумно, по мостовой вереницей катились машины, автобусы, троллейбусы; пахло бензином и горячим камнем. На середине перекрестка стоял молоденький милиционер в белых перчатках и размахивал полосатым жезлом. На автобусной остановке Репа сказал:

— Нам восьмой.

Подъехала «восьмерка». Витя ринулся к дверям. Репа попридержал его за локоть:

— Не суетись. Подождем без кондуктора. В автобус без кондуктора Репа вошел первый и независимо сказал:

— Проездной!

Ехали очень долго, молчали. За окном уже была окраина — маленькие дома со ставнями за высокими заборами.

Витя нервничал. Он боялся, что вот сейчас войдет контролер. Ему казалось, что все знают: эти двое — безбилетники. Он даже вспотел и думал: «Нехорошо ездить без билетов».

А Репа чувствовал себя прекрасно. Он невозмутимо смотрел в окно, даже что-то насвистывал.

Наконец, репродуктор сказал хрипло:

— Конечная остановка!

Все пассажиры заспешили к выходу.

Витя Сметанин никогда раньше не был на толчке, на так называемой барахолке, и сейчас ему было ужасно интересно.

Через густую шумную толпу они прошли в ворота, и у Вити мгновенно разбежались глаза. Сначала он не увидел, что здесь продают — его поразили люди, их лица, их одежда. Платки — низко на лоб; бороды; грязные кирзовые сапоги; широкие юбки; пиджаки с высокими ватными плечами. Лица были энергичные, хитрые, плутоватые. И — совсем непривычные. Таких людей Витя не встречал на улицах своего города, в парках, в трамваях. А если они попадались, то, наверное, в одиночку и на них не задерживалось внимание. Здесь были только такие люди. И все о чем-то спорили, ругались, предлагали свой товар, хватали покупателей за локти.

«Ну и ну!» — подумал Витя.

Он не знал, что такие базары еще существуют. Он их видел только в кино, в фильмах о революции и гражданской войне, и сейчас его удивлению не было предела.

— Что, обалдел? — засмеялся Репа. — Давай искать Гвоздя.

И он потянул Витю в гущу барахолки.

Чего здесь только не продавали!

Всякие рубашки, брюки, галстуки, ботинки, шапки, платки.

Целый угол базарной площади занимала всевозможная мебель: шкафы, крашеные табуретки, тумбочки, подставки, этажерки, зеркала.

Продавали фикусы в кадках, герань, какие-то еще комнатные цветы в глиняных горшках. Ни такой мебели, ни таких цветов Витя никогда не видел в квартирах своих знакомых.

«Да кто же все это покупает?» — думал он.

— Смотри, цыганки! — сказал Репа. И правда! Три цыганки, молодые, в длинных пестрых юбках обступили растерянного парня и что-то доказывали ему.

— Пойдем, послушаем! — предложил Витя. Они протолкались к цыганкам.

— Позолоти ручку, молодой-красивый! — говорила одна из них, с быстрыми черными глазами и золотым браслетом на смуглой руке. — Всю судьбу определю, путь свой знать будешь, легче проживешь.

Неожиданно в толпе появился милиционер, и цыганки исчезли — будто их вовсе не было.

— Как в кино, — сказал Витя.

— В кино придумывают, — сказал Репа, — а тут, сам видишь. — И вздохнул: — Нет Гвоздя. Или не пришел? Может, замели?

Витя ничего не понял, но спросить не решился.

— Десять копеек — и вся судьба известна! Десять копеек — и предсказание без ошибки! — выкрикивал кто-то рядом.

Витя оглянулся — сквозь толпу медленно шел старик в ватнике — это летом-то! Через плечо у него был перекинут ремень от деревянного ящика. В ящике были полочки с белыми фантиками, а на перекладине сидела сонная морская свинка.

— Десять копеек за предсказание!

Женщина с пацаном, у которого было надутое, обиженное лицо, — наверное, ему надоело таскаться по базару — дала старику монетку, старик сунул монетку под нос морской свинке, та понюхала монетку, оживилась, задергала носом и, подумав, вытащила зубами фантик. Старик отдал фантик женщине.

— Десять копеек — и вся судьба известна!

— Давай погадаем! — предложил Витя. Репа пожал плечами.

Витя выбрал из горсти мелочи десять копеек. Понюхав монетку, морская свинка вытащила фантик.

— Прими, молодой человек, — сказал старик, и Вите показалось, что его глаза под кустистыми бровями насмешливо блеснули.

Мальчики отошли к зеленой будке, в которой продавали газированную воду, развернули фантик и стали читать. На замызганном листке фиолетовыми чернилами было написано: «Ждет тебя счастье в преклонных годах; дом — полная чаша и верный друг до гробовой доски. Опасайся быстрых друзей, зеленого змия и промолчи там, где враг твой рассыпает слова бисером. Не носи наряда синего цвета — в нем твоя погибель».

— Что за быстрые друзья такие? — удивился Витя.

— Брехня, — безразлично сказал Репа. — Плакали десять копеечек. Пошли!

…Продавали самовары самых разных размеров, деревянные ложки, раскрашенные ярко-ярко («И кому они нужны?» — подумал Витя), серые ворохи шерсти, дубленые кожи, кучи немыслимого тряпья, всякие свистульки, чертики, которые, если в них дуть, кричат «Уди! Уди!»

В одном углу, под старой липой, мальчишки и старики продавали голубей в клетках, всевозможных певчих птиц; и стоял тут птичий гам — ворковали голуби, пели на все лады канарейки; в одной высокой клетке висел вниз головой зеленый попугай с красной головкой и говорил очень сердито:

— Мда-а…

Один дед продавал маленьких кроликов. Они сидели в корзине, свернувшись клубками, и вздрагивали длинными ушами. Еще продавали щенят разных пород — и бестолковых дворняг, которые, ни на кого не обращая внимания, играли между собой, и строгих овчарок, и даже двух маленьких бульдогов, очень грустных и молчаливых.

Вите не хотелось уходить из-под старой липы — он любил животных.

И как раз Репа возбужденно шепнул ему на ухо:

— Вот он, Гвоздь!

У забора стояли два парня и о чем-то весело разговаривали. Один был толстяк и уже почти лысый, старые брюки съехали с живота, зеленый пиджак был расстегнут и под ним не оказалось рубашки, а сразу розовая грязная майка; он скалил редкие зубы и слегка подергивался.

«Чудной», — подумал Витя.

Второй парень и правда походил на гвоздь: высокий, щуплый, в темном костюме, который сидел на нем неуклюже, и вообще в парне было что-то негородское, угловатое; а лицо у него немного сплюснутое, и глаза были очень широко расставлены; нижняя губа чуть отвисала. Сходство с гвоздем усиливала плоская кепка с коротким козырьком — как шляпка. Ударь по ней, например, молотом, — и парень вобьется в землю.

— Идем, — сказал Репа.

Они приблизились к парням, тоже встали у забора и Репа бросил:

— Привет!

— Привет, — безразлично сказал Гвоздь и быстро взглянул на Витю. Витя перехватил его взгляд и увидел, что глаза у Гвоздя какие-то жутко пустые и цепкие. — Что за хлопец? — спросил он.

— Витька, кореш мой, — сказал Репа. — Свой в доску.

— В городе Николаеве фарфоровый завод, — неожиданно запел толстяк и доброжелательно покосился на Витю. Голос у него был густой и хриплый.

— Видный оголец, — сказал Гвоздь.

— Я ж говорю — свой парень. — Репа разглядывал гудящую толпу.

Разговор происходил странно: все стояли у забора, не смотрели друг на друга, а созерцали толпу и лениво перебрасывались словами.

— Под твою ответственность, — процедил Гвоздь. — Сегодня плавки нейлоновые, бразильские, и чулки-эластик, франсе. Понял?

— Понял, — сказал Репа.

— Действуйте, — Гвоздь щелкнул портсигаром, и Витя увидел, что у него очень большие руки с короткими пальцами. Толстяк пропел:

— В городе Николаеве девчоночка живе-ет!.. Мальчики затерялись в толпе и, когда забор остался далеко, Репа спросил:

— Все засек?

— Ничего не засек, — признался Витя.

— Слушай. Будем искать покупателей. Я беру на себя чулки, а ты плавки.

— Это как? — разинул рот Витя.

— Ты что, вчера родился? Будешь предлагать плавки. Как кто клюнет, веди к Гвоздю. Дальше — не твое дело.

— А почему он сам не продает?

— Чудак! Он же король черного рынка! Его все оперы знают. Только и ждут, чтобы замести.

— Почему… замести?

— Надоел ты мне, — рассердился Репа. — За спекуляцию у нас не милуют.

— Репа, а этот второй, кто он?

— Пузырь! Тоже деятель — лучше не оглядывайся. Вите стало жутковато.

— Репа, я не умею предлагать плавки.

— Чего тут уметь! Выбирай молодых ребят, кто пофасонистей, и предлагай. Только осторожно. Вот, смотри!

Репа подошел к парню в узких, книзу расширенных брюках и спросил тихо:

— Слышь, плавки нужны? Нейлоновые, из Бразилии.

— Где? — шепотом спросил парень и оживился.

— Пошли.

Они привели парня к забору, где по-прежнему стояли Гвоздь и Пузырь и весело беседовали.

— Плавки, — безразлично сказал Репа. Гвоздь взглянул на парня, Пузырь тоже взглянул и кивнул Гвоздю.

— Прогуляемся, — сказал Пузырь и куда-то пошел вразвалочку, напевая: — В городе Николаеве фарфоровый завод…

Парень суетливо семенил за ним. Гвоздь подмигнул мальчикам пустым глазом.

— Засек? — спросил Репа.

— Засек, — сказал Витя.

— Теперь разойдемся. Ты ищи своих клиентов, я — своих.

Репа исчез в толпе.

«Вот он, бизнес», — с холодком в груди подумал Витя. И новое, неведомое раньше, острое чувство запретного и нарушаемого охватило его. Это чувство будоражило, подталкивало, превратило Витю Сметанина в быстрого, юркого, осторожного, и он думал, испытывая нервную дрожь:

«Как здорово! Как интересно!»

— Слышь, — сказал он парню в прозрачной рубашке, так, что была видна волосатая грудь. — Плавки нужны? Из Бразилии, нейл…

— Топай дальше, — парень отвернулся. Но следующий клиент клюнул:

— Покажи! — сказал молодой мужчина с усиками. Витя привел усача к забору.

А потом клиенты стали клевать один за другим. Бизнес оказалось делать легко и даже, пожалуй, увлекательно.

— Плавки нужны? Нейлоновые, бразильские. — Витя уже понимал, на ходу чуял, кому предлагать товар.

Он видел несколько раз, как Репа приводил к забору девушек, и Пузырь удалялся с ними, мурлыча себе под нос:

— Чулочки — люкс, франсе. Прямо с Елисеевских Полей. Останетесь довольны.

Барахолка постепенно начала пустеть. Все четверо собрались у забора.

— Финиш, — сказал Пузырь, безразлично поглядывая на уже редкую толпу. — Огольцы трудились на славу. До среды, Репа.

— Приходите вместе, — Гвоздь опять подмигнул Вите пустым глазом.

Потом Гвоздь стал смотреть на небо, в котором собирались, громоздились тучи. И Витя очень удивился: лицо Гвоздя стало совсем другим. Вроде, подобрело, не было таким напряженным и резким, и в глазах была теперь не пустота, а, похоже, задумчивость. И даже печаль.

— Дождь будет, — сказал Гвоздь. — Теплый, грибной. После такого дождя боровики первые пойдут. Не долгие, дней на пять. И все. Потом жди их в августе. — Он вздохнул, посмотрел на Витю, и опять лицо его стало хмурым, глаза наполнились пустотой. Странной такой пустотой, будто бы стеклянной.

«Чудной», — опять подумал Витя.

— Корешочки! — поманил мальчиков Пузырь и пошел вперед приплясывающей походкой. — В городе Николаеве фарфоровый завод…

В грязном углу за какой-то будкой Пузырь вручил Вите и Репе по пятерке.

— Гуляйте, корешочки. — Он потрепал Репу по подбородку. — Мамочке привет. Адью! — И ушел.

Непонятно! Это же потрясающе! Заработать пять рублей, считайте, за так, за здорово живешь! Никогда у Вити Сметанина не было сразу столько денег. Можно пятьдесят раз сходить в кино. Можно купить тридцать порций мороженого! И вообще — это же целое состояние.

— В следующую среду опять придем? — спросил Витя. Он взглянул на Репу и очень удивился: лицо у Репы было расстроенное.

— Посмотрим, — сердито сказал Репа. — Айда закусим. Здесь рядом забегаловка дешевая.

Забегаловка почему-то называлась «Чайная». Чая в меню не было вовсе, зато продавали пиво, и у буфетной стойки толпились мужчины.

— Тебе стакан или кружку? — спросил Репа.

— Чего? — робко спросил Витя.

— Известно чего — пива.

— Пива?.. Тогда стакан.

А что, в самом деле? Честно заработали. Почему бы не выпить пива? Пиво — это — вы же не будете спорить — не водка, правда? И даже не вино.

Но все равно Витя воровато огляделся. Никто на них не обращал внимания.

Репа ушел к стойке и скоро вернулся с подносом, на котором стояло пиво в кружке и в стакане с белыми пенными шапками, сосиски с капустой в алюминиевых тарелках и черный хлеб.

Репа все быстро поставил на стол. Получалось у него легко, непринужденно. Он ни капельки не стеснялся, и Витя завидовал ему.

— Рубай, — сказал Репа. — С тебя девяносто две копейки.

— Ага. Я сейчас…

— Да не суетись. Потом отдашь.

Никогда не было так вкусно, и даже пиво не казалось горьким.

Чайная возбужденно шумела голосами, звоном посуды; везде беседовали мужчины, обсуждали свои дела. Репа и Витя тоже беседовали.

— Как раз в рубль уложился, — сказал Репа. — Больше нельзя тратить ни копейки.

— Почему? — удивился Витя.

Репа внимательно посмотрел на Витю; его веснушчатое лицо было серьезно и задумчиво.

— Ладно, скажу. Как другу. Только, если трепанешь…

— Репа, да ты что!

— Понимаешь, матери на платье откладываю. Хочу подарок сделать. Дарят ей всякие… А я — сын родной, — Витя увидел, что глаза Репы стали очень взрослыми.

— А она знает? — спросил Витя.

— Что ты! Секрет. Сюрприз будет. У нее в июне день рождения. Думаешь, я с этими бандюгами связался бы?

— Они бандиты? — прошептал Витя и огляделся по сторонам.

— Натуральные, — безразлично сказал Репа. — Гвоздь за хулиганство, вроде, сидел. А Пузырь… Он у них главный.

— Репа! Зачем же ты с ними?

— Заскулил, — перебил Репа. — Не нравится — катись. Ну, не маменькин ты сынок, да?

Витя промолчал, и темная обида стала заполнять его.

— Ты ничего не понимаешь! А я хотел… — Витин голос стал тонким и очень не понравился ему. — Хорошо, Репа, я ничего… Знаешь, возьми мои деньги. Мне ведь не очень нужно.

И Репа сказал просто:

— Спасибо, я возьму.

Между тем круглые часы, которые висят над дверью, показывали десять минут четвертого.

— Репа! — ахнул Витя. — У меня же еще столько дел! И подарок Зое…

— И у меня тоже дел хватает, — сказал Репа. — Поехали.

Витя встал и почувствовал, что у него немного кружится голова.

«Вот чудеса!»