1

Держась за шершавые поручни, я спустился по железной скрипучей лестнице в раздевалку. Раскаленный бетонный пол не успел остыть за душную южную ночь. Здесь, в этом слабо освещенном светом тусклых неоновых ламп помещении было ещё жарче, чем на улице. Открыв ключиком свой железный шкафчик, я быстро переоделся в рабочую форму — в легкие спортивные бриджи и белую рубашку, с грубо пришитыми к ней широкими нейлоновыми наплечниками.

Несмотря на ранний час — утренняя смена начиналась в 8 — солнце пекло вовсю. Ни ветерка. К платформе уже подали три пустых коричневых вагона, которые нам предстояло забить 50–килограммовыми мешками с селитрой.

— Привет, — на платформу легко запрыгнул Рустам и протянул мне руку.

— Здорово, — пожал я его узкую жесткую ладонь.

— Тагир еще не пришел?

— Нет, не видел. А что, он уже приехал?

— Должен был сегодня выйти.

Тагир был третьим грузчиком в нашей бригаде. Он жил в небольшом поселке в километрах 60 от химкомбината. Но там не было работы. Во всяком случае, такой хорошо оплачиваемой, как на нашем химическом заводе. Всю неделю он таскал мешки, а на выходные уезжал домой, к семье. Но на этот раз Тагир отсутствовал 2 недели, он взял отпуск, чтобы заняться строительством дома, который возводил уже несколько лет. В это время его замещал дежурный грузчик.

— Я сейчас быстро переоденусь, ещё успеем, — бросил мне на ходу Рустам и спустился в раздевалку.

Перед началом каждой смены мы с Рустамом забавлялись тренировочным спаррингом. И он, и я немножко увлекались каратэ, на этой почве и сошлись.

— Маваши-гэри, — предупредил меня мой спарринг — партнер и круговым движением поднес свою левую ногу к моему правому уху.

Я легко отбил его удар.

— Ёко — гэри, — выстрелил правой ногой мне в живот Рустам.

Но я успел захватить крестообразным блоком его стопу и тут же нанес ногой ответный удар в правое плечо.

— Ну что, петухи, опять деретесь! — услышали мы добродушный голос и, бросив свои занятия, кинулись здороваться с Тагиром.

Мы были искренне рады видеть нашего товарища. Дружески приобнимая и похлопывая по плечам, осторожно прижимались к его щетинистой бороде. Тагиру было года 32–33, он на 6–7 лет был старше нас с Рустамом, и мы относились к нему с должным уважением, как к старшему брату.

— Кто сегодня начнет «бить середку»? — спросил меня Рустам, когда Тагир ушел в раздевалку.

Наша работа состояла из трех этапов. Когда забивали мешками дальние ряды в углах вагона, работали все три грузчика. Потом один отдыхал, оставались вдвоем. И наконец, пустое пространство в середине вагона, куда умещалось 4 ряда, заполнял мешками один грузчик.

«Бить середку» — было самым трудным. Здоровенные парни, приходившие устраиваться на «блатную» работу в цех селитры, обучались этому искусству месяц, а то — и два. А некоторые и вовсе сбегали, так и не научившись справляться с такой адской нагрузкой. Я начал «бить серёдку» через неделю, чем был страшно горд.

У Тагира случился полумесячный перерыв, и сразу «бить середку» ему было бы тяжело. К тому же он был «одноплечником», то есть работал с одного правого плеча. Лишь через несколько дней Тагир сможет обрести привычную форму.

— Ну давай я начну, — предложил я, памятуя о том, что вчера последняя «середка» была за Рустамом.

Обычно бригада грузчиков из трех человек нагружала за смену 3–4 вагона по 65–70 тонн. Когда подавали три вагона, на каждого члена бригады выпадало по одной «середке». Вчера был тяжелый день, и Рустаму выпало дважды одному работать в середине вагона. Сегодня это предстояло мне.

«Дальняк» мы отбегали шутя, хотя пот с нас катил градом. В вагоне стояла страшная духота, к тому же пышущие жаром, только с конвейера бумажные мешки с селитрой сильно нагревали тело.

Я устроился под лентой дребезжащего резинового транспортера, чей конец втыкался в распахнутый проем открытых ставней вагона. Здесь была хоть какая — то тень. Утирая тыльной стороной ладони пот с лица, я наблюдал за слаженной работой ребят. Через каждые 6 секунд транспортёр выстреливал очередным 50–килограммовым мешком, грузчики едва успевали их подхватывать. Тагир — молодец! Несмотря на двухнедельный перерыв, форму совсем не потерял, выглядел свежо, дыхание его было ровным. Правда, «ходить на ближний» было легче, чем «бегать на дальняк», хотя и работали на «ближнем» вдвоем. В дальние концы вагона грузчикам приходилось бегать с мешками на спине, иначе не укладывались в шестисекундный интервал. А здесь, «на ближнем», когда выстраивались ряды поближе к дверному проему вагона, постепенно переходили с бега на быстрый шаг. А «середка» забивалась, вообще, почти стоя на месте.

Рустам с Тагиром выпрыгнули из вагона, я встал под транспортер, приготовившись «бить середку». Во время переходов с разных режимов работы — «дальняк», «ближний», «середка» — лента не останавливалась. Вообще, за всю смену можно было лишь один раз нажать на тревожную красную кнопку. Тогда женщины — фасовщицы, наполнявшие на втором этаже цеха мешки селитрой, выключали конвейерный агрегат. Если кнопка зажигалась больше одного раза, то накладывались штрафы.

При приеме мешков с конвейера была своя хитрость. Нужно было встать спиной к транспортеру и ловко принять на плечо с большой скоростью летящий сверху по резиновой ленте бумажный мешок. А потом, используя не собственную силу, а силу инерции движения груза, сделать быстрых два — три шага, и переломив мешок на плече, бросить его точнехонько к стенке вагона. Это был технически сложный прием. Провести его помогали наплечники из нейлоновой ткани, которые были нашиты на рубашке каждого грузчика. Скользя по гладкому нейлону, бумажные мешки получали дополнительное ускорение. К тому же нашивки оберегали плечи от ожогов.

Я начал «бить середку» аккуратно, как шар в бильярдную лузу, подгоняя один мешок к другому. Выстроив восемь «этажей» первого ряда левой стороны «середки», я сменил плечо и стал бить правую сторону. Какое это счастье для грузчика иметь пару рабочих плеч!

— Работай левым плечом, а то будешь «одноруким», как Тагир! — урезонивал меня опытный Рустам, когда я год назад пришел в его бригаду.

Рустам ходил под мешками 5 лет (как вернулся из армии на гражданку, так и устроился на химкомбинат), и сначала тоже был «одноплечником». Но потом сумел сменить технику и научился работать с двух рук. А вот Тагир грузил селитру уже 10 лет, но так это умение и не приобрел. Из — за чего имел большие неудобства.

После складирования 8–9–го уровня и до последнего 13 «этажа» грузчики работали в технике «стакана». К транспортеру вставали уже не спиной, а лицом. Сначала нужно было остановить двумя руками летящий мешок, приведя его в вертикальное положение. Потом быстро подсесть под ленту, развернуть корпус и выпрямившись, поставить груз на плече на «попа», как стакан. Со «стакана» удобнее было закидывать мешки на верхние «этажи» под купол вагона — бросок совершался за счет ног и движения плеча. Умение ровно, строго в вертикальном положении удерживать и передвигаться с 50–килограммовым мешком на плече тоже приходило не сразу. Особенно сложно с таким «стаканом», не позволяя упасть ему на пол, бегать «на дальняк».

В этот день мы «накушались» вдоволь — опять подали дополнительный четвертый вагон. Цех селитры гнал план. Нам с Рустамом пришлось «бить по две середки», а Тагир к концу смены с непривычки тяжело дышал, хотя всячески скрывал, как трудно ему приходится.

 

2

День опять выдался жарким и безветренным. На синем небе неподвижно застыли большие ватные облака. Мы с Рустамом отдыхали, а Тагир добивал «середку», он быстро втянулся в обычный ритм. Это был третий вагон, и кажется, на сегодня последний.

К нам подошел бригадир грузчиков второй смены — селитра с комбината отгружалась круглосуточно днем и ночью с трех линий. Мы работали на первой.

— Братишки, подмена нужна, — обратился к нам за помощью светловолосый высокий эстонец Сява, чисто выговаривая русские слова — долгая разлука с исторической Родиной почти выветрила из его речи тягучий прибалтийский акцент.

Вообще — то, настоящее имя эстонца было Сильво, но все называли его Сявой. Выяснилось, что один из членов его бригады, недавно «откинувшийся» Гога, снова попал в ментовку. Скорее всего, Гогу опять прихватили с анашей. Хотя Сева темнил и втирал нам, что произошла какая — та непонятка, менты, мол, разберутся и Гогу завтра выпустят. А пока его нужно было подменить. Сява не хотел обращаться к мастеру — тогда им дали бы дежурного рабочего, но на бригаду могли наложить штрафные санкции. Поэтому грузчики предпочитали в таких случаях договариваться между собой.

Сява присел возле нас на корточки и выложил на пол три мятые денежные купюры:

— Вот, Гога передал. Всё по таксе.

Такса известна — 25 рублей. Это были неплохие деньги, на них можно было купить килограммов 7–8 говядины или ящик портвейна.

— А с Зэком не пробовал говорить? — предложил вариант Рустам.

— Зэка сейчас здесь нет, его уже перехватили на второй очереди.

Зэком был настоящий зэк — заключенный, сбежавший с зоны. Он скрывался и жил в цеху селитры, оборудовав себе за раздевалкой лежбище из старых спецовок и бушлатов. Все рабочие знали об этом, но никто не собирался его сдавать. Имя его было неизвестно, называли просто Зэком и всё. Зэк выучился ремеслу грузчика и даже уверенно «бил серёдку», поэтому за подменой в первую очередь обращались именно к нему. Но Зэк был уже занят.

Я сам бы остался, бабки во как нужны! — стал вслух размышлять Рустам, понимая что нельзя сразу отказывать коллегам, в жизни всякое бывает, нам тоже могла когда — нибудь понадобится их помощь. — Да у пацана сегодня день рожденья.

— Поздравляю! Сколько лет пацану?

— Три. Жена стол готовит, теща заявится…

— Да, теща — это святое, — согласился Сява.

— А Тагир только третий день из отпуска, — продолжил дипломатические переговоры наш бригадир.

— Да, сломаться может, — опять понимающе кивнул эстонец.

Действительно, выдержать даже одну смену на погрузке селитры неподготовленному человеку было крайне тяжело, просто невозможно. А тут предстояло отпахать кряду 16 часов. Спортсмен — тяжелоатлет международного уровня, готовясь к престижным соревнованиям, за одну тренировку в различных упражнениях и подходах поднимает в суммарном объеме общий вес до 20–25 тонн. Грузчик же на селитре за смену перетаскивает 65–80 тонн груза! За две смены — соответственно 130–180 тонн!

Я пару раз выходил на подмену. Тяжело, конечно, но не смертельно. Придется выручать ребят, все к этому и склоняется, просто Рустам тянет резину, хочет, чтобы я сам предложил свои услуги.

— Хорошо, у меня вечер сегодня свободный, я подменю.

— Ну вот и ладушки, — обрадовался Сява, дружески похлопал меня по плечу и почапал в раздевалку переодеваться.

— Смотри, они там под допингом пашут, ты этим особо не увлекайся, а то и сам подсядешь, — прощаясь, предупредил меня Рустам.

Бригада Сявы была особенной. Все ее члены — бывшие зеки — покуривали травку. Поэтому Рустам так менжевался, хотел, наверное, уберечь меня от дурного влияния. Но выбора у нас не было — сегодня откажешься ты, завтра откажут тебе.

Вопреки ожиданию первый вагон мы отгрузили быстро и легко. Усталости я ещё не чувствовал. Правда, Сява благородно отстранил меня «от серёдки», сказав, что «бить серёдку» он будет сам с Кάзай — третьим грузчиком их бригады.

Тонкие черты лица, голубые глаза, длинные белокурые волосы, перевязанные на лбу красной тесёмкой — было в облике Сильво что — то разбойничье — аристократическое, несмотря на его плебейский наряд селитрового грузчика. Независимый взгляд и распахнутая рубашка, обнажавшая мускулистую грудь с золотой цепочкой дополняли этот портрет вольного викинга северных морей, непонятно каким ветром занесенного в горячие южные степи.

Я вспомнил, что видел Сильво и раньше, до того, как перешел в цех селитры из лаборатории азота, где работал слесарем. Однажды в сумерках, задержавшись на заводе, я пешком возвращался домой через большой пустырь и наблюдал такую картину. Три подвыпивших блатаря с фирменными финками, заточенными на местной зоне, гонялись за каким — то высоким блондином. Безоружный Сильво — а это был он — убегал от докопавшихся до него бандюков. Убегать — то он убегал, но как — то странно, вроде как понарошку. Сильво вдруг резко останавливался, хлыстал своих преследователей брючным ремнем, ловко уворачивался от ответных ударов и бежал в противоположном направлении. Если бы я тогда уже был знаком с Сильво, то, конечно, вступился бы за него…

Во время короткого ужина — бутылка кефира, помидоры, пара бутербродов, которые раскладывались тут же на бетонке железнодорожной платформы — Сява «забил косяк». Из папиросы «Беломор канал» вытряхивался на ладонь весь табак и смешивался с зеленой, похожей на пластилин массой — анашой. Затем все тщательно и долго разминалось пальцами и забивалось обратно в ствол беломорины. «Косяк» готов!

— На, дёрни! — передал мне Сява издающую резкий характерный запах папироску. — И вдыхай, медленно, глубоко, жуй, как хлеб.

Я поперхнулся, слишком глубоко вдохнув в себя дым. Две следующие затяжки я совершил более удачно и передал анашу Казе.

Тот, блаженно зажмурив глаза, стал жадно втягивать в себя дурманящее зелье. Уже после второго круга Каза стал над чем — то громко и, как мне показалось, беспричинно хохотать.

— Ты я, вижу, у нас недавно, привыкаешь? — участливо спросил Сява.

— Как недавно, уже второй год… Да ничё, нормально.

— Сейчас еще нормальней будет, — пообещал бригадир и протянул мне дотлевающую папиросу.

— А ты зачем меня от «серёдки» оттёр, не доверяешь? — в голове что — то зашумело.

— Да нет, вижу, парень ты здоровый, но зачем пуп рвать две смены подряд.

— Что — там «серёдка», — вдруг неожиданно вступил в разговор переставший смеяться Каза. — У нас тута один «шкаф» работал, здорове — е — енный такой бугай, под два метра. Так он не «серёдку», а на спор вагон бил! Один, сукой буду! Помнишь, Сява?

— Угу, — подтвердил бригадир. — Я же с ним и спорил. На ящик коньяку.

— И что, выставил он тебе коньяк? — спросил я.

— Выставил. Только не он мне, а я ему.

— Да иди ты! — не поверил я. — Это же невозможно одному 65 тонн поднять! И как он один «на дальняк» мог бегать? За шесть секунд? Тут втроём едва поспеваем…

— А он и не бегал. Он своими граблями с середины вагона мешки «на дальняк» закидывал. Сначала по два — три «этажа» складывал, потом всё выше и выше. А «серёдку» под самую крышу поднял, «этажей» 17–18… Получилась такая пирамида. Взвесили вагон — точняк 65 тонн потянуло!

— Точняк, 65. Я сам видел, бля буду! — подтвердил Каза и опять заржал, как сумасшедший — Ха — ха — ха! Бля буду! Ха — ха — ха!

Как загружали два последних вагона, я помню плохо. Всё плыло перед глазами, словно в тумане. Помню только, как всё время дико ржал Каза, тряся своим нескладным неспортивным телом и наставлял меня Сява:

— Бери мешок и бросай его, как тряпку, будто он ничего не весит!

К концу второй смены я, действительно, перестал чувствовать груз. 50–килограммовые мешки казались мне даже не тряпкой, а какими — то снежинками, которые я небрежно смахивал со своих плеч.

После работы Сява предложил «забить» еще один «косячок», но я, сославшись на неотложные дела, отказался и поспешил домой.

— Ладно, покедова, мужики!

— Мужики в поле землю пашут, — недобро отозвался Каза.

— Остынь, он же зону не нюхал, по фене не ботает, — урезонил его Сява.

Оглянувшись, в бледном свете синей луны я увидел, как по крыше последнего вагона передвигается какой — то темный силуэт. Я плотно зажмурил глаза, потряс головой и снова разомкнул веки — фигура исчезла, как будто в вагон провалилась!

«Надо же, уже и глюки начались», — подумал я и прибавил ходу.

 

3

На следующее утро был большой кипиш. Подходя к проходной, я увидел, что наш химкомбинат окружило оцепление солдат в красных погонах.

По территории завода тоже шарили «краснопогонники», едва сдерживая рвущихся с поводов и бешено лающих собак. Возле кабинета начальника селитрового цеха столпилась куча народу: грузчики, фасовщицы и другой технический персонал. Здесь был даже Гога — его на самом деле выпустили, Сява не соврал. Но на его бледном вытянутом лице застыло плохо скрываемое страдание. Видно, хорошо попрессовали ночью в кутузке, — менты умели бить, не оставляя следов.

Завидев меня, Гога, поздоровавшись, поблагодарил:

— Спасибо, братан. Выручил вчера.

— Свои люди — сочтемся.

— Сява деньги передал?

— Ага, не переживай.

Из кабинета вылетел перепуганный начальник цеха, когда он волновался, щеточка его коротко остриженных усов, смешно топорщилась.

— Зэка ищут, кто — то все же капнул, — успел шепнуть мне Рустам перед тем, как меня вызвали на допрос менты.

— Ты вчера во вторую смену работал? — грубо спросил один из следаков, удобно расположившись на стуле начальника цеха и нервно постукивая тупым концом карандаша по столу.

— Ну я.

— Не нукай, не запряг! Видел вчера на участке беглого зэка?

— Какого зэка? — сделал я удивленный вид.

— Ты мне дурочку из себя не корчь! Того самого зэка, которого вы в своей раздевалке пригрели. Телогреечку постелили, лежанку устроили, благодетели, вашу мать! Где он прячется, ну, говори!

— Не знаю я никакого зэка, никогда не видел и не слышал.

— Та — ак, комедию решил поломать… Ну — ну, сейчас я тебе поломаю… А это что! — следователь нагнулся и, достав с пола старый рваный бушлат, бросил мне его в лицо.

— Чья это телогрейка? — следователь соскочил со стула, быстро подбежал ко мне и, брызгая слюной, начал орать. — Ну, говори, быстро! Это ты ему принес, ты? Говори, быстро!

— Это не моя телогрейка, — стараясь сохранять спокойствие, ответил я.

— Та — ак, сами признаваться не хотим… А скажи — ка, дружок, ты бывал в Гиждуване? — вдруг сменил тон следователь.

— Где? — не понял я.

— В Гиждуване, придурок!

— Нет.

— Так вот, поезжай в Гиждуван, купи там на базаре ишака и крути ему мозги, а мне не надо! — стал опять кипятиться мент. — Пока по — хорошему спрашиваю, где прячется зэк?

— Я же сказал, не знаю.

— Та — ак, со следствием сотрудничать, значит, не хотим… А наркотиками промышлять хотим, — следователь достал из кармана спичечный коробок, который был набит зеленым пластилиновым веществом. — Это твоя анаша?

— Нет, не моя.

— Как же не твоя? — деланно удивился мент. — Как же не твоя, если мы ее в раздевалке в твоем шкафчике нашли!

— Я анашу не курю, я спортом занимаюсь, — твердо возразил я.

Второй следователь, тихо до этого стоявший в углу кабинета, приблизился ко мне и произнес мягким вкрадчивым голосом:

— Ну что ты упрямишься? Скажи, когда ты в последний раз видел беглого заключенного и иди подобру — поздорову. Нам больше от тебя ничего не надо.

Я молчал.

— Ты же грамотный парень, спортсмен вон, — продолжал обволакивать меня своими вкрадчивыми речами «добрый» следак. — На комбинате давно работаешь?

— Около 5 лет, но на селитре только второй год.

— Женат?

— Да.

— И дети есть?

— Дочь.

— Отдельно живете? Квартира есть?

— Пока нет, в очереди стою.

— Обещают?

— Обещают.

— Вот видишь, ты же нормальный парень, положительный, семейный. Мы твоему начальству письмо благодарственное чирканем, за помощь следствию, так сказать. Глядишь, тебя в очереди на квартиру подвинут. Тебе же о семье заботиться надо, жизнь семейную, так сказать, обустраивать. Согласен?

Я кивнул.

— Ну вот и молодец! Расскажи — ка нам, братец, все, что знаешь о беглеце. А может, еще каких посторонних людей видел на территории завода, а?

Я отрицательно помотал головой.

— Ну что у тебя может быть общего с этими ублюдками? Подумай, кого ты покрываешь! Расскажи, что видел и иди себе с миром. А о нашем разговоре никто не узнает, слово офицера!

Я молчал.

— Хорошо, иди пока, подумай, мы тебя ещё пригласим, — запас коварных приёмов дознания на этом, похоже, был исчерпан. — Позови, следующего! — заглянув в журнал, кипячной мент назвал фамилию Рустама.

…Допрос работников цеха селитры длился до обеда, конвейеры были приостановлены. Как выяснилось, ищут не только нашего Зэка, сбежала еще целая группа заключенных. Было подозрение, что она прячется на комбинате — зона находилась неподалёку от нашего завода. Сам химкомбинат был построен зэками, да и город тоже.

Но милиция и военные никого не нашли. Обнюхав все подсобки и подвалы, ищейки убрались восвояси. Однако оцепление вокруг комбината пока было оставлено.

 

4

Вот и осень наступила! Зеленая аллейка перед проходной стала покрываться едва заметными светлыми крапинками. Словно разорвали бумажный мешок с селитрой и сверху обсыпали все деревья желтыми бусинками. С утра прокапал легкий дождь, смыв летную пыль с их листочков.

Осень — благодатная пора для грузчика. Во — первых, в вагоне не так жарко. Во — вторых, начинается сезон прямых поставок селитры в близлежащие колхозы и совхозы. А это дает чап — дополнительный приработок.

— Привет, мужики! — когда я спустился в раздевалку, Рустам с Тагиром уже переодевались возле своих шкафчиков.

— Здорово!

— Привет!

Не знаешь, как вчера наши сыграли? — Тагир был страстным футбольным болельщиком, но последний матч был вынужден пропустить, потому что уезжал на выходные к семье.

— Кажись, продули.

— Кому, «Авангарду»! Да не может быть, это же явный аутсайдер!

— Да я точно не знаю, краем уха от соседа слышал… Может, и не продули.

— Да нет, конечно, не могли продуть. Может, Рустик, ты что слышал?

— Не — а, я с женой в воскресенье в кино ходил на «Лимонадный Джо». В летний кинотеатр. Аж тама было слышно, как трибуны ревели. Обычно так кричат, когда наши забивают. Может, и не продули еще, может, и выиграли.

— Хорошо бы, тогда мы на второе место выходим, и всего на три очка от «Колоса» отстаем.

Когда зашли в вагон и начали «бить дальняк», бригадир на бегу поделился с нами приятной новостью:

— Я утром к мастеру заглянул поздороваться, он сказал, что сегодня колхозники приедут.

Это действительно было приятной новостью. В начале осени для повышения урожая колхозных плантаций требовались большие объемы селитры. За ней на химкомбинат направлялись целые колонны грузовых тележек, прицепленных к колесным тракторам «Беларусь». Для нас это был настоящий праздник! Правда, вечером и ночью колхозники не приезжали, только днём. Поскольку грузчики работали посменно, то праздник выпадал на одну, редко две недели в месяц.

Не успели мы с Тагиром «отходить ближний», как послышалось тарахтение тракторов, которые подъезжали с другой стороны железнодорожных путей. Рустам остановил транспортёр красной кнопокой и со скрипом начал раскрывать противоположные от конвейера ставни вагона. Мы кинулись ему помогать. Наши лица обдул легкий осенний ветерок.

С тележки в вагон запрыгнул толстячок в синей спецовке — видимо, старшỏй, и поздоровался с нами за руку. Один его глаз смотрел на нас, другой — на Кавказ, толстяк слегка косил.

— Ну что сами будете грузить или помочь? — предложил Рустам.

— А сколько возьмете?

— Как обычно — червонец за тележку.

— Не — е, дорого, мы и сами справимся, — запыхтел косой пузан. — Вон я каких орлов привез! Давай, запрыгивай сюда, ребятки!

В вагон забрались еще четверо деревенских амбалов.

— Ну, как хотите! Только учтите, если потом заплачете, цена будет уже другой! — предупредил Рустам.

— Не заплачем, вы втроем работаете, а я четверых грузчиков привез. Если не будут справляться, я и сам помогу.

— Тогда — вперед! — Рустам нажал красную кнопку, а Тагир забрался под резиновую ленту и стал обильно натирать ее куском парафина.

Потеха началась!

Парафированная резина через каждые 6 секунд с огромной скоростью выплевывала из транспортёра мешки. Колхозники неуклюже принимали их на живот, едва удерживаясь на ногах от сильного 50–килограммового удара. Потом долго разворачивались, боязливо прыгали с грузом в руках из вагона в тележку, роняли мешки, поднимали их снова, выстраивая неровные штабели. Поняв, что его грузчики не поспевают, в эту сумятицу включился, как и обещал, толстый старшой. Но и это плохо помогало. Колхозаны сталкивались лбами, мешки валились у них из рук. Не успевая «бегать на дальняк» крошечной по сравнению с вагоном грузовой тележки, горе — грузчики навалили посередине целую гору мешков.

Зрелище было комичное и жалкое!

Мы сидели на мешках с селитрой и ждали развязки. Она наступила скоро. Принимая очередной мешок на свой большой живот, толстяк не удержался и рухнул на спину. Бумажный мешок порвался. Мелкие желтые зерна осыпали его бабью оплывшую грудь и круглое лицо, стекая горячим потоком на дощатый пол вагона.

— Ай — ай, в глаз что — то попало! — завопил толстячок, дрыгая ногами и прикрывая руками лицо.

Я подбежал к нему с бутылкой воды. Рустам кинулся к красной кнопке — транспортёр успел уже накидать в вагон груду мешков. Некоторые из них порвались, залив всё вокруг желтым селитровым морем. Тагир помог мне отодрать руки толстяка от лица и промыть его.

Береги глаза — первая заповедь грузчика! Не дай Бог в них попадет селитра, можешь и вовсе остаться без органа зрения. Но всё вроде обошлось, пузатый старшой отделался легким испугом. Хотя мне показалось, что его раскрасневшийся, как уголь, правый глаз стал косить ещё больше.

Рустам вручил колхозникам метёлку и заставил очистить вагон от рваных мешков и просыпанной селитры.

— Нажимать кнопку? Будете дальше грузить?

— Нет уж, — отрицательно помотал головой старшой и посмотрел на своих амбалов, понуро склонивших свои вспотевшие лица в пол. — Давайте — ка лучше вы сами.

— Хорошо, но цена — 12 рублей за тележку, — жестко объявил Рустам.

— Может, все — таки 10, как раньше договаривались, — неуверенно промямлил толстопузый колхозан.

— А хуху не хохо!

— Чего?

— Через плечо! Ни о чем мы с тобой не договаривались. Я предлагал — ты отказался. И еще скажи спасибо, что я штраф не наложил.

— Какой еще штраф? За что?

— За порванные мешки и остановку конвейера. У нас теперь за всё из зарплаты вычтут… Короче, что я тут с вами базланю, не хотите — не надо! Убирайте свои тележки, пусть другие клиенты подъезжают. Время — деньги!

— Да, ладно, ладно, согласен.

— Тогда сигайте с вагона! — приказал Тагир, прогоняя смущённых колхозников. — И учитесь студенты, пока мы живы!

Я взял пустой бумажный мешок, разорвал его пополам — сюда будут складываться денежки, — и уселся поближе к открытому створу вагона, чтобы удобней было считать отгруженные тележки. А Рустам с Тагиром, подойдя к транспортеру, приготовились к работе. Да какая эта работа! Так, баловство одно.

Тагир первым принял на плечо мешок с ленты, даже не оборачиваясь на транспортёр. Сделал три ленивых шага, небрежно уронил его на край вагона. Это был «трамплин» — специальная приступка, с которой потом можно будет грузить тележки, не выходя из вагона. Второй мешок подхватил Рустам. Заскочив на «трамплин», он резким движением переломил его и эффектно метра на три с гаком бросил мешок в левый угол пустой тележки. Мешок дважды перевернулся воздухе и послушно лег вдоль ребристого дна… Рядышком Тагир аккуратно уложил следующий мешок… Второй «этаж», также не выходя из вагона и пользуясь только «трамплином», сложили поперек тележки. Для связки. Для чего пришлось при броске слегка подкручивать мешки. А третий последний «этаж» уложили вновь вдоль. Правда, уже беря мешки с ленты «на стакан».

Зрители, вытаращив глаза, изумленно наблюдали за этим виртуозным мастер — классом! То, что оказалось не под силу пятерым здоровым колхозным бугаям, с легкостью выполняли два профессиональных грузчика.

В считанные минуты тележка была загружена. При этом ребята ни разу не переступили черту, отделявшую край вагона от края близко припаркованной тележки. В пустой мешок упали первые денежки — 12 хрустящих рубликов. Через три тележки мы поменялись местами. Деньги считать сел Тагир, а я работал в паре с Рустамом. Потом и он сел отдыхать, уступив место Тагиру. Так, сменяя друг друга, мы особо не напрягаясь, благополучно доработали до конца смены.

Эта «левая работа» была хороша ещё и тем, что нам шел двойной зачёт. Загруженный на тележки тоннаж учитывался так же, как если бы мы грузили обычные вагоны. За смену у грузчика в среднем выходило 20–22 рубля, или 400–450 рублей в месяц. Это был неслыханный заработок! Например, когда я трудился слесарем четвертого разряда в лаборатории азота, получал вдвое меньше. Но тут мы еще лупили «живые деньги». В тот день мы загрузили 23 тележки и выручили 276 рублей, или по 92 рубля на рыло! За смену! Иная лаборантка на комбинате за месяц таких денег не видела…

Вот еще почему все стремились устроиться грузчиком в цех селитры. Где ещё были такие заработки! Но сделать это можно было лишь при наличии двух вещей: отменного здоровья и великого блата. Я здесь оказался благодаря Рустаму, который имел определенное влияние и на мастера, и на начальника цеха. А сошлись мы с Рустамом, как я уже говорил, на почве увлечения каратэ.

— Пойдешь в секу играть? — спросил меня после удачно завершившейся смены Тагир, который был не только фанатом — болельщиком, но и страстным картежником.

Рустама он не спрашивал, поскольку тот отрицательно относился к азартным играм и спешил всегда после работы к жене и сыну. Мне же торопиться, как и Тагиру, было некуда.

— Ну давай сходим, — согласился я.

В секу рубились в раздевалке второй очереди, где был своеобразный картежный клуб. Особенно там людно было после таких удачных дней, как сегодняшний. Шальные деньги жгли ляжку, и не терпелось поскорее пустить их в какое — нибудь дело.

 

5

Я не помню, чтобы на кону когда — нибудь стояла такая сумма! Железные рубли, бумажные, мятые трешки, пятерки, червонцы, даже несколько четвертаков затесалось… Посреди карточного стола выросла целая денежная гора!

Все давно пасанули, и я в том числе, хотя мне выпало «два лба» — два туза и шестерка. Но с моими 22–мя очками в такой большой игре ловить было нечего. Карты на руках остались только у Тагира и у Фиксы, щуплого мужичка в измызганной кепке и с вечно потухшей папироской в гнилых зубах.

— Сверху ещё червонец! — хищно блеснул металлическим зубом Фикса.

Тагир задумался, нервно перебирая карты желтоватыми от въевшейся селитры пальцами. Фикса тот был еще кидала, его не раз били за мухлёж, но он всё равно не бросал своё грязное ремесло. За него держали мазу блатные, потому что он поставлял им травку по сходной цене, благодаря чему он тут и держался. Фикса нигде не работал, промышляя картишками и поставкой анаши.

— Тоже червонец, — принял наконец решение Тагир, но карты не раскрыл.

— Пять червонцев! — важно и торжественно объявил Фикса, победно оглядывая притихших зрителей своим плутоватым взглядом.

В раздевалке воцарилась гробовая тишина. Все знали, что карточный шулер любит блефовать. Но на то был и расчет: приучить к своей рисковой манере, а большой кон снять на реальных картах.

Мой товарищ, в отличие от Фиксы играл всегда наверняка. Он и по натуре был такой — скуповатый, прижимистый, я не видел, чтобы он когда — нибудь пускался в безудержный разгул, соря направо и налево деньгами. Я подозреваю даже, что в душе Тагир не был таким уж заядлым картежником, а в секе искал дополнительный источник дохода для строительства своего дома. Было понятно, что ему выпала «тринька» — три карты одной масти. Но какие? Я скинул два туза — черви и пики, значит, 33 очка никому уже не светит. Выигрывал тот, кто набирал 31 очко. Хотя… могли же ещё прийти и жокер с двумя тузами, и три шестёрки… Такое, правда, выпадало крайне редко. Я, например, ни разу за свою жизнь не видел, чтобы кому — нибудь пришли три шохи.

Тагир задумчиво скрёб свою черную бороду, на лбу выскочила испарина. Он повернул ко мне своё напряженное лицо:

— Займи полтинник.

Тагир уже выложил на кон всю наличность без остатка, все свои 90 или сколько там у него ещё в загашнике оставалось тугриков. И теперь вынужден был просить взаймы. Правилами это разрешалось. Но если сейчас он не сумеет покрыть ставку своего противника, — тот заберёт весь куш. На это тоже мог рассчитывать вероломный Фикса, поднимая ставку, он ведь не знал, что нам сегодня привалил хороший чап, и мы были при бабках. Я тут же отслюнявил Тагиру 50 рублей из 60 оставшихся — карта мне не шла, и я порядком проигрался.

Тагир еще несколько секунд поколебался, потом выложил деньги на кон и раскрыл карты, бросив их на середину стола. Грузчики подались вперёд, чтобы получше рассмотреть, что же там у него выпало? Туз, дама и десятка, все одной крестовой масти — 31!

Чем ответит соперник? У Фиксы тоже могло быть 31. Например, последний бубновый туз с двумя старшими картами той же масти. Но если фарт сегодня на его стороне, могло выпасть и больше. Фикса, спрятав карты в руках и никому не показывая, медленно сдвигал и раздвигал их верхушки, словно хотел заново пересчитать свои очки. Затянувшаяся пауза сильно давила на нервы.

— Давай, Фикса, не тяни, бросай карты! Покажи, что там у тебя? — зашумели грузчики.

Дальше затягивать ситуацию было опасно. Смухливать он никак не мог, 10 пар глаз внимательно следила за каждым его движением. Фикса подобрал колоду со стола, спрятал в неё свои карты и быстро перемешал, чтобы никто не мог узнать, на каких очках он блефовал. А то, что он блефовал — стало ясно всем! Тагир рукавом сгрёб денежную кучу с игрового стола, я помог распихать мятые купюры по карманам. Банк сегодня сняли солидный — что — то около штуки. Это же целое состояние!

Поскольку желающих продолжить игру не было, мы с Тагиром поспешили ретироваться.

 

6

Осень уверенно входила в свои права, срывая желтые листья с деревьев и гоняя их по пустым аллеям комбината. Колхозники перестали к нам ездить, готовясь к зиме. Без них стало как — то скучнее.

Платформу обдували холодные ветры, и мы перебрались обедать в раздевалку. Разложив свои нехитрые харчи на обеденном столе, который легко превращался в карточный, мы обсуждали последние новости.

Утром, отстрелявшись в ночную смену, с нами успел перекинуться парой слов бригадир Сява. Он пожаловался на то, что у него спёрли куртку. Добротную, финскую куртку, за которую он отвалил целых 300 рэ. Но Сява не унывал. Нет, он, конечно, сначала выматерился, дескать, руки бы оторвал тому, кто это сделал. А потом философски изрёк:

— У них всё равно никогда ничего не будет, а у нас будет всё! Счастливо отработать!

Но прежде чем совсем распрощаться, облачившись

вместо куртки в стеганный бушлат, Сява поведал о том, что обнаружился след нашего Зэка, которого так и не смогли словить менты. Обнаружился далеко, аж в оренбургских степях. Зэка нашли в вагоне с селитрой на одном из железнодорожных полустанков. Мёртвым. Похоже, он не смог выбраться наружу, и умер от жажды. Люк на крыше был наглухо закручен стальной проволокой. Какая мучительная смерть! Врагу не пожелаешь.

Пол обеда мы жевали эту тему.

— Нас теперь опять могут начать шерстить, — заметил Рустам, запивая глотком кефира бутерброд с докторской колбасой.

— С чего это вдруг? Может, это и не наш вагон, — засомневался Тагир.

— Я и не говорю, что наш. Может, вагон ушел не от нас, а со второй очереди, а может, и с третьей… По накладным это легко вычислить.

— Это наш вагон, — уверенно сказал я, вспомнив тот вечер, когда подменял Гогу и видел, как с крыши в люк спускался какой — то человек.

Правда, тогда я подумал, что померещилось. Но теперь понял, что это был Зэк, а Сява с Вованом ему помогали. И обкурили меня анашой специально, чтобы я ничего не заметил. Не то чтобы не доверяли, так, подстраховались, на всякий случай. А вот с люком вышел прокол. Они, естественно, оставили его открытым. Но какой — то добросовестный железнодорожник забрался на крышу и задраил люк. На беду Зэка…

Я рассказал ребятам о своих догадках.

— Может, и не придут ещё менты. Столько времени прошло — не приходили, а тут вдруг заявятся? — начал рассуждать Рустам. — Вряд ли. Беглый нашелся? Нашелся. Чего еще надо? Дело, наверное, давно закрыли, — сделал вывод бригадир и перевёл тему.

Сначала поговорили о футболе. Тагир сообщил, что нашим так и не удалось догнать «Колос», но второе место — это тоже, в общем — то, ничего. В следующем сезоне точно займём первое место и выйдем в первую лигу. Потом слегка погоревали о том, что перестали ездить за селитрой колхозаны. К хорошим деньгам быстро привыкаешь.

— Ах, да, совсем забыл! — вдруг хлопнул себя по коленкам Рустам, едва не опрокинув открытый термос с горячим чаем (Тагир не пил кефир, он вообще не употреблял ничего молочного). — Совсем забыл, тобой же одна дамочка интересуется, — бригадир уставил на меня свой интригующий взгляд.

— Какая дама? — поперхнулся я помидориной так, что красный сок брызнул мне на рубашку.

— Фасовщица Галка, — заговорщицки подмигнул Рустам. — Да ты её видел, там наверху, — Рустам махнул рукой. — Она всегда в нашу смену работает. Плотненькая такая, аппетитненькая! Вон Тагир знает.

Тагир плотоядно усмехнулся, но я никакую Галку не видел и не знал.

— Ну как она, ничего? — не унимался Рустам.

— С пивом пойдёт, — авторитетно заявил Тагир, заметно оживляясь.

Тагир любил посудачить о бабах. Не то чтобы был ловеласом, но находясь вдалеке от семьи, научился находить подход к одиноким женщинам. В данный момент он прижился у одной горячей вдовушки, которая и кормила, и обстирывала его, не беря при этом ни копейки за постой. Сплошная выгода!

— Да все они с пивом пойдут, — попытался было отшутиться я.

— Э — э, не скажи, — не согласился Тагир. — Женщины все разные. Вот была у меня одна…

— Эта та, у которой ты раньше жил? — перебил Рустам.

— Она самая. Так вот, никак не смог я её разогреть. Я к ней и эдак, и так, но всё равно никак. Холодная, как рыба. Плюнул на всё, собрал сумку и ушёл.

— А сейчас, эта твоя новая, как, нормально?

— Спрашиваешь! — Тагир даже зажмурил глазки и только не замурлыкал, как мартовский кот, не зная, как высказать своё удовольствие. — Горячая, как огонь… Так измучает, что шевелится не хочется.

Рустам спрятал усмешку, похоже, был с чем — то не согласен, но промолчал.

— Спортсменов на сборах специально изолируют от своих жен и девушек, чтобы они сохраняли силы, — поддержал я разговор.

— У кого — то нет сил, а у кого — то, наоборот, хоть отбавляй, — не выдержал всё — таки и возразил Рустам. — Я вот заметил, как со своей побуду, так мешки у меня, как мячики летают. А усталости никакой.

— Ну значит, у тебя организм такой, — глубокомысленно заключил Тагир.

— Только в последнее время капризничать что — то стала, — пожаловался Рустам на свою жену. — То у неё голова болит, то месячные…

— Просит, наверное, что — нибудь, — предположил Тагир.

— Что просит? — не понял Рустам.

— Откуда я знаю что? Тебе лучше знать! Ну шубу там, кольцо, я не знаю, что там бабы ещё просят…

— А — а, в этом смысле, — дошло до Рустама. — Да нет, вроде ничего не просит. Хотя… постой… да, ты прав… просит… Просит, ещё как просит! Хочет, чтобы тёща с нами вместе пожила, чтобы за пацаном и хозяйством присмотрела. А то после работы, мол, устаю сильно.

— А ты чё?

— А я ничё! Я чё дурак, тёщу к себе домой пускать… Ладно, мужики, хорỏш трепаться, пора работать.

 

7

… Ветер успокоился, дождик вымыл дорогу и широкий тротуар, ведущий от комбината к городским новостройкам. Я решил после смены пойти домой пешком.

— Подожди, подожди, — услышал я чей — то зовущий голос и, обернувшись, увидел догоняющую меня полноватую девушку.

Это была фасовщица Галя.

— Ты в город? Не проводишь меня? — девушка, не дождавшись ответа, взяла меня под руку, но почувствовав моё напряжение, тут же отстранилась.

Возникла какая — то неловкость. Чтобы её сгладить, я сказал, как можно веселее:

— Ну отчего же не проводить такую красотку!

Девушка ободрилась и снова подвинулась поближе, но взять меня под руку уже не решилась. Мы шагали по мокрому асфальту и молчали. Я не знал о чём с ней говорить, она тоже стеснялась. Я боковым зрением старался осмотреть её фигуру. Галя, конечно, была далеко не красотка. Слишком полная на мой вкус. Плечи обвислые, грудь хоть и большая, но тоже обвислая. Мне нравились стройные девушки спортивного типа.

Тяготясь молчанием, Галя начала задавать вопросы, на которые, похоже, уже знала ответы. Кто — то её просветил, скорее всего, Рустам. Это ведь он сказал, что она со мной хочет познакомиться. Значит, у них был обо мне какой — то разговор.

— Ты один живешь?

— Да.

— А где твоя жена?

— Скоро приедет.

— А у тебя мальчик или девочка?

— Девочка.

— У меня тоже девочка, — как будто обрадовалась Галя и тут же поспешно добавила: — Но она сейчас у мамы.

На этом её вопросы закончились, и мы снова замолчали. Опять поднялся холодный пронизывающий ветер, от которого плохо защищала моя лёгкая ветровка. Если бы я был один, я бы ускорил шаг или бы даже пустился трусцой, чтобы согреться. Но неудобно было оставлять девушку одну.

К счастью, Галя жила недалеко от комбината, в первой голубой девятиэтажке по улице Химиков.

— Вот мы и пришли, — грустно произнесла девушка. — Спасибо, что проводил.

— Не за что.

— Может быть, зайдешь, чаем угощу, — со слабой надеждой в голосе попросила Галя.

Я увидел ее растерянные и почему — то злые глаза, и отвел взгляд:

— Давай в другой раз, я очень спешу, у меня срочные дела.

Я повернулся и быстрым шагом, почти бегом направился к центру города, уже зажигавшего свои вечерние огни.

 

8

На третьей очереди в бригаде Бабаса заболел грузчик. Мастер попросил меня выйти в ночь.

Я много слышал о Бабасе, но близко знаком с ним не был, так, здоровался при встрече. Бабас был легендарной личностью. Не знаю, правда или нет, но рассказывали, что Бабас спокойно мог проработать три смены кряду — 24 часа, то есть целые сутки. При этом ему стукнул уже почти полтинник, а росточком совсем не вышел — метр с кепкой, и того 155.

Конечно, мне интересно было поближе познакомиться с таким неординарным человеком.

Мы «били дальняк» — третьим грузчиком работал высоченный грек по имени Алекс, — и я внимательно наблюдал за Бабасом. Он принимал мешки только «на стакан», игнорируя другие приёмы. Причем без малейшего усилия. Бабас подходил к транспортёру, поворачивался, и мешок словно сам вскакивал ему на плечо в позицию «стакана». А длиннющему Алексу (Бабас был ему по плечу) для этого требовалось совершить целый ряд промежуточных операций. Остановить мешок на ленте. Сделать полуприсед. Взять «стакан» на плечо. Выпрямить свои длинные ноги. Развернуться… И когда грек бежал потом, придерживая руками этот не совсем отцентрованный «стакан», возникало опасение, что мешок вот — вот сползёт на пол. А на широком плече Бабаса мешок стоял как влитой.

Мне любопытно было посмотреть, как Бабас будет бить верхние «этажи» при своём малом росте. Тем более, что вчера вышло новое распоряжение: «увеличить высоту ряда на одно значение». То есть теперь нужно было укладывать мешки не в 13, а в 14 «этажей».

Здесь ветеран тоже нашёл выход. Верхние «этажи» он бил с первого «этажа» следующего ряда, наступая на мешок, который предварительно бросал на пол. Такой «трамплин» мы использовали при погрузке колхозных тележек.

Когда Бабас перед «серёдкой» ушел отдыхать, я по ходу дела спросил напарника:

— А почему его зовут Бабас?

— Это по — гречески означает «папа».

— Понятно.

Действительно, Бабас годился Алексу в отцы.

— А он всегда так работает?

— Как?

— Ну «стаканом».

— Всегда. Это ведь он «стакан» придумал.

— Да? Я не знал. А натирать парафином ленту и пришивать нейлоновые накладки — его изобретение?

— Насчёт этого я не в курсе. Но вот «трамплин» тоже он придумал. Он ведь здесь со дня открытия цеха.

Вон оно что! Оказывается, Бабас — на самом деле отец, отец всех селитровых грузчиков, родоначальник технологии селитровой погрузки. Именно он создал те оригинальные технические приёмы, которыми пользуются до сих пор все грузчики и которые так облегчают им жизнь. Ай да Бабас!

Часа в два ночи мы сели подкрепиться. Алекса неожиданно прорвало. Не стесняясь постороннего человека, ведь меня он почти не знал, прямодушный грек на чем свет стоит стал крыть начальство.

— Вот, козлы! Мало им 13 «этажей», надо ещё прибавить. Всё план гонят. Они и на этом не остановятся, заставят нас мешки под самый купол бить.

— Могут, — поддержал я праведное возмущение Алекса, вспомнив рассказ Сявы о двухметровом грузчике, бившем 18 «этажей». — Когда я пришел, только 12 били, потом 13, а теперь вот 14. И это за полтора года.

— Раньше, говорят, вообще, 10 били, — заметил грек и обернулся на Бабаса, ожидая от него подтверждения своим словам.

— Да били, — подтвердил ветеран. — Но мешки были не по 50 кг, а по 70.

— Да ну! — удивился Алекс.

— Точно, — заверил Бабас.

— Начальству на нас наплевать. Ему только тоннаж давай. Любой ценой! Но это нарушение техники безопасности. Бастовать надо! — революционный темперамент так и пёр из правдолюбивого грека.

Накануне меня просветил мой бригадир Рустам, который тоже сильно возмущался по поводу этого дополнительного 14–го «этажа». Как говорил Рустам, официально установленный норматив — 12 «этажей». Мы же грузили больше, и вся сверхплановая селитра сбывалась «налево». Это был хорошо налаженный подпольный бизнес. От него кормились не только мастер и начальник цеха, но и вышестоящее руководство. Нам, конечно, доплачивали за переработку, но это были крохи по сравнению с тем, что имели люди, управляющие этим прибыльным делом. Поэтому грузчикам в виде кости время от времени бросали колхозные тележки и закрывали глаза на некоторые незначительные прегрешения.

Хотя я теперь всё это уже знал, но не посчитал нужным здесь об этом разглагольствовать. Тем более время обеда заканчивалось, и нужно было идти работать.

14–й «этаж» меня всё — таки достал. Это случилось, когда мы били второй ряд «дальняка» во втором вагоне. Бабас или Алекс, не знаю уж кто из них, повесил «сосульку» — мешок не лёг полностью на своё место, наполовину он вывалился наружу. По — хорошему, нужно было остановить конвейер и переложить мешок. Но я понадеялся на своё мастерство, решив прищемить хвост «сосульки» верхним мешком последнего 14–го «этажа». Я совершил сильный бросок со «стакана» под купол вагона и уже сделал разворот, как «сосулька» обрушилась, потащив за собой весь ряд. Я взвыл от жгучей боли, пронзившей левую лопатку и упал на пол, придавленный грудой повалившихся сверху мешков. Бабас с Алексом начали вытаскивать меня из под них. На шум прибежал дежурный грузчик.

Я с трудом поднялся на ноги, левая рука и плечо отнялись, спину резала сильная боль. Было ясно, что продолжить работу я не смогу.

— Сам дойдешь до раздевалки? — спросил Бабас.

Я молча кивнул головой и заковылял к железной лестнице, ведущей вниз в полуподвальное подсобное помещение. А мое место занял дежурный грузчик.

Каждый мой шаг по скрипучим ступенькам отдавался острой болью в спине. Наконец я добрался до своего шкафчика, еле достал из кармана ключ, вставил его в дверной замок, повернул и… вскрикнув от дикой боли, рухнул на холодный бетонный пол.

Сколько я так пролежал без сознания, точно сказать не могу. Когда меня привела в чувство испуганная уборщица, уже светало. Вызвали дежурную грузовую машина и отправили меня домой. Помню, как в полуобморочном состоянии я вскрикивал на каждой кочке — малейшая встряска вызывала нестерпимое страдание.

 

9

Утром из короткого сонного бреда меня вывел громкий стук. Опираясь на правую здоровую руку, я еле поднялся с постели и отворил дверь. В комнату вошел мастер, за ним — начальник цеха. Его усы по — обыкновению топорщились.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— Ничего, терпимо.

— Вот, мы тебе тут принесли, — мастер выложил на стул огромный бумажный мешок, набитый фруктами. — Ешь, поправляйся.

— Да, выздоравливай, отдыхай. Хоть месяц, хоть два. Зарплата будет тебе идти. Только в больничку не обращайся, — попросил начальник цеха.

Понятно, чего он боялся. Производственный травматизм — вещь серьезная, За это по головке не погладят, выговор могут объявить, премии лишат. Но ещё больше начальник боялся, что всплывёт афера с 14–м «этажом». Так могли и на их подпольный бизнес выйти…

В больницу я не пошёл, а вышел на работу через две недели, когда немного оклемался. Хотя спину всё время ломило, левая рука плохо слушалась, я не спал по ночам. Под мешки я, естественно, полезть не мог, меня определили на лёгкий труд — подметать территорию цеха.

А однажды мне стало совсем худо. Утром я не смог встать с постели — ноги отказали. Соседка вызвала врачей, меня увезли в больницу.

В госпитале я провалялся два месяца. Совершенно безрезультатно. Ноги так и не пошли. Приезжал какой — то седой профессор из института травматологии. Он долго изучал рентгеновские снимки, анализы, мял мою больную спину, неподвижные ноги.

— Мм — да, редкий случай, редкий случай, — промямлил профессор и уехал.

Мне дали инвалидность и выписали домой. Я страдал от одиночества и постоянной боли в позвоночнике.

Я перестал пить таблетки, от них становилось только хуже. Я попросил Рустама, который навещал меня иногда с Тагиром, достать мне пистолет. Повеситься я не мог, да и считал такую смерть для себя позорной. Вместо пистолета они приволокли инвалидную коляску. За что им, конечно, большое спасибо, я хоть стал самостоятельно передвигаться по комнате.

Однажды забежала Галка — фасовщица. Прибралась, вымыла полы, поохала, повздыхала и испарилась.

Сначала Рустам с Тагиром навещали меня каждую неделю, потом — раз в месяц, а потом и вовсе перестали приходить.

Жена, узнав о моём положении, раздумала переезжать ко мне.

За часть моего инвалидного пособия за мной присматривала сердобольная соседка.

Я остался совсем один, всеми забытый и заброшенный калека.