– Нет такого слова «дзохатсу», – сказал Вонг, – по крайней мере, в японском нет, – и спросил: – А ты не знаешь хотя бы, это один иероглиф или два?

– Не знаю, – ответил тогда Рудаки, – откуда мне знать, я ж японского не знаю.

– Придумал, наверное, это слово писатель этот, как его? – предположил Вонг.

– Акутагава, – подсказал Рудаки, – Акутагава Рюноске.

Вспомнил сейчас В.К., что сидели они тогда у Рудаки на кафедре и пили водку в нарушение всех университетских инструкций, правда, надо заметить, что водку тогда по окончании учебного процесса пили на всех кафедрах и кафедра профессора Рудаки не была исключением.

«Да и сейчас пьют», – подумал В.К. и пошел закрыть балконную дверь – подростки во дворе подняли такой гвалт, что дверь надо было закрыть, несмотря на жару. Он посмотрел на росший под балконом каштан – листья на нем уже начинали желтеть и вздохнул. Вот скоро уже опять осень, а кажется, недавно весна была, и тоже водку они пили с Аврамом, и уговаривал он его с ним в прошлое отправиться, «в проникновение», как он говорил. В.К. вспомнил, что сказал он тогда вроде как в шутку:

– Смотри, попадешь в прошлое и не вернешься.

Он закрыл балконную дверь, и опять лег на диван, и продолжал думать о Рудаки и о его странных идеях.

– Дзохатсу, – говорил тогда на кафедре Рудаки, – по-японски значит «испарение», то есть исчезновение человека.

Человек не умирает, а просто испаряется, исчезает с глаз окружающих. В Японии ежегодно пропадают, если верить Акутагаве, тысячи и даже десятки тысяч, просто уходят из дому – и все, и больше их никто не видит.

Тогда Вонг и сказал, что нет в японском такого слова, а Рудаки заметил, что, может, это и не по-японски, а на каком-нибудь другом языке и что не обязательно он у Акутагавы об этом читал, но где-то читал точно. После этого все стали вспоминать случаи таких необъяснимых исчезновений. Кто-то заметил, что происходят они не только в Японии, что и в Европе исчезают бесследно десятки тысяч людей, что для полиции это большая проблема, скажем, в Англии: по-английски, на полицейском сленге, называются такие люди «MisPers», сокращенно от «missing persons», а проблема эта заключается в том, что, с одной стороны, это право взрослого человека уйти куда глаза глядят, а с другой – родственники требуют, чтобы полиция его нашла и вернула.

Тут доцент Гонта рассказал, что у его приятеля из Львова дедушка ушел из дому в возрасте восьмидесяти с гаком, ушел в чем был, прихватив только двуствольное охотничье ружье. Искали будто бы этого дедушку все, включая милицию, но безуспешно – он как в воду канул. Присутствующий тогда на кафедре у Рудаки приятель его синхронист Сериков – как-то так получалось, что он всегда присутствовал, когда на кафедре что-нибудь пили, – рассказал совсем уже невероятную историю, связанную с исчезновением. Будто бы был у него знакомый, некто Курбатов – Рудаки вроде бы тоже его знал, – и этот Курбатов вроде бы умер, и Сериков говорил, что даже на его похоронах был, правда, к гробу не подходил, а спустя некоторое время Сериков встретил его в метро, близко тоже не подходил, но был уверен, что это был Курбатов.

Несмотря на свою очевидную нелепость, история Серикова тогда всех почему-то ввергла в состояние совершенно не адекватной застолью задумчивости, замолчали все, потом выпили, но тоже не развеселились. Тогда Рудаки вдруг и сказал:

– Конечно, про Курбатова ты врешь, – Сериков при этом хитро улыбнулся, – но вообще-то, ничего в этих исчезновениях мистического нет. Дзохатсу это, так, как его тот японец понимал, постепенно происходит, особенно со стариками, но и не только со стариками. Вот вы обращали внимание, какой у людей отсутствующий вид иногда бывает. Разговариваешь с ними и чувствуешь, что не здесь они, а где-то в другом месте: старики в прошлом пребывают, влюбленные с предметом своей любви разговаривают – все они в этот момент не с вами, а с вами только их, так сказать, физическая оболочка общается. Эта физическая оболочка, – продолжал он излагать эту свою или японца этого теорию, – некоторое время продолжает присутствовать и выполнять свои социальные функции, а часто и она исчезает – старики совсем уходят в прошлое и умирают, влюбленные соединяются с предметом своей любви и уходят из той жизни, где вынужденно присутствовали. Вот все мы тут сейчас сидим, водку пьем, разговариваем, а на самом деле здесь присутствует лишь наша часть, причем, как правило, малая.

Рудаки замолчал, как будто устыдившись своей слишком длинной и эмоциональной тирады, и закурил.

– Эх! Не было бы жалко лаптей, убежал бы от жены и от детей, – сказал склонный к фольклорным обобщениям Сериков.

– Вот лапти, как правило, и мешают, – откликнулся Рудаки, помолчал и добавил: – До поры до времени.

Потом опять выпили и заговорили о чем-то другом, а про тему исчезновения-дзохатсу совсем забыли, и только когда пили уже «на посошок» и собирались по домам, Рудаки опять к ней вернулся.

– Старики умирают намного раньше своей физической смерти, – ни с того ни с сего вдруг сказал он, – они постепенно переходят в прошлое, а смерть лишь убирает физическую оболочку, в которой человека давно нет.

В.К. вспомнил, что ехали они тогда с Рудаки домой вместе и был Аврам молчалив, говорил мало и исчезновений и прочей мистики больше не касался, а где-то через пару месяцев исчез.

Последним его видел соученик по Военному инязу отставной полковник Рудницкий. Встретил его неожиданно на даче у их общего приятеля, пили они там яблочное или какое-то другое вино собственного Рудницкого производства, а потом Рудницкий пошел к себе дачу запереть, а когда вернулся, нашел Рудаки без сознания на земле около дома. Не сразу, но удалось привести его в чувство, и говорил он потом, когда пришел в себя, странные вещи и почему-то по-английски. Но когда потом они вместе в метро домой ехали, был Рудаки уже, как выразился Рудницкий, «в хорошей форме», и Рудницкий со спокойной совестью вышел на своей станции, а Аврам дальше поехал. Но до дома не доехал, и больше его никто не видел.

Ива развила бурную деятельность вначале – думала, что, может быть, загулял Аврам, как случалось с ним в молодости неоднократно. Искали его и товарищи, и коллеги по работе, но безрезультатно. Не помогла и полиция – его фотографии и сейчас, наверное, висят на вокзале, около полицейских участков. Через какое-то время никто уже не сомневался, что он умер. Вдруг выяснилось, как все его ценили, какой это был хороший человек, как любили его студенты, в общем, скоро стали говорить о нем, как обычно говорят об умершем: «aut bene aut nihil», так сказать. И В.К. тоже сначала думал, что он погиб где-то – мало ли: под машину попал, документов при нем не было, – правда, они со Шварцем по моргам походили, но город-то большой. А потом неожиданно позвонил ему полковник Рудницкий, сказал, что у Ивы телефон узнал и что надо, мол, поговорить.

В. К. Рудницкого знал плохо – видел пару раз у Рудаки и все, поэтому его звонку удивился, но пригласил к себе. Отставной полковник явился сильно подшофе, сначала говорил какие-то общие слова: как он высоко ценил Аврама и тому подобное, и чувствовалось, что хочет он что-то сказать, но не решается. Наконец, когда налил ему В.К. водки, изготовленной по собственному рецепту, вдруг сказал, почему-то шепотом и неожиданно перейдя на «ты», хотя до этого обращались они друг к другу на «вы» и был Рудницкий вежлив до противности, а тут вдруг на «ты» и шепотом.

– А ты знаешь, что исчез он? – спросил он свистящим шепотом.

– Известно, что он исчез, – ответил тогда В.К. – Что же тут удивительного?

– Да нет, – по-прежнему шепотом продолжал полковник, – я видел, как он исчез! Я смотрел через окно вагона: он сидел один на сиденье напротив окна, поезд тронулся и он продолжал сидеть – развалился так на сиденье и глаза закрыл, а потом исчез.

– Показалось тебе, – сказал В.К., он тоже решил перейти на «ты» – как с ним, так и он.

– Не-е, – убежденно заявил Рудницкий, – сначала я тоже решил, что показалось, а потом, когда пропал он, стал думать и понял, что точно видел, как исчез он: сидел, сидел и исчез – пустое было сиденье.

– И что ты об этом думаешь? – спросил В.К., просто чтобы что-то сказать.

– Свечку надо в церкви поставить, – как-то неуверенно предложил полковник. – Я Ивке сказал, но она не будет ставить – атеистка, – добавил он и вдруг заторопился и стал прощаться, даже от второй рюмки отказался.

Когда Рудницкий ушел, В.К. стал вспоминать, что Рудаки ему рассказывал про свои «проникновения» в прошлое, про Хироманта и его теорию «проникновения», и подумал опять, что бред все это, не может такого быть. Но какое-то смутное ощущение – тревоги что ли – после рассказа Рудницкого осталось, и чтобы это чувство стряхнуть с себя, выпил тогда В.К. водки за себя и за ушедшего Рудницкого и, усмехнувшись, подумал: «Свечку предлагал поставить, а сам, небось, коммунистом был при Советах – полковник все-таки».

Вскоре он неожиданно встретил Нестантюка.

– Ну как пьеса? – спросило светило, раскрывая снисходительно свои объятья.

– Какая пьеса? – ответил вопросом на вопрос В.К., от объятий уклонившись.

– Ну как же, вы же собирались пьесу ставить, – обиженно сказал Нестантюк, – молодежное что-то. Аврам мне рассказывал и еще костюмы старые просил напрокат из реквизита, а один взял – тройку и шляпу еще коричневую.

«Так выходит, все-таки собирался Аврам в прошлое», – подумал В.К. и сказал Нестантюку:

– Передумали мы пьесу ставить, это так было – минутная блаж.

– Я так и подумал сразу, – категорично изрек новатор сцены, – прошло время домашних театров, посиделок на кухне, критики власти под чай и водочку. Я так Авраму и сказал: сейчас время площадное, открытое. Не вернутся больше шестидесятые, и слава богу, канули в Лету – сейчас мы должны быть готовы впустить народ на наши кухни.

– Я бы не пустил, – сказал В.К. и спросил: – А Аврам вернул костюм?

– Пока не вернул, – ответил Нестантюк. – А что, что-нибудь случилось?

– Исчез Аврам.

– То есть как это исчез?! – обиженно протянул Нестантюк. – А костюм?!

– Вот так. Взял и исчез, – повторил В.К. – А про костюм, если надо, я спрошу у Ивы при случае.

– Как же он исчез, – продолжал недоумевать Нестантюк, – умер, что ли, или просто от семьи ушел? Если от семьи, то это я понимаю – кризис среднего возраста. А про костюм узнать непременно надо, а не то съедят меня в реквизиторской цехе – у меня и так с ними отношения сложные из-за женского платья для Гамлета: размеров, видите ли, у них подходящих нет. Так он умер?

– Скорее всего, умер, – сказал В.К., – хотя мертвым его никто не видел. Но если бы жив был, позвонил бы, – и добавил: – А про костюм я узнаю. А какой костюм?

– Тройка темно-синяя, – ответило светило по-прежнему недовольно, – и шляпа еще коричневая.

В.К. пообещал сообщить, как только что-нибудь узнает про костюм, и они распрощались.

Поиски костюма В.К. решил начать с Рудницкого – он вспомнил, что полковник оставил ему свой телефон, и решил сначала позвонить ему, узнать, во что был одет Рудаки, когда они с ним расстались.

– Понимаешь, в чем дело, – сказал Рудницкий, – с этим тоже странная штука получается («Интересно, он всегда на „ты“ переходит, когда речь идет о странных вещах?» – подумал В.К.). – Когда я на дачу пришел, был Аврам в синем костюме каком-то старом, с узкими такими лацканами и в жилетке. Я еще подумал сначала, что, может, он в этом костюме на даче работает, но дача-то не его, и вообще, костюмчик чистый такой был, выглаженный – совсем не рабочий.

А потом, когда я Аврама уже без сознания нашел, был он одет уже иначе и тоже как-то странно, не по теперешнему: курточка такая замшевая светлая, вся в пятнах каких-то и под ней футболка грязная страшно, и лицо у него было все расцарапано.

– Может быть, он просто переоделся, когда тебя ждал, – предположил В.К., – ты же сам говорил, что собирался он переодеться.

– Да нет, – довольно раздраженно возразил Рудницкий, – я же сказал, что не современная это была одежда: курточка коротенькая на пуговицах – такие теперь не носят – и футболка тоже не современная – тенниска такая, знаешь, с воротничком, нам, кто с военными работал за бугром, такие вместо формы носить полагалось. Я даже хотел спросить Аврама, чего это он так вырядился, да уж очень плохо ему было вначале, а потом я и забыл.

– Ну и что ты об этом думаешь? – спросил В.К. автоматически, хотя внятного ответа и тем более дельного совета от полковника не ждал.

Но тот ответил в неожиданно практическом ключе и идти в церковь на этот раз не предлагал.

– Я вот что думаю, – сказал он, – надо на дачу к Валере подъехать, посмотреть, что и как, подозрительная это история, – он перешел на «вы», видно, так полагалось в делах практических, и продолжил: – Вы в эти выходные свободны? Давайте вместе съездим, а я попробую с Валерой созвониться – вроде он уже вернулся.

– Давайте съездим, лучше в это воскресенье, – согласился В.К., тоже перейдя на «вы» – начали его забавлять эти тонкости полковничьего этикета. – Может быть, и правда найдем на даче какие-нибудь следы, а главное костюм заберем, ведь костюм Аврам из театра взял и там просят вернуть. А Валера это, я так понимаю, хозяин дачи?

– Ну да, – сказал Рудницкий. – Я ему позвоню, а потом вам с утра в воскресенье. Подходит такой вариант?

– Подходит, – ответил В.К. – Жду вашего звонка.

Когда В.К. с Рудницким шли по улице дачного поселка, все там было так же, как тогда, когда год назад по этой улице шел Рудаки, неся в пакете темно-синий ретро-костюм: так же жгли на некоторых дачах костры, так же нависали над заборами ветки яблонь с пыльными яблоками, так же доносилась с недалекого кладбища похоронная музыка. Осень еще не наступила, но в природе уже чувствовалось что-то осеннее, умиротворенность какая-то или усталость, какая, бывает, чувствуется в лице не старого еще, но пожившего человека.

По дороге на дачу Рудницкий сначала расспрашивал В.К., интересовался поисками Рудаки и предлагал подключить к этим поискам приятеля своего, какого-то высокого чина из полиции города, но когда понял, что В.К. его– энтузиазма и тем более оптимизма не разделяет, замолчал надолго, и шли они к Балериной даче молча, и пару составляли внушительную: оба высокие, красивые, с сединой в волосах, но не старые, внушительности им добавляли еще и военного образца усы, которые носили оба, хотя В.К. никакого отношения к армии не имел и военных недолюбливал.

Вид их внушал почтение редким дачникам, стоявшим у калиток, а одна старушка даже, робко с ними поздоровавшись, поинтересовалась, не представляют ли они собой какую-нибудь комиссию, прибывшую вершить судьбу предназначенных к сносу дач. Когда же Рудницкий командирским баском сообщил, что никакую комиссию они не представляют, это ее явно разочаровало и даже расстроило. Не оставляли их своим вниманием и дачные собаки, которые, сдержанно рыча и изредка взлаивая, сопровождали их до самой Балериной дачи.

Хозяин дачи Валера уже ждал их с бутылкой и закуской из овощей и фруктов с собственного участка, поэтому к осмотру дачи удалось приступить не сразу – сначала пришлось выслушать сагу Валеры о его гастарбайтерских мытарствах в Польше, потом он долго сокрушался по поводу исчезновения Рудаки, потом пили за то, чтобы он наконец объявился, и вспоминали разные истории, связанные с исчезновением, в которых исчезнувшие люди чудесным образом возвращались, а потом Валера принес вещи Рудаки – белые брюки, черную рубашку и туфли – и это всех как-то сразу отрезвило. Все замолчали вдруг и молча смотрели на вещи, сиротливо лежащие на продавленном диване. Эти вещи, еще недавно принадлежавшие их исчезнувшему товарищу, странным образом подчеркивали необратимость случившегося. Сентиментальный Валера потер кулаками глаза и предложил:

– Может, пора за упокой выпить, не чокаясь?

В глубине души В.К. был уверен, что Аврама уже нет в живых, но предложение не поддержал, не согласился пить за упокой и Рудницкий, который снова настроился на практические действия.

– Давайте дачу осмотрим – мы ведь для этого сюда приехали, – решительно сказал он и попросил Валеру: – А ты пока костюм синий принеси.

– Как я тебе его принесу? – удивился Валера. – Я ведь по телефону сказал, что никакого синего костюма на даче нет, по крайней мере, я не нашел.

– Вот давайте и поищем, – сказал Рудницкий, – с собой его Аврам точно не взял – мы вместе с дачи вышли и в руках у него ничего не было.

Приступили к поискам и искали везде: в комнате, на веранде, на чердаке и в подвале. Рудницкий руководил поисками, покрикивая изредка на Валеру своим командирским голосом. Попробовал он один раз прикрикнуть и на В.К., но тот смерил его холодным взглядом и больше он свои команды к нему не обращал, а сосредоточился исключительно на безропотном Валере. Так или иначе, несмотря на все усилия и команды Рудницкого, костюм так и не нашли и сели опять за стол – допивать остатки.

– Должно быть, костюмчик бомжи приватизировали, – предположил Валера, – они тут ночевали – я одеяла брошенные возле дивана нашел, ну и другие следы остались.

– А дача была заперта? – спросил Рудницкий.

– Ну да, Аврам ведь замок поменял, а ключ под крыльцом лежал, как ты и сказал, – ответил Валера.

На этом решили закончить и стали собираться по домам.

Домой В. К. ехал один – Валера и Рудницкий остались ночевать на своих дачах – и всю дорогу, сначала в троллейбусе, потом в метро, не переставал размышлять о загадочном исчезновении Аврама Рудаки. И чем больше он об этом думал, тем более загадочным это исчезновение ему представлялось.

«Рудницкий вышел на „Театральной“, – думал он, – и Авраму оставалось проехать до дома всего три станции. Предположим, что он по какой-то неизвестной причине вышел на одной из промежуточных станций и его, скажем, сбила машина или напали на него хулиганы, но это предположить никак нельзя, – возражал он себе, – ведь они со Шварцем, пользуясь услугами одного полковника из Службы госбезопасности – давнего знакомого Шварца, просмотрели все сводки милиции за этот вечер и никаких происшествий такого рода в районе этих станций не было зарегистрировано. Можно предположить, что Аврам по собственной воле куда-то поехал, но далеко он уехать не мог – у него не было документов, но и не это главное, – убеждал он себя, – главное то, что Аврам обязательно позвонил бы Иве или мне, в крайнем случае, может быть, не сразу, но позвонил бы обязательно – не такой он человек, чтобы заставить так переживать Иву и своих друзей».

Поезд метро завывал в туннелях, шипел тормозами, объявляли станции, входили и выходили люди, но В. К. ничего этого не замечал и продолжал думать:

«Похищение отпадает, – рассуждал он, – кому нужно его похищать и зачем? Выкупа с него не возьмешь – какой выкуп с профессора, это же не бандит какой-нибудь или народный депутат? Вероятнее всего случайная гибель где-нибудь далеко от города. Но здесь опять много вопросов: скажем, зачем Аврам туда поехал один и на ночь глядя, и главное – никого не предупредив? Что за срочность такая вдруг? И почему не позвонил? Но дело даже не в этом, – продолжал размышлять В.К., – дело в том, что чувствую я, чтоЦ он жив, и хотя логике это ощущение, конечно, не поддается, Щ готов что угодно поставить, что жив он. И с костюмом тоже странная история, – он уже вышел из вагона и ехал вверх g на медленном длинном эскалаторе своей станции, – едва ли бомжи забрали костюм – бомж нынче переборчивый стал, что попало не возьмет, а костюм, судя по рассказам Нестантюка и Рудницкого, разве что для музея годится. А если бомжи не забрали, то куда же он тогда подевался?»

Он уже подходил к двери своей квартиры, когда вновь явилась мысль, которая преследовала его, как надоедливая муха, с тех пор как исчез Рудаки: а что если он действительно «проник» в прошлое, как говорил? Тогда все становилось на свое место и получало свое объяснение: отправился Аврам в прошлое в темно-синей тройке, там переоделся, но тоже в одежду не современную – курточку эту и тенниску, о которых говорил Рудницкий, вернулся ненадолго в настоящее, а потом опять попал в прошлое из вагона метро уже в другой одежде.

«Придется теперь Нестантюку искать свой костюм в прошлом веке, году этак в семьдесят пятом, – усмехнулся В.К., открывая дверь квартиры. – Бред все это, бред сивой кобылы. Не может такого быть, потому что не может быть никогда!»

Лежал теперь В.К. на своем старом диване, слушал крики подростков во дворе, которые проникали в комнату, несмотря на закрытую дверь, и вспоминал всю эту напрасную суету вокруг исчезновения Рудаки: все эти походы в полицию, расклеивание объявлений на вокзалах и автостанциях – активное участие в этом принимали студенты; вспоминал, как собирались они то у него, то у Ивы и спорили, спорили, пытаясь понять, что же произошло с Аврамом, и напрасно – и сейчас, спустя почти год, все оставалось таким же непонятным, как и вначале.

«Хорошо, что хотя бы Ива не нуждается, – подумал он, – „Гробовщик“ ей регулярно Аврамову долю доходов передает. А интересно все-таки, Хиромант нарочно эту идею с оптимальным гробом подарил Авраму или случайно так получилось? Наверное, случайно, – ответил он сам себе, – не мог он предвидеть, что наше общество потребления докатится до такого».

Он решил открыть балконную дверь – не заглушала она крики, а душно стало в комнате невыносимо. На балконе он закурил и продолжил этот «вечер воспоминаний», который сам неожиданно себе и устроил.

Вспомнил почему-то, как пошли они с Аврамом как-то на танцы, на танцплощадку на склонах Днепра, называемую тогда в народе «Жаба», а была еще и другая под названием «Кукушка», тоже в парке на склонах. Вспомнил, как пили перед этим портвейн в заведении на Кресте с бесхитростным названием «Вино» – теперь таких названий нет, теперь такое заведение называлось бы «Восторг дегустатора» или как-нибудь в этом роде, правда, теперь и заведений таких нет.

Вспомнилось ему, как при входе на танцплощадку на длинном каком-то ящике в огромном количестве лежали бескозырки – на танцы чуть ли не в полном составе явились курсанты Военно-морского училища.

– Врагу не сдается наш гордый «Варяг»! – сказал тогда Аврам.

Вспомнив об этом, В.К. усмехнулся.

«Маленький тогда был город, – думал он, – бывало, Крест туда и назад проходили минут за двадцать – от бара „Днепр“ до Сарапского рынка, где продавали кислое крестьянское вино по двадцать копеек стакан, а кофе пили посередине, в Центральном гастрономе, двойную половинку. Все на Кресте тогда друг друга знали, здоровались, останавливались поболтать, особенно в популярных местах: около Театрального института, в Центральном гастрономе, в кафе с каким-то советским названием (название он забыл), которое было известно в народе как „Мичиган“, почему „Мичиган“ – неизвестно, но все это кафе так называли. И народ тогда на Кресте собирался разный», – подумал он и стал вспоминать завсегдатаев этого местного «Бродвея»: одноглазого ассирийско-украинского поэта Барду; Окуня-актера с его тиком и продуманными актерскими жестами; бандитов – Алика по кличке Генерал и еще одного по кличке Комбат; проституток – худющую Тюльку и мужеподобную Дядю Гришу; романтика сыскного дела Гену по прозвищу Милиционер, хотя к этому званию тот лишь стремился; киношника по имени Рэм (Революция, Энгельс, Маркс); студента-медика и параллельно украинского националиста Рябка и среди всей этой пестрой братии свою компанию: красавца Шварца с его буйной шевелюрой и походкой танцора; серьезного Школяра, работавшего в то время таксистом; Ефима, одинаково увлеченного тогда джазом, радиотехникой и поэзией, и общительного, вечно носившегося с какими-то замыслами и проектами Аврама с его заграничными шмотками и рассказами о жизни «за бугром», казавшейся тогда всем ужасно привлекательной и заманчивой.

Трудно сказать, что объединяло тогда их всех: и бандитов, и студентов, и «простых Советских инженеров» – уже не в первый раз задавал себе вопрос В.К. Время, наверное, было такое, что-то такое было разлито в воздухе, свобода, но не такая, как сейчас, а романтическая, что ли. Все они тогда воображали себя героями Ремарка и Хемингуэя. Недолго это продолжалось – с год, наверное, не больше, но потом такого никогда уже не было – все было: и хорошее, и плохое, но такого не было.

«Впрочем, скорее всего, просто молодые мы все были. Неистребимый оптимизм молодости, – усмехнулся он, – теперь уже ничего подобного нет и быть не может, – и вдруг подумал: – И некоторых из нас тоже уже нет: сначала Школяр, а теперь, похоже, и Аврам».

– Иных уж нет, а те далече, как Сади некогда сказал, – процитировал он Пушкина голубю, сидевшему на карнизе возле балкона. Голубь искоса на него посмотрел и курлыкнул, В.К. запустил в него окурком и ушел с балкона.

Он включил компьютер и решил немного поработать, несмотря на жару, хотя работать очень не хотелось.

– Наука, – сказал он вслух, – наука умеет много гитик, – и мысленно выругался.

Был он физиком и к работе относился серьезно, но сейчас не работалось ему что-то, но работать тем не менее было надо и он, преодолев себя, уже на работу настроился было, как вдруг раздался телефонный звонок.

– Моя фамилия Шитов, – сказал голос в трубке и сделал паузу, как будто давая собеседнику возможность оценить этот печальный факт.

В.К. английский знал, поэтому, как и положено, мысленно хихикнул. Потом, вклинившись в затянувшуюся паузу, спросил:

– Так чем я?…

– Я товарищ Аврама Рудаки, – сказал Шитов, – нам надо бы встретиться.

В.К. знал почти всех друзей и товарищей Рудаки, и никакого Шитова среди них не было, но знал он и чрезвычайную общительность Аврама, которая вполне допускала существование Шитова, поэтому не возражал.

– Давайте, – и спросил: – Когда вы предлагаете и где?

– Давайте прямо сейчас, – ответил загадочный Шитов. – Я тут возле вашего дома нахожусь – давайте где-нибудь поблизости.

«Выходит, он знает даже, где я живу, – удивился В.К. -Что же это за Шитов такой? Скорее всего, это кто-то из знакомых, просто фамилии я не знал».

– А как вас зовут? – спросил он. – И вообще, мы знакомы с вами, а то фамилии вашей я что-то не припомню?

– Зовут меня Анатолий Иванович, и мы с вами не знакомы, – обстоятельно пояснил Шитов. – Я с Рудаки в Москве работал. Давайте я встречу вас у подъезда минут через пять, идет?

– Хорошо, – согласился В.К. – А как я вас узнаю?

– Я сам к вам подойду, – ответил Шитов, и в трубке раздались гудки.

Пока В.К. натягивал выходные джинсы и рубашку, он все гадал, кем может быть этот таинственный Шитов, но так ничего и не придумал, и только когда сбегал он по лестнице к парадной двери, его осенило.

«Да это же Контора!» – мысленно воскликнул он, но больше ни о чем подумать не успел, так как открыл дверь парадного и увидел на тротуаре человека, на котором это слово было написано крупными буквами.

Почти двадцать лет прошло с тех пор, как Контора распалась, превратилась во всякие Службы безпеки в Независимых губерниях, как-то называлась она теперь и в самой России, но как, никто не знал и никого это больше не интересовало. А когда-то Комитет государственной безопасности Империи, Контора, как именовали ее в кругу друзей В.К., была могучей и всесильной. И вспомнил В.К., что и Аврам имел к ней какое-то отношение. Правда, сам он говорил, что к Конторе отношения не имеет, что человек он в прошлом военный и, как все военные, гэбистов не любит и презирает, хотя и приходилось ему часто иметь с ними дело, как он говорил «по служебной надобности».

Пожимая руку Анатолию Ивановичу Шитову, незаметному человеку без возраста в скромном костюме и неярком галстуке, В.К. вдруг вспомнил, как Аврам учил его когда-то различать переодетых чекистов и милиционеров.

– Жмоты они все, – говорил он, – а штатскую обувь им не дают – вот и носят они форменные туфли с гражданским костюмом, чтобы свои не стаптывать.

В.К. посмотрел на туфли Шитова, но ничего особенного в них не нашел – туфли, как туфли – и спросил:

– Так что вы хотели мне рассказать про Аврама? Вы ведь знаете, что пропал он?

– Знаю – сказал Шитов тихим голосом. – Я потому и встретиться хотел с вами. Я сейчас в отставке, но когда-то мы работали с Аврамом по линии разведки. Сейчас это не имеет значения – страны другие, все другое, но знаете, старые связи, старые друзья остаются. Вот мы и решили («Мы, это кто?» – подумал В.К.), что Аврам вполне мог воспользоваться старыми каналами и где-то за рубежом сейчас находится, скорее всего, в арабских странах где-то – это его территория, но и в Европе тоже может быть – и там у него связи наверняка остались.

– Зачем ему это надо? – спросил В.К.

– Не знаю, – ответил Шитов. – А с женой у него как?

– Нормально, – сказал В.К. и спросил Шитова: – А зачем вы мне все это рассказываете?

– Нравился мне Аврам, – сказал гэбэшник: – Его у нас все любили. Вы его жене намекните, успокойте ее, – он помолчал и добавил: – Вполне может быть Аврам за рубежами – ведь в нашей профессии сейчас тоже вроде рынка, а у Аврама опыт и связи, – он протянул В.К. руку. – Прощайте. Мне пора. Я вообще-то здесь, у вас, по другому делу, но Аврам – мой друг.

Шитов пожал В.К. руку и перебежал на противоположную сторону улицы, где сел в неприметную черную машину, которая тут же тронулась с места.

В.К. вернулся к себе в квартиру, как говорили в позапрошлом веке, «в смятении чувств». Позабыл он как-то, да и, не только он, а все позабыли об этой стороне жизни Аврама Рудаки, казались далеко в прошлом его былые заграничные приключения, воспринимали его уже как добропорядочного профессора, живущего размеренной и заранее предсказуемой жизнью, казалось, что все эти его приключения, о которых, кстати, он рассказывал редко и неохотно, в таком же далеком и невозвратном прошлом, как и их юношеские загулы. И тут на тебе!

Иве В.К. решил ничего не говорить – нечего ее лишний раз обнадеживать, а сам почему-то расстроился, хотя этому Шитову не очень и верил – мало ли что они там в Конторе предполагают, – не мог Аврам так просто, никому не сказав ни слова, завербоваться куда-то там.

Расстроился В.К. и работать передумал, а сделал то, что делает в случае расстройства любой нормальный русский человек, – налил себе рюмку, выпил, закусил завалявшимся в холодильнике (Маина была на даче) куском черствой колбасы и вдруг вспомнил один случай.

Гуляли они как-то с Аврамом в Ботаническом – весной, кажется, было дело или осенью, – погода была теплая и сухая. Шли они медленно по аллее, а потом кому-то из них – кому, В.К. не помнил – пришла в голову мысль зайти в розарий, на розы посмотреть. «Значит, все-таки осенью это было», – подумал В.К. Идти в розарий по аллее было долго, а можно было через стеночку перескочить и прямиком по склону. В.К. эту стеночку сложно преодолел – метра полтора там было, не меньше, а Рудаки – без видимых усилий, с места.

– Спецназ? – спросил тогда В.К.

– Спецвас, – ответил Рудаки.

Вспомнив этот случай, В.К. расстроился еще больше и налил себе вторую рюмку.

«Сделать все равно ничего нельзя, – подумал он, выпив. – Что тут сделаешь?! Видно, и этот Шитов тоже ничего не может – если бы мог, то сделал бы, сказал ведь, что считает Аврама своим другом. А может быть, – В.К. вышел на балкон и закурил, – а может, он и делает что-нибудь по своим каналам, расспрашивает людей, а когда найдет какие-нибудь следы, тогда и сообщит».

– Или не сообщит? – спросил он у голубя, который опять сидел на карнизе.

Голубь молча смотрел на него блестящим глазом.

– Едва ли он сообщит, – ответил он сам себе, – а вот Ивке надо сказать – все-таки надежда какая-никакая появилась, что жив Аврам. Хотя, может быть, и не надо ей ничего говорить – надежда-то слабая, считай, что и нет ее.

Он докурил сигарету, хотел опять запустить в голубя окурком, но вспомнил о соседях снизу, потушил окурок в пепельнице и пошел в комнату звонить Иве. Он придвинул к себе телефон и собрался уже набрать номер квартиры Рудаки, но его опять одолели сомнения и он подумал, что без третьей рюмки сомнений этих ему никак не разрешить, пошел на кухню, выпил третью рюмку, закусил и решил сначала позвонить Шварцу, посоветоваться, а там уж и позвонить Иве, если они решат вместе, что звонить ей стоит.