– Опять ты во сне кричал, – сказала Ива, когда он утром вышел из своей комнаты, – кричал и по-арабски ругался.

– Сон мне приснился, – ответил он, – будто где-то в Сирии на меня собаки напали, вот я на них и кричал. Помнишь, сколько в Дамаске бродячих собак было?

Ива была с ним в Дамаске, правда, о поездке в Хаму ничего не знала – это еще до ее приезда было.

– Если собаки снятся, значит, с друзьями общаться будешь, собака – друг человека, – усмехнулась Ива. – Кстати, вчера вечером этот твой новый друг звонил – «гробовщик» этот, но я тебя будить не стала.

– И правильно, – сказал Рудаки и пошел в ванную.

В ванной на стиральной машине лежали его джинсы и рубашка – джинсы были все в каких-то сомнительного происхождения пятнах, рубашка мятая, и пахло от его вещей противно – кислятиной какой-то и вроде дымом.

«Где же я это так изгваздался? Неужели здесь? Или из прошлого притащил?» – подумал Рудаки, но ответить на свой вопрос не смог, так как ничего из того, что было с ним вчера в этой жизни, не помнил, а помнил отчетливо пожарище, через которое брел, трупы у заборов и вспомнил, что падал он несколько раз, спотыкаясь в темноте о бревна или, может быть, – он старался не уточнять даже мысленно – о лежащие среди улицы тела.

«Наверное, я в таком виде из проникновения вернулся», – решил он. Но тут опять возникал вопрос: как вернулся? Когда он возвращался, Дверь в этом не участвовала, просто заснул возле церкви в Ливане и оказался дома на лестнице, у своей двери, открыл дверь своим ключом – Ивы дома не было.

«Почему же она потом ничего не сказала про мои шмотки? Как я объяснил всю эту грязь?» Он брезгливо взял рубашку и понюхал – пахло бензином. Да, вопросы были… А вот ответов на них, ни стоя под горячими струями, ни вытираясь жестким полотенцем, он не нашел.

Когда Рудаки вышел после душа и присоединился к Иве, которая ждала его на кухне с дежурной овсянкой, Ива спросила:

– Видал, во что твои любимые джинсы превратились? И рубашка тоже – хоть выбрасывай.

– Бывает, – миролюбиво ответил он, так как тон Ивы не предвещал ничего хорошего.

«Не скажешь же ей, что только что из прошлого вернулся», – подумал он и усмехнулся. Ничего из того, что происходило с ним здесь накануне, он вспомнить не смог.

– Усмехаешься, герой, – между тем продолжала Ива. – Медаль тебе дадут за спасение на пожаре. Но вот скажи, почему ты мне ничего не рассказал, почему я от твоих друзей обо всем узнаю?!

– Нечего и рассказывать, – осторожно ответил Рудаки, надеясь, что Ива сама обо всем расскажет.

Так и получилось. Прерывая свой рассказ репликами вроде: «Люди в твоем возрасте… А ты?!», Ива поведала о его вчерашних (или не вчерашних, кто знает?) приключениях, и получалась, если опустить реплики, приблизительно такая картина. Оказывается, вчера (или не вчера?) загорелся неожиданно троллейбус, на котором он обычно ехал домой из Университета, причем загорелся на остановке напротив, и многие его коллеги оказались этому свидетелями – они и звонили. Троллейбус вспыхнул вдруг, как факел – слава богу, что водитель успел открыть двери. И он (в его-то возрасте!) мало того, что, по свидетельству очевидцев, не выскочил сразу, а помогал детям и старикам (это она понимает, это даже благородно), но вот зачем потом помогать тушить троллейбус и извозюкаться при этом в мазуте и еще какой-то дряни – это совсем уж не понятно.

«Так вот в чем дело, – подумал Рудаки, – выходит, что здесь я троллейбус тушил и поэтому испачкался, а там я (или не я?) испачкал джинсы и рубашку, когда шел через шиитские кварталы в Хаме. Одни и те же джинсы и рубашку?!» Получалось черт знает что, получалось такое, что и умом повредиться можно.

«Надо будет с В.К. поговорить, – решил он. – Хотя толку от этого будет, скорее всего, мало – скажет В.К., что приснилось мне это. А может, и действительно приснилось?»

– А что «гробовщик» хотел? – спросил он Иву, чтобы переменить тему.

– Не знаю, – ответила Ива, – просил позвонить. Не люблю я этого твоего нового друга, – добавила она.

Рудаки и сам этого нового своего знакомого, который неожиданно и нагло ворвался в его жизнь, не любил и не просто не любил, а уже терпеть не мог, но позвонить было надо, потому что этот юноша вполне был способен учинить какую-нибудь внезапную пакость. Он решил позвонить ему потом, по «мобилке», как у современной молодежи было принято, и, кроме того, лучше было позвонить так, чтобы Ива их разговор не слышала, – расстраивалась она от этих разговоров, да и было от чего.

В задумчивости он занялся приготовлением кофе и потом, когда с чашкой кофе шел на балкон курить, продолжая пребывать в том же состоянии задумчивости, бросил взгляд на телевизор, где стояла у них с незапамятных времен ставшая уже антикварной фарфоровая фигурка львенка – под этого львенка клали они записки, под него же обычно подкладывал он заработанные гроши.

Лежали сейчас под этим львенком странные какие-то купюры. Он поставил чашку на телевизор и взял одну – это была купюра в пятьдесят сирийских лир с жизнерадостными крестьянами и ослом. Он хорошо помнил эти купюры – «душа моя в заветной лире» говорили, бывало, они, получая в таких и похожих купюрах зарплату у посольского бухгалтера с значимой фамилией Ососков.

– Ты откуда лиры взяла? – спросил он у Ивы, которая продолжала возиться на кухне.

– Из твоих штанов, откуда же еще? – ответила Ива. – А вот откуда ты взял, это действительно вопрос.

– А! – фальшиво спохватился Рудаки. – Это я у одного своего коллеги взял, нумизмата. Хотел тебе показать, чтобы ты вспомнила «заветные лиры».

– Понятно, – протянула Ива, и сомнения в ее голосе было много.

«Черт знает что! – мысленно восклицал Рудаки, стоя на балконе с сигаретой. – Получается, что в этих джинсах я был в Хаме. А в чем же я тогда троллейбус тушил, без штанов что ли? Или, может быть, мои штаны путешествия во времени совершали по мере надобности, так сказать? Черт знает что!»

Выходило, что самым простым и логичным объяснением был сон, выходило, что приснилось ему все это, все эти проникновения: Дверь, и Гусев, и Окунь-актер, и бидончик с пивом. Но слишком уж был этот сон реальным – он и сейчас отчетливо помнил, например, сирийского солдата, который замахнулся на него прикладом: и лицо помнил, и как блеснул лунный луч на его штыке-ноже, и как звякнула при этом какая-то пряжка в его амуниции, и запах помнил – кожи и пота. А банкноты в пятьдесят лир, как они в его кармане оказались? Это уже ни в какие ворота не лезло. Так и не придумав никакого объяснения, стал он собираться на лекции.

«Гробовщику», как звала его Ива, Рудаки позвонил по «мобилке» по дороге к метро.

– Надо встретиться, – патентовано бодрым тоном сказал тот, и Рудаки стал, как обычно в разговоре с этим нахально-энергичным племенем, мямлить и говорить, что он бы, конечно, с удовольствием, но вот дела: лекции, аспиранты, то да се. Очень не хотел он с ним встречаться, так как терпеть не мог его и ему подобных и не понравился он Рудаки с первого взгляда. А связано было это все опять с Хиромантом.

Рисунок с «ковчегом реинкарнации» довольно долго пролежал в кармане у Рудаки, пока как-то раз не наткнулся он на этот листок и не заела его совесть: что ни говори, а воля умирающего (хотя жив Хиромант или умер, он так и не узнал). И отправился он к своим знакомым в патентное бюро.

Он предвидел, что там будут смеяться, но чтобы так.

– Видала я разных сумасшедших, но такого еще не встречала, – сказала Таня Белова – старинная его знакомая, на понимание и сочувствие которой он рассчитывал больше всего. – Чистый бред, – добавила она, вытирая слезы.

Второй его патентный знакомец, Боря Уваров, в назидание рассказал историю о сумасшедшем изобретателе, который предлагал в Москве, на площади трех вокзалов построить огромный пивной бар с общественным туалетом и при туалете гидроэлектростанцию и получаемую таким образом бесплатную энергию пустить на электрификацию ветки Москва-Коломна. Изобретатель представил все чертежи и расчеты и долго жаловался в разные инстанции, когда ему отказались выдать авторское свидетельство.

– Впрочем, – заметил Уваров, – сейчас времена другие, сейчас можешь патентовать все, что душа пожелает, – были бы деньги.

Такой патент, в котором изобретатель сам несет ответственность за свое изобретение, назывался декларационным и стоил относительно недорого. Правда, надо было еще заплатить патентоведам за помощь в подготовке описания изобретения. Вот тут и посмеялись опять.

За образец взяли патент на инвалидную коляску.

– Тоже средство передвижения, – пояснил Боря.

– Не передвижения, а перемещения, или перенесения, – поправил Рудаки.

После всеобщего осмеяния идеи Хироманта она и ему стала казаться идиотской, и думал он теперь лишь о том, чтобы поскорее от этого дела избавиться, исполнить свой, так сказать, долг и забыть. Но дел предстояло много, и главное из них было составить описание изобретения.

Сложности начались сразу, с заголовка.

– Устройство для перенесения в загробные миры, – предложил Боря и заржал, довольный.

Практичная Таня, правда, тоже иногда прыская, предложила: «Устройство, используемое в похоронном обряде в целях оптимизации последнего».

– А что? Класс! – сказал Боря.

На этом порешили и стали описывать дальше:

– Устройство, используемое в похоронном обряде в целях оптимизации, состоящее из…

И тут мнения разделились: Рудаки предлагал «из ящика и крышки», но его высмеяли коллективно как филолога и, следовательно, личность, от техники далекую и к ней не способную, и решили написать «из двух усеченных пирамид, верхней и нижней».

Рудаки на филолога не обиделся – ругали его и не такими словами – и призвал их не забыть про размеры, ведь вся суть замысла Хироманта была как раз в них. И тут ждал Рудаки сюрприз. Оказывается, в патентах точные размеры и вообще какие-либо точные данные указывать нельзя, чтобы нечистые на руку плагиаторы изобретение не воспроизвели, ничего не заплатив изобретателю.

Это открытие переполнило чашу терпения Рудаки, и он сказал, что умывает руки, что, в конце концов, это они патентоведы, а не он и что им деньги за это платят. Правда, деньги он Боре с Таней не платил – это была чисто дружеская услуга. В общем, он сказал:

– Сочтемся славою, – и пошел курить. Тут-то и настиг его «гробовщик».

Никаким «гробовщиком» он, конечно, не был – так его; Ива прозвала, а вслед за ней и сам Рудаки. Был он студентом! с юридического, специализировался по патентам и проходил стажировку в конторе Тани и Бори. Носил он звонкую и знаменитую фамилию Раевский, звали его Коля, и на угреватой его и, в общем, не лишенной миловидности физиономии крупными буквами написан был один вопрос: «Как наварить бабки?». И на вопрос этот, судя по новой модели БМВ, он часто находил положительные ответы.

– Вот вы образованные, типа, как бы, много знаете, а толку? – задавал он своим наставникам риторический вопрос и сам же на него отвечал: – Толку – чуть. Чтоб срубить бабки, как бы, образования не надо. В городе столько лохов, что только карман подставляй.

И вот сейчас «гробовщик» Раевский – правда, тогда Рудаки «гробовщиком» его еще не называл– вышел вслед за ним на площадку и, поморщившись от дыма сигареты, которую курил Рудаки, сказал:

– Сами травитесь, а зачем других травить?!

– Я вас сюда не звал, – взъерошился Рудаки.

– Ладно, это я так, – сказал Раевский. – У меня, как бы, дело к вам – продайте мне права на ваш патент.

– То есть как?! – опешил Рудаки – такого предложения он никак не ожидал, тем более от такого прагматика, как Раевский. – Это вообще не мое изобретение. Это я как бы одолжение делаю своему приятелю, – продолжил он и засмеялся – заразился, выходит, и он этими молодежными «как бы».

– Тогда свяжите меня с этим приятелем, – попросил Раевский, – я хорошо заплачу.

– Я не могу вас с ним связать – я не знаю, где он, и, вообще, скорее всего, он умер уже.

– Вот и хорошо, – обрадовался Раевский. – Тогда выходит, что это, как бы, ваше изобретение и вы имеете право его мне продать.

– Не могу я его продать – не имею права, – Рудаки уже начал раздражать этот разговор. – А зачем оно вам? – спросил он, полагая, что молодой бизнесмен от ответа уклонится. Но тот с готовностью пояснил:

– Это – золотое дно, вы что, не понимаете, сколько лохов захотят своих родственников кратчайшим путем на тот свет отправить.

– Так зачем вам патент? – спросил Рудаки. – Можно ведь и без него – секрета я из этого никакого не делаю.

– С патентом солиднее, – ответил Раевский и предложил: – Не хотите продать, предлагаю долю в доходах, десять процентов.

Рудаки вспомнил Остапа Бендера и сказал:

– Хорошо, пусть будет пятьдесят.

Торг длился недолго, в конце концов он согласился на тридцать процентов и вернулся к приятелям-патентоведам, которые уже успели дойти до патентной формулы.

– Отличающийся тем, что стороны верхней и нижней усеченной пирамиды имеют размеры, оптимальным образом соответствующие целевому назначению устройства, – диктовал Уваров, а Таня за ним записывала.

Рудаки восхитился их крючкотворскими талантами, сказал, что он, по-видимому, тут явно лишний, и вскоре ушел, пообещав, что за ним не заржавеет и что сборы там всякие он заплатит, когда до них дойдет. А о предложении Раевского тут же забыл и, как вскоре выяснилось, зря.

Раевский позвонил через неделю, причем позвонил Иве и сказал, что приглашает их на презентацию «ковчега реинкарнации» в казино «Мечта».

– Что это за ковчег такой? – спросила Ива.

– Да так, – ответил Рудаки, – свой перформанс один мой знакомый авангардист так назвал.

Иву он посвящать во все эти дела не хотел и надеялся, что она на презентацию не пойдет, потому что как человек культурный все эти перформансы и прочие инсталляции не жаловала.

– Ты что, пойдешь? – спросила она.

– Надо бы пойти.

– Тогда и я пойду, – решила Ива, – а то знаю я эти ваши презентации.

Пришлось пойти вместе.

Презентация состоялась днем в воскресенье, вход был бесплатный и народу в зале набралось много, очевидно, по случаю выходного и неважной погоды. Руководил всем Раевский во всем великолепии черного смокинга с шелковыми отворотами, белой сорочки и темно-красной бабочки в горошек. Он тут же подскочил к Рудаки, и тому пришлось представить его Иве.

– Что же вы презентуете? – поинтересовалась вежливая Ива.

– Как? – удивился Раевский. – Разве Аврам Мельхедекович вам не сказал? Гроб, гроб особой конструкции, называемый «ковчег реинкарнации», – и вручил им по красочной рекламной брошюре.

– Куда ты меня привел?! – возмутилась Ива, когда «гробовщик» умчался на сцену.

– Ладно, – миролюбиво сказал Рудаки, – посидим немного и уйдем – не мог я отказаться, родственник это моих старых друзей, – соврал он, – помнишь Таню и Борю из патентной конторы – так это Борин какой-то племянник что ли.

– Ну хорошо, – согласилась Ива, – только недолго, а то противно все это как-то.

Противно все и было. Начиная с рекламной брошюрки, на которой был изображен роскошный гроб с кистями и под ним девиз «Гроб – не роскошь, а средство перемещения». Текст гласил, что фирма гарантирует быстрое и удобное перемещение покойников в другую жизнь, «жизнь после смерти», как там говорилось, с помощью «ковчега реинкарнации» – гроба специальной конструкции, на которую у фирмы имеется патент. Приводился текст патента, написанный стараниями Тани и Бори витиевато и звучащий потому загадочно и интригующе: «Устройство, используемое в похоронном обряде с целью оптимизации, состоящее из двух усеченных пирамид, верхней и нижней…»

– Дают ребята, – опять восхитился Рудаки крючкотворскими талантами своих приятелей.

Для получения такого устройства надо было заключить с фирмой договор. Дальше перечислялись условия и льготные категории граждан, но Рудаки об этом прочитать не успел, так как началось действо.

Действо было задумано и осуществлено с размахом. На сцене, на покрытом черным бархатом помосте стоял роскошный гроб, тот самый, что был изображен на обложке рекламы, а над ним висел огромный поясной портрет личности, напоминавшей изрядно постаревшего и сильно потасканного Че Гевару.

Только Рудаки успел подумать, кто же это такой может быть на портрете, как почему-то под звуки «Прощанья славянки» на сцену вышел страшно торжественный Раевский.

Речь бизнесмена была длинной и витиеватой, он долго и с многочисленными цитатами из философов и Библии говорил о таинстве жизни и о бессмертии, которые очень неопределенно обещает лучшим из нас религия.

Затем после эффектной паузы он торжественно провозгласил начало «эры бессмертия».

– Наконец-то, – сказал он, – изобрели устройство, которое обещает «жизнь после смерти» всем, а не только немногочисленным праведникам.

После этого он замолк, в наступившей тишине поднял руку, указал на портрет и объявил, что на нем изображен всемирно знаменитый прорицатель и футуролог Юрий Хиромант, который изобрел «ковчег реинкарнации» и недавно отправился в нем в другую жизнь. Потом он предложил поаплодировать изобретателю в знак признательности за его чудесное открытие, и когда неожиданно громкие и долгие аплодисменты («Клакеров нанял», – подумал Рудаки) стихли, рассказал о «ковчеге» и объявил, что теперь предоставляет слово известной предсказательнице и чародейке Марине.

Вышла чародейка – полногрудая брюнетка цыганского вида – и глубоким грудным контральто сообщила залу, что недавно у нее был сеанс спиритического контакта с коллегой Хиромантом и тот поведал ей, что его путешествие в «ковчеге» протекало чудесно и что сейчас он, пребывая в земном образе новозеландского магната, счастлив и рекомендует всем последовать его примеру и воспользоваться «ковчегом», когда настанет «час реинкарнации». Потом Раевский пригласил всех на фуршет в соседнем зале, и в зал побежали полуодетые девочки раздавать экземпляры договоров.

Ива уже давно тянула Рудаки за рукав, но он, как зачарованный, уставился на сцену и дал себя увести, только когда одна из девочек спросила их с Ивой, не желают ли они приобрести «ковчег», так сказать, на будущее. Ива дернула его за рукав, но он успел поинтересоваться у девочки, сколько стоит «ковчег».

– Тысячу, – ответила полуодетая девочка, поеживаясь – в зале было довольно прохладно.

– Грошей? – уточнил Рудаки, с сочувствием взирая на посиневшие плечики.

– У.е., – важно сказала она и добавила, что можно несколькими взносами.

Рудаки потерял дар речи и дал наконец себя увести.

По пути домой, вяло отвечая на упреки Ивы, он думал о Хироманте и его идее, которая неожиданно пришлась ко двору в обществе потребления.

«А может, Хиромант предвидел все это и потому подарил мне эту идею и патент предложил оформить? – думал он. – Интересно, жив ли он. Может быть, в больнице лежит. А кого это „гробовщик“ сфотографировал вместо Хироманта?» Пожилой «Че Гевара» казался ему знакомым – и тогда впервые появилось у него желание разыскать Хироманта, но он тут же об этом забыл, так как Ива потащила его на рынок.

– Все равно день пропал из-за твоего «гробовщика», – сказала она, – пошли хоть овощей купим побольше.

И стоял Рудаки, как унылая лошадь, на базаре, а Ива сносила к нему все новые и новые пакеты с покупками. Опять он думал о Хироманте и о том, что надо бы его разыскать, но опять как-то вскользь, мимоходом. Зато вспомнил вдруг, кого напомнил ему «Че Гевара» на портрете.

«Так это же Чернецкий!» – осенило его, и он даже обрадовался, хотя Чернецкого никогда не любил, и решил расспросить о нем «гробовщика» при встрече. «Правда, едва ли он объявится, – решил Рудаки, – я свою функцию исполнил, как тот мавр, и едва ли Раевскому еще понадоблюсь». Скоро выяснилось, что он ошибался.

Раевский позвонил на следующий день.

– Пока туго идет, – сказал он, – ваша доля три тысячи.

Рудаки так удивился, что не нашел слов, но «гробовщик» воспринял его молчание по-своему.

– Это пока, – продолжил он. – Надо время на раскрутку. И патент надо взять где-нибудь в Штатах или в Европе – там лохов не меньше, а бабок больше, – и спросил: – Так когда вам бабки забросить?

Рудаки опомнился и сказал:

– Это деньги не мои, и я их не возьму. Это деньги Юры или, если он умер, надо его брату передать – у него брат больной. В общем, вы их сохраните, а я попытаюсь Хироманта найти.

– И себе ничего не возьмете? – спросил Раевский с удивлением в голосе.

– Не возьму, – ответил Рудаки. – Только вы деньги сохраните, пока я судьбу Хироманта не выясню. Да, кстати, – вспомнил он, – вы адрес Чернецкого не знаете? Надо его найти – он может что-нибудь знать о Хироманте.

– Какого Чернецкого? – удивился Раевский.

– Того, что на портрете. Помните? На презентации. Вы его за Хироманта выдавали.

– А… этот. Так это бомж какой-то. Я его в переходе нашел, возле метро «Демьяновская» – у него точка там. А колоритный типаж, как бы, Че Гевара, правда?

После разговора с Раевским неопределенное желание найти Хироманта или узнать о его судьбе, приобретало новый смысл, и Рудаки решил этим заняться всерьез.

Пора начать розыскные мероприятия, – сказал он Иве и усмехнулся.

– Какие еще мероприятия? – насторожилась Ива.

– Да это я так, – ответил он.

Был на Кресте один пьяница, бывший то ли следователь, то ли мент, который говорил, бывало, когда надо было найти рубль на пиво:

– Пора начать розыскные мероприятия.

«Пора начать розыскные мероприятия», – подумал опять Рудаки и начать решил с Чернецкого.