План намечен, и надо двигаться дальше. Оставляю мальчика-вуайериста наедине с его тайными фантазиями и выхожу на ближайшей станции метро. Проспект мира, переход на кольцевую линию.
Сейчас мне надо добраться до кладбища. Первое, что приходит в голову — это Ваганьковское кладбище, в районе станции метро Улица 1905 года. Как раз в черте города, в центре. Не в самом, но ехать недалеко. Перехожу на кольцевую линию станции Проспект мира.
Между прочим, я довольно-таки хорошо знаю город. И схему метрополитена. Более того, большинство станций мне знакомы. Я что, была на всех них?
Записываю в блокнот: «Я хорошо знаю город».
И ещё ниже: «И метро».
Странно, но перед тем, как заходить в поезд, я отхожу за метр от края платформы. Я что, боюсь, что могу упасть на рельсы? Что меня переедет поезд и разрежет на кусочки, может, даже и мелкие? Может, я и вправду параноик? Нахожу в блокноте то место, где я записала вопрос, параноик ли я, и добавляю справа от вопросительного знака один восклицательный. Не знаю, так это или нет, но испытывать судьбу мне всё равно как-то не хочется.
Захожу в поезд и сажусь на сиденье — странно, но в поезде на кольцевой линии было свободное место. Как обычно, я привлекаю внимание всего мужского пола. Пользуясь моментом, записываю в блокнот: «Я боюсь попасть под поезд в метро». Рядом с одним из парней сидит девушка, видимо, его подруга. Она замечает, что тот увлечён мной, что он оказывает мне знаки внимания. Вдруг она резко пихает его локтём в бок, и он переключает своё внимание на неё.
Здесь и сейчас.
Вы видите?
Ах, эти бабы, вечно завистливые ревнивые создания. Думается мне, что если бы я осталась той же уродиной, что была в свои тринадцать лет, то они не ненавидели бы меня так. Для любой девушки другая красивая девушка — потенциальная соперница. Их всех уже воспитали на том, что бабы уводят друг у друга кобелей, причём сделать это проще простого. И, между прочим, это всё — правда. Вот и пусть боятся. Меня. Мне так лучше, что мужики меня любят, а сучки — ненавидят. Мне так лучше, чем в тринадцать лет, когда я вызывала рвотный рефлекс у мужиков, а девочки относились ко мне с циничным юмором. Например, как та Лена.
Как та сука.
Интересно, что же с ней потом стало?
Надеюсь, я ей как-нибудь отомстила.
Хотя, вполне достаточно и того, что я стала красивой. Ведь, насколько я помню, она сама была не идеальной красоты, в смысле природных данных. А значит, скорее всего, сейчас она со мной рядом не стояла. Надеюсь, что она видела новую меня. Такую красивую. Сейчас, с такими, как она, я бы на одном гектаре срать не села. Для неё осознание того, что я красивее — лучшее наказание.
Лучшее наказание для женщин.
Мысль ниоткуда: мне на самом деле всё равно, что думает обо мне Лена.
Почему?
Надо записать.
Заодно и вычёркиваю строку, где спрашивается, педофилка я или нет. Одним вопросом меньше.
Оглядываюсь вокруг. Ловлю ощущения. Секса вроде бы до сих пор хочется. Похоже, у меня достаточно долго никого не было.
Я смотрю на всех парней, сидящих в вагоне, и представляю себя с ними в постели. Сначала с одним, потом с другим и так далее. Даже со всеми сразу. Нет, как-то не вдохновляет. А значит, даже если я и хочу секса, то не с первым встречным. Очевидно, я очень разборчива.
Или: слишком несговорчива.
Или: слишком недоступна.
Или: у меня всё же есть молодой человек, и я ему верна.
Или: я вообще никому не даю.
Как бы то ни было, я, определённо, не нимфоманка. Минус ещё один вопрос. Вычёркиваю.
Я записываю в блокноте: «Мне не хватает какого-то молодого человека».
Уж не Жени ли?
Нет, точно не его. Мне до сих пор без разницы, где он находится и чем занимается.
Делаю ещё одну пересадку на станции Баррикадная и, спустя десять минут, я, наконец, оказываюсь в нужном месте. Чуть прохожу пешком, минут пятнадцать, и оказываюсь перед воротами Ваганьковского кладбища.
Прохожу на территорию. Замечаю одну очень красивую могилу с кучей венков, цветов и ещё чего-то там. Подхожу к ней поближе и читаю: Александр Абдулов. Ага, герой российского кино. В голову закрадывается мысль, что мне не нравится отечественное кино. И вообще никакое не нравится. Я что, не смотрю телевизор? Надо будет сегодня проверить. Или на днях. Записываю в блокнот: «Смотрю ли я телевизор?».
Я хожу мимо могил. Некоторые из них совсем свежие, некоторые из них принадлежат совсем ещё детям. Ну, бывшим детям.
И я ничего не ощущаю. Тут мне в голову приходит мысль. А каким образом я вообще могу страдать некрофилией? Ладно — мужики, с ними всё ясно — нашёл дырку и вставляй куда надо. А что мне-то с трупами делать? А? Раскопать свежую могилку, взять холодную синюшную руку и просунуть себе это между ног? Ну, уж нет. Это я могу сделать и со своей рукой. В крайнем случае.
Нет, пожалуй, я не некрофилка. Кладбищенская обстановка меня никак не радует. Не втыкает. И не возбуждает. И в морг мне тоже не хочется. Так что, вопрос о моей гипотетической некрофилии снят с повестки дня. Из сознания его надо вычеркнуть. Из блокнота — тоже.
* * *
И это было не просто отклонение. У тебя была спинномозговая грыжа. Спинномозговая грыжа — это такой нарост на спине, который корнями уходит в спинной мозг. Естественно, что с таким заболеванием люди не ходят. По прошествии года я договорился с некоторыми своими хорошими знакомыми, и тебя отвезли в Германию и сделали операцию по удалению грыжи. Но часть спинного мозга оказалась повреждена, и твои ноги оказались атрофированы. Ты не ходила. Ты уж прости, но я стал отцом инвалида.
Честно, я этого не хотел. Я вообще тебя не хотел. Не планировал.
Ты можешь сколько угодно сейчас меня за это осуждать, но из песни слов не вытащишь. Факт есть факт, и я не хочу быть с тобой неискренним. Сейчас, когда меня уже нет, то, что ты сейчас читаешь, остаётся последней моей частицей на этом свете. Моей жизнью после жизни.
Там, в Германии, врачи сказали, что спинной мозг со временем может восстановиться, и когда-нибудь, возможно, ты и сможешь ходить.
Не знаю, как там с возможностями, но прошло уже три года с момента твоего рождения и два года с момента операции, но ноги твои так и не стали двигаться.
По этому поводу в нашей семье постоянно происходили ссоры. А твоя мама снова начала обильно пить. И от лечения она отказалась. Я заметил, как она постепенно начала сходить с ума, и мне даже не хотелось ей помочь.
Сначала всё вроде бы было терпимо. Ну, подумаешь, маленькая девочка ползает. Все дети ползают. Но когда девочке уже явно три-четыре года, а она до сих пор ездит в коляске, у людей обычно по этому поводу возникают вопросы. Много вопросов.
Моя семья превратилась в ад.
А вот теперь скажи мне, ты бы смогла так жить?
Нет, я серьёзно.
Смогла бы?
Ты можешь сколько угодно меня сейчас винить, но я решил это прекратить.
* * *
Мы заходим в какое-то здание. Поднимаемся на четвёртый этаж. Уже при выходе из лифта я слышу какие-то крики. Из них отчётливо выделяется:
— Справа!
И ещё я слышу:
— Гаси его, сука!
Похоже, будто мы пришли в какой-то подпольный спортивный зал. Зал, где все друг друга убивают.
Мы проходим дальше.
Замечаю толпу малолеток, сидящих возле компьютеров. Человек сорок, не меньше. Лет по шестнадцать. Даже есть пара особей женского пола.
Думается мне, что их пол — чистая условность.
Моя девушка, она говорит:
— Посмотри на это стадо.
И я слышу:
— Сзади, дебил!
Оглядываюсь.
Сзади никого.
Кажется, я что-то не понимаю.
Или это было адресовано не мне.
Моя девушка говорит:
— Все эти уроды, как ты думаешь, почему они здесь?
Откуда мне знать?
— Они подсели, — продолжает она. — Они играют в компьютерные игры.
Среди собравшихся замечаю пару дядек. Им хорошо за тридцать. Эти-то что тут делают?
— Они боятся своей настоящей жизни.
Страх.
— Посмотри на них. Им не интересно, что происходит вне компьютера. Всё, что их интересует — это их тупые игры. Им бы тёлок щупать по подъездам, а они тут сидят. Играют.
— А что, наркомания лучше? — спрашиваю я.
— Да причём тут наркомания? Я понимаю, если бы приходилось выбирать между компьютером и наркотиками. Но ведь в подростковой жизни помимо этого есть ещё много чего интересного.
Я говорю:
— Например?
Она молчит.
Я спрашиваю:
— Расскажи, что интересного видела ты?
Она говорит:
— Я не люблю об этом.
— О чём?
— Детство. Школа. Не хочу об этом.
— Почему же?
Она молчит.
— Какой выбор сделала ты? — спрашиваю я.
Нет ответа.
Rf;tncz? z t` xtv-nj pfltk/
Фак, раскладка сбилась.
Вам это знакомо?
Результат отказа от письменности.
Издержки производства.
Возьмите клавиатуру и переведите сами. Лень перепечатывать.
Моя девушка, она говорит:
— Закрыли тему. Пошли дальше.
Мы входим в другую комнату. На входе написано: «ИНТЕРНЕТ-ЗАЛ».
Наконец-то.
Я говорю:
— Дай мне сесть за компьютер. Я быстро.
— Нет. Не дам. Тебе нельзя. Ты же больной. Виртуальный торчок.
— Я не торчок. Совсем чуть-чуть. Полчасика.
— Вот скажи мне, Игорь. Тот, кто ширяет пять грамм героина в сутки — наркоман, так? — я киваю головой. — А тот, — продолжает она, — кто ширяет грамм в сутки, разве не торчок?
Она это к чему?
— Хватит, Игорь, — говорит. — Хватит. Никаких тебе компьютеров.
Она говорит:
— Посмотри на них.
На них — это на людей, которые сидят в этом зале.
И я слышу:
— Давай стреляй, гнида! Быстрее!
В этом зале нет тех, кто играет. Здесь все сидят в Интернете. То, что я услышал, донеслось из игрового зала.
В этом всё немного по-другому. Кто-то набирает что-то в поисковике. Кто-то сидит «ВКонтакте». Кто-то — на каких-то сайтах знакомств. Остальная масса — ещё на каких-то сайтах.
Моя девушка, она говорит:
— Ты только посмотри. Время — восемь вечера. Им бы всем с друзьями гулять. Или трахаться. Или ещё что. А они все сидят тут. Теряют своё время. Самое драгоценное, что у них есть. То есть, себя. И ещё тратят на это деньги.
Мы подходим к какому-то мужику. Стоим сзади него.
— Посмотри на это.
На мониторе этого мужика я вижу какую-то программу. Присматриваюсь внимательнее. Так, что у нас здесь? Ага. Какое-то онлайн-казино.
— Помнишь этот бум по игровым автоматам?
Я говорю: да, помню.
— Власти сопротивляются игорному лобби. Пытаются вытеснить лохотрон из городов. Но они кое-что не учли: для того чтобы сходить в казино, уже не надо даже подрывать жопу со стула. Целый Лас-Вегас уже есть прямо дома. Или в интернет-кафе. Или ещё где.
И я слышу из соседнего зала:
— Мочи!
Моя девушка говорит:
— Все эти люди, они здесь сидят не от хорошей жизни. Этому (указывает на мужика, играющего в онлайн-казино) не хватает денег, потому что он туп, как кусок говна и не может заработать деньги нормальным способом.
Она говорит:
— Вон та тёлка, — я смотрю на девушку, сидящую напротив монитора, в котором видно, что она играет в какую-то онлайн-игру, — воспитана на сказках. А когда она столкнулась с реальной жизнью, в которой всё жёстко и цинично, она решила от неё уйти. Сечёшь?
Я киваю головой.
— Она боится жить, эта дура. Посмотри на её рожу.
Да, страшноватая. И толстая. Таких не берут в космонавты.
— Посмотри на неё. Вместо того чтобы пытаться сделать свою жизнь лучше, вместо того чтобы начать работать над своей внешностью, она засела в придуманный кем-то мир. Там, в этой игре, она наверняка круче, чем варёные яйца. Круче Чака Норриса. Или ещё кого. А что, вот тебе и самореализация. В реальной жизни она — никто и звать никак, парни смотрят на неё с отвращением, а в игре она — царь и бог. И никто не видит её уродскую действительность. Да и всем по хрену — сами они, те, кто играет вместе с ней, отнюдь не лучше.
Какой-то парень, усердно печатавший кому-то сообщение на каком-то сайте знакомств, удивлённо смотрит на мою девушку.
Она говорит:
— Они все боятся что-то менять. Они считают, что их игры — это их увлечение. Но они ошибаются. У них есть подсознание, абсолютно эгоистичная сущность, собственное «Я». И есть сознание, благодаря которому они видят этот мир. Их подсознание, в отличие от сознания, не различает, что ему пихают — реальную жизнь или придуманный мир. Их подсознанию вполне достаточно того, что его удовлетворяют. И с тех пор как они увлекаются игрой, именно подсознание заставляет их заходить в игру снова и снова.
Что-то в этом есть.
— А когда они всерьёз увлекаются игрой, — продолжает она, — у них уже смываются грани реальности. В жизни они — полный ноль. Они что-то делают. Но не для того чтобы что-то стало лучше, а для того чтобы поскорее вновь зайти в игру. Они учатся или работают. Или ещё что-то делают. А как только освобождаются, сразу заходят в свой комп. И просиживают за ним свои жизни.
Дела. Компьютер. Дела. Компьютер.
Замкнутый круг.
Система.
— Хорошо они живут, да?
И я слышу:
— Давай, клади бомбу! Бегом!
И я говорю:
— Задроты.
— А ты-то чем лучше?
Я молчу.
— Чем ты лучше, Игорь?
Мне нечего возразить.
Во рту привкус разоблачения.
— Пошли отсюда, — говорит она. — Нам пора. Точнее, мне пора идти. А ты побудь здесь. Со своими собратьями по компьютеру. Торчками.
— Ну, уж нет. Мне нужна ты.
— Тебе нужен психолог. Не я. К тому же, спросил ли ты меня?
Ей от меня не избавиться.
Она говорит:
— Я уже сто раз тебе сказала: скройся. Ты не моего поля ягода. Нам с тобой не по пути.
Сначала я спас её от смерти, а теперь она от меня отказывается.
Дети из детдома здесь совершенно не причём.
— Сейчас я уеду домой, — говорит она.
И по пути к лифту я слышу:
— Даааа! Мы их сделали! Уааа! Ааааа!!!
И мы выходим.
Моя девушка, она говорит:
— А теперь отвали от меня. Посиди дома. Подумай. Пиши свою книгу. Записывай всё внимательно. А я пока от тебя отдохну. Как только ты мне понадобишься, я тебя позову.
Лабораторные крысы здесь совершенно не причём.
И она уходит.
А я остаюсь стоять здесь, среди каких-то переулков центра города.
Один.
И никому не нужный.