Свет сплоховал, и я зажег свечу (такое грех выдумывать нарочно: все наши вечера не стоят свеч), зажег свечу, а в комнате соседней сестра Франциска [2] , смертная волна, прильнув к постели, ласково шуршала, лизала руки матери моей (врач сделал ей укол; она уснула), лизала руки, значит, и шептала. Я слышал – это были имена – какой-то вздор! Я слышал: Гоголь, Пушкин, Бах (ну, к чему бы это?), Демосфен и некая непрошеная Фекла, Хемингуэй, Маршак, Аврора (крейсер?), царь Николай, как будто бы Второй, Ахматова, Распутин, Альбертина, Лолита, Чернышевский, Хо Ши Мин, (и, если вам еще не так постыла вся эта каша, я продолжу) – Sartre, Ягода, Jonny Walker, Солженицын, Тутанхамон & Сompany, Басё, Роз де Масэ, Лойола, Гонорея, Параша, Риголетто и Муму… Возможно, кое-что я не расслышал. Она читала, словно торопилась в другие страны, к новым берегам. К тому же, ее шепот был так тих! И все слова, журча, переливались одно в другое… Я позвал ее. Она была глуха – скажи на милость! — И столь слепа, что не могла найти щелей, чтоб в ночь слепую просочиться, пришлось для бедной дверцу отворить. Она меж ног моих прошелестела и даже не задела мимоходом. Одна беда, что свечку вдруг задуло, но я был рад, что мать моя жива.