Весь сентябрь Аргентинец переживал тяжелейшую депрессию, хотя видимых причин для этого не было. Карта шла, случались, и часто, заметные выигрыши — по-крупному, слава Богу, не "залетал" года три. Дома вроде тоже все было спокойно, если не считать, что младшая дочь, кажется, влюбилась в Эйнштейна. Это вселило в него тревогу, он не хотел, чтобы Верочка вышла замуж за каталу, даже и за подающего надежды аса — нет, такой судьбы для любимой дочки он не хотел. Впрочем, заметного интереса к дочери со стороны Георгия он не замечал, а поклонниц у него было хоть отбавляй: обаятельный, всегда изысканно одетый, часто при деньгах, с машиной, а кроме того, хорошо образован, начитан — в общем, мог и любил пустить пыль в глаза, таких девушки любят, не дают им прохода. Правда, в последнее время Георгий играет в карты редко, постоянно держится при Тогларе, словно его ре-ферент: сопровождает повсюду и даже в отсутствие хозяина живет на Кутузовском. Общение с Тогларом, конечно, пойдет Георгию только на пользу, даже сейчас близость его к чистоделу подняла авторитет Эйнштейна.

А ведь начинался сентябрь так прекрасно! После свадьбы Тоглара Аргентинец с семьей был приглашен в гости на Кутузовский, в недавно отделанную, отреставрированную квартиру Константина Николаевича. Кстати, полностью обставленную, доведенную до ума Аргентинец видел ее тоже впервые, хотя не раз бывал здесь во время ремонта и очень гордился тем, что картина Шагеева появилась в мастерской с его легкой руки — она так пришлась к месту, что даже человеку, далекому от живописи, это было очевидно. Апартаменты, занимавшие этаж, с изысканной мастерской-салоном потрясли его домочадцев, как некогда их квартира произвела ошеломляющее впечатление на Наталью, жену Тоглара.

В гостях у Константина Николаевича оказался и Георгий, и именно в тот вечер Аргентинец заметил, что его Верочка неравнодушна к картежному гению Эйнштейну. Тогда же впервые Городецкий узнал, что дед Константина Николаевича был крупным русским художником, академиком и умер в эмиграции, вдали от родины. Картины Николая Фешина не оставили его равнодушным, и теперь понятна стала тяга Тоглара к живописи — кровь есть кровь, гены когда-нибудь должны были взять свое. В тот теплый сентябрьский день легендарный Тоглар открылся Городецкому совсем с другой стороны, а казалось, он знал об этом человеке все — ведь знакомы уже без малого почти тридцать лет, целую жизнь.

Пригласил Тоглар Аргентинца с семьей и в загородный дом в Переделкино — в общем, налаживалась спокойная, благополучная жизнь, о которой мечтал его близкий друг Костя Фешин.

В последний год Аргентинец чаще всего играл в Барвихе, иногда у Шамана дома, но потом сложился настоящий катран у одного из высоких чиновников из окружения президента. Катран в Барвихе ценился высоко среди катающих по-крупному: безопасность и комфорт гарантированы, и в долг тут не играли, у всех наличка — в "дипломатах", баулах, саквояжах, чемоданах, очень состоятельные господа собирались там.

Отчасти глубокой депрессией Аргентинец был обязан тамошним разговорам, неожиданным тайнам, открывавшимся ему в барвихинском катране. Чиновничий люд, подогретый дорогими коньяками и виски, наперегонки спешил избавиться от служебных и государственных тайн, словно знание их душило, не позволяло радоваться жизни. Оттого эти сытые и самодовольные господа легко, без сожаления, даже бравируя, расставались за ночь с целыми состояниями. Неправедно нажитые деньги как будто жгли им руки, не давали ощущения реальности, оттого им не радовались выигравшие, не огорчались проигравшие: иные пачки долларов по двадцать — тридцать тысяч, небрежно перехваченные резинкой или бечевкой, по нескольку раз за ночь переходили из рук в руки, из баула в чемодан, из чемодана в "дипломат". И никто не удосуживался хотя бы пересчитать их, не говоря уже о том, чтобы прокутить или подарить кому-то, впрочем, по их словам, это были деньги для игры; некоторые даже не уносили эти саквояжи и сумки домой, считая: зачем таскать, если на неделе опять предстоит игра. Вот эта-то безразличность к большим деньгам — все равно завтра еще нанесут взяток — или возможность добывать их без особого труда и риска отбивала у Городецкого не только тягу к игре, но и к жизни вообще. Без азарта и страстей, когда на кон ставится все, включая и жизнь, игра — не игра. Да, подивился бы великий знаток рисковых картежных людей Федор Михайлович Достоевский, попади он в катран в Барвихе: какой тип игроков создало новое российское смутное время!

Но не из-за отсутствия страстей хандрил весельчак, балагур, неунывающий катала Аргентинец — он-то рисковал своими кровными, ему взяток не носили: ни добровольно, ни принудительно, а деньги ох как были нужны. Девчонки -обе уже на выданье, дом, семья требовали все возрастающих затрат, жизнь дорожала не по дням, а по часам.

Но угнетало его другое — он не понаслышке знал о перспективах своей страны, народа, ведь играл-то с вершителями судеб России: чиновниками, законодателями, депутатами, министрами.

Иногда Аргентинцу даже хотелось пропустить игру — слишком откровенные там велись разговоры, а он по собственному опыту знал: знание чужих тайн укорачивает жизнь. Это одна из главных заповедей уголовного мира, потому там не лезут в душу и стараются без надобности не совать нос в чужие дела. Но он не мог поставить крест на катране в Барвихе, это было единственное место в Москве, где крутились по-настоящему большие деньги, а у Аргентинца была тайная мечта: если сорвет сумасшедший банк, миллионов в десять — двадцать, баксов разумеется, заляжет на дно. С него хватит, нервы на пределе, здоровье не то, да и пример Тоглара, занятого только любимой женой и живописью, вдохновлял. Может, и он придумает для себя какое-нибудь хобби и будет посвящать целые дни своему увлечению, как Константин Николаевич мольберту. Новому занятию своего друга Городецкий завидовал больше всего — завязал навсегда с прошлым и нашел все-таки на закате жизни дело по душе. Но тут Аргентинец понимал, что Тоглару легче, в нем гены взыграли, происхождение обязывало.

В какие-то вечера, наслушавшись опасных речей, он задерживался с выездом, хотя не меньше других спешил домой, в уют, тепло. Он намеренно поднимал капот, с умным видом копался в чреве машины, что-то подтягивал, закручивал, протирал, или же, сам незаметно спустив колесо, принимался не спеша его менять, а другие, подтрунивая над ним, над его машиной, весело улюлюкая, гогоча и посмеиваясь, разъезжались в ночи. И лишь когда вдали стихал шум скоростных машин, выезжал со двора и он. Да и то, отъехав от катрана, он останавливался где-нибудь в придорожной тени и спокойно выкуривал сигарету-другую, и только после этого трогался в путь. Городецкий был убежден, что люди, так небрежно обращавшиеся с чужими секретами, обязательно попадут в беду. И как в воду глядел — оказался провидцем, хотя, конечно, вслух никому и ничего не предсказывал. Одну машину, возвращавшуюся после игры в Барвихе, расстреляли в ночи в упор из крупнокалиберного пулемета. Досталось и автомобилю, мчавшемуся следом, об этом писали московские газеты, и Аргентинец оценил свою предусмотрительность — ведь и у него был такой же роскошный белый "сааб".

Странно, но покушение с трагическим исходом не особенно взволновало посетителей катрана в Барвихе: все единодушно признали, что покойный брал не по чину и не любил делиться с коллегами и начальством. Аргентинец тогда обезопасил себя еще раз: стал приезжать на игру в скромных "Жигулях" песочного цвета — чиновники на таких машинах не ездят, и теперь его случайно спутать не могли.

Однажды, в середине сентября, в катране появился новый игрок, или, как назвали его завсегдатаи, новый назначенец в президентской команде. Альберт Янович был из семьи потомственных чекистов и родословную вел то ли от Берзиня, то ли от самого Дзержинского. Правда, потомок, по нынешним демократическим временам, не любил вспоминать богатую советскую родословную и имел модную нынче профессию — политолог, то бишь аналитик, от которой явно попахивало саморекламой или шарлатанством. Но, видимо, он делал нужные анализы и прогнозы, если попал в президентскую команду и уже нафаршировался основательно. На игру он приезжал весь навороченный, с новомодным кожаным саквояжем, но никогда не оставлял его в катране до следующей игры. Этот и вовсе не знал удержу, вещал без остановок, и его сообщения действовали на нервы не только Аргентинцу, но и остальным завсегдатаям. Чуял Городецкий, что иные чиновники даже подозревали непонятную провокацию со стороны политолога, хотя вида старались не подавать, а заволноваться было от чего...

Потомок чекистов говорил, например, что новый Генеральный прокурор России, которого президент отыскал в Сибири, скоро может и сам загреметь в тюрьму. Слишком рьяно стал пропихивать своих близких родственников в нефтяной бизнес, где уже все давно поделено и конкурентов не терпят. Прокурор, пользуясь высшей властью, начал еще и наезжать на московские кланы, а за ними ведь тоже не рядовые граждане стоят, и своего они так не уступят. Альберт Янович уверял, что это станет первым прецедентом в истории России, когда Генеральный прокурор будет обвинен в примитивном взяточничестве, коррупции, и кончит он дни на тюремных нарах. От таких прогнозов у многих портилось настроение, и они сбрасывали карты невпопад, чем ловко пользовался Аргентинец. Но игроки вскоре приходили в себя: знали, что свято место пусто не бывает и, может, попадет туда кто-то из своих людей, так что нет худа без добра — Москва чужих никогда не любила, особенно на больших постах.

Тот же Альберт Янович обронил, что скоро грохнут известного в прошлом телеведущего, а ныне влиятельного бизнесмена. Причем он назвал суммы, которые гуляют на телевидении от рекламы — официально и черным налом, и у партнеров по картам, людей, видавших виды и знавших, что такое шестизначные и семизначные цифры, просто отвисли челюсти.

Спустя несколько месяцев Аргентинец убедится в ясновидении говорливого политолога, который, кстати, по телевидению в те дни со скорбной миной на лице будет говорить о дорогом друге как о самом бескорыстном человеке на земле, которого убили люди, не разделявшие его творческих планов, и сравнит его смерть со смертью Пушкина. Поистине лицемерию нет предела. Но Альберт Янович лицемерил не всегда — со своими, за карточным столом, он был предельно откровенен, резал правду-матку если не в глаза, то уж в богато обставленное пространство — точно.

Аргентинец не раз пытался развеяться от депрессии, дважды даже крепко загулял у Хавтана в "Золотом петушке", хотя выпивка и загулы — не его стихия, катале нужен ясный ум и очень чуткие пальцы, тренированные так же, как у пианистов-виртуозов. Хавтан тоже переживал не лучший период жизни, у него выкрали какого-то бухгалтера, имевшего доступ к тайным счетам в западных банках. И если бы не заступничество старой братвы — Шамана и Дантеса, — скорее всего он гнил бы уже на каком-нибудь перенаселенном московском кладбище. Зная, что Аргентинец вращается в разных кругах, Хавтан просил помнить про бухгалтера по кличке Гном, может, где объявятся его следы, или хотя бы получить наколку, кому он мог понадобиться, обещал за информацию большие деньги. Иначе, мол, ему долго не восстановить свой авторитет. Косится братва, не верит, что выкрали Гнома, хотя четыре трупа на месте похищения — аргумент более чем весомый. Но они думают, для себя приберег он бухгалтера, а на деньги банды Лабоцкого — Шкабары, хранящиеся на Западе, многие серьезные люди претендуют, и он, выходит, очутился теперь в центре внимания. Впрочем, про банду новокузнецких громил Аргентинец и сам хорошо знал.

В Барвихе чаще стали говорить о войне с Чечней, которая вот-вот должна была грянуть, и, тоже не таясь, называли фамилии тех, кто уже нажил на этом миллиарды, оставив горы оружия, бронетехники и даже авиацию чеченцам. Разговоры о предстоящей войне не пугали чиновный люд, наоборот, они их возбуждали, пьянили, на различных поставках для армии можно было по-настоящему нажиться, а уж украсть — и говорить нечего. А главное — не выполнять никаких обязательств перед народом, на все годился один ответ -война...

Всезнающий Альберт Янович и тут мудро заметил: война, как первый снег, запорошит все следы преступлений, совершенных за годы реформ, и если не случится эта, организуют другую. Только большое горе, тысячи и тысячи новых молодых инвалидов могут отвлечь внимание людей, заставят их забыть о прежних преступлениях высоких людей, чтобы те под шумок успели прибрать, продать последнее, что еще осталось непроданным. Не зря народ говорит: кому война -кому мать родна.

Когда начались разговоры о предстоящей войне в Чечне, Аргентинец сразу вспомнил Тоглара, который три года находился там в плену и хорошо знал обстановку. Еще год назад он уверял, что столкновения с "чехами" не избежать, слишком высокие финансовые интересы сошлись в этом горном крае и чересчур много оружия появилось у воинствующего народа, к тому же впервые в своей истории Чечня заимела регулярную армию. Оружие и пьянит всех от мала до велика.

По своим каналам Аргентинец знал, что предстоящая чеченская кампания резко увеличила в Москве оброк с банкиров, промышленников, бизнесменов, занятых нефтью, — понятно, война потребует больших денег, выходит, к ней за Тереком готовятся всерьез.

Такие грустные мысли навевала еще не начавшаяся бойня Аргентинцу и, конечно, настроения не поднимала. 2

В те самые дни, когда впервые возник разговор о Чечне, появился в катране новый игрок, которого отрекомендовали как Александра Михайловича, в первый раз он приехал вместе с Альбертом Яновичем. В любом катране, даже в Барвихе, нет постоянного состава игроков, хотя существует какой-то костяк, так сказать, завсегдатаи. Карточные компании сохраняются за счет постоянного обновления: одни проигрываются в пух и прах, других отвлекают иные страсти: любовь, запои, наркотики, неприятности по службе или в семье, перемещения и передвижения. Некоторые разочаровываются в игре, даже выигрывая, иные получают назначение за рубеж. Так что свежий человек не был неожиданностью за столом, тем более новичок не мог появиться с улицы, постучав в бронированную дверь. По клубному правилу, он приходил с кем-нибудь из завсегдатаев, и это ни у кого не вызывало ни вопросов, ни любопытства, тут каждый считал себя самодостаточным, чтобы не расспрашивать назойливо, кто есть кто. А то, что новый игрок, Александр Михайлович, появился с политологом, уже гарантировало ему дружеское отношение собравшихся за карточным столом. В иной день в катране появлялось и по два, и по три новичка сразу, а то и больше — тогда играли одновременно на двух столах. Среди новичков попадались люди известные: актеры, модные журналисты, банкиры, политики, но этот Александр Михайлович никому не был знаком, в прессе и на телевидении не мелькал, особой принадлежностью к верхам не кичился, держался просто, но с достоинством.

В серьезной игре — а тут, в Барвихе, другой не бывало — некогда особенно разглядывать партнеров, все внимание только на том, что у тебя на руках, какие карты выбывают из игры и почему сбросили именно эту карту, чтобы быстрее вычислить, что у кого осталось на руках. Иногда, даже зная все о тридцати пяти картах, можно проиграть оттого, что не вычислил одну-единственную, оказавшуюся у твоего главного соперника. Игру на крупный интерес можно сравнить с современным бегом на короткие дистанции, где победителя чаще всего определяет лишь фотофиниш. А разницу в результате между победителем и тем, кто пришел вторым или третьим, составляют сотые и даже тысячные доли секунды. Но победивший с такой ничтожной разницей войдет в историю, получит приз и пожнет лавры успеха, а об остальных никто и не вспомнит. То же самое и в картах: тут вторых не бывает. В катранах следовало бы повесить лозунг: все или ничего!

Позже, когда свершатся события, которые на какое-то время свяжут нового игрока Александра Михайловича и Аргентинца, Городецкий будет мучительно восстанавливать в памяти образ молодого человека, впервые пришедшего в катран вместе с политологом, которого за глаза быстро прозовут Оракулом. Конечно, некоторое внимание Аргентинец новичку уделил; старея, Городецкий стал бояться, как бы не нарваться на картежного шулера классом выше, чем он сам, а таких теперь было пруд пруди, кругом одни таланты, взять хотя бы его ученика Эйнштейна, чем не гений. "Гениев" и виртуозов регулярно поставляет в нашу жизнь зона. Есть заключенные, которые в тюрьме за пять-шесть лет срока ничего в руках, кроме колоды карт, не держали, там они тренируются по десять — двенадцать часов в день, тем более что такие условия им создают другие, более авторитетные и сильные зеки. Знают: на воле такой человек с лихвой оправдает все заботы. После освобождения возле такого "маэстро" крутится целая команда — и откормят, и приоденут по высшему классу, и в свет введут, а главное, подскажут, с кем играть.

Но появился и другой тип игроков, незнакомых раньше, — это люди, обладающие силой гипноза, внушения или способностями экстрасенса, такие каталы — тоже беда, эти одолеют, даже не имея выдающихся способностей к картежной игре. Аргентинец уже трижды вычислял таких игроков, объявлявшихся в Москве, и успевал под уважительным предлогом соскочить с игры. Вот на этот случай Городецкий, помнится, и оглядел мельком Александра Михайловича. Профессионального каталу, шулера всегда выдавали руки — они у них предмет особой гордости и заботы, — и такой человек всегда пытается скрыть свои таланты, возможности. Поскольку Аргентинец сам постоянно находился в подобном положении и пользовался теми же приемами уже лет тридцать пять, он всегда вычислял своих коллег и гордился тем, что ни разу не ошибся. Шулеров, профессиональных катал Аргентинец боялся гораздо меньше, чем гипнотизеров, — те умеют на мгновение отключить внимание, когда нужно сбросить карту или обменять ее, или внушить, что у него на руках карта, меньшая по значению, отчего у соперника тут же возникает желание удваивать и удваивать ставки, ставить на кон все! Ну и потом, как правило, нокаут. Бубновый валет или пиковая дама, мелькавшая в руках соперника, почему-то неожиданно оказывается козырным тузом, и пенять здесь не на кого.

Но Александр Михайлович на картежного шулера ни по каким известным Городецкому параметрам не походил, хотя играл уверенно, с размахом и рисковал отчаянно, — это Аргентинец видел по сброшенным картам. В общем, чувствовалось, что человек он энергичный, с характером. Аргентинец невольно следил и за речью Александра Михайловича, все-таки переход из грязи в князи не проходит бесследно и жизнь в определенной среде накладывает свой неизгладимый отпечаток, который нет-нет да и проявляется — в словах, жестах, привычках или пристрастиях. Александр Михайлович не уклонялся и от весьма щекотливых разговоров, а поддерживать беседу в Барвихе мог только человек осведомленный, сам вращающийся в высоких кругах. Вот эта-то черта -принадлежность к чиновничьей среде — и сбила Аргентинца с толку, и он вскоре перестал присматриваться к новичку столь внимательно, а жаль: может, чуть позже и промелькнуло бы нечто такое, что могло сдержать его азарт или хотя бы надоумило быть поосторожней с новичком.

Бросалась, правда, в глаза одна деталь, отмеченная не только Городецким, но она тоже не взывала к бдительности, а скорее наоборот -отвлекала внимание. Уж слишком большим модником выглядел Александр Михайлович, он выделялся даже среди этих людей элиты, не равнодушных к собственному внешнему виду и вещам, окружавшим их. Аргентинец не был мастаком по части моды, но, как одевался Александр Михайлович, ему нравилось. Это, конечно, не был ни привычный Карден, ни примелькавшийся Версаче или Армани, чьи модели стали как бы униформой у "новых русских", отчего они до сих пор не обрели ни своего лица, ни стиля. А если учесть, что именно этих знаменитых кутюрье тиражируют, один к одному, производители дешевой массовой одежды в Турции и Китае, Тайване и Гонконге и даже в Одессе, на Малой Арнаутской, то, конечно, большинство русских нуворишей, с их претензией на исключительность, утонченность, рафиниро-ванность, выглядят просто смешно. И, глядя на нового партнера за карточным столом, Аргентинец почему-то вспомнил Тоглара, именно так стал одеваться его старый приятель, по рекомендации его ассистента Эйнштейна, — несостоявшийся балетмейстер, конечно, обладал безукоризненным вкусом, об этом Городецкий слышал от многих людей, включая и своих домочадцев. Но Аргентинец-то уж знал цену любой вещи из "Ягуар-стиля", которые настойчиво рекомендовал ему Георгий-Эйнштейн, мечтавший сделать своего патрона образцом вкуса в картежных салонах. Однако Аргентинцу все это было ни к чему, он не понимал страсти мужчины к тряпкам. Обыкновенному шулеру, катале, если бы Александр Михайлович был из этой породы, такие причиндалы были вовсе ни к чему, как-нибудь обойдемся Труссарди, Хуго Боссом или всем понятным Пьером Карденом, чьи позиции в России после открытия ресторана "Максим" укрепились прочно и всерьез.

Аргентинец обратил внимание, что Александр Михайлович не старается выставлять напоказ ничего из своей экипировки, — это он определил по его ответу одному из игроков, слишком уж восторженно высказывавшемуся по поводу его часов "Ролекс". "Обыкновенная серийная титановая модель", — лаконично обронил новичок, сразу закрывая тему для обсуждения. И Аргентинец, знавший, наверное, одну-единственную марку дорогих часов и именно эту, поначалу удивился. Дантес, носивший такие часы, всегда хвастался ими и даже показывал рекламный плакат, висевший у него в кабинете, где на старинных весах чаша с "Ролексом" явственно перевешивала другую, на которой взмыла вверх новейшая модель "мерседеса". Обычно Дантес за игрой снимал "Ролекс" с запястья, и часы переходили из рук в руки, держал их перед глазами и Аргентинец и потому знал, что этот массивный платиновый "Ролекс" с календарем, установленным до середины XXI века с учетом високосных годов, с турбийоном и другими всевозможными наворотами, делается только по заказу, эксклюзивно, и могут позволить их себе лишь очень богатые люди.

Разбираясь задним числом в своих ошибках, Аргентинец пришел к выводу, что в конечном счете его бдительность усыпила не манера Александра Михайловича одеваться с иголочки, не его "Ролекс", о цене которого хозяин не распространялся, не роскошный английский джип "лендровер", в котором тот приезжал на игру и на котором угадывались сразу две сверхмощные и сверхчувствительные антенны. Цена таким "игрушкам" не один десяток тысяч долларов, и предназначены они скорее всего для особой спецтехники, например для перехвата пейджинговых сообщений, телефонных пере-говоров или даже разговора в салоне впереди идущей скоростной машины, а не просто для услаждения слуха меломана. А отвлекло Городецкого то, как Александр Михайлович умел слушать и направлять хвастливый разговор партнеров по игре в нужное русло, и еще — взгляд: особый, незаметный, жесткий, ледяной — таким обладают обычно люди из органов, да и то не все, а лишь наделенные высокой властью. Катран в Барвихе для такого человека мог представлять бесценный интерес, информация — с конкретными суммами и фамилиями — густым дымом висела над столом, только запоминай, записывай.

Много позже Городецкий поймет, что случившееся с ним — жестокое стечение обстоятельств, никто конкретно против него пакости не организовывал, специально его не подставлял. Короче, это была судьба, или, как говорит Хавтан, попал под паровоз. Да и доля собственной вины есть, что и говорить, повел себя западло по отношению к счастливчику, но если бы знать... предвидеть... Знал бы, где упасть, — соломки подстелил. Поздно пить боржоми, когда карты вскрыты...

Впрочем, подобная неприятность должна была рано или поздно произойти. Фарт — штука капризная, переменчивая, а ему грех обижаться на госпожу удачу, считай, жизнь прожил с колодой карт в руках, и безбедную, не надрываясь, детей воспитал, хоромы — каких поискать. А ведь если и не предчувствовал беды, все равно ощущал, что стареет, теряет скорость мышления, интуицию, что пора завязывать, так нет же, все норовил банк шальной сорвать...

Александр Михайлович наезжал в катран с какими-то рваными интервалами, но всегда в компании политолога. И всякий раз его появление оживляло игру, ставки взлетали до небес, азарт смогом зависал над зеленым сукном, и игроки даже забывали про роскошный ужин, который тоже входил в ритуал катрана. Собираясь в Барвиху, Аргентинец иногда ловил себя на мысли: хорошо бы, если б сегодня появились Александр Михайлович и Альберт Янович — оба они вносили какую-то особую атмосферу в компанию завсегдатаев. Один мог вскользь сообщить сногсшибательную новость, другой, при средних картах, удвоить ставки, отчего партнеров бросало в жар и карты на руках уже не казались столь выигрышными, — все это чаще всего было на руку Аргентинцу, он первый раскусил эпатажность в поведении Александра Михайловича.

Наверное, никто не приезжал сюда проигрывать: ни специально, ни случайно, это не в природе человека, но Аргентинец видел, что большинство посетителей знаменитого катрана искали острых ощущений — крупные ставки заставляли бешено колотиться любое сердце. Однако к этой категории любителей пощекотать нервы и потешить самолюбие Аргентинец никак не относил хозяина "лендровера" — у него, как понимал Городецкий, были совсем другие задачи.

И еще одна деталь, усыпившая внимание Аргентинца: Александр Михайлович не был жаден, это было видно по его отношению к деньгам — как в случае выигрыша, так и в случае проигрыша. За долгие годы, проведенные за карточным столом, Городецкий научился безошибочно распознавать этот широко распространенный человеческий порок. В жизни редко встречаются настоящие профессионалы, которые обладают удивительной памятью на все, что касается их деятельности, например шахматист помнит партию десятилетней давности и не спутает последовательность ни одного хода — ни своего, ни чужого. В футболе ситуация меняется ежесекундно, но профессионалы припомнят точно, словно в видеозаписи, как развивались события, почему был забит или не забит гол. Сродни им и картежники: не ведя никаких записей, они всегда помнят, кто с каким результатом закончил игру. За месяц с небольшим после появления в катране Александра Михайловича с политологом они были в проигрыше, но не внушительном, а просто с заметным минусом, как принято у них говорить. У Аргентинца мелькнула как-то мысль, что они могут играть на пару, негласным тандемом, правда, оба должны быть игроками равными, а потомок чекистов, честно говоря, играл слабовато, но мысль эта у Городецкого как возникла, так и увяла. Все эти обстоятельства, вместе взятые, отвлекли внимание Аргентинца от Александра Михайловича и его друга политолога, их он как серьезных игроков не воспринял, тем более что в катране появлялись другие залетные гости, оставлявшие за вечер по пятьдесят — шестьдесят тысяч, и за ними нужен был глаз да глаз. Ведь никто не гарантирует, что проигравший не встретит тебя с дружками в подъезде или по дороге домой, — времена ныне подлые, для многих сегодня Бог один — деньги. 3

В тот субботний вечер, когда за окном лил нудный осенний дождь и в воздухе пахло предзимней свежестью, в особняке в Барвихе, сиявшем огнями, было тепло и уютно. Гости съезжались медленно, хотя встреча была оговорена заранее, подтверждена днем телефонными звонками, но служба есть служба, даже у таких высоких чиновников, как барвихинские завсегдатаи, есть начальники. Днем хозяйка особняка, наверное от скуки, организовала девичник, который затянулся до вечера, и теперь собравшиеся гости и вернувшийся с работы хозяин катрана не отпускали женщин, обещая позже развезти их по домам, хотя многие из дам приехали в Барвиху на собственных машинах, а кое-кто даже с телохранителями. В общем, в доме царило оживление, слышались смех, музыка. Повсюду: в каминном зале, оранжерее, в гостиной, домашней картинной галерее — хозяйка особняка владела на Тверской одним из самых известных художественных салонов, "Зимним садом", — стояли накрытые столы для фуршета, а гостей молча обслуживали приглашенные из города вышколенные официанты.

Аргентинец, наезжавший сюда уже с полгода, ничего, кроме бильярдной, где они играли в карты, и столовой, где им накрывали ужин, до сих пор не видел. Особенно поразила его домашняя галерея, где висели очень интересные картины, в том числе работы уже знакомого ему Эдуарда Шагеева, и он, поздравив хозяйку с прекрасной коллекцией, сказал, что у него есть друг, художник, и что он обязательно свозит ее на Кутузовский в его мастерскую. Городецкий рассчитывал, что Тоглару, наверное, в будущем понадобится какая-нибудь галерея, чтобы выставляться, а тут под рукой салон в самом центре столицы, да и хозяйка — женщина со вкусом и хваткой.

Аргентинец уже думал, что игра сегодня не состоится, и даже позволил себе выпить вместе с хозяйкой галереи и ее подружками пару бокалов французского шампанского "Де Кастеллани", которым некогда угощал в Ростове Тоглар. Но вскоре дамы почему-то дружно засобирались домой, и мужчины, вздохнув с облегчением, поднялись наверх, в бильярдную, за привычный карточный стол. "Дамы и карты одновременно — вещь несовместимая", — изрек острый на язык Альберт Янович, больше всех довольный отъездом женщин. К своим сорока годам политолог уже четырежды был официально женат и не очень-то жаловал прекрасный пол, обходился с ним без пиетета.

В тот день играли в покер, но во все известные игры они, по всеобщему согласию, часто вносили изменения, несущественные, но обострявшие игру. Как всегда, по жребию для игры вытягивали колоду карт из закрытой коробки — на каждый кон использовали только запечатанную колоду. Возбуждение, витавшее в доме от присутствия прекрасных дам, перекинулось и на карточный стол — шум и азарт не утихали с первой раздачи. К полуночи, когда их пригласили на второй этаж на ужин, Аргентинец оказался с заметным выигрышем — тысяч сто, не меньше. Даже возникла несвойственная его натуре осторожная мыслишка: а не слинять ли домой после обильного застолья, — но здравая идея не получила развития, хотя игроков сегодня было больше, чем нужно, и его уход вряд ли был бы замечен. За ужином много пили, но Аргентинец, уже жалевший о выпитом с дамами шампанском, к вину не притрагивался, хотя поднимал бокал со всеми вместе, когда произносили уж очень зажигательные тосты. Он был профессионал и знал, что карты и вино тоже несовместимы. К тому же Городецкий чувствовал, что подогретые спиртным игроки будут обострять и обострять игру — кураж уже витал над ночным застольем.

После ужина договорились играть не больше двух часов, время было далеко за полночь, а на завтра многие партнеры были приглашены в Кремлевский Дворец на юбилей одного политического деятеля, с чьим именем связывали новый курс реформ. На торжестве должен быть весь столичный бомонд, и пропустить мероприятие, свидетельствующее, что и ты принадлежишь к элите российского общества, никто, конечно, не хотел.

С первой раздачи ставки пошли резко в гору, их, естественно, поднимали проигравшие и двое новичков из Тюмени, имевшие какое-то отношение к нефтяному бизнесу, — Аргентинец встречал их с полгода назад в доме у Шамана, тут же, в Барвихе. От такого резвого старта, к которому он никак не приложил руку, у Аргентинца радостно забилось сердце: ему выпало редчайшее выигрышное сочетание, которое часто снится в картежных снах, — каре.

Теперь следовало никоим образом не выдать своего состояния — удача, которую он ждал два последних года, кажется, сама шла в руки, ставки продолжали расти и без его вмешательства, а он, словно подчиняясь всеобщему гипнозу, тоже поддался гонке на повышение. Сумма так быстро стала для многих неподъемно-опасной, что некоторые лихачи, отрезвев, сошли с дистанции, длинный спурт продолжали только четверо: двое тюменских нефтебаронов, Александр Михайлович и Городецкий. Вот тут-то за столом стихли сами собой смех, шутки, разговоры: игра приняла серьезный оборот, такой куш разыгрывался в катране впервые. Напряжение достигло такого апогея, что один из тюменцев попросил хозяина дома налить в бокал для воды виски, — тележка со спиртным и закусками всегда стояла неподалеку от карточного стола. Но даже стакан крепкого виски не помог тюменцу: через десять минут оба, перекинувшись взглядом друг с другом, открыли карты, и Аргентинец отметил для себя, что нефтебароны играли на один карман, но теперь это не имело никакого значения. Александр Михайлович и Городецкий остались один на один, и тут на мгновение Аргентинец внутренне вздрогнул: теоретически существовал единственный вариант его проигрыша, но он мог произойти только в том случае, если карты раздавал сам противник или его ближайший партнер. Но, к счастью, раздавал карты после перерыва не Александр Михайлович, а его друг-политолог, тот задержался после ужина в столовой, беседуя с хозяйкой дома о живописи, и сейчас с напряженным лицом стоял за спиной своего протеже, наблюдая за игрой. Выходило, что Аргентинцу можно было рисковать всем, даже жизнью, -такой фарт при таком банке бывает не часто. Александр Михайлович, прибывший сегодня на игру с кожаным саквояжем, достал несколько внушительных пачек долларов и, поскольку был его черед увеличивать ставку, сказал:

— Предлагаю в последний раз поднять ставку и открыться, не будем доводить друг друга до разорения. Вы согласны?

Аргентинец ссохшимися губами тихо и неуверенно хотел прошептать, что согласен, но лишь молча кивнул — он не хотел сильного увеличения, потому что уже не располагал наличными деньгами.

Александр Михайлович небрежно бросил груду пачек в банк и предложил:

— Ваш черед...

Аргентинец аккуратно продвинул вперед имевшуюся у него наличность и добавил:

— На остальное ставлю свою хату на Кутузовском, которую ценю с обстановкой в миллион баксов. Идет?

В принципе противник не имел права отказываться — квартира того стоила, да и доложить Аргентинцу нужно было всего четыреста тысяч баксов.

После некоторого раздумья, в гробовой тишине, Александр Михайлович согласился, и они оба, разом, карта за картой, стали открываться... Одновременно крик радости и разочарования разорвал тишину ночного дома -общество болело и за того, и за другого, но больше за Аргентинца. Еще до открытия последней карты Городецкий понял, что проиграл: Александру Михайловичу выпало то, что могло выпасть только теоретически, — тоже каре, но каре старшее...

Аргентинец молча, как после тяжелого нокаута, поднялся с места и, никого не замечая, не попрощавшись, вышел из бильярдной — такого сокрушительного поражения он никогда не переживал и не был готов к нему ни морально, ни физически. Спустившись во двор по винтовой мраморной лестнице, Городецкий впервые так тяжело ощутил груз своих лет. Перед глазами стоял не карточный стол, и в голове не крутился, как обычно, анализ ситуации, — нет, все мысли его были о доме на Кутузовском — он так любил его, так гордился им. Во дворе он, также молча, не распрощавшись с охранниками, завел свои "Жигули" и выехал из катрана, который совсем недавно считал самым удачным для себя и где мечтал поймать за хвост жар-птицу.

Рублевское шоссе, неожиданно ставшее правительственной трассой, в этот час оказалось пустынным и, как ни странно, плохо освещенным — то ли где-то велись ремонтные работы, то ли уже перешли на режим экономии, как и на других магистралях.

Аргентинцу больше всего на свете хотелось сейчас попасть домой, принять душ и забыться глубоким сном, а уже потом, завтра, обдумывать, как действовать и что предпринять. Сейчас же он находился в состоянии шока и соображал туго, даже ехал, как говорят лихачи после ресторана, на "автопилоте" и все давил и давил на газ. В одном месте на затяжном подъеме шоссе делало поворот, который возникал неожиданно из-за подступившего вплотную леса — об этом заранее предупреждали дорожные знаки, — но сегодня на пустынной трассе Городецкий не обращал на них внимания. Дорогу эту он знал хорошо, все-таки дважды в неделю уже не один месяц наезжал в Барвиху, да и раньше частенько наведывался сюда к Шаману, но сегодня был особый случай, за руль вообще не следовало садиться в таком состоянии. Аргентинец, забывшись и посчитав, что он уже давно проскочил коварный поворот, на бешеной скорости влетел в него и, снося защитные ограждения у дороги, пулей врезался в темный лес. Все произошло так быстро, почти мгновенно, что он не успел ничего ни понять, ни предпринять, ни даже испугаться.

С полчаса, вероятно от сотрясения, он находился без сознания. Придя в себя, понял, что чудом остался жив — ни одной царапины, перелома или пореза, и он, перво-наперво, поблагодарил Бога, а затем осторожно выбрался из покореженной машины. Равнодушно оглядев свои новенькие "Жигули", которые специально купил для поездок в Барвиху, понял, что связываться с ремонтом нет никакого смысла — такие хлопоты ему были теперь ни к чему. "Значит, не пришло еще мне время умирать, — суеверно подумал Городецкий об аварии, но тут, как током, ударила мысль о проигрыше и перечеркнула его мимолетную радость. — Лучше бы я погиб, и вопрос с квартирой отпал бы сам собой. Братва никогда бы не позволила отнять квартиру у вдовы, сказали бы Александру Михайловичу: хватит с тебя и того, что снял в тот вечер, — а может, и похороны навесили бы на его счет".

Авария отрезвила и вывела его из состояния шока, и, взяв себя в руки, он мысленно сказал себе: "Раз остался жив, надо жить, действовать, защищать свой дом..." Особенно ему понравилось это — "защищать свой дом...". Да, ему было что защищать.

Выбравшись по откосу на шоссе, он стал дожидаться случайной машины на Москву. Аварию, случившуюся на шоссе, Аргентинец посчитал чуть ли не ниспосланной свыше благодатью, и не только потому, что остался жив-здоров -за это, конечно, Всевышнему отдельное спасибо, — а из-за того, что она помогла ему скрыть дома масштаб другой трагедии, происшедшей в тот же вечер, на полчаса раньше. Видя его ушедшим в глухое затворничество, его нежелание ни с кем видеться и даже говорить по телефону, домочадцы связали это с дорожной катастрофой: естественно, что хо-зяин дома находился в шоке, испытав такое нервное потрясение. 4

Городецкий провел у себя в кабинете три долгих дня, выходя из комнаты только по ночам, но решения найти не мог. Судя по телефонным звонкам, о которых говорила жена, о его проигрыше знали многие. На четвертый день осунувшийся, похудевший килограммов на пятнадцать — теперь-то он знал, что есть способ похудения почище "Гербалайфа", — Городецкий вышел из дому и прямиком поехал в "Метрополь" к Олегу Лозовскому, Дантесу, и попросил у него взаймы тысяч двести, чтобы сохранить свой дом на Кутузовском, в котором тот не раз бывал. Дантес, заметив, что сам переживает не лучшие времена, помочь не отказался, но сказал, что в лучшем случае может дать тысяч пятьдесят, не больше. И под конец, поинтересовавшись, кому проиграл, насмешливо посоветовал:

— Тебе дешевле завалить этого лоха. За десять тысяч баксов киллера можно найти на конкурсной основе, с завидным послужным списком.

Аргентинец за помощь поблагодарил, но рассчитаться таким способом с партнером-противником посчитал западло, резонно заметив:

— По такой логике меня должны были хлопнуть уже тысячу раз, а я, как видишь, жив...

В этот день Аргентинец посетил еще пять-шесть человек, на чью помощь, как он полагал, мог рассчитывать, но больше ста двадцати тысяч набрать не мог, да и тех нужно было дожидаться еще дней десять, не меньше. Расстроенный, злой, голодный, возвращался он к себе домой, когда наконец вспомнил о Тогларе: вот кто сможет выручить! Хотя на большую сумму он не рассчитывал — видел, какие Фешин понес расходы в последний год, — но все же чем черт не шутит. В крайнем случае Тоглар мог подсказать что-нибудь толковое, — в общем, Аргентинец круто развернул "сааб" к дому Фешина.

Тоглар оказался дома, но таким понурым, небритым, враз постаревшим Городецкий не видел его никогда. Поэтому с порога, забыв про свои печали, с тревогой спросил:

— Что-нибудь случилось? На тебе лица нет! Вторую неделю не звонишь, вот, решил заехать...

Тоглар, не отвечая, молча направился внутрь квартиры, на кухню, и только там, придвинув стул, вяло махнув рукой, пригласил к столу. С первого же взгляда на друга Аргентинец понял, что произошла какая-то беда: заставленный порожними бутылками стол говорил о многодневном загуле, а ведь Константин Николаевич, как и он сам, выпивохой никогда не был, да и запои с ним не случались. Честно говоря, трудно было даже вообразить, что могло вывести из себя спокойного, рассудительного Тоглара, ведь в последние месяцы он был счастлив, зажил наконец, как мечтал, — домом, семьей, искусством. Судя по тому, как запущена была квартира, Аргентинец понял, что причина скорее всего в Наталье, не зря говорят французы: ищите женщину. И он, взяв в руки стакан с водкой, протянутый ему Тогларом, хотя был за рулем и не собирался пить, спросил как можно мягче:

— Что-нибудь с Натальей?

— Давай, брат, сейчас выпьем, а потом я тебе все расскажу... Который день душа горит... И никому... Никому не расскажешь...

Они выпили, молча что-то пожевали. Тоглар, вдруг заглядевшись в темное окно, снова надолго замолчал, но Аргентинец не трогал его: сегодня, как никогда, он понимал состояние старого друга. Оторвавшись взглядом от окна, Константин Николаевич резко повернулся к Аргентинцу и заговорил торопливо, с горечью, словно боялся, что его прервут или не поймут:

— А ведь я любил ее, Аркаша. Всю жизнь никого в душу не впускал, не доверял женщинам... И вот распахнулся, доверился... все перед ней выложил, ничего не пожалел. За что же так? Я же знал, знал основную заповедь жизни для братвы, — он ударил кулаком по столу так, что подскочили стаканы, -человек нашего ремесла не должен иметь семью. Да любому парню, впервые попавшему на нары, внушают: женщина — исчадие ада, от нее исходит все зло на земле, от нее все неприятности у мужчины. Может, это мне божья кара, что я на старости лет отступился от правил и захотел пожить остаток жизни как все нормальные люди?

— Костя, что же произошло? Не тяни. — И Аргентинец сам пододвинул стакан, считая, что сегодня только спиртное не даст свихнуться от тяжелых дум его другу Тоглару — нервы у того были явно на пределе.

Они снова молча осушили стаканы.

— Ты знаешь, она убежала от меня... Убежала... Сбежала, как последняя сучка. Она... От меня... — Тоглар криво усмехнулся. — Ты можешь мне сказать, объяснить, чего ей не хватало? — Он обвел свои хоромы затуманенными глазами.

— Так ты из-за этого убиваешься, казнишь себя? Мне бы твои заботы... — вздохнул Аргентинец и едва не выложил новость о том, что он проиграл свою роскошную квартиру, но что-то в последний момент удержало его.

— Нет, Аркадий, ты не прав. — Тоглар помахал перед его носом пальцем. — Дело и в ней, и не в ней... Это я потерпел жизненный крах — я ведь собирался иметь семью, детей. Я и дом-то этот затеял только ради нее. Уж ты-то знаешь, что значит дом, семья для мужика.

— И все равно, — не согласился Аргентинец, — ты жив, здоров, дом на месте, все образуется. А хозяйка на такие хоромы быстро найдется, и не хуже, поверь мне... — Он старался говорить бодро, даже весело, но, кажется, это у него получалось не совсем так оптимистично, как хотелось.

— Но я тебе еще не все сказал... — Тоглар сидел на стуле ссутулившись, и казалось, что он постарел за эти дни лет на двадцать. — Она ведь крепко меня кинула... Украла все до копейки... Прихватила даже какие-то мои побрякушки, а мне братва на свадьбу одних часов платиновых и золотых аж пять штук подарила. Этого я пережить не могу... Но не из-за денег, а из-за подлости... Ты ведь знаешь, все здесь создавалось для нее...

— Ну и сука! — возмутился Аргентинец. Кто бы мог ожидать такого поворота событий. Теперь понятно, почему Тоглар в таком состоянии, сам бы волком выл от обиды и бессилия, но все же спросил по инерции: — И много она увела?

— Да не спрашивай, Аркадий... Много, все до копейки. Я не имею в виду украшения и бриллианты, которых я накупил ей на миллион баксов, нет, все, все выгребла. А ведь они на старость спокойную были заготовлены. — Он рванул рубашку на груди, словно она душила его. На глазах выступили слезы горечи или злости.

— Что же ты, как лох, держал их на виду? — удивился Городецкий. -Деньги кого хочешь с толку собьют.

— В том-то и дело. Деньги были в тайнике, в мастерской, в специальной упаковке. Не найдешь, а найдешь — не догадаешься... А она нашла, докопалась...

— У-у, тварь поганая, попадись она мне, сам бы ноги выдернул! -вскипел Аргентинец.

Он был обижен и за Тоглара, которого так кинула какая-то баба-дешевка, да и за себя тоже: теперь рассчитывать на помощь вряд ли возможно.

В тот вечер Аргентинец не оставил своего старого друга наедине с горем, заночевал у него, да ему и самому требовалась мощная разрядка, а в России лучшего средства для этого, чем водка, еще никто не придумал. Много пили, говорили о проклятых бабах, о жизни, о любви, но как бы Городецкий ни был пьян, он ни разу не обмолвился о своей беде — прежде следовало вытянуть из душевного кризиса Тоглара. Картежный долг имеет право на отсрочку, и время у Городецкого еще было. 5

На третий день после бурной ночи у Тоглара в квартире Городецкого поутру раздалась телефонная трель — звонил Александр Михайлович. Он просил Аргентинца приехать к нему в гостиницу "Украина" и решить вопрос с долгом. Договорились, что Городецкий будет у него через час — "Украина" находилась от его дома неподалеку, две-три остановки на троллейбусе.

Городецкого насторожило, что Александр Михайлович живет в гостинице, он-то был уверен, что тот москвич. Это, с одной стороны, облегчало его положение: а вдруг удастся повлиять на него, все-таки Аргентинец — человек известный, в авторитете, а с другой стороны — темная лошадка хуже всего, не ведаешь, что от такого можно ожидать, не знаешь, под кем он ходит. Поэтому на встречу Городецкий пошел пешком — не хотел засветить свой "сааб": без машины остаться — что без ног, как шутил его ассистент Эйнштейн. Раньше, в старые запретные времена, он не раз играл в "Украине" и хорошо знал гостиницу, даже в названном Александром Михайловичем люксе на шестом этаже бывал не раз — любил там живать одно время Алик Тайванец, пока не уехал в Германию.

Александр Михайлович был в номере один, чего, конечно, Аргентинец не ожидал. Он не стал упоминать, что бывал в этих стенах, хотя думал начать разговор именно с этого... Хозяин люкса встретил радушно, словно их и не связывали столь тягостные обстоятельства, пригласил на диван, у которого уже стоял сервированный столик с закусками и спиртным.

— Что будем пить — виски, коньяк, водку? — спросил хозяин, присаживаясь рядом.

Отказываться было некстати, и, хотя пить сегодня не собирался, Аргентинец сказал:

— Пожалуй, водку.

Оба явственно ощущали напряжение, и, чтобы не усугублять обстановку, Александр Михайлович заговорил первым:

— Я тут навел справки у людей, знающих вас... Все утверждают, что квартира ваша стоит миллион, может, даже и больше. Конечно, имея на руках старшее каре, я мог взвинтить ставку и выше, но что было, то было. Если вы решили расстаться с квартирой, я готов принять ее вместо денег. Район престижный, да и дома там что надо...

— О квартире говорить еще рано, — жестко перебил его Аргентинец, -четыреста тысяч — сумма серьезная, но все же подъемная при моих возможностях и друзьях. И я, как положено по нашим правилам, хочу получить отсрочку. За этот срок я, возможно, отыграюсь или найду деньги. Если же не уложусь в срок, тогда вернемся к сегодняшнему разговору. Так будет справедливо... Или я не прав?

— Пусть будет по-вашему, — не стал спорить хозяин. — Вы, Аргентинец, человек известный, авторитетный, вы вправе рассчитывать на месячную отсрочку. И от игры я не уклоняюсь, а вот вы что-то сами перестали приезжать в Барвиху. — И Александр Михайлович встал, давая понять, что аудиенция закончена.

В этот миг Городецкий увидел вблизи его насмешливо-умные глаза — таким взглядом мог обладать только очень независимый, влиятельный человек, уверенный в своих силах на все сто. И все это никак не вязалось с его прежним представлением о самодовольных, но трусливых чиновниках. Тут, в бывшем номере Тайванца, Аргентинец понял, что Александр Михайлович вряд ли принадлежит к сонму государственных служащих, пусть и очень высокого ранга, не был он похож даже на великих бизнесменов — он был птицей иного полета, не зря же кентовался с потомком чекистов. Какой птицей и какого полета, это нужно было выяснить, если, конечно, удастся, но держать его за лоха нельзя было ни в коем случае, иначе можно пролететь еще раз.

Выйдя из гостиницы "Украина", Аргентинец глянул на календарь своих наручных часов "Брегет", которые тоже когда-то выиграл в карты у залетного пижона, — в его распоряжении осталось ровно три недели. Александр Михайлович, конечно, прекрасно знал правила карточного долга: отсчет идет со дня проигрыша и первая отсрочка равна календарному месяцу. Неделя пролетела у него в душевных муках и сомнениях, теперь надо было действовать или отдавать квартиру, хотя о последнем не могло быть и речи.

Аргентинец начал активно искать деньги, чтобы попытаться отыграться в Барвихе, — туда было не принято заявляться без серьезной наличности, тем более тому, над кем висел внушительный долг. Хотя он сознавал, ка-кие пренебрежительные взгляды ожидают его там среди сытой публики, но надо было терпеть: другого катрана, где играют постоянно и по-крупному, он не знал. Но за следующую неделю, кроме пятидесяти тысяч, что ссудил Дантес, он больше ничего не нашел: обещали на будущей неделе, через десять дней, через полмесяца, а срок, отпущенный Александром Михайловичем, истекал. А с пятьюдесятью тысячами появляться в Барвихе было просто смешно. И впервые он пожалел о своей недальновидности — надо было не жадничать, а брать с собой в Барвиху Эйнштейна, чтобы там к нему привыкли, а сегодня, если бы нашел деньги, сыграть с ним на пару. Так они поступали крайне редко, в чрезвычайных обстоятельствах, когда позарез нужны были деньги. В этом случае выигрыш был гарантирован стопроцентно. У них были отработаны варианты без всякого шулерства — они всегда знали, что у кого на руках и что следует предпринять. Это далось месяцами изнурительных тренировок, а главное, у них обоих был особый картежный ум и нюх.

Прошла вторая и третья неделя, за которую удалось найти всего тридцать пять тысяч. Теперь даже теоретически был упущен шанс собрать нужную сумму, и Аргентинец заволновался всерьез, потерял еще несколько килограммов веса и теперь выглядел моложаво, под стать Тоглару. Не наклюнулась ни разу и игра по заказу, когда ему подставляли подготовленную жертву: богатого человека, лоха. Иногда в таких случаях случалось выиграть и сто, и двести тысяч, хотя приходилось делиться и с "загонщиками".

Все эти дни, занимаясь поисками денег, Аргентинец нет-нет да и вспоминал совет Дантеса — решить возникшую проблему с помощью наемного киллера, но каждый раз старательно гнал от себя эту мысль, все-таки он катала, а не примитивный мокрушник. Впрочем, если эта тайна с киллером когда-нибудь выплывет, то на картежной карьере тоже можно ставить крест, кто же сядет за стол с заведомым убийцей?

Когда до назначенного срока осталось четыре дня, Аргентинец запаниковал, вновь закрылся у себя в кабинете, всерьез подумывая о самоубийстве, — только так он мог сохранить квартиру за семьей. Он даже начал писать предсмертное письмо, обвиняя Александра Михайловича в несуществующих грехах, намекая, что его проигрыш был тщательно спланирован и что его угрозами загнали в угол. Попади такая малява в руки братвы, она обеспечила бы семье гарантии, в России, и в уголовном мире особенно, отношение к ушедшему в мир иной свято, не зря поговорка гласит: о покойниках говорят или хорошо, или ничего. В общем, Городецкий все рассчитал верно, но умирать не хотелось — ни повеситься, ни пустить себе пулю в лоб, ни с по-мощью яда. Он перебрал множество вариантов самоубийства, но ни один не вызвал у него восторга.

Помучившись еще двое суток, Аргентинец отмел эту идею раз и навсегда, он вспомнил недавнюю аварию на Рублевском шоссе, где смерть его казалась неизбежной. Даже видавшие виды работники ГАИ и те сказали ему: "Ну, брат, родился ты в шелковой рубашке. Значит, нужен ты Всевышнему на этой земле..." И свое малодушие, отсутствие силы воли, чтобы достойно уйти из жизни, он опять же увязал с высокой мистикой — вроде рука свыше удерживает его, желает, чтобы он жил... Эта мысль дала ему новые силы, он даже философскую базу подвел под свои малодушные метания: "Если я должен жить, значит, кто-то должен умереть".

Теперь, когда он созрел для подобной идеи, снова вспомнился Дантес... и совет его уже не показался циничным, а скорее мудрым. Мысль эта пришла Городецкому поздно вечером, и поскольку в его распоряжении осталось всего два дня, он решил заняться этим делом немедленно. Деньги у него были, а примерную расценку за услуги Дантес ему назвал, хотя киллер мог повысить тариф за срочность, но ведь экономить на этом не станешь, себе дороже выйдет.

Аргентинец переоделся в белый смокинг, тщательно побрился и уже через час был в "Пекине". 6

В китайском ресторане всегда можно было встретить нужных людей, но он надеялся отыскать там Хавтана, старая гвардия чтила авторитеты, и Аргентинец для него был не последним человеком в Москве. В "Пекине" Городецкий не был давно, со дня свадьбы Тоглара с Натальей. Здесь по-прежнему гремела музыка, хлопали в разных концах зала пробки от шампанского, витал привычный ресторанный шум... Да, кто-то решает вопросы о жизни или смерти, а здесь звон бокалов, смех гуляк... "Вот и умирай после этого. Ничего не изменится в жизни, просто будут гулять и пить шампанское другие", — мудро рассудил Аргентинец.

Хавтана в "Пекине" не было, хотя знакомых гуляло много. Вася Головачев, по кличке Сапер, узнав, что Городецкий ищет Хавтана, сказал, что только что сам приехал из "Золотого петушка" и, если Аргентинец сейчас же рванет туда, наверняка застанет хозяина в собственном ресторане. В последние дни Аргентинец обратил внимание: в какой ресторан ни ткнешься — везде полно народу, хотя время как будто не до гуляний. И он вспомнил, как его бабушка-долгожительница, прекрасно помнившая и Первую мировую войну, и Великую Отечественную, когда-то говорила: если народ валом валит в кабак -жди войны. "Сбудется ли пророчество бабушки на этот раз?" — подумал Аргентинец, ведь в Барвихе предсказывали войну с Чечней со дня на день.

Аргентинец не был завсегдатаем "Золотого петушка", хотя знал, что заведение Хавтана пользуется успехом у братвы и деловых людей, тут, не выходя из зала, можно было решить кучу проблем. Да и русская кухня Петровича не нуждалась в рекламе, про нее даже иностранцы прознали, и теперь их тут можно было встретить в любой день, особенно японцев и немцев.

В "Золотом петушке" посетителей было под завязку, как сказал швейцар, пропустивший Городецкого. В зале Аргентинец и без помощи официантов легко отыскал Хавтана — тот сидел за колонной с каким-то рослым мужиком в камуфляжной форме. Судя по двум пустым штофам шведского "Абсолюта", гуляли они долго, а возможно, был и третий, и четвертый собутыльник, уж слишком щедро был накрыт стол. "Наверное, Хавтан не станет засиживаться со всяким в камуфляже", — подумал Аргентинец и, решив не отвлекать хозяина ресторана, выбрал место так, чтобы тот мог обязательно его увидеть сам.

Так оно и случилось, минут через пять Хавтан, все-таки не забывавший, что он владелец ресторана, поднял голову на шум, раздавшийся в конце зала, и в этот момент увидел Аргентинца. Увидел и удивился: Аркаша не часто баловал вниманием "Золотой петушок". Судя по тому, что он приехал один и сидел за пустым столом, гулять он не собирался, выходило, его привели сюда важные дела. Аргентинец человек масштабный, по мелочам прислал бы своего шестерку Эйнштейна. "Значит, пожаловал с чем-то серьезным, не терпящим отлагательств", — решил Хавтан. Почему-то у хозяина "Золотого петушка" затеплилась надежда, что кручено-верченый Аргентинец, знавший всех и вся, приехал к нему с вестью о выкраденном бухгалтере Гноме: объявленная им сумма вознаграждения в пятьдесят тысяч баксов — только за след, за наколку -могла заинтересовать и Городецкого.

Хавтан незаметно подал условный знак официанту, означавший, что его надо выдернуть из-за стола, и тот, подойдя к хозяину, что-то вроде прошептал на ухо.

— Ну, Гера, посидели мы с тобой сегодня душевно, а сейчас меня труба зовет, дела ждут, — сказал Хавтан, давая понять, что аудиенция для Самурая закончилась. — Но ты не бери в голову, наладится жизнь. Тебя я без дела и без куска хлеба не оставлю, ты ведь свой, люберецкий, а я добро всегда помню. Ты только не пей, мои халдеи, восторгавшиеся тобой, заметили, что ты теперь пьянеть стал после одного штофа, а у тебя должна быть твердая рука и верный глаз. — И Хавтан, легко поднявшись, стремительной походкой направился к своему кабинету, даже не глянув в сторону Городецкого.

Не успел Хавтан убрать кое-что со стола, как распахнулась дверь и на пороге появился Аргентинец, и хотя он попытался улыбнуться, улыбка вышла озабоченной.

— Привет, Леня, давно тебя не видел. — Аргентинец шагнул вперед, протягивая для приветствия руку вышедшему из-за стола Хавтану.

— Да, давненько не виделись. Кажется, в последний раз на свадьбе у Тоглара погужевались, — ответил Леонид Андреевич, и они обнялись.

— Да, теперь только на свадьбах детей или на похоронах и видимся, -грустно ответил Аргентинец и сел в предложенное хозяином кресло.

— Может, выпьешь, закусишь? А то и отужинаешь... Петрович для старого кореша расстарается, он ведь тебя давно знает.

— Спасибо. Сегодня не до гуляний, если честно. А про кухню твою давно наслышан, вот свалю один груз с плеч, обещаю банкет для друзей у тебя закатить.

— Какие проблемы? Если в наших силах, Аркадий, всегда поможем, кому же помогать, если не Аргентинцу...

— Вот-вот... — Взор Городецкого затуманился, он нервно дернул плечом. — Попал я, Леня, крепко попал. Счетчик давно включен, и послезавтра последний срок. А проиграл я хату, понимаешь...

Хавтан от неожиданности даже привстал, но тут же, словно пристукнутый, плюхнулся на стул.

— Ты проиграл хату на Кутузовском? Где мы были на дне рождения твоей старшей дочери? Ей, кажется, восемнадцать тогда стукнуло.

— Да, ее, брат. Со всеми потрохами... — горько подтвердил Аргентинец.

— Кому же ты попал, Аркаша? Я что-то о таком проигрыше не слыхал, хотя знаю всякое: нужное и не нужное. Видно, не из нашего круга люди?

— Угадал, Хавтан. Не из наших. Чиновник, на нефти руки нагрел.

— Что же ты долго тянул, до последнего дня? Через день и валить надо было, если не наших кровей человек...

— Тебе легко говорить, а я ведь чистый катала, у нас другая мораль, мы помним Христову заповедь — не убий. Не мог я через кровь шагнуть, понимаешь? Месяц деньги искал, никто не дал. Может, я и откатал бы... Но выбросить семью на улицу тоже равносильно убийству, да и где жить, зима на носу. И потом, сердцем я прикипел к этой хате, детям она по душе, да и старость не за горами. Так что ты правильно меня понял, я созрел, чтобы переступить божью заповедь... В общем, нужен профессиональный киллер. Деньги на его оплату у меня есть.

— Само собой, — кивнул Хавтан, сожалеюще глядя на гостя. — Без денег на эту тему и базара не может быть, киллеры не работают в кредит, а иногда даже просят предоплату. Теперь тебе за срочность платить придется, а это еще пятьдесят процентов. Но дело не в деньгах... Ты же понимаешь, на тебя первого могут подумать, учитывал этот вариант? — озабоченно спросил хозяин кабинета.

— Времени навалом было, все предусмотрел. — И Аргентинец стал обстоятельно излагать свои доводы. — Во-первых, никто не станет распространяться о катране в Барвихе, о том, какие люди там катают и какие суммы проигрывают, — это смерть для них, пресса нынче жадна до сенсаций. Во-вторых, как ты мудро заметил, мне не было смысла откладывать убийство до последнего дня, резон был уничтожить его сразу. В-третьих, там, за столом, выяснилось, что тех, кто занят нефтью, шмаляют чуть не через день. И потому у моего Александра Михайловича врагов много, он иногда даже называл кое-кого. Есть еще одна пикантная деталь в убийстве нефтебаронов: после контрольного выстрела в голову их еще и нефтью из бутылки поливают — мода или традиция такая пошла, чтобы не гадали, за что. Мы тоже этой модой воспользуемся. А ментам копаться нет выгоды. Им лишь бы закрыть дело, им висяк ни к чему. Одним бизнесменом больше, одним меньше. И последнее: завтра я позвоню ему и скажу — приезжай, смотри, я решил отдать хату, — уже спокойнее подытожил Аргентинец.

— Да, застраховался ты как будто капитально, — задумчиво почесал в затылке Хавтан. — Но по мне чем меньше вариантов и алиби, тем надежнее. В одном ты прав, менты не любят "новых русских" еще больше, чем бандитов. А если кто и шепнет, мол, хлопнули из-за квартиры, думаю, на эту версию не клюнут, спишут на нефть.

— Есть ли у тебя надежный человек на примете? — спросил, устало откинувшись в кресле, Аргентинец.

— Ну, теперь кого только нет, — усмехнулся Хавтан. — Ты ведь знаешь главный закон политэкономии: спрос рождает предложение. — Он оживился, кивнул на дверь, за которой был ресторанный шум. — Вот толь-ко что я ужинал с одним офицером. Может, он и сгодится...

— Что за человек? Ему можно доверять? — Аргентинец явно не ожидал, что все может устроиться так быстро.

— Я знал его еще парнишкой, до армии, а потом потерял из виду на семь лет. Он люберецкий, кликуха Самурай. Служил в морском десанте, заканчивал армию в особом подразделении спецвойск. После службы остался во Владивостоке, женился там, заочно закончил Высшую школу МВД, работал в милиции, в порту. В конце концов он понял, что все российские деньги гуляют в Москве, и вернулся домой, попал в особые подразделения МВД. Но от люберецкого прошлого никуда не денешься, да и государство за рисковую работу гроши платит. Щипал он кое-кого потихоньку в Приморье. И здесь то же самое, чувствую, практиковал. Ну, тут и пересеклись наши стежки-дорожки, и я понял, что свой человек нам в МВД не помешает. Несколько раз он выручал нас по-крупному. В общем, был у меня в органах свой человек.

— Почему был? — невольно перебил его Аргентинец.

— Да, к несчастью, был. — Хавтан сожалеюще развел руками. — Работа у них не приведи Господи, за год десятерых своих ребят похоронил, стали нервы шалить. С женой неполадки — она у него оттуда, из Владивостока, — не прижилась в Москве, квартиры нет, в общем, бросила его и уехала домой. А тут среди его людей словно вирус завелся — страх, и как следствие — увольнение за увольнением: не хотят молодые за гроши жизнью рисковать. А с новой командой, когда не чувствуешь за спиной своих, идти на штурм очередной бронированной двери не в жилу. А может, уже и возраст берет свое... короче, подал рапорт об увольнении. А профессионал-то хоть куда: прошел школу диверсионной подготовки, в электротехнике шурупит, а бомбу из подручных материалов изготовить — раз плюнуть. Могу с ним переговорить, если хочешь, — предложил он, потянувшись к звонку, чтобы кликнули Самурая.

Городецкий потер в раздумье щеку.

— Нет, этот мне не подходит. Я его видел в зале — у него затяжная депрессия, по себе знаю. Потом я, как человек старых правил, ментам не доверяю — ни бывшим, ни даже люберецким. Ты мне найди кого-нибудь из наших, кто из зоны вернулся, сидел по серьезной статье, не баклан какой-нибудь, кому деньги позарез нужны, у кого дети голы-босы, семья голодает. Ему богатого пришмолять в радость будет. А план у меня разработан, нужен только исполнитель.

— Сколько ты готов заплатить? — уточнил по-деловому Хавтан.

— Десять тысяч, как принято сегодня, я консультировался, плюс еще пять тысяч за срочность. Будет выжимать еще две-три штуки, соглашайся, если человек серьезный.

— Хорошо, заметано, — хлопнул ладонью по столу хозяин ресторана. -Завтра до обеда сиди дома, он сам тебе позвонит, назовется, скажем, Жорой, пригласит куда-нибудь пообедать и договориться об очередной картежной игре. Место встречи назовешь сам. Лады?

Городецкий кивнул и поднялся с кресла. Уже направившись к двери, Аргентинец неожиданно вновь вернулся к столу.

— А ты, Леонид Андреич, прав: твой Самурай действительно представляет интерес. Может, на что и сгодится. Дай-ка мне его телефон, может, я его телохранителем возьму. Только предупреди, пусть с выпивкой завяжет, я сам редко пью и пьяниц не люблю, у них другая психология...

— Ну, вот и лады, — явно обрадовался Хавтан, — а то я расстроился, что ты недооценил моего человека. А в телохранители — это в самый раз... Ты не смотри, что он как медведь, я видел его в спортзале: пантера, гепард, удав. Жаль будет, если Самурай уйдет к другому хозяину. — На этом они и распрощались.

Покидая ресторан, Аргентинец внимательно осмотрел зал — вроде новых лиц не прибавилось. То же самое проделал на автостоянке — ни убыло, ни прибыло ни одной машины; обладая фотографической памятью, он мог поручиться за это. Осторожность никогда не помешает, тем более что Александр Михайлович — темная лошадка и заниматься им вплотную, узнавать, кто он и какие силы за ним стоят, у Городецкого времени не было, а теперь, после разговора с Хавтаном, в этом и надобность отпала. Но действовать надо осторожно, чтобы Александр Михайлович, не дай Бог, не раскусил его затею... 7

Но Аргентинец или переоценил свои возможности, или, наоборот, недооценил интуицию удачливого партнера. После того как Аргентинец нанес визит в гостиницу "Украина", Александр Михайлович почувствовал, что хозяин хаты на Кутузовском расставаться со своей квартирой ни при каких обстоятельствах не собирается, а четыреста тысяч ему в такой короткий срок не собрать — время шальных денег в Москве прошло. Значит, остается лишь один известный и хорошо отработанный в России вариант. Криминальные круги быстро выработали убеждение, что проще убить кредитора, своего, так сказать, благодетеля, у которого вчера в ногах валялся, прося взаймы, чем возвращать ему долги. Оттого уже который год изо дня в день отстреливают в России банкиров и богатых людей. По такому верному пути может пойти и Аргентинец, хотя репутация у него доселе по этой части была безупречной. Свои долги всегда возвращал в срок, а по отношению к проигравшим вел себя достойно, если не сказать благородно, московская молва хранила о нем десяток подобных легенд. Впрочем, в том и состоит репутация каталы высокого полета. Но Александр Михайлович любил пословицу: береженого Бог бережет, и за Аргентинцем был устроен жесткий догляд — поставили на прослушивание его телефон и организовали плотное наружное наблюдение, когда он выходил из дому. Так что постоялец гостиницы "Украина" хорошо знал, как у Аргентинца идут дела и почему он не появляется в Барвихе, он не ошибся в своем прогнозе: денег тот собрал чуть больше четверти от нужного, а значит, оставался один проторенный путь...

Поэтому, когда Александру Михайловичу доложили, что Аргентинец приехал в "Золотой петушок", тот велел "работать" тщательно и не светиться — с Хавтаном у жильца с шестого этажа были особые счеты. По правде сказать, он несколько обеспокоился: не сошлись ли тут два интереса, — и срочно послал к ресторану свой "лендровер", начиненный сложной аппаратурой. Но записать разговор в кабинете директора не удалось. Откуда Александру Михайловичу было знать, что Слава Неделин, по кличке Картье, в свое время делал Хавтану не только прослушивающее и просматривающее устройство, но и поставил дорогой защитный экран, потому люди Александра Михайловича остались с носом.

Наткнувшись на совершенную технику по защите стен от прослушивания, наблюдающие доложили об этом Александру Михайловичу, и хозяин "лендровера" велел всем возвращаться на Кутузовский, к дому Аргентинца, занять там исходные позиции и перейти на круглосуточное наблюдение — операция подходила к завершающему этапу. Человек, сорвавший куш в Барвихе, знал наверняка, зачем Аргентинец приехал к Хавтану, но ему важно было другое -кого нанял Городецкий и какой план они разработали, а главное, где предстоит охота на него: в гостинице, на улице, на трассе или в Барвихе? Если б Хавтан только знал, кого хочет убить Городецкий, он не стал бы искать заказного киллера, а сам бы достал из потайного места пистолет-автомат "айграм", который он все-таки выкупил у Самурая, отправился на охоту за постояльцем гостиницы "Украина" и вряд ли потребовал бы с Аргентинца уплату за свои ритуальные услуги.

Впервые со дня проигрыша и аварии Городецкий спал спокойно. Решение принято, цель ясна, исполнитель есть, и он не терзался сомнениями. Оставалось главное, как и в картах, чтобы не подвела госпожа удача, уж очень у нее капризный, непредсказуемый характер. Живя в волчьем мире, Аргентинец впервые ощутил на своей шкуре гладиаторский закон: или ты, или тебя — и он вынужден был сделать свой выбор.

Ровно в одиннадцать часов позвонил человек, назвавшийся Жорой, и пригласил куда-нибудь пообедать, а заодно договориться о серьезной пульке на предстоящую субботу-воскресенье — в общем, Хавтан закрутил карусель. Место встречи Аргентинец обдумал заранее, для этого лучше всего подходила оживленная в этот час Тверская, и он сказал:

— Хорошо, суббота у меня свободная. А насчет обеда не возражаете? Значит, встретимся через час у старого ресторана "Якорь" у Белорусского вокзала?.. Знаете? Я человек пунктуальный, у меня день расписан по минутам, пожалуйста, не опаздывайте. — И Аргентинец положил трубку. Все шло как по маслу, и он с удовольствием потер руки, кажется, сегодня госпожа удача встала с любимой ноги.

Об авансе киллеру он не подумал ни вчера, ни с утра и сейчас бросился к тайнику и тут же задумался: а за срочность тоже причитается аванс? В конце концов, деньги вещь щепетильная, и киллеры, по слухам, народ страшно привередливый и капризный, как примадонны, вероятно от избытка заказов и щедрого финансирования. Аргентинец на всякий случай сделал два свертка из стодолларовых купюр: в пять тысяч и в две с половиной тысячи. И сразу поспешил в гараж, выходить из автомобиля он не собирался, лишь на минуту тормознет перед рестораном и заберет исполнителя в машину. Тут, в "саабе", он получит инструкции и деньги, если, конечно, сговорятся.

Молодой человек, лет тридцати — тридцати пяти, в новомодном просторном кашемировом пальто с ярким шарфом, переминался с ноги на ногу у входа в "Якорь". Еще увидев его издали, Аргентинец подумал: "Если бы за мной был хвост, то не надо иметь семи пядей во лбу или заглядывать в анкету этого "джентльмена", чтобы понять, что парень имел ходку в зону и, возможно, не одну". Об этом убедительно говорили землистый цвет лица, жидкие, посеченные волосы и манеры. Хотя он вроде и не демонстрировал их, а всего лишь пританцовывал на месте тощими ногами, обутыми в модные туфли на тонкой кожаной подошве, не рассчитанные на конец ноября, и время от времени резко зыркал по сторонам — жесты, повадки зоны он впитал крепко, их никогда, ни под каким костюмом не скроешь. Выходило, что Хавтан прислал серьезного человека, а Аргентинец, как и наметил, подъехал ближе, приоткрыл дверцу и, высунувшись, негромко окликнул:

— Жора!

В мгновение ока, чего, наверное, делать не следовало, щеголь очутился в машине, и "сааб" рванул по Тверской.

Если бы Городецкий знал, что он как в воду глядел: люди Александра Михайловича, знавшие об этой встрече, еще до приезда Аргентинца вычислили киллера и сделали несколько его снимков, даже успели сообщить об этом шефу, от которого получили строжайший приказ не потерять киллера сегодня из виду, особенно после встречи с Городецким. Оттого за лихо рванувшим вперед белым "саабом" следом сорвались сразу три неприметные "Волги". Они, попеременно отрываясь вперед, повели машину заказчика, и сразу стало ясно, что Аргентинец повез наемного убийцу на место будущего преступления — в Барвиху.

Хавтановский щеголь представился в машине Борей и без разрешения закурил, чувствовалось, что он продрог. Погода и впрямь была отвратительная: сырая, промозглая, с ветерком, пахнувшим зимой и снегом. Словно читая мысли Аргентинца, молодой человек, попыхивая сигаретой, небрежно сказал:

— Погода нам в масть. В такую слякоть и холод вечером на улицах ни души, жуть не люблю свидетелей. — Чувствовалось, что оживший Жора-Боря в тепле был не прочь прихвастнуть.

Городецкий, тоже не знавший, как приступить к делу — то ли с денег начать, то ли с объекта, то ли как-то прощупать исполнителя на предмет профнепригодности, — ответил тому в тон:

— Ну, любишь не любишь, а иногда выбирать не приходится. Кстати, двое свидетелей у тебя уже есть...

Парень не въехал сразу, о каких свидетелях идет речь, и в машине на миг зависла короткая пауза, но потом до него дошло, и он от души расхохотался. Смеялся, запрокинув голову, искренне, и Аргентинец сразу почувствовал в нем азартного человека.

— Ну, вы даете, рассмешили, ей-богу. Вы не в счет, вы заказчики, а их не сдают — это одно из правил нашей профессии. К тому же вы люди высокой масти, авторитеты. Вас заложить — значит подписать себе приговор. Выручить таких людей для меня святое дело. Я попаду — к кому пойду разбираться, помощи искать: к вам, к Хавтану. Оттого я все дела по боку, по первому звонку к вам, сказали — дело не терпит отлагательств...

— Да, что уж говорить, горит, Боря, синим пламенем, — поддакнул Аргентинец, уверенно обгоняя очередную "Волгу".

— Не волнуйтесь, если пуля решит ваши проблемы, мы ее выпустим точно в цель. А чтобы надежнее, с гарантией, можно и из "калашникова" дать пару очередей, — заверил Жора-Боря.

— Тебе нужна подробная информация, кого ты должен завалить? — перешел наконец к делу Городецкий.

— Нет, лишнее, — отмахнулся парень, стряхивая пепел за окно. — Я потерял любознательность после первой отсидки — такие знания укорачивают жизнь. Но на фотографию я бы глянул, если есть, конечно, чтобы не спутать и не сомневаться потом, что не того пришмолял. Хорошие деньги требуют качественного исполнения дела, — намекнул хваткий Боря об оплате, что облегчило для Городецкого дальнейший ход разговора.

Но это Аргентинец все-таки оставил напоследок и, вынув заранее заготовленную фотографию, протянул ее наемному убийце. Тот, глянув на цветной снимок, засмеялся:

— Да вы шутник. Тут трое мужиков, кого же из них мне отправить на тот свет? Всех, что ли? Тогда оплата совсем по другому тарифу. Группа, команда — это уже за сто штук тянет, даже для своих...

Тут уж рассмеялся Аргентинец:

— Ты не спеши-то всех сразу валить, посмотри внимательнее, может, кого и пожалеть надо.

— И то верно, — осклабился Боря, разглядев на снимке Аргентинца. -Но все равно еще двое остаются на фоне картины. Кого надо убрать-то?

— А это тебе экзамен, психологическая задача — вычисли, кого я тебе отдаю на заклание, — с некоторой долей издевки сказал Городецкий. — Я даже загадал: попадешь в точку, значит, выгорит наша затея. Но если и не отгадаешь, то отступать поздно — не отменю операцию, хотя я человек очень суеверный...

На моментальном снимке, сделанном "Полароидом", они были засняты в тот роковой день проигрыша, когда хозяйка галереи "Зимний сад" затеяла у себя в Барвихе девичник и Аргентинец впервые увидел все великолепие загородного дома: и оранжерею, и домашнюю галерею с великолепными картинами. Какая-то дама и засняла их там с Александром Михайловичем у очаровательного пейзажа "Осень в Подмосковье", а третьим на фотографии был Альберт Янович. Вероятно, Аргентинцу не следовало говорить о своей суеверности и о том, что он загадал, уж слишком серьезно киллер принял его откровения и надолго углубился в фотографию, на лбу у него даже появилась испарина. Он всерьез посчитал, что должен вычислить, кого из этих двух джентльменов следует убрать, вроде бы от этого зависел его престиж. Аргентинец почувствовал это, но переиначивать ситуацию не стал, пусть поломает голову.

И вдруг щеголь со сбившимся на шее шарфом с волнением выпалил:

— Вот этого молодого человека лет тридцати — тридцати пяти, пониже ростом, славянина, — и показал на Александра Михайловича; потомок чекистов был похож на "лицо кавказской национальности" и за славянина никак сойти не мог.

— Молодец! — радостно выдохнул Городецкий, он не хотел, чтобы киллер ошибся, он действительно был суеверен. — Ну, раз отгадал, вникай в дело дальше, — теперь уже без шуток заговорил Аргентинец. — Мы уже на Рублевском шоссе, едем в Барвиху. Видишь, дорога свободна от ментов, президент находится в Германии с официальным визитом, — тут нам крепко повезло, иначе бы этот вариант исключался. Нет хозяина — не будут в Барвиху шляться всякие высокопоставленные господа, из-за которых трасса берется под особый контроль, теперь же, ночью, она будет освещена слабовато. У меня есть несколько вариантов операции, но перенапрягать я тебя не буду, остановимся на самом простом, а значит, и более надежном. Не выгорит, сорвется завтра -а завтра в катране большая игра и к тому же пятница, — будем отрабатывать другой план.

— Вам виднее. Я даже рад, что вы сами все продумали, а я, поверьте, не дрогну, не промахнусь... — вмешался Хавтанов протеже.

— Есть вариант... — Аргентинец замялся, подыскивая нужное слово, все-таки он был картежник, а не бандит. — Ну, прямо в Барвихе. По ходу игры объект любит покурить на открытом балконе. Мы играем в бильярдной на третьем этаже, а напротив достраивается такой же четырехэтажный особняк, сейчас там работы законсервированы до весны. Можно оттуда, хоть с третьего, хоть с четвертого этажа, расстояние там не более сорока метров: хлопнуть его из снайперской винтовки с глушителем — это с гарантией, промазать на фоне освещенного балкона с такой близи невозможно. Но вырываться потом из поселка на машине — это лишний риск, чужую тачку обязательно приметят. По мне лучше устроить ловушку на трассе, тут достаточно крутых поворотов и мест, где сбрасывают скорость, поэтому есть возможность действовать наверняка, с контрольным выстрелом, а в нашем случае еще с одной необходимой процедурой.

— Какой? — нетерпеливо спросил вошедший в азарт киллер.

Только сейчас, по расширенным зрачкам, Аргентинец понял, что парень или курит травку, или, хуже того, сидит на игле.

— Надо будет облить труп нефтью, чтобы дать ментам наколку, за что, мол, наказали барыгу. Бутылку из-под "Херши", наполненную соляркой, я привез, в багажнике.

— Знаю, слышал о такой традиции, — ответил спокойно посланец Хавтана.

— Сейчас, минут через пять, мы остановимся, — предупредил Городецкий, сбрасывая скорость. — Месяц назад я тут сам попал в аварию, но по божьей милости остался жив. Я думаю, что это гибельное место для нас в самый раз. Посмотришь на месте все сам — удобная позиция, крутой поворот, лес вплотную подступает к дороге, хочешь не хочешь — затормозишь, сбросишь скорость. И схорониться тебе есть где, и для машины я место приметил.

Через несколько минут они остановились на обочине и пошли не спеша к лесу. Аргентинец захотел еще раз посмотреть на место своей аварии. Когда они дошли до "Жигулей", раскуроченных до самого остова, на Барвиху пронеслась одинокая серая "Волга". Сидевшие в ней люди усекли и белый "сааб", и две фигуры у самого леса. Нетрудно было догадаться, что именно здесь готовится засада на Александра Михайловича, тут же последовала команда идущим вслед машинам не ехать дальше, а поджидать "сааб" на въезде в город, в районе кольцевой дороги.

Киллер, уже живший предстоящей операцией, выбором места остался доволен. Однако, подумав, изрек:

— Думаю, ни автомата, ни контрольного выстрела не понадобится. Тут нужна надежная советская мина, надежнее не бывает, или противопехотная, или противотанковая.

— А я думал, обойдемся "калашниковым", мина все-таки, на мой взгляд, гарантии не дает, — засомневался Аргентинец.

— Не скажите, — не согласился Жора-Боря. — Это смотря в каких руках. Мина, бомба как раз дают полную гарантию, оттого в Москве в последнее время валом пошли взрывы. Я, как специалист, предсказываю, что будущее за взрывами.

— Значит, надо искать минера? — обеспокоенно спросил Аргентинец -такой расклад был ему явно не по душе.

— Зачем? — усмехнулся киллер и глянул на заказчика как на малое дитя. — Я сам Афган прошел от и до, орден "За отвагу" имею, сотни мин душманам ставил и сотни их разминировал, так что знаем что почем...

— Ну, тогда другое дело, — повеселел Городецкий.— Мина так мина, профессионалу лучше знать.

— Но мину покупать надо, а такая, как нам нужна, надежная, безотказная, радиоуправляемая, тянет дороже, чем "калашников", — охладил его пыл киллер Боря, явно не желавший тратить деньги из своего гонорара.

— О чем базар, я аванс привез, — заверил Аргентинец, согласный теперь на все.

— Ну, тогда у меня только один вопрос, — энергично сказал исполнитель, наверное, он уже ощущал приятную тяжесть денег в кармане, -какая у него машина и как мне не спутать ее с другими? Теперь иномарок развелось, как вшей в зоне, все богатеи на "мерседесах" рассекают...

— Профессионал! Ценю тонкий подход к делу, — подольстил парню Аргентинец. — Но в этом загвоздки не будет. Машина у него джип "лендровер", английская. Не в единственном числе, но в Москве их мало, как и "роллс-ройсов". А спутать не спутаешь. — Аргентинец широко улыбнулся. -Когда я был у него в гостинице "Украина", выходя, пристроил на автостоянке под заднее крыло его "лендровера" небольшой маячок, настроенный на определенную волну. Кстати, тоже английское изделие, я их штук десять когда-то приобрел, чтобы за должниками гоняться, — ты бы видел их лица, когда я их находил в самых неожиданных местах, — хохотнул Городецкий. — А эта, последняя, видишь, по более серьезному делу пригодилась. Когда джип появится в радиусе трех километров, вот на этой коробочке возникнут свечение и слабый зуммер, значит, машина приближается, тут уж не спутаешь. — И Аргентинец передал Боре вещицу, очень похожую на дешевую пластмассовую зажигалку.

— Вот бы мне такую штучку, — по-детски восхитился киллер. — Мне тоже иногда надо знать, кто возле меня ошивается.

— Сделаешь дело, десять штук от меня в подарок, — щедро пообещал Аргентинец — персонального киллера тоже иметь неплохо, время смутное, и впереди просвета на годы и годы не видать.

— Для меня все ясно, место идеальное, даже мину закапывать или маскировать не надо. Машины, въезжающие в кривую, вписываются по внутреннему радиусу, ближе к защитным ограждениям, я за них и положу ее, — сказал довольный афганец, когда они возвращались к застывшему на обочине "саабу".

В машине Аргентинец, вдруг спохватившись, сказал:

— Не мешало бы тебе иметь сотовый телефон, чтобы в любой момент и в любой точке можно было с тобой связаться. Но это поправимо. Сей же момент заедем в "Билайн" и приобретем тебе такую игрушку.

— Обижаешь, начальник, — заулыбался киллер Боря. — Фирма веников не вяжет, а она у меня есть, — и вынул из-за пазухи радиотелефон, — фирма делает гробы. Поэтому и машина есть с подложными номерами, и документы выправлены как следует, вот только мины нет в арсенале, но к вечеру она у меня будет...

Теперь настал момент для денег, дальше тянуть не было смысла, и Городецкий спросил:

— Я привез половину суммы, оговоренной с Хавтаном, нормально?

— Плюс еще половину за срочность, значит, семь с половиной штук, -твердо сказал киллер, давая понять, что здесь он шутить не намерен.

— Все верно, такую сумму я и прихватил. — И Аргентинец передал ему обе пачки.

Боря внимательно пересчитал деньги и сказал:

— Я служил в Афганистане с узбеками, хорошие ребята, надежные. Так вот, оказывается, у них есть пословица: пересчитай деньги, даже если их найдешь на дороге. Мудрая пословица, она меня от многих неприятностей спасла.

— Теперь осталось согласовать самую малость, — подытожил Аргентинец. — Расписать завтрашний день, а точнее — ночь. Часов до десяти вечера ты свободен: отдыхай, отоспись, приведи в порядок машину, документы. Я позвоню тебе около одиннадцати и скажу одно слово — "пора". Это в том случае, если операция не откладывается, не срывается по независящим от нас обстоятельствам. После звонка ты сразу, не мешкая, выезжаешь на место действия. Кстати, оденься потеплее и попроще. Через час позвоню тебе еще раз, чтобы убедиться, что ты на месте. Услышав мой голос, ответишь: "Я вас не слышу, перезвоните". Это на всякий случай — там, в районе правительственной трассы, может работать радиоперехват и они среагируют на любой подозрительный разговор. Ты сам оттуда никому не звони. Ждать придется и час, и два, но не больше, он обычно выезжает раньше других. Полагаю, к женщине, я слышал не раз, как он говорил по сотовому телефону: жди, обязательно приеду, — и вскоре бросал игру.

— Как мне доложить об исполнении боевого задания? — спросил бывший минер советской армии.

— Это я тоже продумал. Нервишки будут шалить не только у тебя, но и у меня. Как только я получу подтверждение, что ты на исходной точке, я тут же отправлюсь в "Золотой петушок" — теперь он по пятницам и субботам работает как ночной ресторан. Там я тебя и подожду...

— В "Золотом петушке" и окончательный расчет? — поинтересовался Боря-киллер, видно было, что он не любит откладывать дела в долгий ящик.

— Да, там на месте, — подтвердил Городецкий. — Заодно и отметим успех нашего совместного предприятия. Годится?

— Вполне. Я думаю, мы все рассчитали верно. — Парень был спокоен, как будто все уже было позади, и это радовало старого каталу.

— Где тебя высадить? — спросил он, когда они уже ехали по городу.

— Тормозните у метро неожиданно. Тут вход прямо у дороги, я и нырну в подземку.

Так они и поступили. И люди Александра Михайловича, ехавшие следом, все-таки упустили киллера из виду — проворный оказался хлопчик. 8

Поездка к месту завтрашней засады на Рублевском шоссе заняла почти два часа, пора было и обедать. Хорошее расположение духа всегда прибавляло Аргентинцу аппетита, и он почему-то снова повернул на Тверскую, в "Якорь". Этот ресторан и прежде, несмотря на свою неказистость, славился кухней и у него был постоянный круг клиентов, а сейчас, после реставрации, он стал еще лучше. Городецкий мог гарантировать, что это лучший рыбный ресторан столицы, а он рыбу любил, знал в ней толк. Настроение у старого игрока было куда лучше после общения с афганцем, чем все последние дни. Правда, первое впечатление было не в пользу минера, но понравилась его хватка, вопросы задавал дельные, толковые, а главное, он отличался верностью, надежностью. Городецкий-психолог хорошо знал людей и мог в этом поручиться. Жаль, что эти лучшие человеческие качества служили теперь дьяволу, но это уже судьба и совсем другой и долгий разговор.

Обедал Городецкий в "Якоре" долго и обстоятельно, спешить ему было некуда, теперь от него мало что зависело — опять все упиралось в госпожу удачу.

В тот вечер он лег раньше обычного и встал поздно. Жена со старшей дочерью звали его с собой на открытие какой-то выставки в известной галерее "Нескучный сад", которую держала энергичная, обладающая прекрасным вкусом Ирина Туманова, но Аргентинец отказался: ему почему-то казалось, что бывший афганец может позвонить и попросить о помощи, но звонка так и не последовало. Весь день он ломал голову, как бы выведать, будет ли сегодня в Барвихе Александр Михайлович, — о том, что сегодня там большая игра, он знал точно. После десяти вечера, когда игроки уже обычно находились в бильярдной, Аргентинец позвонил в Барвиху, трубку почему-то подняла хозяйка дома на втором этаже. Аргентинец представился, сказал ей несколько комплиментов — в тот день, когда она впервые продемонстрировала игрокам домашнюю галерею, Городецкий оказался наиболее осведомленным из них в живописи; особенно порадовало хозяйку, что он высоко оценил главную работу в ее коллекции — картину Эдуарда Шагеева. Поговорив с ней минут десять, Аргентинец как бы невзначай спросил, прибыл ли сегодня на игру Альберт Янович: мол, надо с ним проконсультироваться по одному вопросу и он, возможно, подъедет к ним через час. Хозяйка весело ответила: "Да, он здесь. Весь расфранченный, и, как всегда, вместе с Александром Михайловичем. Но я слышала, что они после полуночи отправляются в какой-то ночной клуб и подбивают в компанию других. Но это вряд ли им удастся, наши игроки карты на стриптиз не поменяют. Ни за что на свете..."

Все складывалось как нельзя лучше; обрадованный Аргентинец, прежде чем позвонить афганцу, открыл бутылку шампанского "Крюг" и, подняв бокал, мысленно пожелал себе удачи и лишь затем позвонил по телефону. Услышав голос минера, сказал, не скрывая радости, условленное "пора!". Потом стал потихоньку собираться в "Золотой петушок" — давно он не ходил в ночные рестораны... Поглядывая на часы, он незаметно допил бутылку французского шампанского. В половине двенадцатого он связался с Борей-киллером вторично и, услышав от него оговоренное: "Я вас не слышу, перезвоните", — положил трубку и отправился в хавтановский ресторан, окрыленный надеждой.

В "Золотом петушке" стоял шум, гвалт, разноязыкий говор — ползала иностранцев: немцев и японцев. Судя по броским театральным проспектам, лежавшим на каждом столике и у тех, и у других, приехали они после спектаклей с намерением продолжить "культурную программу". Гуляющих немцев Аргентинец видел не раз, они в этом смысле очень похожи на нас: шумны, заводятся с пол-оборота, не знают удержу, и, не в пример иным европейцам, по-русски щедры и сентиментальны. Японцев в такой массе, да еще в ночном ресторане, он никогда не видел, а те чинные обеды в советское время, когда они группами трапезничали в "Пекине", в счет не шли: и время было другое, и страна не та, и японцы теперь стали иные. Тоглар после возвращения из Франции рассказывал, что в Париже во всех дорогих и знаменитых магазинах, где продают эксклюзивные вещи — будь то одежда или обувь, меха, аксессуары, ювелирные изделия и даже антиквариат, — до девяноста процентов покупателей японцы. А в бутиках Терри Моглера, Кензо, Сони Рикель, Пако Рабана, Живанши иногда выстраиваются очереди сплошь из японок и японцев. И теперь Аргентинец смотрел на наших курильских соседей глазами Тоглара и видел, что все они изысканно одеты, и мужчины, и женщины, полыхают бриллиантами, сверкают дорогими часами и редчайшими изумрудами — богатая страна, богатые граждане.

Аргентинец хотел увидеться с Хавтаном и поблагодарить его за киллера и за помощь вообще, но хозяина в ресторане не оказалось; метрдотель объяснил, что Леонид Андреевич улетел с друзьями в Карелию поохотиться на кабанов, там уже, оказывается, недели две лежит снег.

С эстрады объявили, что через десять минут начинается программа варьете, в которой должна была принять участие и знаменитая группа "На-На". В зале приглушили яркий свет, и Аргентинец поспешил за столик в ту половину зала, где гуляли японцы, и сделал заказ на двоих: минер должен был появиться в разгар эстрадной программы, через час-полтора.

Обслужили Аргентинца без проволочек, чтобы не беспокоить клиента во время представления. Все закуски, над которыми колдовал Петрович, выглядели так привлекательно — тот всегда старался делать их с сюрпризом, с секретом, — что у Городецкого разыгрался аппетит, впрочем, это он связывал с приподнятым настроением. Он чувствовал, что на сей раз фортуна не должна отвернуться от него, и даже поймал себя на мысли, что всю дорогу к "Золотому петушку" пытался что-то напевать и насвистывать — такого давно с ним не случалось. И в тот момент, когда в зале, погасив свет, зажгли лампы на столах и ярко вспыхнула огнями на возвышении эстрада, Аркадий Ильич налил стопку водочки кристалловского завода и, пожелав себе и минеру Боре удачи, с удовольствием выпил. Первая рюмка согрела душу, — то ли от великолепных и продуманных под водку закусок, то ли от настроения, но он уже давно не испытывал такого удовольствия и снова налил себе рюмочку.

Он не боялся сегодня напиться, хотя и был за рулем. Хавтан оказался сущим гением, — может, оттого к нему валит народ, — он предложил посетителям услугу, возможно, первый в мире, жаль, что не запатентовал как ноу-хау. А услуга заключалась в следующем: любой клиент на машине, перебравший в "Золотом петушке", мог рассчитывать на профессионального водителя, который доставит хозяина на его машине прямо домой. Обычно в ресторане всегда дежурили подле швейцара два-три шофера, но если понадобится, он мог вызвать любого из состоявших у него на договоре по телефону. Такой сервис не додумался предложить ни один ресторан мира — ай да Хавтан, ай да "синий"! А еще говорят, что русские лишены коммерческой жилки. Помощью такого водителя и собирался сегодня воспользоваться Городецкий.

Уже вовсю шло представление, и время от времени Аркадий Ильич поднимал голову от тарелок и заглядывался на эстраду. Там старались: контрактная система и хавтановские порядки не давали возможности халтурить, рассчитывать только на заказы оркестру, тут тоже действовали гладиаторские правила: пой и пляши, не можешь — освободи место тому, кто сделает это лучше тебя. Впрочем, если бы Аргентинец получше был знаком с современной эстрадой или почаще смотрел телевизор, то сегодня у Хавтана узнал бы много примелькавшихся лиц: время быстро смешало концертные и ресторанные подмостки — так, между прочим, заведено во всем мире. Увлеченный то ли музыкой, то ли разносолами, Аргентинец на время забывал о киллере, бывший афганец должен был появиться с минуты на минуту, если, конечно, Александр Михайлович не задержался в Барвихе или не передумал посетить ночной клуб. За результат Городецкий не волновался, чувствовал, что за дело взялся профессионал — с миной ему и в самом деле было куда сподручнее, чем с автоматом. В какой-то момент, когда он увлеченно, вместе с японцами, аплодировал молодой певице с прекрасно поставленным голосом очень приятного тембра, Аргентинец почувствовал, что кто-то вроде подсел к нему с затемненной стороны. Полагая, что это наваждение от долгого ожидания афганца, он повернулся; чутье, нюх не подвели его — за столом сидел... улыбающийся Александр Михайлович.

— Вы кого-нибудь ждете, Аркадий Ильич? — ровным, любезным голосом, как обычно, спросил роковой картежный партнер.

Первое, что прошило молнией Аргентинца: подлец афганец — продал! Но, ей-богу, он зря потревожил улетающую к небесам душу минера. Александр Михайлович явился в "Золотой петушок" по следам своих подручных, которые наблюдали за Аргентинцем до последнего момента и, как только он подъехал к ресторану, тут же доложили об этом в Барвиху. А Боря-киллер не сдал ни его, ни Хавтана, он ничуть не хвастал, когда говорил, что они заказчиков не сдают. Еще вчера, после поездки Аргентинца с этим парнем к месту аварии "Жигулей", люди Александра Михайловича вычислили предстоящий расклад событий. Нашли они и место, где киллеру удобнее всего будет схоронить машину, чтобы без хлопот выскочить на трассу и гнать в сторону города, подальше от взрыва. Там они ввечеру и устроили засаду. Когда афганец, сообщив Городецкому, что он у цели и готов к операции, выходил из машины с радиоуправляемой миной, его вмиг скрутили сильные руки двух бывших особистов. Потом они долго били и пытали минера: кто заказал убийство и кого он должен был уничтожить? Но тот, не дававший присяги на верность ни Хавтану, ни Аргентинцу, не проронил ни слова. Время поджимало — все-таки рядом правительственная трасса, — и подручные Александра Михайловича, оглушив неудачливого киллера, бросили его в машину на заднее сиденье, а рядом положили заготовленную мину, предназначенную для их шефа. И, уже отъехав подальше, подорвали ее. Через день почти все российские газеты и телевизионные каналы сообщат, что на правительственной трассе неизвестный террорист, готовивший диверсию против высших должностных лиц государства, подорвался на собственной мине в тот момент, когда выходил из машины. Как ни крути, взрыв на Рублевском шоссе в ту ночь все же произошел, но какой...

— А кто ты такой, чтобы я перед тобой ответ держал? Кого надо, того и жду, — еще не очнувшись от транса, дерзко ответил Аргентинец и очень пожалел, что на столе нет тяжелого стеклянного графина с водкой или пивом, как бывало во времена его молодости. Сейчас бы хватил по голове и в суматохе дал деру через кухню на улицу — черный ход он знал. А в "Золотом петушке" народ работает тертый, ментам такой фотопортрет опишут, и скорее всего "лица кавказской национальности", что во век не отыскать.

Оружие при себе Аргентинец не носил, держал в машине, а момент был для него исключительно благоприятный. В том, что операция провалилась и теперь он сам прижат к стене, а может, даже и приговорен, сомневаться не приходилось, и потому он был спокоен и готов огрызнуться перед смертью. Был у Городецкого еще один шанс; убивать его в "Золотом петушке" не станут -хорошо знают, кому принадлежит ресторан, Хавтан тут же из-под земли достанет, репутация заведения — основа его успеха.

— А я думал, что вы нашего общего знакомого ждете, — небрежно бросил Александр Михайлович и выложил перед неудачливым партнером цветную фотографию молодого человека в светлом кашемировом пальто у входа в ресторан "Якорь".

Аргентинец и не подумал взять ее в руки или хотя бы наклониться к снимку. Видимо почувствовав перемену в настроении Городецкого, незваный гость резко переменил тональность разговора:

— Ты, падла, хочешь знать, кто я такой? — И приблизив к нему лицо вплотную, выдохнул, как по башке ошарашил: — Я — Македонский! Может, слыхал? — и вновь легко откинулся тренированным телом на высокую спинку обтянутого тугой бычьей кожей стула.

В зале гремела музыка, слышался разноголосый гомон гостей, на эстраде вихлялась очередная примадонна. Но ничего этого Аргентинец не видел. Он даже не заметил, как знаменитый беглец из "Матросской тишины" плеснул водки в бокал, предназначенный для его убийцы, выпил одним махом, придвинул к себе тарелку с закуской. Аргентинец как-то враз обмяк, посерел, потерял дар речи и лишь минут через пять, очнувшись от ступора и перестав глотать воздух посиневшими губами, жалко вымолвил:

— Я же не знал!!!

— Незнание законов жизни не избавляет от ответственности, кажется, так говорил прокурор на твоем первом суде, — зло подытожил Македонский. И тут же, налив Аргентинцу полный бокал водки, чтобы тот наконец пришел в себя, уже не так резко добавил: — Выпей и вытри сопли... Убивать тебя не собираюсь, живи и помни мое великодушие. Ты меня тоже многому научил, теперь крупный выигрыш в карты вряд ли мне будет доставлять удовольствие. К тому же я не хочу лишать Москву живой картежной энциклопедии, но заруби на носу: ты проиграл мне не только хату, но и жизнь, усек? А квартиру я у тебя заберу. — Он усмехнулся, заметив, как Аргентинец дернулся при этих словах. -Заберу, заберу... Послезавтра утром придешь в гостиницу с документами и поедем переоформлять. Проиграл — умей платить, — жестко говорил Македонский. — Я только сегодня узнал, что эту квартиру ты, оказывается, выиграл в секу. Нехорошо, брат, за чужую недвижимость так стойко держаться. — И Македонский легко, пружинисто поднялся. На прощанье ткнув пальцем в фотографию киллера, все еще лежащую на столе, сказал, как отрезал: — А на него зла не держи, не сдал ни тебя, ни того, кто вывел его на тебя, хоть я догадываюсь, кто он... Запомни еще одно: ты меня никогда не видел и не знаешь, как я выгляжу, особенно сейчас. — И знаменитый киллер, гроза авторитетов и банкиров, по-кошачьи вкрадчиво прошел по затемненной стороне вдоль стены и растворился в глубине зала.

После ухода человека, которого падкая на сенсации пресса называла даже санитаром нашего больного общества, Понтием Пилатом России, а то и Робин Гудом, Аргентинец, как ни странно, быстро пришел в себя. Теперь, когда он чудом остался жив, потеря квартиры уже не казалась ему трагедией. Действительно, потерявши голову, по волосам не плачут. Загулял он в ту ночь в "Золотом петушке" крепко, как не гулял никогда. Загудел не от души, когда кутеж в радость, а разошелся от черной тоски, когда нет покоя ни в тебе самом, ни вокруг. Через час-полтора после ухода Македонского он уже братался и с немцами, и с японцами, и вскоре те и другие соединились у него за столом. Объявилась у него в тот вечер и дама сердца — долговязая, крашенная под блондинку немка, увешанная драгоценностями, словно новогодняя елка. По-русски она знала лишь одно слово — "карашо"! Впрочем, в ту ночь оно было в ее устах везде к месту — гуляли они поистине по-барски, по-купечески -ка-ра-шо! Так, как об этом иностранцы читали в старых русских романах: шампанское лилось рекой, пели и плясали цыгане и оркестр до утра играл по заказу Аргентинца.

Проснулся он утром от холода в своей машине на стоянке хавтановского ресторана. От денег, что принес он Боре-киллеру, в карманах осталось всего двести долларов. Аргентинец, стараясь припомнить подробности вчерашнего застолья, машинально глянул в зеркало заднего вида и не узнал себя -сатанинская ночь не прошла бесследно. Глаза глубоко ввалились, под ними появились мешки и тяжелая синь, как-то по-мертвецки обострились скулы, поросшие жесткой щетиной. Когда он попытался поправить прическу, заметил, как у него дрожат руки. И тут он вспомнил, что вчера окончательно проиграл квартиру и жизнь, и стало ему так жаль себя, семью, свой дом, что он заплакал навзрыд, как не плакал никогда с давних детских лет.

В таком подавленном состоянии он просидел в машине час, может, два, возвращаться домой в подобном состоянии физического и душевного разлада было нельзя — сегодня воскресенье, вся семья в сборе. Да и возвращаться на Кутузовский не хотелось, он не был готов к тому, чтобы сообщить домочадцам, что не сегодня-завтра придется оставить эти роскошные апартаменты. Сегодня, даже с жуткого похмелья, он наконец уразумел, в какой тупик себя загнал, теперь и самоубийство, еще вчера спасительное для семьи, для дочерей, потеряло всякий смысл. Как говорится, пойман за руку: хотел убить того, кому проиграл, а это западло, об этом любая шпана скажет. Впрочем, то, что он проиграл легендарному Македонскому, в миру Александру Солонику, наверное, и самоубийство не отмыло бы, тот своего никому не уступит. Выходит, как и говорил Хавтан, он действительно попал под паровоз.

Стоять у "Золотого петушка" было нелепо, и Аргентинец, немного очухавшись, поехал куда глаза глядят. Наверное, он отправился бы к Георгию-Эйнштейну, но тот снова сменил квартиру, и патрон не знал его нового адреса. И вдруг в усталом мозгу Городецкого мелькнуло имя старого кореша -Тоглар. После сегодняшней ночи они сравнялись с Фешиным в несчастье, и Аргентинец развернул машину на Кутузовский. Городецкому повезло, Тоглар был дома и тут же на звонок открыл дверь. Но какие же разительные перемены произошли с ними с того дня, когда Аргентинец успокаивал своего друга, который извелся после побега своей жены Натальи. Они словно поменялись ролями, и вместо "здравствуй", как и в прошлый раз прозвучало: "Что случилось? На тебе лица нет!" Только спрашивал на этот раз хозяин дома.

— Беда у меня, Костя, большая беда, — только и успел сказать Городецкий и от расшалившихся нервов снова заплакал, как и в машине.

Даже с похмелья Городецкий увидел, что Тоглар воспрянул духом, выглядит как прежде, спокойно и с достоинством, в доме снова чисто и уютно. Он даже подумал, может, Наталья, часом, вернулась, но быстро отринул эту мысль -просто Тоглар вышел из кризиса.

Как и в прошлый раз, Тоглар провел своего друга на кухню и, понимая, что тот нуждается в срочном "лечении", быстро накрыл стол на двоих, решив составить Аргентинцу компанию. По-русски в одиночку не опохмеляются, нужна солидарная душа, ведь отходить надо не только физически, но и душой. Выпили по первой молча, вяло зажевав кусочком колбасы. Потом почти сразу и по второй, и только после этого Городецкого прорвало:

— Попал я, Костя, крепко попал. Хату проиграл, а теперь еще и жизнь.

Тоглар слушал молча, не перебивая, и лишь подливал по ходу печальной повести рюмку за рюмкой. Аргентинец поведал и о проигрыше в Барвихе, и о том, как нанял киллера, чтобы убить того, кому задолжал, даже свое желание уйти из жизни не скрыл. Рассказал и про Борю-киллера, которого уже нет в живых, и о Хавтане, подыскавшем ему надежного человека. Все в деталях, не спеша, только Александра Михайловича не назвал ни по фамилии, ни по кличке, просто сказал, что проиграл одному крутому человеку из молодых, которого Тоглар знать не может. Признался и в том, что целый месяц искал четыреста тысяч и не мог найти, как приходил и к нему за деньгами, но, увидев тогда Тоглара совершенно убитым, конечно, о проигрыше ничего не сказал.

— Когда у тебя стрелка назначена с ним? — деловито спросил Тоглар, выслушав историю Городецкого.

— Завтра утром. Я должен прийти к нему с документами, и мы поедем переоформлять квартиру.

— Ты не горюй, еще не вечер, — успокоил Фешин.— Мне кажется, я знаю, как сохранить твою квартиру. Ты должен всего четыреста тысяч? Мы их ему найдем. Дадим в два, в три раза больше, только пусть подождет недели две-три.

— Он уже не верит ни одному моему слову и потребует серьезные гарантии или залог, — заволновался Городецкий, надежда вновь забрезжила перед ним, хотя и верилось в нее с трудом.

— Ну, гарантии мы ему дадим, — заверил Тоглар.— Если мое имя для него ничего не значит, я попрошу Дантеса или Сапера, чтобы подтвердили мои гарантии. Впрочем, я могу под залог предложить ему свою хату, наверное, она его устроит.

— Ты что, совсем с ума сошел? Ты сам всю жизнь был бездомный, а теперь из-за меня ставишь ее на кон. Не надо, как-нибудь выкручусь, — ответил, трезвея, Аргентинец.

— Ты за меня не беспокойся и за хату не переживай,— впервые улыбнулся Тоглар. — Тут затевается одно дело, оно решит и твои, и мои проблемы. Я ведь знаю, что значит квартира для тебя, да и для твоей семьи. А сейчас давай выпьем еще раз, и я расскажу тебе о своем плане, может, мне и твоя помощь понадобится. — И Тоглар предложил тост: за дружбу, за друзей, за братанов!

Выпили и стали закусывать жирной селедкой и соленьями с базара. Аргентинец оживился, почувствовав проблеск надежды, он знал, что Тоглар слов на ветер не бросает. "Не зря же я сюда сердцем, душой тянулся. А может, божья рука меня к нему направила?" — даже как-то суеверно подумал Городецкий, готовый выслушать любое предложение хозяина дома. Тоглар сразу и перешел к делу.

— Чтобы ты приободрился, взял себя в руки и поверил, что твоя проблема разрешима, я вынужден открыть тебе одну важную и опасную тайну. — Тоглар испытующе смотрел на Городецкого, и тот кивнул, что он — весь внимание. -Так вот, "чехи" выкрали меня не для того, чтобы я подделывал гарантии солидных банков и изготавливал нужные бумаги за подписью первых лиц государства и крупных компаний, хотя я и это делал, когда надо было. Задача передо мной была поставлена другая... учти, Аркаша, это я открываю тебе одному... Я должен был сделать идентичный по всем параметрам доллар. Условия были созданы для этого первоклассные: я получал все, что запрашивал, вплоть до консультаций у нужных мне ученых и участия в моих экспериментах лучших лабораторий. Признаюсь, мне даже польстило такое предложение: я — против могучей финансовой империи США. Мне давно хотелось как-нибудь напакостить американцам по большому счету — за стремление переделать весь мир на свой лад и мерить все своим аршином, а точнее, долларом. В этом, не скрою, была моя личная корысть. И ты знаешь, мне это удалось! Когда в Ростове я сказал тебе, что увел у "чехов" казну, я не соврал, но я взял деньги, которые сам же и изготовил, и унес столько, сколько смог!

— Но это же фальшивые деньги! — вконец отрезвев, разочарованно произнес Городецкий — надежда, поманив его пальцем, глупо хихикнув, упорхнула вновь.

— Так-то оно так, да не совсем. Вот уже больше года я трачу эти деньги по всему миру. Да и "чехи" повсюду ими расплачиваются, мешками в банки завозят, и ни одного прокола. Я сделал такие, какие от меня требовали, -настоящие, их называют супербанкнотами.

— Ну, ты даешь! Действительно художник! Вот это класс! Утер все-таки нос этим спесивым янки, я рад, поздравляю! — И Аргентинец от души пожал руку Тоглару.

— Я человек умеренных запросов, — продолжал Тоглар, — того, что вывез из Чечни, должно было хватить до конца жизни, но женитьба внесла коррективы в мои планы. Как я горевал, ты видел. Долго на судьбу обижаться не мужское дело, надо жить дальше, ведь теперь у меня появился интерес, дело для души и сердца — живопись. Но все мои планы, чего ни коснись, требуют денег, и я решил еще раз тряхнуть стариной.

— Ты хочешь снова печатать деньги? — испуганно спросил Аргентинец, ему не хотелось прыгнуть из огня да в полымя.

— Нет, что ты, — рассмеялся Тоглар, — на это ушло три года и миллионы долларов, не считая покровительства чеченского государства. Снова мне такого дела не поднять. Кроме того, кураж весь вышел, интерес пропал, а без этого браться бесполезно, да и зачем, мне ведь много не надо. Я решил прогуляться в Чечню, наведаться по старым адресам и взять часть того, что мне причитается. Уже недели две вплотную этим занимаюсь, кажется, обмозговал все до мелочей, и время на меня работает, говорят, со дня на день война с Чечней начнется.

— Это точно, — прервал его взволнованный Аргентинец. — Я ведь в Барвихе в последнее время катаю, а там высокие чиновники только об этом и талдычут да еще те, кто уже успел нажиться на этом...

— На носу Новый год, — как о давно решенном продолжал Тоглар, — это время для меня самое подходящее, но с войной было бы удобнее — получилось бы под шумок. Мне нужно побыть там день, от силы полтора дня. Все должно произойти быстро, неожиданно и, конечно, тщательно организовано.

— Я пойду с тобой, — по-молодецки азартно выпалил Аргентинец и приосанился.

Тут серьезно говоривший Тоглар не выдержал и от души расхохотался:

— Ах, Аркадий, ты бы посмотрел на себя в зеркало. Все, поезд ушел, отходили мы свое. Я иду от безысходности, мне никто ничего на блюдечке не принесет. Нет, ты уж дома оставайся, но помочь ты мне можешь.

— Как? — теперь растерянно спросил Аргентинец.

— Я все продумал, рассчитал, но один я не справлюсь. Мне нужны еще два-три человека, но гораздо моложе меня, бывшие десантники, спортсмены, хорошо знающие оружие и ведающие, на что идут. А главное, чтобы можно было им доверять или как-нибудь контролировать их, от таких сумм у кого хочешь голова может пойти кругом. Деньги — большое испытание для души.

— Впрочем, до поры до времени о том, что именно ты хочешь выкрасть, можно и не говорить, — подсказал Городецкий, он уже вживался в роль помощника, которую определил ему Тоглар.

— Резонно, вполне резонно, — согласился хозяин. — Тем более что деньги хранятся в специально изготовленных упаковках, по два миллиона долларов в каждой, и внешне похожи на разные пачки бланков бухгалтерской отчетности. Хорошо обвязаны, под тонкой прозрачной пленкой. Даже взяв в руки, не сразу поймешь, что это контейнер-тайник, над ним тоже бились с год очень умные люди.

— Ну, Наталья-то твоя разобралась гораздо быстрее этих мозгокрутов, -съязвил повеселевший Городецкий.

— Да, но она прежде вычислила, что они где-то есть в доме. А помощь твоя нужна вот в чем, — продолжил Тоглар, не обращая внимания на колкость Аргентинца, — ты знаешь, кто есть кто на сегодняшний день, ты и подбери мне команду. Не получится, пойдем к Хавтану, у него есть свои люди, попросим его помощи. Поскольку ты остаешься в Москве, ты должен быть гарантом моей безопасности в случае удачи, а для этого у тебя на руках должны быть все данные о тех, с кем я иду. — Тоглар замолчал на минуту, видимо обдумывая еще какие-то детали, касающиеся участия Городецкого в операции.

— У меня есть сорок пять тысяч, я хочу отдать их тебе на подготовку твоего марш-броска, — вывел его из задумчивости Аргентинец.

— Спасибо, они мне очень кстати, — поблагодарил Тоглар, понимая, что приятель предлагает последнее. — Но я тоже не пустой: перед самым побегом... — он споткнулся на слове, — моей жены я дал Эйнштейну сто тысяч на какую-то важную игру, уж очень он просил, убеждал, что чувствует фарт. Потом он надолго куда-то пропал и буквально после твоего прихода вдруг заявляется и приносит сто пятьдесят тысяч, говорит, это, мол, моя доля, признался, что крупно выиграл. Значит, Бог есть, на эти деньги я и готовлюсь. Но придется отстегнуть хотя бы по двадцать тысяч аванса тем, кто пойдет со мной, так что и твои бабки не будут лишними...

Просидели они, обсуждая детали предстоящей операции, еще часа два. Аргентинец оживал с каждой минутой, он поверил, что судьба и на этот раз смилостивится над ним, сохранит его дом, не даст разорить семейное гнездо. За это время Аргентинец еще не раз набивался в поход вместе с Тогларом, но тот каждый раз его отговаривал и отсылал к зеркалу. После очередного отказа Городецкий не выдержал и пошел в коридор к высокому, в человеческий рост зеркалу в старинной венецианской раме. Оттуда вдруг раздался смех, а затем жалкое признание:

— Да, ты, Костя, наверное, прав, не гожусь я для вылазки в Чечню, -после чего Городецкий перестал настаивать на месте в команде.

Тоглару надо было по своим делам съездить в загородный дом в Переделкино, и ближе к обеду они расстались. Городецкий тоже поспешил домой, но теперь он возвращался к себе в другом настроении — гроза, кажется, миновала. 9

Утром в понедельник Аргентинец психологически был готов к встрече с Македонским. То, что он мог предложить и двойную, и тройную сумму за проигрыш, придавало ему уверенности, да и люди, готовые стать его гарантами, имели вес в обществе, и беглец из "Матросской тишины" не мог этого не знать. Поехал он к Македонскому на "саабе", потому что уже пережег свой страх и после встречи хотел вплотную заняться делами Тоглара. Время и обстоятельства поджимали. Новый год на носу, а в случае удачи, как планировал Тоглар, 31-го он мог быть уже в Ростове с добычей. Тогда для них с Тогларом с нового года начался бы новый отсчет жизни и кошмар с проигрышем и Натальиной кражей был бы позади.

Сейчас Аргентинец выглядел уверенно и спокойно, но то была уверенность не трезвого ума, а скорее эйфория от той поддержки, что оказал ему Тоглар, заручившись благосклонностью своих влиятельных друзей, потому старый катала не контролировал четко ни своих слов и жестов, ни того, какие маневры пытался совершить Македонский. Не будь он в такой эйфории, Аргентинец заметил бы тех, кто повел его от автостоянки ко входу, и вычислил того, кто вроде дожидался лифта на шестом этаже, а на самом деле страховал встречу. Но свобода, радость, что он избежал петли, пьянили его, туманили разум, и жизнь виделась ему уже без капканов и ловушек, в ярком свете тех астрономических сумм, что в скором времени раздобудет его друг Тоглар.

Македонский, как и в прошлый раз, находился в номере один. Но сегодня хозяин номера встретил гостя менее любезно и без накрытого стола, но Городецкий не огорчился — рассиживаться тут он не собирался. Предложив жестом Аргентинцу занять кресло, Македонский сразу взял быка за рога:

— Принес документы?

— Нет, — твердо и даже как-то по-мальчишески залихватски ответил Городецкий, глядя прямо в глаза киллеру номер один, как иногда называла пресса Македонского после его таинственного побега из "Матросской тишины".

— Почему? — не сумел скрыть удивления Македонский. — Значит, ты принес деньги?

— Нет, и денег я не принес, но готов через две недели вернуть миллион.

Македонский, что-то обдумывая, прошелся по комнате.

— У тебя есть залог? — Македонский знал, что такой авторитетный катала, как Городецкий, еще имеет право на отсрочку долга, хотя он сам уже давно не признавал ни воровских, ни государственных законов и не чтил никаких авторитетов, он жил по библейской заповеди: не сотвори себе кумира.

— Есть у меня и залог и гарантии, — небрежно бросил Аргентинец, закинув ногу на ногу и постукивая пальцами по ручке кресла.

— Меня лучше бы устроил залог, — сказал Македонский, не переставая вышагивать по номеру.

— Залог — точно такая же квартира на Кутузовском, только гораздо интереснее, перепланированная и отремонтированная.

— Кто хозяин и почему он отдает под твой залог свою хату? — быстро, как на допросе, среагировал Македонский.

— Тебе, наверное, этого не понять... Это мой старый друг, кликуха Тоглар, может, слыхал? — еще небрежнее сказал по-глупому заважничавший Аргентинец.

— Тоглар? — Македонский резко остановился, будто напоролся на преграду, видно было, что он и не пытается скрыть изумления. — Разве он не погиб четыре года назад в автомобильной катастрофе?

— Нет, слава Богу, он жив, — счастливо выдохнул Городецкий. — Хотя похороны ему кое-кто тогда организовал, это точно. Могила и по сей день на Востряковском кладбище есть...

— Ну и дела! — Хозяин кабинета обрел прежний невозмутимый вид. — Я тоже рад, что такой человек остался жив. Значит, суждена ему долгая судьба, — и тут же, не давая гостю опомниться, попытался выудить, кто же стоит за Городецким: — Ну а гарантии чьи будут?

— Хотя бы того же Тоглара, а если этого мало, — Дантеса, Васи Головачева, кликуха Сапер, Шамана, — сблефовал под конец потерявший голову от успеха Аргентинец.

— Серьезные люди, серьезные... — Македонский отошел к окну и опять задумался. — Ты ведь знаешь, я живу по своим законам и воровских не чту. Но тут особый случай, не хочу из-за тебя всех "синих" против себя восстанавливать. Но от тебя я гарантии не приму, ты свой ресурс доверия исчерпал. — Аргентинец возмущенно дернулся в кресле, но хозяин остановил его жестом руки. — Пусть в течение завтрашнего дня позвонит мне кто-нибудь из тех, кого ты назвал, сам и поручится за твои гарантии.

— Нет базара, будет завтра звонок, — сказал Аргентинец, вставая и считая, что важный для него разговор успешно закончен.

И тут Македонский, как бы сомневаясь, задал еще один, вполне невинный вопрос:

— Почему Тоглар так легко ручается своей квартирой? Ведь найти миллион за две недели не просто, ты вот не мог сыскать даже четыреста тысяч за целый месяц?

Тут Аргентинцу, будь он внимательнее и собраннее, следовало бы уклониться от ответа, ибо все было решено, но он вдруг, не подумав, радостно брякнул:

— Не боись, найдем... Через несколько дней он сгоняет в Чечню, тряхнет там кое-кого по старой памяти, и с деньгами не будет проблем...

Македонский, словно компьютер, молниеносно просчитавший ситуацию, понял, что легендарный Тоглар по мелочам в опасную Чечню не сунется и есть смысл узнать, что это за деньги, если ему так щедро сулят из них миллион вместо четырехсот тысяч. Внезапно он перекрыл Городецкому путь к дверям и спокойно сказал:

— Не спеши, Аркадий Ильич. Ну-ка, садись и расскажи подробнее, какие деньги ждут Тоглара в Чечне?

Городецкий в запале уже хотел послать Македонского куда-нибудь подальше, но вдруг осекся под взглядом резко преобразившихся серо-стальных глаз, а тот, почему-то перейдя на шепот, от которого у Аргентинца вмиг заледенела спина, напомнил:

— Ты забыл одну существенную деталь: ты проиграл мне не только хату, но и жизнь, но если хочешь выйти отсюда живым, расскажи подробнее о планах Тоглара. Они, кажется, и для меня представляют интерес...

Городецкий, поняв, что попал в ловушку, оттолкнул Македонского и кинулся к незапертой двери, но ловкая подсечка хозяина номера тут же сбила его с ног. Когда он поднял голову, над ним, рядом с Македонским, стоял еще один молодчик, и было ясно, что живым отсюда действительно не выберешься.

Продержался Аргентинец всего четыре часа, и к вечеру он сломался. Уходил он от Македонского как побитая собака, дав слово держать его в курсе всех событий, касающихся вылазки Тоглара в Чечню.