На следующее утро я стою на автобусной остановке, с которой мы с Марко ездили в школу, пока у него не появились права и машина. Когда подкатывает автобус, я захожу между двумя старшеклассниками, опустив голову и воткнув в уши наушники, но все ухищрения оказываются лишними – водитель даже не смотрит в мою сторону. Мое место в третьем ряду с конца пустует. Рядом всегда сидел Марко. А теперь не занят весь ряд. Будто мы растворились в воздухе, а никто и не заметил.

Всю ночь я искала информацию о Лайаме Чандлере, желая удостовериться, что этот Нолан – на самом деле тот, за кого себя выдает. Большинство статей вышли два года назад, весной. Лайам Чандлер учился в выпускном классе и, если верить журналистам, был безупречен. Занимался спортом, получал отличные оценки, участвовал в общественной деятельности, имел массу друзей – к последнему выводу я пришла, прочитав с десяток интервью с теми, кто назывался его лучшим другом.

Ближе к лету интерес к Лайаму начал спадать и лишь немного оживился, когда был выпускной. В школьной газете опубликовали большую статью, отдав ему последние почести. А дальше – тишина.

Я долго думала, что написать Нолану, как попросить прощения за то, что наехала на него. Я ведь разозлилась просто потому, что он обычный подросток и знает не больше моего. А потом решила пропустить эту часть – будем надеяться, он ничего не заметил. Вчера Нолан обронил, что приехал в парк на машине. А значит, в нашем распоряжении дополнительные возможности. Я же сказала ему, что на сегодня у меня есть план. Вернее, половина плана. А он, сам того не подозревая, поможет мне реализовать его вторую часть.

В середине первого урока, когда нам дали время на самостоятельную подготовку к экзаменам, я достаю из-под парты телефон и набираю сообщение: «Привет, Посетитель! Привет, Нолан! Извини, я привыкла тебя так называть. Ты не занят сегодня в три часа дня? Хочу попросить меня кое-куда подбросить. Это в наших общих интересах. Поедем к человеку, который может рассказать о сигнале и поможет его расшифровать. Только одна просьба: никаких вопросов. Вот мой номер телефона. Думаю, так будет удобнее держать связь, чем через форум».

Я все время обновляю вкладку с сообщениями, а два урока спустя наконец получаю эсэмэску: «Привет, К. Дж. Извини. Кеннеди. Если тебя устроит 15:30, то я готов. Где встретимся?» Улыбаюсь и думаю, на какой нейтральной территории назначить встречу. Я возвращаюсь из школы в три, остается не так много времени. В итоге я отправляю ему адрес Джо. В конце концов, Саттон его знает, а гугл довольно быстро выдает адрес самого Нолана.

Всю дорогу домой я думаю о Нолане, предстоящей поездке и ответах на вопросы. Кажется, до цели рукой подать. В голове полный сумбур. И когда я захожу на кухню и вижу, что за столом сидит Джо, то в первый момент не могу сообразить, что он тут делает.

Три часа дня. Перед ним наполовину пустая двухлитровая бутылка газировки, с которой он отковыривает этикетку. Судя по всему, он занимается этим уже давно. От ледяной бутылки остался на столе кружок конденсата. Под локтем у Джо – смятые бумажки.

– Ой! – Я внезапно вспоминаю: на этих листах – вопросы. Зажмуриваюсь. – Джо, извини, но у меня планы. Давай перенесем.

Но он качает головой еще до того, как я успеваю договорить.

– Ты сама выбрала время, Кеннеди. И пообещала мне. Поэтому сейчас.

Смотрю на часы, скидываю с плеча сумку, сажусь на краешек кухонного стула.

– Ладно.

Лучше покончить с этим по-быстрому. Но Джо не торопится. Нервно барабаню пальцами по столу. Джо выразительно смотрит на меня поверх листа бумаги и начинает:

– В ночь с третье на четвертое декабря… – Он вдруг замолкает и откладывает листы. – Знаешь, ты была права. Это все не имеет смысла.

Я облегченно вздыхаю. Пронесло.

– У них неверный подход. Они вырывают куски. Давай ты сама начнешь.

Так мы не договаривались.

– А нельзя просто сказать им, что мы проработали вопросы? – спрашиваю я, вымучивая из себя жалобную улыбку.

Джо закрывает глаза и снова берет бумаги. Теперь он читает быстро, голосом, лишенным всяких эмоций. Кажется, ответы его не интересуют. Дрожащими руками он перекладывает листы, пытаясь успокоиться и унять дрожь.

– В ночь с третьего на четвертое декабря вы покинули дом Марко Сальяно. Во сколько это было?

Я закрываю глаза.

– А что я должна ответить? Просто скажи мне. Джо смотрит на меня в упор, дожидаясь, пока я посмотрю на него.

– Правду, Кеннеди.

Правду. А как сейчас вспомнить? Я уже не понимаю, где правда, а где то, что мне хочется считать правдой. Что мне рассказали, а что я видела сама.

– Дело в том, – начинаю я, – что я не помню, сколько было на часах. Элементарно не помню, Джо. Шесть месяцев я старалась не думать об этом, не вспоминать подробности. И мой мозг стер их. – Я трясу головой, одновременно пытаясь вспомнить и прогнать воспоминания. – Была гроза, я ждала, пока она стихнет, чтобы выйти. Мы же все это прорабатывали с полицейскими. Они сами назвали мне время, отталкиваясь от факта грозы. От показаний Марко.

– И от времени звонка в службу спасения. Ты звонила в час восемнадцать.

Я медленно киваю:

– Да, именно так.

– Хорошо, у тебя получается, – ободряюще произносит он, хотя ничего у меня не получается.

Джо ведет пальцем по странице вниз, к следующему вопросу. Но в целом все не так плохо, как я думала. Джо не собирается выгрызать из меня ответы там, где их нельзя дать.

– Как ты попала в дом?

Простой вопрос.

– Через окно у себя в спальне.

Наш дом – бывшее ранчо. Второй мансардный этаж достроили потом. Все спальни оказались на первом этаже, и в них можно легко попасть через окно – нужно только залезть на перила веранды или подставить скамейку.

Как будто предвосхищая ответ, Джо сразу переходит к следующему вопросу.

– Окно было не заперто?

– Окно было в том состоянии, в котором я его оставила, – говорю я. Глаза широко раскрыты, я не моргаю, как будто пребываю в состоянии транса. – Почти закрыто, чтобы комната не выстыла, но с щелью, чтобы можно было подсунуть пальцы и поднять раму, когда я вернусь.

И я снова оказываюсь там, стою на перилах, мокрые пальцы скользят по стеклу, а я пытаюсь подцепить раму и открыть…

– Почему ты… – Джо замолкает, складка между бровями становится еще глубже, – вышла из комнаты после того, как вернулась домой?

Я вскидываю голову, встречаюсь взглядом с Джо.

– Я не понимаю вопроса, – шепчу я.

Он ерзает на стуле. Ему явно хочется углубляться в дебри памяти еще меньше, чем мне.

– Наверное, им нужно понять… Ты проскользнула домой где-то в час десять или в час пятнадцать ночи. Залезла через окно в свою комнату, была там, за закрытой дверью. И никто не знал, что ты уходила. Поэтому они хотят выяснить, зачем ты вышла из комнаты после возвращения, – выдает Джо.

Я не отвечаю. Меня словно парализовало.

– Дверь в комнату была открыта? Ты видела что-нибудь, Кеннеди? Свет горел?

Я снова оказываюсь у окна, смотрю в Сумеречный дом. Льет дождь. Дрожащие от холода пальцы скользят по стеклу.

– Кеннеди, – зовет Джо и накрывает мою руку своей, теплой.

Невольно дергаюсь. Я не заметила, что у меня и сейчас начали дрожать руки. Джо откладывает листы с вопросами. Воздух в кухне наэлектризован. Джо слегка наклоняет голову набок.

– Что случилось той ночью? Может, ты не обо всем мне рассказала?

Зажмуриваюсь, трясу головой.

– Я спряталась.

– Знаю.

– Пыталась позвать на помощь.

– Ты сделала это, Кеннеди. Сделала. Позвонила в службу спасения. Мы слышали запись. Ты сделала все возможное.

Мы говорим очень тихо. Глаза Джо точь-в-точь как мамины – и я чувствую, что Сумеречный дом совсем рядом. Мы отделены от него тончайшей пленкой. Я слышу треск, слышу, как она рвется, и вижу…

У Джо звонит телефон, мы оба дергаемся от неожиданности. Наваждение исчезает. Сумеречный дом исчезает. Джо – это Джо, а я – это я. Он не отвечает на звонок, даже не шевелится.

– Все в порядке. Возьми трубку, – говорю я и встаю из-за стола.

Кровь отливает от головы, комната плывет перед глазами.

– Кеннеди…

Джо протягивает руку, чтобы поддержать меня, но я уже на полпути в свою комнату. Захожу внутрь, закрываю дверь, прижимаюсь к ней спиной, пытаясь унять сердцебиение. Я снова одна. Я в безопасности.