Глава первая

Кинжал Наполеона

Взмокшими от волнения пальцами он нащупал рукоятку кинжала… Сон был страшный. Снилось Михаилу Ивановичу Романову, что, неслышно вскрыв толстую стальную дверь, в его квартиру в Лялином переулке проникли грабители.

A брать в этой четырехкомнатной квартире ворам было что. Михаил Иванович с тех пор, как осознал, что носит ту же фамилию, что и русские цари, увлекся историей России – в юности собирал книги, альбомы… А в зрелые годы, когда в начале 90-х создал при своем НИИ, косвенно связанном с космосом, коммерческое предприятие, кооператив «Крупорушка», смог собирать и вещи, напрямую связанные с династией Романовых. На каком уж сэкономленном материале бывшие конструкторы космической техники создавали эти крупорушки, сейчас никто и не вспомнит. Взлетел бизнес до небес, наделали крупорушек, напродавали их по стране, и производство прекратилось. То ли космическая сталь на складах кончилась, то ли рынок насытили, а скорее всего, заработав первый миллион и поняв, что границы бизнеса четко определены, Михаил Иванович переключился на инвестиции, удачно вложив все деньги, полученные от красиво выполненного банкротства своей космической фирмы, в банковское дело.

Нет смысла подробнее описывать дальнейшую деловую биографию Михаила Ивановича Романова, тем более что не о ней речь, да, честно говоря, и жить-то ему осталось всего ничего.

Тут куда интереснее, во что вкладывал Михаил Иванович честно, своей собственной смекалкой и беспринципностью заработанные деньги.

А вкладывал он их, конечно же, не только в расширение бизнеса, но и в углубление удовольствия.

Михаил Иванович коллекционировал царское оружие. Царское не по определению, а по принадлежности. То есть то оружие, которым владели представители династии Романовых.

Не нужно обладать особой фантазией, чтобы представить себе, какие это были дорогие вещи. Во-первых – раритет, во-вторых – историческая ценность, в-третьих – ценные металлы и драгоценные камни, которые при изготовлении этого оружия использовались.

Диапазон был велик: от шпаги для фехтования, принадлежавшей последнему государю Николаю II (золоченый клинок, золотая гарда) до кинжала царя Михаила Романова, входящего в саадачный набор.

Это была самая ценная реликвия в коллекции Михаила Ивановича.

Саадачный набор, состоящий из футляра для лука и колчана для стрел, являлся неотъемлемой частью «Большого наряда русских царей». Над ним целый год трудились десять лучших кремлевских мастеров.

Среди прорезного, покрытого эмалью узора, украшавшего поверхность обоих предметов, были размещены медальоны с эмалевыми же изображениями. На луке – московский герб, Георгий Победоносец, поражающий дракона, двуглавые орлы, единорог, лев и грифон, на колчане – двуглавый орел и единорог.

Государь надевал саадачный набор во время торжественных церемоний и крупных военных походов. Так, точно было доказано, что именно этот, украшенный самоцветами саадачный набор находился в походной казне, сопровождавшей царя Алексея Михайловича под Смоленск в 1654—1655 годах.

После этого похода в казне появился еще один предмет, не входивший в саадачный набор, но органично с ним сочетавшийся. В октябре 1656 года Россия, опасавшаяся чрезмерного усиления шведов, занявших Познань, Варшаву и Краков, заключила с поляками перемирие и начала военные действия против Карла X. Сие дипломатическое действие, конечно же, было и в интересах Польши, так что Алексей Михайлович не сильно удивился, когда в Москву из взятого русскими войсками Вильно прибыл обоз с дарами польской шляхты. Царь не стал вдаваться в подробности, кто прислал золотые кожи для обоев дворцовых помещений и золоченую мебель – шляхтичи или гетман Брюховецкий да князь Ромадановский. Но одна из вещиц «польского дара» приглянулась государю. Это был тонкий, прямой кинжал дамасской стали. Работы скорее всего немецких или итальянских мастеров. У самой гарды – миниатюра: святой Георгий поражает копьем дракона. Так ведь полки русского царя поразили и поляков, и шведов…

– Не сходя с коня, – улыбнулся царь Алексей Михайлович, любовно коснувшись рукояти кинжала.

Рукоять кинжала была украшена огромным, по сравнению с размерами кинжала, рубином. А еще на рукояти были те же камни, что и на саадачном наборе: изумруды, рубины, сапфиры, бриллианты старинной огранки…

– Эх, жаль, что у меня лишь кинжал, а «саадачный набор» – в оружейной палате, – с горечью сокрушался нынешний Михаил Иванович Романов.

Из всей своей немалой и весьма дорогой коллекции создатель новых российских крупорушек более всего ценил именно этот кинжал. Он и хорош был необычайно, и ценности неимоверной. Ради этого кинжала и панагии XVI века с большим бриллиантом пришлось обанкротить целый военный завод в Нижнем Тагиле. Но ничего не попишешь, продавец запросил много.

Особо же Михаил Иванович любил кроваво-красный рубин в рукояти кинжала. «Яхонт», как его называли на Руси. Этот камень особенно ценили русские цари: Иван III, Иван IV Грозный, царь Михаил и царь Алексей «Тишайший». И он ценил, Михаил Иванович Романов, ибо, как полагали в старину, «камень сей врачует сердце, мозг, силу и память человека».

– Кто яхонт червчатый при себе носит, – говаривал Алексей Михайлович Романов, поглаживая любовно рукоять старинного кинжала, – тот снов страшных и лихих не увидит…

Не известно, видел ли лихие сны Алексей Михайлович, а вот Михаил Иванович видел их по три на ночь.

Первый сон был связан с директором того оружейного Нижнетагильского завода, который Михаил Иванович обанкротил в 1998 году. Умер директор от сердечного приступа. И, умирая, якобы проклял Михаила Ивановича и пообещал ему страшную смерть: «Как мне он пронзил сердце своей подлой махинацией, так пусть и ему пронзит сердце то, что ему дороже всего».

Звучало несколько высокопарно, как в сказке, а в сказки Михаил Иванович принципиально не верил. Да и Лика Семеновна, доверенное лицо Романова в окружении старого директора, побывавшая при его последних минутах в палате горбольницы, могла что-то напутать или даже преувеличить. Была она дама романтическая. С одной стороны, это хорошо, потому что ее услуги ничего Михаилу Ивановичу не стоили. Если не считать утомительных для него ночей с нижнетагильской девственницей. С другой стороны – плохо: она напутала, а ему теперь переживай.

Второй страшный сон, что каждую ночь настырно его посещал, был связан с пугающими болями в левой нижней части живота. Врачи говорят, что если утром болит низ живота, то возможно, это просто приступ радикулита, который «ирридирует» в живот. Если радикулит – это не страшно, от этого не умирают. А умирать Михаилу Ивановичу страсть как не хотелось. Потому что детей у него не было, и ему страшно было представить, кому достанется после его кончины коллекция старинного оружия, по самым приблизительным оценкам, стоившая около 80 миллионов долларов. Но с другой стороны, может, это и не радикулит, а вовсе рак? Но когда он взмокшими от страха пальцами начинал мять низ живота, боль проходила, и он пускал газы, что тут же приносило душевное успокоение. Значит, поживет еще.

Третий страшный сон был связан с совершеннейшей реалией. Это была не предполагаемая смерть от рака, а вполне реальная возможность умереть от руки киллера, посланного Ашотом Багдасаровым.

Ашот был тоже страстным коллекционером. И вроде бы не были они прямыми конкурентами. Ашот, король трикотажа, собирал предметы, так или иначе связанные с Наполеоном Бонапартом. Бонапарт интересовал Михаила Ивановича лишь постольку, поскольку был он иноземный государь, разбитый русской армией. Михаил Иванович Романов был большим патриотом, да и не могло быть иначе с такой фамилией. И жить бы им и жить в параллельных мирах, если бы…

Если бы собиратель холодного оружия Михаил Иванович Романов в 2003 году на международном аукционе «Сотбис» не перебил покупку у Ашота Багдасарова.

Лот №5. Сабля в ножнах, подаренная Бонапарту Французской республикой в 1799 году за Египетский поход…

Для Михаила Ивановича тут самое главное было то, что работа уникальная. Имени мастера он не знал. Клинок был дамасской стали, с золочением части, примыкавшей к рукояти. Рукоятка и коротенький эфес были сделаны из золота. Равно как и ножны, украшенные тончайшим кружевом золотой накладки по центру. Лепестки из золота, словно чешуя крокодила, покрывают их нижнюю часть. Плотным золотым покрытием украшена и часть ножен, примыкающая к эфесу. Рукоять сабли завершалась золотой головой льва с глазами из изумрудов.

Ашот был наследственным миллионером. Разница между ним и его прпедками была лишь в том, что они были теневыми королями трикотажа, держали тайные фабрики, подпольные цеха. А он был официальным королем, и фабрики у него были открытые, и сбыт некриминальный. И он мог вполне официально приобретать предметы, которые он коллекционировал, на международном аукционе «Сотбис», а не в подсобке овощного магазина. Его дед, отец и дядя «коллекционировали» золотые десятки эпохи Николая II. Тоже, как говорится, спасибо за это им большое. Но его коллекция… она не уступала даже многим французским и американским.

Ашота сгубило самомнение.

Наполеон говорил Меттерниху: «Государи, рожденные на троне, не могут понять чувства, которые меня воодушевляют. Они возвращаются побежденными в свои столицы, и для них это все равно. А я солдат, мне важны честь и слава, я не могу оказаться униженным перед моим народом. Мне нужно оставаться великим, славным, возбуждающим восхищение».

Так и Ашот, родившийся на троне трикотажных королей, не боялся конкурентов. И не боялся поражения. Вот почему он заказал в одном из лондонских банков миллион фунтов стерлингов наличными, посчитав, что этого будет вполне достаточно. В обеспечение покупки на аукционе у него был с собой чек.

Ну, кто при стартовой цене в 200 тысяч фунтов стерлингов мог предположить, что сабля уйдет за миллион двести?

Именно такую сумму предложил Михаил Иванович Романов.

Но, победив, он не испытал радости победы.

Потому что прямо там, в аукционном зале, к нему подошел долларовый миллиардер в дешевом, пахнущем потом пиджаке, со съехавшим набок старомодным галстуком, и прошипел сквозь выбитые в юношеской драке зубы:

– Зря ты это сделал, Миша, зря. Отдай по добру. Можно в Москве. Можно за полтора миллиона. Можно наличными.

– Нет, – уперся Михаил Иванович. Он уже успел полюбить дивную саблю с тонким клинком фантастической крепости и львом в рукоятке, доверчиво глядящим на мир изумрудными глазами.

– Зря ты это, Миша. Ты меня знаешь. Я за ценой не постою.

Он помолчал, тяжело вздохнул и выдохнул сквозь дыру в верхней челюсти короткое, но мускулистое слово:

– Убью.

И это был третий страшный сон Михаила Ивановича Романова.

Однако действительность, особенно в России, частенько превосходит все ожидания. Сон-то оказался в руку. По иронии судьбы – именно третий сон.

Убили Михаила Ивановича в его шикарной квартире в Лялином переулке. Страшно убили. Когда в ответ на вой запертой в ванне собаки по кличке Гарсон соседи вызвали милицию, та автогеном разворотила стальную дверь и проникла в дом известного промышленника и инвестора. Опера ОУР нашли на полу гостиной бездыханное тело Романова с кинжалом дивной работы в сердце.

Из коллекции пропала лишь сабля Наполеона. Да из рукояти кинжала было выломано навершие с драгоценным камнем. Судя по слайду в альбоме, найденному операми в сейфе убитого, это был большой рубин.

 

Глава вторая

Палаш Бонапарта

Марфа Викторовна Петрова, урожденная Марта Вильгельмовна Бутерброден, на первый взгляд производила отталкивающее впечатление. Она была сухонькой, чуть сгорбленной старушкой с большой бородавкой на массивном носу. Очки она носила с сильнейшими диоптриями, и потому никогда нельзя было точно знать, что она думает о собеседнике. И даже вообще – думает ли она о нем хоть что-то. Она внимательно выслушивала все, что ей говорили, но при этом на лице ее не отражалось ничего. После молчаливого впитывания новой для нее информации Mapфа Викторовна уходила в свою комнату, однако можно было быть абсолютно уверенным, что все пожелания будут исполнены.

К этому надо добавить, что Марфа была рафинированной чистюлей и дом, убираемый ею каждое утро с маниакальной точностью робота, сверкал чистотой. А еще только ее слушался злобный мопс по кличке Бонапарт. А если к тому же не забывать, что Марфа замечательно готовила, причем знала редчайшие рецепты немецкой, русской, еврейской и французской кухни, то нетрудно догадаться, что хозяева в ней души не чаяли.

Утром хозяин, Иван Иванович Долгополов, после сытного и обильного завтрака (причем он, будучи самозабвенным антисемитом, почему-то предпочитал именно еврейскую кухню в исполнении Марты Викторовны) спускался на лифте с площадки второго этажа, садился в «мерседес» и уезжал в свою фирму. Его супруга, по приятному стечению обстоятельств младше мужа на тридцать лет, не отягощенная комплексами и способная годами обходиться без какой-либо работы, уезжала на белом «вольво» к массажисту. После этого в квартире весь день царила Марфа Викторовна.

Она тщательно пылесосила все пять больших комнат и свою маленькую, без окон, переделанную из гардеробной в доме, построенном после войны военнопленными немцами. Сам факт, что дом был построен немцами, а Марта Вильгельмовна, как нетрудно догадаться, также принадлежала к этой основательной и аккуратной нации, ни о чем не говорит и к нашему сюжету отношения не имеет. Более того, кроме чистоплотности и аккуратности ничего немецкого в Марфе не было. Внешне она была типично русская старушка, одевалась во все русское, то есть произведенное на заводах и фабриках ее фактической родины. Она поддерживала тесную дружбу с экономками и гувернантками, прислугой из других квартир их элитного дома и охотно обсуждала с ними подробности жизни хозяев: кто с кем живет, а кто вообще ни с кем не живет, кто сколько получает, а кто сколько ворует, у кого и где стоит мебель и какая, какие драгоценности носят хозяйки и их дочечки и т. д.

При этом нельзя не обратить внимания на одну интересную деталь: все подруги по профессии в таких «посиделках» говорили о своих хозяевах чистую правду. Марфа же – никогда. Выдуманная жизнь ее хозяев не имела никакого отношения к реальной.

Если бы читатель, воспитанный в советскую эпоху на военно-патриотической литературе, знал некоторые подробности подлинной биографии этой, казалось бы, совсем обычной дамы, наверняка заподозрил бы ее в принадлежности к иностранной разведке, причем с гестаповским прошлым.

Увы, все проще и не столь романтично.

Марфа Петрова, урожденная Марта Бутерброден, была наводчицей.

И это мы отмечаем даже не в осуждение Марфы, а в оправдание.

В ее цепкой памяти остались высылка из Москвы в 1941 году, долгая, голодная, унизительная дорога до Иркутска, пересадка, и снова дорога до какого-то забытого Богом таежного полустанка. Потом – колючая проволока, голод, работа сукчорубом на лесоповале, голод, изнасилование вертухаями, голод, жизнь на поселении. Позже – Алма-Ата, голод, работа поварихой в рабочей столовой, потеря документов, голод, изнасилование сержантом милиции, голод, и чудо – новые документы. Потом работа прислугой у важного начальника, освоение рецептов еврейской, русской, татарской, казахской и, наконец, немецкой кухни. В зависимости от национальной принадлежности ее хозяев. И снова чудо – живший всю войну в Алма-Ате, избежавший за чудовищную взятку «трудармии» известный московский ювелир Генрих Форстер взял ее в Москву.

Потом случилось так, что в доме Форстера пропала брошь с изумрудами. Марфа знала, что ее взяла легкомысленная дочь Форстера, но ничего не сказала следователю, потому что без толку. Никто бы не поверил. И молча поехала в Сибирь за казенный счет, на привычный лесоповал. Где, правда, уже работала поварихой в столовой для комсостава колонии.

Спать же приходилось в бараке. От группового и жестокого изнасилования местными извращенками ее спасла Анна Васильевна Шерстобитова. Была Анна Васильевна дамой высокого роста, необъятной талии и чудовищной для женщины пятидесяти лет физической силы. При этом, что особенно приятно отметить, к лагерным извращениям пристрастия не имела. И спасла молоденькую повариху от широты души. Раскидав жадных до новенького и сладенького товарок по бараку, она взяла Марфу за руку и увела в свой угол, завешанный платками и шалями, добровольно переданными Анне соседками по нарам. Для красоты. Там, в углу, стояли две койки. Одна была сделана по спецзаказу, для Анны. Вторая – обычная. Она уже неделю как пустовала, напарница Анны вышла на волю с чистой совестью по отбытии полного срока.

Марфа Анне «показалась». Поначалу она приспособила внешне аккуратную бабенку рассказывать «романы» – всякие истории из прочитанных. Анна Васильевна, в свою очередь, повествовала о своих московских подвигах и, заметив восторженный интерес во взгляде Марфы, стала ее потихонечку приобщать к профессии.

К тому же Анна Васильевна была замечательной поварихой, хотя, в отличие от Марфы, предпочитала русскую кухню: пекла изумительные пирожки с грибами, с мясом, яйцом, зеленым луком, рыбой, брусникой. Пирожки она могла сделать с чем угодно, хоть с геранью, если ничего другого под рукой не было. Ну, и, конечно, блины. О супах и говорить не приходится – это были не супы, а симфонии. Слово это Анна знала хорошо, потому что в Москве она работала у известного композитора и скрипача. Тогда-то все и началось. История это долгая, но если вкратце, то вышли на Анну-повариху лихие люди, чуток пригрозили, чуток соблазнили хорошими заработками и постоянной работой. Анна согласилась. И «сдала» своего композитора, рассказав, где что лежит, дав ключ для снятия слепка и оговорив все условия сделки. Словом, обеспечив абсолютное алиби – то есть согласившись пойти днем в кино на «Мост Ватерлоо» с сержантом милиции Юрой Рябоконем, она избежала даже тени подозрения, когда квартиру композитора «взяла» банда Гиви Тортладзе. С тех пор она так и осталась в «профессии». Но, сохранив некое чувство вины перед композитором и заодно перед всей московской интеллигенцией, Анна стала работать только по цеховикам да спекулянтам. И ей перестало казаться, что она занимается постыдным делом.

Она научила Марфу всему, что знала. Фокусов было много. Но главное – в умении обеспечивать себе алиби.

В 2004 году Марта Бутерброден по лучшим рекомендациям и с документами на чужое имя устроилась «экономкой» в дом Ивана Ивановича Долгополова.

Иван Иванович служил заместителем начальника одной московской организации, которая ведала Госкомимуществом. От нее во многом зависело, получит тот или иной предприниматель, строитель либо инвестор землю под строительство с правом сноса старых зданий или, наоборот, тот или иной удачливый бизнесмен заполучит старинное здание в центре Москвы для устройства своего семейного гнездышка.

Иван Иванович благосостояние свое не афишировал. Жил не в каких-нибудь палатах князей Голициных, не в поместье XVII века князей Патрикеевых, а в обычном, хотя и хорошем доме, который если и можно было «назначить» памятником, то разве что немецко-советской дружбы, ибо, как помнит читатель, построен он был после войны немецкими военнопленными на улице Воровского, ныне Поварской.

Видный росгосчиновник не скрывал, что живет неплохо, хотя и не хвастался на каждом углу. Каждый вечер после работы Иван Иванович ехал на улицу Чайковского, угол Римского-Корсакова. Там на первом этаже находился ресторанчик под названием «На углу». Все рабочие, а также выходные и праздничные дни он был закрыт на спецобслуживание. Нужно было нажать на кнопку звонка три раза, а после паузы еще два и сказать: «Откройте, пожалуйста, я на спецобслуживание». Далее следовала фамилия рекомендателя. После трапезы чиновники спускались и либо садились в троллейбус №4, либо (этих было большинство) в персональные или личные автомобили, и уезжали – кто домой, кто куда.

Иван Иванович каждый день, ровно в 18.30 (как настоящий чиновник он ежедневно полчаса «перерабатывал», просматривая деловые бумаги и нервно дожидаясь, пока уйдет его начальник) выходил из подъезда дома по улице Чайковского, садился в персональную подержанную «Волгу» и уезжал домой. Сделав круг по улицам Твардовского и Исаковского, он выходил из машины, прощался с водителем Пашей, пересаживался в личный автомобиль «вольво» и возвращался на угол Чайковского и Римского-Корсакова, где важно бросал личному водителю Кириллу:

– Я позвоню, когда освобожусь.

Иван Иванович входил в подъезд ресторана «На углу» и пропадал из поля зрения на пару часов.

Так продолжалось несколько лет. После смены власти, выждав, не изменится ли что в порядках страны и столицы, Иван Иванович и его прямое и косвенное начальство решили, что такая конспирация просто смешна. Сделав в здании евроремонт, пробили дверь в ресторан прямо из кабинета Ивана Ивановича, из комнаты отдыха. Поскольку ремонт делали турки, утечки информации не боялись. Теперь Иван Иванович и его самые приближенные коллеги, новый начальник и пара начальников отделов, стали сразу после работы перемещаться в ресторан «Ha углу».

Уверен, большинство читателей уже догадались, что в ресторане по вечерам не просто ужинали, а встречались те, кто хотел решить какой-то вопрос с имуществом, и те, кто этот вопрос мог решить.

Деньги в тихом ресторанчике, закрытом ежедневно на спецобслуживание, крутились гигантские. То есть даже представить себе было невозможно, что в небольшом ресторанчике Москва златоглавая делилась на районы, участки и отдельно взятые строения.

Иван Иванович мог себе позволить все. Бриллианты для жены, шале в Швейцарии для дочери, сафари в Африке для сына. О таких мелочах, как загородные коттеджи, иномарки и костюмы-платья-галстуки от Кардена и Зайцева, говорить уже просто смешно.

Но бывает и у простого, самого обычного человека потребность, на которую все отдай, сколько есть – и все будет мало.

Иван Иванович Долгополов, обычный московский чиновник, был не совсем обычным коллекционером – он был страстным собирателем… Ну, отгадайте с трех попыток… Вспомните, как звали собаку Ивана Ивановича, с которой недавно гуляла наша отрицательная героиня Марта Бутерброден… Вот именно, Бонапартом.

Долгополов собирал все, что хоть как-то было связано с Наполеоном. У него имелась пуговица от мундира, якобы потерянная при Ватерлоо, у него имелась подзорная труба, из которой Наполеон осматривал горящую Москву, левый сапог, потерянный при переправе через Березину, стеклянный стакан с золотым вензелем «N» и двенадцать таких же стеклянных, но в крохотных серебряных подстаканниках рюмочек с таким же вензелем. У него было великое множество картин, рисунков, акварелей, гравюр с изображением великого французского полководца. Среди них были подлинные жемчужины, приобретенные его представителями на международных аукционах «Сотбис» и «Дом Друо». На акварели Г. Делинга молодой Наполеон представал в венке из золотых листьев, на полотне Г. Берне был изображен Наполеон на коне в сопровождении маршалов. Но гордостью коллекции был обычный офицерский палаш со стальным, слегка зазубренным клинком в ножнах, украшенных золотыми аппликациями.

По легенде, во время сражения под Аустерлицем Наполеон взмахнул шпагой, и пуля выбила клинок у него из руки. Тогда некий офицер протянул ему свой палаш со словами: «Веди нас вперед, мой император».

Позднее офицеру был преподнесен палаш в золотых ножнах. А офицерский Наполеон оставил себе на память, приказав украсить эфес золотой сеткой с вензелем «N». Коллекционеры предлагали за него Долгополову полмиллиона зелени. Но вернемся к отрицательной героине этой главы.

Действуя в рамках профессии, которой ее обучала Анна Васильевна долгими вечерами на зоне, Марфа, сделав все по дому и выгуляв Бонапарта, созвонилась с участковым Петром Омельченко. Спустившись на лифте во двор, она пересекла улицу и вошла в неказистый подъезд старого двухэтажного дома, в котором в начале 50-х годов размещалась прорабская и комната отдыха караула, а нынче – местное отделение милиции, где участковый принимал граждан по личным вопросам с 9 до 11.

Умотав Омельченко до потери пульса, Марфа два часа рассказывала ему душераздирающую историю про некоего Никиткина, который на даче у сестры Любы поджигает деревянные клозеты.

Ровно в одиннадцать Марфа ушла, а по дороге домой зашла в булочную и рассказала продавщице Фене душераздирающую историю про то, что Бонапарт занимался онанизмом.

Таким образом алиби себе Марфа обеспечила железное.

По данным экспертизы, именно в эти часы квартира госчиновника Долгополова была ограблена. Украли единственно палаш Бонапарта.

В МУРе немного удивились. Это была вторая за неделю кража оружия, принадлежавшего некогда великому полководцу. Палаш был самый обыкновенный, изготовленный в Лионе в 1810 году. Согласно легенде по приказу Наполеона ножны палаша украшали две золотые львиные головы. В пасти львы держали два довольно крупных рубина. Насколько крупных – следствию еще предстояло установить…

 

Глава третья

Линия Генерального

Борис Михайлович Кадышев, оторвавшись от монитора компьютера, окинул комнату утомленным взглядом. Кабинет Генерального прокурора России был просторен и уютен: стеллаж во всю стену плотно забит книгами; на деревянном постаменте из мореного дуба – бронзовая фигура Георгия Победоносца, поражающего копьем змея-дракона; у большого окна – стол для заседаний. Огромные фарфоровые часы на стене в виде российского герба показывают восемь часов. Вечер. Всего полчаса назад здесь были его заместители, руководитель секретариата, начальники ряда управлений, связанных с выполнением надзорных функций…

Совещание дела не прояснило. Ситуация была ему не понятна. Хуже того, она выходила из-под контроля.

«Если президент полностью и безоговорочно мне доверяет, то зачем было одновременно с моим назначением Генеральным прокурором создавать Следственный комитет? А тем более, назначать его руководителем Ивана Медликина?»

Дело не в том, что Иван имел характер и менталитет, соответствующий его фамилии. В свое время Кадышев добился его ухода из Следственного управления Генпрокуратуры: уж слишком медлителен был в расследовании особо сложных и резонансных уголовных дел. Особенно тех, по которым шло хотя и неофициальное, но жесткое давление со стороны администрации президента, и еще более сильное – со стороны олигархов. Их установки иногда совпадали по содержанию и целям, а иногда были прямо противоположны. При этом, естественно, чем ближе к трону было место олигарха, тем более нагло он пытался давить на прокуратуру.

Уж как на Кадышева, тогда заместителя Генерального прокурора по следствию, давили в связи с кадровым продвижением Медликина. Но он, как вологодский бычок, уперся – и ни в какую. В 90-е у него сложилась почти идеальная бригада «важняков», коим по силам было раскрыть любое сверхсложное дело. И никак в эту бригаду лучших следователей России не вписывался Медликин. Внешне медлительный, но когда надо было по звонку олигарха в обход начальства изменить кому-то меру пресечения – просто стремительный…

И что же? Как среагировала команда тогдашнего президента на попытки Кадышева освободиться от балласта, грозившего во время шторма пробить информационную брешь в обшивке судна? Перевели на работу в КРУ президентской администрации.

Хорошая там сложилась «кузница кадров». Колюшенко, в свое время пройдя там обкатку, вернулся в Генпрокуратуру уже Генеральным. Что из этого вышло – с содроганием вспоминает весь прокурорский корпус: полный развал всего механизма следствия. Годы ушли на восстановление.

Но он все же успел сделать полномасштабный ремонт в здании на Большой Дмитровке. Поговаривали, что еще до ареста и обвинения в незаконном приобретении каких-то джипов, в утечке информации по ряду уголовных дел, Колюшенко, гордо оглядывая здание на Большой Дмитровке, вздыхал: «Вот уйду я на другую работу, а память обо мне останется. Такого шикарного ремонта в Генпрокуратуре еще не было».

Нашлись свидетели, утверждавшие, что дубовые и ореховые панели, которыми на уровне человеческого роста были декорированы кабинеты на Большой Дмитровке, организованно вывезли рабочие под личным присмотром начальника Управления делами Хаджимирзоева. Может быть, панели, помнившие Руденко и Вышинского, большой исторической ценности и не имели. Но материальные ценности Хаджимирзоев видел сквозь стены.

He потому ли после защиты докторской диссертации по юриспруденции лихой джигит был переведен в советники президента в чине государственного советника?

Уж не он ли, не сумев помешать назначению Кадышева на ключевой пост в борьбе с преступностью, посоветовал Василь Василичу назначить руководителем Следственного комитета Медликина?

Хороши рокировочки, едрена копоть!.. Министру отдать все надзорные функции, а Следственному комитету дать полную самостоятельность в расследовании дел, связанных с приватизацией и «черным рейдерством»… А Генеральной прокуратуре остается почетная возможность «координировать».

Кадышев перевел взгляд на бронзовую скульптуру святого Георгия… Однажды тоже вот так заработался, глаза устали. Взглянул на святого Георгия – и показалось, что дракон ожил и откусил наконечник копья. Проглотил, разинул пасть, приподнялся на коротких, крепких лапах…

Это от усталости…

Конечно, всякое в нашем противоречивом отечестве возможно… Оружие, однако ж, всегда должно быть в порядке. Этому его еще в армии научили. Кстати, насчет оружия…

– Егор Федорович? – пробасил он, нажав соответствующую кнопку на пульте. – Зайди ко мне.

– Разрешите? – в проеме двери кабинета Генерального появилась седобородая физиономия госсоветника юстиции III класса профессора Егора Патрикеева. Их связывала давняя дружба и совместная работа в Генпрокуратуре еще во времена Кожина, тогда они наиболее активно и целенаправленно боролись с преступностью. Он, Кадышев, был тогда заместителем Генпрокурора по следствию, а Егор – начальником Отдела специальных операций. Его отдел занимался непростыми проблемами возврата на родину уникальных произведений искусства, незаконно вывезенных за рубеж, мониторингом перекачки миллиардных средств через оффшоры из многострадальной нашей экономики, силовым сопровождением постановлений об экстрадиции людей, в этом повинных, из теплых зарубежных краев в зону вечной мерзлоты.

– Входи, разведчик.

Егор пришел в органы прокуратуры из резерва Главного разведывательного управления генштаба. Юристом по образованию не был и, несмотря на наличие трех докторских степеней, а также членства в двух десятках академий, в том числе и зарубежных, не мог претендовать на чин выше советника юстиции. Пришлось Кадышеву предпринять ряд мер, чтобы пробить ему на посту начальника отдела прокурорский чин старшего советника, соответствовавший воинскому званию полковника. Когда же Кадышев вернулся в Генпрокуратуру на первую позицию, утвердить Егора на должности советника Генерального было делом техники. А это уже чин двухзвездного генерала. Разведчиком его Кадышев называл по привычке.

– Ну, и как ты ко всему этому относишься?

– Полный бардак в гарнизоне.

– Бардак – он везде бардак.

– И да, и нет. Бардак на Дерибасовской, возможно, грозит некоторым из его клиентов вынужденным посещением докторов с очень узкой специализацией. А вот бардак на складе боеприпасов…

– Что там наш Медликин?

– Список «ручного стрелкового и иного оружия, боеприпасов и патронов к нему, а также специальных средств», которые он предлагает поставить на вооружение Следственного комитета, занимает три страницы – 86 пунктов.

– Мне с утра из прокуратур субъектов Федерации докладывают – СКП на местах также дали запросы…

– Неужто, на 122-миллиметровые гаубицы?

– Пока пистолеты запрашивают, но зато десяти разновидностей. А также аэрозольные распылители «Сирень-10», «Зверобой-10Б», резиновые дубинки, палки, наручники, электрошокеры…

– Я так понимаю, Медликин задумывает крестовый поход против преступности.

– Смотри, как причудливо история повторяется. В середине 90-х годов, ты помнишь, решили в первый раз создать Следственный комитет. Выделили следственные части из прокуратуры, МВД, ФСБ, чтобы создать, как это декларировалось, независимое от ведомств следствие. И назначили на пост начальника Следственного комитета независимого эксперта – главного специалиста Управления криминалистики Генпрокуратуры, доктора искусствоведения, профессора Милованова-Миловидова…

– А он возьми, да и окажись одновременно криминальным авторитетом по прозвищу Командир… Много воды с тех пор утекло из кранов в туалетах на Большой Дмитровке.

– Раскрыли мы тогда замысел олигархов…

– Командира отправили в места не столь отдаленные. Хотя и не надолго. Следственный комитет расформировали, и все вернулось в прежнее русло…

– Мы тогда взялись общими усилиями за борьбу с оргпреступностью, получив поддержку Генерального прокурора Кожина…

– Пока это снова кое-кого не насторожило.

Помолчали. Если бы курили – самое время перекурить, но Кадышев вообще никогда не курил, а Егор Патрикеев бросил это приятное занятие еще лет двадцать назад, во время тяжелой командировки в Никарагуа.

– Вооружения, запрашиваемого Медликиным, хватит, чтобы оснастить целую дивизию спецназа, – со знанием дела заметил Егор.

– А тем временем, – Кадышев поморщился, как от зубной боли, – мне тут с мест докладывают: качество и уровень следствия резко упали. Во всех регионах следователи пачками возвращаются в прокуратуру. Та же история со следователями МВД и ФСБ.

– Нельзя дважды войти в одну реку.

– Признаем, Борис Михалыч: в следствии и раньше были ошибки, были и факты, пусть редкие, коррупции, непрофессионализма…

– Мы с ними боролись, а не вооружали «Сиренью» и «Зверобоем» попавшихся на предательстве и коррупции следователей.

– И потом, Егор, согласись, – нравилось нам или нет, но при всех поворотах судьбы каждый делал свою работу.

– В армии есть правило: не согласен со своим командиром – выполни его приказ, а уж потом, по инстанции, пытайся доказать его неправомерность.

– И я про это. Ума не приложу: сам он этот ход придумал, олигархические стратеги надоумили, или, что хуже всего, президент дал карт-бланш?

– Это про обращение Медликина в СМИ с жалобами на Генерального прокурора? За то, что, по сути, не дает разваливать уголовные дела против олигархов?

– Да… Чтобы руководитель СКП в открытую, через прессу выяснял отношения со своим начальством… Из области абсурда. Мы запрашивали в порядке надзора материалы уголовных дел, связанных с хищением драгоценностей, убийствами коллекционеров, ограблением ряда центральных и периферийных музеев…

– В том-то и дело. Не пойму, как говорит мой внук, в чем фишка? Имеет место тенденция. По всем законам борьбы с оргпреступностью мы с тобой это хорошо знаем, нужно увидеть взаимосвязь событий. Ведь совершенно очевидно, что в двух десятках уголовных дел, возбужденных органами прокуратуры за последние две недели, как в Москве и Питере, так и в ряде областных и республиканских центров, прослеживается некая закономерность.

– Да самая прямая: по 24 уголовным делам проходят рубины, как камни средней величины – в случае Романова, так и очень крупные – в случае Долгополова.

– Я понимаю: тебя беспокоит не реальная стоимость камней, а то, что скорее всего заказ исходит от очень небольшого круга лиц… Если не от одного человека…

– Есть соображения?

– Коли у нас по всем ограблениям и хищениям проходит за две недели уже шесть убийств – значит, у кого-то вдруг возникла очень большая нужда в рубинах… Помните, четыре года назад прокуратура расследовала уголовное дело, связанное с таким же вот многоэпизодным хищением алмазов и бриллиантов, с убийством коллекционеров и просто владельцев антикварных ювелирных украшений?

– Операция «Алмазная пыль»? Конечно, помню.

– Тогда камни в критической предвыборной ситуации понадобились и криминалитету, и коррумпированным политикам для создания за рубежом «бриллиантового фонда».

– Но если я правильно помню твои же рассказы о драгоценных камнях, рубины не могут соревноваться в ценности с бриллиантами.

– Они могут соперничать с ними в своих до сих пор неизученных свойствах. Одну из необычайных особенностей крупных камней ученые открыли совсем недавно: во время максимального приближения к Земле ее спутника, в момент лунного затмения, расположенные «в определенной композиции» алмазы и бриллианты позволяли людям, находящимся в радиусе нескольких метров от них, «проваливаться» в четвертое измерение, и уже через него попадать в прошлые эпохи…

– А рубины позволяют при благоприятных обстоятельствах вернуться из прошлого?

– Нет, как показал опыт, из прошлого можно вернуться только благодаря удачному прохождению света сверхновой звезды через расположенные в определенном порядке бриллианты. Но собрать такую композицию очень и очень непросто. Достаточно сказать, что бриллиантов нужно много, и среди них должны быть «исторические» камни, тщательно охраняемые в государственных и частных коллекциях в разных странах.

– А рубины?

– Та же история. Максимально свою силу рубины могут реализовать, как я читал в старинных источниках, в частности, в «Записках» великого врача и химика древности Парацельса, если сложить их в определенную композицию… Для нее требуется очень много крупных камней.

– Они в государственных и частных коллекциях?

– Да, и хорошо охраняются. Но рубины средней величины, теоретически, могут быть доступны злоумышленникам…

– Может быть, они начали с простого – с тех камней, что более доступны, рассчитывая, что пока не привлекут внимания. Но при чем тут Медликин? И почему он тормозит расследование?

Зазуммерил телефон связи с президентом России…

 

Глава четвертая

Подвиги Геракла

Телефон звенел не переставая. Казалось даже, что с каждой секундой все громче. Однако он слишком хорошо разбирался в сложной технике, чтобы поверить в это. Просто звон его необычайно раздражал – настолько, что, казалось, еще мгновение – и он швырнет трубку в стену. Но швырять было нельзя: на стене висела большая картина, подаренная ему другом, когда он вернулся «с холода». Аппарат как раз и угодил бы в центр изящной композиции: на холсте была изображена высокая хрустальная ваза, в ней ярко-красная роза, а слева, уравновешивая композицию, располагались вертикально написанные крупной кистью три японских иероглифа.

А может, и китайских. Он всю сознательную жизнь занимался европейскими странами, и культура Востока оставалась для него terra incognita. Упущение, конечно.

Левое плечо болело. И врач в травмпункте с ним колдовала, и Татьяна потом делала примочки и втирания с использованием всех известных в стране народных рецептов. Однако ж…

Черт его дернул вчера на даче, в выдавшийся в плотном графике выходной, прокатиться на мотоцикле молодого соседа Паши Кортнева. Лет сорок, а то и все пятьдесят «не брал он в руки шашки»… И откуда тот пенек вынырнул на проселочной дороге? Да не пенек даже, а не выкорчеванное корневище. И совершил он высокий полет. Летел красиво. Наверное. Слава богу, что никто не видел. Некому и смеяться было. Кое-как взгромоздился на своего конька-горбунка, доехал до дачи… Потом Паша вез его в ближайшую больницу, она оказалась в Ногинске, потом кошмарная бессонная ночь. Руку вправили. А вот колено разнесло.

Поспать бы еще – глядишь, все и рассосется.

Он все же дотянулся до телефона. Ждать, что это звонит Татьяна, было наивно – она давно должна быть на службе.

Звонил старый товарищ Олег Корчмаренко. В годы пребывания на службе в Конторе они знакомы не были, а вот на пенсии через Клуб ветеранов сдружились.

– Вставайте, Геракл, вас ждут авгиевы конюшни, – шутливо переиначил известную фразу Олег.

– За последние семнадцать лет столько нагадили, что одному Гераклу не справиться! – отшутился Иконников, давно привыкший к шуткам и подначкам, связанным с его редким для исконного русака именем. Отец в гимназические годы, проведенные в Сарапуле, сильно полюбил греческую мифологию. Еще хорошо, назвал Геракл, а не Геркулес. Тут ассоциации с овсяными хлопьями, его бы совсем достали.

– Как плечо? – спросил Олег. Геракл ему ничего о вчерашнем происшествии не рассказывал, но Корчмаренко обладал уникальной способностью все знать. Хорошее качество для руководителя службы внешней контрразведки. Хотя на пенсии, в отставке, вроде бы и без надобности.

– Плечо терпимо, колено разнесло. Гематома большая. Синяя.

– Синяя – это красиво. Большая и синяя! Мечта художника.

– Вам, молодым и здоровым, легко смеяться над старым художником. А болит – хоть помирай.

– Помирать мы еще погодим. Слышал анекдот?

– Откуда я знаю…

– Значит, так. Два состарившихся футболиста договорились: кто первый умрет, сообщит другому, есть ли на небесах футбол. Один из них отправился на тот свет. Через три дня вышел на связь: «Дружище, – говорит – у меня две новости. Хорошая и плохая» – «Давай сначала хорошую!» – «Ты не поверишь, но в футбол здесь играют все» – «А плохая?» – «Я видел состав команд на ближайшую пятницу – ты играешь левого крайнего нападающего»…

– Нападать я уж и не мечтаю.

– Не грусти, старый товарищ. У меня тоже две новости. С какой начать?

– С плохой.

– Помнишь Шабалкина, первого зама начальника ПГУ?

– Помню, хороший мужик. Профессионал. И что?

– Инфаркт. В Ялте. Уже привезли в Москву. Пошел на поправку.

– Значит, не такая уж и плохая новость. Тогда какая хорошая?

– Искал нужную книгу. И нашел заначку.

– Неужто миллион долларов?

– Считай, рассмешил. Говорят, если к тридцати не стал профессионалом, к шестидесяти – писателем, а к семидесяти пяти – миллионером, то скорее всего и не станешь. Бутылку «Текилы» нашел. Соль у тебя дома есть, сейчас куплю лимоны и еду: посидим по-нашему, по-мексикански, а завтра приеду, чтобы тебя «поправить», с немецким пивком. Посидим по-вашему, по-германски. Идет?..

Иконников не успел ответить, завибрировал сотовый.

– Извини, отвечу по мобильнику, – и в другую трубку: – Слушаю, – словно не ожидая от предстоящего разговора ничего хорошего.

– Здравствуйте, полковник. Ситуация изменилась, нам всем придется придать новую динамику реализации поставленных руководством задач.

– Конкретнее… Где и когда?

– Сегодня. «Бородино».

 

Глава пятая

Профессор Милованов-Миловидов

– В последний раз мы с вами, Людмила Викторовна, встречались по поводу старинного перстня с драгоценными камнями. С бриллиантами, кажется?

– Да, Юрий Федорович, вы мне о них тогда много интересного рассказали.

– Вы тогда служили в УВД Смоленска, в чине, если не ошибаюсь, капитана милиции, в должности криминалиста?

– От вас ничего не скроешь.

– А нынче в каких чинах?

– Майор милиции.

– А тот симпатичный капитан, что руководил следствием по тому делу, у него еще прозвище забавное было – «крутой опер»…

– Он теперь мой муж.

– Но вы представились как Конюхова?!

– Я не стала ничего менять – рассмеялась Людмила, продемонстрировав и белоснежные зубки, и очаровательную ямочку на левой щеке.

– И это правильно! – имитируя южный акцент, согласился хозяин квартиры. – А вот мне пришлось…

– Вам-то что менять?

– Когда в Питере арестовали моего деда, Федора Галактионовича Милованова, то во время допроса в Петрочека его записали как Милованова. А во время паники, когда случилось восстание в Кронштадте, документы потеряли. Хотели деда расстрелять в рамках так называемого «заговора профессора Таланцева» – помните, тогда по этому делу проходил и поэт Николай Степанович Гурилев…

– Помню, конечно. Тогда еще около ста человек расстреляли.

– Да, в списках была фамилия Милованов. Списки чекисты восстанавливали по памяти и с помощью простого метода: прошлись по камерам и приказали сидельцам представиться. Дед должен был бы представиться как генерал Милованов, но, сообразив, что есть в судьбе некая лазейка, сказал: «Полковник Генерального штаба Миловидов».

– Неужто сработало?

– Фокус в том, что это была хотя и не вся, но правда: генерала от инфантерии он получил вместе с офицерским Георгиевским крестом после Брусиловского прорыва. А до того был, соответственно, полковником.

– Но фамилия…

– А предки наши еще в XVIII веке носили двойную фамилию, сохраняя верность двум древним семьям. Потом, уж и не помню, на каком витке истории, осталась от фамилии одна половина…

– Неужели не разобрались там, в Петрочека?

– Разобрались бы, конечно, но, во-первых, спешили – Зиновьев торопил Агранова, который вел то дело… Ну и во-вторых, среди чекистов оказался бывший поручик, недоучившийся гимназист, который по причудливому стечению обстоятельств получал на фонте своего «Георгия» вместе с начальником разведки Брусиловской армии… полковником Миловановым. Характерную бравую внешность выпускника Пажеского корпуса он запомнил, а на фамилию тогда внимания не обратил. Он и подтвердил: «Знаю я, говорит, товарищи, этого полковника. Если бы не он, нам тогда с немцами было бы не справиться. Грамотный человек, и отчаянной храбрости…»

– Освободили?

– Не сразу. Но смертельная волна над головой уже прошла.

– Ишь, какая у вас двойная жизнь. И тебе Милованов, и тебе Миловидов.

– И ничего удивительного: я по гороскопу – Близнец. У меня все в двойном варианте. И профессий, как минимум, две. И докторские две защитил – по истории и искусствоведению, и детей двое, жена вот только одна. Как говорится, возможны исключения.

– А драгоценные камни? Сколько среди них «любимых»?

– Два! – рассмеялся хозяин.

– Какие же?

– Корунды и изумруды.

– Так разве ж корунд – драгоценный камень?

– Еще какой! Между прочим, и рубины, и сапфиры – это корунды. Корунд – слово индийское, а русское слово для них одно: яхонт. Помните из сказок и былин это слово?

– Еще бы, в сказках самое распространенное.

– Между прочим, корунды-яхонты еще и потому во всякие сказки попадали, что имеют из всех, наверное, драгоценных камней наибольшее количество вариантов окраски – от совершенно бесцветного и белого, до красного, синего, зеленого, желтого и фиолетового. У ювелиров известно более пятидесяти вариантов цвета корунда.

– Собираясь на встречу с вами, я узнала, что в коллекции Горного института – корунды сорока цветов и оттенков только с одного острова Цейлон.

– А, разоблачили себя… А то прикинулась первоклассницей. «А что такое корунд, профессор?» – рассмеялся Милованов-Миловидов.

– И все же, я не совсем понимаю разницу между рубином и сапфиром, – они, выходит, оба корунды?

– Да, но рубин – красный корунд, а сапфир – синий.

– Тогда сразу, если не возражаете, ограничим разговор только рубинами.

– Химические подробности Вас интересуют?

– Мало.

– Тогда опустим их. Что вам как криминалисту нужно знать? Способы подделки?

– В другой раз.

– Наиболее комфортные варианты незаконного перемещения через границу? Методики определения следов рубинов? Имею в виду…

– Знаю, знаю – есть методики, позволяющие точно определить: были ли в тайнике рубины или нет.

– Опускаем. Запаха рубины не оставляют, как героин, например, но следки, как говорят следователи вашего ведомства, оставляют. Таблицы определения ценности камней в зависимости от размеров, способов огранки, думаю, вы тоже видели. Тогда что?

– История.

– История наиболее крупных камней?

– Шире! Насколько цена камня зависит от исторического прошлого? И самое главное: правда ли, что от истории камня зависят его, якобы, некие «волшебные», или скажем точнее – неизученные свойства?

– Ишь куда копнула, простой милицейский криминалист. Это тема опасная…

– Для кого? Для криминальных авторитетов, которые могут интересоваться такими «камнями с прошлым»?

– Если бы речь шла только о них…

Профессор встал и подошел к окну. В прозрачном августовском воздухе хорошо просматривался берег Строгинской дельты и даже противоположная сторона – крутой спуск к рекe со стороны улицы Живописной.

– Опасная это тема…

– Есть примеры?

– Есть опыт консультирования очень разных людей по вопросам малоизвестных особенностей драгоценных камней.

– Не напугали.

– Тогда приступим…

 

Глава шестая

Рубины баронессы Корф

Анна Алексеевна Батюшкова, урожденная баронесса Корф, спать старалась как можно меньше: ей казалось, что, сокращая время сна, она продлевает жизнь. Жизнь баронесса любила, хотя последние девяносто пять лет та не отвечала ей взаимностью.

Годы до октябрьского переворота 1917 пронеслись как короткий и прекрасный сон, а потом были лишь нескончаемые испытания и унижения. Отец, добрейший Алексей Игнатьевич, один из лучших в Петербурге начала XX века отоларингологов, был обвинен в государственной измене: посмел оказать медицинскую помощь юному офицеру, чудом выбравшемуся из разгромленного войсками Тухачевского города-крепости.

В российском законодательстве ни ранее, до октября 1917-го, ни в первые годы после большевистского переворота не было такой статьи в Уголовном кодексе – «за недоносительство», она появится позднее. Но чекисты не стали разбираться в тонкостях юриспруденции.

Отца и еще двух практикующих врачей, верных клятве Гиппократа, оказавших помощь раненым кронштадтцам, а также известного поэта и путешественника Николая Степановича Гурилева, знавшего об антисоветских настроениях в кружке доцента петербургского университета, обвинили в «недоносительстве». Так называемый «заговор профессора Таланцева» был быстро придуман в кабинетах Петрочека и еще быстрее раскрыт бригадой специально прибывшего из Москвы Якова Сорензона. Сто один человек, в том числе профессура, литераторы, матросы и офицеры Кронштадта были расстреляны.

Возможно, милейший барон Корф был как раз сто первым.

Обо всем этом она узнала позднее…

Баронесса тяжело вздохнула. Жаль было и отца, и свою незадавшуюся жизнь.

Вроде бы ничего не болело… Можно было лежать и вспоминать прошлое.

Разумеется, старики в основном думают о прошлом. О будущем думалось в очень уж минорной тональности, в однотонной серо-черной гамме и затягивающем монотонном ритме. Сплошное «Болеро» Мориса Равеля.

В череде же мелькающих в мозгу картинок и эпизодов прошлого время от времени выделялись светлые и даже радостные эпизоды. Такими были дни, когда вся Россия, не говоря уже о Санкт-Петербурге, отмечала 300-летие Дома Романовых. Праздничное настроение взрослых, отца и матушки, гуляния по Дворцовой площади, куда ее привезли посмотреть на появление перед народом членов императорской фамилии… А еще – совершенно особенные лакомства, которые присылались из кухмистерской Иоганна Готлиба Фюрстера с Кронверкской: совершенно невообразимые по вкусу пирожные с ореховым кремом, с цельными орешками, цукатами, засахаренными сливами, виноградом, абрикосами, тающие во рту пирожные «наполеон» с ореховым и фруктовым кремами… Можно себе представить, как умели делать лакомства в кухмистерской, если спустя столько лет во рту сохранялась память об их вкусе…

Впрочем, вкус сырого черного хлеба, который выдавали членам семей изменников Родины в лагере под Красноярском, баронесса тоже отлично помнила.

Когда два воспоминания сталкивались в ее полудремлющем мозгу, выигрывали бриоши с Кронверкской.

Но было и совсем другое воспоминание. Ныне живущие наверняка не знают, что если во рту долго держать кусочек черного хлеба, посасывая его как леденец, то вскоре рождается сладость.

Хорошо, матушка не дожила до конца 30-х, когда дворян брали подчистую. Хотя и в 20-е было непросто. Но как-то выкручивались.

Спасал чекист Селиверстов, учившийся в Военно-медицинской академии у барона Корфа и специализировавшийся с третьего курса как раз по болезням уха, горла и носа. Правда, Миша (дядя Миша – так она его называла в 20-е годы, когда он часто навещал семью любимого профессора, принося то буханку серого хлеба, то ржавую селедку) до четвертого курса не добрался. Ушел добровольцем на фронт. Работал хирургом в госпиталях на передовой, попал под воздействие большевистской пропаганды, пришел в ЧК…

Ушел из ЧК уже под конвоем. Если верить слухам, его арестовали в 1937-м. Сразу и расстреляли. Хотя официально сообщили – «десять лет без права переписки». Она любила дядю Мишу и долго еще мысленно писала ему письма. А он уж давно в могиле был…

Как его взяли, вскоре арестовали и мать. Естественно, как немецкую шпионку. А как иначе? Там уже началась серьезная борьба с иностранными разведчиками.

Десятки тысяч агентов самых разных разведок были арестованы и расстреляны. А потом, из воспоминаний старших и высших офицеров абвера выяснилось, что потенциал немецкой военной разведки в годы массовых репрессий практически не пострадал. Как обычно на Руси: «Бей своих, чтоб чужие боялись». Интересно, что по своим попадали точно, а чужих не особо и напугали.

Ее арестовали в 1939-м. Хотели, говоря лагерным языком, «припаять» большой срок как немецкой и японской шпионке (японской – потому что нашли при обыске переводы японских «танка» и альбом на рисовой бумаге), но произошел какой-то сбой в подвальных кишочках НКВД. Дали сравнительно легкий срок – пять лет лагерей как члену семьи изменника Родины, ну и, как положено, «пять по рогам» – пребывание в ссылке с поражением в гражданских правах.

После такого девятого вала истории, который прокатился в XX веке по их семье, было бы наивно предположить, что что-то осталось от прежней жизни, кроме воспоминаний. Однако ж вот парадокс: сохранились самая маленькая и самая большая ценность (имеются в виду не материальная стоимость семейных реликвий, а их размеры): маленький кулон с грушевидным изумрудом и огромная книга «300 лет династии Романовых».

История их чудесного спасения и сохранения в семье проста и трогательна, а в чем-то и таинственна.

В тот самый день, когда маленькая баронесса объедалась пирожными кондитера Готлиба, у дворника их дома, добрейшего татарина Исмаила, тяжело заболел сын. Человек деликатный, Исмаил постеснялся в такой день беспокоить докторов. Время было упущено. Ребенок стал задыхаться, посинел – казалось, минуты его жизни сочтены.

Когда Исмаил робко постучал в дверь квартиры барона Корфа, шел уже десятый час вечера. Поскольку постучал он с черной лестницы, то дверь ему открыла горничная Люба. Выслушав несчастного, решилась обратиться к доктору. Тот, ни минуты не медля, отправился в подвальное жилье дворника.

У ребенка оказался дифтерит. Круп, как его тогда называли. Барон сделал все, что положено. По рассказу Исмаила «доктор ножом разрезал горло ребенка и, как вампир, стал пить его кровь»… Скорее всего, рискуя жизнью, отец единственным тогда возможным способом удалил дифтерийные сгустки. Мальчик выжил. Отец после этого почти три месяца был на грани жизни и смерти.

Вот дворник Исмаил и пришел к ним с черной лестницы тогда, во время первого, самого тщательного обыска, когда арестовывали отца: «Барыня, – будто бы сказал он матери, – доверьтесь мне. Если что надо, дайте на сохранение».

Растерянная мать, когда чекисты уже колотили в парадную дверь, сорвала с шеи кулон с изумрудом и схватила с комода книгу «300 лет Дома Романовых».

И потом, когда Исмаил не раз предлагал вернуть отданные на сохранение ценности, мать каждый раз отговаривалась: «Не время». С тем и ушла в лагерь, с тем и померла.

Как Исмаил разыскал ее, Анну, в 1957 году, когда и мать, и отца посмертно реабилитировали, как догадался, что сейчас уже «время»?.. Одному Богу известно. Но факт остается фактом: семейные реликвии вернулись к ней, да так при ней и остались. Кулон с изумрудом ей пришлось продать, чтобы не умереть после лагеря, больной и безработной, от голода.

А книга сохранилась: кожаный переплет обложки украшали четыре золотых российских герба с двуглавыми орлами, а внизу, в окружении средней величины бриллиантов и изумрудов, тревожно и радостно сияли четыре розовых рубина каратов на 60.

Она коснулась камней, ощутила их вибрирующую теплоту…

 

Глава седьмая

Профессор Милованов-Миловидов

– Чаю хотите? – спросил профессор Конюхову.

– Хочу.

– Какой предпочитаете?

– В смысле – индийский или цейлонский? Так если рубины и из Индии, и из Шри-Ланки, то выходит – без разницы.

– Разница всегда есть. Но я имею в виду другое: черный байховый или зеленый?

– А какой вы посоветуете?

– Зеленый. Как и красный рубин, зеленый чай обладает массой пока еще не изученных свойств.

– Да, я где-то читала, что зеленый чай способствует укреплению иммунной системы.

– И это стало известно довольно давно…

– Вы хотите подчеркнуть мой старческий возраст, – кокетливо дернула плечиком лучший эксперт-криминалист МУРа Людмила Викторовна Конюхова.

Профессор рассмеялся. Встал, расправил плечи. Несмотря на свои семьдесят, выглядел он еще весьма импозантно:

– Боюсь продолжать эту волнующую, но опасную тему.

– Значит, выбираем зеленый.

Чай, поданный в двух маленьких глиняных чайничках, они пили без сахара. На столе стояло блюдо с орешками, курагой, черносливом и инжиром.

– С рубинами, прежде всего ярко-красными и достаточно крупными, более 20 каратов, вообще много неясного… Сохранились десятки удивительных и таинственных историй. Из-за них убивали, с ними излечивались от смертельных болезней, они помогали добиться взаимности влюбленным и выиграть сражение с превосходящими силами противника…

– Но почему подобные истории не происходят в наши дни?

– Вас, собственно, какие свойства рубинов более всего интересуют?

– Как женщине, естественно, мне было бы интересно знать о тех особенностях камней, которые связаны с взаимоотношениями мужчины и женщины… Но о моих предпочтениях говорить некогда. Скажу прямо – может быть, и не всё, но скажу, что можно, не выходя за рамки тайны следствия. Егор Федорович Патрикеев, который и направил меня к вам на консультацию, подозревает, что проблема пока в Москве, но в ближайшее время выйдет далеко за пределы МКАД…

– Да вы не волнуйтесь, сегодня следствие вновь может мне доверять полностью…

– Не поняла, почему сегодня?

– Давайте, юная леди, по порядку.

– Скажите, известно ли вам о рубинах, обладающих некими сверхъестественными, на сегодня не познанными свойствами? Может ли энергия увеличиваться при наращивании в одной коллекции все большего числа крупных камней? Какую власть может приобрести человек или группа людей, обладающая такой уникальной коллекцией?

– Начнем по порядку… Вот вам навскидку известные мне крупные рубины. Для простоты прослеживания их судьбы в дальнейшем давайте дадим им порядковые номера.

Итак, номер 1. Рубин шаха Аббаса. Попал в Россию во времена Иоанна Грозного. Был использован для украшения царского трона. Похищен. Дальнейшая судьба не известна.

Номер 2. Предположительно, такого же размера был рубин, принадлежащий в XIX веке радже Руджиту Сингху, который одно время владел также крупнейшим в мире бриллиантом Кохинур. Предположительные размеры двух упомянутых мной камней – 40 каратов. Стоимость на середину XIX века составляла более 12 миллионов фунтов стерлингов.

– Значит, сегодня каждый из них стоил бы…

– Ничего это не значит. С 1898 года след камня Сингха также утерян. Мы можем лишь гадать, сколько можно было бы получить за эти камни сегодня. Я полагаю, что до 200 миллионов.

– За каждый?

– За каждый.

– Исторический шлейф сильно удорожает камни?

– Чем длиннее, как вы точно сказали, шлейф, тем дороже камень. Но пошли дальше. Номер 3. Рубин Тавернье…

– Это путешественник?

– Хорошо к разговору подготовились. Этот известный путешественник по странам Востока. Оставил воспоминания, изданные в конце XIX века в Лионе очень маленьким тиражом и, что странно, с тех пор не переиздававшиеся. Интереснейшие мемуары… Да, так вот, этот отчаянной смелости француз пишет, что в Визапуре он видел два совершенно безукоризненных рубина. Цвет, как ювелиры говорят, кроваво-красный. Один камень был в 50 каратов, другой – в 17, в виде абсолютно правильно оплывающей капли, причем форма камня, по словам пораженного путешественника, была со стопроцентной гарантией естественного происхождения.

– Номера 2 и 3 – рубины из Индии. А откуда рубин Шаха Аббаса, подаренный Иоанну Грозному?

– По моим данным, история сохранила память о двух рубинах персидских шахов, пропавших из коллекций. Одна из самых больших загадок, если позволите такой термин, рубиноведения – другой камень, также какое-то время хранившийся в сокровищнице персидских шахов. Тот рубин, что был подарен Грозному, и бесследно пропал с навершия его трона за несколько часов до кончины великого государя, судя по описаниям, тянул каратов на 60. А вот номер 4 в нашей коллекции…

– Что же номер 4? Какова его судьба?

– Если у него и есть судьба, если он не погиб бесследно в войнах и пожарах, то сегодня это был бы самый известный науке рубин. Итак, номер 4 – второй рубин персидского шаха. Вес точно обозначен в списке его любимых камней: 175 каратов. Есть предположение, что до последнего времени камень находился в сокровищнице одного из восточных владык…

– Красиво звучит: «сокровищница владыки»… Где же теперь такие есть, профессор?

– Ну, например, банковский подземный сейф короля Иордании. Иран и Ирак для долгой жизни камней нынче плохо приспособлены.

– Значит, след есть…

– Есть, только никто что-то не спешит идти по этому следу.

– А есть среди крупных исторических рубинов камни, с которыми связаны какие-нибудь кровавые происшествия?

– Самые кровавые, но и самые короткие истории у двух выдающихся по цвету и размерам камней, принадлежавших Марии Медичи, большой охотнице до драгоценностей. Некоторые бриллианты из ее коллекции прослеживались до крупнейших аукционных домов Франции конца XIX – начала XX века. А вот рубины, похоже, не пережили мадам.

– Может быть, она приказала похоронить ее в украшениях из этих камней?

– Интересная версия. Но приказала – значит, есть соучастник, свидетель. Увы, никаких следов двух гигантских рубинов французской королевы никому не удалось найти…

– Насколько я знаю, дама она была изощренная в замыслах. Нужно просто разгадать «загадку Медичи».

– Вы криминалист, вам и карты в руки. Кстати, сохранилась карта подземелий дворца «Мадрид» неподалеку от Парижа, названного в память нахождения в испанском плену французского короля.

– И можно увидеть эту карту?

– Отчего же нет… Она у меня есть, точнее – ее копия.

– Как она к вам попала?

– В середине 90-х годов я читал лекции по истории русского искусства в Сорбонне. А в свободное время беседовал со студентами о судьбах уникальных драгоценных камней, в том числе и принадлежавших королеве Франции… Так, в порядке шутки, – профессор лукаво прищурился, – я и предложил студентам: если найдут в архивах Сорбонны (была у меня туда одна наводочка) карту подземелий дворца «Мадрид» – ставлю им автоматом зачет по «Передвижникам». Через неделю мне принесли копию карты.

– И вы?..

– Ничего подобного. Не было такой возможности… Уже десять лет мечтаю о путешествии в окрестности Парижа… Итак, продолжаем. Номера 5 и 6 – рубины королевы Франции Марии Медичи.

– К ней мы еще, надеюсь, вернемся? Мне крайне любопытна эта дама. А теперь перейдем к номеру 7.

– Не получится.

– Почему? Связаны клятвой о неразглашении?

– Номер 7 – это рубин Рудольфа Австрийского. Известно, что был такой Рудольф Австрийский. Известно, что обладал он крупным рубином. И все.

– В последние дни в связи с расследуемыми уголовными делами я прочла о драгоценных камнях все, что нашла. «Русское ювелирное искусство» Егора Федоровича Патрикеева, книгу Пыляева «Драгоценные камни, их свойства, местонахождение и употребление», книгу Щеглова «О драгоценных камнях и способах распознавания оных», изданную в 1824 году, и конечно, вашу, Юрий Федорович – «История драгоценных камней в России». Что интересно: вы описываете все камни, появлявшиеся в поле зрения экспертов, но очень редко прослеживаете их историю на протяжении сколько-нибудь длительного времени. Меня же как криминалиста волнуют как раз камни, «засветившиеся» в биографиях великих людей. Они и спустя столетия оказываются в центре криминальных историй.

– Естественно. Но проследить историю камня вне драгоценного украшения или иного предмета крайне трудно.

– Почему? Вы же приводите описания, например, каплевидного кроваво-красного рубина Тавернье, проданного в 1693 году за 74 тысячи 550 франков…

– Да потому, что камень может уйти в «подполье», залечь на столетия в тайниках, частных сокровищницах и коллекциях, наконец, – Егор Федорович описывал как раз такие случаи, – камень может быть подвергнут дополнительному распилу, огранке и потерять знакомые экспертам, описанные очертания…

– Увы, как несовершенна наука история.

– Увы, так же, как наука криминалистика.

– Но историки, больше, как бы это помягче сказать… фантазируют.

– Согласен. Например, историк Щеглов в своей книге описывает рубины короля Араканского, из которых один был длинной в мизинец. Крайне маловероятна такая форма рубина, да и кто такой этот король Араканский?

– Он выдумал эту историю?

– Полагаю, как Волька, когда пересказывал подсказки старика Хоттабыча – с чужих слов.

– Как же отличить реальность от выдумки?

– Только проведя экспертизу. У вас ведь тоже бывает, что не все в расследовании сходится… Я бы дорого отдал, чтобы найти знаменитый рубин французского короля Людовика XV.

– А в чем его «фишка»?

– Он считался крупнейшим в Европе. Давайте все же внесем и его в список. Номер 8 – рубин королевы Франции Марии-Антуанетты.

– Вы же сказали, что рубин принадлежал королю?

– Обычная семейная история – передарил супруге. Так вот, камень долгое время оставался необработанным: слишком больших размеров, чтобы включать его в ювелирные композиции. Однако, судя по свидетельствам мемуаристов того времени, придворный ювелир Гюэ чуть подправил гигантский рубин так, что он мало потерял в весе, придав ему форму дракона.

– Зачем был нужен рубиновый дракон одной из самых изысканных модниц эпохи, если его нельзя использовать как украшение?

– Вы не знаете пределов фантазии несчастной королевы: она приказала сделать из дракона пряжку для пояса ночного халата. Говорят, смотрелся очень эффектно.

– То-то король радовался такому использованию его подарка…

– Да он скорее всего нечасто навещал супругу в спальне…

– А что имели другие зарубежные королевы?

– Номер 9 – большой, очень красивого оттенка рубин, принадлежавший королеве Виктории. Любимый камень владычицы Великобритании имел сердцеобразную форму, причем без воздействия ювелира. По преданию, ранее он принадлежал Эдуарду Черному, а потом достался королеве.

Номер 10 – также из сокровищницы этой английской королевы, хорошо известен был современникам, поскольку занимал место в королевской короне. Кстати, о коронах российских государей…

– О крупных российских рубинах – в другой раз. Меня сейчас волнуют известные камни с зарубежной историей: два убийства, и в каждом фигурирует такой рубин. Опустимся в иерархии личностей владельцев чуть ниже королей.

– Извольте. Упомянутый мной Эдуард, по прозвищу Черный принц, английский вельможа, рыцарь, победитель французов в битве при Пуатье… Каким образом принадлежавший ему драгоценный золотой перстень с превосходным рубином попал на толстый палец мэра небольшого французского городка Монпансье, господина Жюсерана? Ответа не знают ни историки, ни мемуаристы, разве что криминалисты могли бы нам поведать о его приключениях. В середине XIX века Жюсеран продал перстень со столь весомым прошлым барону Жерому Пишону. В 1866 году многие французские газеты писали об этом курьезном случае. Уникальность этой истории еще и в том, что на самом камне была сделана гравировка: «Sigillum secretum». Несомненно, что этот совершенно уникальный ювелирный раритет относится к XIV веку. Журналисты прослышали о странных девизах, содержащих тайну и предостережение. Слухов о странном камне прибавилось, когда богатый горожанин, мэр городка Монпасье, разорился. Кроме обвинения в мошенничестве с деньгами мэрии, почтенного буржуа обвинили и в мошенничестве в торговле: бедная старьевщица по фамилии Аймар в том же 1866 году затеяла против Жюсерана тяжбу: она якобы продала перстень мэру за… 40 франков, а он барону – за 8600. Старуха требовала «поделиться» и вернуть ей хотя бы половину суммы, полученной мэром от барона.

– Удалось проследить eго дальнейшую историю?

– Официально, судя по крупицам, разбросанным во французских источниках, история на том и закончилась. Но… видите ли, и я, и Егор Федорович знаем продолжение истории. Но «слить» вам эту информацию могу лишь под честное слово…

– Клянусь, профессор.

– В 1997 году потомок барона, владелец перстня, был убит, а перстень похищен. Сейчас он находится в частной коллекции.

– И вы знаете в чьей?

– Разумеется. Но…

– Клянусь.

– Он был прослежен до человека, который скорее всего и заказал убийство и ограбление. Это известный парижский коллекционер русского происхождения Лев Борисович Понсе по кличке Барончик. И такое бывает: барон барона ограбил.

– И где этот мерзавец? Неужели так и не удалось ничего доказать?

– Пожалейте его. Барон сидит в тюрьме, причем в чудовищных условиях: в каменной развалине Шлиссельбургской крепости.

– Но разве крепость до сих пор используется в этих целях?

– Он-то сидит во времена Павла I. Уйдем, мой юный друг, от этой темы, ибо она, хотя и в русле нашего разговора, но вне сюжета.

– Очень жаль с вами расставаться, вы интересный человек. Но сейчас мне уже пора…

– А вы приезжайте почаще, я вам тоже всегда рад.

– Я вас задержала и сама опаздываю на Петровку. Что вы можете сказать о рубине, вделанном в рукоять кинжала эпохи Наполеона, учитывая, что у убитого коллекционера кроме рубина из рукояти была похищена еще и сабля, однозначно принадлежавшая Наполеону? Странность в том, что сабля похищена, а кинжал остался в сердце коллекционера.

– Рубин был выломан из навершия кинжала?

– Да. Странно, не правда ли? Кинжал по аукционному списку «Дома Друо» стоит дороже рубина.

– Загадку вы мне загадали. Сходу и не отвечу, но вы правы, заподозрив особую роль в этой истории крупного рубина. Я бы советовал работать по версии заказа коллекционера холодного оружия эпохи наполеоновских войн, но включить в рассмотрение и версию заказа коллекционера рубинов. Если бы в Париже по-прежнему пребывал рыжая бестия по кличке Барончик, я бы посчитал, что это его работа. Среди тайных коллекционеров не так уж много столь беспринципных и страстных собирателей. Оставьте мне слайды, я подумаю.

– Вторая моя история – не такая душераздирающая, но тоже со странностями. Ограблена квартира крупного, но малоизвестного в антикварных кругах коллекционера. Грабители действовали по наводке, тут есть ниточки, и мы по ним работаем. Был взломан сложнейший замок швейцарской фирмы «Ревеню», дающей всяческие гарантии. Так что ограбленный коллекционер за счет страховых возместит стоимость единственной вещи, похищенной из квартиры.

– Что же это?

– Палаш времен Наполеона. По легенде, во время битвы император обменялся оружием с простым солдатом, защитившим его от удара русского гренадера. Позднее ножны палаша были украшены золотыми аппликациями и двумя золотыми львиными головами…

– А, уже интересно. А львиной головы из крупного рубина там не было?

– Шутите. Были два рубина по 40 каратов, закрепленных в пасти львов.

– Но на этот раз их не выламывали?

– Нет… Но я убеждена – заказывали в обоих случаях именно рубины.

– А почему не наполеоновское оружие?

– Интуиция подсказывает, что это не совпадение.

– Полагаете, заказчик рубинов пытается версией с похищением оружия увести следствие в сторону от верного пути?

– Да.

– Оставьте и эти слайды. Честно говоря, ни об одном из этих трех рубинов ранее ничего не слышал. Столь растущий интерес к ним именно сейчас, в августе 2008 года, объяснить не могу. Позвоните через пару дней, а лучше – через неделю.

– Так долго ждать не могу, поспешите.

Мобильник Людмилы Викторовны спел простенькую мелодию. Звонил муж, майор Петруничев, из МУРа:

– Срочно приезжай. Еще один рубин со следами крови…

 

Глава восьмая

Подвиги Геракла

«Были сборы недолги». Он перезвонил полковнику Корчмаренко, перенес назначенную встречу. Глотнул холодного зеленого чаю. Хмуро, без сожаления, но со скрытой печалью человека, которого лишили и так редкой радости, подумал: «Текила – она и в Мехико текила».

Несмотря на жаркий августовский день, было бы замечательно сидеть под дуновениями ветерка, создаваемого мощным вентилятором, прихлебывать из коротких стаканчиков текилу, ритуально слизывать соль с ложбинки у большого пальца левой руки, сосать неимоверно кислый зеленый лимон, какие только и продаются возле его дома в Филях. Самые кислые, еще со времен Советского Союза.

Развал Союза его сильно потряс. Даже больше, чем развал Конторы. Было как-то уж очень обидно. «Обманули, суки…» А потом было столько вранья, что во рту остался неприятный привкус, как наутро после паленой водки.

Если уж честно говорить, обида появилась еще раньше, когда в Конторе не поверили его шифровкам о готовящемся в СССР перевороте. Не он первый, не он последний, кому Контора в критической ситуации не поверила…

Обидно стало и тогда, когда его, опытнейшего разведчика, десять лет отсидевшего нелегалом «на холоде», в день достижения 60 лет попросили сдать удостоверение. Он знал, что Крюков, подписав приказ о его увольнении, – даже не в резерв, а в отставку – лишь шмыгнул носом.

Его помощник спросил:

– Может, что-то не так?

Председатель КГБ тихо произнес:

– Нет, почему же, все правильно.

– Вы его лично знали? – спросил помощник, несколько выходя за рамки сухой субординации.

– Нет, такого полковника я лично не знал.

– Его псевдоним – Куратор, – опять вышел за рамки принятого помощник, живший с Иконниковым в одном подъезде ведомственного дома в Филях.

– Кураторов у нас развелось много, а работать некому! – проворчал Крюков. И не ясно осталось – скаламбурил, что ли?

Особенно почему-то было обидно, что удостоверение отобрали прямо на вахте, как у не заслуживающего доверия. А между прочим он, как и все сотрудники силовых структур и правоохранительных ведомств, привык ездить в общественном транспорте бесплатно, по предъявлению удостоверения. И нередко в портмоне не было денег. Hе потому, что их вообще не было. Просто, когда открылась язва, перестал обедать в столовой и брал с собой еду из дома – творог, отварную рыбу. Потому и про деньги забывал. Так же вышло в тот злополучный день. Удостоверение изъяли, денег не оказалось, никого знакомых поблизости, а пешком в Фили с Лубянки далековато.

Выбрал, наверное, не лучшее решение. Надо было дождаться кого-нибудь из коллег и занять. А он, теребя рану и посыпая голову пеплом сгоревшей в эти минуты любви к Конторе, спустился в метро и уговорил дежурную пропустить его бесплатно.

Она пропустила. Но комментарий удивил:

– Что-то много вас сегодня на нашей станции забесплатно просится. Зарплату, что ль, задерживают?

Сколько он помнил, зарплату не задерживали никогда. Контора работала четко. И безжалостно.

От неприятных воспоминаний защемило сразу и сердце, и в районе язвы. Она как будто бы зарубцевалась, но временами о себе напоминала – если понервничаешь. Надо будет, – подумал Иконников, – съездить на Пехотную. Все этот знакомый адрес так и обзывали: «На Пехотной», добавляя: «новый корпус», хотя корпус был уже таким же старым, как посещавшие его ветераны Конторы… Оттуда, кстати, на трамвае можно минут за пятнадцать доехать до Строгино. Завтра суббота, и Гоша скорее всего будет дома. Лучше сначала с ним поговорить. Больше откладывать нельзя. А потом, в зависимости от разговора – может, и вообще не ехать в это «Бородино».

Интересно: Контора делилась, как слоеный пирог, на несколько различных структур, иногда, как ни странно, настроенных друг к другу враждебно. Ветераны же, независимо от принадлежности к разным главкам, сохраняли достаточно теплые отношения. Бывшие соседи в госпитале становились приятелями. Там он и познакомился и с Олегом Корчмаренко, который в былые годы служил в Управлении внешней контрразведки Первого главного управления КГБ, и с Гошей, который, наряду c работой в Генпрокуратуре, являлся начальником аналитической службы управления действующего резерва СПЕЦНАЗ ГРУ ГШ РФ «Р.О.С.А». С тех пор уже три года дружили.

– Здравия желаю, товарищ полковник, – окликнул его при выходе из подъезда сосед с первого этажа, полковник-ветеран из бывшего Пятого управления Мишка Селиверстов. Он был знаменит тем, что ухитрился, работая на Лубянке, то есть в штабе Конторы, почти двадцать лет, так и не дослужился до полковника. Потом уже, в результате какой-то сложной интриги, получил третью звезду перед выходом в отставку. Казалось, слово «полковник» у него в лексиконе самое любимое.

– Слыхал, полковник? Семенович в Америку летит.

– Это какой Семенович? – рассеянно спросил Иконников. – Из Управления «К», что ли, высокий такой, с черными усами?

– Ну, ты даешь, – опешил Селиверстов.

– Да почему мне должно быть дело до какого-то Семеновича? Ну, летит и летит.

– Ты врубись, полковник. Это же Семенович, самая фигуристая наша фигуристка. Ее в Голливуд пригласили, на главную роль. Сам Мартин Кэмпбел!

– Отстань, Мишка. Не знаю никакого Кемпбела, у меня своих проблем выше крыши. Внучка вон, студентка МГИМО, – на платном отделении. Хотя очень и очень способная девочка, одни пятерки были, и по языкам, и по всякой там кибернематике. А приняли только на платное. Для них девочка из такой семьи «не в пас», как говорится. Платите тугрики. А откуда их взять? С нашей пенсии? Только бы прожить. А ты заладил…

– Ну, ты чего завелся-то? – обиделся Мишка. – Она ж тоже не за свои деньги летит. Там какой-то наш миллиардер, в газете писали, съемки фильма проплатил. И настоял, чтобы Семенович играла главную роль. Она будет играть дочь миллиардера (уже американского), которую похищают ужасные отморозки. А роль того миллиардера будет исполнять уже сам наш миллиардер. Так что сейчас на страницах почти всех газет идет спор: придется Анечке сниматься в постельных сценах с секссимволом Америки Беном Аффлеком или нет.

– Скорее ей придется лечь в постель с самим миллиардером.

– Так он же по сценарию – ее отец, – удивился повороту сюжета Мишка.

– А сценарий здесь вообще ни при чем, – наставительно заметил Иконников и, прихрамывая, двинулся в сторону трамвайной остановки.

Зазвонил телефон… Гошa.

– Ты не собираешься ко мне заглянуть?

– Собираюсь. Только завтра. Если ничего не случится.

– А что может случиться с боевым офицером, да еще с Гераклом? Но все же ты себя побереги. И помни – я жду.

 

Глава девятая

Линия Генерального

– Ну, друзья, давайте по порядку.

– Разрешите, Борис Михалыч? – раскрыв папку для докладов, выжидательно посмотрел на Кадышева его советник Патрикеев.

– Давайте, Егор Федорович. За вами круг вопросов закреплен широкий. Как я понимаю, судя по докладным запискам, вы даже не столько конкретное уголовное дело на контроль Генерального выводите, сколько саму проблему.

Егор не успел ответить, как внимание Генерального отвлек сигнал его личного сотового, стоявшего на огромном письменном столе в специальной подставке.

– Извините. Тут у меня кое-какие проблемы есть. Тоже, понимаешь, под личным контролем Генерального…

Он взял трубку:

– Слушаю тебя.

Егор и Тимур переглянулись. Звонила жена Кадышева. Не дай бог, случилось что…

– Так, хорошо. Чего мне-то в рабочее время звонить? Я так понимаю, все идет по плану, а мы договорились, что будешь звонить только в случае нештатных ситуаций. Ну, ладно, слушаю. Конечно, мне это очень интересно. Так… Понял. «Хозяин» съел тарелку манной каши. Гуляли. Понял. Что от Генерального прокурора в подобной ситуации требуется? Машину? Ты же знаешь, я не использую машину с сиреной для семейных поездок. Heт… Не одно и тоже. Что делать? Сама знаешь. Звони в гараж Михаилу Андреевичу, с ним договоренность. Он приедет за тобой, и поедете в больницу. Конечно, люблю. Конечно, внук дороже всего…

Он отключил телефон:

– Извините, женщина – она везде женщина, и в Вологде, и в Москве.

– Это конечно, – согласился Тимур Маев, жена которого, Татьяна, тоже привыкла к постоянной заботе мужа.

– Вообще-то, секретаря я предупредил, чтобы ни с кем не соединяла…

– Даже с президентом? – усмехнулся Егор.

– Даже с президентом. Только вот по этому мобильнику может позвонить кто-нибудь из заместителей, и то – лишь по моему запросу.

Накаркал, как говорится, удачу. Вновь заверещал мобильник.

– Слушаю тебя, Григорий Александрович, – терпеливо выдохнул в трубку Кадышев. – Ну и что? Написал еще одну книгу? Молодец. По истории прокуратуры? Дважды молодец. И роман выпустил? Трижды молодец. Консультировал три фильма, пьесу и телесериал? Хорошо, но я об этом знаю. От кого? Так мало ли у тебя доброжелателей в прокуратуре…

Через несколько минут такого «содержательного» разговора он опять отключился:

– Без комментариев, ладно? – взглянул на Егора и Тимура Генеральный.

– Вернемся к менее увлекательным сюжетам, – с иронией продолжил Патрикеев. – В ближайшие дни возможен арест бывшего начальника военной разведки Израиля в отставке Боруха Ройзмана.

– С тобой не соскучишься. Решил заинтриговать? Тут-то Генпрокуратура с какого боку?

– С правого. Если учитывать политические симпатии генерал-майора.

– Обвинение предъявлено? – привычно спросил Генеральный, словно речь шла о мелком бизнесмене с мытищинского рынка.

– Предъявлено. Его обвинят в разглашении государственной тайны.

– Откуда знаешь?

– Так я до сих пор вице-президент Ассоциации ветеранов «СПЕЦНАЗ ГРУ ГШ Р.О.С.А.». А члены нашей Ассоциации есть и в Израиле.

– Понял. Давай очень коротко о фабуле дела в целом, и поподробнее с того места, когда речь пойдет о крупных рубинах.

– Расследование проводит Служба безопасности Израиля. В отношении столь высокого ранга чиновника в этой стране расследование проводится впервые. Шефа военной разведки подозревают в сдаче двух агентов разведки Израиля «Моссад» – египетского ювелира Ашрафа Муруни и французского ювелира барона де Понсе…

– Но ведь Понсе… – изумленно прервал Егора Кадышев.

– Да, именно он, – не дав Генеральному договорить, продолжил Патрикеев, – барон де Понсе, он же бывший наш соотечественник Борис, потом в Израиле – Борух, а в Париже – снова Борис (кстати, не еврей по национальности, как мы знаем). Он же – криминальный авторитет по кличке Барончик, который много лет разрывается между двумя страстями: созданием коллекции произведений изобразительного искусства, представляющих в разных жанрах обнаженную женскую натуру…

– …И страстью к крупным драгоценным камням. Но, насколько я помню, он раньше собирал крупные алмазы и бриллианты…

– Все мы растем, так сказать… Опережаю и второй ваш вопрос: как могут генерал-майору израильской разведки инкриминировать связь с человеком, который…

– Я понял тебя, Егор Федорович. Снимаю все вопросы. Продолжай.

Тимур Маев с легким недоумением переводил глаза с лица Егора на лицо Кадышева и обратно. Зарубку в мозгах сделал, но что в ситуацию не врубился, демонстрировать не стал. И с восточным смирением продолжал слушать доклад Патрикеева.

– Итак, шеф военной разведки «Моссад», бывший крутой спецназовец, а не аналитик какой-нибудь…

– Мы знаем случаи, когда одно другому не мешало! – рассмеялся Кадышев, намекая на биографию самого Егора.

– Тем не менее это скорее случайность. Итак, этот простой и бравый парень вдруг оказывается в центре крупного политического скандала.

– Погоди, ты так и не объяснил две вещи: при чем тут политика и при чем тут российская Генпрокуратура.

– Все началось в 1969 году… – невозмутимо продолжал Егор.

– Ну, это ты уже вплотную приблизился к нашей сегодняшней проблеме, – не удержался от иронии Генеральный.

– Итак, – не дрогнув, продолжал Егор, – в 1969 году в израильское посольство в Лондоне пришел с предложением о сотрудничестве некий египетский ювелир. Отнеслись к нему настороженно. Однако в итоге ювелира завербовали.

– В чем был взаимный интерес?

– Ювелир из Египта хотел с помощью «Моссада» сгладить сложную ситуацию, возникшую из-за обострения его отношений с весьма влиятельными в мире израильскими ювелирами. А «Моссад» заинтересовал тот простой факт, что каирский респектабельный бизнесмен был зятем к тому времени покойного, но очень популярного в Египте первого президента страны, Гамаля Абдель Насера.

– А при чем тут Барончик?

– С предложением о сотрудничестве обратился уже в парижское посольство Израиля некий французский ювелир – барон де Понсе.

– Моссадовцы не знали о его двойной жизни?

– Знали, конечно. Их не смутило даже то, что Барончик не был этническим евреем, как и то, что он был известен как один из королей «русской мафии» за рубежом. Он предложил им интересные источники информации в среде крупных российских бизнесменов, можно даже сказать – олигархов, и таких же крупных коррумпированных чиновников. Взамен просил помочь через влиятельную еврейскую диаспору во Франции… Ну, словом, речь шла также о разруливании напряженных ситуаций, которые нередки в ювелирном бизнесе.

– Итак, две сделки состоялись. Что дальше?

– Каирский ювелир предупредил «Моссад», что Египет начнет войну против Израиля. Барончик помог через своих агентов влияния двум израильским бизнесменам. После израильско-арабской войны прошло уже двадцать лет, эпоха другая, но тайные операции шли по тем же сценариям.

– А какие в таком случае претензии к разведчику?

– Год назад произошло два вроде бы мало связанных между собой события. Каирский ювелир выбросился из окна своей квартиры в Лондоне. Он жил на шестом этаже, так что ничего к данному сюжету добавить не смог. А вот Барончик…

– Что же Барончик? – нетерпеливо спросил Кадышев.

– Барончик пропал четыре года назад. Но недавно в Париже обнаружилась его троюродная племянница, которая требует свою долю в наследстве. Если суд признает исчезновение барона де Понсе безвозвратным…

– Пока не понял связь событий, – проворчал Кадышев.

– Моссадовца подозревают в том, что он сдал двух ювелиров, египетского и французского, их конкурентам, и те поспешили ликвидировать своих проштрафившихся коллег.

– Опять двадцать пять! Зачем ему нужно было сдавать таких важных агентов? Зачем убивать курицу, которая несет золотые яйца?

– Даже не золотые, а рубиновые. Одна из версий – это был заказ русского олигарха, на которого работали и египтянин, и француз.

– И где сейчас моссадовец?

– Под арестом. В интервью заявил, что рад, что его делом занимается прокуратура – дескать, его невиновность наверняка будет доказана.

– Вот люди! А наши? Только бы ими прокуратура не занялась… Так, Руслан Ахмедович, что дала мозговая атака криминалистов? Нашли что-нибудь?

– Так точно, Борис Михалыч! Нашли. Я привез итоговый документ круглого стола с изложением всех версий.

– Вот и хорошо. Искать тех, кто эти преступления совершил, будут уже другие люди – ваши бывшие коллеги из Главного следственного комитета. Свободны.

 

Глава десятая

Рубин баронессы Корф

Анна Алексеевна Батюшкова, урожденная баронесса Корф, очень любила эту семейную реликвию.

В ее душе осталась воспитанная с детства любовь к российским государям, монархической идее и конкретно – к невинно и жестоко убиенным членам семьи последнего государя. Хотя она помнила, что батюшка выше ставил предыдущего императора – Александра III, считая Николая Александровича излишне упрямым и одновременно слабовольным.

А вот матушка обожала их всех, и Николая Александровича, и Александру Федоровну, в свите которой много лет была фрейлиной, и особенно цесаревича Алексея Николаевича.

У самой же Анны Алексеевны оставалось много вопросов и к последним царствующим Романовым, и к подаренной государыней книге.

Книга была выпущена очень маленьким тиражом, экземпляры можно было пересчитать по пальцам. Роскошный кожаный переплет ручной работы. По углам – четыре золотых двуглавых орла. На остальном пространстве размещены крохотные миниатюры с портретами государей, правивших Российской империей со времен Петра I, и уникальные драгоценные камни, обработанные по старинной технологии, без огранки…

Дивной красоты синие сапфиры, четыре камня по 20 каратов; четыре фиолетовых турмалина неправильной формы, тяготеющей к каплевидной. Между сапфирами и турмалинами были размещены розовые рубины вытянутой формы с легкой огранкой. Ближе к центру с каждой стороны шли по три изумруда. В центре, в обрамлении мелких бриллиантов, была помещена миниатюра, изображающая семью Романовых в Ливадии. Позади – две мраморные колонны, вдали виднеется море. Справа, на переднем плане, слегка вытянув левую ногу, опираясь на подлокотники, сидит, обернувшись на зрителя, государь Николай II. По правую руку стоит цесаревич Алексей, положив левую руку на навершие походного трона-кресла. Слева сидит государыня. На ее голове роскошная диадема, жемчужная с бриллиантами, на шее – бриллиантовое колье, а на груди – большой, в 40 каратов, рубин. Позади стоят ангелоподобные принцессы.

Интересно, что на груди каждой из них можно рассмотреть маленький рубиновый кулон. Как и большой рубин на груди императрицы – это оберег.

Анна Алексеевна помнила, сколько разговоров было… Распутин настоял, чтобы все члены императорской семьи постоянно носили на себе предмет или украшение с этим камнем. Ему видение было, что рубин предотвратит кровь. У Государя он украшал парадную шпагу…

Изначально государыня, якобы, заказала два экземпляра книги – для старших дочерей, в связи с их первым балом. Бал состоялся в конце мая, в рамках приема, устроенного в честь 300-летия Дома Романовых. Великой княжне Ольге на тот час исполнилось семнадцать с половиной.

Когда императорская семья вернулась с бала, в комнатах старших дочерей их ждали подарки от родителей – книги в кожаных переплетах с миниатюрами и драгоценными камнями.

А через несколько дней такие же книги получили княгиня Васильчикова, княгиня Патрикеева и баронесса Корф…

Согласно семейному преданию Батюшковых этот фолиант был подарен баронессе Корф самой государыней, в благодарность за заботы и бдения в отношении царевича: «Благодарю Вас и Господа, который в наше зыбкое время послал мне таких верных друзей, как вы», – якобы сказала при этом государыня. – «Ценю ваши заботы, радения, молитвы во здравие нашего сына. Примите этот скромный дар императорской семьи – не как подарок-благодарение, а как благодарность и оберег… Обращаю ваше особое внимание на рубины. Старец наказал: рубины будут хранить нас и наших близких от крови…»

«Может, оно и так», – усмехнулась Анна Алексеевна. По рассказу одного случайно выжившего участника «заговора профессора Таланцева», бежавшего впоследствии в Финляндию, выходило, что барон расстрелян не был. После залпа исполнителей он упал под тяжестью рухнувших на землю убитых, и его спустя минуты добил прикладом винтовки чекист в черной кожаной куртке и яловых сапогах. Так что вот и правда: без крови.

Матушка умерла от голода. Опять без крови.

А вот с великими княжнами вышел прокол: расстреляли их большевики, и рубины из корсетов, куда они были с другими драгоценными камнями на черный день зашиты, выковыряли.

Выходит, более всего наказ старца оказался «в руку» Анне Алексеевне.

Уж сколько в лагерях ее били, насиловали, издевались… А все жива. Вот сейчас придет домработница Люба, поможет ей исполнить все гигиенические процедуры, сварит жидкую овсянку на молоке, накормит, напоит. Жизнь продолжается. И нельзя сказать, что ей надоело жить. Устать – да, устала. Жить больно. Бывает, и противно. Но жизнь прекрасна. Даже в таком ее беспомощном состоянии. И потом, противные мелочи преходящи… Вот взять ноги: бывают судороги, и тогда больно и страшно, но они кончаются. А она, хотя и полуживой экспонат истории, но все же живой. Она почти глуха, и чтобы услышать, как дивно играл на скрипке Коган, ей пришлось вчера включить телевизор на полную мощность. Значит, вечером придет скандалить сосед, что живет за стенкой. Но ему придется скандалить с приходящей прислугой Любой, а она, слава богу, в карман за словом не полезет.

А хуже всего, когда вдруг начнет что-то дрожать в груди. Ритм биения сердца становится рваным. Врачи эту музыку называют экстрасистолой. То бьется сердце, то останавливается передохнуть. И понять его можно – столько лет колыхаться сначала в девичьей, потом в зековской, потом в старческой груди. И вот кульминация: сердце срывается с тормозов и несется вперед со скоростью курьерского. Сейчас начнется острая обжигающая боль: 140, а бывает, и 160 ударов в минуту. И боль. БОЛЬ.

Тут нужно действовать без паники: слева, на полке книжного стеллажа, стеклянная трубочка нитроглицерина, тут же таблетки обзидана – он замедлит пульс. Если две маленьких таблеточки нитроглицерина за 15 минут не помогут, а боль усилится, нужно ускорить процесс выхода из черного коридора – пару пшиков «изокета» под язык. И – терпеть. Но врачи говорят, что боль терпеть нельзя. Значит, таблетку баралгина – снять боль. Потом из-за него будет болеть желудок, но все хорошо не бывает… Если за час боль не пойдет на снижение, нужно нажать кнопку на сотовом – ей внук Любы так настроил мобильник, что она может попадать к нужным абонентам одним нажатием. Это называется «десять любимых номеров». Ей этого списка вполне хватает. Номер «скорой» там же, и Любы, и внучки татарина-дворника, что много лет хранил их семейные реликвии… А еще в лагере говорили, что все дворники – сексоты. Значит, не все. Знала она и распространенное мнение, что магометанин за русского человека каплю крови не отдаст. Сколько русских по рождению, скорее всего православных, мучили ее в жизни. А и в лагере хорошие люди были разных национальностей. Иудейка Сара Кроль из Петрозаводска спасала ее, собирая в остатки батистового носового платка иней с оконной рамы и смачивая им Анне губы, когда после очередного изнасилования вертухаями (а они почти все русские были) бывшая красавица, как она себя называла, лежала на нарах, истекая кровью, ловя ртом холодный ветер барака. Чеченка Фатима брала на себя не самые приятые, должно быть, хлопоты, связанные после таких испытаний – с личной гигиеной. Польская красавица Людвига, как и она, Анна, не раз проходившая через вертухайскую мельницу, согревала на пышной груди несколько глотков баланды в алюминиевой кружке, чтоб поддержать ее силы. А ведь тоже, хотя и христианка, но не православная… Нет, сударь вы мой, – мысленно возражала Анна неизвестному собеседнику, – люди разные, конечно, но хороших больше, и не так уж важно, какой расы человек, национальности или вероисповедания. А важно – есть у человека душа или нет… А души нет – никакой Бог не спасет. Сколько ни молись. Бог, он ведь в душе. Бог есть любовь. А что есть ненависть? Вот интересно, любви в душе у нее и сейчас было больше, чем ненависти. Была и ненависть. Но даже вспоминать о ней она не хотела.

Даже воспоминание о ненависти есть грех. У тех, кого она ненавидела, скорее всего понимания сущности греха не было. Так что и говорить не о чем.

Она перекрестилась, глядя на икону с изображением святого Александра Свирского. Как икона оказалась в ее комнате на завершающем витке непростой жизни, Анна вспоминать не хотела. Самой не все было понятно. Но человека, ее принесшего, человека из той, лагерной жизни, ей сейчас вспоминать не хотелось.

Человек он был неплохой – красивый, умный, образованный. Но… не орел. Ну, Бог его простит. Понять можно – пятнадцать лет семья eго ждала из лагеря. Тоже непросто, в прежнюю жизнь-то нырять. А иконка пусть висит. Святой Александр Свирский – оберег от душегубов. Это ей лет пятнадцать назад, когда она еще в храм могла ездить, одна прихожанка сказала. Хотя какие тут душегубы – в однокомнатной квартирке, полученной после реабилитации?

Соседи тихие. Даже в подъезде народ спокойный. А уж на их лестничной клетке – так и вообще как в коммуналке: и за солью, и за советом, и за сотенкой до пенсии заходят. К ней днем не заходят. Ей не открыть. Кто и зайдет – так вечером, когда Люба будет…

Однажды зашел то ли внук, то ли правнук дворника-татарина. Тот дворник, прежде чем помереть от старости, приводил к ней и сына, и внука, и правнука. «Традиция», – важно говорил он, подняв вверх чуть кривой, натруженный указательный палец. Так традиция и осталась. Раз в год, в день рождения основателя их династии, кто-нибудь из семьи дворника приходил. Приносили татарские сладкие печива (вареное в меду тесто с изюмом). Угощали. Да ей от тех сладостей давно уж нехорошо было. Так что все гостинцы в тот же вечер уезжали в сине-белой спортивной сумке к внучкам Любы. И всем хорошо. Бог есть любовь…

Анна Алексеевна тронула пальцем оберег на груди.

Батюшка, отец Егорий, в храме Успения Пресвятой Богородицы, наказывал ей, что рядом с православным крестом любые амулеты языческие не к месту. Она была послушной прихожанкой. Все наказы батюшки свято блюла, а этот нарушила. И рядом с маленьким золотым крестиком, который она смогла уберечь все эти жуткие годы – оберег, старинная серебряная монета.

По словам далекого потомка татарина-дворника, уже после смерти и прадеда, и деда, и отца, перебирали они с матерью старые вещи и нашли монету в берестяном туеске, с которым по землянику, наверное, еще пра-пра-прадеды ходили. Посчитали, что особой ценности не имеет: серебро – чай не золото. Но старинная. Однако ж предки навряд ли владели такими монетами. И посчитали они с матерью, что скорее всего был то подарок «баронцев». Словом, оставил юноша Анне монету и фаянсовую белую тарелку с голубым ободком и клеймом 1897 года, возможно, тоже подарок семьи Корф заботливому дворнику. Ушел юноша, а монета и тарелка остались. Может, и правда, подарок был, может, нет… Но обязательная Анна завещала монету и тарелку музею, квартиру и кое-какое барахло – внучкам Любы, а деньги, что всю жизнь копила на похороны, – правнуку дворника-татарина. С наказом, чтоб сам ее и похоронил.

Прожила она дольше, чем ожидала. Скромно. Много работала, переводила с трех языков и технические тексты, и стихи, и романы. Скопила. Отблагодарит семью дворника.

Не было уже много лет для нее большей радости, чем перелистывать эту книгу. Ее она завещала Историческому музею. Помнила, всего несколько таких экземпляров было выпущено. Но неменьшую благодарность этой милой татарской семье испытывала Анна Алексеевна Батюшкова, урожденная баронесса Корф, за потертую серебряную монету.

Андрей Петрович Батюшков, законный ее супруг, когда ее арестовали вслед за матушкой, пару раз приходил на свиданья – приносил какое-то белье, чай. И все допытывался: как там, на допросах, – не спрашивали ли ее о коллекции золотых и серебряных монет, которые он и его предки, тоже российские дворяне, собирали много десятилетий, если не веков. Но о коллекции мужа она от него никогда раньше не слышала, на допросах ее ни о чем таком не спрашивали. Чекистов интересовали тайные сношения с германской и польской разведками. А у нее, дуры, ни с кем, кроме деликатного и замкнутого мужа, сношений и не было. Потом передачи кончились. В зону он ей не писал. И после возвращения оттуда она его не видела. Скорее всего монетка из той коллекции. Значит, и предназначено ей быть ее оберегом. Пока был жив муж Любы, просверлил он в монетке дырочку, и Анна повесила ее на простом кожаном ремешке на грудь. Монетка с тех пор вела себя деликатно. Не натирала. И даже дала неожиданный эффект: восстановилась нарушенная функция щитовидки, опал зоб. Значит, все правильно – оберегает.

Анна давно не снимала ее с шеи. На ней был отчеканен профиль юноши 20—24 лет, в странном одеянии, напоминающем то ли древнегреческий хитон, то ли византийский плащ, с лавровым тонким венком на кудрявой голове…

Она захлопнула книгу и по привычке, прежде чем отложить ее в сторону, чуть касаясь ладонью, потерла большой розовый рубин на переплете.

Из прихожей раздался тихий скрип, потом легкий скрежет, но не такой, который сопровождал вхождение в квартиру старой Любаши.

Тем не менее Анна явственно расслышала, что в квартиру кто-то зашел. Ступали почти бесшумно, но она точно расслышала шаги двух людей. Один направился в комнату, второй – в кухню. Анна нащупала трубку мобильника…

 

Глава одиннадцатая

Профессор Милованов-Миловидов

Юрий Федорович проводил Людмилу до машины и вернулся к себе.

С открытой веранды его дома в Серебряном Бору раньше открывался прекрасный вид на храм Успения Пресвятой Богородицы, но за последние десять лет деревья так выросли, что теперь нужно всматриваться сквозь листву, чтобы рассмотреть золоченый крест, венчающий колокольню.

Облокотившись на массивные деревянные перила, профессор прошептал:

– Прости меня, Господи… Замаливаю грехи свои тяжкие…

Вмешаться в это дело его попросил старый друг. В начале 60-х он вместе с Патрикеевым служил в спецуре, в отряде специального назначения ГРУ Генштаба, приданном 25-й дивизии ПВО, расквартированной на севере Архангельской области. Год учебы и бесконечные прыжки с самолетов и вертолетов на торосы холодного моря – Нижняя Золотица, Амдерма, Новая Земля, даже Шпицберген. Уничтожение «аэродромов подскока» противника, разведка мест для быстрого развертывания своих ледовых аэродромов, учеба, приближенная к условиям военного времени, многократно переломанные и вывихнутые ноги… Потом встречались вначале 80-х годов на Кубе и в Никарагуа. А потом, в начале 90-х – в Генпрокуратуре. Одно время они находились по разные стороны баррикад…

С Людмилой Викторовной он давно был знаком. Красавица. Пару лет назад она приезжала из Смоленска на консультацию. Там был похищен фамильный перстень с уникальным камнем. Кажется, из рода графов Багичевых. Помог он ей тогда, поможет и сейчас… Тем более, что в обоих случаях просил Егор. Но кроме просьбы товарища и обаяния криминалиста из МУРа был у него в этой истории и свой интерес.

Пару лет назад он разгадал загадку, связанную со странными и ранее неизвестными свойствами крупных исторических алмазов, соединенных в некую логическую композицию. Именно исторических!..

«Тут любые варианты могут оказаться и нереальными, и возможными, – рассуждал Егор Патрикеев. – Это может быть и улыбка Господа, позволяющая человечеству постичь тайны иных веков. Но может скрываться и попытка представителей иных, более совершенных цивилизаций указать нам дорогу в четвертое измерение. А уж оттуда, как они сами убедились, есть путь в прошлое. Но может быть, и путь в будущее».

Тогда они вместе с Патрикеевым и Чижевским «провалились» в эпоху Павла I. Если удастся разгадать композицию рубинов, возможно новое путешествие в прошлое или будущее.

Решающая роль в разгадке таинственного блеска алмазов принадлежала Чижевскому, имеющему причудливые и не до конца изученные связи с аристократическими родами Европы. Hе ему ли, Милованову-Миловидову, суждено разгадать загадку рубинов?..

Юрий Федорович налил в бокал немного белого сухого вина. Достаток позволял ему выписывать лучшие вина из Германии и Австрии, самые дорогие сухие красные вина из Испании и Франции.

Он вдохнул аромат вина – кисло-сладкий, с едва ощутимым запахом дымка и вереска… Чуть качнул бокал и сделал первый глоток – необычный аромат, соединявший, казалось, несоединимые оттенки сладкого, горького, кислого, заполнил рот. Профессор больше любил сухие красные вина, но это – выше всех похвал… Генерал не обманул, рекомендуя именно этот сорт со своих виноградников.

Генерал Гюнтер фон Роде был далеко не последним человеком в аристократическом мире Германии. Его род был связан с родом русских князей Васильчиковых, эмигрировавших в 20-е годы в Германию.

Служил Гюнтер в авиации. Был в оппозиции к нацистам, благодаря чему его участие в войне в рядах люфтваффе на его дальнейшей биографии не отразилось. Карьера сложилась благополучно, а несколько наследств от дядей и теток, проживших жизнь бездетно, сделали его весьма состоятельным человеком.

В своей прошлой жизни, которая пришлась на лихие 90-е, Юрий Федорович не раз встречался с генералом во время своих командировок в Европу. Тогда они, обнаружив не такое уж и далекое родство (по женской линии предки Миловановых были в родстве с Васильчиковыми еще с ХVII века), стали называть друг друга кузенами…

Сделав еще один глоток, профессор легко встал со стула и прошел в кабинет, предварительно задернув штору. Никто, случайно или преднамеренно, не должен видеть ни то, что он пишет, ни то, что читает.

Поднявшись по переносной деревянной лестнице на пару ступеней, профессор протянул руку и с трудом вытащил из плотного сообщества старинных фолиантов нужный том.

Прищурившись и пожалев, что поленился подойти к письменному столу за очками, он, однако ж, разобрал изящный готический шрифт. Название книги в переводе звучало так: «История о докторе Иоганне Фаусте, знаменитом чародее и чернокнижнике».

После 1587 года сей трактат переиздавался 14 раз. Сегодня каждое из тех изданий стоит целое состояние.

Это издание первое, исполненное от руки. Самое редкое и дорогое. Приложение, выполненное в технике акварели, отделено от последней страницы текста прозрачным листком тончайшей, как паутинка, бумаги.

Спустя столетия краски совершенно не потускнели. Мельчайшие изображения граненых алмазов разбросаны на черном фоне. К центру композиции черный цвет плавно переходит в светло-серый, и на этом фоне ярко-красные и розовые рубины составляют схему созвездия Большой Медведицы.

Определить каратность камней не представлялось возможным. Можно было лишь сосчитать их общее количество и разделить – сколько ярко-красных, сколько розовых, сколько ограненных, сколько кабошонов. Всего камней – 40. Бриллианты… Они – лишь фон, или тоже играют роль? Как подобраться к разгадке древнего завещания великого чародея?

Когда-то он купил эту книгу за 500 тысяч долларов на солидном антикварном аукционе, поддавшись предощущению больших событий. Такое с ним уже бывало…

Сейчас он просто богат, а тогда, в середине 90-х, он был очень богат. Подумав о том, что здесь есть какая-то тайна, купил книгу и отложил до лучших времен.

Он не был уверен, что нынешние времена «лучшие», но сравнить было затруднительно – за отсутствием достаточного исторического опыта.

Если бы не последние события, он бы и не вспомнил про эту книгу с ее странным «Приложением».

Что, кроме современных хрестоматийных сведений, знал он о докторе Фаусте? Если опустить читанные в молодости комментарии крупных ученых к произведению Гёте, то в сухом остатке выходило не так уж много.

Первой книга, которую он купил в Париже в 1995 году, было репринтное издание книги аббата Иоганна Тритемия, исполненное готическим шрифтом на высоком полиграфическом уровне неким лионским издателем в 1994 году. Судя по мелким примечаниям на немецком языке, с 1507 года она не переиздавалась.

Представленная в единственном экземпляре на лотке старого еврея с мудрыми глазами, книга за год никем не была востребована. «Кому может быть нужна такая книга? – как это делают евреи во всем мире, ответил вопросом на вопрос парижский еврей. – Только мудрецу! Много ли, спросите вы, мудрецов в Париже? А если добавить приезжих и туристов? Вы ведь, судя по акценту, приезжий? Можете не отвечать. Я и так знаю. Я не знаю другого – зачем господину такая книга? И опять можете не отвечать. Конечно, не для того чтобы портить зрение этим жутким готическим шрифтом. Вы купили книгу просто на всякий случай. Деньги не очень большие – в переводе на доллары будет что-то около 300. Совершенно хамская цена для репринта! Но это же эксклюзив. Найдите мне в Париже еще один экземпляр! А если я добавлю, что другой экземпляр может не найтись и во всей Франции? Да, загадка. Никто из тех, кто брал книгу в руки (а брали ее за год, если мне не изменяет память, два человека), не обратил внимания на один удивительный факт. Судя по записи на последней станице, репринтное издание предпринято в просветительских целях и… в одном экземпляре. Для любого книжника это – находка. Нет, сударь, вы родились с серебряной ложечкой во рту! Знаете, какой у вас есть уникальный талант? Вы умеете оказаться в нужное время в нужном месте. Вы пришли именно сюда, к моему лотку, увидели в ворохе старья истинный бриллиант, и не поскупились заплатить за странную книгу 300 долларов. Это – судьба…»

Много раз с тех пор, за очень непростые для него полтора десятилетия, Юрий Федорович, часто прибегая к словарю, листал странную книгу, пытаясь понять: если Богу было угодно послать ему сей артефакт, то почему он не посылает ему и разгадку?

Впрочем, у него давно установились с Господом деликатно-доверительные отношения: он не ждал от Бога прямых подарков, прося лишь намека и мудрости понять его.

В книге о докторе Фаусте, купленной на аукционе «Дома Друо», схема была в единственном экземпляре. Вслед за тем судьба буквально приводит его к лотку еврея-букиниста, и он покупает репринт 1507 года. С какой-то целью ведь издана эта книга в единственном экземпляре?

Где намек на ответ?

Иоганн Тритемий пишет о докторе Фаусте как о чернокнижнике, алхимике, преуспевающем маге-хироманте, аэроманте, пироманте и гидроманте, при этом подчеркивая: «Астролог большого таланта».

Есть ли связь?

Что мы знаем об этом докторе? Родился в 1480 году в городке Книтлинген. А погиб в 1540 году в своей алхимической лаборатории при взрыве.

Книга, стало быть, вышла при жизни Фауста, и загадку смерти доктора в ней искать бесполезно.

Заинтересовала Юрия Федоровича в сочинении аббата одна строка: «Получив ученую степень бакалавра теологических наук, Иоганн Фауст продолжил обучение в польском Кракове, в местном университете, где публично преподавали натуральную магию».

Астролог, алхимик, маг. Странствующий звездочет и чародей… «В 1520 году, – с возрастающим вниманием стал читать дальше профессор, – он оказывается при дворе Георга III Бамбергского, где прославился как составитель гороскопов для знатных людей».

Предсказатель судеб.

Книга аббата Иоганна Тритемия отражает распространенное уже тогда мнение о докторе Фаусте как о чародее, связанном с черной магией, способном даже останавливать время: «Рассказывали, что, составляя на черной мраморной квадратной доске разные композиции из драгоценных камней, он останавливал время и заглядывал в прошлое и будущее»…

При этом нигде не было сведений о том, какие камни доктор использовал и в какой композиции… Не дает ли ответ на этот вопрос приложение к книге «История о докторе Фаусте» 1587 года?

Юрий Федорович выдвинул узкую столешницу, «утопленную» между полками стеллажа. Книгу 1587 года он развернул на Приложении. Рядом положил книгу аббата. От легкого ветерка, дунувшего с Москвы-реки, перевернулась страница, и внимание профессора привлек знак на полях – «Sic». Под ним он прочитал: «А в Венеции сей доктор летал без крыльев – стараниями Диавола поднялся в воздух, но стремительно низвергся на землю и едва не испустил дух».

Может быть, он нашел еще одну волшебную композицию из драгоценных камней, которая позволяла не только разумом проникать сквозь пространство и время?

Юрий Федорович за последнее время перечитал все, что было написано о Фаусте. Марло, Лессинг, Клингер, Гёте, В. Одоевский, А. Луначарский, Т. Манн, Р. Белоусов… В поисках разгадки часами слушал музыку Берлиоза, Гуно, Вагнера, Шумана, Листа. Надеясь на призрачный намек, рассматривал офорты и картины Рембрандта ван Рейна, Эжена Делакруа…

Как ни странно, но «Фауст» Гёте дал меньше всего пищи для ума. Гёте искал на другом информационном поле. Живое существо в реторте совершенно не интересовало профессора Милованова. Его интересовала игра ума… Результат мозговой деятельности, а не результат манипуляций с ретортами и колбами.

Наконец, на 123-й странице сочинения аббата он, как ему показалось, нашел разгадку.

Точнее – намек на нее.

У аббата было написано: «Своим учителем сей алхимик и чародей считал Парацельса».

И все. Более ни одного упоминания о знаменитом врачевателе древности.

Профессор поставил книги на место, успев сделать на крохотный диктофон у себя на груди заметку для секретаря: «Сделать хороший слайд с «Приложения» к книге «История о докторе Фаусте», стеллаж №5, полка №8, раздел №78».

Он спустился вниз, подошел к письменному столу – компьютер был включен. Можно поискать в Интернете…

После нескольких манипуляций на дисплее пошла нужная информация. Он, поглаживая «мышку», быстро просматривал поток информации, пока ни на чем особенно не задерживаясь:

…«Родился в 1493 г. неподалеку от Цюриха. Отец – потомок древнего рода».

…«Будущего знаменитого алхимика при рождении назвали Филиппом Ауреолом Теофрастом Бомбастом из Гогенгейма»…

…«Первым учителем в алхимии и медицине для будущего знаменитого врачевателя стал отец. Затем обучался у монахов монастыря Св. Андрея в Северной Италии, близ городка Савоны, затем в университете Базеля».

А, вот и первое любопытное совпадение: «Брал уроки у настоятеля монастыря Св. Иакова в Вюрцбурге – знаменитого богослова Иоганна Тритемия».

«Пока судьба ведет, – с торжеством подумал Юрий Федорович. – Только куда?»

…«Получив у Тритемия первые уроки алхимии, перешел в обучение к Сигизмунду Тирольскому, который мечтал не о философском камне, превращающем олово в золото, как большинство алхимиков, а о проникновении сквозь время»…

«Еще горячее!..»

На экране дисплея мелькала шумовая по большей части информация.

«А вот интересная подробность: «Был захвачен в плен турками… в 1521 г. оказался в Константинополе, где, якобы, и сумел получить философский камень».

По другой версии, «получил он его от некоего соотечественника, Соломона Трисмозина, якобы знавшего секрет задерживания времени, в том числе – времени жизни человеческого организма, а стало быть, постигшего секрет долгожительства».

А вот рассуждение самого Парацельса: «Желающий изучить книгу природы должен ступать по ее страницам. Книги изучают, вглядываясь в буквы, которые они содержат, природу же – исследуя в сокровищницах в каждой стране. Каждая часть мира есть страница в книге природы, и вместе все страницы составляют книгу, содержащую великие откровения. Так, каждый камень в ювелирном украшении женщины может иметь свою историю и важную для нее ценность, но лишь вместе они составляют нечто целое, что и помогает понять их взаимосвязь».

Если это высказывание наложить на тезисы о камнях ученика Парацельса, доктора Фауста… Нет, увы – лишь намек.

… «В 1522 году в Константинополе он создал искусственный драгоценный камень, который, если его приложить к больному месту, исцелял от болезни, если же соединить с драгоценными камнями природного происхождения ярко-красного цвета, имеющими свою историю, – можно не просто узнать прошлое, но и оказаться в нем, остановив и изменив время»…

– Вот!..

Телефоны – правительственной связи, городской и сотовый – зазвонили почти одновременно.

«Значит, я снова оказался в нужное время в нужном месте…»

 

Глава двенадцатая

Подвиги Геракла

Конечно же, он позвонит Гоше. Но не сейчас. А после того, как выполнит задание.

Генерал Шебарин, бывший его начальник, свою книгу (то ли повесть, то ли воспоминания) закончил афоризмом (так и не спросил – своим или чужим): «В кои-то веки угораздило родиться, да и то случаем не воспользовался».

Вообще, пользоваться случаем – большое искусство.

С генералом Шебариным их тоже когда-то свел случай…

В 1990 году его перевели из германской резидентуры в Контору, в Управление «К». Он вел «радиоигры» с разведками потенциальных противников, и на старости лет ему довелось освоить новейшую технику, которой Комитет располагал в конце минувшего века.

В 90-х, когда почти всем в Конторе было ясно, что грядут не сильно радужные перспективы как для великой державы, так и для ее «щита и меча», генерал Шебарин, возглавив группу экспертов, составленную из представителей разных управлений, выехал в Прибалтику. Геракл тоже попал в эту группу.

До них по странам Балтики, как они теперь называются, проехались Горбачев и Яковлев. Нашли, что «братские республики» по-прежнему «братские».

Между Гераклом Иконниковым и Леонидом Шебариным была значительная разница в положении, но крупная личность отличается от мелкой вне зависимости от чинов и званий. У генерала Шебарина не было привычки к «двойным стандартам», свойственной некоторым людям, сделавшим столь же головокружительную карьеру.

Геракла тошнило, когда он видел, как иной паркетный генерал менял позу и интонацию в зависимости от количества и размеров звезд на погонах собеседника.

Шебарин всегда внимательно слушал собеседника, демонстрируя естественный, а не показной интерес. Внешняя суровость смягчалась удивительно обаятельной улыбкой с ямочками на щеках. Улыбка сопровождалась интересным эффектом – глаза генерала начинали сиять, если он слышал дельное предложение подчиненных, остроумное выражение, удачную, но не сальную шутку, ссылку на редкий литературный источник. Генерал слыл в Конторе одним из самых начитанных.

Как получилось, что генерал-полковник и полковник оказались вместе в одном купе фирменного поезда «Москва – Вильнюс»? Тогда у них установились неформальные дружеские отношения. Дружить-то дружили, но дистанцию Геракл чувствовал и соблюдал… Пусть недолго, но генерал был руководителем их I Главного управления, а шеф внешней разведки в любой стране – фигура значительная и таинственная.

Оказавшись вдвоем в двухместном купе «СВ», они дружненько, как обычные пассажиры, пили чай с бубликами и много говорили. О пустяках и о главном. Генерал был уверен, что прибалты не дураки, им выгоднее быть в составе СССР. Им дадут столько суверенитета, сколько захотят, а все плюсы дружбы с большой страной при этом сохранятся. И генерал, и Геракл искренно верили, что, несмотря на дикий бардак в стране, все это временно, все восстановится, все сохранится…

– Ну, а если уж не удастся сохранить великую державу с пользой для всех – расстанемся интеллигентно.

– Ну да, ну да! – соглашался Геракл. – Все ж люди они культурные, цивилизованные… Нет корысти дверью хлопать.

– Ну, в крайнем случае – разойдемся, как Англия с Канадой, корректно. И людей своих не бросим. Как говорит мой друг, большой ученый и полковник Спецназа ГРУ – «своих на поле брани не бросаем».

– Друг – полковник? – мягко переспросил Геракл.

– А что вас удивляет? Я друзей, слава богу, по чинам и званиям не выбираю.

– Из ГРУ? – подчеркнул Гера.

– И опять – ничего удивительного. Наши противоречия и расхождения, как говорил Марк Твен, «несколько преувеличены», – рассмеялся генерал.

Отсмеявшись, добавил:

– Мы с ним на Кубе познакомились, в 1981 году. Он создавал в Гаване, в ведомстве Рауля Кастро, но под крышей «Дома Америк» информационно-справочный центр. Созданная им система ДИОР – дифференцированное информационное обеспечение руководства – предполагала корреляцию с нашими информационными системами. В конечном итоге получилось неплохо: мощный справочно-информационный фонд с хорошо отлаженными потоками военно-политической информации. Гоша в силу дипломатичности и толерантности сумел установить хорошие деловые отношения между нашими ведомствами и наладить оперативный обмен информацией. Потом он ушел на должность зам. начальника информационно-аналитического управления ГРУ, потом в отставку вышел, книги писал… А сейчас уговорили вернуться к старой профессии, уже в прокуратуре. Я вас обязательно познакомлю. Он встретит нас в Вильнюсе завтра. Он там по своей линии…

Наутро на перроне их действительно встретил подтянутый человек лет пятидесяти с короткой седоватой бородкой в штатском.

Бородка – редкий атрибут силовых и правоохранительных структур.

С генералом они обнялись, ласково похлопывая друг друга по крепким спинам. С Гераклом встречающий обменялся рукопожатием. Рукопожатие было сухим, крепким и сердечным. Сухим в прямом смысле слова: у нового знакомого были очень сухие руки, тепло которых еще долго хранили ладони Геракла. Пока он раздумывал, как представиться, тот сделал это первым:

– Полковник Патрикеев, Егор Федорович.

– Полковник Иконников, Геракл Аристархович.

– Круто, – оценил без комментариев и иронии Егор.

Так они познакомились. Потом уже Геракл имел возможность убедиться, что при всей приветливости и радушии фамильярности Егор не любил. Сам себе не позволял и других умел корректно удержать от панибратства. Медленно переходил на «ты». Был ровен, как и Шебарин, и с начальством, и с подчиненными. Если же возникала с кем-то дружба или хотя бы доброе приятельство, то Егор уделял человеку максимум внимания и заботы…

Может, и стоило позвонить Егору, когда на службе наметились нежелательные повороты. И как он – опытный разведчик, немало лет на нелегальной работе, три года в управлении «К» – не раскусил эту команду сразу? Начиналось все солидно: разыскал его бывший коллега, отставной генерал из Конторы, уговорил вернуться из отставников на службу в некоей очень перспективной корпорации.

У Корпорации был целый веер проблем. Председателем совета директоров был человек, Гераклу лично не симпатичный, но близкий к высшему эшелону власти. Говорили, дверь к первому президенту России ногой открывал. Занимались в основном инвестициями: вкладывали деньги в промышленность, строительство, перестройку оборонки, внешнюю торговлю, масс-медиа… Да мало ли что. Внешне, по крайней мере, все было совершенно законно. Его пригласили на работу исключительно как специалиста, как сказали в корпорации, по «нетрадиционному сбору информации».

Первая зарплата его приятно удивила.

Через три недели после его прихода – квартальная премия. В десять раз больше его полковничьей зарплаты в Конторе. Пытался отказаться – «не заслужил еще»… Дали понять: «Этого у нас не поймут». Геракл смог на заработанные в «Корпорации» деньги оплатить учебу внучки Дашеньки.

Что такое сегодня дочь врача-педиатра и старшего научного сотрудника института микробиологии? С точки зрения поступления в престижный вуз, ничто.

А если иначе: связи бывшего полковника ПГУ КГБ СССР что-нибудь значат?

– А ни хрена, – дали ему понять в МГУ и в МГИМО.

Последний теперь назывался Университет международных отношений. Из его стен вышло немало прославленных разведчиков. И что?

Пошел к генералу Шебарину. Тот полчаса при нем звонил «нужным людям». Ему тоже дали понять: «Времена меняются, меняются и люди»…

– Tempora mutantur… – кисло улыбнулся Шебарин. – Все говорят – стоит попробовать на платное отделение…

Дашка попробовала. И поступила. И учиться там ей ужасно нравилось.

Но родители и помыслить не могли, где можно заработать научными статьями такие сумасшедшие деньги.

– Дед, вся надежда на тебя.

Мог ли он подвести любимую внучку?

С каждым днем работы в «Корпорации» она ему нравилась все меньше и меньше.

С каждым днем учебы Дашки в университете ей там нравилось все больше и больше.

На острие такого вот противоречия и оказался бывший разведчик…

Когда ему дали первое задание, связанное, говоря юридическим языком, с «незаконным проникновением в госпомещение или жилище граждан с целью хищения тех или иных ценностей», он, как Киса Воробьянинов из знаменитых «Двенадцати стульев», встал в позу:

– Я? Никогда не протяну руки (в смысле – к чужому имуществу)…

– Тогда протянешь ноги, старый осел, – повторяя цитату из классика, небрежно бросил отставной генерал, бывший коллега по Конторе. Но значение словосочетания «протянешь ноги» в устах генерала имело куда более зловещий смысл, чем в устах Остапа Бендера.

Выбора не оставалось, даже если бы он решился лишить талантливую девочку возможности учиться в любимом вузе. Уйти из «Корпорации» было нельзя.

Задания он получал редко. И были они достаточно несложными. Нужно было, используя новейшее оборудование, незаметно и бесшумно, не оставляя следов, проникать в квартиры коллекционеров, частные галереи, музеи. И брать там один, как правило, небольшой предмет. Речь шла об артефактах, антиквариате и драгоценных камнях.

Операции тщательно готовились: собирали нужную информацию, готовили микроаппаратуру, оговаривали оперативную связь, подбирали наружную охрану, транспорт… Аналитики разрабатывали варианты нештатных ситуаций. Ему оставалось прибыть в нужное время в нужное место и взять нужный предмет.

Как ни странно, это было и самым трудным, и самым опасным, ибо ни один самый гениальный аналитик не может предсказать будущее… Взять хотя бы последние операции.

В нужную квартиру в Лялином переулке он проник легко. Ему был выдан магнитный ключ от входной двери и цифровая отмычка от квартирной. Потому и пригласили для такой тонкой работы человека, умеющего обращаться с новейшей электроникой.

Задача была проста: «клиент» находился в зарубежной командировке, куда его отправили не без помощи «Корпорации». На повестке дня – коллекция старинного оружия.

Иконников бесшумно, не оставляя ни малейших следов, плавно продвигался по квартире.

– Лепота…

Золотая шпага Николая II, кинжал царя Михаила Романова, неофициально входящий в саадачный набор государя…

«Редкая работа», – со знанием дела отметил Геракл.

Благодаря дружбе с Егором Патрикеевым да и своим пристрастиям, он прочитал немало книг по истории России, в том числе и по истории оружия.

Его внимание привлекла изящная миниатюра, помещенная у самой гарды кинжала – святой Георгий, поражающий копьем дракона.

«А вот и заказ, – хладнокровно констатировал он, любуясь огромным рубином в навершии рукояти кинжала. – Навскидку – каратов 40».

Судя по современным каталогам на аналогичные предметы, цена на кинжал зашкаливала за миллион долларов. Вся коллекция старинного оружия тут тянула на много миллионов долларов… Но ему был заказан лишь кинжал. А если быть точным – только рубин с его рукоятки.

Где-то далеко, но точно – в этой квартире, уныло выла собака. Не хозяин же запер ее там? Скорее всего – приходящая прислуга.

«Не отвлекаемся, – напомнил себе Геракл. – Мое дело – взять кинжал».

Искомая вещь покоилась на черной бархатной подушке в кубе кругового обзора, установленном на изящной мраморной колонне в центре гостиной.

Сейф, занимавший треть комнаты, где хранилась остальная часть коллекции хозяина, его не интересовал. А вот куб требовал максимальной сосредоточенности, музыкального слуха и точности рук.

О-о-очень чуткая была у куба электроника.

Минут за пятнадцать с помощью своего набора приборчиков он все его загадки разгадал. Не сработала даже тревожная сигнализация, спрятанная в черной бархатной подушке, которая должна была сигнализировать прямо в 51-е отделение милиции. Этому отделению хозяин квартиры ежегодно жертвовал крупные суммы, благодаря чему два старших офицера отделения ездили на новеньких крутых внедорожниках.

Геракл бережно взял в руки кинжал.

Собственно, и кинжал-то ему не был нужен. Заказ был конкретен: рубин с навершия рукоятки кинжала.

Он расстелил на столешнице огромного письменного стола красного дерева принесенный с собой кусок замши. Бережно положил на него кинжал и с помощью тончайших пассатижей оттянул держащие камень золотые «лапки». На мягкую замшу без звука упал большой ярко-красный рубин.

Геракл положил его в замшевый же мешочек и спрятал под куртку.

Потом строго выполнил дальнейшие, не совсем ему понятные инструкции: загнул золотые лапки рукояти кинжала обратно и аккуратно положил его на крытую черным бархатом подушку в кубе кругового обзора.

Странно. Он вполне мог бы незаметно вставить на место исторического рубина такого же размера искусственный камень, еще несколько минут у него заняла бы процедура по восстановлению электронной защиты. И никто, даже самый опытный криминалист, не заметил бы ущерба, нанесенного коллекции.

Пристально всмотревшись в массивный электронный прибор на сейфе, он узнал знакомую германскую систему. Он мог бы взять и сейф.

Но сейф не был заказан. Работать приходилось по сценарию.

А сценаристом был тот самый генерал из Конторы, который и привел Геракла в «Корпорацию».

Сценарий требовал неукоснительного соблюдения всех пунктов.

Следующая процедура была еще проще.

Он подошел к старинному армянскому ковру на стене напротив сейфа и снял с золоченого держателя саблю в ножнах, принадлежавшую когда-то самому Наполеону.

При подготовке к операции Геракл тщательно изучил всю доступную информацию по «делу».

Формально, по внешним параметрам, сабля стоила гораздо дороже рубина. Клинок дамасской стали… Золотые ножны и рукоять, завершающаяся головой льва с изумрудными глазами… Во всяком случае, по каталогу аукциона «Сотбис» эта сабля была продана нынешнему владельцу за один миллион двести тысяч фунтов стерлингов.

Рубин на столько не тянул.

Но это уже не его забота. Он сунул саблю в простой зеленый чехол из-под удочек, принесенный с собой. Спрятал черный берет, в котором вошел в квартиру, за пазуху, натянул защитного цвета панамку и внимательно осмотрел комнату – не оставил ли следов, обработал все гладкие поверхности, которых касался, специальным составом и двинулся к двери.

В ванной комнате тихо и тоскливо подвывал большой лабрадор по кличке Гарсон.

Саблю он сдал на станции метро соисполнителю, камень же довез до старинного особняка на Большой Никитской, где размещалась Оперативная структура корпорации, и сдал лично генералу.

А дальше – не его забота. Осталось, однако ж, ощущение странности. Он не знал, да и не мог знать, что вскоре после его ухода в квартире коллекционера появились два человека в камуфляже, с черными масками на лицах. Один встал за дверью, другой спрятался на кухне. Когда в одиннадцать вечера из служебной командировки вернулся известный коллекционер М.И. Романов, его уже ждали. Встреча гостей и хозяина была короткой. Через минуту Михаил Иванович лежал на полу гостиной с кинжалом дивной работы и большой цены в груди. Сейф хранил следы грубого взлома. Из рукояти кинжала так же грубо было выломано навершие. Да на стене отсутствовала сабля Наполеона.

В ванной дико выла собака.

Для оперов уголовного розыска неизвестные преступники оставили много загадок.

 

Глава тринадцатая

Линия Генерального

Когда в конце 90-х годов прошлого века бардак в родном отечестве достиг апофеоза, линии первого президента и Генерального прокурора заметно разошлись. Причин тому было много – и объективных, и субъективных.

Один по характеру был «прорабом»: мог вызвать, дать накачку, «наехать», дать взбучку, пошуметь или, на худой конец, расслабиться в хорошей компании. Другой – доктор юридических наук, профессор, автор двух сотен научных трудов, привыкший воспринимать информацию больше «на глаз», чем «на слух»…

Каждый из них работал с документами по-своему.

Если президент, с тоской оглядев свой письменный стол без единой бумажки, принимал решение «сделать перерыв», то Генеральный прокурор отрывался от горы дел, документов, аналитических справок, информационных обзоров, записок советников и помощников лишь за полночь.

Отдел специальных операций во главе с бывшим полковником ГРУ старшим советником юстиции Патрикеевым еженедельно готовил аналитическую справку о резонансных преступлениях, уголовных делах и тревожных тенденциях в процессе всеобщей криминализации станы. В дополнение к этому и для президента, и для Генерального ежедневно готовились две короткие справки о малейших принципиальных изменениях в ситуации в стране. президент эти бумаги не читал.

Генеральный прокурор читал, приходил в ужас, посылал в Администрацию президента срочные «правительственные» записки, и все – как в вату. Он звонил по правительственной связи лично президенту, будучи человеком, при всей своей интеллигентности, по-сибирски упрямым, настаивал, «давил», просил принять… Иногда его «принимали».

Генеральный входил в кабинет президента и сразу же по раскрасневшемуся, раздраженному лицу видел: его опять опередили. Здесь, в этом большом и тихом кабинете, где, по сути дела, должна была вершиться власть, фактически ничего не решалось. Каждый раз происходила одна и та же безобразная сцена: президент тряс перед лицом Генерального какой-нибудь бумажкой, минуту назад подброшенной кем-то из имеющих «доступ к телу», и кричал, не особенно выбирая выражения.

По сути дела он, в кричащем противоречии с законами юриспруденции, указывал Генеральному прокурору – кого арестовывать, кого освобождать, кому изменять меру пресечения, кого из фигурантов оставить «в деле», кого исключить…

Логика была простая: одни «фигуранты» на данном этапе нужны стране, другие – уже нет…

Все попытки Генерального объяснить президенту абсурдность такой юстиции ни к чему не приводили. Генеральный упирался, ссылаясь на Его Величество Закон. Президент напирал на «целесообразность» и «интересы дела»…

Из общих тем, не вызывающих раздражения, остались лишь воспоминания о городе, в котором они учились, хотя и в разное время, да игра нашей мужской волейбольной команды. Оба были волейболисты…

Президент уже давно не играл в эту коллективную игру. Предпочитал теннис. Да и то – лишь короткие матчи на пару сетов со своим тренером.

Генеральный же умел и любил играть в команде. Но в команду президента он уже вряд ли мог попасть, если бы даже захотел. Там, похоже, давно сложились иные критерии отбора. Иные правила игры…

Вся проблема была в доказательной базе.

Генеральный говорил президенту, что да, Х – бандит, коррупционер, взяточник, в ходе приватизации украл миллиарды… Но действовал он вначале 90-х годов, в соответствии с законами того времени. Нужно принять другие законы, и тогда прокуратура готова приступить к исполнению своих функций: задерживать, арестовывать, предъявлять обвинения, проводить следственные действия, доводить дела до суда.

А президент говорил: «Накласть мне на все ваши юридические выкрутасы, мне нужно, чтобы вы посадили X».

– А что делать с N? Он, по нашим данным, совершил те же правонарушения. И по тому, и по другому доказательная база слаба.

– А N мне нужен. Он нужен России! – пафосно восклицал президент. – Его не тронь. Он помогает нашей избирательной компании. Или ты видишь кого-то другого в кресле президента?!

А когда доказательная база, несмотря на все препятствия, была все-таки сформирована, следовал окрик:

– Не трогать! И у вас, и у вашего заместителя по следствию Кадышева – обвинительный уклон. Не те времена. Не позволю!

Документы он не читал. Аргументов не слышал. Оппонентов не видел.

– На того же Осинского сколько компромата было, – устало откинулся на спинку кресла бывший Генеральный прокурор России Илья Юрьевич Кожин. – Так ведь близко не подпустили… Его «Структура» по размаху деятельности, кадровому и техническому потенциалу чуть ли не превосходит ФСБ. Денег Осина не жалеет. Очень уж легко они ему достаются…

– Он слишком опасался, при всей близости к президенту, наших разработок, – согласился Патрикеев.

– А сейчас что, уже не боится? – мрачно спросил Кадышев.

– И сейчас боится. Но, похоже, второй президент выдал ему охранную грамоту. По нашим данным, он опять собирается вернуться и, видимо, намерен еще порулить.

– Не знаю, не знаю, – неуверенно протянул Кожин. – Сохранилось ли его влияние на президента?

– На президента влияют не люди, а обстоятельства, – бросил Кадышев.

– И ранее взятые на себя обязательства, – согласился Кожин.

– Что-то, однако, готовится. В воздухе висит напряжение, как перед бурей. Думаю, от ФСБ, СВР, ГРУ президент имеет исчерпывающую информацию.

– Мои источники, – медленно проговорил Егор, – из Великобритании и США уверены: Осина планирует вернуться на коне.

– Не знаю, как ему это удастся. Компромата на него – воз и телега.

– И тем не менее, – продолжил Патрикеев, – он уверен, что не только вернет себе роль серого кардинала при новом президенте, но и отомстит всем, кто его эти годы преследовал. Потому-то его зловещая «Структура», созданная еще при «Корпорации» «Осинский и К», сохранилась – только теперь в подпольном виде…

– Петр Евгеньевич! – обратился Кадышев в генералу Ильчину, который после восьмилетнего перерыва вернулся по просьбе Кадышева на прежнюю должность начальника Управления по расследованию особо важных дел в сфере экономики. – Как ты – вошел в курс? Сохранились дела, рассыпанные в конце 90-х?

– Не все… Но продолжаем восстанавливать. Опытных «важняков» не хватает. Но и Петя Прибой уже обещал вернуться, и Угаров. Соберем.

– А ты что скажешь, Василь Владимирович, – бросил Кадышев взгляд на генерала Данильченко, также работающего после восьмилетнего перерыва на прежней должности начальника Управления по расследованию особо важных дел, связанных с преступлениями против личности.

– У нас на Осину было много нарыто. Практически, до него проследили шесть эпизодов – заказы на хищения антиквариата и на убийства.

– Он же у нас большой коллекционер, в «Сотбис» перед ним расшаркиваются – за ценой не стоит… Правда, некоторые свидетели ушли из пределов досягаемости – кто за рубеж, кто на тот свет – не без участия «Структуры»… Но если дадут – доведем дело до суда.

В кабинете президента Фонда «Правовая справедливость» собрались: бывший Генпрокурор, два бывших его заместителя, три бывших начальника управлений, два бывших прокурора субъектов Федерации – надежные друзья, с которыми можно идти в разведку.

– Ладно, мужики, не будем забывать, что мы не на коллегии Генпрокуратуры, а пришли к Илье Юрьевичу по праздничному поводу. Сейчас придет профессор Симонов, он человек точный, и мы будем иметь честь присутствовать на вручении действительному государственному советнику юстиции медали «За достижение цели».

Дверь приоткрылась и, опережая секретаря, сияя от лицезрения столь значительных и уважаемых людей, в комнату вошел президент Комитета кавалеров русских исторических орденов, известный специалист в области геральдики, профессор Алексей Александрович Симонов.

После взаимных приветствий все наконец расселись за длинным овальным столом.

– Тамада, вступительное слово, – привычно обратился Кожин к Патрикееву.

Тот незамедлительно откликнулся:

– Есть такое выражение: «С этим человеком можно пойти в разведку». Но в последние годы все или большинство из присутствующих прошли через целую череду предательств и провокаций, в том числе и со стороны людей, с которыми еще вчера пошли бы в эту самую разведку. Теперь мой дежурный тост звучит иначе: «За тех, с кем можно не только пойти в разведку, но и вернуться». За вас, друзья!

Несмотря на присутствие за столом нескольких своих друзей выше по званию, Егор Федорович был непреклонен в том, что касается этикета стола. Мгновенно пресекая возникающие споры и приватные беседы, он предоставил слово Симонову.

– У меня для вас приятный сюрприз. Президент Ассоциации ветеранов ГРУ генерал-полковник Борис Федорович Сологубов поручил мне вручить двум нашим выдающимся соратникам – генералу армии Кожину и генерал-полковнику Кадышеву медали «За достижение цели».

В эту минуту раздался музыкальный звонок сотового. Недовольно поморщившись, Кадышев аккуратно поставил рюмку с виски на стол и взял трубку:

– Слушаю.

– Поздравляю тебя, Борис, с наградой.

– Ну, ты даешь! Спасибо, конечно, но как…

– Извини, должность позволяет. Можешь на минуту освободиться для разговора?

– Конечно… Илья Юрьич, – обратился Кадышев к Кожину, – извини, это… премьер. Мне надо переговорить, ваш кабинет свободен? – спросил он заместителя Кожина по Фонду, профессора Арзуманяна.

– Да, конечно.

– Извините, мужики, служба, – смущенно бросил Кадышев и вышел.

В уютном кабинете Ашота Саркисовича Кадышев сел в кресло и приложил трубку к уху.

– Слушаю внимательно, Василь Василич.

– Аналитические записки, что ты мне присылаешь за своей подписью, готовит по-прежнему Егор?

– Конечно.

– У нас с тобой нет оснований сомневаться в его компетентности. Что, действительно все так серьезно?

– Впечатление такое, что значительная часть олигархов после рокировки наверху, когда ты перешел в кресло премьера, а вице-премьер стал президентом, испытывает некоторое разочарование…

– А… И я вижу, что тараканы ожили после короткой спячки. Но на правовом поле все, как говорится, спокойно. Все в рамках и закона, и существующих неписаных правил. Никого мы с тобой по-крупному пока не тронули. Все у них впереди. Чего беспокоятся?

– Пока все данные говорят о том, что и в России, и за рубежом ряд олигархов в сотрудничестве с политиками и солидными людьми бизнеса готовят, так сказать, материальную базу для переворота.

– Опять, как четыре года назад, создают залоговую основу, банк драгоценных камней?

– Да. Кажется, да. Но не уверен. Работаем с этим.

– Что еще тревожит?

– Какая-то хренота вокруг этих камней. Егор пытается разобраться, а я совсем не Копенгаген в оккультных тайнах. Не буду тебе сейчас голову морочить. Еще позвоню.

– В прошлый раз ты в беседе с президентом жаловался на Следственный комитет. Что, вооружается?

– А ты не знаешь? Понять бы, зачем. Президент-то хотя бы знает, зачем? А тут еще арест заместителя руководителя комитета, а к этому два случая задержания сотрудников комитета за получением взятки. Ты действительно не видишь тут ничего тревожного?

– Осина просит у президента разрешения вернуться на родину, – как будто невпопад ответил премьер.

– Хочешь сказать, что это два взаимосвязанных процесса… А вооружается комитет для того, чтобы охранять Осину, или арестовать его? Так мы без гаубиц и танков его аккуратненько возьмем – и в СИЗО.

– Осина ведь не один. Догадываешься?

– А то… Но с олигархами не посоревнуешься. Мы их по другой части возьмем – за то, что танцорам мешает… За самое «Фаберже».

– Ну-ну… Мне бы твой оптимизм. Значит, считаешь, вырвался из-под твоего контроля Следственный комитет?

– Может, не столько комитет, сколько Медликин. Словно какую-то могучую поддержку наверху имеет. Я его давно знаю. Если бы не гарантии, он бы так нагло не держался. Ему противовес нужен.

– Какой?

– Сейчас, можешь подождать минуту, я рюмку виски налью для храбрости.

– Могу… И мне налей.

В кабинете Арзуманяна в углу стояла в человеческий рост деревянная голова Ильи Муромца. Сняв верхнюю часть этого исторического бюста, можно было обнажить горловину десятилитровой бутыли отличного шотландского виски. Что и проделал Кадышев, наклонив горлышко и подставив под золотистую струю стакан. Потом – второй. Поставил их на стол друг против друга.

– Ну, будем здоровы – как тогда, в Чечне, в начале 90-х.

– Смелости набрался? Говори.

– Нужен пост вице-президента, курирующего международные связи, армию, оборонку, силовые и правоохранительные структуры.

– Допустим. А знаешь, сколько людей будет на этот пост претендовать?

– Знаю. Пять.

– То есть? По моим подсчетам, вдесятеро больше.

– Это самих претендентов. Но за ними – по-прежнему пять теневых олигархов. А нам нужно из-под их пресса выскользнуть.

– И кого предлагаешь? А, знаю – Кожина.

– Ну…

– Погоди, ничего не говори. Я думаю… При всей абсурдности идеи в ней что-то есть. Может оказаться интересная рокировка. Но он вроде бы был близок со Сметаниным, одним из твоей пятерки?

– Во-первых, это было давно. И не очень уверен, что было.

– Ладно. Примем за основу.

– А третий президент не забодает наше предложение?

– Обижаешь…

– Кого? Тебя или его?

– Обоих. Уж в кадрах я как-нибудь разбираюсь. В тебе же не ошибся. Считай, что решили. Кожину пока ничего не говори, президент его завтра же пригласит к себе. Сделает предложение, от которого не отказываются. Правда… Не знаю, как пройдет утверждение в Госдуме и Совете Федерации.

– Ты серьезно? Уж мне-то этого не говори. Оба председательствующих лично тебе обязаны.

– Ты преувеличиваешь…

– Только один факт: когда мы хотели взять за жабры Бабилова, бывшего заместителя министра финансов, умыкнувшего, по официальным данным, 220 миллионов долларов, а по нашим наработкам – все полмиллиарда, у нас доказательная база была преотличнейшая. Нужно было только лишить его неприкосновенности как члена Совета Федерации…

– Я был за…

– А кое-кто был, как ни странно, против. И по нашим данным, за это «против» получил десять миллионов долларов. И ни один волосок на его «внутреннем займе» не дрогнул. А ты говоришь…

– Не может быть… Разберемся…

– Я не к тому, чтобы тебе сразу и во всем «разобраться». Но имей в виду: у нас и на Совет Федерации, и на Госдуму компромата по взяткам – скрытым, открытым, «борзыми щенками» – воз… Так что, ставь перед президентом вопрос. Это от тебя большого мужества потребует. Извини за иронию. Но между собой-то чего нам выпендриваться?

– Ладно, ладно… Уговорил, упрямый вологодец… Или вологодчанин?

– А мы, мужики вологоцкие, необидчивые, если что – сразу до юшки…

– Поздравь там Кожина…

– С чем? Вопрос-то в стадии решения. Ты ж сам сказал «завтра».

– С медалью.

– У военных разведчиков есть хороший девиз и тост: «Не личной славы ради, но во славу Отечества». Давай по второй – за это…

…Голова Ильи Муромца вернулась на место, а Кадышев – в компанию старых товарищей. В этот день застолье было долгим.

 

Глава четырнадцатая

Рубин баронессы Корф

Анна, пошарив сухонькой рукой по одеялу, нащупала трубку мобильника.

А что дальше? Кнопки милиции среди «любимых» номеров не было. Не подумала как-то… Во времена прежней страшной жизни милиция была частью НКВД со всеми вытекающими последствиями. Теперь вот приходится расплачиваться за свои исторические предубеждения. И нынешняя милиция – не всегда подарок, но уже не та. Включила бы номер – спаслась бы от убийц и грабителей…

В том, что это грабители, у баронессы сомнений не было. И в том, что после ограбления ее убьют как ненужного свидетеля – тоже…

Прикованная к постели, она порой погружалась в свои далекие воспоминания, как в бесконечные сериалы, похожие друг на друга. Одним из рефренов всех фильмов был девиз: «Свидетелей не оставлять!»

Имелось в виду – живых свидетелей.

Баронесса вновь, как много лет назад в лагере, поняла: уходить из этой трудной, унизительной, но такой прекрасной жизни ей совсем не хочется.

…Конечно, в том кошмарном мире ей по-своему везло. Вертухаи для своих сексуальных утех выбирали «чистых» дамочек. Предпочитали «антиллигенсию». Потому что среди уголовных подруг блатарей, воровок и проституток свирепствовали гонорея и сифилис.

Хоть тут Бог миловал.

Жизнь блатных в лагере была в чем-то легче, чем у остальных.

Воровка в лагере – своего рода аристократия. Как правило, если условия лагеря позволяли, – она еще и «подруга» какого-нибудь вора. Вовсе исключено, чтобы воровка жила с каким-нибудь фраером.

Проститутка – более многочисленная категория среди обитателей женского лагеря. Сама блатная или нет, в любом случае – «подруга» вора, добывающая для него пропитание. У нее на зоне есть кое-какие права, но во многом она даже более бесправна, чем политические, к примеру. Вор-любовник может послать ее в постель начальника. Но тот чаще всего, боясь венерических заболеваний, откажется. Вор может послать свою подругу к другому вору (причины могут быть разные). Тут – без отказа. И гуляют по зонам сифилис и гонорея.

С точки зрения Анны, одной из самых противных сторон жизни этих, в сравнении с ней, привилегированных зечек, был заказ.

По блатным понятиям вор в некоторых деликатных ситуациях расплачивался своей подругой. Проявляя чудеса храбрости и настойчивости, иногда переодеваясь в мужское платье, переспав для индульгенции с нарядчиком, в назначенный час измученная проститутка проникала в расположение мужских бараков и терпеливо отдавалась незнакомому вору. Потом – назад, в женскую зону, с большой вероятность попасть на глаза надзирателю, а это – карцер. Месяц в изоляторе. А то и на штрафной прииск попадет…

В северской больнице для заключенных, в которой Анна одно время «придуривалась» санитаркой, был случай, когда к видному блатарю один проигравший в карты на всю ночь прислал свою любовницу в хирургическое отделение. И она безропотно спала со всеми восемью блатными, находившимися на тот момент в палате. Дежурному санитару пригрозили ножом, фельдшеру подарили костюм, пару дней назад снятый с какого-то профессора из Львова, а дежурной санитарке (то есть ей, Анне), до поры до времени находившейся под зыбким покровительством начальника лагеря, пригрозили «пустить по кругу» не одной палатой, а всем медкорпусом.

Анна все это воспринимала как ночной кошмар еще и потому, что в лагере, как она достоверно узнала на больничной работе, все блатари и их подруги – сифилитики. «Сифилис – не позор, а несчастье» – гласила лагерная поговорка. А иногда и счастье, как ни странно. Принудительное лечение венериков – обязательно… В глухую зону тяжелобольного не пошлют. А повезет – так и вовсе попадет такой зек с тремя или четырьмя крестами Вассермана в специальную зону, на лесные прииски или командировки, где блатные получали кроме пайки еще и освобождение от работы.

«Хорошая школа жизни, – горько усмехнувшись, подумала Анна. – Век бы этой школы не кончать…»

Несколько уроков она все-таки получила. Одно время ее учительницей была известная в лагерях воровка и убийца Варвара Дормидонтова.

Ее привезли в больницу жестоко избитую.

После того как она задушила полотенцем нарядчицу и получила кроме своих пяти еще десять лет сроку, ее отправили на прииск. Ночевок в пути не предвиделось, а потому по неписаным правилам, конвоир был один. Молодой сверхсрочник после обеда в дорожной столовой, оставив в машине расслабленного от сытного обеда водителя и приняв «от заразы» спиртику, повел мокрушницу в сопки «оправиться». В кустах он положил автомат на землю и предъявил зечке свои права. В ответ она без лишних слов подняла оружие и двумя очередями почти перерубила вертухая пополам. Выбросив автомат, Варвара спокойно вернулась к столовой. Водитель их машины спал. Она лукаво подмигнула водителю выезжавшего на трассу грузовика, села к нему в кабину и уехала. Через пару суток ее задержали уже в сотнях километров от места этого романтического свидания. Били долго, но перед этапом дали оклематься в лагерной больничке.

По специальности Дормидонтова была «городушницей» – квартирной и магазинной воровкой.

– Вот странно, Нюра: если баба «берет» квартирку и застает хозяев, редко когда «мочит» их. Мужики блатные – почти всегда. Хотя, если свидетели «зачирикают» – всем будет худо. Я так думаю, жестокость у нас с мужиками разная. У них она – от трусости. Им боязно в глаза живым смотреть. Мертвый свидетель для них – самый лучший, – морщась от боли в почках и животе, учила Дормидонтова Анну. – Поняла?

– Как не понять. Бабы, выходит, правее. Зачем лишний грех на себя брать?..

– Думаешь, в грехе дело? – удивленно переспросила «городушница». – А я думала, в воровской традиции! Так повелось у блатных, что мужики всегда свидетелей «мочат», а бабы – только по необходимости.

– Хорошая традиция, – вежливо соглашалась Анна.

– Тебя блатари пользовали? – спросила воровка.

– Ни разу.

– Это хорошо, здоровее будешь.

– Зато вертухаи – трижды, начальник больнички, «кум»…

– Эти сучары гадкие, но от «Вассермана» привет вряд ли получишь. У них выбор большой. Мой тебе совет: если где-нибудь на пересылке, в карцере, в другой зоне, на тебя навалятся блатари – не поддавайся.

– Что ж я с ними сделаю? Против лома нет приема. Блатари на зоне даже здоровых мужиков «опускают», при этом еще и сифилисом заражают…

– Вот и я про то. Так бы отмылась – и все. А от «трех крестов» не отмоешься.

– И что делать?

– Если разрешают на зоне носить длинные волосы, всегда держи стальные заколки. Одну дарю на память. Если коротко стригут – носи в ватнике. Вот тут, на затылке, есть впадинка. Ну, согласна, не затылок уже, а шея, ты не придирайся, а то ничего рассказывать не буду. Нашла? Так. Вот в эту впадинку ему заколочку до самого конца и воткнешь. Не боись, место мягкое, как в масло войдет.

– И что же?

– А любой на тебе и помрет, всекунду.

– А остальные?

– Не боись, не убьют. Им и одного жмура выше крыши. Побьют сильно, ребра переломают, морду попортят, но выживешь. Зато после этого ни один уркач к тебе не подойдет. Про «мужиков» и не говорю. А от вертухаев – гадость, конечно, и обрюхатиться можно, но уже без «Вассермана».

Зечку на утро увезли по этапу дальше, на Колыму. А урок остался.

От воспоминаний ее отвлек низкий мужской голос с властными интонациями, предполагающими быстрый и четкий ответ:

– Вы, гражданочка, будете хозяйкой этой квартиры?

– Уж и не знаю, буду ли, но до сих пор была, – не удержалась от иронии Анна, чувствуя, как под сморщенной кожей груди гулко и неровно забилось сердце.

– В рамках возбужденного уголовного дела по факту кражи люстры из чешского хрусталя из квартиры напротив…

«Первая ложь, – подумала, но не сказала Анна, – у Портновых напротив нет никакой люстры из чешского хрусталя. Они художники, и люстра у них сделана на базе колеса от телеги».

– …мы вынуждены провести в вашей квартире некоторые оперативно-следственные действия, то есть первичный осмотр, при необходимости обыск и снятие показаний.

– А ордер? – спросила печально Анна, скорее по инерции.

– А вот он, – нагло помахал крепкий мужчина лет сорока какой-то бумажкой в направлении лица Анны.

Подойти ближе ему было бы затруднительно, мешал ломберный столик карельской березы, возвращенный смущенными потомками соседей, мародерски растащивших вещи из ее квартиры после ареста. Как раз этими, что напротив…

Анна поняла, что к ордеру на обыск бумага не имеет никакого отношения. Хотя, конечно, при современных технологиях могли бы и ордер изготовить. Не посчитали нужным.

– Приступайте, – устало согласилась Анна Батюшкова, урожденная баронесса Корф, и нащупала в седом, теперь уже реденьком пучке волос на голове привычную стальную заколку…

Второй мужик ушел шмонать кухню и, судя по звукам из коридорчика, антресоль.

«От мертвого осла уши он там найдет, – подумала Анна. – Тоже мне, искатель сокровищ». Впрочем, ей уже стало ясно, что они не совсем обычные грабители. Хорошо знали, за чем пришли.

– Интересуюсь, уважаемая, что за книжечку почитываете?

– Вы что, библиоман?

– Можно и так сказать.

– Что же вы, коли такие культурные, без звонка?

– Мы звонили, – нагло соврал грабитель.

– А как вошли?

– Было открыто, – нагло глядя ей в глаза, вновь соврал нежданный посетитель. Помолчав минуту, он со знанием обстановки добавил: – Может, прислуга приходящая забыла дверь запереть?

«Точно убьют, – подумала Анна. – Хорошо, что Любаши нет – хоть ее не тронут». Любашу она в сговоре, конечно, не подозревала.

– Разрешите раритет подержать в руках, – протянул руки посетитель.

На тыльной части одной кисти вытатуирован якорь, на другой – «СЛАВА». Грабитель поймал взгляд Анны и криво усмехнулся.

«Точно убьет, – уверенно подумала Анна и отвела глаза. – Он не только не мент, но даже не бывший военный, каким представляется. Урка. Причем не высокой масти. У него указивка от старшего: вещь взять, хозяйку убрать».

Не дожидаясь, пока Анна передаст ему тяжелый фолиант, грабитель взял его сам.

«Убьют», – вновь подумала Анна, глядя, как рассматривает «гость» огромный розовый рубин.

– Уникально… – восторженно протянул он.

– Ничего особенного, репринтное издание. Книга 90-х годов.

– А камни?

– Стекла. Разве настоящие камни таких размеров хранятся в обычных квартирах? Искусная имитация.

– Ну да, ну да, – охотно согласился мазурик.

В это время, вероятно по сценарию, в комнату вошел второй жулик.

– Вот вы женщина грамотная, позвольте вас спросить: все эти книги на полках – вы сами покупали или из библиотек брали?

– Сами. Кое-что от родственников в наследство досталось.

Второй мазурик тем временем продолжал тискать заскорузлыми прокуренными пальцами розовый рубин на кожаной обложке книги.

– А картинки на стенах? Сами рисовали?

– Это не картинки, это живопись, – привычно и бездумно, на «автомате» поправила Анна.

– Ну да, это мы понимаем! Как говорил Вицин: «Налетай, торопись, покупай живопись», – он радостно расхохотался своей шутке. И тут же, видимо, поняв, что операция близится к концу, заторопился:

– Извиняюсь, я сейчас.

И бочком выскользнул из комнаты.

Анна перевела взгляд на любителя фолиантов – видимо, старшего в этом тандеме. Книга по-прежнему была в его руках, но рубинов на ней не было.

Она перевела понимающий взгляд на жулика.

Он на минуту смутился. Скорее всего опыта «мокрухи» у него не было, а первый раз, в зоне говорили, ой как трудно человека жизни лишить. Так вот, спокойно, не в состоянии аффекта, а по необходимости.

– Извините, мадам, – галантно осклабился незваный гость и положил книгу камнями вниз на одеяло. – Я на минуту.

«Убьют, конечно. Странно, что им нужна не вся книга, и даже не все драгоценные камни… Странно. Да какая разница…»

Она прислушалась. Это распространенное заблуждение, что все старые люди страдают глухотой. У нее вот, напротив – после семидесяти слух и зрение даже обострились.

Они говорили шепотом, но она слышала все до последнего слова.

– Тут и обсуждать нечего – надо мочить.

– Симпатичная бабка, может, пусть живет?

– Ты с дуба рухнул? Она нас видела, она не дура. Многое поняла. Сейчас-то мы уйдем, без вопросов, а завтра? На хвост следаки из МУРА сядут…

– Они и так сядут.

– Так они сядут голые. Без фактов. А бабка зачирикает – у них будет наводок – ведро и рюмка.

– Ты сам?

– Лучше оба.

– Я не могу…

– Плати должок!..

– Я отдам. Но бабку мочить не могу.

– Ладно, сиди тут. Я сам.

Он вошел в спальню.

– Ну, вот и все, – осклабившись металлическими фиксами, порадовал он хозяйку.

– Вот и все, – придавая тем же словам иной смысл, согласилась хозяйка.

Вор с трудом протиснулся между диванчиком и ломберным столиком из карельской березы. Склонив лысеющую голову, сделал вид, что хочет на прощанье поцеловать ручку хозяйке – поблагодарить за светскую беседу. Она уже видела, что при этом правой рукой он сжимает рукоятку ножа, держа руку за пазухой до последнего мгновения. Этот подлый прием она не раз видела в лагере.

Она чуть деланно, словно в смущении или испуге, подняла правую руку вверх, а когда заметила, что рука гостя с зажатым в ней ножом начала движение в ее сторону, с силой опустила стальную заколку в ту единственную точку на шее…

Умер он мгновенно. Опытная зечка была права.

Только успел крикнуть что-то по-заячьи, тонко и жалобно.

В комнату вбежал второй мазурик, матюгнулся и, не прочитав ситуации, нагнулся над лежащим подельником.

Анна сухой, слабенькой рукой нащупала на книжной полке чугунную розу, выкованную деревенским кузнецом Кузей в знак любви к ней. Любовь, однако ж, кончилась скоро. А там вышло и послабление режима. И разрешили им, бывшим зекам по 58-й статье сидевшим, вернуться к родному пепелищу. Любовь кончилась, а след ее остался.

Напрасно многие считают, что коли 95 лет, артрит и артроз, так женщина за себя постоять не может. Лесоповал – хорошая гимнастика для рук. Сучкоруб, конечно, не женская профессия, но там об этом никто не думал. Она сжала двумя руками чугунную розу и с силой опустила на голову «гостя».

Потом пришли вежливые и интеллигентные люди в белых халатах. Анна забыла номер милиции, пришлось вызывать «скорую».

Она пыталась рассмотреть их милые лица за повязками. Но видела лишь спокойные глаза. Лиц было не разобрать…

Тела увезли. Хотя ей всегда казалось, что это в обязанности «скорой» не входит.

– Я убила их? – спросила она одного из врачей.

– Скорее всего. Но теперь это уже не имеет значения, – успокоил он.

– А что будет со мной? – допытывалась Анна.

– Ничего. Никакого выхода за пределы необходимой обороны, – заверил ее второй врач, такой же деловой и сосредоточенный на выполнении своих штатных обязанностей.

– Мы сейчас сделаем вам успокаивающий укольчик, зафиксируем показатели приборов, подтверждающие, что вы были в состоянии аффекта и – отдыхайте.

– А что потом?

– Потом придет прислуга, когда вы проснетесь – напоит вас чаем, и снова все будет хорошо.

Она откинулась на подушку, сжала ладонь в кулак, еще раз порадовалась своей решительности и настырности в борьбе за жизнь, но удивилась: «Странно – кажется, весь город знает, что у Анны Батюшковой, урожденной баронессы Корф, есть прислуга».

Милая дама, тоже в маске, сделала ей укол. Совершенно безболезненно.

Книгу, лежащую на одеяле, никто у нее не пытался отобрать. Она еще хотела напомнить доктору, чтобы не забыли забрать у убитого ею бандита дорогие ее памяти розовые рубины, но не успела – умерла.

Последней ее мыслью была незамысловатая сентенция: «И все-таки хороших людей больше, чем мерзавцев».

 

Глава пятнадцатая

Олигарх

И враги, и друзья звали его за глаза Осиной. Как производное от фамилии Осинский. Но это была не настоящая его фамилия. Кому надо, те знали, что Владимира Михалыча правильнее было бы прозвать Сидор, потому что от отца ему досталась фамилия Сидоров. А вместе с фамилией – короткие толстые ноги, большая голова и чудовищная злопамятность.

Батюшка его, Михал Иваныч Сидоров, был сыном полового. Дело тут было не в особой сексуальности семьи Сидоровых, хотя мужской ее части по наследству из поколения в поколение передавался большой фаллос. Просто дед был официантом в трактире Тестова в Москве, куда прибыл в юные годы из Ярославля, поставлявшего в Белокаменную представителей этой профессии. Дед в 1917 году быстро сориентировался: «За кем наглость, – говорил он, – за тем и сила». Наглость была за мало кому известными до семнадцатого года большевиками.

Нетрудно догадаться, что юного большевика из половых в 1918 году и назначили «красным директором» рабочей столовой №35 – бывшего тестовского трактира. Тот факт, что профессионально он разбирался только в сервировке стола (что в рабочей столовой было далеко не главным), мало кого волновал. Не боги горшки обжигают.

Дожил дед Сидоров до полной победы исторического материализма и умер своей смертью в своей постели, хотя и раньше срока. Умер сравнительно молодым человеком, но, что важно при его профессии и для него самого, и для потомков – несудимым.

Отец Владимира Михалыча уже писал в анкетах приятную глазу кадровика правду: «Сын большевика с семнадцатого года».

Это открывало смышленому курносому пареньку с угреватыми щеками и невинными голубыми глазами многие двери. Он выбрал двери, ведущие в светлое будущее. И не прогадал.

С чаевых в тестовском трактире отец скопил немало денег. И не только скопил, но и сохранил для сына в схроне, который устроил в деревенском доме предков в деревеньке Сидоровка под Ярославлем. Он вовремя перевел ассигнации в камушки и золото. Сыну такие деньги, конечно, и не снились. Начинал он трудовую деятельность на заводе резиновых изделий №4 в экзотической специальности примерщика. Паренек был терпелив и настырен. Он ждал своего часа. И дождался.

Хорошие деньки были поздней осенью 1941-го. Москва бежала, Москва горела, Москва мародерствовала. В свою смену рядовой милиции Сидоров расстреливал мародеров, а в короткие часы досуга, отводимые для сна, под предлогом посещения больной матушки спокойно и планомерно прочесывал квартиры в наиболее солидных домах в центре под дикие стоны сирен и громкие хлопки взрывов.

– Ну, народ… – удивлялся Сидоров. – До чего прост и наивен. С собой в эвакуацию забрали только одежду и еду. А ценности – вот они. Конечно, крупные ценности – антиквариат, мебель – он брать не решался. Поймают свои же и шлепнут. Но камушков и золота, если хорошо поискать, – бери не хочу… Он хотел. И брал. Потом режим стал строже, и он не стал рисковать. И так набралось порядочно. Пока не было времени съездить в Сидоровку, держал все свое богатство в другом схроне, устроив его в подполе районного отдела милиции. Служил толково. Особенно ему удавались раскрытия тайных врагов, шпионов разных иностранных разведок, притворившихся простыми советскими гражданами. После задушевного разговора с молодым милиционером они безропотно давали показания. Милиция была частью большой и солидной организации – НКВД. Так что все эти дела ему зачитывались. В БХСС тоже дела шли на лад. По той же методике. Если бить сильно и долго, в памяти восстанавливается и то, чего не было. В схроне росло количество золотых дутых браслетиков, часиков, колечек, перстеньков. Иногда с камушками. Правда, не сравнить с теми, что нареквизировал отец в первые годы советской власти.

Но однажды ему сказочно повезло.

Их отдел БХСС проводил обыск в Мытищах. Хозяин квартиры держался нагло, грозил пожаловаться самому Руденко. Берия был недавно расстрелян. И у многих в их ведомстве в словах и поступках сквозила некоторая неуверенность.

Бить не решались.

А без давления хозяин все отрицал и наворованное у народа добро сдавать отказывался. Раскрыть же дело было крайне важно. Позднее такие дела будут называть «резонансными», то есть находящимися в центре внимания средств массовой информации и начальства.

Пригласили понятых. Продолжили обыск. Хозяин курил и матюгался. Капитан Сидоров, руководивший обыском, терял терпение. Руки чесались… Агент, в точности информации от которого капитан Сидоров не сомневался, дал чистую наводку – у этого «писателя», что грозил написать самому Руденко, где-то здесь были спрятаны 20 неучтенных женских шубок из модного после войны котика. Что казалось Сидорову вполне логичным, поскольку нервный хозяин до последнего времени служил начальником охраны мехового комбината. А что охраняешь, то и имеешь – это была железная сидоровская философия.

За годы службы в милиции Сидоров стал большим психологом. По перекошенной роже шубного охранника чуял – шубы здесь. Дом обыскали до кирпичика. Хозяин лишь зубами скрипел. А стали стены сарая крушить – завыл. Тут и понял Сидоров: фарт пошел. И точно – нашли шубейки в тайнике между стен сарая.

Ему бы Сидорову на том обыск и закончить: что искали, то и нашли. Крути, Сидоров, дырку в гимнастерке. Ему бы ночью сюда вернуться (хозяин и его жена уже в кутузке бы ночевали), и поискать самому главный схрон: у такого хитрована наверняка такой должен быть.

Но… Черт попутал. Награды захотелось.

– Ищите дальше, – приказал он хриплым от азарта голосом.

Кто ищет, тот всегда находит. Схрон оказался под стыком стен сарая. А в нем – молочный пятилитровый бидон, набитый деньгами.

Был у Сидорова второй раз шанс остановиться. А он хрипит:

– Ищите дальше.

В другом углу под стыком стен – литровая стеклянная банка, обернутая ветошью. А в ней – камушки. Бриллианты, сапфиры, изумруды, рубины…

Тут Сидоров растерялся. Бойцов с хозяевами и бидоном ассигнаций отправил в райотдел, а сам позвонил из райотдела начальству, на Петровку.

Там полковник внимательно посмотрел на свет банку с камнями и, упершись взглядом в переносицу Сидорова, тихо спросил:

– Считали?

– Изъяли с понятыми. Но я решил, что считать и оценивать лучше у вас. Тут специалисты. А шубы – в отделении. И бидон с ассигнациями.

– Ну и хрен с ними…

– А что теперь?

– Поедем в Тверь, – хохотнул полковник.

– Зачем? – растерялся Сидоров.

– Шутка, – успокоил начальник наивного капитана.

Ехать пришлось недалеко.

На Старую площадь.

В приемной весьма высокопоставленной бабенки полковник оставил Сидорова под присмотром кареглазого, с озорной улыбкой референта и юркнул за обитую коричневой кожей дверь.

Капитан Сидоров огромным усилием воли минут десять сдерживал страх и непреодолимое желание помочиться.

– Молодец, Сидоров, – сказал полковник, притворив за собой кожаную дверь. – Благодарность в приказе, отметят по партийной линии и, вполне возможно, награда – когда подсчитают прибыль в доход государства.

– А когда подсчитают?

– Когда надо, тогда и… держи, – он протянул старый потертый портфель.

Прибыв в отделение и закрывшись в кабинете, Сидоров достал банку и посмотрел на свет.

Бриллиантов в ней заметно поубавилось.

В камнях, благодаря разговорам с батюшкой и изучению схрона в Ярославской области, он разбирался.

Две трети банки занимали небольшие бриллианты. Сверху лежали три рубина: один очень большой, даже не верилось, что настоящий, и рядом – два поменьше.

«Ну, коли специалистам рубины не глянулись, – решил Сидоров, – так и не надо щи с мухами мешать».

Банку с бриллиантами он сдал по инстанции. А рубины оставил себе. Поди докажи в такой ситуации – кто, что, сколько и почем. Тем более, что вскоре полковник стал комиссаром милиции третьего ранга, а Сидорова премировали месячным окладом.

А он не в обиде. Рубины, он проверял, самые настоящие. Антиквар и ювелир Соломон Израилевич Рутгайзер лично подтвердил. Перед тем как по этапу пойти. Он был дока, ему Сидоров верил как себе…

 

Глава шестнадцатая

Профессор Милованов-Миловидов

– Итак, вернемся к нашим баранам, в смысле – рубинам, – почему-то шепотом сказал своему отражению в зеркале Юрий Федорович.

Усилием недюжинной воли он пытался выстроить свое представление о взаимосвязи рубинов в наметившейся композиции, но у него ничего не получалось.

«Хорошо, – сказал он себе, – будем фиксировать камни по основным показателям – размер и цвет. Потом из них отберем «исторические рубины», то есть те, за которыми тянется хвост легенд – упоминания в мемуарах, письмах, документах. И соответственно, изображения которых могут присутствовать в иллюстративных источниках…»

Он вспомнил, как ему звонил заместитель руководителя президентской администрации Котин. Все, кому надо, знали, что он – человек Осины. Знали и делали вид, что так и надо. Ну и ладушки, соблюдаем правила игры.

Разговор с Котиным был краток.

– Юрий Федорович?

– А вы ожидали услышать по этому телефону кого-то другого?

– Ну зачем так… Сегодня вы всем нужны. На сегодняшний день вы – необходимое звено, объединяющее противоборствующие кланы.

– Если вы имеете в виду мою роль третейского судьи криминального мира, то…

– Все мы знаем, что настали новые времена, и Командира не все воспринимают как оракула, изрекающего истины в последней инстанции.

– Тогда о чем речь? У меня ипостасей много… И вопросов много…

– У всякого вопроса есть цена. Есть цена любви, есть цена ненависти.

– Ваш друг-олигарх хочет вернуться на историческую родину? Причем на белом коне?

– Не обязательно – на коне, можно на белом самолете…

– Хотите прощупать, что с ним будет, когда он из белого лайнера выйдет в белом костюме?

– Ну, к этой теме мы еще вернемся… На моей должности каналов для получения эксклюзивной информации более чем достаточно.

– А звоните старому профессору…

– Звоню не потому, что вы старый, а потому, что профессор.

– Ясно, нужна профессиональная информация, причем срочно – иначе бы назначили рандеву на нейтральной территории, как обычно, в итальянском ресторанчике «У Марио».

– Мечтаю там с вами снова пообедать. Надеюсь, найдем вечные, а не сиюминутные темы для дискуссии.

– Что за сиюминутная тема возникла в вашем почтенном ведомстве?

– Не столько в ведомстве, сколько в моей голове. Речь идет о рубинах.

– Слушаю, – не выдав удивления, сказал профессор.

– Скажите честно, по вашему ощущению, какой из драгоценных камней обладает наибольшей энергетикой?

Милованов-Миловидов отхлебнул холодного зеленого чая. Чтобы оправдать паузу, пояснил:

– Извините, чаю отхлебнул, горло сохнет.

– Вы ж курить бросили…

– А у меня не от курения, от диабета. Так значит, жена попросила подарок, а заботливый муж думает, как бы соединить приятное с полезным?

– Примерно так.

– Примерно, это значит – не обязательно жена…

– Итак? – собеседник не хотел отвлекаться на шутки.

– Вам коротко или с примерами?

– Сейчас – коротко. Хочу получить конкретный ответ на конкретный вопрос.

– Рубин.

Сказал и подумал – этого не обманешь, все равно раскопает.

– Пример?

– Можно – литературный?

– Можно.

Профессор тянул время, пытаясь понять игру и ту степень откровенности, которую он может себе позволить, не сливая стратегической информации.

– Рубином красную разновидность корунда назвал еще в IV веке греческий натуралист Теофраст. В средневековом сборнике камней рубину посвящено такое описание: «Яркое солнце юга несет живительные соки великого Ясуры, из которых рождаются камни. Царь Ланки, вечный соперник богов, налетает на Асру ураганом. Падают капли тяжелой крови, превращаясь в рубины, но с наступлением темноты горели они сказочным огнем в гуще вод, и пронизывались речные воды этими огненными лучами».

– Небезынтересно. По памяти или источник перед вами? – сухо переспросил собеседник.

– По памяти. С чего бы источникам с информацией о рубинах лежать на моем рабочем столе? – увернулся Юрий Федорович.

– И то верно. Времени у меня мало, если можно, дальше – без литературных ссылок. Вернемся к энергетике…

– А я кое-что о ней только что сказал. Умеющий слушать да услышит.

– Юрий Федорович… – взмолился Котин.

– Поясняю: главные источники энергии – боги. Но сказано в Лапидарии…

– Где?

– Лапидарий – это средневековые сборники описаний камней.

– Звучит как лепрозорий… Дальше?

– Сказано: царь Ланки, вечный соперник богов…

– Ну и?

– Соперник богов – следовательно, обладающий неземной энергетикой – разбрасывает капли крови, превращающиеся в рубины, и каждая капля, каждый рубин – источник энергии. Разница лишь…

– Да? В чем?

– В размерах, естественно…

– Это понятно…

– И еще в том, насколько камень за свою историю сумел накопить в себе чужую энергию.

– Понимаю: в более старом камне больше энергии?

– Не всегда. Если камню тысячи лет, но нашли его недавно…

– Понятно, речь идет о камнях, имеющих непростую историю, впитавших в себя энергетику незаурядных людей, этими камнями в разные эпохи владевших.

– Вообще-то, каждый рубин – сгусток энергии, нужно только знать секрет, как этой энергии дать выход. Недаром рубин на санскрите – ратнараджа…

– Это что значит?

– Царь камней.

– Я думал, царь камней – бриллиант…

– Для ювелиров. Для алхимиков – рубин.

– Вы можете еще что-нибудь об этом рассказать?

– Все, что мог, сказал…

– Я ваш должник.

– Это как водится.

Потом позвонил Патрикеев.

– Да, Егор Федорович?

– Один вопрос: ты как-то рассказывал мне замечательную историю о рождении самоцветов. Напомни… В ней есть некоторые нюансы, на которые стоило бы обратить больше внимания.

– Ты имеешь в виду бирманскую легенду о рубиновых самоцветах?

– Да.

– В первый век человеческой веры Первородная Змея снесла три яйца…

– Вот-вот, про эти яйца я какую-то важную подробность забыл.

– Из первого яйца родился Пьюсавати, царь Нагана, который мог ускорять время, из второго – китайский Богдыхан, который мог замедлять время, а из третьего яйца появились на свет рубины…

– А дальше?

– Что – дальше? Из рубинов стали делать красивые украшения.

– Юрий Федорович…

– В бирманской легенде не сказано прямо, что рубины способны останавливать время, но вывод такой сделать можно.

– Спасибо, ты подтвердил мою догадку.

– Что же ты не спросишь меня, почему рубинов – масса, а время течет по-прежнему?

– А это уже загадка, которую даже Нострадамус не смог отгадать.

– А пытался?

– Пытался. Не смог.

– Может, он и разгадал, да так свою отгадку зашифровал, что потомки до сих опор его катрены изучают в поисках ответа…

 

Глава семнадцатая

Подвиги Геракла

Вторая «уголовщина», в которую втянул его бывший коллега по Конторе, была похожа на первую: тоже связана с хищением оружия наполеоновской эпохи.

Он не знал, что ограбил квартиру очень влиятельного в Москве чиновника, ведавшего Госкомимуществом. А если бы знал, то что? Было б ему не так стыдно, что на старости лет ударился в криминал.

Во второй квартире коллекция артефактов была еще богаче. Старинная подзорная труба… Пунктуальный хозяин выставил перед ней табличку, на которой каллиграфическим почерком сообщалось, что труба принадлежала Наполеону Бонапарту и именно через нее он осматривал из Кремля поверженный город. На стенах висели портреты Наполеона кисти известных и неизвестных мастеров, копии со знаменитых картин, гравюры и рисунки начала XIX века.

За стеклами стеллажей, запертых на простенькие замочки, были выставлены на черных бархатных подушках ювелирные украшения с миниатюрами, изображающими самого Наполеона, его маршалов, сцены сражений…

Ему же было приказано взять и раскурочить простой офицерский палаш.

Правда, палаш был в золотых ножнах, а эфес украшен золотой сеткой с вензелем «N». На ножнах привлекали внимание две золотые львиные головы. Каждый из львов держал в раскрытой пасти ярко-красный камень.

Сопоставив оба задания, Иконников задумался. Были у них две объединяющие черты: каждый раз это были вещи, связанные с эпохой Наполеона, и в каждой криминальной истории фигурировали рубины. В первом случае нужно было взять оружие – длинную, неудобную для транспортировки саблю, камень же изъять с навершия кинжала, однако сам кинжал – дивной работы, с большим количеством золота и драгкамней, брать запретили.

Во втором случае нужно было изъять уже камни из львиных ртов, саму же саблю, точнее офицерский палаш, оставить на видном месте.

Вроде бы не его ума дело – сценарий Генерал писал, но эти странности раздражали Геракла.

Ну, изъял он камни, сдал Генералу, работа выполнена – иди, получай премию, равную его годовой зарплате на прежней службе. Половину – Даше, вторую половину – на сберкнижку, чтобы проплатить ее учебу в следующем семестре.

Конечно, при таком должностном расписании многого он не знал.

Он не знал, что в сейфе ограбленного коллекционера-коррупционера остался слайд, на котором был запечатлен наполеоновский палаш с рубинами в львиных ртах.

Он не знал, что в тот вечер, когда была совершена кража, Марфа Викторовна Петрова, урожденная Марта Вильгельмовна Бутерброден, профессиональная наводчица, была убита. Убили ее скорее всего местные хулиганы. Так, во всяком случае, посчитал и в своих милицейских документах записал ее кратковременный интимный приятель, участковый инспектор Петя Омельченко.

Пусть читатель не подумает ничего плохого. Просто Марфа, как и некоторые другие домоправительницы их микрорайона, сообщала об интимных подробностях жизни хозяев своему участковому, что, конечно же, создавало в микрорайоне здоровый психологический климат.

Полковник из МУРа Валентин Темин в случайность смерти домохозяйки ограбленного коллекционера сразу не поверил и поручил подполковнику Сергею Петруничеву разобраться с этой странной историей «сразу и до основания».

Группа Петруничева пыталась по горячим следам раскрутить убийство. И поначалу готова была остановиться на самой простой версии: старушка возвращалась из сберкассы и была ограблена неизвестными – судя по ране на голове, нанесенной округлым твердым предметом, отморозками-подростками.

Но, во-первых, версия не дала никаких следов, ведущих к раскрытию преступления.

А во-вторых, Людмила Викторовна Конюхова, криминалист, работавшая с группой Петруничева, сняла пальчики не только со всех предметов в ограбленной квартире, не только с биты – вероятного орудия убийства, но и с пальчиков самой Марфы. Прокрутила в их в информационном центре МВД и без труда выяснила, что Марфа Петрова, она же Марта Бутерброден, имеет длинный уголовный шлейф…

Однако ж ухватиться за этот соблазнительный шлейф группе Петруничева не удалось. Согласно оперативным данным с тех пор как Марфа вышла на свободу, никаких преступных деяний за ней не числилось. Можно было предположить, что Марфа встала на путь исправления. Но тогда почему она так гладко вписалась в историю ограбления ее хозяина, коллекционера Долгополова?

Ответа на этот вопрос не было. Не помогали ни профессорское звание Темина, ни интуиция Петруничева, которого еще со времен службы в Смоленске прозвали крутой опер. Все у него всегда получалось гладко и последовательно, а тут…

Да и от Людмилы Викторовны после успеха с пальчиками Марты удача отвернулась.

В квартире коллекционера – ни единого следа. В квартире Марфы, где она была прописана, и даже в той ее квартире, где она держала схрон, не обнаружили никаких наметок на заказчика. Или заказчиков…

– И все-таки я убеждена: Марфа – или Марта – работала на серьезного хозяина, – размышляла вслух Людмила Викторовна. – Оба ограбления взаимосвязаны. А коли так все красиво организовано – брали лишь отдельные предметы, и наводчицу убрали. Вывод один: заказчик – очень серьезная фигура.

– Или очень серьезная организация, – пробормотал Петруничев.

– Что ты имеешь в виду?

– В обоих случаях – предметы наполеоновской эпохи. Но я убежден: это предлагаемый нам ложный след. Думаю, организатор преступлений – человек крутой, возможно, в прошлом связан с силовыми структурами, но не опер. Мудрит…

– Действительно, – подхватила версию мужа и коллеги Конюхова. – Если бы заказ был на наполеоновское оружие – брали бы и другие, кстати, весьма ценные вещи.

– На что же были нацелены исполнители? – спросил Темин.

– В обоих случаях вместе с оружием похищены рубины.

– Крупные?

– Два по 40 каратов, а с кинжала, каплевидной формы – 60.

– С Миловановым-Миловидовым советовались?

– Как вы сказали: сразу после первого преступления, и потом – еще раз.

– А с Патрикеевым? Помните, года четыре назад были массовые преступления – кражи, убийства, ограбления частных коллекций и музеев? Накануне президентских выборов… Там тоже оказалось, что от международной мафии пошел заказ на крупные бриллианты. Может, и сейчас?

– Так президентские выборы нескоро…

– Я не про то. Соберите всю статистику по рубинам за… последние три месяца: есть ли тенденции, какие камни фигурируют.

– Имеет значение?

– Если и мелкие, и крупные – это скорее всего заказ «синих», уголовного мира.

– А если только очень крупные, да еще и исторические камни – то…

– То тут наверняка некая тайна присутствует. Это будет не для МУРа загадка.

– Обижаете, товарищ полковник, мы что – лаптем щи хлебаем?

– Мы – профессионалы. Но тут уже другая профессия нужна… Вы вот что: договоритесь о постоянных консультациях и с Патрикеевым, и с Миловановым-Миловидовым. Оба профессора хорошо друг друга дополняют… Ну и мне докладывайте обо всех подвижках. Добро?

– Кстати, товарищ полковник… Участковый, в чьем участке ограбленная квартира, странную фразу произнес, когда узнал, что домработница убита.

– Какую?

– Он сказал: «Странно, вроде бы такие приличные люди…»

– А кого в виду имел? Убийц?

– Не думаю. Скорее тех, кто ему Марфу рекомендовал.

– Но он же на первой беседе утверждал, что она пришла к коллекционеру с улицы?

– То-то и странно. Недоговаривает он что-то… То ли считает это для нас малоинтересным, то ли…

– То ли боится.

– Ну все, за работу. Ясно, что ничего не ясно…

Примерно так же рассуждал и Геракл Иконников по пути к музею «Бородинская панорама». Ничего из вышеописанного он не знал. Не положено ему было знать планы своего бывшего коллеги, Генерала. А о планах МУРа – и вовсе. Но, как ни странно, рассуждения отставного полковника КГБ и действующего полковника милиции шли по параллельным маршрутам.

«Если заказ действительно идет от Осины, – думал Геракл, – то на хрена ему в Лондоне столько рубинов? Да еще с такими трудностями?»

Гераклу не хотелось думать о том, что сегодня он идет грабить музей. Это вообще уже ни в какие ворота…

 

Глава восемнадцатая

Линия Генерального

Как ни странно, оргвопрос был решен в течение недели. Напрасно президент беспокоился о том, как воспримут Госдума и Совет Федерации идею создания нового поста вице-президента, курирующего правовой блок…

Приняли не только охотно, но и с какой-то личной заинтересованностью.

Нетрудно было догадаться, что оба лидера, руководители двух ветвей власти, в глубине души полагали, что новый вице-президент исполнит свою техническую роль и сойдет с политической сцены. Думать так позволяли два обстоятельства.

Во-первых, подробности ухода бывшего Генерального прокурора со своего поста. Многие оставшиеся у руля испытывали перед ним чувство вины за то, что так легко его «сдали». Люди, как правило, более всего не любят и опасаются тех, кому сделали гадость и подлость.

Во-вторых, бывший Генеральный прокурор, а ныне единогласно утвержденный вице-президент был упрям. И значит, тандем вице-президента и нынешнего Генерального, бывшего руководителя следствия Генпрокуратуры, состоял из двух упрямцев.

Кадышева президент заверил, что Следственный комитет остается не в формальном, а в прямом его подчинении. А Кожина убедил, что полностью ему доверяет правовой блок. Тем временем Совфед принял ряд поправок к закону «О прокуратуре», в соответствие с которыми многие контрольные функции переходили к Совбезу. Для равновесия…

Хрупкое равновесие между двумя тандемами не могло быть долговечным. А значит, рано или поздно освободятся два места, на которые могли бы плавно переместиться лидеры двух ветвей власти после истечения сроков мандатов, опять же в строгом соответствии с правилами игры демократического общества.

Все заявки Медликина были удовлетворены. Трем господам в строгих костюмах, что старались держаться подальше от юпитеров и телекамер, дали понять, что коней на переправе не меняют. Пересмотра итогов приватизации не будет, но их попросили повременить с переводом своих капиталов за рубежи нашей родины. Народ может неправильно понять.

Олигархи успокоились. Кадышев и Кожин настроились на бескомпромиссную борьбу. Президент снисходительно улыбался в телекамеры: «Мы начинаем тотальную войну с коррупцией и макроэкономической преступностью». А три элегантных человека в строгих костюмах с грустными ироничными лицами, посовещавшись, отдали устный приказ: операцию «Рубины» продолжить. Они не мечтали о путешествиях. Они хотели быть уверены, что при изменении ситуации в стране они смогут быстро и без проблем покинуть свою неблагодарную Родину. Но не налегке, а со всем заработанным «непосильным трудом» богатством.

Вспыхнувший вдруг интерес к алхимии среди олигархов, людей малоромантичных, не остался незамеченным. О нем доложили президенту. После чего человек из администрации президента доложил об этом трем вышеупомянутым людям. Каждому в отдельности. Об этом доложил Генпрокурору Егор Патрикеев. И уже вместе они проинформировали вице-президента.

Можно было бы предположить, что об этом странном интересе к историческим драгоценным камням доложили некоему уголовному авторитету в России или главарю «русской мафии» за рубежом. Несколько лет назад скорее всего так бы и произошло. Однако всего за три-четыре года ситуация изменилась. «Синих» (уголовников), давно использовали в своих играх люди «наверху». Использовали «втемную». При этом обе стороны строго выполняли свои обязательства. В таких отношениях цена ошибки – жизнь.

Вот эти сюжеты и обсуждались в Фонде правовой справедливости в узком кругу доверявших друг другу людей. Кабинет перед этим тщательно проверяли специалисты, которые гарантировали: прослушка невозможна.

Была выработана, как пошутил Егор Патрикеев, «линия Генерального» – парафраз памятной всем «генеральной линии». Егор Федорович брался разгадать «тайну рубина», утверждая, что он уже на подступах к разгадке.

Параллельно эту же работу вел Милованов-Миловидов.

Кроме того, за Патрикеевым оставался сбор информации от зарубежных «агентов влияния». А за его полным тезкой – сбор информации, которую уже накопил по этой теме в уголовном мире.

Кадышев обобщал информацию, связанную с преступлениями, в которых фигурировали рубины.

Кожину досталась самая сложная задача – понять, что обо всем этом знают президент и премьер и как они к этому относятся.

На Патрикеева повесили еще и Осину. Но лучше «Осину на меня, чем меня на осину», – мрачно пошутил Егор и предложил тост за удачу.

 

Глава девятнадцатая

Тайна розовых рубинов

Крупные розовые рубины, их многообразные волшебные свойства представляли собой загадку для многих поколений алхимиков, астрологов и философов. Большую часть жизни бился над этой загадкой знаменитый философ, алхимик и астролог Мишель Нострадам, оставшийся в памяти потомков как Нострадамус.

Многое в тайнах мироздания открылось его пытливому уму. И большую часть знаний он передал своему молодому ученику – Андреа дель Чижио. Многое, но не все. Он не дал ему шифры к своим катренам, в которых предсказал развитие событий на Земле на многие сотни лет.

И он не объяснил ему, в чем загадка больших розовых рубинов.

Первое он сделал сознательно. Второе – невольно. Ибо и ему не все рассказал при жизни его учитель.

Если Андреа послан ему в ученики Господом (а как иначе можно было объяснить его странное и таинственное появление той пасмурной ночью у двери его дома), то придет день, когда он найдет ключ к его катренам…

Последние дни Нострадамус чувствовал себя плохо. Он знал человеческое устройство. И, прикрыв глаза отяжелевшими веками, явственно чувствовал, понимал, видел – какой его внутренний орган в эту минуту болит и почему. Он был не просто умным человеком. Нет, Нострадамус был мудрецом. А мудрец понимает всю тщету борьбы за жизнь, если Господь уже определил твой последний час.

Нельзя продлить жизнь, это будет выглядеть как бунт против Господа.

Но можно остановить время. Для этого только-то и нужно – взять розовый рубин весом в 60 каратов, положить его на ровный лист пергамента, прочертить от него линию, образовав форму ковша. В образующие форму точки положить еще четыре рубина интенсивного розового цвета, а между ними разместить 40 красных рубинов по 40 карат.

И ждать…

Комета Фелиция пройдет, по его расчетам, в максимальном приближении к Земле в 17 часов 30 декабря 1566 года.

Ровно в полночь он должен будет положить руку на ковшеобразную композицию из рубинов, и время остановится.

Ну остановит он время. А дальше что? Ведь остановится и его жизнь. Что за радость жить в остановленном времени… Прелесть жизни – в движении секунд, минут, часов, дней, месяцев… Веков…

Он позвонил в серебряный колокольчик.

Плотная бордовая ткань в просвете двери раздвинулась, и в спальне появился ученик. Андреа дель Чижио был молодым высоким человеком в черном одеянии. На груди его висело ожерелье из рубинов, каждый из которых весил не более пяти каратов, на безымянном пальце сверкнул алый рубин весом 20 карат в золотом перстне – по преданию, работы самого Бенвенуто Челлини.

– Сын мой, дай холодной воды…

Он сделал глоток. Вода легко прошла через горло, но дальше, в закрытый опухолью пищевод, идти не хотела… Он закашлялся, сплюнул не принятую организмом воду в медный таз, стоящий возле постели.

– Могу я чем-то помочь вам, учитель?

– Только тем, что досконально и тщательно выполнишь все мои уроки и наставления.

– Обещаю…

– Сегодня мне особенно плохо. И с каждой минутой все хуже. Ночью я умру…

– Срок знает лишь Господь…

– Вот он и призывает меня к себе. Ты помнишь мой старый катрен, в котором описана моя смерть?

– Да, учитель.

– Там сказано: «Вблизи от скамьи и кровати найдут меня мертвым к утру»… Я никогда не ошибаюсь в своих предсказаниях. Значит, убери подальше этот медный таз, чтобы я упал не на него, а на пушистый персидский ковер…

– Этот ковер армянский, учитель.

– И это ты знаешь. Ты теперь много знаешь. Твои знания будут веками передаваться по мужской линии. Сумей ими правильно воспользоваться.

– Я постараюсь.

– Главное – не навреди. Если благодаря знаниям сделаешь что-то полезное – хорошо. Но главное – не используй знания во вред другим людям.

– Я так и сделаю, учитель.

– Я оставляю тебе твои знания на долгие века. И мало того, я оставляю тебе свои катрены, в которых спрятаны от досужих взглядов многие тайны грядущих столетий…

– Спасибо, учитель.

– Не благодари. Я не оставляю тебе шифры к ним. Ты до всего должен будешь дойти сам. Запомни: из всех катренов ключевые – лишь десять, те, что касаются загадки рубинов.

– Вы давно привили мне интерес к этому камню.

– Да… В последнем катрене, только что мной написанном, полагаю, это мой последний наказ, говорится:

– Ты что-нибудь понял?

– Только то, что речь идет о рубине. Но кто такой Иоанн?

– Это тебе еще предстоит открыть. Катрены написаны на моем языке. Там есть слова древнеславянские, древнееврейские, латынь, арабский и санскрит… Сначала ты переведешь на современный французский язык десять катренов, в которых упоминаются рубины, затем те, которые тебе покажутся важными, потом – расположишь катрены в должном порядке…

– А потом?

– А потом – ты и твои потомки будут собирать нужные для сотворения чуда камни. И когда соберешь…

– Что тогда?

– Интуиция подскажет тебе, что делать. А сейчас я устал. Позови отца Виаля. Я готов к исповеди. Пусть он совершит святое предсмертное причастие. Погоди… Утром к моему телу первым подойдешь ты. И примешь завещанное тебе – розовый рубин. Он будет в моей ладони… Ты понял?

Андреа дель Чижио, опустив голову, вышел из спальни. Он попытался перед уходом поцеловать руку Учителя. Но тот отдернул руку с зажатым в ней камнем. Правой же перекрестил Андреа. Боль становилась невыносимой. Он закрыл глаза.

«Надеюсь, они все сделают так, как я сказал», – подумал он, прикрывая веки.

После встречи с отцом Виалем ему осталась только одна встреча… С Господом.

Жену и сыновей он предупредил – в его спальню они смогут войти лишь после его смерти. И после того, как с последним визитом к нему явится его ученик.

Жизнь приходит к нам долгожданно, но неожиданно, и от входящего в мир человека не требуется никакой подготовки. А к смерти нужно готовиться. Готовить и других, и себя.

Прежде всего – себя.

Велики ли его грехи? Виаль отпустил их.

Отпустит ли Господь?

Он предсказывал будущее. Не грех ли это? Ведь знать будущее может лишь Бог. Но он, Мишель, мог бы сказать: «Я знал будущее потому, что Господь давал мне возможность заглянуть в бездну грядущего, в неизвестность. Нет тут греха…»

Он знал и прошлое. И лишь иронично усмехался попыткам историков прорваться сквозь многовековые слои лжи и фальсификаций.

Иногда писатели обладали редким талантом видеть прошлое. Нет, не историки. Именно писатели. Даже более узко – поэты. Тут особый дар! Строки рождаются, а в них – шифр к прошлому.

Но лишь он один мог писать стихи, в которых его взор, прорвавшись сквозь темень веков, видел события и судьбы грядущих столетий.

Впрочем, он писал и обычные стихи. Особенно в юности. Когда он встретил Анну, она была самая обыкновенная, но чрезвычайно обаятельная девушка – с высокой грудью, нежным животом, крепкими красивыми ногами… Лицо становилось необычайно очаровательным, когда губы трогала легкая улыбка, и на левой щеке появлялась ямочка.

Он же был, несмотря на молодость, известным, даже знаменитым врачом в Тулузе.

«Странно… принято считать, что перед смертью картинки прошлого проносятся перед внутренним взором человека с огромной быстротой, – подумал Мишель, – передо мной же видения движутся медленно, как облака в безветренную погоду. Вообще, сколько глупостей сказано о смерти. Ее боятся напрасно: если она пришла, то бояться поздно, если не пришла – рано. Смерть неизбежна, и помнить об этом нужно с первой минуты жизни. Тогда жить не страшно».

Вот облако-воспоминание, на котором к нему плывет ученейший муж своего времени – философ Жюль Сезар Скалигер.

Именно он познакомил Мишеля с прелестной Анной.

Жюль пригласил молодого врача из Тулузы, поэта и естествоиспытателя, что не так часто уживалось в одном человеке, погостить в поместье неподалеку от Ажена. Скалигер – личный врач епископа Ажена, был известен как астролог. Поместье Скалигера было расположено неподалеку от города, в деревушке Лескаль. Мэтру уже исполнилось пятьдесят, но женат он был на шестнадцатилетней девушке. Брак был гармоничен, что давало право учителю советовать ученику пойти по его стопам.

Мишель, при его заработках модного врача и славе выдающегося ученого и тонкого поэта, был завидным женихом. Этой репутации немало способствовали слухи о талантах Мишеля, распускавшиеся старым математиком и астрологом. «Впрочем, – подумал Мишель, – эти слухи были правдивы…» Стало быть, о чем тут толковать? Все свершилось, как Богу было угодно. Встреча Мишеля и Анны состоялась. Кто любил на самом деле, а кто лишь позволял себя любить? Сейчас уже не важно… Скорее всего он влюбился в юную неопытную девушку. И она ответила ему если не страстью, то нежной любовью и привязанностью. И уважением. Анна всегда знала, что живет рядом с гением. Вот почему, когда он прочитал первое из сотен посвященных ей стихов, она прошептала:

– Я согласна, мэтр Мишель.

– На что? – сделав вид, что удивлен, спросил Нострадам.

– Выйти за вас замуж.

Вот те первые стихи, написанные Анне и прочитанные экспромтом после пары стаканчиков доброго вина на сельском празднике в Лескале:

Анна не спросила, кто такой Сократ и что такое цикута. Она просто положила головку на грудь тулузского врача и сказала:

– Так что вы говорили о женитьбе на мне?

Брак был заключен в 1535 году в католическом храме Ажена.

Анна Кабрехас из Периньяна стала законной женой врача Мишеля Нострадамуса из Сен-Реми.

Через год у них родился сын, которого ждала трагическая судьба.

Потом – дочь, у нее судьба казалась вполне благополучной. Однако ж вопреки тому знанию будущего, которым уже обладал тогда Мишель, дочь и жена умерли от чумы, поглотившей значительную часть населения Ажена…

Значит, и он ошибался. Их смерть – не предсказал, не увидел.

Судьбу второй жены и двоих сыновей от нее он, к сожалению или к счастью, увидел правильно. Жену постигла болезнь. Он ее вылечил. Старший сын погиб от гордыни, и был растерзан толпой. Попытался пойти по стопам отца – и ошибся. Бедный мальчик! Он забыл, что на детях гениев Господь отдыхает…

В эти его предсмертные минуты вся семья была в сборе и ждала разрешения войти в спальню и проститься с ним.

Второй жене он тоже написал немало хороших стихов. Ее тоже звали Анной. Самое последнее звучало так:

Если Господь берет человека под свое покровительство, ему и будет везти. Всю жизнь. Смерти-то не избежать никому. Правда, Бог мог бы послать Мишелю смерть полегче, без боли. С другой стороны, такую смерть Всевышний дает праведникам. А был ли праведным католиком астролог Мишель Нострадамус? Вряд ли…

За те три года, что его первая семья прожила в Ажене, он сблизился с неким влиятельным лицом из ордена Святого Иоанна Иерусалимского. Этот орден еще называли орденом госпитальеров, ибо первоначально создатели ордена творили добрые дела в Госпитале Иоанна в Иерусалиме. А потом орден стали называть Мальтийским – ибо именно на этот остров орден перебрался, спасаясь от преследования неверных.

Это был христианский орден. Но если святая католическая церковь яростно преследовала братьев по вере – французов-гугенотов, исповедующих кальвинизм, то что говорить об этих странных, таинственных христианах, так не похожих по образу жизни и веры на «добрых католиков»…

О встречах Нострадамуса с рыцарем мальтийского ордена стало известно суду инквизиции в Тулузе. Мишеля предупредил епископ Жан Лотарингский. Злые языки утверждали, что небескорыстно: мальтийцы, якобы в знак дружбы и уважения, подарили епископу пять больших алых рубинов огромной ценности.

Мишель допускал, что эти слухи правдивы. Ведь и ему его друг-мальтиец преподнес в подарок огромный розовый рубин, чья ценность, даже с ювелирной точки зрения, превосходила цену рубинов епископа.

Камень нес в себе тайну. Он снимал боль. И давал мудрость, которую трудно объяснить…

Мишель крепко сжал в ладони розовый рубин. И сразу в голове просветлело, боль в горле, желудке, а последние три недели и в печени отступила. Он был не только астрологом, давно предсказавшим свою смерть, и даже день и час ее. Он был и опытнейшим врачом.

Он знал, от чего умирает. Но легче от этого знания не было. Облегчение боли в последние месяцы жизни давал лишь розовый рубин величиной с голубиное яйцо. А еще давал и мудрость, и понимание взаимосвязи событий.

Он только сейчас выстроил последовательность катренов, посвященных магическим свойствам кроваво-красного и розового корундов. Вот первый катрен:

Он засомневался, достаточно ли тщательно зашифровал свою мысль. Решил, что достаточно. Во всяком случае, понять его пока сможет лишь один его ученик – Андреа, молодой таинственный итальянец, ученик – по его словам – самого Бенвенуто Челлини, хотя по времени это невозможно… Хотя, что он знает о времени? Больше, чем все люди, но меньше, чем Господь.

Он вспомнил катрен, который должен идти вторым:

Розовый рубин действительно обжигал ладонь. Мишель бережно положил его на большой лист пергамента – на рукоять изображенного на нем ковша. У него были и другие камни: четыре розовых рубина и множество ярко-красных. Среди них рубин, подаренный старым мальтийцем, рыцарем чести Жерменом де Шоймером, был самым крупным…

 

Глава двадцатая

Олигарх

Полковник Сидоров, отец будущего олигарха, в камнях разбирался. С ростом содержимого схрона в Ярославской области росли и его познания в любимом деле. Благодаря партшколе он разбирался и в камнях преткновения (мог отличить правый уклон от левого), и в камнях за пазухой… Были в московской милиции сыскари и получше него, но начальником над ними был, однако ж, он…

Коллекционирование драгоценных камней со временем стало его любимым делом. Книги на эту тему заняли свое место на этажерке полковника Сидорова, где-то между «Далеко от Москвы» Ажаева и «Молодой гвардией» Фадеева. На Фадееве алфавит его библиотеки заканчивался. Раньше была еще книжка Емельяна Ярославского. Но после очередной партийной чистки Сидоров почистил свою библиотеку. Емельян Ярославский в связи с нечеткой идеологической ориентацией уехал в Ярославскую область и там, от греха подальше, был сожжен в печи вместе с другими буквами алфавита.

Что касается книг, то полковник Сидоров полагал: сыну Володьке десяти книг, рекомендованных партией, для образования хватит.

Сын Володька рос послушным, но тут наказ родителя нарушил: приобрел первое после долгих лет забвения и запрещения издание воспевателя крестьянской вольницы, Сергея Есенина.

Имея наследственную склонность к созданию схронов и не имея пока что других сокровищ, Владимир Михалыч в своем тайнике на чердаке многоэтажного дома на улице Серафимовича, где проживали сотрудники милиции от полковника и выше, хранил светло-зелененькое издание небольших книжек со стихами Есенина. Когда удавалось незаметно выбраться на чердак, он читал стихи Есенина и плакал.

Он всегда стыдился своей внешности. Однажды хорошенькая и сердобольная одноклассница Зина Кац сказала ему в утешение, что он похож на прекрасного русского поэта Есенина. Это запало в душу. Евреев он не любил. Даже не знал, почему. Может потому, что родитель в домашних условиях многократно высказывался о вреде, наносимом этой нацией экономике и культуре пролетарского государства… При этом он на минуту задумывался и добавлял:

– Но одного приличного еврейчика я знал. Звали его Соломон Израилевич Рутгайзер. Изумительных познаний в своей области был человек.

– Какой области? – спрашивал его сын. – Ярославской?

– Дурак, – привычно ставил сына на место Сидоров. – Не твоего ума дело.

Сидоров-старший знал, в какой области докой был старый Рутгайзер. В ювелирной. Огромных познаний был специалист Соломон. Знания его и сгубили. Он слишком много знал о «коллекциях» людей заметных и в обществе влиятельных. Знал и об источниках создания этих коллекций. Если бы Сидоров не поспособствовал перемещению ссохшегося тела Соломона из Москвы в Воркуту, это сделали бы другие коллекционеры.

Володя запомнил из того разговора, что евреи бывают хорошие и плохие, полезные и бесполезные. Но плохих и бесполезных гораздо больше…

– У тебя и глаза голубые (хотя были они скорее всего бесцветные), и волосы льняные (хотя на ощупь они были как пакля), и выражение глаз мечтательное. Как у Есенина.

Слова милой жидовочки из «7б» класса ему запомнились на всю жизнь. Так – через мифическое сходство, пришла к нему первая любовь. К Есенину.

Оказалось, что скрытный и достаточно жестокий с детских лет (например, ничего не стоило долго и старательно топить котят в неглубокой луже), Вовка Сидоров рос человеком сентиментальным.

В грустные минуты жизни он, открыв дверь на чердак умело сделанной отмычкой (руки у него были золотые), забирался в светлый угол чердака и часами читал Есенина.

В жизни у Володьки Сидорова никакой такой романтической любви не было. Но так хотелось, чтобы была… Увы, кроме Иды, никто не говорил ему о его достоинствах. Дети часто жестоки. О недостатках Володьки – его угреватой толстой физиономии, его косолапой походке, его жестких, как пакля, волосах, его косноязычной речи и невразумительных ответах, особенно на уроках истории и литературы – дети не только не забывали, но старались при каждом удобном случае напомнить…

Вначале была ненависть к отдельным одноклассникам. Потом пришла ненависть ко всем.

Надо сказать, что Сидоров-старший кроме огромной ценности коллекции в ярославском схроне обладал и неплохой по тем временам зарплатой. Плюс жена работала в райкоме партии и имела кроме зарплаты «конверт» и продуктовый набор. В то же время Сидоров-старший был не то чтобы прижимист, но экономен. Однажды родителей заставили купить детям спортивные костюмы и лыжные ботинки. Про остальное приказа не было. Даже форменную одежду в конце 50-х годов носить рекомендовали, но не приказывали. И был куплен Володьке серый фланелевый костюм и лыжные ботинки из толстой жесткой кожи. В этом Сидоров и ходил в школу. Круглый год. Неизменно. Чем вызывал насмешки даже тех, что были из менее обеспеченных семей.

Однако ж жизнь шла своим чередом. Когда Володька учился в седьмом классе, Сидоров-старший решил резко поменять жизнь.

Одним из самых ярких моментов в его жизни был тот давний визит на Старую площадь к весьма влиятельной даме.

– Это ж надо… Вот кто никого не боится. Отсыпала, как сахарного песка из бумажного пакета, горсть бриллиантов и вернула банку. Начальник стал комиссаром милиции III ранга, ему, Сидорову – благодарность в приказе. А ей…

Имея за спиной партшколу как базовое образование, чин полковника – как результат лояльности начальству в щекотливых ситуациях, решил Сидоров провести сложную комбинацию в кадровом плане. В результате после полугода интриг стал он заведующим отделом административных органов в райкоме КПСС. Ничем себя прославить на этом посту не успев, дождался он 1956 года, «разоблачительного» съезда партии и очередной, но уже с другого боку, чистки.

Он всегда называл себя верным учеником Ленина – Сталина. Оказалось, что самых верных учеников Сталина в ходе чистки и поперли. На него вышла такая разнарядка, и его… проводили на пенсию по состоянию здоровья. Хотя до этого момента как раз на здоровье Сидоров-старший не жаловался. Но послушно сделал, как сказали.

Стал болеть. Поначалу к месту и не к месту бормотал при людях:

– Что-то опять мотор барахлит.

При этом крупной ладонью касался то ли желудка, то ли скорее всего учитывая природную склонность к народным забавам, печени.

И действительно, через год умер. От инфаркта.

Когда в печати появились стихи Евтушенко про верных сталинистов, которые умирают от инфаркта, врагов у Сидорова-младшего прибавилось.

В вечные враги он записал поэта «Евтушенку», а заодно всех, кто критиковал Сталина, включая Хрущева, хотя сам Сталина не видел и работ его выдающихся не читал.

Кроме того, Сидоров-младший получил в наследство от отца природную слабость сердца и ярославскую коллекцию, которую Сидоров-старший, предчувствуя свой скорый уход, с отвращением завещал нелюбимому сыну.

Сыну, однако ж, хватило ума не строить свою биографию на наследстве, а нарисовать ее на чистом листе…

В анкетах он писал: «Родился и вырос в семье старых большевиков». Хотя под эту категорию не подходили ни дед, ни тем более – отец.

Но искренние анкеты с орфографическими ошибками на кадровиков впечатление производили.

Сидоров-младший строил карьеру. Он на троечки закончил Институт культуры. Не в Москве, а в Питере, где брат матери занимал какой-то пост в КГБ. Потом – аспирантура. Написал кандидатскую диссертацию «Роль КПСС в руководстве народными творческими коллективами».

Он давно не ходил в сером фланелевом костюме и лыжных ботинках. Но, даже владея уникальной коллекцией драгоценных камней, оцениваемой в миллионы долларов, одевался скромно. Не потому, что ему не нравились дорогие и хорошие вещи. Просто был осторожен.

Ни наука, ни собственно художественная самодеятельность его не привлекали. Но талант дорогу найдет. У него оказались гениальные способности управленца. Особенно по работе с персоналом…

Общение с опытными кадровиками подсказало ему дальнейшую цель. Оказывается, звания и степени ценятся не только в вузах и научных учреждениях. Для госслужащего это тоже украшение. И он защитил, еще до крушения СССР, диссертацию на тему «Экономическая модель клубного учреждения». Там было много сказано про направляющую роль КПСС, но степень уже вне политики – доктор экономических наук.

Из политэкономии он помнил только гениальную формулу Маркса: «Товар – деньги – товар». Для того, чтобы заставить эту модель работать, не нужно быть выдающимся ученым.

В Контрольно-ревизионное управление администрации президента он пришел уже доктором и профессором (удалось применить марксову формулу к конкретной ситуации и ускорить утверждение в BАКе ученого звания «профессор»).

Первый президент не любил работать с документами. Его письменный стол всегда был девственно чист. Он любил работать с людьми. Любил, чтобы ему говорили правду. Пусть даже горькую. Кто по наивности верил этому заявлению, потом горько жалели. Потому что правду он любил исключительно сладкую.

Вот почему, работая секретарем горкома, он так любил бывшего полковника милиции, начальника отдела административных органов Мишку Сидорова… Тот, бывало, такое говорил, что хоть убивай. А присмотришься – правда. Когда случайно (случайно ли?) узнал, что в администрации президента на скромной должности работает доктор экономических наук, профессор Сидоров, поручил выяснить, не родственник ли. А то у нас в стране этих Сидоровых… Оказалось, не однофамилец – сын.

Сын первому президенту глянулся. Вылитый отец. Такой же внешне корявый, но – правдолюб.

Карьера Владимира Михалыча стала стремительно развиваться. Пока не достиг он уровня практически максимального. То есть не только он сам мог войти в кабинет президента в любое время… В зависимости от уровня взаимоотношений с Сидоровым, это мог сделать любой гражданин, и не только России. Это обстоятельство создавало уникальные условия для проявления благодарности к Владимиру Михалычу.

Коллекция камней, давно перевезенная из Ярославской области в Москву и надежно укрытая за стальными дверями солидного банка, постепенно пополнялась.

Иногда за «доступ к телу», плюс вовремя сказанное доброе слово «правды» клиентам было удобнее расплачиваться процентами от сделок или акциями… Коллекция росла. Теперь значительная ее часть, благодаря техническому содействию, переехала в один из банков Лондона.

Сидоров одним из первых в окружении босса понял, что срок его командирства на исходе. Окружение без паники и фанатизма, но целеустремленно готовили себе новые позиции. Кто-то мог усидеть и при новом президенте, тем более что, как поговаривали, между старым и новым заключено соглашение относительно сохранения кадрового «потенциала». А кто хотел уйти на заранее подготовленные позиции, уже паковал чемоданы.

Приватизация при поддержке «лично» первого президента открыла новые перспективы. Сидорову, который, в отличие от президента, «работать с документами» и любил, и умел, удалось сделать даже больше, чем он мог мечтать.

Сидорову удалось в течение короткого времени стать одним из самых богатых людей страны. В собственность к нему (реже в аренду на 99 лет) перешли, как в известных стихах классика, заводы, пароходы, газеты и телевидение, нефтяные промыслы и месторождения природного газа. И все это – в рамках существовавшего на тот момент российского законодательства.

– Места надо знать, – говорят бывалые грибники.

– Закон надо соблюдать, – говорят в одночасье ставшие миллиардерами нынешние олигархи.

Ну и – надо уметь оказываться в нужное время в нужном месте…

Сидоров это умел. Впрочем, он уже не был Сидоровым. Вся его приобретенная на службе у первого президента собственность была записана на фамилию Осинский. Узнав, что все документы, кроме докторских и профессорских дипломов, при перемене фамилии можно поменять, перед защитой докторской диссертации по экономике Сидоров без лишнего шума стал Осинским. Так что пришлось проявить изобретательность, чтобы перестать носить эту вульгарную фамилию, но при этом сохранить все идущие от нее радости. Особенно сложно было слить информацию о том, что нынешний профессор и толковый чиновник из КРУ администрации президента – сын того Сидорова, который когда-то служил в райкоме партии под непосредственным руководством нынешнего президента. Ну, и не такие задачки были теперь по плечу Владимиру Осинскому. «Тоже мне, бином Ньютона», как говорил классик.

В отличие от некультурного деда и малокультурного отца, Владимир Михалыч был человеком начитанным.

Любимым чтением для него были каталоги международных аукционов «Сотбис», «Кристи» и «Дома Друо». Разделы, посвященные драгоценным камням.

При новом президенте он с почетом ушел «на другую работу», орден даже дали. Хотели «Дружбы народов», но он постеснялся (а по правде говоря, ни в какую «дружбу народов» не верил), добавил бабла кому надо и получил «За заслуги перед Отечеством» 4-й степени. Тот факт, что такой же орден в этот день получил всемирно известный дирижер Георгиев, его не раздражал: в конце концов, он, Осинский, конечно, покруче будет, но и этот питерский осетин тоже пользу Родине приносит.

Фамилию Владимир Осинский выбрал не для красоты: дерево это скромное и неприхотливое. Зато именно оно дает материал для «осиновых колов», которые Владимир предназначал всем своим врагам, а их было порядочно.

Он потом как-то подсчитал – приблизительно, конечно – сколько же удалось заработать на госслужбе… Оказалось, прилично: 4,5 миллиарда долларов, не считая 5 миллиардов, которые уже были вложены в камушки.

Первое, что он сделал в «новой жизни» – основал огромный многопрофильный холдинг «Трилогия», корпорацию «Медиа Народ-пресс» и «ТВ плюс». Второе – создал Структуру, чтобы сохранить уже созданное.

В итоге незаметно сложилась империя Осинского. К этому же времени возникли империи Холковского, Утинского, Ребинского.

К большому неудовольствию Владимира Михайловича, большинство олигархов оказались с еврейскими корнями. Поскольку, стесняясь своей нефотогеничности, он избегал появляться на телеэкране (даже по «своим» каналам, где подхалимы обещали поставить такой свет, что мелкие недостатки его внешности были бы сглажены опытным художником по свету и гримером), то его русскость, совершенно очевидная при взгляде невооруженным глазом, была народу неочевидна. И по фамилии простые люди ассоциировали его с ненавистным «иродовым племенем». Однако менять фамилию обратно он не стал.

Умерла, так умерла. Осинский, так Осинский.

С другими миллиардерами Владимир Михалыч не дружил. С новым президентом был корректен. Никогда не напоминал, какую финансовую поддержку оказал ему на выборах. Но тот и так помнил.

Когда Генпрокуратура нашкандыбала на него уголовное дело (все в кучу собрали – и некорректную приватизацию недр и ископаемых, и «черное рейдерство», и подвиги его «Структуры»), президент наложил «вето» на все попытки привлечь Осинского к ответу. Ответы он давал лично президенту. А тот не любил, когда ему напоминали о «благодеяниях»…

И это было первой ошибкой Владимира Осинского.

Вторая была связана с недоработками «Структуры».

Он собрал в свою «службу безопасности и юридической защиты» лучшие кадры, ушедшие в отставку по старости, выслуге лет, а то и сбежавшие от безденежья и слабой социальной защищенности из МВД, ФСБ, Генпрокуратуры и ГРУ Генштаба. За большую зарплату указания «шефа» здесь ловились на лету. Иногда пожелание или мысли вслух воспринимались как приказ…

Стоило ему высказать критические замечания в адрес не поддающегося интеллектуальному нажиму владельца предприятия, шахты, прииска, упрямого генерала-силовика, как с этим человеком случались всякие непонятности. Чаще всего – трагические и необратимые. Они умирали. Причем при таких таинственных обстоятельствах, что следствие вскоре заходило в тупик.

Профессионалы из Структуры были столь виртуозны в разработке сценариев «исчезновения» или «ухода в иной мир», что ни разу возбужденные прокуратурой дела не были объединены в одно.

Разрозненные факты никак не складывались во внятную, понятную мозаику…

Однако перспектива выхода на «Структуру», а вместе с тем и на его корпорацию стала вполне реальной, когда Генпрокурором России стал человек с пытливым умом – профессор Кожин, а заместителем по следствию – Борис Кадышев.

Генпрокуратура наступала на пятки.

Дважды президент не подпускал их к своему любимцу. Это еще первый президент. Да и второй, сохраняя верность данному офицерскому слову, защищал креатуру их общего босса до последнего.

Потом, видимо, он посчитал, что все обещанное исполнил. Над группой генералов из «Структуры» явственно замаячило «пожизненное». Тут Осинский сделал свою третью ошибку.

Управление «К» «Структуры» гарантировало ему защиту «Дома приемов» на Ленинградском проспекте от прослушивания. Но то ли именно в тот день не так тщательно проверили помещение, где на ночь глядя собирался «Клуб миллиардеров», возглавляемый Осиной, то ли предатель скрывался в родном коллективе, но на следующее утро высказывания Осины стали известны второму президенту.

Какие-то его слова руководителю страны показались забавными, но два высказывания вызвали такой прилив гнева, что у него, человека спортивного и умеющего владеть собой, случился гипертонический криз.

Первое высказывание в распечатке «прослушки» он подчеркнул красным фломастером:

«Конечно, господа, наш президент далек от идеалов демократии. Вы спросите, а что в идеале? Я отвечу: демократическая республика. Вы спросите, что же делать с президентом в демократической республике? Мой ответ: мы найдем ему почетную и высокооплачиваемую работу или дадим адекватную его потерям денежную компенсацию. Вы спросите: кто же возглавит правительство республики? Отвечу и на этот вопрос: я. Вы спросите: почему? Я отвечу: потому что я дам на реализацию этого плана больше денег.

Но не спрашивайте, почему я иду на эти хлопоты. Иду, потому что знаю, что нужно России. Недавно меня избрали академиком РАН. Российская академия наук просто так в академики не берет. Правильно, господин Холковский – если только за очень большие деньги. Так вот, как ученый я изучил ситуацию и полагаю, что от реализации моего плана выиграют все. Ваше тихое сопение и молчание воспринимаю как согласие».

Этот пассаж президент еще мог переварить, посчитав проявлением обычной глупости и недалекости Осины (знаем мы, какой он академик)… Но благодаря словам, брошенным как-то даже мимоходом, как нечто само по себе разумеющееся, Осина нажил во втором президенте смертельного врага.

«Холковский: Не боитесь, Владимир Михалыч что в схватке победителем будете не вы?

Осинский: А кто же?

Потугин: Президент…

Осинский: Это ничтожество?

Ребинский: Неосторожненько… Даже если прослушка исключена, я скажу что думаю: он очень серьезный человек, и на политической сцене он очень надолго, я бы всем нам рекомендовал учитывать это и искать пути для долгосрочного с ним сотрудничества.

Осинский: Перестаньте сказать, как говорят, господин Ребинский, у вас в Бердичеве. Еще раз повторю: жалкая посредственность. Он будет смотреть всем нам в рот, пока не заметит, что его время кончилось…»

Гнев президента был ужасен:

– Ну, все… Он переходит все границы. Это его время кончилось. Идиот. Он не понимает, что сейчас уже иной век на дворе. И ничто его не защитит. И никто…

Президент позвонил тогдашнему Генпрокурору Ульянову.

– Что у вас на Осинского?

– А что надо? – боясь попасть впросак спросил тот.

– Что у вас на него? Кожин еще первому президенту докладывал, что для возбуждения уголовного дела достаточно.

– Извините, Василь Василич, я не в курсе. По-моему, по указанию первого президента дело было «рассыпано».

– Так соберите его заново. И доложите. Если материалов достаточно, я дам вам разрешение… Санкцию на арест подпишете лично. И – на ваш личный контроль. Кстати, как там с материалами на Ребинского? Много, говорите? Его не трогать. С ним мы общий язык найдем. Что же касается Осинского… Не тяните с этим. Не забывайте, что от вашей расторопности зависит ваше будущее.

Ульянов это понял мгновенно. И тут же по защищенной от прослушивания линии перезвонил Осинскому, слив весьма дорогую информацию, от которой действительно зависело его будущее.

На следующее утро, дав за ночь множество указаний своим сотрудникам, Осинский вылетел в Лондон. Там его ждал особняк в центре столицы, огромное поместье под Норфолком, веками принадлежавшее лордам Ротфильдам, купленное полгода назад, счета в «Сити-банке» более чем на 15 миллиардов фунтов стерлингов, и сейф с драгоценностями в «Банк оф Лондон».

Ночь прошла беспокойно и для президента. Когда он утром перезвонил в ФСБ, Генпрокуратуру и МВД, чтобы скорректировать свое вчерашнее решение и узнал, что Осинский час назад вылетел в Лондон «по срочному делу», он впервые за эти годы подумал, что уход из Генпрокуратуры Ильи Юрьевича Кожина был не так уж и целесообразен. Да и Кадышеву напрасно дали возможность уйти, затаив обиду на президента. При них такое произойти не могло бы.

Президент приказал принести ему последние материалы на Кожина и Кадышева, включая «прослушки».

– Говорят, что нельзя дважды вступить в одну и ту же реку. Ho кто сказал, что нельзя дважды вступить на одну и ту же должность?

Тогда у него и зародилась гениальная мысль о «двойной рокировке на вершине власти», которая даст стабильность, как он полагал, всей России на долгие годы. Конечно, если он больше не будет делать таких фатальных кадровых ошибок…

Осинский тем временем успокоился, принял ванну, плотно позавтракал, подсчитал чистую прибыль и возможные убытки. По проверенным каналам связи он дал указание перевести «Структуру» на нелегальное положение, «Корпорацию», Медиа-империю закамуфлировать подставными владельцами.

 

Глава двадцать первая

Профессор Милованов-Миловидов

Профессор улыбнулся своим мыслям. С прокуратурой у него были в разные годы разные отношения, а вот с Егором Патрикеевым всегда хорошие…

Серия преступлений, связанных с историческими рубинами, привлекла к себе особое внимание – мало того, к этой тайне ищет подступы Егор…

Нет сомнений, что Валентин Темин из МУРа и его толковые помощники докопаются до самой сути: отвлечь внимание следствия от исторических рубинов подставами – оружием наполеоновской эпохи, убийствами коллекционеров и т. д. – не удастся. Сценарии акций явно пишет силовик, а не драматург.

Все эти преступления – 12 убийств с ограблениями, 23 кражи, одно разбойное нападение и два случая замены рубинов «фальшаками» в экспозициях музеев, объединены какой-то тайной. Пытается ли ее разгадать Егор? Наверняка. А Осинский? Скорее всего. Осинскому он не помощник. А с Егором лучше работать в паре.

Сам Милованов-Миловидов, когда еще читал курс лекций по истории русской живописи в Сорбонне, снял ксерокопии с очень аккуратно сделанного факсимильного издания пророческих катренов Нострадамуса. Десять лет Юрий Федорович бился над переводами, специально изучив для этого древнееврейский и старофранцузский. Арабский и латынь он прилично знал и раньше.

Как далеко мог продвинуться Егор? Будучи профессиональным поэтом-переводчиком – достаточно далеко. Полгода назад он был в командировке в Париже, по его словам, сумел выкроить пару дней и поработал в Библиотеке Сорбонны. Он также рассказывал, что бывал в квартале Феррейру. Осмотрел подвал, где Нострадам выпускал свой знаменитый альманах с пророческими катренами… Егор многое знает, интуитивно ощущает совпадения деталей и фактов…

Нострадамус боялся обвинения в ереси и сознательно наполнял свои стихи труднодоступными для понимания образами, виртуозно, не нарушая размеров и стиля, соединял греческие, латинские, арабские и древнееврейские слова, добавлял слова на провансальском языке, чтобы совсем затруднить перевод и даже записывал катрены справа налево. Среди катренов изредка попадаются незашифрованные, но они не ведут к разгадке кода…

Перед профессором Миловановым-Миловидовым была копия «Книги пророчеств» Нострадамуса 1557 года – ее четвертое, дополненное издание, включающее семь центурий по сто стихов.

Наверняка Егор Патрикеев, как и он сам, обнаружил намек на десять катренов, содержащих упоминание рубинов. Хотя у самого Нострадамуса говорится:

Видимо, поначалу тайна была изложена в пяти катренах, но позднее, в издании 1558 года, после смерти автора, были опубликованы отдельные катрены о рубинах, из одиннадцатой и двенадцатой центурий (не подряд, он и тут намудрил).

Итак: поначалу он разгадал катрены, в которых фигурировали некий ковш и розовый рубин. Далее, в другом катрене, сказано: «таких камней всего на свете пять». Размеры – «с мизинец». Скорее всего – 60 каратов. Камень обладает свойством подолгу сохранять тепло.

Надо будет посмотреть, есть ли упоминания, соответствующие этому описанию. После чего найти сами рубины…

Осинский, похоже, уже приступил к поискам.

Но зачем? Что дает обладание этими пятью розовыми рубинами по 60 каратов их владельцу? Власть над миром? Огромную силу? Здоровье?

Скорее всего ключевое слово – «комета».

Но какая комета?

В русских источниках эпохи Иоанна Грозного упоминается комета Фелица, которая, пролетая в опасной близости от Земли раз в четыре года, будит таинственные и сверхъестественные свойства драгоценных камней. Свойства разные. У бриллиантов – одни, у изумрудов – другие, у рубинов – третьи.

Юрий Федорович с трудом встал. После нескольких часов работы поясницу ломило неимоверно.

Он раскрыл отмеченные закладками страницы нескольких фолиантов. Про Фелицу там было. Но информация какая-то невнятная. Да и интуиция подсказывала, что речь идет не о ней, или не только о ней.

Он нажал кнопку громкоговорящей связи на аппарате возле кресла для отдыха. Хмыкнул, услышав тонкий, почти девичий голос известного астронома, профессора Феклистова. Сказал:

– Привет, Миша. Про здоровье и новости не спрашиваю – знаю, бережешь себя. Скажи ты мне, старый товарищ, есть ли на земной орбите планета с несколько меньшей, чем у Земли, массой, которая раз в четыре года проходит довольно близко от Земли?

– Есть.

– А поподробнее можешь?

– Могу. О ней писал еще ученик Пифагора, Филолай. Но я, еще не зная малоизвестных работ этого греческого ученого, пришел к тому же выводу, исходя из отклонений Венеры и Марса в их движении по орбитам. Эта планета к твоим искусствам прямого отношения не имеет…

– А косвенное?

– Смотря откуда смотреть.

– Давай со стороны Солнца.

– Ха, ты попал в точку. Видишь ли, дружище, этот двойник Земли «прячется» за солнцем, и потому мы его не можем видеть.

– И даже ты его не видел?

– Я особая статья, я же, прежде всего, математик.

– И что? Не вижу связи.

– Сейчас увидишь. Я предположил, что в редкие часы, когда Глория…

– Какая Глория?

– Такое имя дали этой планете. Так вот, когда она чуть выглядывает из-за протуберанцев светила, ее можно видеть. И я ее видел.

– Ты ее первым из астрономов видел?

– Увы, нет. Еще в середине XVIII века ее видели директор Парижской обсерватории Джандоменико Кассири и английский астроном Джеймс Шорт…

– А ранее, скажем, в XVI веке, ее никто не мог видеть?

– Может быть, кто-то из астрономов ее и видел, но записей об этом великом событии не оставил. Хотя, вряд ли… Телескопы в XVI веке были послабее, чем в ХVIII.

– А предсказать ее существование ранее XVIII века было возможно?

Ну, предсказания – удел астрологов, а не астрономов. Нострадамусов там всяких…

– Но ты ведь сам предсказываешь существование планет…

– Я не предсказываю, а прихожу к выводу на основе строгих математических расчетов.

– И что же показывают твои расчеты относительно жизни на этой планете?

– Ты попал в точку: жизнь там есть. Или, вернее – может быть.

– С этого места поподробнее.

– Ты все равно не поймешь.

– A ты попроще, народ хочет знать. Не гордись своей высоколобостью в сравнении со всякими там искусствоведами.

– Видишь ли, сегодня мы уже точно знаем: физико-химические условия на Глории идентичны земным – орбита одна и та же.

– Значит, она не может раз в четыре года срываться с орбиты и пролетать в опасной близости от Земли?

– Это полная чушь.

– Жалко…

– Не огорчайся. Теми свойствами, о которых ты говоришь, обладает комета Фелиция. Не планета, а комета. Это, видишь ли, разные вещи.

– А Фелиция обладает какими-нибудь необычными свойствами – например, способностью воздействовать на события, судьбы людей, усиливать скрытые свойства драгоценных камней?

– Далась тебе эта Фелиция… Хотя… В чем-то ты, как ни странно, прав. Астрохимики отмечали молекулярные изменения в некоторых минералах в периоды наибольшего приближения кометы к Земле.

– В каких минералах?

– Ну, во всяком случае, есть данные об изменениях в таких твердых минералах, как корунды.

– То есть рубины?

– Ну, и рубины…

– Что за изменения?

– У них резко возрастала энергетика, повышалась, как ни странно, температура…

– Скажи, а не изучалось ли воздействие этих минералов на людей?

– Насколько я знаю, нет.

– А могло ли наличие определенного количества этих корундов в одном месте, когда комета была ближе всего к Земле, хотя бы чисто теоретически, замедлить или ускорить ход времени?

– Это сфера влияния Господа. Ты обратился не по адресу. Хотя, знаешь… У того же малоизвестного ученика Пифагора Филолая есть такая строка: «И планета приблизилась. И время остановилось». Но обычно астрономы воспринимают ее как некую литературную вольность. Других источников, подтверждающих факт остановки времени каждые четыре года, не обнаружено. Наука – штука точная, поэтические образы в расчет не берет.

Профессор Милованов-Миловидов знал как минимум двух людей, которые были не только незаурядными учеными, но и отличными поэтами. Во всяком случае, поэтами-переводчиками с достойной репутацией: Егора Патрикеева и Жана де Лефлера, профессора из Сорбонны.

Профессор оказался дома, хотя, судя по недовольному сиплому голосу, телефонному звонку был не рад.

– Здравствуй, Жан, – как ни в чем не бывало заговорил Милованов-Миловидов, выжав из своего голоса максимум непринужденности и человеческой теплоты.

– Салют, Юрий, – уже теплее и приветливее ответил Жан де Лефлер. – Чем обязан?

– Как себя чувствуешь после путешествия? Не простудился на севере?

– Разве Бретань и Нормандия – это север? – ничуть не удивился осведомленности приятеля профессор Сорбонны.

– Ну, север Франции… Как с погодой? Повезло?

– Немного сыро, но я люблю такую погоду.

– Почти как английская… А в Лондоне? Кажется, август в этом году там выдался солнечный.

– Да, в Лондоне с погодой повезло…

– Какие-нибудь лондонские достопримечательности, кроме особняка моего друга Осинского, посетил?

– Зачем? Музеи всегда одни и те же…

– Значит, специально ездил к моему другу?

– Ну, знаешь, он сделал такое предложение, от каких не отказываются. И потом, – после паузы добавил он, – это ведь всего-навсего обычная работа…

– Перевод десяти катренов Нострадамуса?

– Да, – даже не пытаясь удивиться осведомленности собеседника, согласился Жан.

– Считаешь, что пять миллионов новых франков – хорошая цена?

– Конечно, особенно если учесть, что к этому добавляется миллион фунтов стерлингов.

– А это за что?

– Неужели не знаешь?

– Нет.

– Тогда догадайся…

– Разгадка пентаграммы и всех этих фокусов с планетами и созвездиями…

– Я не сомневался, что ты угадаешь. Эти загадки специалисты не трогали.

– He скажи. Мы с Егором Патрикеевым… Помнишь его?

– Он читал курс лекций «Портреты русских художников в контексте истории». Вскоре после тебя, году в 1997-м… На отделении истории искусства… Что же Егор?

– Мы с ним бьемся над этими загадками не первый год. Причем, обрати внимание, к лучшим в мире толкователям и переводчикам катренов Нострадамуса – Жану де Лефлеру и Жоржу де Шоймеру – за консультациями пока не обращались.

– И зря…

– Таких денег, как у Осинского, нет.

– Вам бы я и бесплатно помог. И Жорж, наверное…

– Так помоги.

– Вы же и так все отгадали…

– Не все. Кое-что хотел бы уточнить.

– Например?

– «Пронзит комета розовый рубин —

Сам выбирай из прошлого страницу:

Ты можешь в год далекий провалиться,

Но тот рубин быть должен не один».

– Что ж тут непонятного?

– Какая комета? Фелица?

– Естественно.

– Как она пронзит рубин?

– При прохождении кометы в максимальной близости от Земли ее свет должен пройти сквозь крупный, в 60 каратов, розовый рубин.

– А что значит «рубин быть должен не один»?

– К моменту появления кометы нужно выстроить целую композицию из рубинов.

– И в какой год можно будет «провалиться»?

– Это не смог рассчитать ни Шоймер, ни сам Мишель Нострадамус. У него сказано намеком, в общих чертах:

– Знаешь, Жан, я того же мнения. Больше скажу: ключ к разгадке – пентаграмма.

– Ты гений, Юра. Я полагал, что до этого, кроме меня, никто в этом столетии не дойдет. Жорж приотстал… Как ты перевел этот катрен?

– Мишель имел в виду смерть сына, который попытался пойти по стопам отца… Он предсказал, что во время осады городка, в котором жил, будет сожжено пять зданий. Но ни одно здание во время штурма не пострадало. Тогда незадачливый предсказатель сам поджег пять домов, его схватили и сожгли… Печальная история, в которой Мишель увидел разгадку мучившей его загадки: нужно именно пять рубинов, чтобы некое чудо произошло. Но сколько рубинов должно быть размещено на пентаграмме, я пока не знаю.

– Узнаешь – позвони… У меня чисто академический интерес.

– Понимаю, понимаю. Обнимаю, друг, привет Ларе…

Милованов-Миловидов положил трубку на рычаги аппарата.

Ему было стыдно. Он уже неделю назад отгадал другой шифр, спрятанный в одном из катренов:

Действительно, в перевернутом виде пентаграмма имеет два рога. Профессору условия «задачки» показались элементарными.

Он еще раз пересчитал количество букв в строке Мишеля Нострадамуса. Его знаний арабского и иврита хватало, чтобы переводить стихи, но считать буквы в словах на этих языках – сущая мука. И потом – должно ли количество рубинов быть определенным, чтобы «чудо» произошло? Тогда какую строку взять за первооснову? Одна строка содержала 25 знаков, другая – 23.

– А ведь ошибка порядка двух-трех знаков может стоить путешественникам во времени промаха на один-два века.

Юрий Федорович давно догадался, что Нострадамус зашифровал код и оговорил все условия: луч кометы должен пройти сквозь розовый рубин; рубинов – розовых и алых – должно быть определенное количество. Он допускал возможность телепортации во времени на глубину в пять веков. Причем в обе стороны – как в прошлое, так и в будущее. А ведь может быть и так, что, регулируя количество и размеры рубинов, можно регулировать дальность передвижений во времени…

Пентаграмма разгадана уже несколькими людьми. Но дальше пошел он один. Никто до него не обратил внимания на скромный катрен из 12-й центурии, опубликованный после смерти Мишеля в 1568 году:

Созвездие Большой Медведицы – вот о каком «ковше» шла речь в другом катрене. Итак, пять розовых рубинов, не менее 23 алых, расположить в форме созвездия Большой Медведицы. И ждать пролета кометы.

Если его расчеты верны – это прорыв. Прорыв во времени.

Но почему этим, не жалея денег, так заинтересовался беглец-олигарх? Может быть, он хочет бежать от российского правосудия в четвертое измерение?

 

Глава двадцать вторая

Подвиги Геракла

«На хрена Осине в Лондоне столько рубинов? – думал Геракл, выходя из метро на Кутузовский проспект. А с другой стороны – не его это дело. Плату за учебу в институт внучке он вносит вовремя. А уж как дед достает деньги – это никого не касается…

В Великой Отечественной войне ему так и не довелось поучаствовать. Хотя, как ни крути, в 1941 году ему было только двенадцать лет. В 44-м – пятнадцать… В спецшколу взяли, а на фронт – нет. Вот и пришлось стать «бойцом невидимого фронта». Выходит, все равно – фронтовик.

«На каком же фронте я сегодня воюю? Если работаю на Осину – значит ли это, что работаю на врага? Осина-то в Лондоне. Стало быть, перебежал к потенциальному противнику. А если бы был здесь?

Крови на его руках нет. Хотя немало статей Уголовного кодекса по нему плачут. Может, еще не поздно остановиться? Позвонить Егору – и все кончится… Но останутся «Структура» и Генерал. А Генерал недвусмысленно намекнул, что если кончатся проблемы у него, то они начнутся у Даши…»

Геракл решил взять рубин со шпаги Мюрата, сдать его Генералу, а потом позвонить Егору. Он что-нибудь придумает.

Очередь в музей была небольшая. Идти напрямую, предъявив удостоверение «Служба безопасности президента», он не стал. Ни к чему привлекать даже малейшее внимание. Еще в период работы «на холоде» в Германии он научился полностью растворяться в толпе, как бы теряя свои национальные, расовые и индивидуальные черты. Лучше будет, если здесь его появление окажется незамеченным.

Он встал в очередь за симпатичной барышней. Та оглянулась и лучезарно улыбнулась:

– Дедуль, вам, наверное, без очереди. Вы ж ВОВа?

– Нет, я Гера, – машинально ответил Иконников.

– Это в смысле – участник Великой Отечественной войны…

Ему, старому дураку, показалось, что она улыбнулась ему как мужчине. А она – как ВОВе…

Через минуту милиционер на входе дал отмашку, и вся небольшая группа, последняя на этот день, устремилась к входу в музей.

Экскурсоводом у них была очень миленькая девушка с огромными карими глазами и очень стеснительная. Когда посетители задавали ей особенно глупые вопросы, она смущенно улыбалась, отчего у нее на щеках образовывались очаровательные ямочки.

Залюбовавшись, Геракл понял, что часть ее рассказа уже пропустил.

– Ни к одной войне Наполеон не готовился так тщательно, как к вторжению в Россию. В ночь с 23 на 24 июня 1812 года французские корпуса начали переправу через пограничную реку Неман. Более 600 тысяч солдат со всех концов Европы во главе с самим императором вступили на русскую территорию.

По масштабам того времени это была беспримерная воинская армада. Кроме того, у Наполеона был один из лучших в Европе офицерский корпус и отличное вооружение…

Тут мысли Геракла «забуксовали» и проскочили мимо большого информационного блока. Его мысли текли в своем направлении: «Работая на сбежавшего олигарха, он секретов родины не продает. Хотя, конечно, законопослушным его назвать тоже сложно»…

«Что интересно, – продолжал думать Геракл, тупо уставившись на стенд с офицерским оружием наполеоновской армии, – тот его начальник, который сдал всю систему прослушки в американском посольстве в Москве, наверное, сотенные до получки не считает. А уж тот, кто сдал американцам сверхсекретные коды и шифры, заодно со всей нашей резидентурой – тот и вовсе может обучать детей в самых престижных университетах»…

И никто не спешит называть их предателями. Намекают туманно, что нехорошо, дескать, своих сдавать. Но при этом вроде как допускают мысль, что они делали это бескорыстно.

А Генерал, он кто – руководитель «Структуры»? Или просто наемный служащий, выполняющий любое задание босса? А ведь он мог бы заинтересовать не только уголовный розыск, но и ФСБ…

На таком фоне попытки Геракла заработать деньги Дашке на учебу выглядят как пионерская вылазка на пляж без разрешения вожатой…

– Перед вами сабля в ножнах Наполеона Бонапарта, подаренная ему в 1799 году Французской республикой за Египетский поход. Кстати, это дар музею частного коллекционера… Справа от вас на стенде – сабля офицерская, кавалерийская, первая четверть XIX века. Над витриной, на стене – пистолеты кремниевые, солдатские. А это – шпага маршала Мюрата, украшенная золотыми аппликациями по ножнам и большим рубином на темляке…

– Темляк – это петля или лента на рукояти шпаги. В бою его надевали на руку, чтобы крепче держать оружие. А то, о чем вы говорите – украшение на эфесе… – поправил ее Геракл и спохватился: он же не должен был никому в музее запомниться! Не удержался…

Так вот его заказ…

Ножны украшены аппликациями и золотой надписью. С французского ее можно было перевести легко, несмотря на принятые сокращения: «Наполеон – маршалу Мюрату», и далее факсимиле: «Е.И.В. (Его Императорское величество) Нап. Бонапарт».

На эти детали у Геракла ушли секунды. Чуть дольше он задержался взглядом на рукояти шпаги: золотой массивный эфес был украшен множеством мелких бриллиантов; на рукояти, переходя в навершие, сверкала голова льва, держащая в широко раскрытой пасти большой алый рубин. Его-то, желательно без хлопот и шума, и нужно было Гераклу изъять. «Последний подвиг Геракла, – подумал Иконников. – Вечером позвоню Егору…»

…Когда их небольшая группа стала подниматься по винтовой лестнице наверх для лицезрения главного экспоната музея – живописной панорамы «Бородинская битва», Геракл чуть приотстал и незаметно присоединился к группе, которая, закончив экскурсию, спускалась в подвальное помещение музея, в гардероб.

Собственно, до гардероба дошли всего трое, включая Иконникова. Стояла теплая погода, и только у двух экскурсантов оказались вещи, сданные в гардероб: старик лет ста забрал замысловатую зонт-клюку, да пожилая дама попросила выдать ей соломенную шляпу.

Геракл, сделав вид, что ошибся направлением, незаметно юркнул в боковой коридорчик. Из него было две двери – одна, опечатанная, вела в хранилище. Он не постеснялся бы снять печать, если бы шпага Мюрата с рубином была там. Увы, последний подвиг Геракла был еще далек от завершения.

Отмычкой он без труда открыл дверь напротив. Там, как он заранее убедился, готовясь к выполнению этого заказа, была комната отдыха научных сотрудников – правда, для отдыха мало оборудованная. Он тихо притворил за собой дверь, не зажигая света. Даже узкая полоска света под дверью, замеченная дежурным, могла загубить весь замысел.

Он без труда разглядел четыре скромных пластиковых стола, шесть стульев, титан для горячей воды. Прошел в угол, разместился за титаном, закрыл глаза и дал себе команду подремать.

Когда он проснулся, на его «командирских» со светящимся циферблатом было девять. Тот факт, что на улице уже стемнело, на данном этапе операции его мало волновал. Манипуляции с электронной защитой витрины с оружием ему предстояло выполнять в зале, не имевшем окон.

Открыть дверь зала, в котором прелестная экскурсоводочка знакомила их сегодня с оружием наполеоновской эпохи, также не составило труда… Но это только в романах и фильмах все всегда проходит гладко, и то лишь у наших разведчиков. А он в этом эпизоде исполнял, увы, роль «чужого».

Вот ему и не повезло.

Когда рубин с рукояти шпаги был уже за пазухой и Гераклу оставалось только закрыть витрину и вновь включить сигнализацию, в зале неожиданно зажегся свет.

Геракл успел присесть, спрятавшись за куб кругового обзора. В семьдесят девять лет приседания, особенно резкие, – не самое приятное развлечение. Дико разболелось колено. Он с трудом выдерживал эту нелепую позу.

В конце концов, раздался сиплый старческий голос:

– Кто здесь?

Возглас был коротким, но с выраженным хохлацким «Х».

Геракл был готов поклясться, что когда-то уже слышал этот голос.

Он чуть выглянул из-за куба.

На пути к спасительной двери из зала стоял коренастый, сутуловатый человек преклонного возраста.

«Постарше меня, а все еще работает», – машинально отметил Геракл.

Вступать в смертельное сражение с ветераном он не планировал, его задача была предельно проста – миновать ночного дежурного и покинуть здание музея.

Но сделать это незаметно, увы, оказалось невозможным.

– Ты хто? – спросил старик.

– Конь в пальто…

Ответ, конечно, дурацкий, но каков вопрос – таков и ответ.

– Ты, старик, что здесь делаешь?

– От старика слышу. Не видишь, что ли – заблудился я. Покажи, где выход, меня семья ждет, горячий чай и мазь от радикулита.

Старик перевел настороженный взгляд на витрину с оружием.

Видно, глаз у него был наметан. По каким-то незаметным стороннему взгляду деталям он понял, что система безопасности не включена. Дальше последовала незамысловатая цепь умозаключений ветерана то ли армии, то ли милиции и однозначная реакция:

– Руки вверх!

– Ты чего, с дуба рухнул? – огорошил Геракл дежурного молодежным сленгом – Я что тебе, фашист какой?

– Вы, ворье, хуже фашистов! Всю страну, сволочи, растащили… А ну, выверни карманы!

– А ордер у тебя есть?

– Должность у меня есть. А там, наверху, еще один дежурный есть, – громче, чем надо бы, словно пытаясь привлечь внимание коллеги, пригрозил ветеран.

– Врешь, старик, ты в музее один, – доброжелательно ответил Геракл.

– Ну ничего, я с жуликом и один справлюсь. Тем более – старым.

– He всякий старый человек – старый жулик!

Сдаваться на милость победителя совсем не хотелось. Даже если учтут его правительственные награды, даже если поверят в красивую легенду – дескать, всю жизнь мечтал подержать в руке шпагу маршала Мюрата – все равно, любой срок для него будет пожизненным приговором.

Он приоткрыл незапертую еще на «секретку» витрину, взял шпагу маршала.

«Надо же, как руки у нас с французом схожи, – подумал Иконников, – точно в руку шпага легла».

Он чуть согнул ноги (при этом опять неприятно хрустнуло правое колено), поднял левую руку вверх, чуть отвел ее назад… Встал в классическую позу фехтовальщика.

– Пропусти меня, дед, я уйду и с тобой ничего не случится.

– И не надейся – уперся ночной дежурный. Он окинул взглядом зал с оружием. Сделал два быстрых шага, снял со стены кремневое ружье с примкнутым штыком и сделал выпад, которому позавидовал бы фельдфебель времен Первой мировой войны.

Геракл резким движением шпаги отбил нацеленный на него граненый клинок. Правое колено при этом заломило, но ему все же удалось парировать атаку дежурного. Тот чуть отступил и вдруг сделал еще один выпад, но не в грудь, а увел его обманным движением ниже. Штык чуть коснулся правого колена, не нанеся полковнику ощутимого вреда, но напомнив о недавней травме. Геракл отвел длинный ствол ружья французского солдата и резко опустил руку со шпагой, попав в старомодный до зеркального блеска начищенный ботинок ночного «портье».

Тот с трудом сдержал крик боли – шпага пробила кожу ботинка и, вероятно, нанесла сопернику ощутимый урон. Казалось, лихо сразившийся с ним боец потерял на минуту сознание от болевого шока.

Этого времени Гераклу было достаточно, чтобы рассмотреть крупные черты лица, короткие рыжие бакенбарды, крупную родинку на щеке, рядом с носом.

Когда тот открыл глаза, Геракл вежливо задал вопрос:

– Вы случайно в Киевском государственном университете не обучались?

– Обучались, – дал «признательные показания» поверженный.

– Не на юрфаке ли? – спросил Геракл.

Тот, морщась от боли, покорно кивнул головой.

– И в 1952 году окончили?

– Точно так: в смысле – так точно.

– Ну что? Узнал?

– Неужто Геракл? То-то я смотрю – кто бы еще смог отбить мой удар штыком?..

– Вспомнил? Секция фехтования КРУ, первые послевоенные годы. В самой моде фехтование на штыках, примкнутых к карабинам.

– Должен, однако, заметить, Гера, что штыки у нас были не граненые, как этот, а эластичные. Задача была – обозначить укол, а не пронзить соперника насквозь.

– Болит?

– Сомневаешься?

– Ты мне тоже своим штыком круто заехал по больному колену.

– А мне одно утешение – сражен шпагой маршала Мюрата.

Разговор у них затянулся. Многое пришлось рассказать друг другу, пока не был достигнут «консенсус»:

1. Геракл уходит, сдает рубин «Структуре», после чего сдается сам – Егору из Генпрокуратуры.

2. Остап Сокуренко, выпускник КРУ 1952 года, подполковник КГБ в отставке, вызывает «скорую», милицию и сливает им информацию, которая, по их расчетам, не могла бы повредить Гераклу.

3. Когда все кончится, Осина получит по заслугам. «Структуру» прикроют, Остап обоснует необходимость наличия двух дежурных, учитывая рост интереса криминального элемента к экспозиции музея, а Геракл, освободившись от смертельно опасного контракта со «Структурой» придет в музей дежурным, работать в паре с Остапом.

– Вот тогда у нас будет немало времени, чтобы вспомнить все, что нас объединяет.

– А я продолжу изучение собрания оружия наполеоновской эпохи, – улыбнулся Геракл. – Коллекция очень красивая. Особенно эти карие глаза…

Оба облегченно рассмеялись…

– Жаль, рубин ты обязан забрать. Не потеряй. Он гордость музея. Моего музея.

– Теперь уже нашего…

 

Глава двадцать третья

Линия Генерального

Встречи соратников в Фонде «Правовая справедливость» давно стали традиционными. При всей разнице в возрасте и чинах дружба их была крепко проверена временем. Месяц после назначения Кожина вице-президентом по силовому блоку они не встречались, договорившись, что их еженедельные «семинары» по современной юриспруденции станут теперь ежемесячными. Официально вице-президент страны ездил на конфиденциальные встречи с Генеральным прокурором.

На этих ежемесячных «посиделках» всегда присутствовали пятеро классных юристов, в прошлом – прокуроры. И Кадышев, и Кожин ценили мнения своих «независимых экспертов».

– Первое, – начал вице-президент, – как ведут себя олигархи в ситуации «кавказского кризиса»?

– С одной стороны, выступают с патриотическими речами, с другой – продают акции российских компаний, переводят капиталы в доллары. Доллар растет в цене, а значит, растет и инфляция.

– Капиталы хранят в России или перегоняют в оффшоры?

– И то, и другое.

– Массовая скупка драгоценных камней с этим как-то связана?

– Нет. Преступления, связанные с рубинами, зафиксированы пока лишь в Москве, и одно в Элисте…

– Интересно, что в Калмыкии?

– Убит старый большевик, похищены исторические рубины.

– Откуда у большевика исторические рубины?

– В юности, будучи мобилизованным в Красную армию, будущий большевик выполнял вместе с товарищами особо важное задание… В Екатеринбурге.

– Участвовал в расстреле царской семьи?

– По его скупым рассказам, за каждым бойцом был закреплен один из узников, приведенных в ту ночь в подвал Ипатьевского дома. Юному калмыку досталась одна из дочерей бывшего императора.

– Егор Федорович, скажи: возможно, чтобы участники расстрельной команды не сдали все ценности императорской семьи на нужды революции?

– Возможно. Я занимаюсь этим. Когда проясню ситуацию, доложу вам и Борису Михалычу отдельно.

– Хорошо, не будем отвлекаться. Мои помощники докладывают, что международная ситуация для нас вполне благоприятная. Это так?

– Увы, нет, Илья Юрьич. Совершенно убежден, что в ближайшее время в международных судах начнутся разбирательства по искам грузин за разрушенный порт Поти и другой ущерб, нанесенный нашей армией. Придется платить. Нужно быть к этому готовыми.

– Думаю, глобальные разборки не выгодны ни нам, ни Западу. На будущей неделе я лечу в Брюссель с официальным визитом. Попробую нащупать точки соприкосновения.

– Что по части законодательных инициатив?

– Илья Юрьич, я и раньше говорил, и сейчас повторю: закон от 8 декабря 2003 года о внесении дополнений в Уголовный кодекс – крайне вредный закон, продвинутый коррумпированными депутатами. В результате сегодня снижены меры наказания за многие преступления…

– А главное – современное законодательство явно потворствует олигархам. Вот сколько мы добивались, чтобы швейцарцы арестовали Адамова? Но лишь после прихода на Большую Дмитровку Бориса Михалыча добились экстрадиции бывшего главы Минатома. Ему инкриминируется хищение 30 миллионов долларов. Под стражей он провел год. Получил срок – пять лет. Выходит, по году за каждые шесть миллионов.

– Вы и сами помните, Илья Юрьевич, у нас в разработке все олигархи были, а кого посадить удалось? Почти никого…

– Точно. С Арановичем даже побеседовать на нейтральной площадке не удалось, не то что вызвать в Генпрокуратуру. Он, конечно, человек талантливый, но как-то не верится, что за два года человек с незаконченным высшим образованием мог честным трудом заработать 17 миллиардов долларов.

– Образование тут ни при чем. Вот Осина, например, был специалистом по руководству художественной самодеятельностью. А оказался финансовым гением. Мне один подследственный рассказывал, что один из советников первого президента, когда намечался крупный контракт, намекнул, чтобы тот обратился к Осине.

– Ну – и?

– Тот обратился. И действительно, наш теоретик художественной самодеятельности выдал ему гениальные схемы увода денег из-под налогов. Причем сохраняя при этом репутацию честного налогоплательщика…

– Да уж, вечная история… Какова динамика роста коррупции последних лет, кто знает? Петр Евгеньевич?

– В 2001 году – 37, в 2004-м – 310, в 2008-м – 520 миллиардов долларов.

– У нас в 90-е годы существовало много ограничений на активные действия по конкретным кандидатурам. А вот Служба безопасности президента была посвободнее. Мне Саша Коржавин рассказывал, у них были сведения по всем олигархам и высшим чиновникам – с номерами счетов в иностранных банках, суммами вкладов, истинными фамилиями вкладчиков, даже шифрами и кодами сейфов…

– Хорошая наводка…

– Саша не по этой части. Так вот – никого не сдала «семья». Даже ради приличия… Казнокрады…

– У разбойников всегда есть предводитель, признанный всеми или сам себя назначивший. Кто?

– Осинский. Это он первый придумал – давать не мелкие взятки многим, а очень крупные, но на самом верху. Есть мнение, что все, кто в премьерах, вице-премьерах при первом президенте послужил, все были задействованы в схемах Осины.

– Если он такой умный, то что это за странная история с рубинами? Зачем они ему в таком количестве?

– А разве не странно, что он выделил, по разным данным, от 1 до 5 миллионов фунтов стерлингов на разгадку катренов Мишеля Нострадамуса, в которых упоминаются ключевые слова: «рубин» и «время»?

– Какие еще странности можно отметить в поведении Осины?

– Он продает через подставных лиц собственность в России. Практически за бесценок. При этом заметна тенденция к ускорению процесса.

– Не пойму, почему он так суетится. Кому он перешел дорогу? Проверьте, Егор Федрович. А вы, Юрий Федорович, узнайте, не уголовники ли приговорили Осину? Прокуратуры он, похоже, не боится…

 

Глава двадцать четвертая

Тайна розовых рубинов

Они встречались несколько раз, и во Франции, и в Италии, и каждый раз никто не взялся бы определить, кому был более выгоден их обмен философскими наблюдениями.

Мишель Нострадамус рассказывал старому мальтийцу, по каким параметрам он строит свои предсказания будущего – войны, смену династий, раннюю смерть великих властителей и полководцев.

Мальтийский же рыцарь предсказывал заговоры.

Нострадамус прятал свои предсказания в зашифрованных катренах.

Жюль де Шоймер, свободно владевший почти всеми европейскими языками, наследник нескольких титулов, отдавший все богатства в пользу ордена Иоанна Иерусалимского, записывал свои предсказания на небольших кусках пергамента и прятал эти листочки в старинные книги крупнейших университетских библиотек Европы.

Они понимали друг друга с полуслова.

В 1550 году их очередная встреча состоялась в мастерской великого Микеланджело. Мастер как раз закончил свой очередной шедевр, протер мягкой тряпкой мраморное бедро скульптуры обнаженной женщины, погрузившейся в глубокий сон, и тут же, обернувшись к именитым гостям, предложил экспромт:

– Не бывает плохих эпох, – усмехнулся Нострадамус. – Поверьте, Мастер: во все будущие эпохи, как и во все предыдущие, будут творить гении, и будут твориться позорные дела.

– И в будущем, как и в прошлом, – печально улыбнулся рыцарь ордена госпитальеров, – будут жить люди разные, и бездарные будут завидовать талантливым, бездельники – ненавидеть тружеников, менее знатные – более родовитых… А раз вечно будет жить зависть – вечно будут интриги, подкупы, заговоры… Вот почему наши предсказания иногда совпадают.

– Но проверить свои предсказания вы не сможете. Ибо смертны, – скривил в усмешке обезображенное шрамом лицо великий скульптор – Утешает то, что ваши сентенции нельзя ни опровергнуть, ни подтвердить.

– Я так думаю, – пригубил бокал молодого красного вина Мишель, – что, зная будущее, мы не можем его изменить, но…

– Можем приостановить его наступление?

– Удивительные вы люди, ученые, особенно алхимики и астрологи. Не всегда и поймешь, когда вы шутите, а когда говорите серьезно. Добрые католики не могут соперничать с Господом, – примирительно пробормотал Микеланджело.

Он был человеком весьма вспыльчивого нрава, но перед этими двумя людьми немного робел.

– В противном случае святая инквизиция нас не поймет…

– А нас долго еще не поймут, – прошептал де Шоймер.

– И слава богу, – также шепотом подтвердил Мишель.

Даже у стен мастерской гениального скульптора могут быть уши…

Кроме них двоих, никто в мире из астрологов не углублялся в своих пророчествах так далеко в глубь веков.

Мишель Нострадамус скрывал свои предсказания в катренах, и шифры к их разгадке не могли отыскать столетия. Барон де Шоймер со своими предсказаниями заговоров поступал еще более изощренно: две строчки четверостишия хранились в библиотеке флорентийского университета, в одном из томов с золотым тиснением по коричневой коже, а другие две строчки, тщательно выписанные на куске пергамента, – в третьем томе «Истории Святой церкви в Испании» в университете города Толедо.

Предосторожность? Или причуды гения?

Один из ключевых катренов Нострадамуса в 2008 году переведет и разгадает профессор университета Сорбонны, барон де Шоймер (случайное совпадение?) и продаст этот секрет некоему русскому олигарху, чем поможет ему совершить невозможное – остановить время.

Однако вся жизнь этого русского олигарха – история заговоров, интриг и провокаций.

Не удивительно, что и этот его заговор против родного отечества был предсказан рыцарем чести ордена Святого Иоанна Иерусалимского, бароном де Шоймером в 1585 году. Четверостишие, содержащее ключ к раскрытию заговора, будет разделено мальтийцем на две полоски пергамента и вложено в папки гравюр великого немецкого графика Альбрехта Дюрера, выпущенные в Мюнхене и Дюссельдорфе. Две строчки – между гравюрой, изображающей Эразма Роттердамского, и гравированным портретом Ульриха Варнбюллера, а еще две строчки – между двумя автопортретами самого художника. И лежать бы этим кусочкам пергамента еще столетия в тесных шкафах университетских библиотек, если бы не удивительное стечение обстоятельств.

В 1945 году наши войска взяли старинный германский город Дрезден, ранее почти полностью разрушенный англо-американской авиацией. Неподалеку от города, в заброшенных штольнях, были найдены деревянные ящики. В них оказались наиболее ценные книги из нескольких университетских библиотек. В порядке репарации ящики вывезли как трофеи.

Книги вначале перевезли в Москву, где несколько лет они сырели в реквизированном у православной церкви храме в Замоскворечье. Потом их по разнарядке, с указанием, что книги имеют «исключительно научный интерес», были разосланы в несколько университетских библиотек – в Вологду, Куйбышев, Свердловск и Петрозаводск.

В начале 60-х годов пришел циркуляр: ценность книг изучить еще раз, пересмотреть, от ненужных избавиться.

Отбор книг на уничтожение производили студенты исторического факультета. В Петрозаводске этим процессом руководил первокурсник Гена Коваленко. А научное руководство осуществлял аспирант кафедры новейшей истории, преподаватель Егор Патрикеев. Он сохранил для университетской библиотеки все альбомы по искусству. Перелистывая их, аспирант нашел в альбомах, изданных в разных немецких городах в разные годы, обе полоски четверостишия де Шоймера. Написаны они были на старофранцузском языке, которого молодой ученый не знал, но сохранил полоски пергамента как курьез, артефакт, весточку из далекой эпохи.

Спустя десятилетия он покажет полоски пергамента, уже в Москве, другому профессору, владевшему старофранцузским – Юрию Федоровичу Милованову-Миловидову.

К пониманию этой загадки они придут лишь в конце 2008 года. Впрочем, намек на заговор, который уже зрел в среде временщиков, будет получен вовремя.

– На самом деле, – часто повторял Мишель Нострадамус своему любимому ученику Андреа дель Чижио, – наши с бароном «загадки» вовсе не загадки. Зная ключ к шифру, легко их разгадать.

В ясный летний день они втроем неторопливо прогуливались близ итальянского городка Анконы… Вскоре они поравнялись с медленно идущими по дороге монахами-францисканцами. Странствующие монахи были далеко не редкими путниками на дорогах Европы в те годы. Внезапно Мишель бросился перед одним из монахов на колени. При этом Нострадамус назвал молодого францисканца «Святейшеством».

– Через сорок лет, в 1585 году, этот францисканец станет папой Сикстом V, – пояснил он Андреа дель Чижио.

– И очень неплохим папой, – согласился рыцарь ордена иоаннитов. – Он будет предотвращать заговоры, искоренит преступность, казнит разбойников, создаст библиотеку и университет. Разоблачение им заговора кардиналов во время избрания папы, – хороший пример превентивных действий. Впрочем, Андреа, через сорок лет ты это увидишь сам…

– А еще несколько столетий спустя в далекой северной стране увидишь, как, на минуту притворившись слабым, можно победить заговор сильных соперников… Это, кстати, закон восточных единоборств: используй силу противника во вред ему. Озадачен? Ключ к этой тайне – розовый рубин…

 

Глава двадцать пятая

Олигарх

Профессора Сорбонны де Леклер и де Шоймер, выдающиеся французские филологи, историки, философы, исследователи пророчеств Мишеля Нострадамуса, стоили тех денег, которые затратил на их изыскания российский миллиардер Владимир Михайлович Осинский.

На роскошной, инкрустированной золотом и слоновой костью столешнице ломберного столика, лежала тонкая папочка с выложенным мелкими бриллиантами вензелем Осинского.

«Какой же из катренов ключевой?» – олигарх поморщился, его мучал остеохондроз.

Ему вспомнился разговор с Егором Патрикеевым на сессии Академии наук.

– Чем сейчас занимаетесь? – барственно, небрежно спросил он давнего знакомца, ушедшего в отставку в 2002-м, а потому уже не представлявшего для него никакого делового интереса.

– Изучаю катрены Нострадамуса.

Владимир Михалыч не подал виду, что «не в курсе», спросил равнодушно:

– Это тот Нострадамус, что будущее предсказывал?

– Тот. Но он и другими задачками баловался. Например, как остановить время. И перенестись в иную эпоху.

– Ну, что ж – небезынтересно. И хорошо платят за такую науку?

– А ничего не платят. Это я для души. А так – десятитомник «Истории десяти веков русского искусства» закончил. За зарплату доктора наук, главного научного сотрудника РАН.

– А… Знаю я ваши зарплаты. Вы слышали, что меня академиком РАН избрали?

– Да.

– Удивлены?

– То, что я работаю в институте системы РАН, не значит, что я несу ответственность за решения Президиума.

– Значит, не одобряете… Ну и ладно. Значит, время можно остановить? – мысль почему-то запала Осине в голову.

– Так предполагал Нострадамус. Считается, что он эффективно развил идею Парацельса.

– И где вы эти катрены берете?

– Через Интернет – в библиотеке университета Сорбонны.

– А кто-нибудь еще в мире этой чепухой занимается?

– Вообще-то, лучшие специалисты – профессора Сорбонны Жан де Леклер и Жорж де Шоймер. Был еще Владлен Сироткин, мой друг, но он, увы, умер. Он тоже преподавал в Сорбонне и меня увлек этой темой.

– Катрены, говорите… Эх, чего только русская интеллигенция ни придумает, чтобы не работать…

Некоторые авторы статей в специальных медицинских журналах утверждают, что все болезни от нервов, тем более такое заболевание, как остеохондроз.

Тут была доля истины.

Нервы у Осины были на пределе.

Хотя, наверное, последние два года это мало кто замечал.

Дело в том, что два года назад он нанял лучшего пиар-стилиста мира – лорда Тима Белла. В мировой пиаровской «табели о рангах» он занимал первое место.

Стоил дорого. Ну, на то он и лорд, а не потомок холуя из трактира.

Он умел создать привлекательный имидж. За последние десятилетия лорд Белл работал со многими популярными политиками и преуспевающими бизнесменами.

В настоящее время у лорда, короля пиара, были одновременно два очень солидных, но очень разных клиента. Одному нужно было придать обаяние – это был президент Белоруссии; другого, излечив от застарелого комплекса неполноценности, представить публике уверенным в себе, умным политиком и ученым, не имеющим никакого отношения к неудачным экономическим реформам в России. В Ярославле и Петрозаводске агенты лорда уже окучивали местные дворянские собрания с целью выращивания его генеалогического древа, а после можно будет начать многоступенчатую кампанию по возведению русского олигарха в английские лорды.

Новый имидж Осине был нужен позарез. Владимир Михалыч неуютно себя чувствовал, когда его активно не любили. Бог с ним, что его не любят в России, но в Англии он еще хотел нравиться. А вот тут он совершил стратегическую ошибку.

Оказалось, что ненависть миллионов обобранных им рядовых российских граждан действительно никак не влияет на его биографию. А вот то, что еще до отъезда на Британские острова он ухитрился обидеть весьма влиятельных людей на исторической родине, грозило ему чудовищными бедствиями.

На него уже было уже пять покушений. И не на испуг брали.

Он спешно уехал. «Структура» была поставлена на уши. А поскольку в ней работали высококлассные специалисты всех правоохранительных и силовых структур бывшего СССР, результаты пришли скоро.

Оказалось, что существует пять «заказов».

1. Его заказали «синие». Уголовный мир принял решение: за то, что «крысятничал» и развел на бабло воров в законе, сильно снизив вес «общака» – смерть.

2. Его заказали прежние соратники из Ассоциации продвинутых банкиров и промышленников. Обид там друг на друга – воз и маленькая тележка. Но когда Осина потерял влияние на власть после ухода первого президента, выяснилось, что именно он виноват во всех бедах. Ассоциация вынесла вердикт: «Виновен».

3. Его заказали высшие чины армии и «оборонки», потому что он привычно и нахально развел их на деньги.

4. Его заказала одна неброская, но весьма влиятельная и богатая диаспора. Правда, после совместного проекта с Владимиром Михалычем уже не столь богатая. Там была обида, подробности которой знали единицы.

5. И еще его «заказал» Союз российских офицеров. С простой мотивировкой: «За державу обидно». Когда инородцы воруют, обижая принявший их в свое лоно народ, не так обидно. А свой, русский, – позор. Приговорили.

Вот и выходило, что куда ни кинь – всюду клин.

Мигрировать дальше? Куда? В Камерун? В Эквадор? В Гренландию?

Везде найдут. Земля наша, как оказалось при ближайшем рассмотрении, достаточно мелкая планетка.

Хорошая идея – «провалиться во времени». Или остановить время, чтобы отодвинуть «решение вопроса». А там что-нибудь придумаем. Придумывали же и писатели-фантасты, и вполне серьезные ученые способы «замораживания» больных людей в ожидании нахождения лекарства или иного способа спасения от смертельной хвори. Вот и он, как-то шутя, про себя подумал: «Может, лет через пять-десять изобретут лекарство от остеохондроза. Заморозиться бы, проснуться – а спина уже не болит. И «заказчики» про него к тому времени забудут…»

А почему, собственно, заморозиться?

И вот спустя два года та отложенная про запас в хитроумном мозгу Осины мыслишка пригодилась. Он нашел Жана де Леклера и Жоржа де Шоймера. Получил сделанные ими независимо друг от друга переводы и толкования десяти катренов, в которых содержались упоминания о кроваво-красных и розовых исторических рубинах. Потом задал законспирированной после его отъезда «Корпорации» и ее силовой «Структуре» долгосрочную программу, нацеленную на сбор и систематизацию камней размером 40 и 60 каратов с историческим прошлым.

Вот тогда в 2007—2008 годах и последовала сначала в России, а потом и по всему миру череда краж, хищений, ограблений, убийств коллекционеров и других детективных историй, связанных с рубинами и поставивших «на уши» органы МВД, прокуратуры, а затем и ФСБ, СВР, ГРУ…

На реализацию программы требовались все новые и новые деньги. Осина приказал продать самую дорогую в мире виллу «Ла Леопольд», названную в честь бельгийского короля. Уступил российскому миллиардеру за 730 миллионов долларов. Получил с его стороны – услуга за услугу – отсрочку выплат.

Потом приказал продать особняк Дональда Трампа на Палм-Бич во Флориде всего за 100 миллионов долларов. И новый владелец, уже давно реализовавшийся в законном бизнесе, обещал пролонгировать долг олигарха.

Кроме того, Осина приказал продать дом в Северном Лондоне стоимостью 96 миллионов долларов. К дому, расположенному в поместье Бичвуд, прилегал участок площадью два акра. Маленькой национальной диаспоре очень понравились поля в поместье, предназначенные для свободного выпаса лошадей. Они обещали подождать со своими претензиями. Лошадей руководители диаспоры предполагали купить, когда Осина вернет весь долг.

Со слезами на глазах расстался Осина со своей яхтой. Место прописки – Сан-Тропе. На яхте была даже мини-подводная лодка. Но он здраво рассудил, что от теневых боссов «оборонки» его не спасет и подводный атомный крейсер. Лучше договориться. И здесь eгo долг был пролонгирован.

Но с Союзом российских офицеров договориться не удалось. Да и остальные его преследователи были весьма ненадежны. Могли одной рукой принимать от него чеки на миллионы или купчие на поместья и яхты, а другой – давать отмашку на исполнение заказа.

Вот почему Владимир Михалыч углубился в изучение древних документов.

Он разложил на роскошной столешнице листки с переводом катренов. При всей зашифрованности и размытости текста из него следовало, что кроме большой подборки исторических рубинов требуется еще и ряд благоприятных обстоятельств. Чтобы скрыться от своих преследователей, провалившись сквозь века, ему нужны комета и код пентаграммы, который профессора Сорбонны не разгадали…

А пока… Время он выиграл. Теперь можно заняться и остеохондрозом…