Глава 17

«Сделка века»

Берлин, 3 октября 1918 года

С утра столице моросило, был туман. Фешенебельная Унтер-ден-Линден, центральная улица Берлина, не гасила фонари до одиннадцати часов пополудни. В двух кварталах от Бранденбургских ворот, на углу, собралась порядочная толпа: корреспонденты газет, фоторепортеры, люди в штатском с безразличными, даже вроде бы скучающими лицами, зеваки. Витрины ювелирного магазина «Арон Нейгольберг и Ко» были ярко освещены: сияли золотом и драгоценными камнями женские украшения; привлекали глаз колье, браслеты, броши; под светом ярких электрических ламп демонстрировали совершенство форм сервизы, блюда из серебра, подсвечники; переливались множеством граней алмазы; нарисовала причудливую фигуру нитка крупного жемчуга.

Возле тяжелых наружных дверей на двух полицейских напирала толпа журналистов, норовя проникнуть внутрь магазина. У вторых, внутренних, дверей стоял пожилой портье, молчаливый, вышколенный. Он казался абсолютно невозмутимым. А в самом торговом зале в этот час находилось четыре человека (продавщицы были отпущены): хозяин магазина Арон Нейгольберг, высокий представительный старик на плохо гнущихся ногах, седой, с пейсами; бухгалтер за конторкой, человек лет пятидесяти, с печальным сосредоточенным лицом; секретарша Нейгольберга Линда, молодая женщина лет двадцати шести, блондинка с ярко накрашенными губами бантиком, высокая, худая, нервная; наконец, господин Носке, представитель немецкого Национального банка, юркий лысеющий коротышка с порядочным животиком и проворными руками.

Арон Нейгольберг неторопливо прохаживался по залу, опустив голову. Возможно, его взор проникал через пол, где в чугунном сейфе…

– Приехал, – тихо сообщила Линда, и на ее щеках выступили красные пятна – будто маки расцвели.

Все повернули голову к витрине. Через чисто вымытые стекла было видно, как у дверей магазина остановилась черная легковая машина. Выскочил шофер, с подобострастием распахнул дверцу. Засуетились журналисты, фоторепортеры, коротко заполыхали магниевые вспышки. К дверям неторопливо направлялся Никита Никитович Толмачев, в парадной фрачной паре, элегантную черноту которой подчеркивали белые перчатки, в лакированных ботинках. Если бы сейчас рядом был настоящий граф Алексей Григорьевич Оболин! Сходство Толмачева с ним оказалось бы просто разительным. Только у Никиты Никитовича черты лица были крупнее, резче. Лжеграфа сопровождал переводчик, повадками и крепкой боксерской фигурой больше похожий на телохранителя. Навстречу Никите Никитовичу с протянутой рукой уже шел Арон Нейгольберг, сдержанно-вежливо улыбаясь:

– Здрашствуйте, граф! Вы точны, в Германии точность ценят.

Переводчик перевел, и дальше разговор шел через него, хотя в первую встречу с ювелиром Толмачев обходился без перевода – он понимал немецкий. Но сегодня нельзя упустить ни единого слова. Толмачев снял белые перчатки, рукопожатие его было энергичным и сильным. Арон Нейгольберг еле заметно поморщился.

– Все готово для оформления купчей? – спокойно, но жестко спросил Никита Никитович. – Извините, господа, спешу. Итак, господин Нейгольберг, какую окончательную сумму вы предлагаете? Вчера мы определили цену сервиза по весу золота.

– Да, да! – заспешил хозяин магазина. – Простите, я не познакомил вас: господин Носке, представитель Национального банка. Он и будет оформлять купчую… Если, конечно, сделка состоится. Ваш вопрос больше к нему.

– Что сказать, господин Оболин… – Толстяк-коротышка Носке, похоже, волновался чрезвычайно: бисеринки пота выступили на лбу, он все время потирал руки. – Вы сами отказались от экспертизы специалистов, которая займет дней десять. Пока соберем компетентных людей, договоримся…

– Да, я тороплюсь, – подтвердил Толмачев.

– Так вот… – продолжал господин Носке. – Сервиз «Золотая братина», как вам, естественно, известно, не только золото, но и произведение искусства. Мои познания в этой области невелики. Словом, к сервизу надо подходить как к музейному экспонату редчайшей ценности. Я проконсультировал господина Нейгольберга. Думаю… И господин Нейгольберг согласился… Сумму, которую вы вчера определили по сегодняшней стоимости золота высшей пробы, следует удвоить…

– Ваше сиятельство! – Хозяин магазина старался говорить спокойно, но это не очень получалось: голос Нейгольберга дрожал. – Говорю вам совершенно искренне: чтобы собрать эту сумму, я привел в движение все свои капиталы, пришлось даже прибегнуть к займу…

Лжеграф молчал.

– Ваше право, господин Оболин, – продолжал Арон Нейгольберг, – поискать другого покупателя. Но смею вас заверить: ни в Берлине, ни во всей Германии покупателя лучше меня сегодня вы не найдете. Такова конъюнктура на рынке изделий из золота. Разве что отыщется кто за океаном, в Северо-Американских Штатах. – Никита Никитович Толмачев нетерпеливо поморщился. – Или продавать в розницу. Но это… Выигрыш, могу вас заверить, сомнительный. И потребуется много времени.

– Я согласен, – перебил Толмачев. – Итак, окончательная сумма получается…

– Тридцать пять миллионов марок, – быстро подсказал Носке.

– Что же, – сказал Толмачев, и речь его ускорилась, переводчик еле поспевал, – давайте оформлять сделку. – Из портфеля, который был у него в руках, Никита Никитович достал печать и кожаную папку. – Вот наша фамильная печать, вот документы на «Золотую братину», о которых мы говорили вчера.

– Господин Носке, займитесь, пожалуйста, – никак не мог подавить нетерпение в своем голосе Арон Нейгольберг.

Представитель немецкого Национального банка, взяв фамильную печать графов Оболиных и папку, подошел к конторке, где бухгалтер уже приготовил два экземпляра незаполненной купчей. Господин Носке погрузился в изучение документов. Толмачев спросил:

– Господин Нейгольберг, скажите: то, что сведения о нашей сделке просочились в газеты… это вы?

– Ни в коем случае! – замахал руками хозяин ювелирного магазина. – Журналисты проникнут куда угодно, у них нюх.

– Я подумал… – Никита Никитович скупо улыбнулся. – Меня этими публикациями торопят…

– Мне незачем вас торопить. – Лицо Нейгольберга порозовело. – Я никуда не спешу. И конкурентов в этой сделке у меня нет.

К ним подошел Носке с двумя листами в руке.

– Итак, господа, – торжественно произнес он, – я проставил сумму тридцать пять миллионов марок. В двух экземплярах – один для вас, – он повернулся к Толмачеву, – другой для господина Нейгольберга. Распишитесь здесь и здесь.

Прочитав купчую, оба экземпляра, Толмачев старательно расписался, предельно сосредоточившись.

– И вы, господин Нейгольберг, – бесстрастно предложил Носке.

Хозяин магазина дважды расписался. На двух купчих поставлено было по две печати – графская и магазина «Арон Нейгольберг и Ко».

– Поздравляю, господа! – объявил коротышка Носке.

– Ваше сиятельство! – Арон Нейгольберг уже полностью овладел собой. – Вы изъявили желание получить наличными. Все сделано. Генрих!

Бухгалтер с трудом вынес из-за прилавка два кожаных чемодана. Хозяин магазина открыл оба: в них плотно, до самого верха, были уложены пачки новеньких ассигнаций.

– Считайте, господин Оболин.

Лжеграф пододвинул к себе стул, прочно сел.

Все, кто был в зале, смотрели то на раскрытые чемоданы, то на Толмачева. И лица – все лица! – были безумны, искажены дьявольским вдохновением, их словно озарил адов пламень.