«Тебе была бескрайность домом…»
Тебе была бескрайность домом,
Но, Божий замысел верша,
Ты в этом мире незнакомом
Очнулась, вечная душа.
Ты никаких преград не знала,
И вдруг – лишь стены да края.
И ты впервые задрожала,
Неустрашимая моя.
И призадумалась впервые —
Ведь ты всецелою была,
А тут – всё дробно, все другие,
Их множество, им нет числа.
Все ждут опоры, ищут власти,
Кричат от боли и тоски.
И всё разорвано на части,
И всё разъято на куски.
И всё из глины и гранита,
И на грозу идёт гроза.
На всех – броня, а ты открыта,
А ты прозрачна, как слеза.
И у тебя одно есть дело:
Найти связующую нить,
Припомнить тайную всецелость
И в этом мире воплотить.
«Что там, за гробом, – неизвестно…»
Что там, за гробом, – неизвестно,
Но здесь, всей тишиной дыша,
Из слов и дел толкучки тесной
Восходит медленно душа.
Встаёт, раздвинувши пределы,
В ничём, без ничего – жива.
Не дроби ей нужны – всецелость,
Живое Слово – не слова.
Вот так из тьмы встаёт светило,
Залив сияньем небосвод.
В ком только раз душа всходила,
Тот слово Божие поймёт.
«У тишины есть музыка своя…»
У тишины есть музыка своя,
Великая, как Мировое древо.
И колокольный росплеск бытия
Выходит из беззвучного напева.
Безмолвье леса и недвижность скал
Во внутрь всех труб вбираются органом.
Ручей, что из беззвучья вытекал,
Становится звучащим океаном.
И вдруг морская засинеет гладь,
И задрожит звезда внутри колодца.
Но не пытайся прежде зазвучать,
Чем всё беззвучье в сердце не вольётся.
«Не от себя – от Него…»
Не от себя – от Него.
Без никаких отсебятин —
Только от гула того,
Что, точно ветер, невнятен,
Что, свои волны струя,
Нам размывает пределы.
Через меня, но не я.
Не единица – всецелость.
Сквозь всю бессчётность – одно,
Нити, слиянные в ткани.
Вот когда входит Оно,
Я прерываю молчанье.
«Я каждый час перед Тобой в долгу…»
Я каждый час перед Тобой в долгу.
Но помоги – опять Тебя тревожу —
Не делать то, чего я не могу,
И сделать всё, что дух мой вправду может.
«А может быть, довольно беготни…»
А может быть, довольно беготни,
Не надо пролетающих мгновений…
За часом час идёт, за днями дни,
И так с начала летоисчисленья.
А дом наш – в вечности. Я дома только там,
Гд е в целое сложились все со всеми
И где стоит нерукотворный храм,
Чьи линии пересекают время.
И нет уже ни завтра, ни вчера
И той сквозной, кровоточащей раны,
А есть белоголовая гора
И шелест леса тихий, неустанный.
Ложится снег на переплёт ветвей.
Есть огнь бел. Есть ангельское пламя.
И плачу я от красоты Твоей,
Немой Господь, встающий перед нами.
«Шепчу беззвучно: благодарствуй…»
Шепчу беззвучно: благодарствуй,
Смотря на зарево вершин.
Вечерний свет нас вводит в царство,
Где нету множеств. Есть Один.
Один-единственный, который
Раскинул неба полотно;
Один, объявший все просторы;
Один, как сердце в нас одно.
И нет враждующих, нет сирых.
Нет брошенных, убогих нет,
Нет раздробившегося мира.
Есть целостный, единый свет.
«Вечерний час, немой и строгий…»
Вечерний час, немой и строгий.
Лучи последние горят.
Напоминанием о Боге
Приходит в этот мир закат.
Напоминанием о тайне,
Из коей жизнь взошла моя, —
О безначальном и бескрайнем
Пространстве полнобытия.
«Вечерний свет с картины Левитана…»
Вечерний свет с картины Левитана —
Последний луч на зелень леса лёг.
Из глубины восходит к нам осанна.
Пронзая тьму, в наш мир приходит Бог.
Покрыты тусклым золотом вершины.
Земля сейчас – нерукотворный храм.
О, этот зов в бездонные глубины!
Там муки нет, но только, только там…
«Вечернее богослуженье…»
Вечернее богослуженье.
Закатный бесконечный свет —
Благая весть о единенье,
Забытом в суете сует.
Один – внутри бессчётно многих.
Свет догорающей зари
Был вестью о едином Боге,
Сокрытом глубоко внутри…
«Здесь время встало так же, как берёзы…»
Здесь время встало так же, как берёзы.
Его поток шумящий вдруг затих,
Стал озером, собравшим наши слёзы
И незаметно засветившим их.
И не к концу пришли мы, а к началу,
Где сердце бьётся с Божьим в унисон.
И для того, чтоб времени не стало,
Совсем не надо ждать конца времён.
«Моя душа полна сирени…»
Моя душа полна сирени,
Сосной шумящею полна.
Мир этот дан для заполненья
Души, в которой нету дна.
Души, в которой нет порога.
Души, в которой всюду – вход.
Когда наполнится всем Богом,
Тогда она свой смысл поймёт.
«Голубизна Твоя, голубизна…»
Голубизна Твоя, голубизна,
Что так бледна сейчас и так нежна,
Как будто тайно наклонился Ты
К нам со своей надмирной высоты.
Ну да, склонился – вижу небо-склон.
Ты от меня ничем не отделён.
«Почему мне время так мешает…»
Почему мне время так мешает —
Весь его неумолимый ход?
Почему мне надо, чтоб без края,
Чтобы был забыт, потерян счёт?
…За домами, голосами всеми
Лес молчит, вершинами шурша,
Может быть, и вправду не на время,
А на вечность создана душа?
«Твоё внимательное око…»
Твоё внимательное око,
Твой взгляд, Твой свет на склоне дня…
О, как безмолвно, как глубоко
Ты проникаешь внутрь меня!
Твоя любовь с небес струится,
Моя душа полным-полна.
И как же можно усомниться,
Ведь просияла глубина…
«И настаёт мой главный час…»
И настаёт мой главный час:
Вечерний свет склонён над нами.
И ясно мне: есть что-то в нас,
Что много больше, чем мы сами.
Наш смысл, запрятанный во тьму,
На час короткий ставший зримым,
Он есть. И только потому
Страданье наше выносимо.
«В мир вечный не открылся вход…»
В мир вечный не открылся вход.
Есть только сокровенный рост.
Мой тайный смысл во мне растёт,
Как дерево. Он тих и прост.
Но в совершенной тишине,
Где смолкла боль, вопрос исчез,
Он расправляется во мне,
Как песнь без слов, как выход в лес.
«Всё тот же вид, всё тот же лес…»
Всё тот же вид, всё тот же лес,
Всё та же липа надо мною.
Шум неотвязный сник, исчез,
Здесь мир пронизан тишиною.
И как вчера, шуршат листы,
Берёза старая всё та же,
Но мне неведомо, что Ты
Сейчас, сегодня сердцу скажешь.
В который раз душе дано
Ждать благодатного свиданья.
И длится вновь и вновь одно
Торжественное ожиданье.
И не уймётся в сердце дрожь,
И всё неведомо и ново.
И Ты в который раз войдёшь
С ещё не изречённым Словом.
«Заря была строкой Завета…»
Заря была строкой Завета.
Светилась облаков гряда.
И вот уже – лишь отблеск света,
Лишь только след, нет – след следа.
Прозрачным дымом стало пламя,
Погасла даль, простор остыл.
Но сам Господь прошёл над нами
И мне всю душу исследил.
«А эти сосны, над могилой…»
А эти сосны, над могилой
Склонённые в вечерний час,
Полны той тихой, тайной силы,
Что к жизни вызвала всех нас.
А эти голубые ели,
Когда сгущаться стала мгла,
Про вечность мне прошелестели,
И я их тихо поняла.
Ну да, я поняла однажды,
Склонясь над именем родным,
Что вечность – это то, где каждый
От всех других неотделим…
«А Будда был спокоен. Боже мой…»
А Будда был спокоен. Боже мой,
Какой ценою был покой оплачен!
О, тайный свет, не поглощённый тьмой,
И усмирение стихии плача…
Незыблемая эта красота,
Неуязвимая для адской рати,
Как тайна воскрешения Христа,
Оплаченная мукою Распятья.
«Есть тот покой, который не зависит…»
Есть тот покой, который не зависит
Ни от чего. – Незыблемый покой
Незнаемых, держащих землю истин
И неподвижной широты морской.
Его земная буря не нарушит,
И разобьётся об него беда.
Когда покой тот заполняет душу,
Душа жива навеки. Навсегда.
Нас настигает веянье оттуда —
С седьмых, не разрушаемых небес.
Вот что узнал под древом Бодхи Будда
И вот что значит, что Христос воскрес.
«Уже весь лес в густой тени…»
Уже весь лес в густой тени,
Лишь в небе отблеск длится.
Не надо зажигать огни —
Пусть сердце загорится.
О, этот долгий Божий взгляд,
Разлившийся над нами.
Лишь для того горел закат,
Чтоб в нас продлилось пламя.
Чтоб в тихий час кончины дня,
Когда весь мир в бессилье,
Мы от небесного огня
Всю душу засветили.
«Какая тайна есть в сосне?..»
Какая тайна есть в сосне?
Чьи знаки эти ветки чертят?
И почему сдаётся мне,
Что эта тайна глубже смерти?
И воскресенья смысл и суть
Совсем не в воскрешенье тела,
А в том, что найден тайный путь
В предел, стирающий пределы.
О несказанном не сказать.
Беззвучие нельзя услышать.
Но есть такая благодать
Во всём, что выше нас и тише!..
Лимочке
Ты вошла в мой мир как озаренье,
И, тебя всем сердцем полюбя,
Мудрости, покою и смиренью
Я учиться стала у тебя.
Через хаос всех земных событий
Узнавало сердце вновь и вновь,
Что у нас у всех один учитель —
Это неизбывная Любовь.
Жизнь души – бездомность и дорога.
И, срываясь с обогретых мест,
Я нежданно набрела на Бога
И нашла свой неподъёмный крест.
Что это – вовеки не расскажешь, —
Дальних волн космический прибой…
Ты прости меня, что эту тяжесть
Я пыталась разделить с тобой.
Путь души сквозь темноту проложен.
Но одно лишь ясно вижу я,
Что в тебе есть кроткий ангел Божий,
Бедный ангел мой, любовь моя…
Опять ей
I
Мне зимний лес вещает о бессмертье.
Не о моём, не нашем – о Твоём.
Мой тайный смысл, не разделимый с жертвой,
Мой смысл глубинный, сросшийся с Крестом.
Я тихой красоте Твоей внимаю.
Душа полна нетленной красоты.
И я одно лишь в жизни понимаю:
Смысл не во мне. Мой тайный смысл есть Ты.
II
Сын на кресте. А мать ещё живая.
Ты у креста, но ты ещё жива.
Земная мука не имеет края,
И перед ней смолкают все слова.
Твой сын тебя обнять уже не сможет.
Как жить на свете, сына погребя?
Сын обречён, но Боже, Боже, Боже!
Ты дал ей сына, дай теперь Себя.
Преобрази в свидание разлуку,
Своим сияньем зимний лес залей!
Дай ей Себя со всей Твоею мукой,
Тебя, со всей бездонностью Твоей.
«Смерть рядом. Смерть в затылок дышит…»
Смерть рядом. Смерть в затылок дышит,
Заглядывает мне в лицо.
А ветер ветки чуть колышет,
Снежинки сыплет на крыльцо.
Лес в чуть заметной дымке сизой
Ввысь, в небо мой уводит взгляд.
Деревья в белоснежных ризах
Богослужение творят.
И незаметно, осторожно
Бог дышит в полной тишине.
Та к вот оно – дыханье Божье!
Бог в том, что не до смерти мне.
«Вот что такое мощность света…»
Вот что такое мощность света —
Ни ветерка. Простор затих.
И освещаются предметы
До Бога, спрятанного в них.
Всё в мире просто и спокойно,
Но огнь сей возвещает мне,
Что наше сердце многослойно,
А там, в последней глубине…
«А снег идёт, идёт, идёт…»
А снег идёт, идёт, идёт.
Который час? Который год?
Не важен день, не важен век,
А важен только этот снег.
Вот только эта белизна,
Вот только эта тишина,
Вот только пена и волна —
То, из чего я создана.
«Мир иной. Бездонность бытия…»
Мир иной. Бездонность бытия.
Может, это истинная я —
Та, которую не знает ум,
Та, в которой исчезает шум.
Та, что говорит пугливой мне:
Что же ты живёшь на стороне,
В стороне, объятой смертной тьмой,
Та к далёко от себя самой?
Может, суть бессмертная моя —
Выход из всемирной суеты?
Может быть, доподлинная я,
Господи, совсем не я, а Ты?
Может, только в том моё спасенье,
Что во мне есть жизнь и воскресенье?
И что в совершенной тишине
Я в Тебе живу, а Ты – во мне.
«Правда моя в белоглавых горах…»
Правда моя в белоглавых горах.
Правду мою выдыхает Бах.
Ветер колышет веткой лесной.
Правда моя высоко надо мной.
Тихо хранится в звёздном ковше.
Правда моя – глубоко в душе,
В тайном пласте засветившихся ран.
Правду мою изливает орган,
Тот, что спускается глубже всех мук,
Тот, со звезды доносящий мне звук.
«Та к просто всё и так необычайно!..»
Та к просто всё и так необычайно!
Нам знаки путеводные даны.
Поэзия – мерцающая тайна,
Сквозящая из тёмной глубины.
Из полноты великого безмолвья,
В котором с мирозданьем слился ты.
О, этот мир, таинственности полный,
Немеющий от чувства полноты.
«Никто не ответит – нет Бога иль есть Он?..»
Никто не ответит – нет Бога иль есть Он?
Где дом Его, здесь или там?
Бог должен стать словом,
Бог должен стать песней,
Тогда Он откроется нам.
Тогда лишь замрут в изумлении лица,
Замолкнут в смятенье умы
Пред тем, что из бездны сердечной родится,
Как свет из разорванной тьмы.
«И час, и два, и три часа…»
И час, и два, и три часа
Освобождаю ум от сора,
И шепчутся во мне леса,
И умещаются просторы.
И в этой полной тишине
Жизнь начинается вторая,
Ведь воскресает Он во мне,
Когда сама я умираю.
«Как мы боимся высоты!..»
Как мы боимся высоты!
Как мы боимся широты!
Как мы боимся пустоты,
В которой развернулся Ты!
Ты – это я до своего рожденья.
Ты – это я после своей кончины.
Ты – это смысл и тайна воскресенья,
Ты – это то, в чём множества едины.
Тебя не может видеть смертный глаз.
Ты – это небо, свёрнутое в нас.
«Ну так что ж, заснёшь, как дерево…»
Ну так что ж, заснёшь, как дерево,
Как рябинный куст, заснёшь…
Всё забыто, всё потеряно,
Всё оставленное – ложь.
Дни, наполненные бедами,
Злых часов круговорот…
Правда то, что мир неведомый
Сквозь тебя сейчас растёт.
«Время, двигайся медленней…»
Время, двигайся медленней,
Время, тише иди,
Чтоб оттенки последние
Уместились в груди.
Чтобы тихое веянье
Восходящего дня
Не ушло бы в рассеянье,
А вместилось в меня.
Всей душой своей следую
За мерцаньем зари.
Ах, Художник неведомый,
Над картиной замри!
«Осенних ломких листьев хруст…»
Осенних ломких листьев хруст,
Торжеств и боли перепутье,
И высветлен ольховый куст
До обнажающейся сути.
Еловых тёмных веток сонь,
Всевластье тишины осенней
И этот божеский огонь —
Души нетленной обнаженье.
«Нет ни чужих, ни иноверцев…»
Нет ни чужих, ни иноверцев —
Передо мною лик иконный,
И обнажившееся сердце
Я вижу глазом обнажённым.
Какое счастье, Боже, Боже! —
Для сердца стёрлись все границы.
Оно воистину всё может,
Когда, как море, обнажится.
«Ты знаешь, что такое Бог?..»
Ты знаешь, что такое Бог?
Тот, кто уравновесить смог
Собою смерть саму. Но как? —
Сияньем прожигая мрак.
Смерть умирает. Смерти нет.
Не жизнь и смерть, не мрак и свет,
А свет без тьмы. Но чтоб к Нему
Прийти, пройди насквозь всю тьму.
«Одно есть на свете великое чудо…»
Одно есть на свете великое чудо:
Дух собран и цел, хоть разбиты сосуды.
Средь белого дня и чернеющей ночи
Незримый и целый Дух веет, где хочет.
Земля опустела, но небо над нею.
Мне небо земли моей милой роднее.
Я вся из земли и земле на потребу,
Но где-то внутри меня спрятано небо.
Вот то, что все звёзды собою объемлет
И вечно творит эту смертную землю.
«А звуки плыли еле слышно…»
А звуки плыли еле слышно,
Как с веток падали листы.
Как будто их ронял Всевышний
Сюда с надмирной высоты.
И тот бессмертный, тот хрустальный,
То т тонкий звук проникнуть смог
В мой самый тайный, самый дальний
Души последний уголок.
И тает плотная частица,
Что точно зёрнышко мала,
И наконец в меня пробиться
Всецелость Божия смогла.
«Плывут облака над застывшей водою…»
Плывут облака над застывшей водою.
Распахнут простор над моею бедою.
Как тихих бескрайних небес высота,
Распахнуты ясные очи Христа.
Ни всплеска, ни слова, ни жеста, ни звука.
Есть очи, вместившие всю мою муку.
Есть очи как две растворённые бездны,
В которых все страхи земные исчезнут.
Вот только б на взгляд этот ясный ответить,
Растаяв, пропав в нескончаемом свете.
«Бренной меркою не мерьте…»
Бренной меркою не мерьте,
Вечность – это глубь и высь.
Вечность – это жизнь без смерти,
Но совсем иная жизнь.
В вечной жизни – всё иное,
В ней уже немыслим грех,
Сердце – с море глубиною,
И душа вмещает всех.
«Это Ты во мне видишь…»
Это Ты во мне видишь,
Это Ты во мне любишь,
Ты покоишься, внидя
В безымянные глуби.
Ты не можешь предстать
Ни на миг, как виденье.
Как Тебя увидать? —
Ты и есть мое зренье.
Мир на части рубя,
Не добьёшься познанья.
Как дышать без Тебя,
Когда Ты есть дыханье?
Мир сей тайной набух,
В нём присутствует Дух…
«На самом деле я – как Ты…»
I
На самом деле я – как Ты,
Как этот тихий, бессловесный
Раскрывшийся простор небесный,
Как бесконечность широты.
И если размотать клубок,
Раздвинуть эту плотность плоти,
То в постепенном развороте
Появится не я, а Бог.
А я ещё недоразвиток,
Но где-то глубоко во мне,
Как в еле видимом зерне,
Твоя Вселенная сокрыта.
II
Да, я зерно, я Божье семя,
И время жизни – это время
Произрастания зерна.
Но вот уже почти видна
Та явь, куда я из земли
Взойду. А мысли не дошли
Сюда. Ещё мне не знаком
Простор, где стану я ростком
И разветвлённым, совершенным
Огромным деревом – Вселенной.
«А небо наклонилось низко…»
А небо наклонилось низко
И было бледным и слоистым
Легчайшим Божьим покрывалом,
И целомудренно мерцало
Сквозь кисею пространства то,
Что охватить не мог никто.
Что можно только угадать,
Как тающую благодать,
Как ласку сути всеединой,
Как лик, сокрывшийся в глубинах.
«Жизнь вечная не так проста…»
Жизнь вечная не так проста —
Не бал, не праздничный обед,
А бледных далей красота
И тайный негасимый свет,
Который сквозь весь мир продлён,
Сквозь облака и камень скал.
И если нужен только он,
То ты при жизни вечным стал.
«За меня живут речные ивы…»
За меня живут речные ивы,
За меня – плавучие цветы.
Только б, только б не было обрыва,
Окончанья этой красоты.
За меня чуть шепчет что-то хвоя,
Лист осины вздрогнул и затих.
Ну а я… Да что же я такое?
Я – частица, я – придаток их.
Протянулись облачные нити,
Тихо тают на исходе дня.
Тайте, тайте, но не оторвите,
Не отриньте от себя меня…
«Полупрозрачный лес весенний…»
Полупрозрачный лес весенний,
Листочков майских купола…
Я наконец-то в до-рожденье,
В до-отделение вошла.
И никакого нет мне дела
До имени и до лица.
Я наконец опять всецела,
Мне наконец-то нет конца.
И всё забыв, я всё припомню,
Что было до начала дней.
И чем я меньше, тем огромней,
Чем незаметней, тем видней.
«Узнать Тебя по той полоске света…»
Узнать Тебя по той полоске света,
Что через ветки тёмные продета.
Узнать Тебя по облачному пуху,
По дуновенью, по касанью Духа.
По вспыхнувшему на мгновенье следу,
Блеснувшему сквозь все земные беды,
Вонзившемуся внутрь, как нож под рёбра, —
И по нему восстановить Твой образ.
«О, как вы жаждете, как ждёте…»
О, как вы жаждете, как ждёте
Бессмертья, воскрешенья плоти!
А Бог нам отдал плоть свою.
И лишь когда я отдаю
Себя, соединяюсь я
С нетленным стержнем бытия —
С Тем, для кого сравнений нет,
Кто плоть переплавляет в свет.
И нет труднее ничего,
Чем быть подобием Его,
Чем нищетой сравняться с Ним —
Всё, всё отдавшим и – живым.
Те м тихим, как небес разлив,
В ком каждый мёртвый тайно жив.
Да, тайно жив и плоть обрящет,
Когда захочет Дух творящий.
Обрящет зрение и слух,
Но не бессмертье. Только Дух
Бессмертен. Духу смерти нет,
И потому восходит свет.
«Мы вместе до какого-то порога…»
Мы вместе до какого-то порога,
И разделенья нам не обороть.
Вы верите в явление, я – в Бога.
Вы – в плоть, я – в Дух, создавший нашу
плоть.
Нет, воскресенье во плоти – не фраза,
Как сотворение земли – не сон.
Он повелел – и встал из гроба Лазарь,
Затем что всё, что нужно, может Он.
Вот Тот, кто плакал Гефсиманской ночью,
И как последний смертный шёл во тьму,
И не творил всё то, что Сам захочет,
А только то, что Бог велел Ему.
«И вот отгорели манящие сны…»
И вот отгорели манящие сны,
Остался великий разлив тишины —
Вот той, как вечернее небо, большой,
Вот той, говорящей с всецелой душой,
Вот той, как погасший простор при луне,
Вот той, пробуждающей Бога во мне.
«О, это умиротворенье…»
О, это умиротворенье,
Вечерний, миротворный час.
Творец склоняется к творенью,
Свет тихо входит внутрь нас.
Час встречи самой сокровенной —
Бледнеет, тает небосвод.
Свет убывает постепенно,
А тишина во мне растёт.
Полоска гаснет огневая,
И в совершенной тишине
Я постепенно убываю,
А мой Господь растёт во мне.
«Что значит мёртвые, живые?..»
Что значит мёртвые, живые?
Все – смертные. Мы все умрём.
Бессчётны капли дождевые,
Листы обрызганы дождём.
Всё, всё размечено заране,
Отмерен срок тебе и мне.
И вдруг – внезапное сверканье,
Луч в капле, как пролом в стене.
И – словно решена задача:
Вот здесь, не где-то вдалеке,
Сверкнула радость среди плача,
Как крошка золота в песке.
След потаённый мной замечен.
Мне в этой жизни суждено
Здесь, в смертной мгле, увидеть вечность —
В сплошной стене найти окно.
«Здесь все – одно. Здесь нет другого…»
Здесь все – одно. Здесь нет другого.
Здесь суть бессмертная моя,
Миров священная основа,
Первооснова бытия.
Звучанье тихого органа,
Как шелестение зыбей.
Неизмеримость океана
Души очнувшейся моей.
Неслышимое стало слышным,
О нём архангелы трубят.
Здесь все – одно. Здесь нету лишних.
Здесь возвращение в себя.
«Я чувствую Тебя во всём…»
Я чувствую Тебя во всём,
Я чувствую Тебя повсюду.
Ты – Зодчий, превративший в дом
Камней разбросанную груду.
Я вижу взмах Твоей руки.
Лишь только сердце, а не разум
Способно различить мазки
Картины, не объятой глазом.
И замолкая вновь и вновь
Перед пронзившим мрак светилом,
Я чувствую Твою любовь,
Что б в мире ни происходило.
«И насмотреться не могу…»
И насмотреться не могу
На облако, на ель в снегу.
Вот досмотреть бы до конца,
Вот так, чтоб встретить взгляд Творца, —
Земные просквозить границы
И наконец осуществиться.
«Я оторвусь от ваших истин…»
Я оторвусь от ваших истин,
Я не услышу ваш вопрос,
В моей душе простор расчистят
Вершины сосен и берёз.
И обнажится промежуток
Меж тем, что не имеет дна,
И нами, – полая минута,
Которая полным-полна.
И хлынет вдруг душе навстречу
Лавина полнобытия.
Та к вот что значит бесконечность,
Та к вот откуда родом я.
Ещё не появились лица,
Лишь трепет духа, шелест вод.
Я жажду заново родиться,
Сейчас Господь меня зачнёт.
«Всё это было, было, было…»
Всё это было, было, было:
Берёз высоких полукруг,
Спокойный дуб ширококрылый,
Сто лет стоявший здесь, – и вдруг…
Какой порыв, какая сила
Раскрыла полусонный глаз,
И всё, всё это появилось
В миг этот в самый первый раз?
Ветвей разросшиеся сети,
Дрожащих листьев решето,
И там, меж ними, там, в просвете,
На самом дне покоя – что?
Что размывает все границы,
Всё, что стоит, сбивает с ног?
………………………………..
Та к не застыло, а родится,
Как лист весенний, слово «Бог»?
«Мой Бог внутри. Та к это значит, есть…»
Мой Бог внутри. Та к это значит, есть
Внутри меня возможности такие,
Каких бы мне извне не мог принесть
И сам с небес спустившийся Мессия.
Дел никаких вершить я не должна,
Хоть их на свете бесконечно много.
Но у меня задача есть одна:
Раскрыть в душе сокрывшегося Бога.
И шум страстей, вопросов гул исчез,
И стали тихо отступать тревоги,
Когда в душе моей поднялся лес,
И день и ночь чуть шепчущий о Боге…
