И вот закончились занятия, обед. Старшина орет, как будто его режут:
— Замкомвзвода! Выделить по два человека от взвода для получения котелков!
Выделили, получили, раздали, расписались за получение. До построения для выхода осталось 30 минут!
Котелки были со склада. Когда их сделали — неизвестно. Только вот они были обмазаны толстым-толстым слоем смазки, по типу солидола. Воды горячей в казарме нет, в ход идут газеты из ленинской комнаты, ветошь. Мало времени, все орут друг на друга. Скоро построение, сделать надо много, времени нет.
Шинель — в скатку. Расстилается на полу, полы застегиваются на пуговицы, и вдвоем, туго, начиная от воротника, равномерно, шинель скручивается. Потом аккуратно перегибается пополам, концы связываются брезентовым ремнем. Так положено, но можно просто куском веревки, даже изолентой. Но пока ремнем.
Получить оружие, противогаз. ОЗК, вещмешок. В вещмешок — плащ-палатку, туда, где спина. Так меньше набьет спину. Вшивники, продукты, часть конспектов — в мешок. В полевую сумку — конспекты. На поясной ремень — подсумок с рожками к автомату, штык-нож, фляжку с водой. Помогали друг другу одеться. Все быстро, очень быстро.
Полевая сумка, противогаз, вещмешок, шинель в скатку, ОЗК сверху, автомат.
Кто повыше ростом, вроде, как полегче.
— Твою мать! Позвоночник в трусы высыплется от всего этого барахла!
— Я слоника рожу! Хоботок уже показался.
— И со всей этой херней 20 километров топать?
— Ладно, пришли же с полигона, не померли!
— Да, тогда спокойно пришли, не были навьючены, как ишаки!
— Прикинь, у нас еще боеприпасов нет!
— А каково парням в Афгане?
— У них ОЗК и противогаза нет!
— Зато бронежилет, каска, гранаты, патроны.
— Короче — финиш.
— Если как с полигона шли, с привалами, песнями — нормально.
— Да, нормально все будет.
— Главное — не ссать!
— Сорок первая, вон, дотопала туда и назад, и никто не помер!
— А мы, что, хуже?
— Нормалек!
— Что петь-то будем по дороге?
Лева Ситников, из третьего взвода, затянул, гнусавя, как блатные:
— По тундре, по железной дороге,
Где мчится курьерский
«Воркута — Ленинград».
Мы бежали с тобою
От жестокой погони,
Чтобы нас не настигнул
Пистолета разряд…
— Да, ну, на фиг, Лева!
— Хорошая песня, по случаю. Боюсь, что Зема не оценит по достоинству.
— Рота, строиться! Построение на улице перед казармой! — прокричал дневальный, стараясь перекрыть шум и гам, царящий в казарме.
Командиры дублировали команду.
Вышли, построились. Офицеры проверили наличие личного состава, кто-то потянул амуницию.
Назначили курсантов, кто с флажками, перекрывают движение. Кто спереди, кто сзади.
Пошли! Потопали! Хоть и свежо на улице было, конец сентября все-таки! Но из-за оружия и амуниции, стало тепло.
Ротный, командиры взводов шли сбоку строя, подгоняя, чтобы не отставали, не растягивали строй.
Все нормально. Тепло, немного тяжело, но терпимо. Подсумок и штык-нож лучше перегнать назад, а то сбивается вперед, бьет по паху, мешается между ног. Неудобно.
Вот и окраина города. Знак названия города перечеркнут. Вот и автозаправка. Отсюда сворачиваем в поле.
— Сейчас легче будет.
— С чего это?
— Ноги не отбиваются об асфальт.
— Тоже верно.
— Рота! — команда Земцова — Бегом! Марш!
— Ох!
— Е-тать!
— Твою мать!
— Ну, и козел!
— Трындец!
И побежали, побежали!!! Кровь бежит по венам. Кровь бежит по артериям. Заполняет легкие, кажется, что легкие взорвутся от крови. Чтобы бежать, нужен кислород. Дышать. Дышать глубоко и ритмично! Главное — не сбить дыхание!
Строй начинает растягиваться. Бежать. Бежать. Бежать! Земля — не асфальт. Камушки, мелкие ямки, ноги спотыкаются.
Только не споткнуться, не упасть! Смотреть вперед, на вещмешок впереди идущего. Вернее, впереди бегущего.
Вещмешок вверх-вниз, заваливается вправо, влево. Вверх-вниз, вправо-влево. Вниз-вверх, влево-вправо.
Все, что на теле, подпрыгивает в такт шагам. Вверх-вниз, вправо-влево. Много раз. Скатка норовит свалиться с плеча, сбрасывает ремень автомата. Автомат за цевье в руку. Легче? Легче. Только ритм сбивается. Руки неодинаково работают. Может, на шею ремень? Как немцы войну в хронике? Можно. Шею трет.
ОЗК подпрыгивает и бьет по затылку? Скатка сваливается? Подсумок, штык сваливаются вперед? Назад их. Сумка сваливается вперед? Ее тоже вперед. И сам только вперед. Корпус вперед, и руками работать! Работать! Работать! Ноги не бегут, руками работать! Пот заливает, выедает глаза. Рукав уже мокрый от вытирания пота. Не вытирает, не впитывает пот, а размазывает его. Весь мокрый, как мышь. Пот бежит по телу. От затылка по спине в трусы. Уже можно выжимать. Меня всего. Выжимать. Сколько уже бежим? Кажется, что вечность. Час? Два? Смотрю на часы. Всего пятнадцать минут. Привал. Когда привал?
Ротный же бежит вдоль строя. Вперед-назад. Красиво бежит. Не как мы — заморенные лошади, готовые сдохнуть, мечтающие о матери — сырой земле. Чтобы рухнуть и лежать, лежать. И пить, пить, пить воду из фляжки.
Давным-давно читал фантастический рассказ. Как на другой планете старатель искал золото. Жара, пустыня, песок. Он нашел золото, вызвал робота, застолбил заявку. Все время, когда он полз по пустыне, мечтал о «коктейле старателя». Через все повествование шло описание этого коктейля. И вот роботу он заказывает этот коктейль. Его доставляют. Это огромный сосуд, просто огромный, он выше церкви… С водой! И старатель лежа устраивается под этим сосудом и пьет… Пьет воду. Она бежит по его лицу, заливается за щеки, стекает по затылку, на шею, уходит в землю, принося облегчение.
Я тоже мечтаю о таком коктейле!
Ротный бежит молодцевато. Грудь колесом, подбородок вздернут, фуражка полевая в руке. Красиво бежит. Поневоле как-то подтягиваешься, бежишь, как он. Но недолго. Зема даже и не вспотел. Бежит, оглядывает строй.
— Подтянись! Не растягивай строй! Подтянись! — кричит он, оглядывая весь строй.
И тут же командует:
— Вспышка слева!
Вся рота резко прыгает вправо, в грязь мордой в землю. Автомат под себя, руки под себя, ногами к «взрыву, пятки прижать к земле. ОЗК бьет по затылку, перелетает через голову. Скатка наезжает на голову.
Эх, а хорошо-то как! Сырая земля начинает остужать разгоряченное тело! Лежать бы так, да, лежать! Ребята, бегите на полигон, а когда обратно побежите, и меня с собой приберете!
Не получится. Зема даже отдышаться не дал.
— Встать! Бегом марш!
Какой там отдышаться, дыхание лишь сбилось. Заправиться не дал! ОЗК перекидываешь на спину, скатку поправляешь на бегу. Все на бегу заправляются. Пока бежим медленно. А змей — ротный командует:
— Шире шаг! Нужно быстро переместиться, покинуть район заражения! Бегом, бегом! Не шагом — бегом! Шире шаг! Шире шаг!
Сбивая дыхание, шептались между собой:
— Урод!
— Чмо!
— У меня штаны сваливаются.
— Так подтяни и не гундось!
— Бля! Я сейчас сдохну!
— Мы через час такого марш-броска все сдохнем!
В глотке все пересохло, говорить не хотелось.
— Шире шаг! Подтянись! — командовал изувер ротный.
Мы подтягивались. Снова бег. Снова марш-бросок! В голову лезет всякая ерунда, толи из-за кислородного голодания, толи мозг сам отвлекался, чтобы выдержать. Лучше всего мне подходила мелодия чилийского поэта и композитора Серхио Ортеги. Знал только две строчки, но они засели в голове и с каждым шагом крутились в голове:
«El pueblo unido, jamas sera vencido,
el pueblo unido, jamas sera vencido»
На сбившиеся портянки уже никто не обращает внимание. Да, и хрен с этими портянками и ногами. Одной мозолью — одной меньше. Вперед!
Крутой спуск вниз, ноги разъезжаются на глине, маты, только маты. Овраг. По дну течет какой-то ручей. Через ручей перекинуто бревно. Первый взвод начал перебираться по нему на другую сторону оврага.
— Когда шли с КМБ не было этого оврага!
— Ротный нас повел другим путем.
— Не ищет он для нас легкий дорог!
— Собака серая!
— Скорее! Скорее!
— Шире шаг! Подразделение скученно! Любой артналет, авиаудар, просто засада ДРГ уничтожит всю роту! Даю десять минут! Кто не успеет — будет форсировать вброд ручей! Берегите оружие! Автомат — над головой! Вы можете сами утонуть, но оружие должно быть сухим! — Земцов стоял на другом берегу оврага и сверху, глядя на переправу, командовал нам.
Первый взвод почти заканчивал переправу, как возникла заминка. Видно плохо.
— Бля, что у вас там?
— Время!
— Давай скорее!
— В ручей лезть неохота!
— Томах поскользнулся!
— Да, и хрен с ним!
— Упал в ручей?
— Хуже!
— Сел на бревно…
— И что?
— Воет. Похоже, что детей у него уже не будет.
— Таким, как он, размножаться нельзя!
— Скорее!
— Да, сбросьте его в ручей. Там остынет!
— Охладит яйца!
Очередь снова пришла в движение. Автомат в руку, в готовности, если падать, задрать над собой.
Бревно облеплено глиной. Первый взвод постарался. Медленно. Осторожно. Бревно «играет» под ногами. Осторожно. Шаг. Еще шаг. Из-под сапога срывается комок глины. Стоять! Стоять! Бревно играет. Еще шаг, прыжок — все! Перебрался. Черт! Скользко, вещмешок чуть не утянул назад.
Место такое, что нельзя остановиться и помочь тому, кто сейчас переходит по бревну. Только вверх. Только вперед. Мокрая трава и глина, вспоротая каблуками первого взвода. Только бы не упасть назад!
— Славян, держи! — Муратов протягивает свой автомат. Схватился за ремень, выполз.
Время есть перемотать портянки и подышать. Покурить, хлебнуть воды из фляжки.
Вот и вся рота перебралась. Никто не упал, не поскользнулся. Хуже всего, конечно, было четвертому взводу. Там уже было не бревно, а огромный, вытянутый комок глины, крутящийся под ногами.
— То-то колхозники обрадуются, когда придут переправляться через ручей.
— По фигу!
— Факт!
— Рота, строиться! Не отставать! Бегом марш! Шире шаг! Шире шаг!
Снова бег по пересеченной местности. Всем уже наплевать на внешний вид, расстегнулись до пупа. Пот не смахиваем, не имеет смысла. Он просто капает на дорогу. От взбитой пыли над колонной висит облако, которое оседает на нас. Пот, грязь, пыль — это все про нас. Снова мозг выдает армейскую прибаутку:
«Жопа в мыле, морда в грязи!
— Вы откуда?
— Мы из связи!»
Это про нас!
Строй начал растягиваться. Силы. Силы покидают. Воздуха просто нет вокруг. Он исчез. Как рыбы на берегу, полным ртом хватаем воздух, а его нет. Только малая толика попадает в легкие!
По колонне пронеслось.
— Пинькин отстал!
— Бля!
Три командира отделения и я вышли из строя, потянулись в конец колонны. Макс Пономарев, Полянин за нами. Пинькин стоял на коленях и мотал головой.
— Вставай! Вперед!
— Нет! — Олег стоял на коленях и мотал головой.
— Вставай, белая обезьяна!
— Сучий потрох!
— Пинькин — ты старая больная обезьяна! Гамадрил хренов! Встал и вперед!
Олег стоял на коленях и мотал головой. Вот уже мимо нас пробегали последние из четвертого взвода.
— Ну, что, разбираем его барахло и потащили! — я сплюнул сухим ртом от злости.
Из других взводов, таких же, как Пинькин, тащили на себе. Они уже были на подходе.
Стали снимать с Олега оружие и амуницию. На четверых разобрали. Забрал автомат и ремень с рожками, фляжкой и штык-ножом.
— Поляна, Пономарь! Вам — тело обезьяны!
Они кивнули.
— Побежали?
— Догоняем наших!
— Да!
Побежали. Тут раздался крик отчаянья Пинькина.
Мы обернулись, Вадик и Макс подхватили Пенька. Его руки взвалили на свои плечи. Он начал вырываться и кричать:
— Дайте мне штык-нож! Я убью себя! Дайте мне штык-нож!
— Вперед, сука! Заебал ты уже!
— Может, ему морду расколотить? — Мазур.
— Время! Время! Некогда! Потом! Взвод брошен.
— Потом. Я с ним лично физподготовкой займусь! Осел! — Гурыч был зол.
Догнали взвод. Теперь еще второй автомат, пинькинский ремень со всем барахлом висит на шее.
В кустах слева раздались один за другим два взрыва.
— Нападение слева!
— Занять оборону!
Прыгаем вправо, ломая кусты!
— К бою!
— Огонь!
Предохранитель вниз. Передергиваю затвор пинькинского автомата! Нажимаю на курок. Сухой щелчок вместо выстрела.
Мозг реагирует. Не понимает толком, то ли это офицеры взорвали пару взрывпакетов, то ли на самом деле на засаду напоролись! Почему патронов нет?
Еще раз затвор назад, снова на спусковой крючок.
— Атака отбита!
— Бегом марш!
— Шире шаг!
— Не растягиваться!
— Шире шаг!
Эта бестолковая остановка сбила дыхание, потеряли темп.
Снова бежим. Темнеет, уже не видно дороги, только ориентируюсь по спине бегущего впереди.
Команда «вспышка». Уже и не видим, куда падаем. Уже все пофигу. Уже всем все равно. Лежать бы так в этой сырой, приятно охлаждающей тело, грязи! Уже нет сил, желаний, воли.
— Встать! Построились! Бегом марш! Шире шаг! Не растягиваться!
Бежим. Снова бег. Какая сволочь здесь корни деревьев подсунула? Зачем здесь эти корни? В темноте их не видно. И спотыкаешься о них.
Сколько еще бежали — знают только ноги. Они уже не передвигаются. Носки сапог не поднимаются, они, кажется, волочатся.
— Шире шаг! Не растягиваться! Сомкнуть строй! Повысить бдительность! Место предполагаемой засады!
— Шире шаг! Шире шаг!
Да, пошел ты, Зема, со своим «шире шаг»! Так и хочется сдохнуть! Как Пинькину, заколоться ножом. И катись все — провались! Или тебя, ротный заколоть. Длинным — коли! Коротким — бей!
— Шагом! Марш!
Не сразу поверили этой команде. Шагом! Мы можем, умеем ходить шагом! А не бегать! Показались огни. Это же Ягуновка, чуть в стороне, а вот и площадки с техникой! Мы дошли! Мы пришли! Мы прибежали, мать его! Мы сумели!
Триста метров до столовой мы дошли. Перед столовой солдатской горел тусклым светом одинокий фонарь. Построились. Посчитались.
Подошли отставшие. Отдали Пинькину его барахло.
— Пенек! Обратно с полигона, ты впереди меня побежишь, я штык-ножом тебе в зад буду колоть. Не поможет — загоню лезвие в анус с проворотом!
Ужин! Мы пропустили все сроки. И нам досталась какая-то похлебка. В котелки, полные солидола, бухнули мутную жижу. Мне попалось несколько волокон вареного лука. Я подумал, что это была луковая похлебка. Кому-то часть капустного листа. Он полагал, что это были щи. А кому-то — половина картофелины. Этот счастливчик полагал, что был картофельный супчик.
Торопливо хлебая это теплое варево из своих котелков, мы вкушали пищу богов. Ничего вкуснее в жизни ни до, ни после никто из нас не ел. Говорят, что французы — великие кулинары. Не пробовал, но искренне считаю, что тот суп после первого в жизни марш-броска, лучше всей французской кухни!
Оружие — в ящики возле дневального. Вечерняя поверка. Да, кто сейчас в самоход уйдет?! Спать!
Упали в палатки. Шинель из скатки, поверх одеяла, ноги гудят. Спать! Что снится после такого марш-броска? Ничего. Только закрыл глаза и, кажется, сразу команда:
— Рота, подъем! Выходи строиться на утреннюю зарядку! Форма одежды номер два!
— Какая, в гризду, зарядка!
— Какая вторая форма!
— Голый торс!
— Они, что, уху ели с утра?
— Я сдохну сейчас, не дожидаясь зарядки!
— Сапоги!!!
Мокрые, грязные сапоги за ночь не высохли, но замерзли, скукожились, носки задрались вверх, портянки, обмотанные вокруг голенищ, замерзли. Кое-как намотав портянки, затолкав ноги в сапоги, построились.
На траве был иней.
Зарядку проводил командир роты. Снова в спортивных трусах, кроссовках, по пояс голый. Если мы зябко поеживались, Зема, приплясывал на месте, боксировал с тенью. Все тело болит после вчерашнего, но появляется злость. Злость на всех и вся. На ротного. На личный состав. На себя. Какого хрена я тут делаю? Для чего? Вот так прожить всю жизнь? Зачем? Да, отец военный, но не думал, что он также страдал фигней!
Зачем?
После пробежки до шоссе вспомнилось, что когда привезли на полигон на абитуру, еще удивился, вдоль дороги были три вытоптанных глубоких колеи. Не мог понять, что такое. А, потом сообразил, когда сам бегать начал, что это следы от колонны по трое. Не зарастет эта колея через много лет.
Пробежка. Отжимание. Приседание. Снова пробежка. Когда прибежали в лагерь, то от нас уже валил пар, пот тек. Сапоги размялись, снова мягкие. Мокрые, тяжелые, но мягкие.
Грязь. Грязь повсюду. Грязь и вода в лужах. Вода и грязь. Только на траве чисто. Чисто и мокро. Сыро. Сыро везде. И всегда. Мокрая палатка. Влажная постель. Сапоги по пуду массой. Одежда пропитывается влагой. Сапоги состоят из воды. Ученые рассказывают нам сказки, что мы на 80 % состоим из воды. А наши сапоги, пожалуй, на все 98 %. А голенища сапог и подошва — лишь оболочка, чтобы удерживать эту воду.
Пища — то же самое, что и на КМБ. Мы были рады этому, как собака палке. Ели из котелков. Тех самых, что не обтерли от солидола. Химический привкус от смазки перебивал весь отвратительный вкус еды, от этого она становилась более омерзительной.
Занятия. Перво-наперво — это тактика!
Преподаватель — полковник Чехоев. Любимая фраза: «Кто любит тактику — ездит на белой «Волге». Кто не любит тактику — ездит на ишаке!» И после каждого предложения для связки предложений и мыслей он постоянно вставлял слово «блядь»!
И еще было у него любимое словечко «чама». Иногда было и производное «чамко». Что оно означает, никто не знал. В училище были две версии. Первая, что «чама» — это производное от «чмо». Была другая, более оригинальная и менее оскорбительная, что Чехоев — осетин, и «чама» в переводе с осетинского — «воин». Никто не знал. Никто не спрашивал у грозного полковника, и все тешили себя мыслью о второй версии.
Отделение в обороне. Оказывается не просто так сидеть и обороняться! Нужно каждого грамотно расставить. Показать ему сектор стрельбы, чтобы у каждого бойца была карточка огня. Сектор огня. И чтобы мог с соседями перекрываться огнем. Указать ориентиры.
— Пока все это сделаешь, то не только бой закончится, но и война стороной пройдет.
— А ты-то воевать хочешь, что ли?
— Воевать не хочу, но и вот такие карточки огня рисовать — тоже желания нет.
— Ориентир должен быть понятен солдату! — Чехоев командным, хорошо поставленным голосом доводил до нас основы победы в бою. — Вот сейчас, товарищи курсанты, скажите, какой вы видите ориентир?
— Бык!
Напротив нас пасся привязанный к палке бычок.
— Очень хороший ориентир, товарищ курсант! Сейчас бык вырвет палку, и что? Ориентир «Бык» ушел? Что еще видите? Могу подсказать. Например, ворона, что летит и сереет над лесом. Куда она летит?
— Не знаю. По своим вороньим делам.
— Чама! Я не спрашиваю, зачем она летит, а куда?
— На хуй?! — голос сзади.
— Возможно. Но солдата в бою не будет интересовать ее половая, личная и семейная жизнь. В какую часть света по компасу она летит?
— Не знаю!
— Долбоеб! — полковник в сердцах сплюнул в сторону. — Вот поэтому и учите тактику — мать вашу, блядь! Тьфу. Пришел на местность, определись по сторонам света. Где север, а где юг. Чтобы бой правильно вести и людьми командовать! Вон там север, а ворона летит на северо-восток! Вот и командовать можешь бойцу, что ориентир — северо-восток, а проще — хвост вороны. Но когда боец начнет поливать очередями из АКМ, а того еще хуже из зенитной установки по вороне, то он, конечно же, в нее не попадет, а ворона начнет метаться, так он и будет весь боекомплект не по противнику расходовать, а по испуганной вороне. А она со страху-то, может, и в тыл полететь, и что тогда? Тогда боец, стреляющий по вороне, застрелит своего командира — идиота, который дал ему такой ориентир. И туда ему дорога вместе с его бойцом таким же идиотом! В армии идиоты, гидроцефалы, дауны и прочие неполноценные личности не нужны! А почему? Потому что они не любили тактику! Так, закончили. Что еще видишь перед собой?
— Кусты.
— Правильно! Вы видите кусты. А какие кусты? Вам нужно быстро донести информацию до подчиненного. Если скажете, что ему нужно подавить огневую точку противника под кустом, то под каким? Их тут много. Так по какому кусту необходимо вести огонь вашему бойцу?
— По третьему слева?
— Пока вы сами будете считать, а потом боец, а у него два класса образования, у него страх в глазах, потому что по нему стреляют. Ему жить хочется или он ранен. Как точно, быстро отдать команду, и чтобы он ее понял и мгновенно выполнил? Как?
Мы молчали, не понимая, чего этот полковник от нас добивается.
— Прямо перед вами какой куст?
— Акация?
— Ботаник хренов! Я — полковник не знаю, какой породы этот куст, и мне по хрену акация это или хуяция, а ты хочешь бойцу из Средней Азии, который в жизни кроме саксаула и аксакала ни хрена не видел, дать команду стрелять по кусту акации!
Мы недоуменно молчали.
Устав ждать, Чехоев скомандовал:
— Взвод! К бою!
По этой команде мы ринулись на землю, срывая автоматы с плеча, пристегивая пустые магазины-рожки. Все передернули затворы автоматов.
— Ориентир — жоповидный куст! Огонь!
И точно! Куст, который кто-то определил, что он акация, третий слева, был похож на всем известную часть тела! Сухо щелкнули затворы. Цель поражена!
— Прекратить огонь! Построиться!
Встали, построились, автомат на предохранитель.
— Вот так, товарищи курсанты нужно отдавать команды. Всем сразу стало понятно, куда стрелять?
— Так точно! — нестройно ответили мы.
— Не понял. Всем понятно?
— Так точно!
— То-то же! А то акация-херация! Третий слева, пятый сбоку! Быстро надо соображать и мгновенно отдавать команды! Мгновенно! Противник не будет ждать, когда вы будете его выцеливать. Он либо первым откроет по вам огонь, либо переместиться. И вы также должны постоянно менять свои огневые позиции! Будете на месте — погибнете! Да, можете окопаться и должны окапываться. Просто обязаны! Пусть пуля в лоб вас не возьмет из-за качественно укрепленного бруствера, но сверху вы уязвимы. Мина, граната, артиллерия, авиация накроет. Поэтому — перемещаться и постоянно контратаковать! Чтобы противник не пошел на вас в атаку постоянно на погонном метре должно находиться семь — девять пуль. Тогда никто не высунет головы из укрытия. А теперь, товарищи курсанты, вы будете окапываться под огнем противника! Налево!
Мы четко развернулись.
— Дистанция — полтора метра! Шагом марш!
Строй разомкнулся.
— К бою!
Упали, снова затворы взвели ударный механизм.
— Противник вас прижал шквальным огнем к земле, но в атаку не торопится. И вы не можете двигаться вперед, слишком сильный неприятельский огонь. Отступать команды не было, и не будет. За бегство с поля боя — расстрел на месте, без решения военно-полевого суда. Окапываться! Время пошло!
Секундомер в руке Чехоева щелкнул.
— Товарищ полковник, можно переместиться назад?
— Почему?
— Здесь корова насрала!
— Перемещайся! — разрешил Чехоев.
— Добрый полковник! Был бы Земцов, он бы не дал отползти! Он бы тебе приказал наползти на нее!
— Ага! — кивнул я, вонзая штык лопатки в дерн.
Конечно, теоретически мы изучали и норматив, и как надо отрывать окоп — ячейку. Но практически… Время для изготовления такого окопа для стрельбы лежа — полчаса. При этом минимально демаскировать себя. Длина — не менее 1,70 метра, глубина — 30 сантиметров, ширина — 60 сантиметров. Перед бруствером — полка шириной 25–30сантиметров, куда локоть ставить с автоматом, да, гранаты, рожки укладывать. Если в воде будешь лежать, то все боеприпасы выше уровня воды по-любому окажутся. Высота бруствера — минимум на двадцать сантиметров выше уровня земли. Посередине делается щель для сектора обстрела, примерно, градусов десять. Сбоку бруствер от противника должен составлять не менее 30 градусов. И по бокам от ячейки насыпается бруствер, не такой высокий, что спереди от противника.
Как копать окоп, понятно каждому.
Сначала вырубаешь перед собой дерн, укладываешь его перед собой, выстраиваешь бруствер, потом туда же укладываешь землю, но за дерном. Противник не должен сильно видеть пятна земли, чтобы они стали ему ориентиром для стрельбы. Дерн к противнику, потом — земля. Вот так сначала зарываешь голову, плечи. МСЛ (малая саперная лопатка) хорошо врезается в почву, но штык ее мал, чтобы качественно поднимать грунт. Грунт хорошо вынимать каской, а правильно ШС-39 (шлем стальной образца 1939 года). Вообще, каска хороша как многофункциональное устройство. Можно грунт вынимать, можно воду носить, можно, при желании, и воду вскипятить, суп сварить. Если костер небольшой, то, в случае опасности, накрыть огонь. А если вода кругом, то в ней костерок развести. Хорошую каску наши деды придумали. Главное, что она и жизнь может сохранить. Конечно, в лобовом столкновении, вряд ли она одержит победу, а вот при касательном — спасет. Без контузии не останешься, но живой.
Но сейчас каска на голове, снимать ее нельзя — не выполнишь задание, а вот в бою, тогда и зубами, ногтями отроешь себе ячейку для стрельбы лежа, под пулями врага. ОЗК бьет по затылку, пытается перекинуться через голову. Сумка с противогазом не помогает рытью. Снимаю ее, кладу рядом, кто знает, а вдруг команда «Газы»!
Все в шинелях, в которых и на парад, и в увольнение, и ходить в ней еще два года. Не знаю, что от нее останется после полевого выхода.
Валера Вдовин пыхтит рядом.
— Бля, скоро суслики нам завидовать будут, а после нашего ухода, окопы будут использовать под свои дома!
— Кроты тоже слюной зависти захлебываются!
— Крот — уникальное животное! Сдох и закапывать не надо!
— Как и суслик!
— Ни фига! Суслик может и на поверхности помереть!
— Как бы нам в этих окопах не помереть!
— Здесь не помрем! А вот на обратном марш-броске!..
— Не ссы! Не помрем! Обратно и дорога короче, кажется, и все харчи слопаем, так что налегке!
Пот заливает глаза. Несмотря на промозглую погоду, все роют с усердием крота-алиментщика, которого преследуют судебные исполнители. Зарыться в землю с головой. Кажется, что прошло уже уйма времени, на самом деле, не более пятнадцати минут. Осталось всего пятнадцать минут, а еще не готово! Скорее! Скорее! Темп! Дыхание сбивается. Рыхлую землю выгребаем руками, укладываем перед собой, по бокам. Прихлопываем лопаткой. Придать контур, очертание и так, чтобы пуля, осколок, не могла попасть в тебя.
Да, и установленная длина метр семьдесят сантиметров для меня маловата будет. А ворочаться в узком копчике неудобно. Нужно, чтобы и пятки не торчали над землей. Глубже. И полку не забыть впереди оставить. Высота полки от уровня земли — десять сантиметров! Глубже.
Чехоев, посматривает на секундомер, прохаживается вдоль линии наших ячеек.
— Старайтесь, товарищи курсанты, глубже. Кто плохо роет, то впоследствии этот окопчик может стать для вас началом могилы. Убьют вас, а товарищи потом вынут вас из него, еще на полтора метра углубятся и сбросят вас вниз, сверху насыпят холмик, воткнут палку с фанерной звездочкой и табличку приколотят: «Здесь лежит чама, который не смог быстро отрыть себе окоп для стрельбы лежа! Так ему и надо! Тьфу на него!!!» И пойдут дальше воевать, а вы будете лежать на чужом поле. А потом крестьяне будут привязывать к вашей палке бычка, чтобы он не убежал. «Ориентир бык». Так что — старайтесь, не жалейте себя, не жалейте подчиненных, ненавидьте противника, ненавидьте всех окружающих и уважайте, любите командирской любовью, берегите тех, кто рядом.
Щелкнул секундомер.
— Стоп! Встать! Время!
Кто-то еще пытался успеть. Вынуть штык земли, придать контур, окультурить свое произведение нелегкого курсантского труда.
— Три шага назад от окопа!
Ну, теперь мы осматривали ревниво у кого лучше или хуже. Хуже получалось у тех, кто ростом повыше был. Длинными руками-то особо не помашешь в узком пространстве.
Ну, а форма наша выглядела более чем жалко. Грязная. Очень грязная. Отряхивали мы ее, а толку особо не было. Влажная земля превратила нас спереди в замарашек, в засранцев. Оглядывая себя и товарищей, понимали, что стирки не избежать, а сушить негде. А утром — утренний осмотр, развод… Как стираться?! Как сушиться?!
Поставили оценки.
— А теперь, товарищи курсанты, привести ландшафт местности в первоначальное состояние! Дерн особо тщательно укладывайте.
И мы свои окопы зарывали. Сначала землю, потом — дерн. И снова пар от спин идет, и снова стоим на коленях, загребая землю назад. Рукавом смахиваем пот, грязь с рукава смешивается на лице с пылью. Растирается по лицу и по рукаву одинаковой коркой. Кто-то пытается вытирать грязь носовым платком. Но стоит ли это делать? Завтра на утреннем осмотре потребуют носовой платок к осмотру. А так все равно форму стирать, еще и платок придется.
Перекур. Глядя на холмики наших трудов, поневоле вспоминаются истории, связанные с земляными работами.
— Помнится, в «фазанке» отправили нас на практику на стройку. Ну, куда, нас зеленых, могли определить? Только землю копать. Как в том анекдоте: «Могу копать! Могу не копать!» Вот в бригаду землекопов и пошли. Те, как положено, заставили нас «влиться» — проставиться. На следующий день нас четверо было, приходим на работу. А там еще четверо мужиков было. Надо выкопать траншею под кабель. Старшие товарищи нам говорят, мол, пацаны, идите, покурите, а потом начинайте копать. Ну, покурили мы минут пять, потом начали копать. Земля хорошая была, без строительного мусора, кидаем так весело. Быстрее выроем — скорее домой пойдем. Старики смотрят на нас, говорят, вы что, ошалели? Мы же вам сказали — покурите. Отвечаем, мол, покурили, вот и копаем. Идите еще покурите! Перекурили. Снова копаем. Старики нам: «Вы быстро покурили! Идите медленно курите! Не умеете медленно курить — идите учитесь. А то вы быстро копаете, нам потом норму увеличат!» Сами они гуляют по стройке, болтают о своем. Но только бригадир или прораб появляется, идут в сторону траншеи и прыгают туда, где рыли, пару лопат для виду бросят, и дальше курят или бакланят о своем. Мы понять ничего не можем. Если к вечеру не выроем эту канаву, то чего-то там не подключат, и стройка встанет.
— Буквально важное правительственное задание?
— Ну, да, вроде этого. А мужикам нашим наплевать на все с высокой колокольни. Ходят и нам говорят, курите, пацаны, курите. У нас скоро штаны желтыми станут от никотина. А им все нипочем! Ну, если все равно, то чего мы-то сердце и руки рвать должны? Поняли, что фиг нам удастся пораньше удрать со стройки, тоже разделись, загораем. Тут и время обеда подошло, пообедали. Покурили. Покемарили в теньке, смотрим, уже почти шестнадцать часов, а то, что мы вырыли в начале дня, так и все. Ни на сантиметр наши наставники не продвинулись. «Очко», скажу честно, немного сыграло. Сейчас придет прораб, а они скажут, что мы — бездельники, ничего не сделали, а то, что наше — это они сделали. Тут закатывает на стройку трактор «Беларусь» — «петушок», у него сзади ковшик экскаваторный. Мужики к нему, мол, Колян, выручай! Так вот этот трактор нам за полчаса вырыл то, что мы всей бригадой должны были за смену сделать!
— Два курсанта КВВКУС заменяют «Беларусь», а один курсант с лопатой заменяет экскаватор!
— Нам бы этот «Беларусь» сюда — он бы за полчаса взводный окоп бы отрыл!
— Точно!
— Эх!
— И не надо было бы пачкаться! Спрыгнул бы в окопчик, Чехоев подошел бы, остолбенел от удивления и ушел бы. А потом трактор закапывай то, что вырыл. Час делов, и все довольны. И тракторист, ему вечером на бутылку хватит, мы все вместе, что чистые и по пятерке получили, и Чехоев, что мы такие молодцы.
— Эх, где же ты тракторист?
— А вечером стираться и сушиться утюгом!
— Хреново!
— И не говори!
Потом мы бегали — шли в атаку. Чехоев бросал взрыв-пакеты, мы падали на землю, укрываясь от разрыва «гранат», «мин», «снарядов». Во время очередного такого прыжка в сторону:
— Твою душу мать!
— Что там?
— Прямо плечом в коровью лепешку!
— Сухая хоть?
— Свежая, блядь!
— В лагерь в конце строя пойдешь!
— Лучше вне строя, сзади, чтобы не вонял и о нас не обтирал!
— Зараза!
— И жрать будешь отдельно!
— Да такая, что запах коровьего дерьма, может, отобьет запах еды!
— Вот и садитесь рядом!
— Скажи спасибо, что не в человечье!
— Откуда тут человечьему-то взяться?
— Откуда, откуда, от сорок первой роты!
— Ну, эти могли «заминировать», чтобы служба медом не казалась!
Потом нам раздали компенсаторы. Скручиваешь с дульного среза насадку и накручиваешь этот компенсатор. Чтобы газы от сгоревшего пороха не выходили сразу наружу, а немного тормозились, возвращая поршень газового механизма назад, передергивая затвор автомата.
И снова вперед! Взвод уже разделен надвое. Одни атакуют, другие обороняются. Вперед!!!!! Ура!!!! И бежишь вперед, поливая огнем впереди себя. И твои товарищи, которые уже тебе не товарищи, а противники встречают тебя огнем ответным. И стараешься, уворачиваешься.
В холостых патронах хоть и нет пули, а все равно страшно, да, с учетом того, что лепестки, что закрывают гильзу, говорят, вылетают. Могут реально ослепить, а при самом неудачном раскладе и убить на хрен! А это — нехорошо! Ходят байки, что в некоторых странах на учениях каждый восьмой патрон — боевой. Не пригнулся, и все! Привет родителям!
Вот и бежим вперед, памятуя, что можно стать инвалидом.
Подбегаем к линии обороны противника.
— Гранаты к бою! — командую я.
— Гранаты к бою! — кричит в ответ противник.
И друг в друга летят «гранаты» — деревянные болванки. Наша задача сходу захватить противника. А он стоит и, кидая «гранату», выцеливает, чтобы по голове попасть!
Летят мимо деревяшки, остаются далеко за спиной.
— Ур-р-ра-а-а!!!! — кричим мы и бросаемся на противника.
— Ур-р-р-ра-а-а! — кричит противник и бросается на нас.
Почти в упор, но чтобы не поранить, выстреливаем друг в друга последние холостые патроны.
Вытираем пот. Кто победил? Пес его знает. Вернее, не пес, а полковник Чехоев, который смотрел со стороны на наше побоище и что-то помечал в своей тетрадочке.
До обеда отвоевали. После обеда снова занятия по тактике. Теперь уже рисовали карточки, принимали решение за командира отделения в бою. Как в атаке, так и в обороне. Оказывается, карточка нужна в том числе и для прокурора, и особиста, если ты по ошибке кого-то из своих накроешь огнем, то нужно точно потом знать, кто виноват и кого к стенке ставить по законам военного времени. Либо бойца, который карточку неправильно составил или его командира, кто неправильно ему задачу поставил и не проконтролировал, что он все правильно уяснил.
— Так война все спишет!
— Эх, чама, — ласково обратился Чехоев. — Война может и спишет, вот, ежели ты замполита по ошибке завалишь, то тебе не то, что война спишет, тебя в расход спишут. Потому что — это уже политическая акция или террористическая. За командира так не спросят. Командиров много. Командир взвода рассчитан на три атаки и по херу, с какой они стороны будут. Командиры — расходный материал. А замполитов мало. И вот их берегут, как проводников политики партии и государства. Только вот они, если будут сомневаться в вашей верности этому делу, могут вас на фронте и расстрелять, как неблагонадежный элемент.
— Значит, с замполитами на фронте надо ухо востро держать?
— И не только на фронте, но и в мирной жизни. Они могут всю карьеру зарубить. Точно также как и особисты. Ляпнешь что-нибудь, не подумавши, а они тебя за бока, да мягкие места и на вертел. А, может, ты служишь-служишь, и вроде как лучший взвод у тебя или рота, а дальше тебе ходу нет. И не можешь ты понять, почему. И когда к командиру приходишь и задаешь вопрос в лоб, а отчего же так, товарищ командир? А он уже и младше тебя и правду сказать тебе он не может. Потому что ему приказали, что такому — то ходу не давать и задвигать его в Тмутаракань на повышение.
— Понятно. Дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут!
— Могут и похлеще фронта засунуть.
— Да, ну?
— Эх, чама, могут и в мирное время засунуть туда, что сам будешь командование рапортами заваливать, отправьте меня служить в Афганистан! Для выполнения интернационального долга! Все, что угодно, чтобы вырваться с уранового рудника или малярийного болота. И семью там держать нельзя, и сам загибаться будешь. Поэтому — лучше воевать, чем гнить заживо, отсчитывая срок службы не по выслуге лет, а по выплюнутым зубам и по толщине медицинской карточки с новыми диагнозами.
— Ну, нас-то в Афган готовят!
— Так, поэтому, учитесь, учитесь воевать. Учитесь побеждать, сохранять людей. Жизнь солдатская — самое важное, что у вас будет. Потеряете в бою свою драгоценную радиостанцию — плохо, но пришлют новую, потому что без радиостанции никак нельзя войсками управлять. А вот потеряете бойца в бою… Конечно, другого пришлют, только выжившие тебе верить не будут, не командиром тогда у них будешь. А изгоем. А когда солдат в командира верит, то тогда он и грудью своей его прикроет от снайперской пули, и не сдаст никогда ни замполиту, ни особисту, пусть он даже у них агентом будет. Проверено это уже десятилетиями службы. И вы поймете это. Только слушайте старого полковника сейчас, вбивайте себе в свои пустые пока, с военной точки зрения, головы, чем потом на солдатской крови будете учиться. И помните самую главную заповедь! Ни в одном учебнике по тактике не вычитаете! А тактику нужно любить! Кто любит тактику — ездит на «Волге», а кто не любит — на ишаке! Так вот, мудрость эта такова, товарищи курсанты! Ее не надо записывать, потому что это — величайшая военная тайна, и ее нельзя писать, иначе враг украдет ваш конспект или сами его проебете!
Повисла пауза, казалось, что даже птицы затихли в лесу, и было слышно, как в небе все спутники дружественных и не очень стран сгрудились в небе, ловя, каждых вздох полковника Чехоева.
— Помните! — палец указательный в небо, спутники раскалились от ожидания, вот-вот и начнут падать от перегоревших цепей — Для борьбы с танками есть три способа: надолбы, выдолбы и вы — долбоебы!!!!
Мы разочарованно выдохнули. Обманул нас полковник Чехоев! Как мальчишек обманул на ровном месте!
— Так вы же уже говорили много раз, товарищ полковник! — кто-то обиженно потянул с задних рядов.
— Повторенье — мать ученья! Разойдись!
Снова запели птицы, спутники разочаровано разлетелись по космосу, выискивая очередные военные тайны своих союзников, врагов, и вероятных противников.
Потом потянулись дни учебы. Интересные, но сырые и грязные. Единственное место, когда можно было немного не бояться влаги — занятия по ЗОМП (защита от оружия массового поражения). Одеваешь ОЗК (общевойсковой защитный комплект) и влага тебе не страшна. Главное — самому не вспотеть. Ибо он имеет обратную сторону. Не пропускает воду в обе стороны. А если вспотел, то вся форма снова станет мокрой, но уже от собственного пота.
И вот на занятиях мы испытывали наши противогазы. Кто когда из курсантов всерьез относился к противогазу? Никто и никогда. До сегодняшних занятий.
Старый кунг, вдоль стен — лавки. Рассаживаемся. Преподаватель заносит ведро, в котором тряпка, пропитанная хлорпикрином. Из ведра поднимается парок, тут даже и команда не нужна «Газы»! Все быстро одевают противогазы. И вот тут-то у кого был вырван клапан, чтобы свободно дышать, а не через фильтрующую коробку, или маска резиновая противогаза на пару размеров больше — вылетали пулей из кунга. Не зачет. Срывали маску, расстегивали — рвали куртку на груди и терли глаза. Хлорпикрин — слезоточивый газ. Чертовски, слезоточивый. Очень слезоточивый. Ходила байка, что если его нагреть, то получался иприт — боевой газ. Но желающих это проделать не было.
— Товарищ подполковник! Разрешите вопрос?
— У нас есть химическое оружие?
— Докладываю, что химического оружия у нас нет.
— Как нет? В странах НАТО есть, а у нас нет? Это же несправедливо!
— Химического оружия у нас нет, а есть два колхоза, например, в одном колхозе хранится один вид удобрений, а в другом — другой. Вот теоретически, подчеркиваю, чисто теоретически, при случайном соединении этих удобрений, может, и получится нечто очень похожее на химическое оружие. Понятно?
— А какие такие удобрения?
— В курсе подготовки офицеров-связистов этой темы нет. Для этого нужно поступать на специальный факультет Саратовского высшего военного инженерного училища химической защиты. Отучиться шесть лет и узнать все об удобрениях.
— Шесть лет учиться!
— А представь, что у тебя все шесть лет ротным будет такой же, как Земцов?!
— Тогда лучше сразу, после первого курса — в Афганистан! Шесть лет!
— Лучше шесть лет в Афгане с душманами, чем столько же с Земой!
— На хрен!
— В задницу!
— Да, ну, к черту!
Больше всего нам понравились занятия по инженерной подготовке. Не установка учебных противопехотных мин различных модификаций, натяжного действия, нажимного действия или же, как из гранаты устроить ловушку, натянув леску — проволоку. Или того хуже — закапывать, прятать противотанковые мины. Они огромные, тяжелые, а вот практические занятия. Собрали кучу пней, снизу установили тротиловую шашку и… как шарахнет!!!! Пни в разные стороны. Красота!!!! И запах сгоревшей взрывчатки щекочет ноздри. Но он приятен. Как дым победы.
— А вот теперь, товарищи курсанты, представьте, что куча пней, за полетом которых вы наблюдали с таким упоением — это ваш взвод, потому что вы не увидели мину и сели на привал. Несколько человек опустили свои зады на эту мину.
Мы поежились, глядя на эту кучу пней.
— Это была всего лишь штатная двухсотграммовая шашка. Если поедете служить в Афганистан, то там используется противником как наши штатные боеприпасы, полученные в ходе боевых действий или предательства со стороны местного населения. А также американская штатная военная взрывчатка С4. Состоит у нас на вооружении и пластид. Аналог американской взрывчатки. Наша — лучше. Проверено. Но ваша главная задача — уметь находить мины. Как на пути колонны, так и на тропе, на улице. Смотреть нужно не только под ноги, но и по сторонам. В Афгане очень часто используют фугасные самодельные мины. Это когда рядом с дорогой, в кучу щебня, камней зарывают безоболочечное взрывное устройство. Это кусок взрывчатки. Когда идет подрыв, то поражающим средством является не осколки металла — корпуса мины, а камни. А они, поверьте, могут прошить человека насквозь, да, и ваши кунги, в которых установлена аппаратура. Эти взрывные устройства невозможно обнаружить с помощью миноискателя. Только по признакам, да, собака, натасканная на взрывчатку. Но собак мало, работает она недолго в жарком климате, быстро устает, по камням собаке сложно ходить, лапы режет. Поэтому, как научите своих подчиненных искать мины и сами тоже, так и выживете. В противном случае — бесславная смерть на фугасе в краю далеком. Сами погибнете и люди тоже. Еще хуже — не выполните боевую задачу.
И пошла учеба: теория и практика. Установка мин. Признаки, демаскирующие мины. Половина взвода имитировала установку мин. Вторая половина искала мины, обезвреживала их. Иногда не удавалось. Конечно же, взрыва не было. Но разминирование… пусть и деревянной болванки, а все равно — спина мокрая. Гурыч умудрялся делать мины-ловушки. Сначала одна мина, а за ней вторая. Не понял сразу, то при разминировании обязательно заденешь вторую.
Все хороши занятия, но вечером уже холодно, утром еще холодно, а днем по-прежнему холодно. И форма, несмотря на тщетные попытки ее отстирать и просушить утюгом, превращалась в подобие какой-то тряпки. Сапоги вообще давно потеряли форму. Спать в палатках тоже холодно и сыро. По утрам зарядка с голым торсом. Но мы уже становились менее щепетильными к грязи, к холоду. Никто не болел, не плакал, не ныл. Никто не написал рапорт об отчислении. Особо охочие до девок, например, как Лева Ситников из третьего взвода и иже с ним, по ночам бегали в злополучную Ягуновку, где пытались улучшить местный генофонд. Иногда кому-то получалось. А иногда приползали с фингалом под глазом. Но не поднимали роту на расправу с местными, дерзкими салагами. Все помнят опыт абитуры.
На вопрос, откуда синяк, отвечали честно: «Отрабатывали технику рукопашного боя, вот и пропустил удар!» Ничего страшного, если в ходе занятий. Пострадавших нет. Неуставных взаимоотношений нет. Все в порядке. Замполита нет поблизости, а остальным этот синяк — до лампочки.
Офицеры нас не проверяли ночью, считая, куда мы денемся. Грязно, холодно, мокро, на занятиях уставали. Но, как они ошибались!
Охотники за женской лаской приползали в палатку часов в пять утра. В семь подъем, и все по распорядку. Отсыпались на занятиях, уползая в кусты, в поисках вражеских лазутчиков, стояли «на часах», лежали в «секрете». Семь дней полевого выхода заканчивались. Многое мы вынесли оттуда. Очень многое. А впереди еще один переход в родное училище. В училище, где с потолка не льет вода, где есть белые простыни и не надо наваливать на себя поверх одеяла плащ-палатку, шинель и спать, не снимая сапоги. Так многие спали. Многие спали, сняв сапоги. Поутру сапоги замерзали, вернее, та вода, что была в них, становилась льдом, портянки хрустели то ли от грязи, то ли ото льда.
И вот время обучения на полигоне закончилось. Кто «сломался» на пути сюда, готовы были заступить в наряд по казарме, только бы уехать на машине.
Я позвал командиров отделений. От каждого взвода по человеку.
— Ну, что, мужики, кого от взвода поставим? Может Пинькина или Правдюкова?
— Да, пошли они! — Гурыч взорвался, как всегда, по поводу и без повода.
— Андрюха, я заколебался тащить автомат и ОЗК Пинька. Думаю, что и сейчас мне это предстоит!
— Двоих, конечно, я не допинаю до Кемерово, но Правдоху поставлю впереди себя, и он у меня добежит, как орловский рысак.
— Он же горбатый! — не выдержал Мазур.
— Или добежит и выпрямится, или у него второй горб появится! Будет двугорбым афганским верблюдом! В Афгане его кто таскать будет? Солдаты что ли? Он их таскать должен и пример показывать, а не шланговать! Нет! Я — против! Пусть эти два шланга бегут со всеми наравне!
— Кто Пинька на себя возьмет?
— Я. — Мазур угрюмо сплюнул под ноги.
Пообедали снова уже ненавистной гнилой квашеной капустой, оделись, попрыгали, и… побежали!
Не только мне, но всем показалось, что дорога назад была короче и легче. А когда показались сначала дымящие трубы, а потом и высотные здания Кемерово, то ноги сами ускорились.
Пинькин и Правдюков поначалу пытались «закосить», сойти с дистанции. Но «комоды» их упрямо гнали вперед, не щадя своих легких, сбивая дыхание и тратя драгоценные силы, а то и просто, давая длинного пендаля под зад впереди бегущего, придавая, пусть и не изящное, но ускорение.
Никто уже не обращал внимания, что сапоги грязные, что сами похожи на красноармейцев, вырвавшихся из немецкого окружения. Вперед! Только вперед!
И кто пытался закосить, сойти с дистанции, то этот номер уже не проходил. Вперед, и только вперед! Корпус наклонить и активнее работать руками, тогда и ноги сами понесут в Кемерово!
Чужое оружие тащить охотники перевелись. Все злые, голодные, сострадание кончилось на маршруте в Ягуновку. Обратно сам неси свое барахло!
Сзади слышалось, как Гуров пинает Правдюкова:
— Вперед, шланг садовый! Убью на хрен! Куда в бок! Я тебе сейчас свой ОЗК подарю, чтобы веселее тебя пинать было! Вперед, скотина жирафоподобная, бля!
Нечто подобное было слышно и от Мазура в отношении Пинькина. Только тот был менее словоохотлив. То ли чтобы не сбить себе дыхание длинными речами, то ли чтобы силы сберечь. Он просто своими худыми ногами пинал периодически Олега.
Впереди бежал первый взвод. Командиры отделений Мигаль и Дива — известные спортсмены также не проявляли желания нести на себе оружие и амуницию своих отстающих. А у них это были Томах и Комаров. С авторитетом этих двух громил было сложно кому-либо спорить, что же говорить уже про отстающих по физо.
В третьем взводе было слышно, как Карабин, Кресс, Авазов тоже кого-то несут впереди себя, используя в качестве двигательной силы половые образы великого и могучего русского языка. Эхом доносились маты из четвертого взвода. Наиболее удачные сочетания ненормативной лексики тут же подхватывались и цитировались по строю. Красиво, доходчиво материться — это тоже талант! Так чтобы всем стало понятно и вдохновило людей на подвиг. В нашем случае, чтобы не отставали физически слабые. Или морально слабые. Вон, самые маленькие в роте Вовка Соколов из третьего взвода и Сынок из четвертого, точно знаю, бегут как все. Не стонут на людях. За это их уважают все. Да, в принципе, по херу на все другие взвода, самому бы добежать. Не сдохнуть. Чтобы свои же парни не подняли на смех, что «замок» сломался. Тогда и всему авторитету хана. Крест. Вон, футболист Артур Ковалев пыхтит, как самовар, а бежит и еще толкает перед собой — помогает маленькому узбеку — Кулиеву. А хоккеист из местных Кириллович тоже у кого-то взял автомат и тащит его. Женек Данданов помогает Моте. Макс Пономарь — Бровченко. Тот пыхтит как ледокол «Красин», наверное, и по габаритам не меньше, но сдыхает чего-то Серега. Десантник Егоров, который строил из себя крутого бойца, сник как-то, отстает. Я, выбежав ненадолго из строя, осматриваю взвод. Растягивается! Растягивается!
— Второй взвод! Подтянись! Сократить дистанцию! Подтянись! — ору я, стараясь не сбить себе дыхалку.
Собьешь ее, и все. Ты в числе отстающих, с которых снимают шинель в скатке, оружие, противогаз, ОЗК. Может, в глаза ничего и не скажут. А за спиной много чего расскажут. И ты станешь не командиром, а чмо. При случае припомнят. Как мой отец меня учил, чем отличается командир от замполита? Оказывается, все просто. Командир говорит: «Делай, как я!», а замполит говорит: «Делай, как я сказал!», вот и вся разница, но она прочерчивает ту пропасть между строевым офицером и замполитом. Который, вроде с тобой, но в тоже время, может, и нож в спину всадить, если ему чего-то там где-то покажется. И командир может стать замполитом, а вот замполит никогда не станет командиром. И всегда у него будет приставка «зам», то есть заместитель командира. А это многих бесит. Они же считают себя проводниками воли партии, по-советскому — Бога. А я — из потомственных командиров, поэтому и нельзя мне обосраться перед своими парнями и подвести отца своего. Вперед! Блядь! Слава, собери свои сопли в кулак! Не жалеть себя, только вперед! Корпус вперед! Руками работай, чмошник позорный! Вперед! Не хрен курить! Дыхалки не хватает? Бросай курить! Вставай на лыжи! Урод треклятый! Работай руками! Расстегни пуговицу на куртке, пока офицеры не видят, манжеты на рукавах расстегни! Всю жизнь смеялся над немцами в кино, когда они автомат свой «Шмайсер» на шее таскали. А, наверное, так лучше! Вперед! Шире шаг!
И уже непонятно, то ли я сам себе мысленно командую, то ли пересохшими губами своему взводу.
Слышно как Мазур то ли орет на ухо, то ли шепчет Пинькину Олегу:
— Ты в прошлый раз штык-нож просил, чтобы заколоться, так я тебе его сейчас в анус воткну с проворотом, чтобы, ты — сука, впереди Земы мчался. Замаял ты меня! На мне отделение. А хлопоты только с тобой. Прибежим, ты у меня «на орбиту зайдешь», вечным дневальным будешь! Вперед, дохлятина! Запинаю до смерти! Ты или сейчас умрешь сам, но если с тебя что-нибудь снимем, ты у меня потом будешь все четыре года умирать. И вся учеба, и служба пройдет на тумбочке дневальным, либо официантом по столовой! Чмо поганое!
Гуров делал проще, он молча лупил по вещмешку Правдюкова. А так как на обратном пути вещмешок был уже пустой, без харчей, то доставалось Олегу по его сутулой спине. Как и обещал Гурыч, он выпрямлял сутулую спину Правдохе.
То ли у Земы пиротехника закончилась, то ли ему самому хотелось домой, но он не устраивал нам больше вводных типа «вспышка» слева — справа — с тыла — сверху — с жопы — из-под земли. А так хотелось упасть на землю… И засад тоже не было. Просто мы все вгоняли сапоги в мокрую сибирскую землю. Вращали шар земной.
Обратный путь показался короче. Как только увидели городские постройки, трубы заводские, рыжий «лисий хвост» над одной из труб, стало понятно, что скоро город. Казарма родная рядом. Открылось второе дыхание, и все, кто бежал сам, а не в полубессознательном состоянии на пинках, прибавили газу. Ноги как-то сами понесли вперед быстрее, чем раньше. И сапоги быстрее стали вращать шар земной.
Два курсанта КВВКУС заменяют «Беларусь»! А курсант с лопатой заменяет экскаватор! А целая рота первокурсников КВВКУС — это вообще атомный реактор! Неукротимая энергия, дикая, разрушительная! Тот, кто не служил в армии, тот не поймет! Сейчас бы ворваться в этот тихий город, да, взять его приступом! Недаром же раньше давалось три дня на разграбление города! Захватил город, и вино твое, все женщины — твои! Класс!!! Сейчас бы так! Но всем хотелось одного — скорейшего окончания этого марш-броска, в столовую, поесть, да помыться в бане. И спать! Не до женщин нам сейчас, да, и девчонкам сейчас не до нас. Грязные, вонючие, оборванные. Никто на нас не обратит внимания, только носик поморщит. На фиг! Вперед! Только вперед! Фас! Ату! На Кемерово! Пусть мы и некрасивы, но кто из местных способен на такое? Почти двадцать километров бегом по пересеченной местности, да с боевой выкладкой? Спортсмены, те бегут по дорожке стадиона, в трусах, да импортных кроссовках, а ты попробуй вот так, без спортивной формы! Да под руководством Земы, да придурка-гидроцефала старшины! Чувствовалось, что все увидели город, шаг шире, строй смыкается сам по себе. Все чувствуют приближение города, ровнее строй, шире шаг! И силы берутся. Если кто-нибудь встанет на пути — порвем всех вся! Мы — СОРОК ВТОРАЯ РОТА!!!! Сила! Мощь! Стихия! Ураган! Самум! Тайфун! И этим все сказано! Мы это сделали! Вот уже видна автозаправка, оттуда пойдем пешком! Мы — сила! Все мы — сила, и Пенек, Правдоха, и Мотя, и Икром! Все мы — один кулак. Сомнем, порвем, разомнем, сотрем! Все, что встанет на пути! Первый удар в челюсть углом приклада. Потом на обратном пути — затыльником приклада в ухо! Кому мало, можно и снизу вверх углом приклада. А еще лучше — тыльной частью магазина — рожка в зубы, чтобы все зубы в пеньки, в порошок зубной «Жемчуг» сразу! Ну, а уж если и это выстоял, то на вытянутых руках, резко, с размаху, с надавливанием всего тела примкнутым штык-ножом до позвоночника, поворотом вокруг оси автомата, потом автомат снова в первоначальное положение и выдергиваешь его, отталкивая падающее тело противника сапогом. Ибо я — часть коллектива СОРОК ВТОРОЙ РОТЫ!!!! Мощь! Махина! Сила! Надо — всех убьем! Мы — сорок вторая рота!
Вот уже автозаправка. Пахнет пролитым бензином и солярой. В другой раз показалось, что воняет, но сейчас это запах божественной амброзии! Это запах того, что бег закончился. И начнется пеший переход. Короткий, но пеший! И вот глас с небес, вернее Земы:
— Рота! Шагом! М-а-а-арш!
Второй и третий раз никому повторять не нужно. Тут же перешли с бега на шаг, на ходу поправляя все, что было сгружено на каждого из нас. Сразу останавливаться нельзя! Клапан сердца схлопнется, и вместо победы над кроссом и собой будет деревянный бушлат! Обидно будет! Поэтому всем двигаться! И товарищей, что отставали также нужно пинать, чтобы продолжали движение. Прошли еще немного, и…
— Привал десять минут. Привести себя в порядок!
Смертельная усталость уходит. Тупое оцепление мозга уходит, когда смотришь на спину бегущего впереди. Перемотать портянки, поправить форму, оружие, амуницию, посмотреть на своих мужиков. Все красные, мокрые, пилотки до самого верха пропитались потом. Морды красные. Как из бани! Обещали, что после прихода в училище пойдем в баньку помыться! Эх, под душ! Красота! Вот и еще один стимул в беге — потом в душ! Штатский всегда может дома залезть в ванну, в душ, даже в баню ходить каждый день с веничком березовым (дубовым, еловым, эвкалиптовым. Нужное подчеркнуть, ненужное — вычеркнуть). А вот у военных, фиг там! Все по расписанию! И Слава Богу армейскому, что можно после марш-броска помыться, попутно постираться. Для меня мой подчиненный, по совместительству каптер припас подменную форму. Прибегу, одену «подменку», в баньке постираюсь, ночью утюгом просушу толком. Поутру — как пятак начищенный на солнце медным золотом сверкать буду! И это радовало!
А сейчас морды у всех красные, грязные от разводов пыли и грязи. В кино показывали, как американские солдаты мазали морды специальными красками. Как бабы наносят что-то там на лицо, как индейцы, в качестве боевой раскраски, когда выходят на тропу войну. Так вот американцы — мальчишки с грязным пузом! Посмотрите на наши рожи после марш-броска, так и обсикаетесь, и обкакаетесь. Обделаетесь, одним словом. Всякие там Гойко Митичи — дилетанты!
— Рота, строиться!
Все быстро построились. Даже те, кто отставал весь путь приободрились. И пошли! Строем. Вперед! В Училище! Еще немного и дома! Ходит байка по училищу, что однажды курсант сдуру или с перепуга напоролся на начальника училища полковника Панкратова. И при этом был счастливый, как полный даун. Тот его вопрошает грозным гласом, мол, куда грядемши, юноша? Тот и отвечает, мол, домой. Старый полковник поначалу не понял, куда, это идет курсант. Но когда тот пояснил, что идет к себе в казарму, и это есть его дом родной. У полковника, по легенде, сбежала скупая слеза командирская, и дал он со своего барского плеча ему три дня сверху к очередному отпуску и приказал в отпуске не задерживать. Может, и правда, а может, и врут. Но на заметку надо принять, а вдруг, правда!
Вот и ворота дома родного — КВВКУС! Вечер уже, свободное время, даже курсанты старших курсов смотрят с уважением, парни выдержалипервый полевой выход. Рассматривают, как диковинку, мы для них по-прежнему салабоны зеленые, но уже, вроде, как свои! Прошли обкатку полигоном. В глазах понимание, сочувствие, признание. Молодцы мы! И я — молодец, не сломался.
При подходе к казарме кто-то в строю сказал:
— Слава те, Господи! Дома, блядь!
— Точно!
— Дошли!
Быстро, очень быстро сдали оружие в оружейку, чистить потом, стволы, затворы, залили ружейным маслом, пусть грязь, пороховые газы отмокают. Потом, все потом! А сейчас залезть, пусть и в не очень чистую «подменку», но все равно чище, чем форма, и в БАНЮ!!!!!!!!!!!!!!
Эх! Кто понимает, тот поймет!
Пользуясь служебным положением, занимаю отдельную кабинку с душем, форму грязную под ноги, пусть отмокает! А сам лицо под струи воды, так бы и стоял всю жизнь! Теплая вода хлещет по лицу, а тебе по фигу все! Очень приятно! Счастье! Может, это и есть счастье в жизни, когда стоишь голый под душем в отдельной кабинке, и тебя бьет наотмашь теплая вода?! Намыливаю себя мылом, смываю, тру почти до крови тело. Так, чтобы тело вновь ожило. Плечи, натертые почти до кровавых мозолей от оружия и всего того снаряжения, что тащил на себе! Спину тру, кровь, чтобы забегала по мышцам! Жизнь возвращается в тело, мозг просыпается от анабиоза! Рассеиватель для воды сделан кем-то из предыдущих поколений курсантов, жестянка пробита гвоздиком, лепестки вывернуты наружу, тонкие такие края. Струи воды не просто бегут, а тонкими острыми иглами секут тело. И больно, и хорошо! Наверное, военные — мазохисты. Получают удовольствие от того, что сумели с болью достичь цели, да, и когда моются, то получают удовольствие от боли, что приносит им банальный душ!
Смотрю, кто-то напротив сделал стойку на руках и подставил ступни ног душу. Прямо как в фильме «Противостояние». Повторяю то же самое. На руки, ноги по кафельной стенке вверх, навстречу режущей воде! Кайф! Вечный кайф!
Но стоять вниз головой вечно не получится, надо стирать форму, время ограничено! Намыливаю брюки, на коленях — сплошное грязное месиво. Благо, что здесь есть горячая вода, в казарме ее нет, а поутру — на утренний осмотр. Весь красивый, чистый, утром — учеба! Тру, намыливаю, смываю, намыливаю, тру, смываю. Форма приобретает свой родной оттенок. Грязь уходит темными реками в канализацию. Не думал, что она такая грязная и понадобится столько усилий отстирать ее. Подворотничок после одного беглого взгляда, понимаю, что не отстираю уже никогда. Отрываю на выброс безжалостно. В тумбочке есть подшива свежая. Все! Команда закончить помывку, через десять минут построение!
Ночью встал, дежурный разбудил, сушиться и гладиться, подошло мое время заниматься формой. Первым делом в туалет, сполоснуть морду лица и сигарету в зубы — проснуться. Потом — в бытовку.
Дежурный по роте улыбается, иди, послушай, что рота во сне говорит. А рота ночью по-прежнему воевала:
— Бля! Стреляй! Я прикрою!
— Уходи! Уходи! Я останусь! Я сам их взорву!
И, как водится, материли командира роты — Земцова.
— Зема — пидорас!
— Как ты меня уже заебал, Сергей Алексеевич!
— На, Зема! На! — видимо, этот особенно сильно «любил» ротного, что во сне избивал его то ли ногами, то ли прикладом родного автомата.
Только во сне курсант свободен и волен делать все, что его душе угодно.
Я стоял по роте неоднократно и было любопытно слушать, о чем говорят твои товарищи во сне. Кто-то склонял к любви девушку, кто-то кому-то что-то доказывал в отчаянном споре, но вот так, чтобы вся рота воевала — не слышал. Поулыбался, махнул рукой. Что я сам говорил во сне — только посторонние слышали. Я думаю, что тоже переживал пройденный путь точно так же как и мои товарищи по оружию и учебе.
Утром, стоя на большом разводе в училище, обратили внимание на полковника, который шел странной походкой, корпус вперед, сильно размахивая руками. Как-то не по-строевому.
— Посмотри какие у него ботинки! — кто-то хихикнул из строя.
Ботинки у него действительно были нестроевые. Да, и большой развод в училище по понедельникам, все офицеры были в сапогах. Некоторые брали у курсантов бархотки или сапожные щетки, наводили глянец на сапогах, а этот полковник…
Вдоль строя прохаживался капитан Тропин, он услышал разговоры в строю, подошел и в своей несколько вальяжной манере, нараспев рассказал:
— Значит так. Этот забавный, как вы считаете, полковник в туристических ботинках, не кто иной, как полковник Меркулов с кафедры радиорелейной связи. Он длительное время увлекался мотокроссом, но однажды на областных соревнованиях сломал ключицу…
— И с тех пор носит туристические ботинки?
Народ тихо заржал.
— Так, вот, — не обращая внимания на смех, продолжил Тропин. — Он человек неугомонный, испытывающий себя всегда и везде. И пошел человек в горы. Альпинистом. Несколько лет ходил, учился, и вот в составе группы товарищей альпинистов пошли они на Памир на покорение хрен знает какой горы. Не сведущ я в этих делах, но смысл такой, что по какому-то склону, где люди до них не хаживали, да, и ночью.
— Короче, полный пиздец! — голос из задних рядов строя.
— Примерно так, — Тропин согласно кивнул. — Так вот, они эту гору или пик чего-то или имени кого-то там покорили. Решили переночевать, а с рассветом спускаться в лагерь. Но тут буря поднялась. Их к чертовой матери сорвало, пошвыряло, побило. Итог, буря через сутки стихла, из всей группы восходивших, а было их шесть человек, остался один Меркулов.
Строй затих.
— Он вылез из-под снега, попытался реанимировать того, кто был рядом, сутки искал своих друзей, имущество, снаряжение, еду. Понял, что хрен он спустится вниз сам. А тем паче по-прежнему маршруту. Короче, конец мужику. Он попробовал там, сям пройти. Выживать-то как-то надо. Снег везде рыхлый, валится под ним, то срывается вниз, а мороз крепчает, да, и ночь скоро. Кирдык, одним словом. Спасательная экспедиция придет, чтобы его остывшее тело спустить вместе со всеми. Куда ни кинь — везде клин. Так, он смотрит, что следы на снегу. Присмотрелся — невдалеке снежный барс стоит. То на солнце кошка огромная жмурится, то на Меркулова глядит. То ли слопать желает или за собой зовет. Непонятно, да выбор-то у него был невелик. Вот и пошел он по следам этого барса. Там где зверь прошел, и снег лежалый, плотный, держит вес человека, то камень. Так и спустился он к базовому лагерю. Там и люди уже ждали, начали уже собирать экспедицию спасательную. Спасать только кроме Меркулова уже некого было. Он был сильно обморожен. Спустили его вниз, а там, в больнице, сказали, что пальцы на ногах ампутировать надо, иначе гангрена пойдет выше. Вот так и ходит нестроевой походкой полковник Меркулов. А по горам по-прежнему лазит или как там, у альпинистов говорят… И зверь его вывел к стойбищу. Вроде, и занесен в Красную книгу, и людей должен ненавидеть, а вот поди-ка, понял, что человек умирает, погибает, и провел. А мог и в пропасть заманить, а потом и схарчить. Выходит, товарищи курсанты, что зверь порой благороднее и умнее «венца природы» — человека. Те, кто не станет радистом, покинет славные ряды нашей роты и станет курсантом 43 или 44 роты, и тогда пообщается со старшим преподавателем полковником Меркуловым. Но он до сих пор ходит в горы. Не такие, конечно, крутые, но все равно — горы.
— Лучше гор могут быть только горы, на которых ты еще не бывал — кто-то процитировал строчку из песни В.С. Высоцкого.
— Неправильно это! Лучше по — другому! Лучше баб могут быть только бабы…, на которых ты еще не бывал!
— Ты все к гризде сведешь!
— Я о ней всегда думаю!
— Заметно! Гриздострадалец!
— Училище! Становись! — раскатился бас полковника Бачурина над плацем.
Развод прошел быстро. Наш батальон уже выдерживал паузу со всеми другими старшими курсами и торопился с ответом.
И началась учеба. К обычным, уже понятным, привычным добавился СЭС. Это не санитарно-эпидемиологическая станция, а «средства эксплуатации средств связи». Вот и сидели и изучали азбуку Морзе. Вводное занятие проводил подполковник Юдин. Он показал высший пилотаж. Больше него в училище никто не принимал и не передавал групп. Одна группа — пять знаков. Казалось, что из динамиков несется какой-то треск. Вроде как, в эфире просто треск и шум. А Юдин мелом на доске с поразительной четкостью и скоростью рисовал буквы и цифры. Оказывается, что смешанный текст гораздо сложнее, чем раздельный. Мы сидели, как в цирке, раскрыв рот. Мастерство всегда, в любом деле вызывает уважение и восхищение. Ас! Нам до такого мастерства, как до Луны пешком. Потом он показал класс, работая радиотелеграфным ключом. Казалось, что невозможно за такой короткий промежуток времени извлечь из этого коромысла такую скорость. Ну, а уж, и принять, и расшифровать тоже невозможно.