А дома были гости.
Витя это понял в передней. Висели плащи, пахло табаком, крутился возбужденный Альт — он любил гостей и всякие перемены в своей жизни. Выбежала мама в прозрачном целлофановом переднике, быстро затараторила:
— Скорее умойся, причешись и к столу. К папе пришли друзья.
— Я на подарок Зое истратил все деньги, — выпалил Витя.
— Ладно, ладно, — рассеянно сказала мама. — Как бы пельмени не разварились. — И побежала в кухню. — Надень белую рубашку.
Витина мама тоже любит гостей. А вообще больше всего на свете она любит свой дом, любит, чтобы в комнатах было чисто и красиво. Заниматься хозяйством — ее страсть. Прибежала с работы — она библиотекарь во Дворце культуры металлургов — и уже чистит, моет, скребет, и все начинает сверкать, все становится праздничным.
Еще она очень старается, чтобы «ее мужчины» были всегда аккуратно и чисто одеты, а папу ругает за рассеянность.
— Петр, ты опять вырядился в старые брюки?
— Петр! Разве можно целую неделю носить одну рубашку?
Между прочим, Витин папа старше мамы на одиннадцать лет.
Еще мама со страшной силой следит за собой: по утрам делает зарядку, дышит по какой-то там системе, — заглотнул воздух, и держи его в легких, пока в глазах не позеленеет; долго сидит за своим туалетным столиком, на котором набор всевозможных пузырьков и тюбиков, задумчиво смотрится в зеркало — примазывает, пришлепывает. Зато выходит на улицу подтянутая, стройная. В таких случаях Витя просто гордится своей мамой.
В большой комнате, где собираются обычно гости, было накурено, душно. Но мужчины не замечали этого. За столом сидели папа и его фронтовые друзья дядя Женя и дядя Саша. Они уже выпили и были очень взволнованы.
Когда Витя входил, папа размахивал руками:
— А Пашка-то, Пашка!.. В последний день войны. На этой проклятой Александерплац. Закрою глаза и вижу: бежит впереди Пашка и вдруг как на веревку налетел. Перегнуло. Эх…
— А Тарас Грач? — спросил дядя Женя и потер большой рукой лысый лоб.
— Здравствуйте, — робко сказал Витя.
— А, сын! — обрадовался папа. — Иди, иди сюда. — Он обнял Витю за плечи, прижал к себе. — Вот они, нет… Они не узнают окопы в восемнадцать. Не должны узнать…
— Не должны, не должны, Петр! — горячо заговорил дядя Саша и потянулся левой рукой к хлебнице. Правой у него нет — пустой рукав засунут в карман пиджака.
— У них будет другая жизнь, — опять заговорил Витин папа. — Не уйдут зря годы. Вот я… В тридцать три только Лиду встретил. Лидочка, ты скоро? — крикнул он.
— Сейчас, сейчас, — отозвалась мама из кухни.
— Ну что, хлопцы? За тех, кто не вернулся? — сказал дядя Женя.
— Они всегда с нами. — Дядя Саша нагнулся над тарелкой. Мужчины выпили. Папа сказал:
— Ты поешь, Витя.
— Да я только из гостей.
— Ах, да. День рождения у Зои. И как повеселились?
— Здорово.
— Здорово… — Папа задумался. — Тогда просто посиди с нами.
Мужчины опять стали вспоминать войну и своих боевых друзей. Витя слушал и смотрел на отца.
«Он ведь уже старый! — неожиданно подумал он. — Морщины у глаз, лысина, волосы с сединой. И очень сутулится».
Витин отец работает конструктором на радиозаводе. В его маленькой комнате большой шкаф забит книгами по радиотехнике, телевидению, и вообще папа очень любит свои чертежи, считается лучшим специалистом на заводе, и фотография его висит на Доске почета. Он не успевает все делать в своем конструкторском бюро и приносит работу домой — сидит до поздней ночи.
Пришла мама с большой тарелкой дымящихся пельменей.
— Солдаты! — весело сказала она. — Сибирская закуска.
Мама была рада гостям, рада тому, что удались пельмени и тому, что вот за столом сидит ее сын, совсем уже взрослый человек. Посмотрите, какой он славный, симпатичный и очень похож на отца, правда? Такой же нос, лоб, только глаза мамины.
Все оживились, стали есть пельмени; дядя Женя, поглаживая лоб рукой, сказал:
— Не хозяйка у тебя, Петр, а клад. Лидочка, возьми мою Клавдию на выучку.
Все засмеялись.
— Да, сынуля! — торжественно сказал папа. — У нас новость: отдыхать мы едем в деревню.
— И деревня называется Жемчужина! — вставил папа.
— Хорошо, — задумчиво сказал дядя Женя. — Будете на пруду карасей ловить. Или — только зорька брызнет — по грибы. Моих все в Крымы да на Кавказы тянет.
— А далеко эта Жемчужина? — спросил Витя, чувствуя разочарование. И непонятно, — в чем.
— На электричке — пятьдесят километров, — начал объяснять папа. — Дальше до райцентра Дедлово автобусом, километров десять. А там, Витек, лошадка. А места! Ахнешь. У реки прозвище — Птаха. И с квартирой договорились. Знакомый там у меня.
Холостой дядя Саша заскучал, выпил в одиночестве и предложил:
— Ребята, споем, а? Нашу.
Посуровели лица мужчин. И они запели негромко, но согласно:
Мама, сделавшись задумчивой и грустной, тоже запела — ее голос влился в мужские голоса:
Витя хорошо знал эту песню. Ее всегда пели фронтовые друзья отца, когда собирались вместе. И ему почему-то представлялось шоссе, которое проходило через лес, где в прошлом году был их пионерский лагерь, по мокрому от дождя асфальту ехали крытые машины, а в них были молодые солдаты — лиц не видно, потому что быстро проносились машины. Вообще все странно: в песне поется про пыль да туман, а Вите представляется мокрое от дождя шоссе, низкое небо, и брезент на машинах, прогнувшийся под тяжестью воды.
А войну, которая была очень давно, когда Вити еще не было на свете, ему представить трудно. Вернее, не так. Войну вообразить можно — ведь столько фильмов о ней видел Витя. Но вот представить папу солдатом — что он стреляет, бежит в атаку — Витя не может.
тихо, осторожно пели в комнате.
И Витя увидел огромную степь, и солнце висит оранжевым шаром над ее краем, и солдат Пашка, чем-то похожий на былинного богатыря, только с крыльями за спиной, падает в пыльный бурьян, убитый врагом.
Вите очень захотелось побыть одному.
— Я пойду, ладно? — сказал он. — Спокойной ночи.