С тех пор как Герман Кольцов сумел кое-кого из своих однополчан перетянуть из Владивостока в Москву, дела у него стали продвигаться куда быстрее и успешнее. Задержание особо опасных преступников, ликвидация террористических группировок, освобождение заложников в тюрьмах или присутственных местах доверялось специальному подразделению Кольцова, состоящему из четырнадцати человек. И все четырнадцать — свои, ни одного чужака. Самурай к этому времени уже имел звание капитана, и под его началом ходили три офицера, три лейтенантика, — тоже из своих, владивостокских. Вот эта-то однородность, жесткое единоначалие, беспрекословное подчинение вожаку, то есть капитану Кольцову, стали давать реально ощутимые результаты.

Однажды старые владивостокские кореша, еще толком не освоившиеся в Москве, попали в ночную смену. Дежурство выпало относительно спокойное -надо отдать должное, по пустякам их старались не дергать, хотя случалось всякое. В четвертом часу ночи, когда, как правило, совершаются самые серьезные и дерзкие преступления, команда, в полной боевой готовности, резалась в карты на деньги. Правда, ставки Самураем были строго ограничены, ибо он-то хорошо знал, что такое карточная игра и карточный долг. Вдруг в дежурке одновременно раздались сигнал тревоги и телефонный звонок. Сигнал означал — всех к машине, а телефонный звонок предназначался Кольцову -перед ним кратко ставили задачу и давали ин-формацию, если таковая была на данный момент. На сей раз дело предстояло не из легких. Десять минут назад в МВД поступила анонимная информация: на улице Опорина некий бандит из Новокузнецка по фамилии Шкабара два часа назад убил двоих телохранителей своего ближайшего подручного Гнездича. Самого же Гнездича он тоже устранил — тремя днями раньше в Крылатском. Через несколько часов Шкабара должен отправиться в международный аэропорт Шереметьево-2, у него на руках билет в Австрию, в Вену, на первый утренний рейс.

Проверить информацию, как обычно принято, не было ни времени, ни необходимости: бригада из Новокузнецка была на крючке в МВД и милиция шла буквально по пятам бандитов. Но те, видимо, имели своих людей в органах, и всякий раз им удавалось улизнуть в самый последний момент. Много чего интересного, оказалось, известно и про самого Шкабару: что он бывший спецназовец, ростом под два метра, мастер спорта и обладатель черного пояса по восточным единоборствам. Человек решительный, смелый, непредсказуемый, невероятно жестокий, и три убийства за три дня убедительно подтверждали опасный характер вожака банды. Было ясно, что билет на самолет, до отлета которого оставалось несколько часов, подвигнет его к самым решительным действиям. Пан или пропал — таков девиз крутых людей. Поэтому инструктаж по рации требовал самого серьезного отношения к операции. В машине вся группа Кольцова, слышавшая эти переговоры, тщательно подгоняла бронежилеты и каски, осматривала оружие.

Дом на Опорина, где затаился скорее всего ничего не подозревающий Шкабара, оказался кирпичной пятиэтажкой, построенной по особым проектам для "новых русских". Самурай, который отвечал за операцию, был уверен, что главаря ментам сдал кто-то из своих или тот, кому он был не по зубам, но стоял у него поперек дороги. Такое в их практике случалось сплошь и рядом, более тонкие мотивы в подобных ситуациях, как правило, исключались. Очевидно, Шкабара не догадывается, что ему сели на хвост, в этом Самурай тоже был уверен, иначе он не возвратился бы домой, а пересидел где-нибудь в казино, откуда прямиком рванул бы в аэропорт — и в Австрию. Однако, если Шкабара не ведал о том, что его попытаются арестовать нынешней ночью или уничтожить, это вовсе не означало, что бандит безмятежно спит и видит волшебные сны из счастливых отроческих лет. Самурай по собственному опыту знал, что люди, ставшие на "тропу войны" и избравшие ремеслом жизни разбой, всегда начеку. Настороженность, готовность ежеминутно дать отпор становится главной чертой характера, этому инстинкту подчинен весь образ их жизни. Ни поесть, ни поспать, ни помиловаться с любимой, ни отдохнуть на природе спокойно им не дано уже до самого смертного часа. Такова плата за страх, который они вселяют в окружающих.

На улицу Опорина по ночному городу добрались быстро. Дом не подавал признаков жизни: ни на фасаде, ни в окнах, выходящих во двор, не горел свет. И глядя на солидный, из красного испанского кирпича особняк с новомодным пентхаусом на крыше, трудно было представить, что всего несколько часов назад в четырехкомнатной квартире на третьем этаже двое молодых людей распрощались с жизнью. Кстати, в подтверждение анонимного звонка шестисотый "мерседес", принадлежавший Гнездичу, на котором и приехали его телохранители, чтобы поквитаться за жизнь своего шефа, все еще стоял у подъезда. Самурай с одним из лейтенантиков быстренько обошли здание, но ничего подозрительного вокруг не обнаружили. Внимательно оглядывая элитный дом, балконы, оконные проемы, Кольцов вдруг подумал, что на помощь жильцов в роскошных квартирах ему рассчитывать не приходится. Это тебе не заводской район, где до сих пор двери открывают без страха и милиции всегда содействие окажут. Там бы сейчас Кольцов поднялся на четвертый этаж, объяснил хозяевам ситуацию и из окна их спальни или зала спустился бы к Шкабаре в "гости". Но чего нет, того нет, а брать бандита приказано в любом случае — живым или мертвым. Шансов остаться в живых у Шкабары все же меньше, потому что в команде Кольцова существовал неписаный закон: головой зря не рисковать, и каждый выстрел при захвате делался только на поражение. Гера-то знал, что, с другой стороны, у братвы установка еще более определенная, без соплей и сантиментов, — вали мента при любых обстоятельствах, по поводу и без повода. По рассказам бывалых людей из угрозыска Кольцов знал — сохранишь бандиту жизнь, он обязательно при случае вырежет твою семью или убьет тебя самого, на худой конец, завалит коллегу. Не один раз они с ребятами обсуждали эту тему; вот бы нашим гуманистам американские порядки завести один к одному — сделал при простом задержании опасное движение — получи пулю в лоб, без всяких нотаций и предупредительных выстрелов в воздух. Наш же бедный милиционер всю жизнь между молотом и наковальней: или от бандита ждет пулю, и уж без всякого предупредительного выстрела, или удара ножом в спину в темном подъезде, или тюрьму — от кабинетных прокуроров, с особым усердием расследующих каждый милицейский выстрел. Милиционера засадить куда легче, чем бандита, за него взяток судьям и прокурорам не несут.

Пока Кольцов обходил дом, вынашивая конкретный план захвата Шкабары, в крайнем подъезде ребята ловко и бесшумно открыли входную дверь холла, где днем в специально оборудованной будке сидел вооруженный охранник, которого язык не поворачивался назвать консьержем. Они даже успели подняться на крышу. Дом с пентхаусом был первым в их практике, и кто-то отметил, что это усложнит задачу.

Поэтому, вернувшись к своей неприметной машине с бронированными стеклами, стоявшей в глубокой тени соседнего высотного здания, Герман кратко посовещался с друзьями. У них существовал негласный закон — перед захватом или штурмом каждый имел право голоса, мог высказать свои предложения, хотя последнее слово и решение оставалось за Кольцовым. Утвердилось в команде и еще одно правило, о котором не знало ни начальство, ни коллеги из других групп захвата. Это правило сложилось давно, еще во Владивостоке, и касалось самого дорогого для каждого — жизни. Всегда в ходе обезвреживания преступника возникала ситуация, когда кто-то был вынужден рисковать больше других, проще сказать, вызывал огонь на себя. Все они были профессионалами, асами своего дела и знали, во что оценивается шаг каждого из них. Чтобы в группе царила искренность и чтобы никто не прятался за спины товарищей, еще там, во Владивостоке, они раз и навсегда решили в особо опасных случаях тянуть жребий: кому врываться с крыши в квартиру террориста, или штурмовать дверь бандита в первом эшелоне, или идти без оружия на переговоры с преступником, если возникнет надобность. И здесь Кольцов ни как капитан, ни как пахан не мог приказать: ты пойдешь стучать в дверь к Шкабаре, а ты ворвешься в квартиру через окно. Команды возникали уже в ходе операции, и они всегда выполнялись не задумываясь, на автопилоте, ибо каждый знал -промедление смерти подобно.

Надо было спешить, пока в соседних окнах не начали зажигаться огни -Москва все-таки просыпается с петухами.

Машина Гнездича у подъезда и подсказала ход операции. Решили позвонить в дверь и спросить Шкабару, не его ли вишневый шестисотый "мерседес" стоит внизу? Мол, только что автомобиль пытались угнать, но наша патрульно-постовая служба спугнула угонщиков. Спуститесь, мол, вниз, чтобы закрыть машину и посмотреть, не унесли ли что из салона. А в момент звонка три человека из группы уже будут на крыше пентхауса, в том числе и сам Самурай, который всегда тянул жребий первым. При удаче, на которую, правда, мало кто из нападавших рассчитывал, Шкабара мог быть задержан без единого выстрела. Но если из квартиры в ответ на ночной звонок последует автоматная очередь, как бывает чаще всего, в тот же момент спецназовцы мгновенно спустятся на альпинистских веревках с крыши и ворвутся в квартиру через три окна, которые выходят во двор элитного дома, и зайдут в спину отбивающемуся у входной двери пахану. На огонь из квартиры ответят сразу и омоновцы, пытающиеся хитростью выманить Шкабару из его логова. Они должны взорвать устройство направленного действия — по этой части у них в группе имелся "ювелир", раскореженная бронированная дверь рухнет внутрь квартиры, и в этот же момент спецназовцы обрушат на негостеприимного Шкабару шквальный огонь из своих укороченных автоматов. В таком ураганном огне Шкабара вряд ли уцелеет.

В последний раз уточнили детали операции, отладили связь, проверили оружие, амуницию и, не забыв помянуть Бога, решительно двинулись к исходным позициям. Первым шел на крышу пентхауса сам командир группы захвата Герман Кольцов. Когда по рации раздался условный сигнал, означавший, что тройка Самурая уже на стартовой позиции, вперед двинулись минер, которому предстояло в считанные минуты приладить взрывное устройство к же-лезному косяку двери из особо прочной стали, и за ним — два парня, кому сегодня выпал самый опасный жребий: им придется стоять, не выдавая волнения, под дверью Шкабары, зная, что оттуда в любой момент может полоснуть автоматная очередь.

Квартира Шкабары находилась на третьем этаже, справа от двух роскошных скоростных и бесшумных лифтов известной финской фирмы "Коне", отделанных красным деревом. На площадку выходило три двери. Ни на одной из них не было привычного глазка, но две квартиры, кроме Шкабары, были оборудованы телеобзором, и не оставалось сомнения, что обе телекамеры работают. Отсутствие наружного наблюдения из квартиры матерого бандита поначалу смутило разведку, но времени на раздумье не было, и потому решили, что хозяин просто не успел им обзавестись: дом был заселен недавно, месяца два-три назад, не больше. Тут-то и крылась роковая ошибка группы захвата, но об этом одни узнают позже, а другие — уже никогда.

Шкабара не был так наивен, чтобы всякий раз выходить из квартиры на авось. Была, была у него телесистема обзора площадки, да еще какая! Не только своей двери, но и двух других площадок, над и под ним, как принято по всем охранным и разбойным правилам, и конечно, хорошо просматривались лестницы, соединяющие площадки трех этажей. Такая английская система круглосуточного наблюдения сама по себе стоила недешево, а ее устройство, монтаж и обслуживание — еще дороже. Но Шкабара высоко ценил собственную жизнь и на безопасность денег не жалел. Система, по договоренности с механиком лифтов, была секретно вмонтирована в верхней части кабины, и при желании Шкабара мог даже наблюдать за людьми в подъемнике.

В то время как внизу шла бесшумная подготовка к задержанию, Шкабара проснулся, и смутно возникшая тревога быстро вытряхнула его из состояния дремы. Как всегда, он спал в спортивном костюме. "Это моя пижама", -шутливо говорил он когда-то подельщику Гнездичу и своему бывшему патрону -Лабоцкому, которых ему пришлось убрать, чтобы единолично возглавлять банду, наводившую ужас на Москву. Чемодан у него был собран с вечера, документы и билет лежали на столе. Темно-серая в черную жирную полоску тройка от Кардена с белоснежной сорочкой висела в шкафу — в общем, готовность номер один. 2

Шкабара глянул на лежавшие рядом тяжелые золотые часы "Картье", время было раннее, и он мог поспать еще пару часов, но сон уже отлетел напрочь.

Он шкурой чувствовал опасность, интуиция выручала его десятки раз, он всегда избегал ловушек и капканов и ни разу не попал в засады, которые готовили ему частенько и весьма изощренно. И сейчас он, как хищник, напряг нюх, словно в самом воздухе учуял опасность, и, резко поднявшись с постели, отодвинул картину, за которой скрывался экран обзора помещений за пределами квартиры, внимательно осмотрел все три холла и лестничные пролеты — ни души, дом, как и положено, мирно спал. Хозяин вернул подмосковный пейзаж на место и направился в ванную, потому что решил ехать в аэропорт прямо сейчас, немедленно. Сегодня дежурила своя смена и можно оформиться на рейс заблаговременно, раньше других, а потом скоротать время в круглосуточном ресторане второго этажа. Там, уже пройдя таможенный и паспортный контроль, можно было выпить от души, ведь он собирался вывезти, не декларируя, триста восемьдесят тысяч долларов.

Не успел он почистить зубы, как раздался звонок в дверь. "Ну вот и пришли по мою грешную душу", — успел подумать Шкабара и вкрадчивыми шагами направился в прихожую. Вновь отодвинув картину, включил пульт обзора. У двери в полной боевой амуниции с приспущенным защитным забралом на каске, в бронежилетах и с автоматами наперевес стояли два спецназовца, а на лестнице, за лифтом, в ожидании команды на штурм, находилось еще с десяток бойцов, готовых рвануться в атаку.

"Нет, предчувствие меня никогда не обманывает", — почему-то с удовлетворением и даже с гордостью подумал Шкабара и направился в спальню, чтобы разбудить жену. Но та уже сидела на кровати, встревоженная, испуганная. Готовый к отъезду незакрытый чемодан стоял тут же в спальне.

Шкабара, вытряхнув из него два полиэтиленовых пакета с долларами и протянув их жене, сказал:

— Постарайся спрятать. — Потом вытянул из платяного шкафа хранившуюся среди белья невзрачную бухгалтерскую папку с бумагами и, тоже кинув жене на кровать, приказал: — А это береги пуще денег, тут документы на миллионы...

Велев ей запереть дверь и схорониться от пуль под тяжелой дубовой кроватью, он рывком обнял ее и поспешил в зал. Обдумывая на ходу, как же вырваться из очередного капкана, он подошел к входной двери и стал хитро греметь замками и задвижками, словно пытался открыть их одну за другой, тем самым притупляя бдительность стоящих по ту сторону омоновцев. Потом вдруг беспечным сонным голосом лениво спросил:

— Кто там? Кого принесло среди ночи?

Спецназовец за дверью вполне уверенно выдал заранее оговоренный текст.

— Спасибо, спасибо... — поблагодарил из-за двери Шкабара, — я сейчас оденусь и спущусь, а вы поспешите вниз, чтобы ее еще раз не угнали... Я отблагодарю вас...

Спецназовцы за дверью и те, что стояли на лестнице за лифтом, конечно, слышали разговор и, довольные, заулыбались. Казалось, на этот раз может обойтись без пальбы и без крови — "мерседес" послужил хорошей приманкой. Старший по операции на лестнице даже показал жестом стоящим у двери, мол, потопайте погромче, чтобы за дверью подумали, что вы пошли вниз.

— Ну, тогда мы спускаемся, ждем вас. Только побыстрее, у нас уже есть очередной вызов, ограбление магазина на соседней улице...

— Да я мигом, не голым же мне бежать. Подождите пять — семь минут. Я же сказал, отблагодарю, хорошо отблагодарю...

Услышав нарочито громкие шаги в ночном холле, Шкабара мрачно улыбнулся и кинулся к оружию и экипировке, которые всегда были под рукой. Единственно возможный вариант спасения в такой ситуации у него уже созрел. Ему ничего не стоило покинуть квартиру через окно, третий этаж — не тринадцатый, моток альпинистской веревки тоже всегда лежал рядом с оружием, но он сразу отмел этот план. Его приехали брать серьезные люди, с такой же спецназовской выучкой, как и у него, там лохов не бывает, это не менты, не та служба. Сейчас во дворе, глядя на его засветившиеся окна, гуляет самый счастливый человек, участвующий в сегодняшней операции, ему повезло, он обязательно останется жив, потому что страхует окна, и если надо — не промахнется. Впрочем, в него, двухметрового, и при желании промахнуться трудно, а в спецназе орлы иногда на спор стреляют, куда надо: в левый глаз или в правый, и, как правило, не проигрывают пари.

Шкабара уважал и себя, и, как ни странно, своих бывших коллег и сейчас надеялся только на удачу, на единственное преимущество: право первого выстрела, право принимать решение все же за ним, и на первом этапе он начисто переиграл их. Они ведь не догадываются, что он уже видел их почти всех и знает, зачем они приехали.

В какие-то рекордные секунды, которые бы обрадовали старшину-служаку, он облачился в точно такую же форму, что и нападавшие, не забыв и про бронежилет, и про каску. Все это входило в его план — прорваться неожиданно, дерзко сквозь строй атакующих. Если удастся вырваться из квартиры в дыму и пламени, в грохоте и пальбе — на мгновение его могут выпустить из виду, принять за своего из-за униформы. То же самое может случиться и на улице, если ему повезет до нее добраться. А окажись он во дворе, с машиной проблем не будет, взять хоть тот же самый "мерседес" Гнездича. Да и свой "вольво" тоже стоял за углом, на улице, а в машине, в тайнике, всегда припрятан комплект документов и пачка денег — жизнь джентльмена удачи многому учит, особенно страховка на всякий случай. Времени, что он выторговал у спецназовцев, хватало с лихвой. В минуты, когда нависала угроза над жизнью, он, Скорпион по гороскопу, мобилизовывался куда эффективнее, чем в спокойной обстановке. Опасность была его стихией, и он знал, как распорядиться отпущенными ему пятью — семью минутами... Дальше он уже не мог контролировать положение и полагался лишь на госпожу Удачу, самую почитаемую богиню преступного мира.

В просторные карманы камуфляжной формы Шкабара рассовал три гранаты-лимонки, зацепил за пуговицу куртки укороченный пистолет-автомат, а в руки взял тяжелый армейский ручной пулемет, для которого широко разрекламированная стальная израильская дверь нипочем. Теперь он был готов к прорыву и чувствовал, что уложился в жестокий лимит времени.

Вернувшись к двери, он еще раз глянул в телеэкран наружного наблюдения. Спецназовцы, находившиеся прежде на лестнице за лифтом, теперь сгрудились на площадке перед его дверью и собирались, видимо, рассредоточиться вдоль стен, чтобы при первом скрежете замков приготовиться захватить его врасплох. Такой удачи или беспечности со стороны нападавших он не ожидал. Прохаживаться в зоне возможного обстрела? Так бы он своих никогда не подставил.

Шкабара догадывался, как будут развиваться события в ближайшие секунды... Как только он даст очередь, вторую, коли успеет, и третью, в то же мгновение, почти одновременно, ему подорвут дверь, которая скорее всего, снося все на пути, влетит в зал — знал, потому что они прошли одну и ту же школу диверсионной подготовки, и тут изобрести что-нибудь новенькое трудно, тем более что лазерными резаками спецслужбы пока располагали слабовато. А в пролом, когда направленная взрывная волна очистит им путь в квартиру, ворвутся, стреляя на ходу, с дикими воплями и многоэтажным матом, спецназовцы — все это он видел и слышал словно на телеэкране. Поэтому, прежде чем сделать длинную пулеметную очередь, он отошел подальше от входной двери, чтобы через считанные секунды отбросить ненужный ручной пулемет и успеть броситься на пол, под защиту стены зала, подальше от несущего смерть дверного проема...

Как только Самурай на крыше пентхауса услышал две длинные очереди из тяжелого армейского пулемета, он тут же с горечью отметил — опять похороны. И не ошибся: пятеро сгрудившихся у лифта были скошены наповал. Тут же, по сценарию, рвануло железную дверь, и Самурай, выждав паузу, пока угасла взрывная волна, от которой разлетелись стекла окон в комнате напротив развороченного входа, дал команду на штурм логова Шкабары. Три окна квартиры главаря новокузнецкой банды выходили во двор, и все три, единственные в сонном доме, были ярко освещены, к ним и устремились с крыши пентхауса спецназовцы. Еще не рассеялся дым, когда в комнату ворвались с диким криком остервенелые люди в камуфляжной форме, — бессмысленная смерть друзей на лестничной площадке заставила их забыть об осторожности и страхе. Почти одновременно с ними появились в окнах и "альпинисты" с крыши, они первыми и увидели, видимо, слегка контуженного от сильного взрыва Шкабару. Тот уже поднялся и тянулся к лежащему рядом ручному пулемету. В невероятном броске, прямо с подоконника, один из нападающих сбил хозяина квартиры с ног, а через секунду ему уже выворачивали руки и, бессильные что-либо изменить в судьбе погибших друзей, зло, жестоко били, пинали ногами.

Кольцову выпал жребий попасть в окно, оказавшееся спальней Шкабары, вот она-то ничуть не пострадала от взрывной волны — все-таки стали для новых буржуев строить приличное жилье. Высадив могучей массой дубовый оконный переплет и влетев в комнату, он увидел, как женщина в просторном и ярком китайском халате испуганно метнулась в сторону от высокого, тянувшегося во всю стену платяного шкафа. "В такие минуты копошится в гардеробе?" -мелькнула у Самурая настороженная мысль. Застань он ее забившейся где-нибудь в углу, плачущей под роскошной кроватью с парчовым балдахином, наверное, секунды бы не задержался в спальне, а рванул бы в зал, где, кажется, все закончилось, выстрелы уже не звучали, но что-то удержало его на месте и заставило совершенно неожиданно для себя громко скомандовать:

— Сюда что припрятала? Живо, иначе пристрелю на месте, сука бандитская!

Видимо, грохот в соседней комнате и взрыв парализовали волю женщины или она посчитала, что мужа если не убили, то теперь-то уже точно забьют. Потому она, находясь в прострации, молча с покорностью шагнула к шкафу и, распахнув дверцу, кинула на кровать два полиэтиленовых пакета с аккуратно уложенными в них пачками долларов. Такой добычи, честно говоря, Герман Кольцов не ожидал. Глянув внимательнее на сникшую женщину, он вдруг обнаружил, что она, кажется, что-то прячет за пазухой, а может, бюст у нее такой впечатляющий, без бюстгальтера чуть ли не до пупка, разглядывать было некогда, и он на всякий случай заорал еще громче:

— Что ты, сука, от меня еще под халатом прячешь?

Женщина обреченным жестом вынула из-за пазухи пухлую канцелярскую папку с бумагами и так же молча, без комментариев, как и деньги, кинула ее рядом с пакетами.

— Так-то оно лучше, я не люблю, когда хитрят да изворачиваются. -Голос Самурая помягчел.

"Что же мне делать с деньгами и какими-то наверняка ценными документами?" — лихорадочно соображал Самурай. Одно его успокаивало, что дверь в зал закрыта, а там, в соседней комнате, заполучив Шкабару, видимо, забыли обо всем.

Бросив автомат на кровать, Кольцов быстро стянул просторную камуфляжную куртку. Затем ловко расстегнул и снял толстый и неудобный бронежилет, в полной уверенности, что сегодня он уже не понадобится, и, снова облачившись в куртку, сперва заткнул за пояс папку с бумагами. Но прежде чем спрятать за пазуху пакеты с деньгами, он достал из каждого по три пачки долларов в упаковке американских банков и, бросив их оторопевшей и, казалось, ничего не соображающей женщине, сказал, понизив голос:

— Возьми деньги, собери самое ценное в доме и дуй отсюда поскорее! Скоро наедут следователи, прокуроры, эксперты и другие канцелярские крысы. Они перероют все сверху донизу, а тебя замучают допросами, того гляди и в тюрьму упекут, они на это дело спорые.

Приняв неожиданное решение, Самурай страховал себя и насчет долларов, и насчет бумаг. В том, что они связаны с деньгами и немалыми, он не сомневался, — Шкабару, как и его самого, кроме баксов мало что в жизни интересовало. Он хотел, чтобы женщина исчезла из Москвы, растворилась, специально ее искать не станут. А если когда-нибудь придется держать ответ перед братвой, этот жест милосердия ему зачтется точно, он хорошо это понимал.

Распихав деньги за пазухой, Самурай вышел в зал, захлопнув спальню на замок, и сразу бросился к избиваемому Шкабаре.

— Хватит, хватит! Западло нам ногами забивать человека, все-таки мы представляем закон. Оставьте его следакам, прокурорам, за ним такой кровавый шлейф в Москве тянется, может, и остальных по горячему следу задержим, если удастся расколоть этого волчару.

Растолкав ребят, он склонился над поверженным противником, который оставался еще жив только благодаря своему мощному, натренированному организму. Перевернув затихшего хозяина квартиры, Самурай от удивления присвистнул: на груди у Шкабары за пуговицу камуфляжной формы был защиплен пистолет-автомат "айграм". Они были наслышаны об этом, насколько известном, настолько же редком оружии. Правда, в диверсионной школе им не могли показать даже образец, а всего лишь продемонстрировали его фотографии. Высокой убойной силы девятимиллиметрового калибра автомат даже в спецслужбах США, откуда он родом, не был широко распространен из-за своей дороговизны. Германа Кольцова восхищали в нем не только убойность, скорострельность, миниатюрность и мощь, и даже не уступавшая "калашникову" безотказность, а то, что ствол и приклад покрывались особым составом, не оставлявшим следов от пальцев владельца, и, конечно, наиболее совершенный из всех возможных глушитель — лучшего оружия для человека, промышляющего разбоем, и придумать нельзя.

Там, в спецшколе на Тихоокеанском флоте, им рассказывали, что такой автомат впервые в СССР высшие чины МВД и КГБ увидели после задержания в гостинице "Минск" легендарного вора в законе Рафика Сво — у него под кроватью, в коробке из-под обуви, лежал такой удобный коротышка. Наши спецслужбы из внешней разведки знали о существовании этого автомата, но добыть его не могли, хотя перед ними ставилась такая задача. Выходит, армянский вор выручил тогда КГБ, перещеголяв асов разведки. Сво, которого задержали с таким грозным оружием, в каталажке, однако, застрял всего на неделю — высокооплачиваемые адвокаты доказали, что Рафик никогда не видел и тем более не держал в руках подобного оружия, мол, недоброжелатели подкинули. До самой смерти тот продолжал разъезжать по Москве в роскошном бронированном "мерседесе", сначала на зависть членам Политбюро и высшим чинам из силовых структур, а позже и новым демократическим властям. Вот это редкое и грозное оружие ныне само приплыло в руки Самурая — день по части добычи можно было считать редкостно удачным. 3

Присвоив папку с документами Шкабары, Герман Кольцов еще раз получил подтверждение правильности своей тактики: нынче иная бумажка или тайно подслушанная информация мешка денег стоит. Пистолет-автомат "айграм" и папку с документами Самурай оставил у себя, причем об ее экспроприации в квартире главаря новокузнецкой банды он ничего братьям по оружию не сказал. Однако долларами Шкабары поделился честно, всем досталось поровну, включая и семьи погибших. Такое мощное финансовое вливание окрылило его команду, и даже горечь от смерти товарищей на этот раз сглаживалась: посчитали, что за такие деньги можно и жизнью рисковать. За задержание особо опасного преступника все участники операции были награждены орденами и медалями, а также денежной премией, которая не составляла и стотысячной доли того, что выделил им лично Кольцов из бывшей бандитской казны.

Штурм блатного логова на улице Опорина, а вернее, поимка матерого бандита резко подняли авторитет Кольцова. Его имя стали часто упоминать, приглашать на закрытые совещания, о которых он раньше только догадывался. Без особой волокиты ему позволили еще раз пригласить в поредевшую команду несколько бывших соратников из Владивостока, понимали, что совместимость в их опасной работе — главное. Получив это разрешение, Герман обрадовался: значит, считаются с его мнением, однако не без опаски подумал, что, случись еще пару раз подобная потеря, и пополнение из Приморья иссякнет. Тогда придется брать в команду чужаков, а это значит, что его жизнь и жизнь товарищей подвергнется ненужному риску, а самое худшее — может попасть под микроскоп. Милиция как раз развернула борьбу за чистоту рядов, говорят, специальные тайные отделы созданы для выявления оборотней в мундирах.

Общительный Самурай, неожиданно ставший героем — его теперь ставили в пример и доверяли самые от-ветственные и опасные операции, — быстро сдружился со следователями, которые вели дела по его задержанным. Ничего удивительного в этом не было — естественно, что человек интересуется, как разворачивается следствие, скажем, по раскрутке Шкабары, тем более что на этом захвате Кольцов потерял пятерых однополчан из Владивостока. И следователи, конечно, кое-что рассказывали в общих чертах, да и Герман палку не перегибал, знал, где надо остановиться.

Конечно, на взгляд Германа Кольцова, и Лабоцкий, и Шкабара, главари банды, допустили ошибку после спецназа: с такой выучкой и репутацией не стоило подаваться в рэкет, а пойти следовало по менее проторенному пути -стать сыщиком и вором в одном лице, так выгоднее и безопаснее. Разбой, рэкет недолговечен, это прямая дорога на кладбище: и милиция набирала силу, и законы, хоть с опозданием, вводят жесткие, да и "новые русские", единственные, у кого сегодня есть что отнять, своего без боя уже не отдают; куда ни кинь, в итоге — кровь, тюрьма, могила. Пример новокузнецкой банды подтверждал и старую истину: сильные волки, вожаки в одной стае уживаются редко; вот и эти хищники порешили друг друга, хотя и знакомы были с детства, со школы. Теперь и миллионы их, и "мерседесы" — по ветру, все оприходуют в казну государства. Не зря, выходит, когда Шкабару начали бить, тот орал, что кинет каждому по машине и по миллиону долларов, если только его отпустят в аэропорт. Только кто же клюнет на такие посулы, если на лестничной площадке лежат пятеро убитых твоих друзей? Об этом поведали Самураю в машине, когда он делил среди ребят бандитскую казну. Кольцов тогда промолчал, постарался даже увести разговор подальше от богатства задержанного, но позже, внимательнее разобравшись, понял, что Шкабара не шутил: он мог щедро заплатить за свободу.

Подтвердил его догадку и следователь по делу Шкабары, с которым он случайно столкнулся в поздней электричке. Оказывается, они оба снимали квартиры в новом микрорайоне Солнцево и ежедневно отправлялись домой с Киевского вокзала — дорога длинная, поневоле разговоришься. Мысли обоих крутились вокруг новокузнецкой банды, их немалых средств, к которым пока не удалось подобраться даже на полшага. Выяснилось, что банда Лабоцкого -Шкабары занималась не просто рэкетом, облагая данью коммерческие структуры, банки, финансовые группы и процветающие предприятия. Почти везде, подмяв под себя руководство, бандиты входили в учредители, совладельцы, проще говоря, старались заиметь имущественный пай на владение и долю с прибылей. По словам замотанного и издерганного следователя выходило, что Шкабара действительно обладал громадным, многомиллионным состоянием и уже с полгода как начал сворачивать финансовые дела в России. Свою долю с принадлежащих ему на паях предприятий он переводил на Запад, намереваясь через месяц-два окончательно переселиться не то в Швейцарию, не то в Австрию.

Из рассказа следователя Кольцову стало известно, что Шкабара на допросах держался уверенно, карты не раскрывал и надеялся каким-то образом вырваться на волю. Попутчик Самурая сожалеючи обронил, что ни в доме Шкабары, который они перевернули вверх дном, ни в тех фирмах, что были под крышей новокузнецких, никаких уличающих финансовых документов обнаружить не удалось, хотя в ходе следствия постепенно вырисовывалось, какие суммы переводились и в Цюрих, и в Женеву. Выяснилось, что у Шкабары на службе в последние полгода состоял очень опытный, неоднократно судимый за хищения в особо крупных размерах бухгалтер по фамилии Звонарев, имевший кличку Гном: то ли из-за маленького роста, то ли из-за того, что он, как и швейцарские банкиры, давал деньги только под проценты, что в воровском мире считается крайне западло, а швейцарских ростовщиков-банкиров, как известно, зовут цюрихскими гномами. В последние месяцы в контролируемых бандой организациях Шкабара появлялся всегда с Гномом, и они подолгу беседовали с директорами или с главными бухгалтерами. Следствие продвигалось черепашьими темпами, так как банкиры и финансисты, из которых Шкабара, как пиявка, сосал кровь, ничуть не помогали прояснить ситуацию. Боялись бандитской мести, не верили власти, что она способна сегодня кого-либо защитить, а кроме того, наверняка у многих из них было рыльце в пушку. Нынче капиталы честно не делаются, опять же по причине воровского и чиновничьего рэкета и высоких налогов.

— Что же вы не прищемите хвост этому бухгалтеру? — задал вроде бы беспристрастный вопрос Самурай, хотя ответ волновал его чрезвычайно.

— Как только мы установили, что перекачкой денег на Запад специально занимается бухгалтер Звонарев, — устало, вполголоса ронял слова в пустой электричке следователь, — я тут же получил у прокурора санкцию на его арест. Впрочем, оказывается, Звонарев и по другим делам числился во всероссийском розыске. Но задержать его не удалось. Он пропал на другой день после того, как ты задержал Шкабару. Теперь обвинение строим по косвенным доказательствам. Ты ж понимаешь, что такой Шкабара в России не один. И сколько же денег в стране уходит в трубу. В их трубу, на Запад... Все туда... И попробуй их найди, обнаружь...

Кольцов согласно кивал в такт словам попутчика: что уж тут, мол, говорить...

На самом же деле о существовании бухгалтера под фамилией Звонарев Герман узнал в тот же трагический день задержания, только не предполагал, что дружок Шкабары такую кликуху имеет плюс несколько ходок в зону и находится во всероссийском розыске, но это сути дела не меняло. Самурай, как и следак, сразу уразумел, что ключ или отмычка к секретным счетам Шкабары за границей находится у человека с распространенной русской фамилией Звонарев. В бумагах Шкабары были и координаты, как ни странно, оказавшиеся подлинными. Кольцов позвонил по указанному в папке телефону на следующий же день; на другом конце провода испуганно ответили: его нет дома. Несмотря на опасную ночную операцию и суету, выпавшую ему как командиру с предстоящими похоронами товарищей, Кольцов из Солнцево снова отправился в город, на Ленинский проспект, где проживал бухгалтер, имевший двусмысленное погоняло Гном.

Из всей школьной политграмоты Герман знал лишь одно изречение, касавшееся даты революции: промедление смерти подобно. Эту фразу он считал универсальной на все случаи жизни и всегда трактовал ее по-своему. В отношении бухгалтера эта фраза, на взгляд Самурая, звучала весьма актуально. В течение дня Звонарев мог узнать по многим каналам, что Шкабара не вылетел в Австрию, а задержан милицией. В таком случае человеку, знавшему о тайных миллионах банды и тем более разыскиваемому по прежним преступлениям, не имело никакого смысла задерживаться в белокаменной. Москва могла стоить ему свободы или даже жизни. 4

Герман отправился к дому Звонарева в камуфляжной форме, с оружием, так как имел право носить его и вне служебного времени; захватил он с собой и наручники. Он знал, что без бухгалтера миллионы Шкабары за кордоном -просто приятная, навевающая грезы сказка. А деньги, казалось, были так заманчиво близки! Для бухгалтера арест не оказался бы неожиданным даже без санкции прокурора, хотя тогда Герман еще не знал, что Звонарев находится в розыске, как не знал и других, особо пикантных подробностей его лихой жизни. Кольцов понимал, что секреты зарубежных счетов он должен выбить из Звонарева или в обмен на его жизнь — метод радикальный, но эффективный, — или войти с ним в долю. Тут интересы их совпадали полностью: ни бухгалтер без документов, находящихся у Кольцова, не мог воспользоваться миллионами, ни Герман, обладающий половиной тайны, не мог разжиться со швейцарских счетов и копейкой.

Замыслив "арестовать" бухгалтера, Кольцов еще не определил, куда его спрятать, но понимал, что Звонарева нужно перехватить позарез. Несколько дней его можно продержать у себя — жена как раз накануне задержания Шкабары улетела к родителям во Владивосток: женился ее младший брат, а свадьба да похороны — дело святое. В конце концов он мог рассчитывать и на помощь Хавтана, тот за последние годы круто поднялся вверх: разъезжает на "саабе", купил шикарную квартиру в сталинском доме, кажется, в том самом, что описал некогда Юрий Трифонов в знаменитой повести "Дом на набережной". Теперь ему принадлежал ресторан "Золотой петушок", где некогда Хавтан угощал их, бритоголовых, перед отправкой в армию.

Впрочем, здесь, в "Золотом петушке", он с Хавтаном и повстречался снова, когда после службы в армии и работы во владивостокской милиции вернулся в Москву через пять лет. Много воды утекло в России за пять лет, многое изменилось в жизни обоих. Ресторан этот, "Золотой петушок", был первым в жизни Германа Кольцова, где он гулял по-настоящему, и на всю жизнь произвел на него неизгладимое впечатление: и интерьером с его искусственными деревьями в пластмассовых кадках, и яркими голландскими цветами из шелка, которые ежевечерне пылесосили, и огромными зеркалами в аляповатых рамах под старину, занимавшими простенки, — все это показалось тогда Кольцову верхом роскоши, изящества и вкуса, атрибутами другой жизни. И как-то под настроение, через полгода после возвращения в Москву, он предложил своей жене Леночке: а свожу-ка я тебя в ресторан, куда до армии любил захаживать. Об убранстве, о деталях интерьера, когда-то так поразивших его, Герман Леночке не рассказывал, хотел ошеломить ее, тем более что в ресторанах они вообще не бывали, да и какие во Владивостоке рестораны? Так... пункты общественного питания... Леночка конечно же ахнула, ибо она не знала, что от прежнего "Золотого петушка" осталось только место да название. Перестроенное, перепланированное лучшими архитекторами и дизайнерами заведение стало рестораном, сделавшим бы честь любой европейской столице, будь то Париж или Лондон. Здесь царил хваленый евростандарт плюс российская роскошь на грани милого излишества, а главное — был простор, то, чего так не хватает старушке Европе; она давно перестроилась и лишних метров и капиталов ей взять просто неоткуда.

За время службы в милиции научившийся ничему не удивляться, а главное — владеть паузой, держаться спокойно, Герман только теперь понял, каким жалким был тот прежний "Петушок". И еще Герман сразу смекнул, что в сто долларов, на которые он рассчитывал в тот вечер, в таком ресторане не уложиться, но нисколько об этом не пожалел, потому что видел, какой истинный восторг, радость вызвал "Золотой петушок" у Леночки. Однако чудеса на этом не закончились... Позже, анализируя событие, Кольцов пришел к мысли, что встреча со старым знакомым по прежнему адресу была суждена ему свыше. Как все люди, живущие двойной жизнью, он был суеверен без меры...

Зал к их приходу был заполнен уже наполовину, но на многих столиках стояли таблички с надписью на двух языках: "Зарезервировано". Пока Леночка, не остывшая от восторга, выбирала место по своему усмотрению, мимо них прошел к выходу, благоухая прекрасным одеколоном, элегантный господин в светлой тройке и ярком шейном платке вместо галстука. Герману в какое-то мгновение показалось, что он знает этого сухощавого человека со стремительной походкой и цепким, всевидящим взглядом. Мужчина, быстро проскочивший мимо них, вдруг словно наткнулся на невидимую преграду, обернулся и вопрошающе-азартно крикнул:

— Гера, дружище, ты ли это?!

— Хавтан?!

И старые друзья кинулись друг к другу в объятия — слава Богу, что русские еще не научились скрывать свои истинные чувства и не думают, как это выглядит со стороны и какова будет реакция окружающих на шумную встречу.

Герман представил Хавтану свою жену, и тот, поцеловав ее протянутую руку, церемонно отрекомендовался: Леонид Андреевич. Так Кольцов впервые узнал, как зовут давнего приятеля.

Леонид Андреевич без слов понял, что гости никак не найдут удобный столик, все лучшие уже были заняты или заказаны.

— Не волнуйтесь, сейчас все устроим...

Он подвел Кольцовых к сервированному столику в центре зала: отсюда хорошо просматривалась эстрада, где сегодня выступало варьете из Одессы, и, сняв табличку "Зарезервировано", пригласил их широким жестом занять места:

— Вот этот столик подойдет вам вполне.

Тут же, словно из-под земли, рядом с ним выросли метрдотель и официант. Склонившись по обе стороны от хозяина, они застыли в ожидании приказа. Хавтан, не прерывая беседы, словно мельком, негромко приказал:

— Стол по полной программе, по высшей масти. Пусть Петрович на кухне расстарается. Старого кореша встретил, пять лет не виделись...

Вышколенные халдеи, которым, видимо, хозяин дважды никогда не повторял, быстро исчезли, чтобы исполнить заказ по высшей масти, — такие приемы Хавтан давал не часто.

— Ты по-прежнему любишь этот ресторан? — спросил Кольцов, оглядывая богатую сервировку стола, тонкий, изысканно расписанный английский фарфор, бокалы из французского хрусталя, приборы из русского серебра.

— Да, я, знаешь ли, человек старомодный, тоскую по местам юности и, чтобы чаще вспоминать молодость, купил этот ресторан, — ответил хвастливо Хавтан, поигрывая тяжелым золотым браслетом массивного "Ролекса" на худом загорелом запястье. Глядя на жену Кольцова своими пронзительными глазами, он вкрадчиво спросил: — А вам у нас понравилось?

Леночка с искренним восторгом закивала:

— Очень! Просто чудесно! Гера еще во Владивостоке говорил, что вы им тут перед отправкой на службу богатые проводы устроили.

— Помнит, значит... Это хорошо... — улыбнулся и сразу помягчел Леонид Андреевич.

Он был из той категории людей, которые болезненно относятся к своей персоне, для таких чрезвычайно важно, как они выглядят, как их оценивают со стороны.

— И чем же теперь занят, Пересвет ты наш? — добродушно, без перехода, поинтересовался гостеприимный хозяин, вспомнив старую кличку гостя.

Герман на секунду растерялся — говорить или не говорить, что он служит в милиции. Он ведь хорошо помнил хавтановскую школу, его "политбеседы". В той иерархии ценностей, что некогда пропагандировал Хавтан, ниже мента никого не могло быть, и мусоров следовало уничтожать уже только за то, что он мент и носит погоны. Но пока Кольцов раздумывал, его опередила Леночка и с гордостью выпалила за мужа:

— А Гера закончил у нас во Владивостоке высшую школу милиции, получил офицерское звание. А теперь он уже капитан, командир особого спецподразделения при МВД...

Герман хотел под столом нажать Леночке на ногу, чтобы та не очень-то распространялась о его службе, которая особо не афишировалась, но Хавтан, неожиданно для Кольцова, широко улыбнулся и, как показалось, вполне искренне сказал:

— От души поздравляю. Я рад, что друзья юности находят для себя место под солнцем. Милиция, ОМОН, РУОП, ФСК, ФСБ — это то, что нужно для настоящего мужчины. Россия нуждается в крепких парнях и твердом порядке. -И он кивком дал команду стоявшему у него за спиной официанту, чтобы тот наполнил бокалы.

Под ярким светом люстр заискрилось прекрасное вино, и на душе у Германа отлегло.

— За вас, за встречу, на нашу молодость, — предложил тост Хавтан, и все дружно сомкнули тяжелые хрустальные бокалы.

Просидели в тот раз в "Золотом петушке" долго, прием действительно оказался по высшему разряду, такого чета Кольцовых и представить себе не могла. Расчувствовавшийся Хавтан был без тормозов, ему хотелось блеснуть перед старым корешем богатством и властью в своем заведении. У Леонида Андреевича уже созрел план в отношении Германа после того, как он узнал, что Кольцов служит в особом спецподразделении МВД. Вина в тот вечер подавались самые изысканные, шампанское французское и только "брют". Повар Петрович, по словам Леонида Андреевича, превзошел себя, а на десерт подносили диковинные заморские фрукты, швейцарский шоколад и итальянское мороженое, голландское печенье и датский торт... В общем, чете Кольцовых такое изысканное внимание и не снилось. В "Золотом петушке" высоких гостей непременно одаривали еще и коробкой — с напитками и закуской, что было сделано и на этот раз, и опять Герман вспомнил первое свое посещение этого ресторана — тогда хозяин тоже щедро одарил их на прощанье.

В самом конце застолья захмелевший Самурай попытался попросить у официанта счет, но более трезвый Хавтан ловко свел все к шутке. Поскольку Леонид Андреевич уже твердо знал, чего он хочет от Кольцова, он достал из кармана несколько своих визиток и, отобрав среди них одну, особо важную, передал ее Герману со словами:

— Вот тебе фирман, или, как говорили ханы Золотой Орды, пайцза. Она означает, что в "Золотом петушке" тебя всегда примут по высшему разряду, а расхо-ды — за мой счет. С кем бы ты ни пришел: один, с женой, с друзьями, с начальством, с пацанами, старыми корефанами люберецкими. Считай, что у тебя тут открытый счет. — И, сделав небольшую паузу, с нарочитой грустинкой добавил: — Все у меня есть, а старых друзей маловато осталось...

Леночка восторженно захлопала в ладоши, а Герман со смутной тревогой, которую, однако, быстро заглушило выпитое, принял визитку.

Хавтан, словно и не грустил секундой раньше, снова заулыбался:

— Когда бываешь в центре, особенно по вечерам, заглядывай в ресторан "Пекин", на площади Маяковского, ах да, теперь — на Триумфальной. Я люблю там коротать вечера. Помнишь, как ресторан гремел в шестидесятые -семидесятые годы?

Герман согласно кивнул в ответ, хотя в те годы не то что в "Пекине", ни в каком другом ресторане не ошивался. Другой у него был тогда уровень жизни.

А Хавтан продолжал свое:

— "Пекин" сейчас самое спокойное место в Москве, где не бывает пальбы и беспредела, потому как там любят собираться крутые люди и "новые русские". Да и кухня хороша, все-таки школа, традиции. Там меня можешь найти, если понадоблюсь. Видишь ли, не люблю я общаться по телефону. С человеком надо говорить глаза в глаза, так меня учили по первой ходке. — И уже предложив тост на посошок, тут же без перехода, вроде в шутку сказал: — Если возникнут какие-нибудь неожиданности по "Пекину", сам понимаешь, ты уж как-нибудь дай знать. Многие уважаемые люди будут обязаны такой информации... 5

Так неожиданно Самурай вновь закрутился с Хавтаном и его новыми дружками, где один круче другого, не знаешь кого и поддержать, если между ними свара какая начнется. Один из них, по кличке Дантес, — тот вообще этаж в "Метрополе" снимает, самолет личный имеет, яхта, говорят, у него в Коктебеле всегда в сезон на приколе стоит. Один ворочает нефтью, другой -алмазами; третий — никогда никому в голову не придет — торгует с армейских складов новейшим оружием, причем плевать хотел он на эмбарго и конвенции всякие, продает тому, кто больше заплатит, даже если это оружие завтра против России повернут. Другой приятель монополизировал все морские перевозки и часть железнодорожных, и оттого бедняга мается, кислый ходит, что остальную часть к рукам прибрать не может, включая и автоперевозки: не по зубам пока ему, но он готов заплатить хорошо тем, кто быстро и без особого шума уберет конкурентов. Есть и такие, которые день и ночь обхаживают людей в Думе и правительстве, в газетах и на телевидении, внушая всем и каждому, что русский мужик — пьянь, рвань и лодырь, и не надо, мол, капиталы в сельское хозяйство зря вбухивать, лучше и проще зерно и куриные окорочка из богатой Америки доставлять. Потому что тут такие деньги гуляют! Всем — чиновникам-казнокрадам, и дружкам Хавтана, и их детям — хватит! Оттого американцы России так услужливо доллар и подсунули вместо рубля: берите, сколько хотите, щедро новенькие купюры печатают и самолетами доставляют! Им российский рваный, как говорили до эпохи деревянных, ни к чему — на Запад гонят настоящие деньги. По числу банков всю Европу вместе с Америкой обогнали... И разве придет простому человеку в голову, что возникло их такое множество оттого, что не успевают эти банки уворованные российские капиталы обратно на Запад переводить, хоть и работают почти круглосуточно... Да, Самурай подошел слишком близко к тем, кто уже был рядом или накоротке с сильными мира сего.

Направляясь к дому на Ленинском проспекте после задержания Шкабары, чтобы арестовать бухгалтера Звонарева, Кольцов рассчитывал на помощь Хавтана, если операция затянется. Хотя понимал: братву лучше в курс дела не вводить, можно и с носом остаться. Но все зависело от того, как поведет себя Звонарев...

На звонок дверь на цепочку приоткрыла миловидная, средних лет женщина. Кольцов, ничего не говоря, протянул в узкую щель служебное удостоверение и негромко буркнул: "Милиция", — и его тотчас впустили в квартиру. Войдя в просторную, аккуратно прибранную прихожую, он сразу почувствовал, что бухгалтер привык к комфорту и уюту. Женщина, и не пытавшаяся скрывать свое подавленное настроение, вяло пригласила в комнату, и Герман убедился в своей догадке. Все в доме было подобрано со вкусом, на всем лежала печать ухоженности, достатка, да и сама хозяйка производила впечатление женщины, живущей на широкую ногу, — наблюдая ежедневно замотанных баб с авоськами и сумками, это было нетрудно сейчас понять.

Кольцов, почуяв, что бухгалтера нет дома, решил не пугать женщину сообщением, что приехал арестовать ее мужа или сожителя, хотя, в случае необходимости, готов был устроить тут засаду и ждать, когда появится Звонарев, поэтому, присев у стола, сказал:

— Мне нужно видеть по чрезвычайно важному делу господина Звонарева.

Женщина подняла на гостя удивленные глаза и ошарашила Самурая:

— Вы опоздали. За ним пришли рано утром и увезли, сказали, что арестовали до выяснения каких-то обстоятельств.

— Кто арестовал? — не смог сдержать удивления Кольцов.

— Наверное, ваши коллеги, я была еще в постели...

— Как они выглядели? Сколько их было, какие документы предъявили?

Женщина равнодушно пожала плечами, словно судьба Звонарева была ей глубоко безразлична.

— Трое. В штатском. Прилично одеты и вели себя вполне интеллигентно. Кажется, предъявили они Борису Михайловичу ордер на арест...

Понимая, что оставаться ему в этой квартире небезопасно, Кольцов встал:

— Извините. Вероятно, это были коллеги из параллельных структур. У нас ведь в милиции, как и везде, неразбериха, реформа то есть... Я узнаю, по какому ведомству задержан ваш муж, и позвоню вам. До свидания...

И уже уходя, с порога, Герман догадался подстраховать свой визит, чтобы сбить с толку тех, кто, возможно, как и он, заинтересуется судьбой бухгалтера. Доверительно, словно не решаясь и как бы преступая из-за каких-то внутренних симпатий к хозяйке строгие государственные инструкции, он сказал, взявшись за дверную ручку:

— У меня к вам просьба, она в интересах вашей безопасности. Если вдруг кто-нибудь, хоть в форме, хоть без формы, с документами или без оных, будет интересоваться Звонаревым, вы не должны говорить, что его арестовали. Скажите, что он ушел утром и пропал. Теперь такое случается часто и никого уже не удивляет. Договорились?

Испуганная женщина, закрывая за ним дверь, молча кивнула...

Все это время — со дня задержания Шкабары и до случайной встречи в поздней электричке со следователем банды — Самурай был уверен, что Звонарева арестовала милиция. Оказывается, он сразу взял неверный ориентир, столько времени потерял, пытаясь выйти на след бухгалтера в собственном ведомстве. Теперь-то Кольцов точно знал, что Звонарев по кличке Гном был не в бегах, как полагал следователь по делу Шкабары, а прищучили его совсем другие органы, не государственные. Теперь круг поисков Звонарева сузился до минимума. Его могли выкрасть за прошлые делишки друзья или компаньоны; могли похитить конкуренты новокузнецкой банды, знавшие о финансовых возможностях группировки; могли припрятать и оставшиеся члены банды Лабоцкого — Шкабары, опять же из-за материального интереса. Короче, в какой вариант ни ткни -результат один: дело придется иметь с братвой, возможно с "синими", а может, и с молодыми волчарами, беспредельщиками, как и сам Шкабара. Биография Звонарева давала большой простор для фантазии, потому что, оказывается, разыскивали его по делам, совершенным в разных концах России, от Калининграда до Владивостока и от Архангельска до Сочи, — было отчего приуныть Самураю.

След Звонарева оборвался надолго, и как ни пытался Кольцов отыскать его, шифр к миллионам Шкабары ему добыть не удавалось.

Но история со Шкабарой лишний раз подтверждала, что путь к обогащению он выбрал верный и наикратчайший. Нужна была лишь удача, одно крупное задержание настоящего толстосума или, наоборот, его освобождение — за право разделить наворованное и переведенное за рубеж. Схему экспроприации капиталов Кольцов теперь знал четко, но оставалось положиться на случай, на везение... 6

Однако шли недели, месяцы, а случай Герману Кольцову не представлялся, и через каждые три дня приходилось вновь и вновь тащиться на опасное дежурство. Потерь особенных в группе больше не было, Бог миловал, но ранения случались часто. Впервые у двоих молодых не выдержали нервы, и они покинули команду, устроившись на спокойную, хорошо оплачиваемую работу охранниками в банк. Там и кормежка бесплатная, и одежда гражданская выдается, потому что иногда хозяев на крупные мероприятия сопровождать приходится. Опять же спортзал, сауна бесплатно и девок молодых целых двенадцать этажей — выбирай любую.

Герман, понявший, что рано или поздно люди от него начнут уходить и именно из-за опасности службы, пожалуй, торопил события, но все безрезультатно. День ото дня идея поймать бухгалтера новокузнецкой банды становилась у Кольцова все навязчивее и неотвязнее, словно это был его единственный шанс в жизни.

Идея стала почти маниакальной, когда Самурай узнал, опять же от следователя и все в той же самой ночной электричке, под пивко, что Шкабара покончил с собой. То ли не выдержал суровых допросов — а с ним иногда работали в день три-четыре следователя без перерыва, догадывались, что Шкабара огромные деньжищи перевел на Запад, то ли был уверен, что на снисхождение суда ему рассчитывать не приходится. И попади он в тюрьму, так там ему точно больше недели не прожить. Много крови "синих" у него на руках, а в зоне они единственные хозяева, там блатные окорот и спортсменам дают, и "новым русским", и новым беспредельщикам. Оттого, наверное, и повесился Шкабара, потеряв веру в свое всесилие.

Не радовала Самурая и всесильная пайцза, расстилавшая скатерть-самобранку в изысканном "Золотом петушке". Побывал он там пару раз с Леночкой, отметил день ее рождения и Восьмое марта, потом как-то забежал один, сытно пообедал и попил хорошего пива, разливного, "Хольстен" называется. И ни разу он не наткнулся на Хавтана. А в "Пекин" Кольцов не заглядывал, хотя помнил, как Хавтан зазывал его туда, видимо, хотел кое-кому представить, похвалиться, что своих людей имеет в спецслужбе МВД. Не хотел Самурай там светиться, нутром чуял исходящую оттуда опасность. Да и в "Золотой петушок" Герман больше не ходил, он не был халявщиком по сути своей и хоть мечтал есть и пить в лучших ресторанах, но только за свои. К тому же он не был так глуп, чтобы полагать, что Хавтан кормит и поит его лишь из-за сен-тиментально-слюнявых воспоминаний юности. "Бесплатный сыр бывает только в мышеловке" — он это давно слышал.

Самурай уже дважды оказал Хавтану основательную услугу, и его крутые дружки конечно же знают, что у хозяина "Золотого петушка" в МВД есть свой человек — капитан Кольцов, бывший люберецкий качок, выбравший ментовскую жизнь.

Однажды Самурай наткнулся на Хавтана у подъезда своего дома в Солнцево, хотя вроде адреса он и не давал. Хавтан был не один и в квартиру подниматься не стал, несмотря на приглашение.

— У нас важное дело и позарез нужна твоя помощь... — Он пригласил Кольцова в просторный "сааб", но и не подумал представить сидевшего на заднем сиденье средних лет мужчину. — Нашему влиятельному братану — Дантес его кликуха, я тебе о нем говорил — шьют какое-то дело, — без предисловий начал Хавтан. — Мы знаем, какие следаки этим делом заняты и кого таскать будут. Знаем, на кого надежда есть, а кто и подвести может. Разумеется, мы хотим выяснить, кто на Дантеса будет бочку катить и чем вообще следствие располагает. Может, на понт хотят взять? Мы бы тут же, по горячим следам, внесли коррективы и процесс под микроскоп взяли. Знаешь, Гера, — голос его стал доверительным, — это очень впечатляющая штука. Приходишь к свидетелю, который убежден, что тайна следствия, особенно на таком уровне, дело святое, и задаешь невинный вопрос: "Что спрашивали? Что отвечал?" Тот, конечно, правды всей не скажет, и тут ты дословно выкладываешь, какие вопросы звучали за обитыми войлоком двойными дверями, а главное, какие ответы бы-ли даны. Шок гарантирован, со слабонервными и впечатлительными надо осторожнее -возможен инфаркт, проверено. Вот тогда, насладившись произведенным эффектом, ты и приказываешь: измените показания, вы же видите, какие у нас длинные руки, у нас везде свои люди. — Заметив, как напрягся Самурай, Хавтан вдруг мягко пожурил: — Да ты не боись, от тебя самая малость и требуется. Нам не резон тебя подставлять, ты же свой, люберецкий, мы тебя засланным казачком считаем... — И засмеялся негромко, но чем-то зловещим повеяло от этого смеха. — А теперь тебя Жора, Георгий Иванович, введет в курс дела.

Кольцов хотел было обернуться к собеседнику лицом, но Хавтан положил ему руку на плечо: сиди, мол, и слушай...

— Дело действительно нехитрое, но нужен человек, работающий в этом здании, как ты, например, — заговорил с кавказским акцентом мужчина на заднем сиденье. — Опасность нулевая, но осторожность не помешает. Запомни фамилии следователей: Федоров, Каплинский, Оганесян. Этажи: второй, третий, пятый. Вот, возьми. — И человек сзади передал Кольцову три булавки, очень похожие на галстучные, с небольшой, со спичечную, головкой. — Все двери в кабинетах следователей обиты дерматином или искусственной кожей. Тебе необходимо в каждую из дверей воткнуть эту булавку-маяк. Лучше сверху, чтобы исключить вероятность выпадения, — на годы. Вот и вся операция. Остальное — за аппаратурой, которая будет находиться где-нибудь рядом со зданием, в припаркованной машине. Фантастическая техника, Дантес из Англии доставил -они законодатели мод в шпионском оборудовании. А на границе ее даже на учет не поставили, там идиоты шмонают челноков, чтобы сотню баксов лишних вытянуть, — то ли одобрительно, то ли зло заключил Георгий Иванович.

Самурай не задания хавтановского испугался, оно действительно особой опасности не представляло: он имел право ходить по этажам следственного отдела, его туда часто вызывали на очную ставку с арестованными, уточняя детали задержания. Настораживало его другое: почему он получил это задание от мужчины с кавказским акцентом? Хавтан мог и сам передать эти крошечные маячки, не надорвался бы. А посредник при таком щекотливом деле означает только одно — они, блатные, теперь от него не отстанут, и если с Хавтаном что-нибудь случится, любой другой к нему может подъехать с приказом. Такой расклад с "синими" Самурая совсем не устраивал, но следовало терпеть, пока не отыщет бухгалтера, а там он порвет сразу и с белыми, и с красными, и с "синими", отвалит за бугор. Проценты с миллионов Шкабары — вот предел его мечтаний, с этих процентов можно было жить на очень широкую ногу: путешествовать по миру, купить загородную виллу, нанять садовника, повара и прислугу по дому. О такой жизни Кольцов вычитал в одном романе, она пришлась ему по душе. Жаль только, что в тех краях, где он собирался обосноваться, нет русской зимы, с вьюгами, со снегопадами, морозом и не будет тройки с бубенцами и молодыми рысаками. Тройка тоже представлялась ему непременным атрибутом той жизни, о которой он мечтал...

В другой раз Хавтан подкатил через пару месяцев, правда один.

Но тут Самурай, не дав ему и рта раскрыть, отрезал:

— Не слишком ли ты зачастил, Хавтан? Я ведь у вас на зарплате не сижу, у меня своих дел невпроворот. Да и светиться прежде времени не резон, я, может, до генерала дослужиться хочу, меня тут высоко ценят...

Но Хавтана оказалось не так-то легко сбить с толку. Он опять зашелся своим ледяным смехом и, вынув из внутреннего кармана шелкового костюма пачку долларов, перехваченную аптекарской резинкой — как обычно поступают челноки или торговцы-перекупщики, имеющие дело с большими суммами, — без слов бросил ее на колени Кольцову — они опять говорили в машине.

Самурай невольно автоматически перегнул пачку с обеих сторон. Ошалевший Хавтан обиженно громко сказал:

— Ты что, в милиции совсем голову потерял? Мы своих не кидаем. Да и смешно тебе куклу всучить... — И оба от души рассмеялись.

Кольцов спрятал деньги в карман и вопросительно уставился на собеседника: что, мол, на этот раз?

— А дело снова спешное, важное и на этот раз более опасное, — сразу взял быка за рога Хавтан. — Хотя десять тысяч баксов за получасовой риск -плата неплохая. Впрочем, рисковать конкретно будешь не ты, а другой человек. Твое дело — провести его в здание, подстраховать, пока он зайдет в нужный кабинет, и вывести его после шмона на улицу...

Герман продолжал молчать, не перебивая вопросами.

— Суть операции такова: вчера в вашей конторе, на втором этаже, в кабинете следователя Федорова, кое-кто дал серьезные и опасные показания против одного из влиятельнейших людей, ворочающих нефтью. Кликуха его Шаман, вся Тюмень под ним ходит, теперь он в Москве штаб-квартиру держит, в Барвихе дом отгрохал — три этажа вверх, три этажа вниз. Запомни: Шаман, может, когда и сгодится, жизнь большая, не знаешь, куда повернет. В общем, большие люди тебя просят помочь. И Дантес, он старый корефан Шамана, и другие, так что уважь... Федоров вчера не только эту тварь продажную из Минфина потрошил, но и людей достойных. Они-то и запомнили: и в какой папке что лежит, и какой системы сейф, и какой замок в двери. Мы нашли спеца, которому понадобится ровно пять минут, чтобы аккуратненько вынуть из папки эту грязную бумажку, — вот и все дела. А следователь, если наша затея удастся, или сам удавится, или его инфаркт хватит. Зажрался, мразь, за каждую бумажку чуть ли не миллион баксов требует...

— Каким же образом я должен его в здание ввести? У вас есть какой-нибудь план? — спросил на всякий случай Самурай, не думая возвращать деньги, но и не желая особо рисковать.

— Сначала я предложил взять твое удостоверение и сделать точно такое же, это не проблема. Но Дантес, по-моему, лучший вариант предложил. Поскольку вы все на одно лицо в камуфляже и беретах и всегда в синяках, шишках и царапинах, вот он и говорит: у Герки команда большая, наверняка кто-то хоть чуток смахивает на нашего медвежатника. И если так, надо, мол, нашего обрядить в униформу, посадить, для верности, настоящий фингал под глаз, надеть очки — и вперед, никакая вахта не придерется. Вот его фотография, есть кто-нибудь у тебя в бригаде похожий?

Хавтан протянул Кольцову небольшую любительскую фотографию, с которой равнодушно глядел бесцветный мужчина лет тридцати, с нагловатым лицом; две-три судимости открыто читались в его глазах и без анкеты.

— Ну, как идея? — поторопил Хавтан, забирая фотографию.

— Да, твой Дантес не дурак, психолог. Надо этот трюк запомнить. У меня с такой же бандитской рожей есть несколько ребят, с фингалом в самый раз и без очков будет. Для верности под другим глазом налепим небольшой кусочек лейкопластыря, это совсем собьет вахту с толку, хотя к нам они не особенно колупаются. А очки, конечно, пусть будут, для верности, на входе он их демонстративно снимет, — согласился Самурай, неожиданно для себя войдя в азарт нового дела. 7

К нервотрепке с поиском шкабаровского бухгалтера у Германа неожиданно прибавились семейные проблемы, а улаживать такие конфликты Кольцов не умел — дело это тонкое, деликатное. Ему в такие минуты всегда вспоминалось выражение "слон в посудной лавке". Да и как восстановить мир, если действительно виноват во всем — вылезла-таки наружу владивостокская история: верно говорят, сколько веревочке ни виться, но конец все равно придет. Хотя, как выяснилось, все выплыло-то случайно, но от этого Самураю было не легче.

Леночка вернулась из Владивостока, куда летала на свадьбу младшего брата, через месяц после задержания Шкабары. Погостила у родителей, встречалась с подружками из университета. Честно говоря, она не прижилась в Москве, тут она потерялась — куда делись ее общительность, задор, уверенность? В белокаменной иная жизнь, чем в Приморье, где люди шире, проще, оттого она все время скучала по родным краям. В день возвращения жены Кольцову выпало дежурство, тут не отпросишься, в спецназе требования жесткие — укладывайся в три выходных дня. И Герман встретить жену не мог, но он ее об этом предупредил по телефону; решили, что домой она доберется на такси -от Домодедово до Солнцево, по обводной дороге, недалеко.

На беду Кольцова, в тот день Картье провожал кого-то в аэропорту Домодедово, он и увидел Леночку с чемоданом и, конечно, предложил подвезти ее в город на своем шикарном "мерседесе". Впрочем, ничего предосудительного в этом не было. Слава Неделин вел себя прилично, и о давних днях, об увольнительных и встречах в универмаге даже не вспоминал. Веревочку за конец потянула сама Леночка, так, наверное, судьбе было угодно.

Когда они отъехали подальше от аэропорта, Леночка стала оглядывать роскошный салон машины. Самого Картье, элегантно одетого, благоухающего хорошими французскими духами, в общем процветающего, она разглядела еще по дороге на автостоянку, где Неделин припарковал свой молочно-белый "мерседес".

— Ну, как у тебя сложилась жизнь с дочкой академика, Славик? Судя по всему, ты счастлив...

Неделин от неожиданного вопроса на мгновение даже руль управления выпустил — "мерседес" резко пошел влево, на встречную полосу, хорошо, впереди машин не было, дорога в этот ранний час оказалась пустынной. Но Картье прекрасно владел рулем, а еще лучше своими эмоциями, выправив ход машины, он спросил:

— Леночка, о какой дочке академика идет речь? И почему у меня с ней должна была сложиться жизнь?

Теперь уже пришел черед удивляться жене Самурая, и она с ехидцей сказала:

— У тебя что, как у всех мужчин, короткая память? Да на той, на которой ты собирался жениться, как только вернешься в Москву из армии. Ну, на невесте своей, которая тебя письмами и посылками засыпала.

Вконец растерявшийся Неделин, не соображая, о чем говорит попутчица, переспросил:

— Кому это я говорил, что собираюсь жениться сразу после демобилизации, да еще на дочке какого-то академика?

— Как кому? Своему лучшему армейскому другу Герману Кольцову, как ты однажды представил мне его в универмаге.

— Какая-то запутанная история, — пожал плечами Картье. — У меня никогда не было невесты, в армии я редко получал письма, да и то от родителей, иногда от друзей.

— А как же фотографии? — уже не так уверенноагрессивно продолжила Леночка. — Я ведь их сама видела, мне их Герман однажды показал. Много было и цветных, и черно-белых, хотя, честно скажу, твоя избранница мне не понравилась, да еще и старше тебя... Или это нынче так модно?..

Только теперь просек Неделин трюк, который разыграл с ним его лучший армейский друг и земляк Герман Кольцов, но на всякий случай он переспросил:

— ...Такая полненькая... с короткой стрижкой... больше в профиль заснята, наверное, из-за короткой шеи?

— Наконец-то вспомнил! — усмехнулась Леночка. — У тебя ведь в изголовье кровати вся стена была увешана ее портретами... — Молодая женщина замолчала и отвернулась к окну, за которым проносились подмосковные пейзажи.

Молчал и Картье. Молчание становилось тягостным, и Слава не выдержал:

— Ах, Леночка, как все-таки сурово обошлась с нами судьба. Это ведь у него, у Германа, невеста была, и над его кроватью висели эти фотографии. Это он почти каждый день получал письма, посылки, бандероли, телеграммы, приглашения на переговоры. Тебе проверить это не составит труда, она до сих пор в ресторане "Иртыш" завпроизводством работает, я однажды проезжал мимо, решил глянуть на нее...

В общем, поговорили... Лучше бы владивостокский рейс опоздал в тот день, как обычно. Но для Леночки этот разговор был важен, как и для Картье. Хотя Славик и не напомнил, что хотел на ней тогда жениться, но она-то женским сердцем чувствовала, что он любил ее, да и сейчас, спустя годы, остался таким же ненавязчивым.

Конечно же на другой день она отыскала ресторан "Иртыш" и увидела ту женщину, чьи фотографии почти пять лет назад показывал ей во Владивостоке Кольцов. И почему-то сразу поняла, что эта женщина из ресторана никогда не могла быть невестой Неделина. Не могла — и все!

С тех пор у Германа начались осложнения в семье. Он на время даже забыл и о беглом бухгалтере, и о многомиллионных счетах в швейцарских и немецких банках, и о вилле на берегу Средиземного моря. Хорошо, что к периоду размолвки Леночка уже работала в модном салоне обуви в Столешниковом переулке, недалеко от Пушкинской улицы, там, где прежде находился известный комиссионный магазин "Меха", а еще раньше, до революции, ломбард с огромным подвалом, куда москвичи, спасая от моли, сдавали на лето на сохранение свои шубы, палантины, песцовые и горностаевые накидки. Чтобы добраться из Солнцево к открытию магазина, она уходила из дома в половине восьмого утра, когда Кольцов еще спал. В дни, свободные от дежурства, он любил покемарить, видимо, отсыпался за бессонные ночи в юности, когда не имел своей кровати. К возвращению жены Герман старался исчезнуть из дома, иногда оставлял записку — "вызвали на работу", "срочное совещание", "поехал к матери", "нужно помочь Виктору с переездом" и тому подобное, возвратиться старался попозже, когда Леночка уже спала. Кольцов понимал: неприятную историю его женитьбы может загладить только время. Оправдания казались ему излишними и только бы нарушили хрупкий мир в семье. Конечно, он не раз повторял, что лишь из-за любви к ней пошел на такую осознанную подлость, не хотел, чтобы она вышла замуж за Славку. Да разве красило его такое оправдание? Конечно нет, все это он понимал... Оттого избегал крупной ссоры, знал крутой нрав жены. Как жалел Самурай, что нет в данный момент какой-нибудь локальной заварушки или межнационального конфликта, куда его на время отправили бы в командировку. Жаль было и себя, и жену, все-таки прожили столько лет вместе, прикипели друг к другу. Часто приходило на память в эти дни, как Леночка, еще во Владивостоке, на чье-то ехидное замечание, что ее муж не одолел и средней школы, ответила ласково, но твердо словами Высоцкого: какой ни есть, а он родня. Да, ближе и роднее у него никого не было.

В эти дни семейного разлада Кольцов пристрастился почти ежедневно бывать в "Золотом петушке". Ходил он туда один, хотя и порывался захватить за компанию кого-нибудь из своих ребят, но осторожность брала верх: не хотелось объясняться, почему это перед ним расстилают каждый раз скатерть-самобранку и при этом заискивающе улыбаются. Дней десять он ходил в ресторан регулярно, сидел там до самого закрытия, слушал концертную программу или смотрел приглашенное из ближнего зарубежья варьете. Даже стал раскланиваться с завсегдатаями, а таких было немало, но что странно, ни разу не повстречал там Хавтана, хотя пайцза его действовала по-прежнему и никто его ограничивать ни в еде, ни в спиртном не собирался.

То ли Петрович, шеф-повар "Золотого петушка", каждый раз старался обслужить особо важную персону по высшей масти, то ли организм у Кольцова был выдающийся, могучий, за что некогда и полюбила его, салажонка, пышнотелая Люся из "Иртыша", то ли душа у него горела по-настоящему, по-русски, — сколько бы он ни пил, не пьянел. А выпивал порою за вечер не меньше двух больших штофов шведского "Абсолюта", не считая пива, — этому факту удивлялись официанты и завсегдатаи за соседними столиками, да, впрочем, и он сам. Уходил, как говорят на Руси, чист как стеклышко, ни в одном глазу.

Хавтан объявился у себя в ресторане почти через месяц после того, как Самурай зачастил в "Золотой петушок": то ли доложили ему, то ли счета непомерные увидел, то ли понадобился сам по важному делу. Появился он неожиданно, Кольцов и не заметил, откуда тот возник, увидел его уже сидящим напротив за столом. Был Хавтан, на взгляд Самурая, расфранчен дальше некуда: в белой бабочке, при белом пикейном жилете с отворотами, сказал, что только что с концерта. Честно говоря, Кольцов до сих пор никак не мог привыкнуть, что Хавтан ходит при галстуке, бывает в театре, для него тот при любой перемене — даже стань он президентом страны — оставался бы навсегда фиксатым Хавтаном, хотя железной фиксы уже давно не было, как не было и синюшной татуировки на тыльной стороне правой руки. Была у Хавтана еще одна татуировка, на предплечье левой руки, — в память о первой любви выкололи ему в карагандинской тюрьме жирными буквами "Соня". И Кольцова вдруг отчего-то заинтересовало, уцелела "Соня" или нет? А может, он ее тоже вывел, чтобы спокойно гулять на пляжах Коста-Браво или Лазурном берегу, не отпугивая наколками новых друзей и компаньонов.

В тот вечер первый штоф "Абсолюта" был опорожнен только наполовину и до горячего еще не дошло, хотя стол оказался щедро заставлен закусками. Кольцов не пьянел, но аппетит имел отменный, да и кухня, что говорить, нравилась ему, особенно дорогие рыбные блюда — Петрович поистине был русский повар, знал множество старинных рецептов.

Не успел Леонид Андреевич подсесть к столу, как официант принес бутылку "Русской водки" кристалловского завода — оказывается, Хавтан и на дух не переносил никакого заморского зелья. Халдей опередил Кольцова, занесшего бутылку над рюмкой Леонида Андреевича, и эта расторопность была оценена владельцем ресторана улыбкой и благодарным кивком. Такие знаки внимания Хавтан уделял обслуге не часто, но сегодня он пребывал в добром настроении и был рад, что застал Германа в "Золотом петушке": всего час назад в "Пекине" вспоминали о Самурае — опять понадобилась его помощь. Выпили, закусили, повторили — потихоньку шел разговор о том о сем, но Леонид Андреевич не стал расспрашивать, отчего Герман вдруг зачастил в "Золотой петушок", что случилось да отчего душа болит? Не лезть в душу — одна из главных воровских заповедей. Захочет — расскажет — так учили Хавтана с младых ногтей во дворе, так вразумляли "профессора" в тюрьме. Хавтан гордился своими университетами, да и успех был налицо.

Конечно, официант и метрдотели рассказали Леониду Андреевичу, что Кольцов бывает в ресторане почти каждый день и сколько он выпивает. Теперь в этом убедился и сам Хавтан, подливавший Самураю заморской водки уже из второй бутылки. Задачу перед Хавтаном братва поставила серьезную, и она не шла у него из головы. Неожиданная встреча с Германом через пять лет в собственном ресторане, а вернее, оказанные им важные услуги подняли авторитет Хавтана в криминальных кругах очень высоко. Особенно крепко он выручил Шамана, а тот добро не забывает, об этом знают все. Раньше Леонида Андреевича в Барвиху не часто приглашали, слишком высокие люди там собирались, большие государственные вопросы решали, а теперь, когда он доказал, что и сам не лыком шит и может пригодиться даже таким всесильным тузам, он зван туда всякий раз и даже получил право голоса.

Поэтому Хавтан не стал откладывать дело в долгий ящик, до следующего раза, спросил как бы вскользь, но заинтересованно:

— Гера, а ты со следователем Шкабары знаком?

Герман, хотя и приканчивал вторую бутылку, внутренне напрягся — Хавтан никогда не задает праздных вопросов, — но виду не подал. В последнюю неделю беглый бухгалтер по кликухе Гном не шел у Самурая из головы. Разыщи он его — и уладились бы, наверное, сразу все проблемы, включая и семейные. Кинул бы он к ногам Леночки виллу на берегу теплого моря, утопающую в кипарисовом саду среди цветов, показал бы ей жизнь на Лазурном берегу да Париж во всей красе, может, и оттаяла бы, простила давнюю подлость, поверила бы, что ради нее, из-за любви к ней подставил он лучшего друга Славу Неделина.

— Так знаешь или нет? — повторил хозяин ресторана.

— Самойлова, что ли? — как можно беспечнее спросил Кольцов.

— Да, да, Самойлова, — сблефовал на всякий случай Хавтан: вроде он в курсе следствия и знает тех, кто занимался делами новокузнецкой банды.

— Конечно, знаком, — усмехнулся Герман. — Он ведь не раз меня на третий этаж к себе вызывал, грозился под суд отдать, что я пятерых ребят потерял. Да и очную ставку со Шкабарой не раз устраивал. Волокитное у них дело, у следаков, про всякий пустяк сто раз спрашивают: а это не видел ли? А этого не было ли? А это вы случайно не прихватили? Не выкинули? А я что, должен ему признаться, что присвоил, мол, знаменитый американский пистолет-автомат "айграм", принадлежавший Шкабаре? Я что, дурак? За кого он меня держит, я ведь тоже высшую ментовскую школу закончил, кое в чем шуруплю... — нарочито распалялся Кольцов.

— Да, "айграм" — серьезная штука. Не хочешь продать? Сейчас же десять кусков отвалю... — загорелся Хавтан, забыв о главном, — оружие действительно было редчайшее.

— И ты меня за лоха держишь. Сейчас немецкий "люгер" не меньше семи стоит, да и тот еще поискать, а ты "айграм" за червонец хочешь, — вроде как обиделся Самурай. На самом же деле он хотел размагнитить внимание Хавтана, чтобы понять, для чего ему понадобился следователь Самойлов.

— Ладно, не лезь в бутылку, — примирительно сказал Хавтан. Ссориться с Самураем ему было ни к чему... — Если хочешь продать, назови цену, мне эта штука нужна больше, чем тебе. А с Самойловым надо завести контакт, подружиться с ним, понять, на что он слабак: на баб, на деньги, может, он от машин балдеет или от охоты, нам надо все о нем знать, чтоб не промахнуться.

Но Герман, продолжая ослаблять внимание Хавтана, сделал вид, что потерял интерес к разговору, стал демонстративно разливать водочку по бокалам и, как бы закругляя и заканчивая тему, обронил:

— Я думаю, следак Самойлов вам не понадобится: Шкабара ведь повесился, и дело его закрыто. Но вы с братвой об этом знать не могли, мы объявления о смерти не даем — это тебе по старой дружбе. Так что обрадуй братву: Шкабара больше соврать следствию не сможет, даже если и захочет, нет вам от него угрозы. — И Самурай нарочито громко рассмеялся.

— Не гогочи прежде времени! — вдруг зло оборвал его Хавтан. -Запомни, мы всегда знаем, чего хотим, на пустяки у нас времени нет. То, что Шкабара повесился, нам тоже известно...

— Тогда зачем вам его следователь понадобился? — вроде тупо размышлял вслух Кольцов.

— А вот это пока не твоего ума дело. Тебе поручено войти с ним в контакт, подружиться, а что дальше делать, узнаешь позже...

— Чтобы дружить со следователем, деньги большие нужны, они обхождение любят... — Герман намекающе постучал пальцем по опустевшей бутылке "Абсолюта".

— Деньги будут, не боись, — заверил Хавтан. — Задарма интереса у людей не вызовешь, ни у тебя, ни у твоего Самойлова. После ужина я отвезу тебя домой в Солнцево. Деньги в машине получишь...

Конечно, Кольцов сразу разгадал тайну задания Леонида Андреевича, он понял, что бухгалтера Звонарева выкрали если не люди Хавтана, то братва, с которой он близко якшается. Это была чрезвычайно важная, приятная новость. Не нужно будет теперь искать бухгалтера по всей России или в странах ближнего зарубежья, ведь это все равно что искать иголку в стоге сена... Гном находился где-то рядом, в Москве, и место, где держат в темнице бухгалтера, наверняка было известно хозяину "Золотого петушка".

На радостях Самурай перестал ходить в ресторан, потерял интерес к скатерти-самобранке, надежда вспыхнула вновь, и он решил не упустить ее любой ценой. Теперь он только и думал, как вызнать у Хавтана местопребывание Звонарева: силой или хитростью? Ошибиться он не имел права, теперь-то он понимал, что шкабаровские миллионы были действительно его последним шансом, единственной путевкой в другую жизнь.

Дней через десять Герман, чувствуя, что Хавтан вот-вот объявится, как обычно, у подъезда в Солнцево, решил заглянуть в "Золотой петушок" на разведку. Плана конкретного у него не было, хотя рассчитывал выведать: Хавтан ли держит шкабаровского бухгалтера, или, на худой конец, тот знает, кто, а главное — где. Впрочем, кто держит Гнома, теперь не имело значения: Самурай созрел и знал, что на этот раз он ни перед кем не остановится -завалит любого, будь то сам Дантес или Шаман, которых он пока в глаза не видел, не говоря уже о Хавтане. Этого задохлика ему было совсем не жаль, вообразил себя хозяином жизни, видишь ли, в Барвихе с Шаманом государственные вопросы решает... Конечно, если Звонарев у Хавтана, можно и без крови обойтись, не хотелось Кольцову новую жизнь с мокрухи начинать, можно было и полюбовно разойтись, он готов был даже отстегнуть бухгалтеру и Леониду Андреевичу половину того, что найдут на зарубежных счетах Шкабары...

Пришел Самурай в "Золотой петушок" раньше обычного, давая возможность халдеям разыскать хозяина по сотовым и спутниковым телефонам или по пейджеру. В том, что он нужен Хавтану и его дружкам-покровителям, Кольцов не сомневался, он ведь знал, о каких суммах шла речь, — такой куш блатные постараются не упустить, их аппетиты Герман изучил хорошо. Неторопливо изучая меню — а оно кардинально менялось каждую неделю, — Самурай подумал, что скатерть-самобранка в "Золотом петушке" скоро для него может и перестать расстилаться, ведь совсем другие отношения могут теперь сложиться с хозяином ресторана. Впрочем, если глядеть дальше, в случае удачи всесильная пайцза скоро и не понадобится вовсе. Он уже выправил заграничные паспорта на себя и на жену, хотя она ни о чем не догадывалась. Он хотел поставить ее перед фактом в последний момент. Вырви он бухгалтера Звонарева из рук "синих" -Самурай и дня не стал бы задерживаться в России. В стране, где он задумал поселиться, основным условием получения гражданства являлось вложение средств в ее экономику. И сумма, на взгляд Кольцова, была небольшой, всего триста—четыреста тысяч долларов. И почему бы их не вложить, это же не подарить! Выбирай отрасль по вкусу, дело по усмотрению и живи в свое удовольствие! Не зря же "новые русские" уже весь мир облагодетельствовали своими капиталами, подготовили запасные аэродромы на всякий случай, только для самой России-матушки завалящейся медной копейки не находится.

Кольцов не ошибся, что о его появлении тут же доложат Хавтану. Через два часа, когда в "Золотом петушке" началась концертная программа, к его постоянному столику подошел старший метрдотель и вежливо предупредил, чтобы он не уходил, не дождавшись Леонида Андреевича, мол, тот недавно из Барвихи звонил, сказал, что скоро подъедет. Хавтан появился гораздо раньше, чем рассчитывал Кольцов, видимо, в Барвихе он не был, решил лишний раз покозырять связями. Шаман, как навел справки Самурай, действительно был крутой мужик, да и тюменская нефть, которой он ворочал и на которую раньше жила вся трехсотмиллионная страна, сильно спеси тому прибавила. Хавтан за столом опять появился неожиданно, был навеселе, пребывал в добром настроении, причину которого объяснил сразу: похвалился, что сегодня всех обкатал в бильярд. Но где играл и с кем, уточнять не стал, а жаль, может, это косвенно вывело бы Самурая на тех, кто выкрал Звонарева-Гнома.

— Ну как успехи? Докладывай, — сразу взял быка за рога Хавтан.

— Докладывать-то особенно нечего. Третьего дня следак неожиданно вылетел в Новокузнецк в срочную командировку. Не знаю, связано ли это с бандой Шкабары или случайно вышло, а так я до отъезда пару раз с ним пообщался. Неплохой мужик, но работа его осторожным сделала. Время требуется, чтобы понять, что он за человек.

— Ну, для начала совсем неплохо, — похвалил Леонид Андреевич и самолично налил Герману все той же шведской водки. — Жаль, ты сразу не сообразил мне позвонить, что Самойлов в Новокузнецк улетел. Надо бы посмотреть, чем он там занимается, с кем общается. Можно было бы у него в номере и шмон устроить, если он бумаги какие с собой брал...

— Ты же предупредил, что не любишь разговоров по телефону, — обиженно напомнил Кольцов, — вот я сам и заявился сюда, надеялся тебя встретить. Деньги ведь отрабатывать надо...

— Верно, все верно. Я не люблю разговоров по телефону, — согласился Хавтан, — но это был бы не разговор, а всего лишь информация, а это вещи разные. В следующий раз, если что-то экстренное надо сообщить, звони, иначе момент можно упустить. Дорога ложка к обеду...

Сообщение не испортило настроение Хавтана, и он с удовольствием выпил и закусил вместе с Кольцовым. Тут Самурай и закинул удочку — а вдруг что и удастся вытянуть из него...

— Слушай, Хавтан, если вам нужен свой человек в нашем следственном отделе, может, я вам другого подберу, там хлопчики есть более покладистые, чем Самойлов, да и возрастом помоложе, у них только деньги на уме. А Самойлов в свое время следователем по особо важным делам при Генеральном прокуроре страны работал, потому вряд ли на контакт с вами пойдет, опасно очень, а он стреляный воробей... Правда, сейчас он в разводе, ни кола ни двора, снимает, как и я, комнату в Солнцево, иногда в электричке встречаемся, — напропалую откровенничал Кольцов, хотя задача у него была совсем иная. Да и про Самойлова заказчики наверняка все знают, если так настойчиво ищут к нему ходы.

Хавтану показалось, что Самурай хочет перед ним выслужиться, попасть к нему в особую милость. А сильнее всего хавтановскую душу согрело лакейское "а деньги-то отрабатывать надо...", и он, вальяжно откинувшись на спинку стула, менторским тоном изрек:

— Хороший ты парень, Гера, а как бойцу тебе вообще цены нет. Не зря мы тебя Пересветом звали. Но ты как был люберецкий качок, таким и остался, казак лихой. Помнишь, фильм такой крутили, "Кубанские казаки"?

Герман не стал перебивать Хавтана, поняв, что тот, заважничав как индюк, уже клюнул на дешевую приманку и сейчас сболтнет что-нибудь важное, поэтому лишь покорно кивнул, что явно понравилось Леониду Андреевичу, и тот продолжал:

— Нам, дорогой Герман, не всякий следак нужен, а именно Самойлов. А что продажных тварей на всех этажах власти хоть пруд пруди, мы знаем, у них на морде ясно написано: купи меня! купи меня! Ох, как нужен нам этот Самойлов, если бы ты знал, Герочка! Ты уж постарайся, в обиде не будешь, да и я век тебе буду обязан...

И опять Герман, словно поуменьшившись в росте и габаритах рядом с тщедушным Хавтаном, закинул ловко еще одну приманку:

— Да разве я, Хавтан, не стараюсь?! Видишь, все эти дни к тебе в ресторан не ходил, считай, недели человеческой жизни себя лишил, все ловил, как бы случайно, следака этого. А если лично у тебя хреново и от него твои дела зависят — только скажи прямо: я прижму его. Бог с ней, с работой, друзья дороже...

Этим он так растрогал Хавтана, что тот налил еще по полному фужеру водочки, каждому своей, хотя до того уже объявил, что на сегодня достаточно. Подняв за тонкий стебелек искрящийся гранями хрустальный французский бокал, проникновенно сказал:

— Спасибо, Гера, спасибо! Я ведь знал, что могу рассчитывать только на тебя, на своего, люберецкого. Но дело, братан, слава Богу, не во мне. Это просьба моих друзей, с которыми я играю по-крупному. Уломаем твоего Самойлова — заживем!

— Да что может сделать эта конторская крыса для такого богатого человека, как ты, и твоих друзей из Барвихи? — уже откровенно подсекал Самурай заглотившего приманку Хавтана.

— Может, дорогой, может, в него все и уперлось. У Самойлова должны быть какие-то бумаги Шкабары, он мог их у него дома найти, а скорее всего в офисе — у того ведь фирма была на Новослободской. В бумагах этих секрет больших денег зарыт. Шкабара уже месяца три, до ареста, регулярно на Запад крупные суммы переводил на номерные счета. Если бумаги даже не попали к Самойлову, то Шкабара мог поведать об этой тайне лично, на допросах, в обмен на жизнь или организацию побега, ему терять было нечего, а суммы-то гигантские.

Герман, делавший вид, что весь внимание, вдруг простецки присвистнул:

— Если разговор идет о больших бабках и номерных счетах, может быть, наш Самойлов и не в Новокузнецк улетел, а прямиком в швейцарский банк махнул. Зачем же ему пыхтеть тут сутками за сотню баксов? — огорчил он хозяина ресторана.

Хавтан, которому, видно, понравилась роль мэтра-наставника, и на этот раз свысока поучил-пожурил несмышленыша Кольцова:

— Нет, Герман, ни в какую Швейцарию Самойлов не полетел, потому что у него в руках не вся тайна, а только часть ее. А то, что он пребывает в Новокузнецке, это хорошо — значит, или бумаги у него, или он знает о них от самого Шкабары. На родине Шкабары Самойлов ищет следы бухгалтера банды по кликухе Гном, он давно в розыске из-за одной крупной аферы, которую провернул в Новокузнецке.

Но Кольцов, упрямо продолжая играть роль настырного дебила, долдонил свое:

— А что ж тогда ты с дружками прежде времени нацелился на миллионы? Кажется, ты нас еще до армии учил не делить шкуру неубитого медведя. Как я понял, чтобы до тайных счетов добраться, надо этого мужика — Горбатого, что ли, еще найти. А он, видно, парень не простой, если за прежние дела в бегах числится.

— Молодец, Гера, — похвалил Хавтан. — На ходу подметки режешь, это мне нравится. Значит, тебе и дела, связанные с арифметикой, доверить можно — логически мыслить начал. Но слушать все-таки ты должен научиться внимательно. Не Горбатый, а Гном у него погоняло. А то будешь информацию на Горбатого собирать, а про Гнома мимо ушей пропустишь. Только учти, сегодня на Гнома ничего выискивать не надо, он у нас, и его надежно охраняют. Потому на меня и давят, скорее да скорее, что у нас в руках половина тайны. А менты, конечно, своих повсюду подняли — ищут Гнома, понимают, о чем идет речь.

— В жизни бы не допер, что такие шальные деньги рядом крутятся, -снаивничал Самурай, наполняя бокал. — Жаль, Гном не тебе лично принадлежит, а то и я бы на свою долю мог претендовать в случае удачи, — закинул в последний раз удочку Герман, прощупывая, знает ли Хавтан, где прячут бухгалтера.

На сегодня информации было достаточно, он и так вызнал гораздо больше, чем рассчитывал. Теперь главное — не торопиться по-глупому, необходимо все хорошо продумать, до мелочей, включая и билеты на самолет в Цюрих или Берн, где в основном лежат вклады Шкабары, и уж тогда нанести последний удар, может даже смертельный, чтобы заполучить Гнома. Ведь Гном, если ему посулить свободу и жизнь (да и денег из своих сбережений тысяч двадцать — тридцать Герман ему б не пожалел), наверняка раскрыл бы все бухгалтерские тайны Шкабары.

Очевидно, Кольцов, сам того не ведая, наступил Хавтану на больную мозоль. Тот аж переменился в лице и, склонившись к Герману, зло и жестко сказал:

— Ты как в воду глядел... Но это ничего, что не мне лично Гном принадлежит, ведь он содержится на моей территории, и мои люди его охраняют. Ты только подбери ключи к Самойлову или прознай у него про бумаги — у нас с подельниками другой разговор будет и другая доля, как ты правильно заметил. Ты, Гера, сегодня фаворит, ты идешь паровозом, первым номером, только на тебя надежда... Жалко такие деньги мимо рта пронести...

Оставшуюся часть вечера больше ни о Гноме, ни о швейцарских деньгах они не упоминали. Самурай намеренно увел разговор в давние блатные дни, когда молодой да удалой Хавтан козырял красивой наколкой "Соня" на левом предплечье и очень гордился первой ходкой в зону, где своего достоинства не уронил, — вечно дорогая тема для души обогатившегося Хавтана. Все, что надо, и даже больше того Кольцов уже знал и боялся случайно перегнуть палку, спугнуть Хавтана своей настырной заинтересованностью.

Последние два дня до очередного дежурства Кольцов не находил себе места — мечта маячила где-то рядом, за углом, только надо было наверняка знать, где этот угол и как к нему пройти. Радовало его и то, что Хавтан был явно недоволен той частью, которая будет причитаться ему при окончательном дележе. Его, Кольцова, никто, конечно, в расчет не брал, видимо, кинут кость в тысяч десять — двадцать, и будь добр, не кашляй, жди очередной подачки. Нет, Герману надоело быть исполнителем чьей-то воли, чьих-то хитрых замыслов, теперь он сам хотел быть хозяином и делить прибыль. Оставалось самое малое — определить, что же делать. Можно было выследить Хавтана или его ребят, когда они наведываются к Гному, того ведь поить, кормить надо, да и охранников его тоже. А потом выбрать момент и выкрасть бухгалтера — дело не хитрое. Ребят у него достаточно, территория Хавтана известна, и трех дней между дежурствами для этого вполне хватит. Но это, так сказать, вариант на крайний случай, потому что кровью пахнет. Тут без пальбы, хотя бы односторонней, не обойтись, да и всех своих ребят придется к делу подключить, да еще объяснять, зачем и почему, а кроме всего прочего — с ними надо делиться.

Был и второй вариант, более спокойный, но не совсем надежный: можно попытаться уговорить Хавтана войти с ним в долю и заполучить Гнома без риска и крови. Но тут крылась опасность — непредсказуемость Хавтана: скажет добро, а сам потом кинет, как последнего лоха, или уберет с дружками — ему свидетели не нужны. Вот из этих двух вариантов, со всеми их плюсами и минусами, нужно было выбрать самый надежный и верный. Горячку пороть не стоит, тем более что Самурай был уже у самой цели.

Но вмешались обстоятельства, которые никак не брали в расчет ни Самурай, ни Хавтан, не зря же говорится: человек предполагает, а Бог располагает. В очередное дежурство при задержании банды, доставлявшей в Москву партию оружия и патронов из Прибалтики, из бездонных складов бывшей советской армии, Кольцов был ранен. Не тяжело, но потребовалась госпитализация в клинике для военных имени Бурденко.

Только в палате, где Кольцов лежал один, он впервые всерьез понял, каким опасным делом занят. Действительно, это не у воров или бандитов, а у него, выходит, жизнь — копейка, те могут позволить себе не рисковать раз в три дня... Сегодня избежать пули на его работе практически невозможно, ведь стреляют, не задумываясь, и стар и млад, оружия на руках — море. Каждое следующее дежурство могло стать для них последним, потому и стали уходить от него люди, умирать непонятно за что не хотелось никому. И в эти трезвые минуты прозрения Кольцов дал себе твердое слово: после выписки из больницы он возь-мет отпуск без содержания и вплотную займется Гномом, а значит, надо быть готовым рвануть за кордон в любой момент. Он больше не хотел подставлять свою широкую грудь под бандитские пули.

Единственным утешением в эти дни стало примирение с женой, которая прибежала в госпиталь ночью, как только узнала, что Герман ранен и попал в больницу. Ради этого, если знать раньше, может, сам полез бы под пули. Женщин понять и легко, и невозможно — где-то он вычитал такое изречение, но только теперь осознал эту путаную мысль.

Однако в радостном настроении ему пришлось пребывать недолго — на четвертый день к вечеру в палате появился Хавтан. Весь его вид говорил о том, что случилась беда, таким растерянным старого люберецкого друга Самурай не видел никогда. Хавтан поставил на прикроватную тумбочку два больших пакета с гостинцами, потом вернулся к двери, выглянул в коридор и, поплотнее прикрыв ее, сказал подавленно:

— У меня крупные осложнения с братвой, и тебя, как назло, угораздило...

— Что случилось? — еще не чувствуя, что происшедшее относится и к нему, спросил Кольцов.

— Гнома выкрали, — выдавил из себя хозяин ресторана, тяжело опускаясь на стул около кровати.

— Как выкрали? Кто выкрал? — Самурай резко оторвался от постели, чего ему делать было нельзя, но сейчас он даже не среагировал на полоснувшую ножом боль в груди.

— Знал был прикуп, жил бы в Сочи, — попытался жалко отшутиться никогда прежде неунывающий, а теперь потухший Хавтан. — Знаю только, что кто-то очень крутой, для него жизнь человеческая и копейки не стоит. Пришмолял двоих охранников и еще одного парня, который еду доставлял из моего ресторана. Еще у них там девка была, совсем молоденькая, может даже еще школьница, — они ее как раз трахали по очереди. Конечно, и проститутка, и тот, что жратву носил, не входили в планы этой сволочи, но он не мог оставлять свидетелей. Всех расстрелял, да и то сказать — и оружие хорошее имел, которое тут же, на месте, и оставил, немецкий "люгер". Представляешь картину: лежат вповал баба голая и три мужика без штанов вокруг, а Гнома и след простыл... Если бы Шаман с Дантесом не вступились за меня, наверное, мне и самому бы хана пришла...

Кольцов безнадежно молчал, и Хавтан не осмелился его потревожить, решив, что чудом избежавший смерти Герман поражен безжалостностью киллера, недрогнувшей рукой отправившего на тот свет четырех молодых людей. Но Самурай думал вовсе не о жертвах и даже не о Хавтане, которому теперь тоже придется несладко, он понял, что мечта о вилле на берегу моря, о прогулках по Парижу или Риму так навсегда и останется несбывшейся мечтой. Поняв это, Кольцов даже застонал, теперь он корил себя за то, что в тот вечер в "Золотом петушке" не сказал Хавтану прямо — отдай Гнома!

Хавтан поднялся со стула, намереваясь, видно, уходить, но потом, словно утопающий, который хватается за соломинку, спросил:

— Ты, случаем, никому после той встречи не говорил, что бухгалтер Шкабары у меня? Что-то на свою беду я расхвастался в тот вечер...

— Не держи глупости в голове, — угрюмо бросил Самурай, ощущая, как все сильнее разгорается боль в груди. — Ищи в другом месте, я никому не говорил. Зачем мне поперек своего интереса идти?..

— И то верно... — И Хавтан, не попрощавшись, двинулся к выходу.

Когда дверь за ним закрылась, из груди Самурая невольно вырвался дикий крик, похожий на вопль раненого животного. Так обычно кричат в истерике и горе люди, когда теряют самых близких и родных. Он понял, что сегодня умерла его мечта. Понял и заплакал... Заплакал впервые с тех пор, как стал мужчиной.