Весь вечер господин Натаниэль расхаживал по своей трубочной, пытаясь разумом пронзить преграду, составленную сухими словесами Закона и более яркими, хотя и менее надежными, воспоминаниями мистрис Айви, и увидеть давнюю деревенскую трагедию такой, какой она была, прежде чем коршуны Времени расклевали ее, оставив высохшие кости.

Он был уверен, что представленная ему мистрис Айви реконструкция давнишних событий по сути своей верна. Фермера отравили, хотя и не с помощью ивы. Но чем же тогда? И какую роль сыграл в этих событиях Месоглин, он же Эндимион Лер? Конечно, тщеславию его льстило, что, инстинктивным образом отождествив их обоих, он оказался прав. Однако теперь господин Натаниэль испытывал истинную муку оттого, что повесть о смерти этого человека может не дойти до ушей.

На столе перед ним лежала туфелька, которая, по ироническому предположению господина Амброзия, должна была сослужить ему великую службу. Взяв ее в руки, господин Натаниэль рассеянно посмотрел на туфельку. Амброзий сказал, что лишь взглянув на нее, Эндимион Лер едва не выскочил из собственной шкуры, а это означало, что причина была очевидна. Однако фиолетовые земляничины нисколько не походили на ягоды из страны Фейри, господину Натаниэлю за последнее время пришлось достаточно близко познакомиться с этими плодами, что научило его мгновенно распознавать их вне зависимости от разновидности. И хотя ему не доводилось видеть точно такие же ягоды, можно было не сомневаться — они выросли не за горами.

Подойдя к книжному шкафу, он извлек из него толстый, переплетенный в веленевую кожу том. Это был весьма древний иллюстрированный определитель растений Доримара. Господин Натаниэль вяло перелистывал страницы, не надеясь найти ничего полезного. И вдруг увидел иллюстрацию с подписью ягоды милостивой смерти. Негромко присвистнув, он положил туфельку рядом с рисунком. На рисунке и на вышивке вне всякого сомнения были изображены одни и те же ягоды.

На противоположной странице находилось описание ягод, которое, судя по стилю, любой литературный критик отнес бы к периоду правления герцога Обри. Там было написано следующее:

ЯГОДЫ МИЛОСТИВОЙ СМЕРТИ

Ягоды эти уподоблены цветом темному вину, плеть их вьется по земле, и листья ее такие же, как у лесной земляники. Они вызревают к первой четверти Луны Жатвы, и их можно отыскать лишь в некоторых долинах Западного края, но даже там они встречаются довольно редко, и благо есть в том для птиц, детей и всяких других бестолковых любителей ягод, ибо они представляют собой смертоносный и губительный яд, действующий, впрочем, не сразу, а лишь через несколько дней. Начинается зуд, в то время как язык, словно в наказание за свою лживость, покрывается черными пятнами и становится похож на крылья божьей коровки, и это единственное предупреждение о близком конце. Ибо если зло когда-либо и принимало облик добродетели, так именно в этих злодейских ягодах, которые можно назвать милостиво жестокими, поелику они избавляют свою жертву от икоты, тошноты, огненной лихорадки и мучительных колик. Перед самым концом жертва испытывает приятную сонливость и впадает в мирную дремоту, переходящую в последний сон. А теперь я дам вам рецепт, который, если нет греха на вашей совести и если вы находитесь в мире с живыми и мертвыми, и никогда не убивали малиновку, не грабили сироту, не убивали чужую мечту, может оказаться противоядием от яда этих ягод, а может и не стать таковым. Возьмите пинту салатного масла и налейте в стеклянный фиал, но сперва смешайте его с розовой водой и водой, настоявшейся на цветках ноготков, собранных в Западном краю. Трясите фиал, пока масло не побелеет, а потом перелейте его в стеклянную посудину и положите в него бутоны пионов, цветы ноготков и цветы и верхушки пастушьего тимьяна, который следует собирать на склоне холма, где танцуют фейри.

Господин Натаниэль отложил книжку, и в глаз его скорее можно было прочесть испуг, чем торжество. Было нечто зловещее в языке, на котором ушедшие поколения рассказывали свои повести — лукавых вышивках поверх холстов старых дев, спрятанных в старинных фолиантах, написанных задолго до его рождения. Но почему только его с так восприимчив к этой немой речи?

С его точки зрения, тот старый ботаник писал для убийцы утонченного, зловещего, прячущего темные дела за милосердием, убийцы, чье прикосновение избавляло от боли, а голос мог убаюкать. И все же старый ботаник рассказал свою собственную повесть. О жестокой и злой, опрометчивой женщине, желавшей извести своего мужа средством, которое подвернулось ей под руку, — ивой, чей сок приносит жестокую и мучительную смерть. Но осторожный и не менее злой друг забрал у нее иву, заменив ее ягодами милостивой смерти.

Определитель без тени сомнения доказывал, что главным злодеем в этой истории был Эндимион Лер.

Да, но как он может заставить мертвых говорить настолько громко, чтобы голос их услышал даже Закон?

Как бы то ни было, он должен оставить Луд, и чем скорее, тем лучше.

Тогда почему бы ему не посетить место, где разыгралась старая драма, — ферму вдовы Тарабар? Быть может, там он сумеет отыскать свидетелей, чьи слова будут понятны каждому.

На следующее утро господин Натаниэль приказал оседлать коня, уложил несколько нужных вещей в рюкзак, после чего сказал Календуле, что ему необходимо покинуть город.

— А тебе, — добавил он, — советую перебраться к Полидору. Сейчас я самый непопулярный человек в городе, так что пусть лучше они видят в тебе сестру Вигилия, а не жену Шантеклера.

Календула в то утро была бледна, но глаза ее горели.

— Ничто не заставит меня, — сказала она негромким голосом, — вновь переступить порог дома Полидора. Я никогда не прощу ему того, как он обошелся с тобой. Нет, я останусь здесь — в твоем доме. — И добавила: — Можешь не беспокоиться обо мне. Я еще не встречала представителя низших классов, который может сравниться с одним из нас, — они уступают так же легко, как какой-нибудь пес. Я нисколечко не боюсь толпы, она ничего не сумеет сделать со мной.

Господин Натаниэль усмехнулся и с одобрением воскликнул:

— Именем Солнца, Луны и Звезд! Ты действительно наследница старой породы, Календула!

— И не задерживайся там слишком долго, Нат, — сказала она, — а то как бы я не превратилась в полоумную — такую же, как все остальные. Чего доброго пущусь в пляс, как мамаша Тиббс, и буду петь песни про герцога Обри! — Сказав это, она очаровательно улыбнулась.

Потом он отправился наверх попрощаться со старой Хэмпи.

— Ну, Хэмпи! — бодро произнес он, — в Луде для меня становится слишком жарко. И я уезжаю — с мешком за плечами, искать счастья, — как младший сын в твоих сказках. Хочешь пожелать мне удачи?

Старая женщина посмотрела на него со слезами на глазах, а потом улыбнулась.

— Ну, господин Нат, — воскликнула она, — едва ли после того как ты стал взрослым, у тебя бывало так же легко на душе, как сегодня! Однако странные настали времена, раз Шантеклера выгнали из города! А об этих Вигилиях и всех прочих я даже думать не хочу! — Глаза ее сверкнули. — Не позволяй себе унывать, господин Нат, и не забывай, что в нашем городе всегда был Шантеклер, и всегда будет! Смущает меня только одно — неужели тебе хватит трех пар чулок, когда некому заштопать их?

— Ну, Хэмпи, — он рассмеялся, — говорят, что у фейри удивительно ловкие пальцы, а кто знает, быть может, в своих скитаниях я встречусь с домохозяйкой из этого народа, которая и починит мои чулки.

Отметим, что запретное слово соскользнуло с его языка с удивительной легкостью, словно бы он постоянно пользовался им.

Примерно через час после того, как господин Натаниэль отъехал от дома, к дверям прискакал Люк Хэмпен, взбудораженный, встрепанный, с весьма огорчительными новостями. Однако передать их господину Натаниэлю было невозможно, тот никому не сказал, куда направляется.