Это было в больничке на улочке с птичьей фамильей: Кто смеялся, кто пел, кто слюну источал в изобильи… Петербург номер пять – так назвал я чудесное место. Но морфин-апельсин, ах, не мне приносила невеста. Был дружок у меня, парень славный, но чуточку нервный. Мы, как Джекил и Хайд, не могли разобраться кто первый. Ведь при разности кличек одну мы носили фамилью, Я был худ и высок, он был склонен, увы, к изобилью. Между ночью и днем мы жевали свои беломорье И глядели в окно на веселое наше подворье, Где под сизым дождем, распахнув свои сиплые глотки, Танцевали врасхрист идиоточки и идиотки. Помню, в том крестовидном дому Весь распят, закавычен, Бил рогами я в красную тьму, Пьян от вытяжки бычьей. А однажды приятель мой выкинул тоже коленце: Он повесился в ночь полнолуния на полотенце, Убежал от лечения, скрылся в кромешном закуте.— Бедолаге – каюк, а хватились меня – вот те, ну те! Перепутали нас: он повешен, но я-то помешан, Ненадежен, конечно, но, в общем, не так уж и бешен, Я еще бормочу и торчу и топчу папиросы. Так лечите меня бычьей кровушкой, свиньи и козы!