© ООО «Рама Паблишинг», 2015

* * *

 

 

От автора

Начиная писать эту книгу, я очень торопилась. Мне казалось, что у меня уже никогда не будет столько потрясающего материала, от которого мне самой хотелось плакать и смеяться. Забавно это слышать от матери аутиста, не правда ли? Однако с каждым годом я осознавала проблему все глубже, пока наконец не поняла: такая книга должна быть не просто чтивом, но глобальным, переворачивающим сознание откровением.

Эта книга отчасти документальна: у всех детей есть реальные прототипы. Их симптомы аутизма и основные существовавшие в период написания книги методы лечения также списаны с натуры. Все взрослые, однако, выдуманы, а совпадения случайны.

Матери особых детей — это героические женщины, но они не любят, когда им об этом говорят, ведь это не их личный выбор. Но даже если личный (в случае усыновления), то не крест, а событие, перевернувшее жизнь. Чаще, чем обычные родители, сталкиваясь с жизнью и смертью, красотой и уродством, логикой и безумием, они словно бы поднимаются над ежедневной суетой и обретают истинный смысл жизни. Порой они снисходительно смотрят на обычных матерей, озабоченных дракой сына или тройкой дочери в школе и переживающих из-за такой, в сущности, ерунды. Но никогда не скажут об этом вслух, ведь они сами были такие же беззаботные.

Когда-то давно. До того, как…

 

Глава 1

Еще мгновение назад все было нормально. Алина брала одной рукой курицу гриль, а второй тыкала в витрину:

— Вот эту картошку в «четверку», пожалуйста!

Продавщица взяла контейнер и огромную ложку, всю в рыжих потеках растительного масла, и стала ловко набивать его картошкой доверху. Контейнер был взвешен, заклеен, передан Алине, и вдруг на пути в тележку он дрогнул и грузно вывалился на решетчатое дно из внезапно ослабшей руки.

— Вова! Вовик, ты где?! Вовочка, Вова!

Но уже было поздно. Удушливая паника стала захлестывать ее, начиная с горла, потом сжимая грудь и живот. Куда бежать? Где этот сорванец мог быть теперь? Ведь он еще мгновение назад сидел в тележке и увлеченно следил за процедурой покупки курицы. Она же отвернулась всего на пару секунд, как за это время вообще можно выбраться из тележки?

Все события с момента входа в магазин вспомнились ей максимально четко. Она припарковалась на подземной парковке, как можно ближе к входу. Затем Вова потащил ее за руку к эскалаторам. Поднимаясь наверх, он настойчиво засовывал палец в щель между толстой резиновой змеей перил и движущимися прозрачными стенками эскалатора. Мешать ему Алина не решалась. Вова мог упасть прямо на ступеньках эскалатора, начать орать, биться головой и ногами обо все, что попадется. Так повелось уже давно, наверное, от недостатка внимания или неведомых ей огрехов в воспитании, но Алина не хотела об этом думать.

Далее они проследовали к тележкам, причем Вовик со смехом обогнал мать и побежал вперед, торопясь и подпрыгивая странными скачками. Руки его маленькими крылышками были поджаты вверх и дергано болтались на бегу. Ему еще не было трех, но, уже рослый и широкий, он вполне мог бы сойти за четырехлетнего. Однако стоило взглянуть на его лицо, увидеть отвлеченный взгляд, послушать его тарабарскую болтовню — и каждый сразу понимал: это просто крупный младенец, несмышленый и неуклюжий.

Вова выбрал тележку, подтащил к матери и, взяв ее руки в свои, стал класть их на ручку тележки. Затем он попытался залезть в нее самостоятельно, но Алина подняла пудовое дитя и грузно плюхнула его в сиденье для малышей. Потом они шли установленным маршрутом. Маршрут был определен Вовой уже давно, с тех самых пор, как он смог впервые провести маму по замысловатому, ему одному известному пути следования по магазину. Соблюдая все сопутствующие ритуалы.

Перво-наперво мимо игрушек — ровные ряды китайских машинок и розовых кукол в коробках. За углом детская комната. Первый ритуал был такой. Алина вынимала Вову из тележки, подталкивала его к детской комнате со словами: «Хочешь? Хочешь?» Он делал вид, что хочет. Подходил ближе, шел мимо лавочек с карапузами, которых раздевали мамаши, и наступал на ковер. В этот момент он замирал и ждал. Воспитатель в детской комнате говорила: «Чтобы у нас играть, нужно снять ботиночки». Если воспитатель была занята другими детьми, это же самое произносила сама Алина и тянулась к его стоптанным зимним кожаным ботам, которые он носил бессменно уже полгода и ничего другого надевать не давал. Вова издавал дикий выкрик и убегал с площадки. Она ловила его и сажала обратно в коляску. Конечно, покупатели оборачивались на этот крик и смотрели на нее и на ее сына, но Алина привыкла к этому еще с Вовиного младенчества. Ребенок кричит в магазине, что тут такого, от этого никто не умирал, он всегда здесь кричал.

Затем они шли мимо яиц — рядов самых разных цветных коробок — и выворачивали к кулинарии. Второй ритуал начинался здесь: Алина должна была остановиться и купить курицу гриль. Если бы она просто проехала мимо, он поднял бы такой крик, что сбежалась бы половина магазина. Женщины бы стали давать советы и демонстрировать навыки успокаивания детей, мужчины с неодобрением смотрели бы на попытки Алины заставить сына замолчать, а продавцы, потеряв терпение, потребовали бы покинуть магазин.

Алина уже не могла вспомнить, когда именно Вовик стал диктовать ей, что и в каком порядке делать в магазине. Ведь сначала кажется таким естественным, что мать идет на все уступки, угадывает все желания, в то время как младенец имеет только одну возможность — кричать. Он кричит — ты его кормишь. Он кричит — ты берешь его на руки. Он кричит — ты качаешь его в коляске, снова кричит — и ты достаешь его из коляски. И вот уже ему скоро три года и у него новые потребности. Он кричит — и ты идешь по проторенному маршруту. Он кричит — ты покупаешь курицу гриль. Он кричит — и ты надеваешь ему старые ботинки, потому что если надеть новые, он станет кричать еще сильнее. Процесс стал уже таким естественным и привычным, что Алина освоила все требуемые правила и ритуалы так же, как и ранее приспособилась к необходимости кормить и вставать ночью.

И вот все навыки не помогли, ритуалы не сработали, она стоит одна посреди магазина и кричит «Вова! Вова!», хотя и понимает, что толку не будет.

Конечно, можно было пойти к сотрудникам. Пусть они объявят по громкой связи, пусть все продавцы и охранники бегают и ищут его, пусть потом женщина в зеленой форме приведет его, и попросит предъявить паспорт, и будет долго его изучать и неодобрительно цокать языком, как это было год назад. Но в тот раз ему было полтора, а теперь почти три.

Он не мог далеко убежать, не мог. Алина начала обходить ряды, один за другим, не уставая повторять: «Вова! Ты где? Вовка!» В какой-то момент она подумала, что не найдет его. Что тогда будет? Она вернется домой, к мужу, встанет посреди прихожей или, может, даже ляжет на пол и будет рыдать. Семен схватится за голову. Приедет свекровь, будет кричать: «А я что говорила? Какая она мать? Зачем ты вообще на ней женился? Почему ты меня не слушал?!»

Алина обходила ряды с кукурузой и зеленым горошком, потом с соками, сквозь слезы она уже ничего не видела. Где-то тут ее мальчик. Где же, куда ты спрятался, малыш? Она успокаивала себя лишь одним: Вова где-то здесь, в магазине, его не могли украсть. Если бы незнакомый человек взял бы его за руку или попытался дать ему конфетку, она мгновенно бы нашла его по разносящемуся по магазину дикому крику.

Магазин был огромный, она уже не помнила, где она была, где нет, и, решив начать сначала, вернулась к игрушкам. Там она его и нашла, в закутке, неподалеку от детской комнаты, полностью отрешенным от окружающего мира. Вовик лежал на полу, вжав ухо в грязные плиты, и внимательно наблюдал за колесиками машинки, которую он возил туда-сюда пухленькой ручкой.

Алина схватила его, начала целовать, оставила ему эту машинку и бросила в корзину еще пяток таких же. Срываясь на рыдания, но всхлипывая уже больше от счастья, Алина говорила ему стандартные в таких случаях слова: как она волновалась и чтобы он не смел убегать, — но Вова не поворачивал головы и никак не показывал, что слышит хоть что-то. Алина попыталась повернуть его лицо к себе, но он упрямо продолжал смотреть на вертящиеся колесики. Придавленная бессмысленностью происходящего, Алина взяла сына за руку, устало потащила тележку к кассе и стала в очередь.

Ошибкой было рожать. Ужасной, дурацкой ошибкой. Нет, конечно, надо было, потом, когда-нибудь, когда она станет старой, когда ей будет тридцать или даже тридцать пять. Но не сейчас! Не в самые прекрасные в ее жизни двадцать пять! У нее было все как в сказке: необременительная работа, обожающий обеспеченный муж, подружки, дискотеки, красивые шмотки… Жизнь играла всеми красками. Ради этого она уехала из унылой деревни, где ее когда-то звали Аленой. Едва пересекши въезд в вожделенный город, утонченная и восхитительная Алина нещадно уничтожила и забыла Алену. Она была полна решимости изменить жизнь. Она холила и лелеяла свою природную красоту. Могла ходить голодной, но обязательно с маникюром, педикюром, укладкой. Она отказывала кавалерам, пока не нашла выгодную партию. Все это принесло плоды, именно такие, какие она ожидала, — вкусные, зрелые, источающие аромат шикарной жизни.

И вот когда все так удачно сложилось, Алина родила. Конечно, беременность была незапланированной, но она была так очарована перспективами заманчивого брака, что, ни на секунду не задумавшись, выложила Семену все, как оно есть. А после этого уже об аборте не могло быть и речи. Если бы Алина знала тогда, какой обузой может быть ребенок, она бы никогда не сделала такую глупость.

Беременность была легкой, и Алина была уверена, что после родов и вовсе вернется в эйфорию прежней жизни. Она немного опасалась проблем с бытом, стиркой, уборкой, готовкой. Но оказалось, что бытовых сложностей было намного меньше, чем она ожидала: пачка памперсов, стиральная машина и приходящая помощница решали все проблемы сразу. Хорошая медицинская страховка также внесла полновесный вклад в Алинино спокойствие — даже прививки Вове делали на дому.

Ни бытовых, ни прочих трудностей Алине преодолевать не пришлось. Но от этого контраст был еще сильнее. Никто не подготовил ее к той ужасной ответственности, которая внезапно свалилась на нее. Она не могла не думать о ребенке, она просыпалась по ночам не только для того, чтобы покормить Вовика, но и просто проверить, дышит ли он. Она звонила врачу при малейшем чихе или незначительном покраснении на Вовиных пухлых щечках. Она все время была настороже и никогда не могла расслабиться по-настоящему. Кроме того, Алине не давала покоя полная зависимость от ребенка, точнее от его наличия. Теперь они с мужем не могли, как раньше, ужинать допоздна в ресторане, а потом отправиться в клуб. Смотаться на выходные в Париж или провести целый день в спа-салоне стало невозможно. И казалось, что это навсегда.

Когда Вову отдали в садик, стало легче, но не намного. Если раньше она думала, что после родов станет порядочной домохозяйкой, то теперь она мечтала об одном: вернуться обратно на работу.

Сложив покупки в багажник новенькой «мазды» и усадив Вову в детское кресло, Алина села за руль. Она уже почти пришла в себя, произошедшее в магазине казалось ей еще одной обычной проблемой, поджидающей молодую мать на каждом шагу. Алина обернулась к сыну, который сосредоточенно разглядывал колеса машинки и нетерпеливо закручивал их снова и снова, как только они останавливались. Она хотела сказать ему что-нибудь, но, вдруг передумав, поджала губы и включила зажигание.

Всю дорогу до дома она размышляла о себе и сыне. Разве смысл жизни женщины должен заключаться только в ребенке? Алина Зубова никогда так не считала. В жизни человека, пусть даже и женщины, всегда есть чем заняться помимо бесконечного сюсюканья, кашек и разглядывания какашек. Но как ни пытайся отвлечься на что-либо более интересное, прежней вольготной, добеременной-дородовой жизни все равно не вернуть. И никакие няни и сады тут не помогут. Оставалось только смириться. И Алина старалась не заморачиваться.

— Сема, ты еду из машины взял? — спросила Алина.

Дома, наконец-то они дома! Она сдернула с Вовки ботинки и вытряхнула из них песок. Потянула штанишки вниз, привычно бормоча: «Мог бы и сам раздеться, тебе три года скоро». Вова стоял, опустив руки, и удивленно смотрел на стену, улыбаясь чему-то своему.

— Да, Алиночка. Но я у мамы поел. Давай просто кофе попьем, — предложил Семен.

Алина поморщилась. Про маму свою мог бы и не напоминать.

— Да уж, мама твоя нас накормила…

Невежливо, конечно, но день выдался тяжелый. Первая весенняя поездка к свекрови на дачу уже не подарок. Да еще и Вова непрерывно орал, с дачи просился домой. Некстати закончились подгузники, пришлось дотягивать до магазина. А потом ходить по рядам супермаркета с невинным лицом, как бы не обращая внимания на подозрительную вонь. Но по крайней мере в тележке Вова успокаивался. Если, конечно, они обходили продуктовые ряды в строго заведенном порядке.

— Вот скажи, — вредничая, продолжила Алина, — чего она привязалась к моей юбке?

Она надела Вове тапки и отпустила сына. Мальчуган рванул в детскую. Эх, квартиру Семен купил для них просто классную, что уж говорить. Спальня, детская, гостиная, столовая. Даже кабинет! И огромная прихожая с двумя напольными вазами непонятного происхождения, но такими необычными и красивыми, что им было самое место в таком изысканном интерьере. Она открыла дверь в гардеробную и начала раскладывать по полкам уличную обувь.

— Не обращай внимания. Мама старой закалки, вся в науке, — попытался аккуратно замять скользкую тему муж.

— И что? Она-то за собой вон как следит! — Алину было не остановить. — А я один раз родила и теперь всю жизнь должна ходить как уборщица? В абы каком платье сорок восьмого размера, надетом прямо на спортивные штаны?

Семен возмутился:

— Ну уж нет! Так ты у меня ходить никогда не будешь!

Алина разложила наконец обувь и пристроила на место сумочку, а место ей полагалось строго над соответствующими туфлями. Потом она закрыла дверь в гардеробную и стала разглядывать себя в огромном, до самого пола зеркале.

Стильная угловатая фигура, как у модели, роскошные светлые кудри. Короткая юбка подчеркивала бесконечную длину ног. Она кокетливо поправила пару прядок, подмигнула отражению в зеркале. Наблюдавший за ней муж, поддавшись порыву, обнял со спины и поцеловал в шею. Она почувствовала жар его губ даже сквозь пушистую копну волос.

— Ты моя деревенская красавица! — Семен не удержался от похвалы.

— Фу, — потупилась Алина, — придумал тоже комплимент. Какая я тебе деревенская? Я уже десять лет в Питере живу. Даже одиннадцать!

— Я уверен, что в твоем Карцево не было таких красавиц никогда. Да что там в Карцево, во всех Великих Луках!

Алина поморщилась и вырвалась из его объятий. Ее укоризненный взгляд призван был усовестить мужа.

— Семочка, я не хочу больше слышать про Великие Луки. Мы с тобой петербуржцы, понимаешь меня? — со значением сказала Алина.

Она пошла на кухню раскладывать по полкам холодильника еду из пакетов. Салаты, жареная картошка, говядина, запеченная с сыром, — все из отдела кулинарии. Готовить каждый день самой? Ну уж нет! Жизнь слишком коротка, чтобы проводить ее у плиты. К тому же, если знать места, можно купить такие деликатесы, от одного вида которых утрутся самые домовитые хозяйки. Ну, самые домовитые, может, и не утрутся, но ей самой такое точно не приготовить никогда.

Есть и пить чай или кофе в отсутствие гостей они предпочитали на кухне. Впрочем, даже и с гостями уйти дальше кухни удавалось не всегда. Очень уж уютным был высокий стол из темного бука и такие же деревянные барные стульчики.

Алина налила себе и мужу эспрессо из кофеварки, блистающей полированными боками. Аромат кофе приятно защекотал ноздри, улучшая настроение. Алина открыла холодильник и взяла с полки йогурт.

— Сема, иди, позови Вову, ему кушать пора.

Зубов обернулся к двери и зычно крикнул:

— Вовка! Есть иди!

Алина скептически взглянула на него. Вот же ленивый, как старый кошак!

— Сема, ты же знаешь, он так не придет, хоть год его зови. Иди, приведи его.

Но Семен сел обратно на стул и вдруг посмотрел на жену прямо и очень серьезно.

— Алиночка, а ты не думаешь, что у него что-то со слухом?

Ну вот опять! Как она устала от одних и тех же разговоров. Ну хотя бы раз можно перестать придираться к сыну? Она махнула рукой.

— Все у него нормально, обычный ребенок, просто упрямый очень и не говорит. Он же мальчик, они развиваются медленнее. Я сама за ним схожу.

В детской на полу Вова играл в любимые машинки. Все они были выставлены в одну прямую, идеально ровную длинную линию. Серьезный малыш лежал, практически вжавшись ухом в пол, напряженно вглядываясь в колесики последней легковушки. Шаги матери остались незамеченными.

— Вовик, идем покушаем. — Алина привычным жестом схватила сына за руку и потащила на кухню. Вова заорал, пытаясь другой рукой отогнуть пальцы матери.

«Каждый раз одно и то же, — подумала Алина. Но ведь это же обычный кризис третьего года жизни, она читала об этом в интернете. Ребенку просто не хотелось прерывать игру, все дети так делают. Тем не менее поиграть всегда можно, а кушать надо вовремя.

Вова, оставив попытки высвободиться, стал с силой лупить себя ладонью по лбу.

— Быстро прекрати!

Она перехватила его вторую руку. Мальчик с силой вырывался и натужно гудел, краснея и покрываясь потом. Семен угрюмо смотрел на сына. Заметив его взгляд, Алина отпустила Вовку, приказав себе не нервничать. Он просто злится, как умеет, вот и все. Вова, кстати, не убежал в детскую, а сел за стол. Вот и хорошо.

За столом Алина решила перевести разговор на что-нибудь жизнеутверждающее. Положив мужу салат, она энергично спросила:

— Сема, а в какую школу мы Вовку отдадим?

Алина ловко впихивала в сына йогурт, его единственную любимую еду, ложку за ложкой.

— Ты его сначала есть научи самостоятельно, — засмеялся Семен.

— Что ты гогочешь, он умеет, просто мне так быстрее, и стол после еды мыть не надо, — выдвинула Алина привычное оправдание и продолжила: — Ну, в какую? Может, в математическую?

Математическая школа казалась ей самым сильным подтверждением исключительной талантливости ребенка. Все-таки гуманитарное образование не слишком практично, а вот из мат-школы прямая дорога в университет. Да хотя бы и на тот же химический факультет, где учился ее муж.

Семен глотнул чая, поднял брови и посмотрел на сына.

— На дзюдо его отдадим, вон какой здоровяк. Еще трех лет нет, а уже килограммов на двадцать потянет. И в кого только такой толстый?

Алина оценивающе посмотрела сначала на сына. На взгляд матери, Вова был очень красивый мальчуган. Его нельзя было назвать толстым, хотя он и был не по возрасту крупным. Особенно большой казалась голова. Эмоции же на лице чаще всего были простые, как у годовалого ребенка. Он или широко улыбался, или орал со всей мочи. В результате общее впечатление складывалось, что Вовик — это просто огромный годовалый карапуз.

Конечно, муж был совсем другой. Алина перевела взгляд на Зубова. Семен был лишь немногим выше ее, но стройный, жилистый. И смуглый. Ей всегда казалось, что папаша Семена был не без кавказских кровей. Да и необычное сочетание в его характере страстности и скрытности наводило на эту мысль. Но допытаться у свекрови, так ли это, никому не удавалось.

— Он вовсе и не толстый, — бросилась она на защиту, — просто высокий, как я. И мама говорила, что в детстве я была пухленькой!

Йогурт кончился. Вова слез со стула, ловко достал из хлебницы полбатона и убежал с ним обратно в детскую. Родители остались сидеть за столом.

— А еще он музыку любит, — спохватилась Алина, — помнишь, когда ему год был, он мог час сидеть на одном месте и слушать Скрябина или Шопена.

Конечно, музыкальная карьера для мальчика — это непрактично. Но все-таки это тоже подтвердило бы гениальность сына, а уж в его гениальности Алина не сомневалась.

— Алиночка, ну чего мы сейчас будем о школе думать? Он у нас не говорит, сам не ест, не одевается, в подгузниках до сих пор. Ты бы, может, к врачу его отвела, на консультацию, — попросил Семен. Его пальцы бережно погладили руку жены.

— Да к какому врачу? — возмутилась она и вырвала руку. — Просто у него позднее развитие, и все. И ему еще только два года девять месяцев. Все дети развиваются по-разному. И вообще, сейчас дети стали позже говорить. Вон у Юльки младшенькой скоро два, а она тоже только «мама» и «отдай» знает.

Алина постаралась быстрее свернуть неприятный разговор.

— Кстати, я завтра к ней собираюсь. Не хочешь взять отгул и съездить с нами? — спросила она.

— Заинька, я бы с удовольствием к твоей сестре съездил, но завтра понедельник, у меня в «Норме» совещание, а Вове в сад надо, — закруглил разговор Семен и встал из-за стола. Алина растерялась. Только что ей казалось, что муж готов ради нее на все, но, когда дошло до дела, оказывалось, что последнее слово осталось за ним.

— Сад и прогулять можно. А совещание отменить, — закапризничала Алина. Семен приобнял жену чуть ниже талии и повел в гостиную.

— Ласточка, но ведь его Роман проводит, я не могу отменить, — Зубов начал уговаривать Алину.

— Давай тогда я позвоню Роману и попрошу! Мне он не откажет. — Она приосанилась и улыбнулась, стрельнув глазками. Ревность — это качество мужа всегда помогало ей в трудных ситуациях. Показать мужу, что его начальник к ней не безразличен, это беспроигрышный вариант. Семен схватил ее еще крепче.

— Не надо никому звонить. Алиночка, давай я в следующие выходные с вами съезжу.

Алина поморщилась: даже последнее средство не помогло.

— Вот еще, я не собираюсь так часто мотаться по всяким дачам. — Она плюхнулась на диван и скрестила руки на груди.

— Ну, не сердись, кисонька. — Семен привычно расплел ее руки и взял в свои ладони. Поцеловал кончики пальцев.

Послышался детский смех. Алина встала и выглянула в коридор. Вова шел на цыпочках, покачиваясь из стороны в сторону. Казалось, что он ловит руками в воздухе что-то невидимое, а оно никак ему не дается. Каждая попытка вызывала у него новый взрыв хохота. Мальчик смеялся все громче, никак не мог остановиться, даже прислонился к стенке, чтобы не упасть. Но это не помогло, и новый приступ хохота заставил его сползти по стене на пол.

— Первый раз вижу, что человек от смеха действительно не может устоять на ногах. Я думала, это преувеличение, — сказала Алина и улыбнулась. — Видишь, он обычный веселый малыш. Зря ты волнуешься.

Уже перед сном, лежа в кровати, Алина вдруг вспомнила. Ведь она уже видела такого человека. Это было несколько лет назад, когда она еще училась в универе и жила в убогой комнатушке общежития финэка, на Новоизмайловском. Именно в этой общаге Алина встретила первокурсника, который брел в свою комнату по мутному коридору, накурившись травы в мужском туалете. Его пробило на ржач, и, хотя он пытался держаться за облупленную стену, временами студентика складывало пополам, он валился на пол и неудержимо хохотал, водя перед собой руками — словно пытаясь поймать что-то невидимое. Алину, воспитанную довольно строго, это зрелище ужаснуло. Наркоманы казались ей ужасными заразными отбросами, недостойными внимания девушки. Так что она постаралась забыть тот случай как можно скорее. А теперь ее собственный сын ведет себя, как тот законченный наркоша. Почему?

 

Глава 2

Наутро, покидав пакеты с запасными детскими вещами и подгузниками в «мазду», Алина отправилась к сестре. Строго говоря, назвать Юлин дом дачей было нельзя. В отличие от Алины ни Юля, ни ее муж не стыдились своего деревенского происхождения, и жить в душном Петербурге они не захотели, а прикупили участок земли в Мариенбурге, неподалеку от Гатчины. И за несколько месяцев отстроили настоящий коттедж. Бревнышко к бревнышку — три этажа, и баню, и гараж, и сарайчики, и даже курятник. Успели отстроиться аккурат перед кризисом. Юля уже была снова беременна, но даже и на сносях бегала, ловко распоряжаясь немногими помощниками. Никаких незнакомых рабочих они на участок не пускали, а попросили помощи соседей, с которыми быстро нашли общий язык. По гатчинским меркам дом был шикарный, но Алина, не признающая отныне ничего, кроме питерских евроквартир, Юлин дом снисходительно именовала дачей.

Дорога Вову интересовала. Он внимательно смотрел в окно, разглядывая колеса «КамАЗа», крутящиеся вровень с окнами «мазды», и грохочущий трамвай, и вывеску гипермаркета «О’Кей», и зазеленевшие тополя вдоль Киевского шоссе… Алина поглядывала на малыша, но ничего необычного не замечала. На подъезде к Гатчине сын задремал. Алина приоткрыла окно, и непривычно теплый апрельский ветер приятной нежностью окутал ее. Оделась она легко, практически по-летнему и даже несколько фривольно. Ей удалось себя почувствовать наконец-то женщиной, справляющейся с материнством играючи.

Подъехав к дому, Алина загнала машину во двор и попыталась разбудить сына, но он просыпаться не захотел, а только заорал, не открывая глаза. Привязанная у будки Клепа заходилась надрывным лаем. Грело солнышко, пахло теплой землей и первыми почками, но хорошее настроение, навеянное приятной поездкой, уже слетело с Алины. Она дала Вове сок в коробочке, чтобы он быстрее проснулся, но он отказывался выходить из машины. Однако и мать не отпускал, вцепившсь в нее крепкими ручонками. В конце концов она отцепила его пальчики от своей одежды и оставила орущего во всю глотку младенца в машине одного, а сама пошла в дом.

Юля уже спешила ей навстречу, вытирая руки о передник, неудобно стягивающий большую грудь. Алина с легким превосходством оглядела сестру. По молодости Алина завидовала ее пышным формам, но с рождением каждого ребенка Юлия все больше походила на деревенскую матрону.

— Бедный крошечка! Устал совсем от такой длинной дороги, — запричитала сестра.

Алина поморщилась.

— Это я устала, а не он. От его капризов бесконечных скоро голова лопнет.

— Ну что ты, он же малыш! Не оставишь же ты его в машине?

Громкие вопли ребенка разносились по участку вперемежку с истеричным лаем собаки. Алине больше всего хотелось развернуться и уехать назад домой. Там по крайней мере Вовка бы замолчал. Уселся бы на пол в детской, разложил свои машинки. И замолчал. Он мог бы сидеть так час или два, а она занялась бы привычными делами, поболтала бы по телефону или посидела в интернете. Нет, зря она сюда приехала, зря!

— Оставлю. Пусть сначала успокоится. Пойдем кофе сварим.

Юля с сомнением посмотрела на орущего племянника.

— Может, у него что-то болит?

— Да ничего у него не болит, все дети иногда так орут.

Юля с сомнением посмотрела на Алину.

— Ну, иногда орут, это да… Но в машине оставлять нельзя, жарко.

Алина со вздохом пошла к машине и стала вытаскивать вопящего раскоряку. Кое-как отодрав малыша от машины, она закрыла дверь. Вова, поняв, что обратно не попасть, схватил руку матери и, подтащив ее к машине, положил ее кисть на ручку двери. Все это он проделал, продолжая надрывно визжать.

— Вот видишь, он показывает, что хочет в машину, — улыбнулась Юля.

Алина выдернула руку.

— Я и так знаю, что он хочет.

Юля задумчиво посмотрела на кричавшего Вову и сказала:

— Пойдем в дом, может, и вправду сам успокоится.

Из дома выбежал Олег, старший из Юлиных сыновей. Укороченные папины джинсы, натянутые почти до груди, были ему велики, вид у Олега был весьма комичный.

— Мам, я к Мишке побежал, мы на озеро пойдем.

— До обеда чтоб дома был!

— Ага, — бормотнул Олег и побежал к соседнему дому.

— Взрослый стал совсем! — удивленно заметила Алина. — Какой класс?

— Уже четвертый заканчивает.

— Да он уже с тебя ростом!

Юля довольно улыбнулась.

— А где остальные?

— Коля поехал в Гатчину в магазин наш, там продавца уволить надо, а Игореша и Ляля завтракают. Да идем в дом!

Алина пошла за ней, оставив сына сидящим на траве. Навстречу выбежала племяшка, которую родители назвали Юлей в честь мамы, а дома называли Лялечкой.

— Она у тебя так и не говорит? — осторожно уточнила Алина у сестры.

— Да, что-то у нас задерживается, братья уже стихи рассказывали в два года. Зато все дела у нас только на горшок, даже на ночь памперсы больше не надеваю.

Ляля обрадовалась Алине, схватила ее за руку и потащила в детскую. Там она стала выразительно тыкать пальцем на смятое одеяло на кровати и выжидающе смотрела на тетку.

— Что там у тебя такое? Ну-ка, посмотрим давай. — Алина подошла и приподняла розовенькое одеяльце. Там лежал мишка, завернутый в пеленку. Ляля довольно расхохоталась, схватила мишку и побежала на кухню, потянув за собой Алину. На кухне их поджидала Юля. Светлая кухня была залита нежным апрельским солнцем. Завтрак сестренка предпочитала делать такой же, как делала мать: зажаристый бочок гренков, пропитанных смесью молока, яйца и сахара, просился в рот, несмотря на откровенную калорийность. Чайник со свежезаваренным чаем соседствовал с банкой, в которой плавали лохмотья чайного гриба.

— Фу, как ты можешь пить эту гадость, — поморщилась Алина, с отвращением глядя на гриб.

— Нормально. От жажды самое то, — ответила Юля, не отворачиваясь от плиты.

Потом они сели за стол и начали трапезу. Юля время от времени помешивала суп в сверкающей кастрюле, Ляля старалась впихнуть кусочек гренка в мишку. Игорю было поручено чавкать, озвучивая мишкину трапезу. Алина не могла есть, она прислушивалась к затихающим во дворе воплям.

Как вот Юля справляется с тремя? С рождением ребенка жизнь Алины стала похожа на непрекращающийся кошмар, на каторгу, на которую за какие-то грехи ее пожизненно сослали.

Во дворе воцарилась тишина. Вова так и не появился в дверях, поэтому Алина, не выдержав, встала из-за стола и вышла во двор. Сын уже не лежал на траве, а дополз до небольшой горки свежей земли и сидел на ее вершинке. Он набирал в горсть землю, тщательно разглядывал ее и медленно, струйкой выпускал ее из кулачка. Рот его был перемазан землей. Алина схватила Вову, с силой стала выковыривать землю изо рта, потом, сообразив, потащила его в дом. В ванной уже заметила, что Вова наложил полный подгузник вонючего поноса. Алина с остервенением стала сдирать с сына грязную одежду, мыть руки, рот, попку… Она боялась поноса, боялась дизентерии, боялась инфекции…

И еще она очень боялась того, что никогда не произносила даже мысленно.

Это никогда не кончится. У других дети вырастут, пойдут в школу, институт, женятся, родят своих детей. А ее Вова будет сидеть на куче навоза и тащить горсть за горстью в рот. Когда она ехала сюда, она хотела посмотреть на Ляльку. Хоть та и на год младше, но ведь тоже не говорит. Только теперь Алина сильнее видела разницу. Да, Ляля не говорила, но она общалась, она играла, она вовлекала в игру всех, и уж совершенно невозможно было представить ее сидящей на грязной куче с набитым всякой дрянью ртом.

Конечно, надо что-то делать. Юля молчит, но теперь Алина видела, как сестра смотрит на ее ребенка. Конечно, добрым и ласковым взглядом — Юля по-другому не умеет, но смотрит, как на забавного щенка, который весело скачет и грызет хозяйский тапок.

— Ты думаешь, с ним что-то не в порядке? — слова вырвались у Алины сами собой, она даже их испугалась, но, тем не менее, продолжила: — У тебя же трое, ты можешь сравнивать.

— Ну, дети все разные… — начала Юля, вешая на крючок банное полотенце.

— Не надо мне этого, про разных. Ему летом будет три. Он похож на трехлетнего, скажи мне?

— Алина, но ведь ты водила его к врачам, а я не врач…

— Юля, скажи мне, что ты думаешь, ты же мать!

— Ну… скажем так, если бы это был мой ребенок, я бы искала врача, который объяснил бы мне, что происходит… пока не нашла того, чья версия бы меня устроила, — уклончиво ответила Юля.

— Вот! Теперь спасибо!

Алина уверенно домыла, вытерла и переодела молчавшего Вову. Она отвела его в детскую и там высыпала перед сыном целую коробку цветных кубиков и колечек от пирамидок. Вовик сразу же начал перебирать и расставлять их в каком-то ему одному известном порядке.

Алина вернулась на кухню.

— Ну, пойдем теперь кофе пить, — позвала она Юлю.

Алине показалось, что план действий намечен, и это восстановило иллюзию, за которую она так сильно цеплялась. Все будет хорошо!

* * *

Алина не стала откладывать выполнение своего плана в долгий ящик. Она узнала телефон логопеда у остеопата, к которому они ходили в прошлом году и которого им рекомендовали как чрезвычайно эффективного. Хотя врач не особо им помог. Зато теперь она умела огрызаться в комнате ожидания на «успокойте вашего ребенка». Однако было решено, что кое-какой результат есть.

Записалась она на пятницу и, слегка успокоившись, начала прикидывать срок выхода не работу. Но уже в ночь на вторник случилась новая неприятность. Вова вдруг надрывно закричал посреди ночи. То ли после поездки на дачу, то ли от съеденной земли. Бесконечные поносы не позволяли понять, все ли с ним в порядке, проблемы ли с кишечником, или возникло что-то новое, более страшное. Хотя Вовка и был любителем поорать погромче, но так сильно и пугающе он раньше не кричал, а вообще-то спал подолгу и крепко как ночью, так и днем. Впрочем, пару раз, заходя в детскую ночью, Алина замечала, что Вова не спит, а просто лежит, глядя в мерцающие маленькими цветочками потолочные лампочки. Может, он потому спал так долго по утрам, что на самом деле не мог уснуть?

Она услышала его истошный крик и пошла успокаивать, думая, что он упал и ушибся. Но сын кричал, лежа с закрытыми глазами. Без слез, без движения, будто от страха. Алина подумала, что у него что-то болит, но он не крючился, не держался за больное место, не тряс головой. Его крик жил будто отдельно от тела. Крик сам по себе, Вова сам по себе.

Алина попыталась его взять на руки, но он не хотел на руки. Не открывая глаз, он продолжал надрываться, отталкивая руки матери. Алина начала трясти его, чтобы разбудить, но это не помогало. Она сама стала кричать ему в ухо «проснись, проснись!». Она все же схватила его и потащила, вырывающегося, в ванную, умыла лицо. Попробовала пару легких пощечин. Вова не просыпался, не открывал глаза, он просто кричал в пустоту, останавливаясь, только чтобы набрать в легкие воздуха, и снова закатывался дикими рыданиями. Алину начала захлестывать паника. С ребенком на руках она вошла в спальню, злясь, что Вовин крик не мешает мужу спать. Семен поднялся и лишь встал недовольно рядом, даже не пытаясь помочь. Алина пыталась укачивать сына, пыталась прижимать к себе, положила на постель и легла рядом… Все без толку. Вова размахивал руками, отталкивал ее ногами и кричал, не открывая глаз. В конце концов нервы сдали. Алина стала трясти сына и орать ему в ухо: «Заткнись! Надо спать, спать, понимаешь!» Он зарыдал еще громче и вдруг затих, расслабился и поник всем телом. Семен снова лег в кровать и мгновенно уснул. Алина отнесла Вову в его постельку и долго еще стояла рядом, глядя, как он засыпает, временами пугающе взрыдывая, и, замолкая, начинает глубоко дышать.

Алина пошла в спальню, хотела было возмутиться, что Сема совсем ей не помог этой бешеной ночью, но почувствовала, что сил для скандала совсем не осталось. Она взяла мужнины сигареты и вышла на лоджию. Ночной город с высоты седьмого этажа поразил ее. Свежий воздух, далекие отблески фонарей. Ночь казалась отстраненной и бесконечной. Она закурила и, закашлявшись, кинула сигарету вниз, наблюдая за полетом тлеющего красного светлячка. Раньше она так любила ночь! Сидеть не могла на месте, ей нужно было куда-то ехать. И плевать, что завтра на работу! Если Сема не мог, она брала с собой Анастасию. Еще с институтских времен подружка не могла ей отказать в совместных танцульках. Жаркие ночи студенческой молодости они протанцевали в ночных клубах, очередная авантюра забрасывала их то в «Тоннель» с капающими трубами, то на роскошный танцпол «Луны». Ночь — это время без правил, полная свобода и сюрпризы. Как случилось, что теперь она думает только о том, чтобы лечь спать пораньше? Разве теперь у нее впереди только радикулит и раздутые вены? Нет, она не должна так жить, она должна вернуть эту ночь, этот счастливый воздушный полет над миром. Она позвонит Стасе, и завтра же они пойдут танцевать.

Но назавтра Стася не могла пойти, а ночью, ровно в полночь, Вова снова заорал благим матом, и не было никакой возможности его успокоить или хотя бы разбудить. Алина просидела с ним два часа на крышке унитаза, укачивая под шум льющейся из крана воды, пока Вова не забылся сном, вздрагивая и всхлипывая. Семен не проснулся.

Затея с танцами была отложена на неопределенное время и погребена под толстым ворохом каторжных материнских и семейных проблем, как и все прежние ее девические увлечения, которые Алина пыталась вернуть в свою теперешнюю жизнь.

* * *

Та пятница потом вспоминалась Алине как сплошной кошмар. Прежде всего Семен, на которого рассчитывала Алина, ранним утром уехал на какую-то лицензионную комиссию. Она собирала Вову в садик, и он, в который раз, отвоевал свое право надеть меховые зимние ботинки, хотя за окном светило яркое апрельское солнце. Сад у них был самый простой, по месту жительства. Странный выбор для Алины, желающей всегда всего самого лучшего. Но, во-первых, сад был в соседнем дворе, близко водить, к тому же в саду был даже бассейн, а во-вторых, хорошая репутация этого дошкольного учреждения перевешивала сомнения.

Вова никогда не скандалил по дороге в сад. Молча шел, просунув ладошку в Алинину руку, не глядя по сторонам. Только приближаясь к садику, вырывал руку и, переваливаясь, бежал к калитке.

Сегодня все было как обычно. Алина прибавила шагу, спеша за убежавшим в коридор сыном. В нос ударил запах подгорелого молока. Вова стоял возле шкафчика с одеждой и выжидательно смотрел на него. На вошедшую мать он даже не обернулся. Алина привычным порядком раздела его, торопливо запихнула зимние ботинки в шкафчик и повела Вову в группу. Воспитательницы обычно ничего не рассказывали ей. Алина спрашивала их: «Как, все в порядке?» Они неизменно отделывались стандартными жалобами: плохо ест, не хочет лепить. Алина удовлетворялась этими ответами, так как ел он и дома плохо, а лепить — вот глупость какая! Зачем это вообще нужно? Это же ясли, что уж такого может вылепить маленький ребенок?

Однако сегодня новая воспитательница, веселая толстая тетка, с разваливающимися химическими кудрями, дала ей полный отчет:

— С детьми не играет! Вообще не играет. Только сидит тихо в углу с машинкой. Я никак пойму, почему раньше никто не обратил на это ваше внимание! Зову — не отзывается. Команды мои не выполняет. Вчера всю прогулку сыпал песок из руки струйкой. Все время! Все полтора часа! Вы слышите? Я сообщила главной медсестре. Вы должны проверить слух и сходить к невропатологу. Принесите справку, что ребенок здоров и может посещать детский сад.

Алина растерялась от словесной атаки добродушной воспитательницы. Она повела в воздухе рукой, как будто пытаясь отмахнуться от мухи, и, запинаясь, ответила:

— Да, я, конечно… вот как раз сегодня к врачу идем. По поводу речи.

— Ах, сегодня? Отлично. А во сколько?

— В два часа.

— Так, тогда забирайте его в двенадцать. Потому что посреди сна дневного будить нельзя. Да и у него еще голосище! Вчера пытались его на горшок посадить — две соседние группы сбежались. Ни к чему мне, чтоб он все ясли перебудил, труба иерихонская!

Алина кивнула и поспешила ретироваться. Вообще-то она была бойкая, за словом в карман не лезла и поначалу все советы по поводу Вовы смело отправляла в лес вместе с советчиками. Однако последнее время какая-то такая тоска, даже не тоска, а какое-то предчувствие брало ее за горло, да так, что она терялась, тушевалась и мямлила в ответ что-то невнятное.

Алина побрела домой, мысленно перебирая предъявленные воспитательницей жалобы.

Не играет с детьми. Ну так ведь это их воспитательская обязанность — увлечь детей, чтоб играли. Конечно, группа большая, он мальчик тихий, вот и забросили его.

Песочек сыплет. Ну так концентрация хорошая. Разве лучше было бы, чтоб он носился туда-сюда и орал как бешеный? Хотя, конечно, орет Вова знатно. Характер у него такой.

На имя не отзывается. Это да. Это она замечала и дома, но списывала это на его погруженность в занятия или на хитрость. А может, и правда что-то со слухом? Ладно, вот сегодня логопед все и расскажет!

Подходя к подъезду, она увидела консьержку, радостно машущую рукой. Рядом стояла молоденькая девушка в милицейской форме.

— Да вот же она, Зубова! — энергично показала консьержка на Алину. — А мы вам звоним, звоним.

— Инспектор по делам несовершеннолетних, Марина Чибур. Вы Зубова Алина Ивановна?

Алина автоматически кивнула и невольно удивилась: такая молодая, а уже инспектор. Совсем девочка, только косичек не хватает, не иначе как сразу после школы остригла.

Инспектор продолжила:

— Давайте к вам в квартиру поднимемся, будет удобнее.

Алина почувствовала внутри слабое оцепенение, переходящее в панику. Что еще могло случиться, ведь она только из сада, с Вовой все в порядке… какие такие еще несовершеннолетние? Консьержка проводила их жадным взглядом до лифта и, заинтригованная, вернулась в служебную каморку наблюдать по телевизору очередные сериальные страсти.

Алина не могла попасть ключом в замок, но даже когда попала, ей никак не удавалось ровно провести им по всем бороздкам.

— Да вы не волнуйтесь, сейчас со всем разберемся.

Услышав эту реплику, знакомую по разговорам с гаишниками, Алина приободрилась и даже осмелилась спросить:

— А в чем, собственно, дело?

На этой фразе ключ пронзил замок, и Алина влетела в прихожую, как в спасительную гавань.

Марина с любопытством рассматривала квартиру. По роду службы чаще всего она входила в квартиры со свисающими обоями, желтыми потолками, видела засаленную мебель и детей, спящих на грязных матрасах, брошенных прямо на пол. Не часто она попадала в хоромы с напольными вазами в прихожей.

— А ничего, дети не разобьют? — спросила она, с любопытством потрогав огромный кувшин.

— Это чеканка по латуни, — ответила Алина и, глянув на Маринино лицо, уточнила: — Не разобьют, они железные.

Алина повела инспектора в гостиную, по пути мысленно проклиная вазы. Из-за них теперь инспектор решит, что они купаются в деньгах. На самом деле квартиру Семен брал в ипотеку, ремонтом занималась знакомая, начинающий дизайнер, которая, узнав, что в квартире только голые стены, упросила Семена отдать квартиру ей на растерзание ради будущего портфолио. И вазы эти она притащила откуда-то со старого чердака, заявив, что они будут «последним изысканным штрихом». До сегодняшнего дня у Алины не было повода об этом жалеть. В общем-то справедливости ради надо сказать, что работа ей удалась. Квартира теперь казалась одновременно и стильной, и роскошной.

Марина не стала погружаться в обитые тканью кресла, а примостилась у секретера и открыла тоненький портфельчик.

— Дело вот в чем… — начала инспектор и вытащила из черной папки тоненький листочек бумаги.

 

Глава 3

Семен сидел в лаборатории, разглядывая пару белых кроликов. Зверушки выглядели совершенно здоровыми, но, не полагаясь на их внешний вид, он каждый час измерял им температуру: все-таки разработка нового препарата должна идти по всем правилам, даже если это всего лишь очередная вариация валидола. Однако все действия Семен выполнял скорее машинально. Он не видел ни кроликов, ни бланка испытаний: опершись локтями о стол и подперев голову, Семен уставился в беленую стену. Не беспокоило его и то, что надо было идти к Роману.

Роман Галль вызывал Семена еще вчера, но настроения вести разговоры о текущих делах не было, да и речь вряд ли шла о чем-то важном. Сегодня ему тоже было не до Романа — Семен собирался взять день отпуска и поехать с Алиной к врачу. Он, конечно, волновался за сына, но куда больше его тревожила жена. С первого дня, с того самого дня, как он встретил Алину, он решил, что будет до конца дней своих оберегать ее от всего, что может ей навредить. Семен даже сам не ожидал от себя такого чувства. С годами оно не угасло, а только расцвело новыми красками, стало сильнее и острее.

В тот день, когда Семен впервые увидел Алину, все складывалось в гармоничный танец. Погода, солнце, настроение. Студент химфака, он досрочно сдал сессию, но последнюю подпись нужно было получить от преподавателя по философии, который не ездил в Петродворец, где расположен был химический факультет, а предпочитал бывать в Двенадцати коллегиях. И студентов отправлял туда же. Из Коллегий Семен вышел довольный, помахивая зачеткой, и вдруг увидел ее. Она сидела на скамейке: облако белых кудрей, парящее под порывом ветра, остренькие сосочки, торчащие сквозь легкую маечку, бесконечная линия ног… Он подошел ближе, зачарованный, как кролик к удаву, — и она проглотила его.

Семену до сих пор было трудно отвести взгляд, стоило ему увидеть ее. Уже тогда ему показалось, что в мире нет ничего достойнее для любования.

В тот весенний день она была не одна, а с какой-то подругой, кажется с Анастасией. Да, точно, с ней. Стася курила, и он ничего лучше не придумал, как сообщить им, что курить вредно, причем пассивные курильщики страдают не меньше. Девушки, наверняка слышавшие эту расхожую ремарку сотню раз, снисходительно улыбнулись. Алина сообщила, что она не может курить пассивно, потому что она ничего не делает пассивно. Семен оценил ее находчивость.

Выяснив у девушек основные сведения: финансово-экономический университет, не замужем, не местные, Семен ловко повернул разговор на жизнь в студенческом городке в Петродворце, который сокращенно назывался ПУНК. Девушки заинтересовались и фонтанами, и новыми общежитиями, а больше всего тем, что на десять парней в ПУНКе приходится только одна девушка, да и ту с трудом можно отличить от парня. С того дня подруги стали завсегдатаями в ПУНКе, Стася скоро вышла замуж за Костю, однокурсника Семена. А сам он все свои помыслы и дела развернул навстречу Алине. Он понимал, что не произвел на нее должного впечатления. В том не было ее вины. Бриллианту нужна оправа. Главное — не торопиться. Семен видел, какими взглядами провожали ее мужчины. «Смотрите, смотрите, — думал он, — роняйте слюни, она будет только моей».

Сразу после окончания химфака он забросил науку, хотя его дипломную работу горячо рекомендовали к печати. Из-за этого пришлось выдержать немалый скандал с матерью — она уже начала обо всем догадываться.

— Всю жизнь разрушишь из-за юбки! — истерично кричала она, но ничто уже не могло сдвинуть его с избранного пути. В чем смысл жизни, если не любоваться ее светлыми кудрями и стройными ногами? Не вдыхать едва заметный кардамоново-мускусный запах ее кожи? Зачем тогда просыпаться по утрам?

Получив диплом, он ушел работать в «Норму». Сначала медицинским представителем, а потом, когда главным на фирме стал Роман, воспользовался полученным образованием, чтобы перейти в исследовательский отдел. «Норма» была отделившимся от фармацевтического завода исследовательским бюро, патентующим формулы новых лекарств. Новые мало чем отличались от старых, но зато патенты удавалось продать другим фармзаводам, а с этого капали вполне реальные деньги.

Семену, вдохновленному любовью на подвиги, пришла в голову гениальная идея. Побегав медпредом, он действительно стал понимать нужды и особенности фармацевтического рынка. После перевода в исследовательский отдел Семен разработал и запатентовал семидесятипроцентную настойку женьшеня — серьезного конкурента пресловутого боярышника. Он даже тестировал новое зелье исключительно на вкусовые качества. На этикетке самым крупным шрифтом, который позволяло законодательство, напечатали: 70 % спирта. Результат превзошел все ожидания. Конечно, долей в патенте пришлось делиться, но, когда была запущена новая позиция, да еще и сразу на нескольких заводах, деньги потекли широкой полноводной рекой. Вот тогда и настало время для плановой осады Алины.

На все про все ушло несколько лет. Но Семен не боялся опоздать, наоборот, долгосрочные планы были его сильной стороной. Он знал, что держит ситуацию под контролем, делал все для решительного штурма и не оставил Алине ни малейшей лазейки к отступлению. Квартира — прежде всего. Алина иногородняя, значит, будет особенно ценить мужчину обеспеченного, с хорошим жильем. Он не считал подобные намерения предосудительными, напротив, такая рассудительность казалась ему достоинством настоящей женщины, которая имеет право выбирать среди многих столь же достойных мужчин. И выберет она его.

Квартиру Семен взял строящуюся, в кредит, еще кучу денег угрохал на ремонт. Деньги кончались, и он упрашивал Ленку-дизайнера, чтобы она взялась за обустройство квартиры, убеждал, что ее работа будет отличным шансом для индивидуального портфолио, так как он предоставит ей полную свободу действовать. Ленка ломалась, все-таки ее профессия востребована людьми, способными адекватно платить за дизайн интерьера. Но потом сжалилась, согласилась и даже взяла на себя организацию закупки и доставки стройматериалов. Позже, проглядывая счета, Семен понял, почему она согласилась, но идти на попятную было уже поздно, да и результат, несомненно, мог впечатлить не только молоденькую провинциалку, но и привередливую петербурженку.

Дальше все было просто. Алина и Анастасия окончили свой экономический факультет и с удовольствием воспользовались намеком, что в «Норме», кровь из носу, нужны две бухгалтерши. Долго убеждать Романа в этом не пришлось, хотя до этого их старенький главбух один вполне справлялся с работой. Однако главбух давно просился на пенсию, и ему пообещали отвальную с почетом, как только он поднатаскает очаровательных молодых сотрудниц. Семен и Алина стали коллегами. Тут уж он развернул широкомасштабные ухаживания. Надо сказать, что он не любил ни клубы, ни дискотеки, сам не танцевал, стоять в прокуренном помещении и смотреть на веселящихся людей не любил. Так что танцы, которые обожала Алина, оставались ее и Анастасии мероприятием. Но он и не возражал: девчонки — подружки, у них и должны быть девчачьи развлечения. Но все остальное Семен взял на себя. Часто после работы он организовывал для нее настоящий петербургский досуг. Иногда интересный интерьерный ресторан, иногда Мариинка, особенно балеты, их Алина обожала больше всего. Семен не оставлял Алину в одиночестве и по субботам. Зимний дворец, Петропавловка, весной и летом — Гатчина и Пушкин. Обязательно. Или, на крайний случай, Кронштадт, который только-только открыли.

Между ними ничего не было, первые полгода они даже не целовались, так что у нее не было шансов ему отказать. Он стал ей другом, надежной жилеткой, крепкой опорой. Он знал о ее жизни все. Теперь было пора переходить ко второй части.

Решающий шаг он сделал в сентябре, почти через год работы в «Норме». Он пригласил ее к себе. Жил он по-прежнему у мамы, но в тот вечер все было готово к ужину на новой квартире: шампанское, креветки в кунжуте, сырное ассорти, фрукты, мороженое. После волшебного ужина он предложил Алине посмотреть квартиру, повел ее в спальню и там, упав на колено, сделал предложение, эффектно открыв лежащую на кровати бархатную коробку с колье из белого золота.

Она не устояла. Сначала ахала и охала, потом воскликнула: «Семчик, милый, конечно я согласна». Надела колье, бросилась к зеркалу. Он уже не мог больше сдерживаться. Почти на законных правах он схватил Алину жадными руками так крепко, что она ойкнула, и повалил на кровать. Потом он узнал, что от крепких мужских пальцев у нее на коже остаются противные синячки, и научился быть аккуратнее. А тогда он ни о чем не думал, он хватал ее всю и целовал, всю целовал, спину, ладошки и ступни. Вроде даже срывал одежду, хотя этого он не помнил, но зато помнил, как увидел Алину обнаженной и замер. Ему хотелось, чтобы этот миг продолжался вечно. Каждая линия ее тела была безупречной. Груди, смело торчащие остренькими сосками, абсолютно плоский живот, плавные бедра, и там, куда наконец опустился его восторженный взгляд, все было гладко и открыто. До сих пор почему-то все женщины, которых он так или иначе видел голыми, имели какую-то растительность, скрывающую лобок и все остальное самое интересное. Но Алина была как мраморная статуя, безукоризненно гладкая и молочно-белая. У него не было опыта с женщинами, он даже не мог представить себя с кем-то кроме нее. И он набросился на завоеванную Алину, забыв про заранее приготовленные презервативы, и вообще про все на свете…

По заметным признакам через несколько минут он понял, что она тоже была девственницей. И этот факт поднял его на немыслимую вершину блаженства, и гордости, и признательности ей. Он, и только он обладал ею! Так часто он видел взгляды, которые бросали на Алину другие мужчины, жадно ощупывающие, тайные или, наоборот, неприкрытые. А она его, только его, теперь уже навсегда. Только он может каждый день целовать этот сосок, ощупывать губами натянутую кожу живота, гладить безупречные ноги.

Алина переехала к нему до свадьбы. Семен взял на себя все свадебные хлопоты. В ноябре они поженились и уехали в Испанию — классический медовый месяц. Вот оттуда Алина и привезла в животике Вовку.

Мысли Семена снова вернулись к сыну. Не стоит откладывать визит к врачу, нужно узнать, все ли в порядке с малышом. Хотелось надеяться, что все обойдется. Но надо пойти уже и к Роману, предупредить, что сегодня после обеда дела.

Зубов записал последнюю кроличью температуру и с задумчивой улыбкой пошел к кабинету Галля. Яночка, сидевшая за секретарским столом, являлась скорее первым и главным помощником Романа, чем секретаршей, посмотрела на него серьезно и молча мотнула головой в сторону двери. Семен заподозрил неладное: обычно Яна была куда разговорчивей, но спрашивать ничего не стал, сразу прошел в кабинет.

— А, Зубов, наконец-то! — Роман поднял голову от огромной кипы бумаг. Кипы эти были повсюду, сколько Семен помнил. Хотя надо думать, что старые документы время от времени разбирались и отправлялись в архив или попросту выбрасывались, но на их месте нарастали новые. Иначе уже скоро было бы нельзя даже зайти в кабинет, не ступив на очередную бумажную кучу.

— Патент на женьшень станет с первого мая открытым. Больше мы с него ни копейки не получим, — с места в карьер объявил Роман.

Семен остолбенел. Он уже привык к безбедной жизни и не мог вспомнить, как оно было тогда, до женьшеня. Да и кредит на квартиру еще не выплачен.

— Как? — выдавил наконец он.

— Так, — бросил Роман, — что-нибудь другое давай думай. Идеи, нужны идеи!

— Но… почему? — Семен никак не мог поверить в происходящее.

— По решению суда. Ладно, вопрос закрыт. Иди работай!

Семен побрел в лабораторию, стал дергать дверь, которая почему-то оказалась закрыта, стал рыться в карманах в поисках ключа, опять дергать дверь, пока проходившая мимо уборщица баба Таня не сняла ключ с гвоздика рядом с косяком и не отперла ему дверь. Он сел за стол и уставился на кроликов. Случившееся никак не укладывалось в голове. Надо было что-то делать, но он не мог. Ему казалось, что голова его протекла сквозь руки на стол и поэтому этой головой так трудно думать. Он смотрел в стол в надежде разглядеть там, в уплывшей голове, какие-нибудь умные мысли. Как-то надо было выкручиваться, что-то делать. Второго женьшеня уже не создать, понятно, сейчас уже лавочка прикрыта. Но суд? Что с ним? Может, нужно что-то опротестовать? Почему он не был на суде? Да он даже не знал о нем! Так, нужно срочно выяснить все детали. Семен вскочил из-за стола и вылетел из лаборатории. Надо срочно все узнать, все до мельчайших деталей.

Предполагаемый визит с женой к врачу ему даже не вспомнился.

Роман знал, что Семен сейчас мечется по фирме, дергая вопросами и прожженного юриста, и надменную начальницу отдела маркетинга, и Анастасию, оказавшуюся прекрасным главбухом, заменившую подслеповатого старичка, и даже лаборантку Лену. Семен дергал бы и самого Романа, но директор предусмотрительно строго-настрого запретил Яне пускать его в кабинет. Он и так тянул до последнего с этой информацией, опасаясь, что Семен ринется очертя голову отстаивать свои права и сведет всех с ума. Пусть уж привыкает теперь задним числом. Конечно, Роман с удовольствием работал бы по женьшеню и дальше, но вопрос стоял всерьез: если бы патент признали незаконным, бюро пришлось бы закрыть по процедуре банкротства из-за гигантских долгов фармацевтическим заводам. Ловкий адвокат, нанятый «Медифармом», поправлял галстук и вещал убедительно: «Патентовать спиртовые настойки — это все равно что патентовать строительные каски или коробки спичек!» Чудом удалось прийти к соглашению о добровольном открытии патента. «Норма» была спасена, а вот личные доходы отдельных сотрудников теперь сильно упадут. И главным образом пошатнется финансовое благополучие Семена.

Этот вечный везунчик всегда отхватывал лучшие куски. Даже в жены ему досталась первая красавица факультета. Теперь Семену придется понять, что жизнь состоит не из одних пряников. Он по-человечески сочувствовал коллеге, однако скандалы и истерики не любил, а потому совершенно не желал видеть кричащего Семена в своем тихом кабинете. «Как хочешь, хоть грудью ложись!» — заявил он Яне, на что помощница многозначительно улыбнулась.

«И эта туда же, — с досадой подумал он. Галль не имел ничего против романов на работе. Высокий и элегантный, он легко получал приятные радости даже в офисе. Но Роман совершенно не любил все, что к ним прилагалось. Вдохновленная случайным сексом сотрудница начинала считать, что у нее есть право на перепады в настроении, на ехидные реплики в адрес других женщин, на специальное выражение лица при задержке на работе позже восьми вечера. А для Романа было важнее не потерять ее как сотрудницу, все-таки дело в первую очередь, так что и с выходками приходилось мириться.

Иногда он задумывался о семье, но так и не мог найти доводов «за». Полная свобода, размеренный быт, все вещи на своих местах. Даже если эти места оказывались не самые подходящие, он к ним уже привык и не хотел ничего менять. Иногда он мог, зайдя домой, не сняв ботинок и шапки, есть, достав еду из холодильника. Или ходить по квартире кругами до пяти утра, обдумывая рабочую проблему. А появится жена — к ней нужно будет привыкать, выполнять ее просьбы, идти на компромиссы, без которых семьи не бывает. Зачем вообще жениться? И главное, ради чего? Чтобы не платить приходящей раз в неделю домработнице? Роман мысленно перебрал возможные аргументы, раскладывая их по полочкам, так же как поступал всегда при решении сложных задач. Хм, дети… Да, вот об этом, пожалуй, надо подумать отдельно! Но не сейчас, через годик-другой. А пока есть дела поважнее.

Роман оглядел заваленный стол. Надо бы разобрать и половину выкинуть. Хотя никогда не знаешь, какая бумажка вдруг понадобится. Он вздохнул, взял кипу чудом не рассыпавшихся документов и решительно переложил ее прямо на пол.

 

Глава 4

— Вот, ознакомьтесь. — Инспектор протянула Алине листочек, исписанный мелким почерком. Алина начала читать и остолбенела. Соседи снизу, сверху и через стенку, во главе с замухрышкой Козловой, написали на нее заявление в милицию! Козлова была бездетной женщиной лет сорока, со следами тяжелой жизни на лице и явными признаками злоупотребления алкоголем. По крайней мере, так показалось Алине, когда соседка впервые остановила ее у подъезда, выяснив номер квартиры Зубовых у консьержки. Тогда ее обвинения показались Алине смехотворными: мымра эта не может спать из-за того, что Алинин ребенок слишком громко кричит по ночам.

— Здесь у нас приличный дом, — шипела Козлова, — не какой-нибудь бомжатник! Я не позволю такого! Я напишу на вас заявление — все соседи напишут. Найдется и на вас управа.

Алина слушала ее вполуха, мало ли что эта психованная с похмелья наговорит, но теперь она поняла, что соседкины угрозы не были пустым звуком. Алина пробежала взглядом по списку жалобщиков. Не то чтобы она поддерживала особо отношения с соседями, но все-таки в лицо все друг друга знали, в лифте здоровались. И вдруг прямо удар в спину! Стало еще обидней. Алина постаралась успокоиться, сложила бумажку пополам. Сейчас она скажет этой милиционерше все, что думает. Алина открыла было рот, но инспектор Чибур, заметив выражение ее лица, не предвещавшее ничего хорошего, быстро продолжила:

— Заявление было передано вашему участковому, он дал мне полномочия для проверки по подозрению в жестоком обращении с детьми. Но я вижу, что вы женщина порядочная, дома у вас чисто. Мы вот что сделаем: вы напишете заявление, что у вас ребенок болен, ночью у него кошмары, вы обязуетесь его лечить, мы эту объяснительную предъявим заявителям в подтверждение принятых мер. Так положено.

— Он не болен! — жестко ответила Алина, забыв, что еще вчера ночью ей казалось, что Вове пора вызывать скорую, если он не замолчит.

— Хорошо, напишите «сверхвозбудим», — быстро сориентировалась инспекторша.

Алина хотелось поскорее покончить с этим делом, она не стала больше возражать и села писать. Всей своей сутью Алина понимала, что страдать должна змеюка Козлова, маленький ребенок ей, видите ли, спать мешает! Это соседка должна писать объяснительные за свой гнусный донос, а не она, Алина, которая бы счастлива была, если бы Вова был здоров и она могла спать каждую ночь, как прежде. И тут Алину словно током дернуло. «Если бы был здоров? А что, он болен?» Но думать об этом сейчас было некогда. Накарябав писульку, Алина отдала ее инспектору Чибур и выпроводила ее из квартиры.

Теперь она «под колпаком»! Страх, какой-то липкий и тяжелый, охватил ее. Если уж милиция заинтересовалась твоей персоной, просто так тебя в покое не оставят, думала Алина, в кино, по крайней мере, всегда так.

Пометавшись по квартире, Алина решила позвонить Семену, все равно уже пора было забирать Вову и собираться к логопеду. Тут выяснилось, что неприятности действительно приходят все сразу, только успевай отворять ворота. Семен наотрез отказался ехать к врачу. На секунду Алине показалось, что он вообще забыл про их договоренность, но вроде дело было в каком-то форс-мажоре. Муж говорил «солнышко» и «заинька» чаще, чем обычно, и через пару-другую минут свернул разговор. Алина расстроилась еще сильнее. Она как раз собиралась сбросить с себя неприятный осадок от жалобы соседей, рассказать обо всем Семену, но про милицию ей даже слова не удалось ввернуть. Кроме того, ей показалось, Семен не слышал даже и того, что она успела сказать. Заехать за Вовой в сад девушка решила сразу на машине. И тут же вспомнила, почему так упорно вчера просила мужа отвези их: ее «мазда» утром категорически отказалась заводиться и была отбуксирована в автосервис. Алина бросилась звонить туда, но ее ждало еще одно разочарование: машина не готова. Алина была на грани отчаяния: ей хотелось сесть в коридоре на крохотную плетеную лавочку и рыдать, пока какой-нибудь спаситель не вытащит ее из этого кошмара.

Слезы текли по щекам, не принося облегчения. Должен же быть какой-то выход! Алина вдруг поняла, что если она не поедет к врачу сейчас, ей придется записываться на неделю позже. Прожить еще одну неделю в полном неведении касательно того, что происходит с сыном? Нет, это было совершенно невыносимо! «Так, без паники! Еще недавно я ездила на общественном транспорте, и сейчас доедем, не конец света». Всхлипнув еще раз и вытерев слезы, Алина схватила сумку и побежала в детский сад, забрала Вовку и повела его к метро. Но на подходе к кассам поняла, что между «недавно» и «сейчас» был нюанс, который требовал пристального внимания. Этот нюанс — хрипло орущий и упирающийся — она сейчас тащила за руку.

Первым делом нужно было купить жетон, лучше сразу два, в оба конца. Алина встала в очередь, Вова выдернул руку, разом перестал орать и разлегся на бетонном полу. Каждый, кто стоял в очереди, счел своим долгом уставиться на него. Конечно, Вовка их впечатлил. В меховой шапке и ботинках, которые так и не удалось уговорить поменять на другие, в куртке с мокрыми пятнами: по дороге он успел завалиться в свежие весенние лужи. Но Алине было все равно, ведь он лежал молча, всего лишь стуча ногами по бетону, и никуда не убегал. Наконец одна бабулька подала голос:

— А что же это мальчик у вас на полу лежит, простудится ведь!

Алина молчала, до заветных жетонов оставалось два человека. Старушка продолжила:

— Ой, бедный малыш, ему же, наверно, жарко в шапке.

Алина стиснула зубы и подала деньги в окошечко кассы. Сзади послышался возмущенный шепоток. Алина схватила жетоны, наклонилась и, сжав Вовину руку повыше локтя, начала поднимать его с пола. Вова тут же отреагировал истошным воплем и стал вырываться, пытаясь ударить мать ногой.

Бабулька была тут как тут:

— Да что же это он у вас так кричит?

К ней присоединилась разнаряженная матрона лет пятидесяти:

— Девушка, осторожнее с ребенком, вы же ему руку оторвете! — и добавила, обращаясь к толпе зевак: — Понарожают, а обращаться с детишками-то и не умеют!

Тут уже Алина не выдержала, и, развернувшись к очереди, рявкнула:

— Не нравится? Милицию вызывайте!

Любопытствующие возмущенно загудели. Алина оторвала Вову от пола и понесла его, орущего во все горло, на эскалатор. Бабка, неодобрительно бурча что-то себе под нос, засеменила следом. На эскалаторе рев утих, так как Вова занялся любимым делом: совал пальцы под едущие резиновые перильца. Пассажиры молча косились на растрепанную и покрасневшую от борьбы с собственным чадом молодую женщину и, не желая связываться с явно неадекватной мамашей, даже не пытались ей напомнить, что детские пальцы под движущимися частями эскалатора — это опасно.

В вагоне Вова вел себя нормально, только всю дорогу пролежал на полу, заставляя пассажиров его обходить. На выходе Алина, не обращая внимания на возмущенный рев, перехватила сына поперек туловища и так вынесла на улицу. Отдышавшись — ноша-то тяжелая, — собрав волосы и отряхнув плащ, Алина потащила подвывающего Вову за руку. Когда они наконец добрались до кабинета логопеда, уставшую и измотанную Алину вдруг осенило, что она могла просто вызвать такси.

К счастью, логопед Алла Владимировна Цветкова принимала всех точно по расписанию и ждать им не пришлось ни минуты.

В кабинете было невероятно количество развивающих игр и игрушек. Шкафы были забиты до самого верха: коробки разных цветов и размеров громоздились тут и там. Кое-что даже озадачивало Алину: фанерные дверцы с разными замочками, игрушечная веревка с маленькими прищепками. Ей понравился огромный кукольный домик: пока логопед вытаскивала разные коробки и подсовывала их под нос Вове, Алина с интересом разглядывала окошки и крохотную мебель.

Вовку заинтересовали, конечно, машинки. Не произнося ни звука, он, проигнорировав деревянные деревья и домики, уверенно вытащил машинки из коробки и стал расставлять их ровными рядами по столу. Сначала маленькие, потом средние, потом большие. Он ставил их вплотную, добиваясь идеальной ровности линии, упрямо выправляя любые самые крохотные нестыковки.

Алина извинилась за мужа, который не смог приехать, посетовала на то, как трудно добираться без машины, и постепенно, под кивание Цветковой, начала излагать жалобы.

— Не говорит, совершенно ничего не говорит, — сказала Алина и вдруг растерялась. Теперь рядом с Вовой, спокойно играющим в машинки, все ее тревоги вдруг показались пустяковыми. Плохо спит ночью — а при чем тут логопед? Капризный и непослушный — ну так ему всего лишь два с небольшим года.

Цветкова заметила паузу и начала задавать вопросы.

— Скажите, а ваш мальчик… он в глаза смотрит, у вас зрительный контакт есть?

— Нет, — удивленно ответила Алина, вдруг поняв, что Вовик действительно никогда не смотрит ей в глаза. Алла Владимировна нахмурилась. Что-то записала в блокноте и спросила:

— Пальцем указывает на то, что ему нужно?

— Нет, берет мою руку и ею пытается взять или открыть.

— В еде избирателен? — продолжала заученно спрашивать Алла Владимировна, записывая ответы.

— Да, очень. Ест практически одни булки и йогурты, пробовать что-то новое не уговорить.

— А одежду новую легко дает надеть?

Алина удивленно покосилась на Цветкову — врач явно многое знала о Вове! — и многозначительно указала на меховую шапку и ботинки, которые она даже не попыталась снять.

Каждый новый вопрос вводил Алину все в большее замешательство. Логопед не спрашивала почти ни о чем, что относилось бы к задержке речи, в то же время Алину не покидало ощущение, что все эти вопросы задаются с определенной целью и, безусловно, представляются врачу очень важными. Алина отвечала: «Нет… не умеет… не играет… не понимает… не дает… не угощает…» — и ее все сильнее охватывало предчувствие чего-то ужасного. Только теперь она явственно осознала, сколько у них всяких «не». Логопед вкратце обрисовала, что умеет делать обычный ребенок в три года:

— Речь у ребенка в три года уже практически как у взрослого, только с маленьким словарным запасом, пассивная речь чаще всего опережает активную…

«До трех лет осталось меньше трех месяцев», — подумала Алина. Она уже понимала, что логопед сейчас скажет что-то определенное, то, что очевидно специалисту с первого взгляда, и с каждым полученным ответом она лишь убеждается, что не ошиблась.

А Цветкова продолжала:

— Конечно, я не могу ставить вам диагноз, да и в вашем случае диагноз — дело долгое. Скорее всего, до пяти лет, кроме задержки речи, официально вам ничего не поставят. Могут поставить вторичную задержку развития, хотя в три года и это вряд ли…

— А неофициально? — спросила Алина, уже готовая ко всему.

— Ну, сейчас это весьма похоже на аутизм… — Цветкова продолжила говорить что-то про «аутичные черты», про то, что такой диагноз официально получить почти невозможно, но Алина уже не слушала.

Вот он, приговор… Алина не очень понимала, что значит аутизм, хотя смотрела «Человек дождя» и еще какой-то голливудский фильм. Враз исчезли все сомнения: ничего не было случайным. Каждая проблема, каждый Вовин крик, каждое его действие — все встало на свои места, пазл сложился в общую картинку, и вот он, диагноз, странный, непонятный, но известный врачам. На миг она почувствовала облегчение. До сих пор она уговаривала себя, что ее сын обычный, а все его закидоны в поведении относила на свой счет. «Да, — думала она раньше, оставляя его валяться на земле или после очередной бесплодной попытки почитать ему книжку, — хреновая из меня вышла мать, чего уж там». Теперь же оказалось, что какая бы она ни была мать, хоть золотая, все равно ее сын ходил бы сейчас по этому кабинету в зимних ботинках и расставлял машинки в аккуратные ряды по размеру и цвету. Ну, как бы то ни было, теперь она знает, что происходит, осталось выяснить, что с этим делать.

Вова закончил с машинками и стал тянуть ее за руку к двери. Однако Алина не собиралась уходить, не узнав ответа на самый главный вопрос.

— Алла Владимировна, а… что же теперь делать?

Логопед ловко смахнула рассортированные машинки обратно в коробку и достала лист бумаги. Она начала записывать координаты мам, у которых такие же дети.

— Я всего лишь речевой терапевт и не отвечаю за лечение. Предлагаю следующее: вот, позвоните этим женщинам, они подскажут вам, к кому лучше обратиться, и дадут практические советы, как вести себя с вашим малышом. Но одно могу сказать прямо сейчас: вам понадобится много работать с самыми разными специалистами и многому от них научиться.

Вова, увидев сложенные в коробку машинки, взвыл, начал снова их вытаскивать и аккуратно выпихивать логопеда из-за стола, чтобы расставить машинки ровно на те же места, на которые он их уже однажды поставил. Алла Владимировна невозмутимо освободила ему стол, отдав листок Алине, а Алина ошеломленно смотрела на Вову. Вот же оно, почему она раньше не замечала?

Она попросила разрешения подождать, пока не подъедет такси, и на прощание они обсудили вопрос о том, имеет ли вообще смысл вести логопедическую работу с неговорящим ребенком. Оказалось, что Цветкова именуется «речевой терапевт» не случайно и одна из ее задач как раз и состоит в том, чтобы побудить ребенка общаться.

Когда они сели в подъехавшую машину, Алина снова ощутила непреодолимое желание плакать. Умом она понимала, что ничего страшного не произошло, наоборот, теперь все будет понятно. Конечно, понадобятся врачи и все такое. Кроме того, разве она не вышла оттуда с тем же ребенком, что и зашла? Но сердце Алины чувствовало этот скорбный миг: не стало ее самого обычного здорового мальчугана, а появился другой человечек, чудной и невероятный — «особый ребенок».

Доехав до дома, Алина предоставила Вову самому себе, а сама ринулась в интернет. Вова, воспользовавшись шансом, ловко стянул на пол одеяло и подушку под стол, забрался туда сам, укутался и сразу заснул.

Первым делом она бросилась смотреть, что такое «аутизм» и каковы его симптомы. Она открывала одну за другой страницы, которые ей выдавал поисковик по запросу «аутизм», и начала их жадно читать. Представшая ее глазам картина шокировала. Каждая мелочь, над которой она смеялась или от которой отмахивалась, оказалась симптомом. Бегает по всей квартире и бесконечно выключает свет. Сидит неподвижно целый час, слушая музыку. Не показывает пальцем. Не играет с другими детьми. Расставляет предметы в ровный ряд.

Казалось, этот список никогда не кончится! Она жадно вчитывалась в каждое слово, и все, все подходило! Никакой новой одежды или еды. Указание на предметы с помощью руки взрослого или другого предмета. Смех без видимой причины. Все сходилось один к одному. Где были ее глаза? Проглатывая информацию и перескакивая с одного сайта на другой, она все больше убеждалась, что нет в мире ничего очевидней того факта, что у Вовы именно аутизм.

Алина сконцентрировалась на поисках лечения. Перейдя по первой же ссылке — так озадачило ее содержание найденного сайта, — она обнаружила форум странных родителей. Складывалось ощущение, что эти люди считают аутизм болезнью обмена веществ. На сайте шло активное обсуждение диет, вылечивания от глистов, восстановления микрофлоры желудка. Алине это показалось дикостью. Какое отношение кишечник может иметь к тому, что ребенок не выполняет простейшие команды и не смотрит тебе в глаза? Тем не менее ее поразила странная убежденность, даже фанатизм участников форума. Решив вернуться на этот форум позже и почитать внимательнее, Алина поставила закладку и перешла на более традиционные ресурсы. Идеи мелькали одна за другой: занятия с лошадьми, с дельфинами, просто плавание. Время от времени ей попадались чужие истории болезни. Она внимательно прочитывала: кто-то упоминал неудачные прививки, кто-то тяжелые роды… Ничего подобного у Алины не было и в помине.

Вся ее беременность протекала как сладкий сон. Семен буквально носил Алину на руках, исполнял любое желание. Наблюдение у высококлассных гинекологов в недавно открывшемся медицинском центре, роды в шикарной индивидуальной палате. Правда, сами роды она помнила плохо — все слилось в один ужасный кошмар. Семен присутствовать не захотел, сказал, что не сможет смотреть на ее страдания спокойно, но народу и так хватало: акушерки, гинекологи, сестры, педиатры и еще неизвестно кто, к концу ей это было уже неинтересно. Она смутно помнила, как выпрашивала наркоз, акушерка жалостливо смотрела на нее и говорила: «Подожди, милая, первые роды, рано тебе еще». В конце концов наркоз она выпросила, но уже и он не мог сгладить непрекращающуюся пытку схваток. С точки зрения врачей, роды были идеальными и родившийся Вовка-карапуз — три девятьсот, настоящий богатырь — тоже был сочтен образцовым младенцем.

Да и весь первый год своей жизни Вовик не вызывал у врачей никаких опасений. Да что там, когда он пошел в восемь месяцев, а в девять при ходьбе уже держал в руках мяч, опытная невропатолог записала в карточке: «опережение психофизического развития» — и долго восторгалась смышленым мальчишкой. Даже ортопед не мог придраться к Вовиной осанке и походке, что страдали у других малышей, рано вставших на ножки. Самой же Алине пришлось несладко в постоянной беготне за сыном.

Тогда Алина не заостряла внимания на бегущих днях и ночах. Она только жалела, что ее добеременная свобода испарилась навсегда. С самого момента Вовиного рождения она ощущала себя бесконечно замученной и не способной ни на что вообще. Два раза в неделю она переодевалась, красилась и ходила в ближайший супермаркет, но можно ли было считать эти походы выходом в свет, или же, напротив, они только усиливали в ней чувство беспомощности, она так и не разобралась. Теперь задним числом она помнила, что Вова был очень спокойным ребенком: спал всю ночь, не просыпаясь, мог сам себя занять, рано полюбил машинки, мозаики, поезда, которые можно было классифицировать по цвету и размеру и расставлять ровными рядами.

Когда же появились первые признаки надвигающихся проблем? Речь! Да, первое, что вспомнила Алина, — это пропавшие слова. Несколько первых детских слов, практически лепет: «дай», «пока» — они появились еще до года, но пропали через пару месяцев. Она вспомнила, что весь его второй год жизни она спрашивала у педиатра: «Почему же он ничего не говорит? Доктор, он, кажется, не понимает моих слов». И педиатр успокаивала ее: «Ну что вы, не волнуйтесь, мамочка, сейчас все дети начинают поздно говорить, а тем более мальчики». И невропатолог то же самое: «Подождите, вот сейчас лето наступит. Летом все дети быстро развиваются, нагоняют упущенное за зиму». И она ждала. Ждала, ждала… А что еще оставалась делать, если даже опытные специалисты не волновались.

Когда пошел третий год Вовиной жизни, невропатолог стала смотреть озабоченно, даже прописала Вове курс стимулирующих таблеток. Но к тому времени Алина твердо уверилась, что с сыном все в порядке, ведь врачи не единственные, кто уверял ее в этом. И свекровь, и молодая мамаша с детской площадки, и воспитательница в садике повторяли именно то, что она хотела слышать: у каждого ребенка свой темп развития, мальчики начинают говорить поздно, не нужно сравнивать с другими, все дети разные. После очередного визита невропатолога она звонила сестре и возмущенно говорила в трубку: «Ты представляешь, она выписала Вовочке какие-то таблетки! Как можно травить ребенка химией, а тем более это что-то для мозга — наверняка опасное!» И удовлетворенно хмыкала, когда Юля поддакивала: «Конечно, лишние таблетки ни к чему».

Где, когда она должна была понять, что дела плохи? В какой момент ей надо было хватать Вовку и тащить по всем врачам без разбору? Сколько раз ей нужно было повторять: «Он не понимает речь, он не выполняет простые команды, с каждым днем все больше истерик. Доктор, что с ним?»

Жуткое давящее чувство вины захлестнуло Алину: никудышная из нее вышла мать! Конечно, материнство не доставляло ей особых радостей, но она думала, что, по крайней мере, хорошо выполняет свои обязанности. Вова был одет с иголочки, на столе всегда все свежее, отдельная комната, куча игрушек, врачи, приличный детский сад… Она думала, что сделала все, что положено. А теперь оказалось, что она ничего, ничего толком не сделала для единственного сына! Боже, да хуже, чем ничего! Алина похолодела. Она же лупила его по ночам, лупила, чтобы разбудить, и злилась на него ужасно, потому что своим бешеным криком он превращал каждую ночь в пытку. А теперь оказалось, что она била больного ребенка, которому снились бог знает какие кошмары!

Она должна что-то сделать. Врачи! Но какие, какие врачи? Она схватила сумочку, быстро перебрала листочки и нашла тот, что ей записала логопед. На листочке значилось «Таня» и номер телефона. Она схватила мобильный и набрала неведомую Таню.

Разговор получился сумбурный. Алина еще не до конца пришла в себя и то задавала вопросы, то постоянно возвращалась к собственной истории. Ей с трудом удавалось слушать, что отвечает Таня. К концу беседы она получила номер телефона психиатра. Ирина Петровна Юшкевич, так ее звали. Алина поняла, что Таня очень высоко отзывалась об этой Ирине Петровне, говорила, что начать обязательно надо с визита именно к ней.

Алина набрала и этот номер. Попасть на прием оказалось очень трудно, но ей удалось кое-как сократить срок ожидания до двух недель. На этот раз она непременно поедет туда с Семеном. Вот черт, Сема ведь еще ничего не знает! Как, какими словами сказать ему? Как он отнесется к этой новости? Алине всегда казалось, что Сема не слишком привязан к единственному сыну, а тут еще и такой диагноз. Что же делать? Алина плюхнулась в кресло, прикрыла глаза.

Она вспомнила летний день, когда Стася уговорила ее поехать на Васильевский остров. «Ну, кого мы здесь, в институте, себе найдем? — убеждала Алину подруга. — Бухгалтера? Экономиста? А вот на Ваське настоящие факультеты, филологический например». Алина не очень поняла, чем филологический лучше экономического, но спорить с подругой не стала, послушно надела выданную ей короткую юбку и откровенную кофточку. И девушки отправились соблазнять питерских студентов.

Алина знала, что обе они смотрелись неотразимо, и понимала важность мероприятия для будущего. Но именно сегодня мысль о том, что ей, юной беззаботной студентке, нужно искать какого-то завидного жениха, была далека, она совершенно забыла о поставленной подругой задаче и просто наслаждалась чудесным летним днем. И вот тут к ним и подошел Семен. Сначала он Алине не приглянулся. Не то монгольское, не то татарское лицо, одет, как говорится, бедненько, но чистенько. И все приставал к ним с какой-то ерундой о вреде курения. Единственное хорошее, что нашла в нем Алина, было его постоянное внимание именно к ней. Все-таки обычно молодые люди, встретив их со Стасей, долго переводили взгляды с подруги на подругу, не в силах сделать выбор между двумя очаровательными девушками. К Семену это не относилось. С первой минуты он всегда смотрел только на нее. Он учился на химическом факультете, и Алина изредка виделась с ним, когда приезжала с подругой в Петродворец. Его внимание льстило самолюбию, но не более того. По окончании института совершенно неожиданно оказалось, что они вместе будут работать в «Норме». Алина ничего не заподозрила, хотя постепенно другие кавалеры каким-то образом исчезали с горизонта один за другим, и везде они с Семой ходили только вдвоем.

Так все само собой и вышло. Алина уже не искала лучшей пары. Да и чего было искать: петербуржец, с квартирой, да и всем уже было видно, что он влюблен в Алину по уши. Так что, когда он пригласил посмотреть его квартиру, Алина решительно надела кружевное белье — она была готова ко всему. Ей ужасно польстило, что первым делом он сделал ей предложение, подарил немыслимо дорогое колье и только потом на нее накинулся. Алина вообще поражалась, что он так долго терпел. Сама она, конечно же, оставалась девушкой, она как-то и не испытывала интереса к сексу ни до ни после замужества. Да и тот первый их секс, который должен был стать счастливым и запоминающимся событием, она вытерпела только на душевном подъеме от только что полученного предложения руки и сердца, с которым она, конечно же, согласилась. И не прогадала ничуть! Ее жизнь с Семеном была именно такой, о которой она мечтала у себя в деревне. Медовый месяц в Испании, цветы, подарки. А как Семен был счастлив, когда узнал о ее беременности! Он тогда немного растерялся, но на радостях пытался срочно купить кроватку, обзванивал друзей, гордо заявляя, что скоро станет отцом. Алина смотрела на него немного снисходительно — вот ведь, молодой папаша!

Но прямо сегодня Алина должна будет ему сказать, что у их единственного сына аутизм. Вова все еще спал, поездка к логопеду сильно утомила его. Алина вскочила с кресла. Чтобы хоть как-то отвлечься, она пошла на кухню. Подумала было приготовить ужин, но, заглянув в холодильник, поняла, что это бессмысленно: в холодильнике полно готовой еды из кулинарии. Она снова уставилась в компьютер и стала перебирать ворох информации, хоть как-то связанной с аутизмом. Вскоре статьи и обсуждения на форумах смешались в голове Алины в густую кашу. Но это хоть как-то отвлекало ее от мучительного ожидания мужа.

Наконец замок в двери щелкнул. Алина вскочила, метнулась в прихожую и застыла перед вошедшим мужем. Однако выражение лица Семена явно означало, что нужно отложить все разговоры на потом. Инстинкт подсказывал ей, что не следует с порога выкладывать свои проблемы. Сначала ужин, граммов сто пятьдесят коньяка или текилы, которую Семен особенно любил. И только потом исподволь выяснять, в чем дело.

Семен мимоходом коснулся губами ее виска и молча прошел на кухню. Алина побежала за ним, посмотрела на него с отчаянием, открыла было рот, запнулась, но вдруг выпалила:

— Я не поняла, почему ты не поехал сегодня со мной к логопеду. Мы же договаривались!

Семен поднял на нее недоуменный взгляд, перевел его в окно за спиной Алины и пробормотал:

— Какая теперь разница…

Пока Алина переваривала услышанное, он выпил залпом стакан воды и ушел в спальню. Алина в бешенстве ворвалась следом за ним: Семен раздевался и развешивал одежду в шкафу.

— Как это какая разница?! Ты же знал! Я еще две недели назад сказала тебе! Что это значит: какая разница?

Семен поморщился, надел домашний халат и пошел на кухню. Алина, не в силах больше сдерживаться, крикнула ему вслед:

— Ты хоть знаешь, что она сказала? Она сказала, что у него аутизм!

Семен обернулся:

— У кого?

Алина скрипнула зубами. Чертов Зубов! Он что ли совсем ничего не понимает? Их жизнь рушится по кирпичику, а он стоит тут в дверях и делает глупое лицо!

— Да у Вовы, у сына твоего, у кого же еще! У него все симптомы.

Семен остановился в коридоре и заботливо посмотрел на жену:

— Какие симптомы? О чем ты вообще говоришь? Он, конечно, неуравновешенный, упрямый, но разве это симптомы аутизма?

— Да ты не понимаешь! — Алина засуетилась, обрадованная, что ей удалось привлечь внимание мужа к основному вопросу. — Помнишь, он бегал по всей квартире и выключал свет? А помнишь, он расставлял машинки по размеру? А помнишь…

Семен устало вздохнул и перебил ее:

— Послушай, Алина, ты знаешь, я сам все время хотел, чтобы ты отвела Вову к врачу, потому что меня волновало его поведение. Но то, что ты говоришь, это вообще ерунда какая-то. Ну и что, что он выключает свет? Любой ребенок может так баловаться. Расставляет в ряд машинки? Ты сама-то подумай, на что ты жалуешься. Это нормально.

Алина в возбуждении размахивала руками прямо перед носом мужа, ходила туда-сюда, повторяя:

— Сема, это все симптомы! Там еще много признаков, я тебе не все назвала, но они все подходят. И что руку мою берет, когда указать на что-то хочет, и этот его крик по ночам…

Семен потер виски кончиками пальцев, помолчал, а потом твердо сказал:

— Алина, это полная чушь. Единственное, что тебе нужно теперь сделать, — найти другого врача, не логопеда. И еще одного врача, если этот скажет то же самое. Какой аутизм? С чего бы?

Алина растерялась:

— Я не знаю, как тебя убедить. Я, конечно, схожу еще к другому врачу. И наверное, не к одному. Но понимаешь, нам срочно надо записать его на множество специальных занятий: с лошадьми, с дельфинами, музыкальная терапия, занятие с психологом, с логопедом опять же. В общем, я займусь всем сама, а ты дай мне пока тысяч тридцать на ближайшие расходы.

Семен посмотрел на нее внимательно. Криво усмехнулся. И вышел из комнаты. Алина опешила. Она не могла понять, что происходит. На все ее просьбы, даже на случайные капризы, Семен всегда откликался с улыбкой. А сейчас, когда речь идет о здоровье его единственного сына, он ее не хочет понять. В недоумении она пошла за ним в гостиную, стараясь сдержать обиду и ярость. Семен сидел на диване и смотрел в пол. Когда она вошла, он поднял глаза и сказал:

— Нет, Алина, я не дам тебе тридцать тысяч, и вообще, пока у тебя не будет заключения нормального врача, проверенного и дипломированного специалиста, а лучше двух, я отказываюсь обсуждать какой-то там аутизм.

Он включил телевизор, давая понять, что разговор окончен. Алина стояла столбом, изумленно глядя на него. Такого ответа она не ожидала. Дело было даже не в его отношении к предполагаемому диагнозу, это как раз было понятно: какой родитель, любящий отец захочет так вот сразу признать в родном сыне аутиста? Алину больше всего поразил его твердый отказ на ее просьбу. Такого еще не бывало! Если бы все ее мысли сейчас не занимал Вова, ей было бы о чем подумать. Но ее мысли занимал только Вова: а ведь муж, возможно, в чем-то и прав, в конце концов, она уже записалась к одному психиатру, почему бы не записаться к двум, да и в детском саду просили справку. Алина развернулась и ушла к себе. Она села за компьютер и стала перелистывать страницы интернета в поисках телефона районного диспансера. Что ж, одна голова хорошо, а две лучше.

 

Глава 5

Следующие дни прошли в суете. Алина записала Вову, помимо рекомендованного Татьяной специалиста, к районному психиатру, но и этого ей показалось мало. Каждый день казался ей ужасным упущением, ведь сейчас сыну только два года. Наверняка нужно срочно что-то исправлять, а вместо этого ей оставалось только в нетерпении ждать назначенного визита. Отношения с Семеном стали странными. Он уходил на работу мрачный и приходил с работы и того хуже. Алина уже стала догадываться, что в «Норме» что-то неладно, но спрашивать напрямую еще не решалась. С разговорами об аутизме она решила повременить, но муж игнорировал и другие темы для беседы. В результате говорили мало, в основном о погоде.

Первым настал визит к участковому психиатру. Детский психиатрический диспансер оказался уютным и чистым, с миленькими цветными стенами, веселей, чем она себе представляла. Психиатр — молодая симпатичная девушка, с внешностью, которая совсем не вязалась с образом опытного врача. Алина сумбурно начала вываливать жалобы. Делать это было довольно трудно, так как Вова начал орать еще в коридоре, а в кабинете он просто улегся на пол и стал колотить зимними ботинками об стену. Алина, перекрикивая его, говорила, что он не смотрит в глаза, что может целый час слушать классическую музыку, что вчера на кухонном полу выложил длинную дорожку из макарон…

Психиатр оказалась не робкого десятка, перекрикивала Вову и дала Алине подписать несколько бланков — согласие на лечение — и написала справку: ребенок нуждается в посещении коррекционного детского сада.

— А диагноз, мамочка, вам никто за пять минут не поставит, — выкрикивала она. — Это займет несколько месяцев, а может, лет. Такого диагноза, как детский аутизм, у нас вообще в перечне нет.

— Что же мне тогда делать? — неожиданно тихо, будто у самой себя спросила Алина. Психиатр ее услышала:

— Ну, записывайте: сейчас мы вас ставим на учет, отправляем на обследование к специалистам, через полгода начнем собирать документы на медкомиссию…

— Какую медкомиссию? — настороженно спросила Алина.

— Ну как? Будем вашему малышу инвалидность оформлять. Как-никак ему уже три года будет, думаю, вы вполне врачебную комиссию устроите. Пенсию вам назначим, пособия, льготу на квартплату опять же.

Алина вскочила с дерматинового стула:

— Да зачем мне ваша инвалидность? Разве я за этим к вам пришла? Он ведь маленький еще, можно ведь что-то сделать, пока не поздно!

Молодая врачиха не по возрасту мудро посмотрела на Алину.

— Так вам не пенсию… Ну хорошо, мамочка. Проконсультируйтесь с другими специалистами, к невропатологу сходите. На учет я вас ставить пока не буду. А адрес, если что, вы знаете.

Из кабинета Алина вышла расстроенная. Все пошло не так, как она планировала. Врач не врач — молодая девчушка. Инвалидность какая-то. И опять никакого официального диагноза. Сама-то Алина уже не сомневалась, что у Вовы не что иное, как аутизм. Но ведь Семен сказал, что без официальных документов он ей не поверит. А получить этот диагноз конкретно и официально, похоже, ей не удастся никогда. Впрочем, оставался еще прием у Юшкевич.

Алина заехала домой и оставила Вову с няней. Будучи беременной, она планировала, едва родив, взять для малыша круглосуточную няню, а самой вести прежнюю жизнь. Но все эти кормления, вставания по ночам да и просто нахлынувшая беспросветность полностью отбили у нее охоту к общественным мероприятиям. Она даже краситься заставляла себя с трудом. Редкие попытки выйти из дома только ухудшали состояние. Как ни старалась она отвлечься, все равно каждые пять минут звонила домой, узнавала, как там Вова, плачет или спит, играет или, может, хочет есть. Стремилась как можно скорее оказаться в родных стенах. Она злилась за это на саму себя и на сына, но по-другому никак не получалось. Конечно, няню она наняла, но тут выяснился один нюанс: очень трудно заниматься личными делами под присмотром чужого человека. Когда Олеся, так звали няню, приходила и занималась ребенком, Алина спокойно не могла ни понежиться в ванной, ни валяться полуодетой на диване, поэтому постепенно помощь Олеси свелась к прогулкам: она заматывала Вову в теплую кофту и комбинезон, клала в коляску и уходила гулять на пару-тройку часов. Только когда Вова спал на прогулке и никого не было дома, Алина могла заниматься собой. Правда, занятия эти сводились обычно к одному — рухнуть в кровать и уснуть.

Когда Вова пошел в садик, Алина вообще планировала отказаться от услуг няни, но и это не получилось. Абсолютно здоровый малыш, ни разу не чихнувший до полутора лет, после первой же недели в садике жестоко заболел бронхитом. Так и повелось: неделю он ходит в сад, три недели болеет. Олеся осталась на подхвате. Когда Алина бросила кормить грудью, жить ей стало полегче, теперь она могла иногда ходить на фуршеты и пить шампанское. Вот сейчас она даже мысленно похвалила себя за предусмотрительность: за всю беременность и кормление она не выкурила ни одной сигареты, не выпила ни одного бокала вина, методично выполняла все предписания врачей. И наследственность у нее была хорошая. Что бы там ни случилось с Вовой, ее вины в этом не было — в этом Алина была абсолютно уверена.

Теперь путь Алины лежал в Вовин садик. Надо было отдать им эту несчастную справку из психдиспансера, раз уж они ее так просили. Воспитательница отправила ее к медсестре, которая схватила справку обеими руками, прочитала и быстро убрала в стол. Потом она отперла огромный жестяной шкаф.

— Так, так. Сейчас найдем ваши документы.

Она нервозно перебирала папки, а Алина, ничего не понимая, уставилась на нее:

— Зачем нам документы?

— Ну как же, как же… Мы сейчас вам все отдадим: и медкарту вашу, и сертификат прививочный, вам же в спецсаду они понадобятся обязательно.

Алина поняла, что опять совершила промашку.

— Как так? Прямо сегодня? И как мы попадем в коррекционный сад?

— Ну, как обычно: встанете на очередь в роно, когда ваша очередь дойдет, вам позвонят.

— А сейчас-то с кем мне Вову оставлять?

— А с кем он в данный момент?

— С няней, — растерянно прошептала Алина.

— Ну, вот с няней и посидит пока, — медсестра довольно и широко улыбнулась. — Не волнуйтесь, все у вас будет в порядке.

Алина хмыкнула. Избавились от проблемного ребенка и радуются. Легко им теперь говорить ободряющие слова. Ну и ладно, этот сад все равно им теперь не подходит.

Алина побрела домой. Она старалась держаться, но в голове ее вертелся безумный круговорот. Что делать? Куда бежать? В-первых, врачи. Алина решила записать Вову ко всем специалистам, которых упоминала девушка-психиатр: невропатолог, логопед, лор, психолог и, на всякий случай, остеопат. К остеопату они уже ходили несколько раз, но толку от сеансов Алина не заметила. Разве что Вова орал каждый раз все громче и громче, так утомляясь от истерики, что к концу сеанса просто вырубался и засыпал. И конечно же, скоро визит к той самой Юшкевич. Во-вторых, теперь нужно что-то решить с садиком. Из этого их вежливо выперли, а когда им удастся попасть в коррекционный, Алина вообще не представляла.

Проблема с садиками была сумасшедшей. Последние годы в Питере наметился беби-бум, и молодые мамочки шли на любые ухищрения: очередь занимали еще беременными, подсовывали взятки заведующим и медсестрам или сдавали деньги «на ремонт, мебель, игрушки». Алине тоже пришлось изрядно раскошелиться, чтобы Вова попал в полтора года в этот сад, считавшийся довольно престижным в их районе. Но теперь с этим спецсадом ей придется все начинать сначала.

Алина вспомнила, что у нее есть Олеся. Раньше она не в полную силу использовала няню, но, почувствовав вкус к свободе, не хотела запирать себя в четырех стенах, да еще и с самым непослушным ребенком на свете. А уж теперь, когда выяснилось, что Вова болен…

Алине вспомнилось, что после родов она спрашивала у старшей сестры, станет ли она хотя бы немного посвободнее. Юля подробно рассказывала: «Ну, после года он станет спать спокойнее, а бросишь кормить — сможешь есть, что захочешь. А после двух лет и совсем станет легко. С каждым днем все проще и спокойней. А самая прелесть в три года! Эх, если бы мне выдавали трехлетних детей, я бы взяла сразу штук пять!» Алина терпеливо ждала. Сначала все шло по плану. Спать Вова начал всю ночь раньше, чем ожидалось. Грудью она перестала кормить в год. Но чем ближе приближалось его двухлетие, тем ей становилось тяжелее и тяжелее. Она не могла никуда с ним пойти. Сначала по совету сестры она пыталась брать сына в торговые центры, а один раз они даже пошли в небольшой итальянский ресторан по соседству. Но из этого не вышло ничего хорошего: в ТЦ — дикие крики и истерика, а в ресторане Вова ее даже укусил.

А теперь Алина и не пыталась куда-либо с ним ходить. Она искренне недоумевала, слушая рассказы Юли, как сестре удавалось с тремя детьми ходить то в цирк, то в парк, то в океанариум. Алина представляла себе посещение цирка как самый страшный кошмар. Конечно, теперь-то все прояснилось. Ее сын просто не такой, как все. Юлины прогнозы не сбылись…

Алина пришла домой и первым делом позвала Олесю.

— Олеся, у меня для вас приятная новость, — с улыбкой сказала Алина. — Я теперь возьму вас на постоянную работу, потому что хочу устроить Вову в садик получше, а это займет много времени.

К ее удивлению, няня восторгов не выказала. Напротив, она смотрела на Алину напряженно, даже злобно. Алина спросила, все ли в порядке. Олеся фыркнула:

— Вам лучше знать! Но мне постоянная работа у вас не нужна!

Алина так и села прямо в прихожей.

— Что случилось, Олеся? Вы же у нас давно работаете…

— Что случилось! Да ненормальный ваш Вова, вот что! Я ходила с ним сегодня гулять, как обычно. Конечно, по этому дурацкому, им утвержденному, маршруту: горка, забор от платформы железнодорожной станции, детская комната в «О’кее». Когда мы подошли к забору, к платформе подъехал поезд. Так Вова вырвался у меня из рук… Вы же знаете, какой он сильный, мне не справиться было! Пролез через щель в этом заборе и побежал к открытым дверям в электричке. Я орала! Я вообще не знала, что делать! Там же турникеты. Мне ни пройти, ни пролезть. А ему по барабану! Чудом каким-то меня мужчина заметил, поймал мальчишку и мне обратно притащил. Вова его еще ногами всего испачкал, так вырывался! — Олеся закончила гневную тираду и, переводя дух, сдула с лица упавшую на глаза челку.

Алина молча смотрела на Олесю. Она не знала, что сказать. Каждый день, каждый час ее привычный мир распадался на кусочки.

Олеся собрала вещи, быстро оделась и ушла.

«У меня ничего не выйдет, — подумала Алина. — Наверно, у какой-нибудь другой матери, заботливой, доброй, терпеливой… которая любит готовить, убирать, играть в кубики или читать вслух в тысячу первый раз одну и ту же книжку из трех страниц. Наверное, у нее получится. Но не у меня…»

Кое-как протянув неделю, Алина дождалась визита в центр «Дети и мир». Там работала, как считалось, лучший психиатр, эксперт по аутистам Ирина Петровна Юшкевич. На этот раз Алина решила, что без Семена не пойдет. Он по-прежнему был очень странный. Алина даже думала позвонить Стасе и спосить, все ли у них в «Норме» спокойно. Впрочем, Анастасия и сама бы ей позвонила, если что. Алине сейчас и своих проблем хватает. Какие бы там сложности ни были у Семена, он и сам отлично с ними справится.

Алина убедила Семена непременно пойти вместе к психиатру — он же сам настаивал на консультации авторитетного врача! И вот они сидят на маленькой кривоватой кушетке в Центре усиленного развития «Дети и мир» втроем: папа, мама и неожиданно присмиревший Вова. Алина постаралась, чтобы они приехали на прием заблаговременно. Но ждать пришлось недолго. Дверь кабинета открылась, оттуда вышла женщина с сыном: молодым человеком лет семнадцати, очень полным, рыхлым, с отсутствующим взглядом на удивительном одухотворенном лице. Зубовы замерли. Алина даже вцепилась пальцами в жесткую кушетку. Молодой человек был очень-очень странный! Он передвигался медленными шагами, его глаза смотрели куда-то вверх, словно выше пределов достижимости, где, казалось, он вел некие божественные расчеты, плавно переставляя руками невидимые в воздухе цифры. Но не это поразило Зубовых больше всего. Было в нем что-то неуловимое, но определенно напоминающее Вову: то ли поднятые вверх локти-«крылышки», то ли танцующая походка, то ли отрешенный взгляд. У Алины мурашки побежали по коже.

— До свидания, молодой человек! — ласково сказала худощавая женщина в тонких очках, выглянув из двери. — А вы с мальчиком можете заходить.

Алина и Семен встали и направились с Вовиком к кабинету, но, словно завороженные, оглядывались на юношу с покачивающейся походкой, которого мать плавно подталкивала к выходу.

Ирина Петровна задавала им вопросы, попросила заполнить несколько анкет, внимательно осматривала Вову, который первые пятнадцать минут выстраивал на полу длинную дорожку из машинок, а остальные сорок пять орал и дергал родителей за руки. Алина заученно повторила жалобы и симптомы: не отзывается на имя, не радуется приходу родителей, не играет в ролевые игры. Она уже начала понимать, какие именно аспекты интересуют врачей. Юшкевич все, что слышала от родителей, записывала в карту. Затем повторила уже знакомое Алине: «Я не могу пока точно сказать, что это аутизм. Нужно наблюдение. Постановка диагноза займет несколько месяцев».

Алина уже была морально сломлена, она молча взяла анкеты и готова была идти, но тут очнулся Семен.

— Послушайте, скажите конкретно, вы лично видите, что это аутизм? — требовательно спросил он. Юшкевич посмотрела на него уже знакомым Алине взглядом: понимание и жалость.

— Вы знаете, хотя пока я не могу точно сказать, но мне все-таки кажется, это не классический ранний детский аутизм. Уж больно у вашего мальчика смышленый взгляд. Но вы заполните тесты, которые я вам дала, запишитесь на занятия, и через три месяца мы снова с вами встретимся. Посмотрим динамику…

— Три месяца?! — Семена наконец-то проняло. — А сейчас как нам его лечить? Что делать сейчас?

— Вы успокойтесь, — строгим голосом сказала Ирина Петровна, — сейчас уже срочности особой нет. Начните с того, что я вам сказала. Позвоните в Лесгафта, они вас запишут на будущий год на гидротерапию. Это такое лечение, с помощью плаванья. Не для того, чтобы научить Вову плавать. А чтобы он в комфортной для него среде привыкал общаться с другими людьми. По-моему, они там детей с четырех лет берут. Ну, пока вы запишетесь, пока очередь подойдет…

— Но почему, в чем причина этой болезни? — Семен даже привстал со стула.

Юшкевич посмотрела на отца внимательным взглядом поверх очков:

— А этого, к сожалению, не знает пока никто…

От психиатра они вышли в полной растерянности, хотя где-то внутри Алина даже немного торжествовала: теперь-то Семен не сможет усомниться в ее словах! Пусть тоже потревожится. С этой тревогой она прожила последние две недели, а Семена она настигла только сейчас. До дома Зубовы доехали в полном молчании.

Алина занималась ужином, когда Семен подошел к ней и спросил:

— Так что же нам теперь делать?

Алина про себя довольно улыбнулась и сказала:

— Я ведь уже говорила тебе: Вове нужны специальные занятия. С лошадьми, с дельфинами, со специалистами. Вот Юшкевич еще дала совет насчет Лесгафта. Сема, ты обещал тридцать тысяч, — напомнила Алина.

Но Семен отреагировал неожиданно:

— Подожди про деньги. Объясни, какой в этом толк. Чтобы он вырос таким же ненормальным, как тот парень, но при этом умел плавать с дельфинами и кататься на лошадях?!

Алина ошарашенно смотрела на него, а он продолжал:

— Я так понял, теперь мы можем выкинуть на Вову уйму денег, только от этого ничего не изменится, а он будет молчать и раскладывать в ряд деревянные паровозики и макароны.

Алина думала, что все неожиданности позади и теперь после визита к психиатру они с Семеном единым фронтом начнут бороться за Вову. Но все вышло наоборот. Теперь, получается, ей нужно бороться и с мужем. Алине показалось, что у нее земля из-под ног уходит. Навалилась ужасная усталость, мысли потекли медленно и глухо, словно сквозь ватный мешок. За что ей все это? Чем она заслужила этот кошмар? А может, ну его все к черту?

— И что ты предлагаешь? — тихо спросила Алина. И прежде чем Семен заговорил, ей показалось, что она уже знает его ответ. Семен посмотрел в окно, потом поводил пальцем по узору скатерти. И сказал:

— Есть же какие-то заведения для таких детей, интернаты… или как их там?

Алина глубоко вздохнула, посчитала мысленно до десяти, выдохнула и спокойно, очень спокойно спросила:

— Ты хочешь сдать своего единственного сына в психушку?

— Ну почему сразу в психушку? — Семен не поднимал взгляда на Алину, но продолжал уверенно и безапелляционно: — В конце концов, ему необходим медицинский уход, все эти врачи, психиатры, логопеды. А там у него все это будет. Мы же не бросаем его. Просто создаем оптимальные условия для его же комфорта.

Ни разу за эти две недели постоянного напряжения и страха Алине не приходила в голову такая мысль. Сдать Вову в интернат? Ее передернуло. Она наклонилась к лицу Семена и внятно сказала:

— Я. На это. Не пойду.

Возможно, год назад для чужого ребенка предложение Семена показалось бы Алине разумным, но не сейчас, не здесь и не для Вовы. Она развернулась и ушла к компьютеру. По привычке стала переходить по закладкам, проглядывая сайты, которые уже стали ей родными. Ей снова попался форум, предлагающий лечить аутизм с помощью диеты и витаминов. Его Алина еще не изучила, и она углубилась в чтение. Истории успеха поражали. Безнадежные, казалось бы, дети, которым ставили диагноз «аутизм», начинали говорить, играть с другими детьми да и просто становились обычными детьми. Или почти обычными, даже могли ходить в массовые школы и заниматься в спортивных секциях.

Но начинать нужно было как можно раньше. То есть прямо вот с сегодняшнего дня. Никаких «ждать два года». Напротив, почти в каждой теме писали: не упустите время, начните как можно раньше. Звучит, конечно, заманчиво, но, скорее всего, это полная ерунда. Но попытка не пытка. Или пытка? Не попробуешь — не узнаешь. Так и не придя ни к какому решению, Алина пошла готовиться ко сну.

На следующий день утром, припомнив слова мужа, она задумчиво разглядывала Вову, пытаясь понять, а вдруг ему и правда будет лучше в интернате. Вова крутился около нее, время от времени выкрикивая «тыга-дыга».

«Не смотрит в глаза. Совсем не смотрит на меня, — подумала Алина. — И как я раньше не замечала? Вот ведь он со мной сейчас играет, а в глаза мне не смотрит». Алина мягко повернула сына к себе. Вова, было видно, что-то почувствовал, повернул к ней лицо и внимательно стал разглядывать ее глаза. Алина было обрадовалась, но через секунду поняла, что он интересуется ею не как собеседником или партнером по игре. Он смотрел не в глаза, а на глаза — как на предмет. Казалось, его интересует, как эти глаза шевелятся там, внутри головы.

Мальчик вдруг резко протянул цепкие ручонки и вцепился Алине в лицо, двумя пальцами глубоко попав в правую глазницу. Алина вскрикнула и дернулась от пронзительной боли. Вова на секунду замер, а потом стал с большим напором выколупывать ее глазные яблоки. Всерьез, с силой и напором. Терпеть эту странную игру Алина не смогла, отвела его руки и встала. Вова зашелся в истерике, пытаясь залезть на нее, дотянуться руками до вожделенных материнских глаз, которые наполнились отчаянием и слезами.

Как назло, Вове игра понравилась. На следующий день, не успела Алина присесть на диван и посмотреть на Вову, он был уже тут как тут, протягивая ручонки к ее глазам. Алина быстро прикрыла их и отвела взгляд. Уже скорее инстинктивно, чем осознанно. И вдруг Алина словно увидела себя со стороны. Вот она, не аутистка, боится родного сына. Старается не смотреть на него в упор. Избегает встречи взглядов.

Алина была потрясена. Вот так сын показал ей свой мир. Вот он какой, это мир, где каждый, кто смотрит тебе в глаза, хочет выколупать твою душу! Хочет распоряжаться твоим временем, тащить куда-то, куда совсем нет желания идти. Хочет трясти, кричать в ухо, требуя чего-то, а тебе в этот момент спокойно и приятно. Хочет навязывать тебе свои желания, лишь только поймав твой взгляд.

О, в этом мире прятать глаза — первейшая необходимость!

Следующие несколько дней Алина ездила с Вовой по врачам. Она старалась ездить только к опытным, рекомендованным специалистам. Первым был невропатолог — солидный дядечка, лет шестидесяти пяти, с бородкой, вообще на вид полностью соответствующий представлению Алины об успешном опытном враче. Именно таким она ожидала увидеть психиатра. Однако ответы солидного невропатолога оказались еще более уклончивыми. Он упомянул пару чудесных историй о том, как дети не говорили до трех лет. Еще пару историй о том, как ребенок без видимых отклонений так и оставался не говорящим на всю жизнь. Пока Алина пребывала в замешательстве, врач выписал несколько направлений: Вове предстояло пройти исследования головного мозга и УЗИ.

Лор, не менее опытная и популярная в среде молодых мамочек докторша, нашла у Вовы аденоиды первой степени, но отметила, что со слухом у него все в порядке. Остеопат, старый знакомый, привычно посоветовал провести еще сеансов пять. Но тут уже Алина взяла паузу и сказала, что перезвонит ему при первой возможности.

Конечно же, она сделала и рекомендованное УЗИ, и энцефалограмму — и все в Вовиной голове оказалось в норме! С неврологической точки зрения Вова был абсолютно здоровым ребенком. Сходила Алина и в роно, их поставили на очередь в коррекционный сад, но советовали раньше четырех лет ответа не ждать.

У Алины уже был другой план действий. Она увлеклась попытками попасть в мир Вовы и вытащить его наружу. Прежде всего нужно было испробовать все виды занятий со специалистами. Она купила себе элегантный кожаный ежедневник, чтобы записывать в него бесконечный список Вовиных врачей и расписания занятий. К сожалению, почти все было платным и нужно было выбрать. Зато дома Алина не теряла времени даром. Первым делом она стала учить Вову разговаривать. Теперь, когда он прибегал и дергал ее за руку, она не торопилась вставать с кресла, а вместо этого монотонно повторяла ему: пойдем, пойдем! — и не вставала до тех пор, пока Вова не бурчал что-то, хотя бы отдаленно напоминающее это «пойдем». Потом то же самое она стала делать и с конфетами. Вова ловко забирался на холодильник и доставал себе оттуда шоколадку, приносил ее Алине, но она не спешила открывать, несколько раз однообразно повторяла: открой, открой! На удивление, Вова не вредничал, казалось, ему была по душе эта игра. Он смотрел на шоколадку и терпеливо ждал, пока мама скажет свои слова и откроет ее. Конечно, до результата было еще далеко, но Алина была уверена, что результат непременно появится! Это ее воодушевляло.

Она установила сыну несколько игр на компьютер. Самых простых, чтобы он освоил мышку и научился сортировать предметы по цветам и посмотрел на буквы алфавита. Способности к освоению компьютера у него оказались необыкновенные. Мышку он освоил за два дня, а движущиеся машинки не только приводили его в полный восторг, но и подталкивали к обучению. Когда Алина услышала, как он, глядя на экран, тихонько бормочет что-то вроде «масина, масина», она придумала новое занятие. Алина достала с верхней полки шкафа видеокамеру, уже год пылившуюся без дела, и записала себя в маленьких коротких роликах, где повторяла буквально несколько слов: машина едет, это кубики, машина приехала. Потом то же самое она проделала с названиями частей тела — показывала и говорила: рука, нога, язык. Глядя на высунутый язык, Вова хохотал, почему-то больше всего ему нравилось именно это.

Как бы то ни было, процесс пошел! Когда Алина услышала что-то похожее на слова, она удвоила усилия. К съемкам она привлекла Семена. Сцена была очень простая: она давала мячик Семену, и они произносили три слова. Семен говорил «дай» — Алина протягивала ему мячик, произнося «на», Семен отвечал ей «спасибо». Для надежности сцену записали три раза. После этого Алина стала показывать ее Вове. К счастью, Вовик очень любил смотреть одно и то же много раз. Алина радовалась как сумасшедшая, потому что, посмотрев раз десять, Вова схватил мячик и стал бегать с ним по квартире. После этого он стал протягивать его то папе, то маме. Это было уже полдела.

Но конечно же, больше всего им хотелось услышать заветные слова. И это произошло прямо на следующее утро. Алина брала мяч, подбегала к Вове, давала ему его в руки. Вова внимательно смотрел по сторонам, казалось не замечая Алину, но мяч из рук не выпускал. Затем она протягивала к нему руки и, тщательно соблюдая интонацию, как на видеозаписи, говорила: «Дай!» Вова протянул руки с мячом и четко сказал: «На!» Алина еле сдержала подкатывающее к горлу счастливое рыдание, быстро сказала «спасибо» и побежала будить Семена.

— Иди, папочка, посмотри, чему мы научились!

Семен пришел в детскую и с интересом стал наблюдать за ними. Алина с Вовой повторили этот трюк еще два раза. Сейчас Вова напоминал обыкновенного ребенка, который дает мячик по просьбе матери. Алина ликовала. Затем она попыталась изменить ситуацию.

— Семен, теперь ты бери мячик, отдай его Вове, протягивай к нему руку и говори «дай».

Семен тщательно выполнил все инструкции. Он вложил мячик Вове в руки, присел на корточки, протянул к малышу руки и сказал: «Дай!»

— На! — радостно ответил мальчик и вручил мячик маме.

Алина рассмеялась.

— Ты видишь? Он привык, что мячик беру я. Ну конечно же.

Мячик упал на пол. Она повернулась к Вове, протянула ему руки и сказала:

— Дай!

Вова, радостный, довольный, что он понял наконец-то, чего от него хотят родители, протянул к ней руки и сказал:

— На!

Мячик валялся на полу. Улыбка на лице Алины померкла.

Просьбы выпросить у Семена деньги были безуспешны. Он уходил от разговора под самыми разными предлогами. Алина расстраивалась, злилась, недоумевала. Поскольку денег у нее было в обрез, она выбрала только занятия в центре «Дети и мир».

Первый визит ее, можно сказать, шокировал — она никогда еще не видела так много странных детей в одном месте. Мамашки, такие же суетливые и напряженные, как и сама Алина, бегали за своими малышами, пытались из раздеть, успокоить, усадить, чем-то занять.

И все-таки каждый ребенок был наособицу. Очень симпатичная девочка лет трех с должным выражением и мимикой читала вслух стихотворение и казалась совсем обычной. Пока не стала жадно нюхать только что снятые сандалии. Из комнаты для занятий вышел подросток лет двенадцати.

Необычайно толстый, в смешных штанах на подтяжках. Его встречала мама: «Лева! Лева, иди сюда!» Парнишка мотал головой, поглядывал в сторону матери, но не отзывался на призыв. Она встала, подошла к нему, взяла за руку, и они направились к вешалке.

Мальчугана лет четырех-пяти, с широким лицом и соломенными вихрами, привели родители, такие же светловолосые и широколицые. Ребенок, очевидно, совершенно был недоволен приходом в «Дети и мир». Когда всех детей повели в группу, он стал сопротивляться, потом долго кричал и бил ногами по стенам. Родители никак не могли уговорить его зайти в детскую комнату. Прождав еще минут пять и не получив согласия мальчика, отец просто поднял его на руки и внес в помещение для занятий. Оставил там и резво выскочил. Алина хмыкнула, глядя на эту его уловку.

Вова тоже не выказал желания идти со всеми, но терапевт, вышедшая посмотреть, остался ли в «предбаннике» кто-то еще, ловко схватила малыша за руку и сумела одновременно с отцом, вталкивающим шумного мальчика, втащить Вову в группу. Было слышно, как изнутри дверь закрыли на ключ.

Для самих мамочек тоже было предусмотрено занятие. В небольшой комнатке они расселись вокруг стола, во главе которого восседала Ирина Петровна.

— Ну, здравствуйте, — сказала Ирина Петровна, — будем знакомиться.

Мамы и папы начали представляться по кругу. Молодую пару, приведшую упрямого мальчишку, звали Ксюша и Андрей. Они приехали из далекого поселка между Новгородом и Череповцом. Там они не могли найти помощи сыну, поэтому пришлось ехать в Санкт-Петербург.

Невысокую симпатичную темноволосую и черноглазую девушку звали Манана. Она постоянно улыбалась. У ее сына было необычное имя Сандрик. Растила она его одна, без отца.

С девочкой Оленькой, любительницей сандалий, пришла бабушка Тамара Петровна. Родители Оленьки много работали, у них не было времени заниматься с дочерью.

В углу пристроилась хрупкая блондинка, Настя. Она как будто не обращала внимания на окружающих, но иногда в ее глазах мелькал бешеный чертик. Алина сразу вспомнила ее сына Тошу, который в коридоре вел себя почти так же, как и его мама: осторожно поглядывал вокруг себя, но вдруг вскидывал кверху подбородок и разражался гомерическим хохотом.

А вот и Танюша. Она так и представилась — Танюша. Когда она заговорила, Алина поняла, что звонила недавно именно ей. Это была высокая статная женщина, с волосами натурального пепельного цвета. Алина такой цвет терпеть не могла, считая его грязным, мышиным. Холеная красавица Алина была уверена, что любая девушка, которой от природы дан такой ужасный цвет волос, просто из уважения к обществу обязана перекраситься во что-то более приличное. Но саму Танюшу, похоже, ничто не смущало. Никакой прически она тоже не делала, а незатейливо собирала всю длину унылых волос в конский хвост. Одета она тоже была довольно странно: брюки и пиджак, который явно предполагалось носить с блузкой или юбкой, но Танюша надела под пиджак свитер. Танюша оказалась самой активной девушкой, и говорила больше всех именно она. Рассказывала, как проходят занятия. Так Алина подробнее узнала, что такое иппотерапия и дельфинотерапия, что здесь, в центре, есть музыкальная терапия и логопед. Сама Алина молчала, говорить ей было пока не о чем.

Ирина Петровна рассказывала о специальном летнем детском лагере, о том, что скоро будут набирать группы и какой сильный эффект оказывает на детей этот самый лагерь. Алина слушала вполуха, так как лагерь ее не очень волновал, он был предназначен для детей постарше Вовы. Думала она о том, что дети, с которыми она столкнулась в коридоре, так или иначе что-то лопотали. Ее Вова был единственным мальчиком, который вообще не говорил ни слова. Хоть родители и рассказывали обескураживающие истории, но, как бы там ни было, речь у этих малышей была.

Например, Манана рассказывала про сына Сандрика. Он просил шампунь, говорил: «Зеленый, зеленый». Манана перебрала все, что было в ванной комнате зеленого цвета, пока не догадалась, что он имеет в виду лягушку, нарисованную на бутылочке с шампунем. Алина втайне позавидовала Манане, сама она даже не мечтала, чтобы Вова говорил «зеленый» да еще и имел при этом в виду конкретный предмет!

Ксюша рассказывала, как было сложно с сыном Марком, потому что он совершенно бесстрашный и, кажется, вообще почти не чувствует боли.

Тамара Петровна пожаловалась, что Оленька всегда носит с собой по квартире любимую тряпочку, которую невозможно отобрать, даже чтобы постирать.

Послушав еще несколько историй, которыми охотно делились мамы, папы и бабушки, Алина осмелела и решила поделиться своими достижениями в обучении речи. Она начала рассказывать о компьютерной программе и видеозаписи, благодаря которой она научила Вову говорить «на» и «дай». Но по непонятной причине ее скромный рассказ вызвал сильнейшее раздражение строгой Ирины Петровны.

— Вот какой смысл в том, что вы учите его? — Юшкевич нервно постукивала карандашом о стол. — Он же просто копирует вас. Да, мальчик выучит несколько слов, но не сумеет употреблять их в той ситуации, когда они были бы уместны. Обучением на компьютере, с помощью видеокамеры вы задаете программу для робота. Понимаете, мы хотим, чтобы ваш сын перестал быть роботом. А то, что вы делаете, обратно тому, что делаем мы. В нашем центре мы пытаемся научить детей импровизации, общению, сделать их более человечными. А вы со своими программами сделаете их придатком для компьютера!

Алина даже не пыталась возражать, ошарашенная негативной реакцией. Меньше всего она ожидала, что ее незначительный эксперимент, который она тщательно продумала и опробовала, вызовет такую бурю протеста. Да, конечно, она в душе согласилась с Ириной Петровной, так как вспомнила печальный итог — радостное «на» и пустые руки сына. Но гневная тирада… это уже перебор, они, в конце концов, пришли всего лишь в первый раз.

Потом Алина только молчала, но жадно впитывала все, что здесь говорили. К концу занятия она стала понимать, что явно зря она полезла со своими идеями. Сначала нужно попробовать то, что уже проверено другими. Но пока ничего принципиально нового, по сравнению с тем, что уже она успела прочитать в интернете, она не услышала. Самый главный вопрос, который интересовал ее: как вылечить Вову? — здесь даже не звучал. Использовались такие слова, как «социализировать», «адаптировать». Женщины интересовались, женятся ли аутисты, поступают ли в высшие учебные заведения, берут ли их на работу. Казалось, они совсем смирились с тем фактом, что их дети всегда будут не такие, как другие люди. Всегда особые.

 

Глава 6

Если Алина в связи с Вовиной болезнью была вся в делах и каждый день находила чем заняться, то у Семена с каждым днем дела шли все хуже. Первое время он еще суетился, пытаясь как-то вернуть свои права на патент, но постепенно понял, что так или иначе придется двигаться дальше. Его финансовая состоятельность резко пошатнулась, но даже не это выводило его из себя. Оказалось, что стабильность, которую он с таким трудом и усердием выстроил для себя, была мнимой. До сих пор все, чего он хотел, к чему стремился, само давалось ему в руки. Деньги, квартира, Алина — все было как в сказке! Хотя на самом деле это был точно продуманный план, над которым пришлось поработать. Но вдруг в один момент все стало рассыпаться как карточный домик. И проклятый женьшень был здесь не единственной деталью.

Семен вспомнил: жизнь стала меняться с рождением сына. Да-да, как только Алина родила Вову, привычное существование Семена сразу изменилось, наступило что-то неприятное. Жизнь после рождения ребенка он рисовал себе в радужных красках. В его представлении они с Алиной, нарядные и веселые, живут прежней вольготной жизнью, ходят по театрам и выставкам, ужинают в ресторане, отдыхают в Европе или на островах. А за ребенком присматривает няня. По правде говоря, все сложилось как раз правильно: Алина хорошо справлялась с новой ролью, матерью она оказалась хорошей, но Семену уже тогда не понравилось, что ребенок прочно занял его место возле обожаемой Алины.

Прежде всего крест в их отношениях с женой был поставлен грудным вскармливанием. Семен пытался намекнуть, что не считает кормление ребенка матерью обязательным, но тут Алина встала на дыбы. В конце концов, материнский инстинкт никто не отменял и уж что-что, а грудное молоко для родного ребенка она жалеть не собиралась. Наряду с этим отпали вечерние мероприятия с фуршетами, так как Алина ничего не могла на них есть и практически не пила. В результате Вова был упитан и розовощек, а Алина грустила целыми днями.

Семен все чаще пропадал на работе.

И конечно, Зубова раздражало практически полное отсутствие секса. Справедливости ради надо заметить, что Алина никогда не была особо страстной, но Семен списывал это на неопытность и природную скромность. Но тем не менее ждал, что вот-вот в жене проснется ее женская сущность и тогда они смогут насладиться друг другом по-настоящему. Он слышал, что после родов женщина расцветает и созревает для самых ярких интимных отношений. Он ждал чуда. Но после рождения ребенка сексуальная жизнь прекратилась совсем. Алина не подавала никаких признаков желания и мужу уступала редко и неохотно. Первые полгода после рождения ребенка он вообще не знал, что делать. Никто, кроме Алины, ему абсолютно не был нужен, так что о других женщинах и речи быть не могло. Пачка непристойных журналов в ванной комнате — все, что ему оставалось.

Семену было стыдно признаться даже самому себе, но он чувствовал нарастающее раздражение на сына. Еще более ужасным казалось то, что он не испытывал особой любви к ребенку. Может, потому, что он никогда не сталкивался с маленькими детьми — у него не было ни братьев, ни сестер, он не знал, с какого боку подойти к Вовиной кроватке. Ему было странно и непонятно происходящее, но он ничего не мог с этим поделать. Казалось, что сын перечеркнул то теплое и нежное, что было между ним и Алиной.

В эти последние недели он вообще не знал, как вести себя и что делать. Мало ему проблем на работе, так и дома его никто не ждет с утешением и пониманием. Алина отстранилась от него, она, словно наседка, отдавала и силы и время заботе о ребенке. Семен понимал желание Алины найти оптимальный выход из ситуации, не упустить время. Она занималась сыном целыми днями. Но он-то понял, что это конец, еще в кабинете Юшкевич. Пару дней он понаблюдал за попытками Алины пробудить Вову, даже помог ей с видеороликами и игрой в мячик. Но в глубине души он лелеял надежду, что однажды Алине это надоест и она согласится отдать Вовку в интернат. Вот тогда их жизнь снова засверкает и удастся вернуть утраченную свежесть отношений.

Чтобы совсем не заскучать в роли счастливого папочки, Семен почти каждую неделю отправлялся в бар с Салимом. С Салимом они легко ладили с самого детства — их семьи жили неподалеку. Хитрый и пронырливый татарин привлекал его решительностью и свободным отношением к чему бы то ни было, на все проблемы у него находились одни и те же слова: «Не парься!» Салиму все было просто, все понятно. Втайне Семен разделял его взгляды и немного завидовал, но внешне старался демонстрировать приверженность другим принципам.

В этот вечер, после работы, Семен домой не поехал. Он свернул на небольшую улочку, отходящую от Большого проспекта Петроградской стороны, в магазинчик из торговой сети, принадлежащей родне Салима. Магазины они держали всей большой семьей, и работали там тоже только родственники.

Семен потянул на себя тугую дверь и спустился в маленький подвальчик. Пол был грязный, истоптанный, что было немудрено при таком столпотворении. В проволочных корзинах были навалены пакеты самых простых дешевых продуктов. Жена Салима сидела за кассой, а его мать пыталась протереть участки пола, свободные от ног покупателей. Салим собственной персоной, в потертых штанах и видавшей виды куртке, стоял на входе, смазывая петли шкафчиков, в которых покупатели могли оставлять сумки и пакеты. Он не гнушался никакой работы, считал семейный бизнес кормильцем, а тут черной работы не бывает. Он сам менял двери, чинил кассу, даже мыл пол, если кроме него это некому было сделать.

Закончив со шкафчиками, Салим ушел в подсобку и вернулся другим человеком. Хорошие джинсы, свитер, начищенные ботинки. С возрастом Салим стал весьма импозантным мужчиной. Его татарская внешность только добавляла ему шарма. Барышни всех возрастов так и липли к нему. Салим не чурался получать удовольствие с любительницами случайного секса и частенько поучал Семена: «Ну что ты киснешь? Забудь ты на пару часов о своей Алине-богине. Вон сколько девочек-лапочек! И все они будут счастливы доставить тебе удовольствие». Семен отмахивался: «Да ну, зачем мне эти дешевые шлюхи!» Салим хмыкал: «Чего ж, дешевые. Возьми дорогую! Нет? Да ты совсем под каблуком у бабы». Семен старался замять тему. Не нужен ему никто, у него жена красавица. Просто у них временный разлад.

Сегодня друзья поехали в ближайший бар на Малом проспекте и расположились на небольшой уютной веранде. Вечера стали совсем теплыми, первые нежные листья мягко шелестели над головой, музыка, которая обычно гремела на весь зал и мешала разговаривать, была едва слышна. И Семен решился поделиться с другом горестями.

— Знаешь, Салим, у меня с ребенком проблемы…

Салим расслабленно потягивал пиво:

— Н-да? И что там с твоим ребенком?

Семен нерешительно помялся, но продолжил:

— Ну… он у нас больной, оказывается…

— Ну и что, что больной? Чем больной? Понос или золотуха? — криво пошутил он.

Семен вздохнул, взял кружку двумя руками и стал внимательно рассматривать пену, потом поднял голову и серьезно посмотрел на Салима:

— Психически больной. Ненормальный.

— В смысле дурачок, что ли? Да ладно! Хотя извини… Сочувствую, что уж тут скажешь.

Салим отставил пиво и посмотрел на Семена, который, не поднимая глаз, тоже стал изучать густую пену в кружке.

— Что делать-то думаешь?

Семен выдохнул, самое страшное было позади.

— Ну, что делать? Я даже и не знаю. Предложил жене, говорю, может, в интернат его отдать? Не хочет. На какие-то занятия таскает его.

Салим повеселел и с энтузиазмом сказал:

— А что, хорошая идея — интернат. Там за ним и присмотр будет, и контроль врачебный.

— Вот и я говорю. А она не хочет.

— А чего бабу слушать? Берись сам за дело, узнай, где этот интернат, отвези его туда да оформи. А баба что? Она нового родит, здорового. И тебе еще спасибо скажет потом. Не заморачивайся!

У Салима всегда выходило все просто и понятно. Семен ему снова позавидовал. Салим всегда жил в полную силу, работал, любил. Даже его случайные девки были всегда веселые, жизнерадостные. А жена его, если и знала про его связи на стороне, никогда не пилила его. Молча кормила, стирала, рожала детей.

— А твоя-то каким уже беременна? — вдруг припомнил Семен.

— Ну, так третьим уже, говорят, опять мальчик, — приосанился Салим. — Чуть позже еще девчонку народит, и будет полный комплект!

Трое сыновей — мечта любого татарина. И здесь Салиму повезло. Друзья молча продолжали пить пиво — каждый думал о чем-то своем. Салим был единственным человеком, с кем Семен мог вот так сидеть, смотреть на колышущуюся листву, провожать взглядом закатное солнце, едущие мимо машины и молчать. Салим прикидывал, не открыть ли напротив бара магазинчик. Он заметил табличку «Сдается в аренду» и стал мысленно подсчитывать и свои возможности, и маячившие выгоды. Семен думал: почему же у Салима в жизни все так легко, а у него, Зубова, все так запутано?

Вот что теперь делать? Как объяснить Алине, что он не может выполнять все ее прихоти? Она ведь никогда не задумывалась, откуда берутся деньги, сколько он зарабатывает — ее это не интересовало. Своей зарплаты ей хватало только на булавки, да и Семен не хотел, чтобы она работала, зачем такую красоту лишний раз бухгалтерскими цифрами мучить? Нет, конечно, на еду, на жилье, на тот уровень жизни, к которому они привыкли, им бы хватило, конечно. Кредит по ипотеке, слава богу, практически выплачен, оставшуюся задолженность можно реструктурировать. Пару лет потерпеть с поездками за границу и не менять машины, а там глядишь, все наладится. Но теперь она планирует какие-то немыслимые траты на Вову, бесконечные врачи, занятия. Буквально вчера она рассказывала о новом терапевте, который должен будет заниматься с Вовой по двадцать часов в неделю, и брать этот терапевт будет по восемьсот рублей в час! Семен до сих пор не решился перемножить две этих цифры.

Салим, видно, почувствовал, что мысли друга невеселые.

— Слушай, я тут думаю новый магазин открывать. Может, управляющим пойдешь? Нам надежный человек нужен. Ты же знаешь, как у нас заведено. Все должны быть свои — семья, родственники, нам чужие ни к чему.

Семен усмехнулся.

— Нет, дорогой, это не ко мне. Я все-таки ученый, а не продавец.

— Ох-ох! Ну конечно, куда уж нам с нашим-то рылом в ваши ученые круги.

Вот и сейчас вроде и обиделся Салим, а так улыбнулся беззлобно, отшутился, и не осталось между друзьями никакого недоразумения. А он, Семен, так и не знает, как подойти к Алине со своими проблемами, с какого конца начать. Нет, она, конечно, все поймет, его-то вины в этом нет никакой, стечение обстоятельств. Может, даже предложит самой выйти на работу, теперь ради обожаемого Вовы она готова на все. Но разве на это она рассчитывала, когда вышла за него замуж? Ведь он сам рисовал любимой женщине златые горы, безбедную жизнь, он хотел, чтобы она чувствовала себя царицей. А разве царице нужно работать, чтобы прокормить единственного сына? Семен окончательно запутался. И оттого еще больше злился. На себя, на Алину. На Вову.

Поздний майский вечер вступил в свои права. На веранде стало темно. Девушки, проходящие мимо, были одеты легко и разноцветно; они куда-то спешили, весело смеялись, и сидящих на веранде накрывали ароматные шлейфы духов. Наверняка у них еще не было ни мужей, ни детей, ни забот. Семен смотрел им вслед со смешанным чувством горькой потери, разочарования, зависти. Может, подумал он, мы просто слишком поторопились с ребенком?

Известие о беременности Алины было для Семена совершеннейшей неожиданностью. Они не планировали ребенка, напротив, хотели пожить для себя. Так что нельзя сказать, что он срочно стремился заиметь наследника. Когда Алина сообщила о своем интересном положении, он понял, что его жена достойна лучшего. Самого лучшего. Той реакции, о которой мечтает любая девушка. Он подхватил ее на руки, закружил, стал целовать, говорил, что она самая замечательная, что она дарит ему только счастье. Ну как он мог намекнуть ей, что с ребеночком можно и повременить?

Да и мать немного поутихла, когда Семен сказал, что Алина беременна. Мать не относилась серьезно к их браку, ей казалось, что молодая вертихвостка, уведшая от нее любимого сына, вот-вот наиграется и бросит его. Она смотрела на Алину искоса и никогда не делала попыток наладить с ней отношения. Но только Алина забеременела, все изменилось. Екатерина Афанасьевна не стала приветливей и ласковей, Алину дочкой по-прежнему не считала, но купила ей платье для беременных, иногда привозила домашнюю еду, помогала по дому. Семен даже надеялся, что отношения между свекровью и невесткой пойдут на лад. Но длилась эта кажущаяся идиллия недолго.

Вскоре после рождения ребенка начался новый разлад. Матери все было не так! Она являлась с советами и инструкциями, с порога диктовала, что и как нужно делать, а чего делать не следует: ребенка одевать теплее, распашонки — с зашитыми рукавами, памперсы она просто не воспринимала и не использовала, когда изредка оставалась с Вовкой. Разумеется, весь этот напор, все эти советы Алину раздражали. Она сама с удовольствием училась обращаться с первенцем и хотела все делать и решать самостоятельно.

Так что напряжение, чуть ослабев во время беременности Алины, после рождения Вовы только обострилось. Екатерина Афанасьевна приезжала реже, что казалось Семену, а уж Алине тем более лучшим решением их проблемы. Мать норовила встретиться с Семеном где-нибудь в городе и с упоением втолковывала ему, как ведут себя настоящие матери, а не такие, как «его вертихвостка».

«Точно, — подумал Семен, — поторопились с ребенком! Вот и результат». Второй раз он этой ошибки не совершит, ближайшие несколько лет никаких детей! А с Вовой план такой: пусть жена потешится, докажет себе, что испробовала все возможное, а потом с чистой совестью согласится сдать его в интернат. Пожалуй, можно даже выделить ей немного денег на все эти занятия, чтобы процесс пошел быстрее.

Семен отхлебнул большой глоток пива и наконец-то почувствовал себя лучше.

Придя в «Дети и мир» на следующее занятие, Алина решительно не пошла в родительскую группу. Она не помнила нанесенной ей обиды, но ей казалось несвоевременным идти в группу мамочек, которые обсуждают организацию дней рождения или поездки в летний лагерь. Алине хотелось сначала попробовать другие методы, чтобы поставить Вову на ноги. Как вообще они смогли смириться? Ведь иногда, когда она смотрела на него, он ничем не отличался от обычного трехлетнего ребенка. Алина верила: где-то там, внутри, должен быть абсолютно здоровый малыш, это совершено точно. Но как помочь ему выбраться наружу — вот что не давало ей покоя.

В коридоре на стульчике, ожидая окончания занятий, она оказалась не одна, рядом с ней была Танюша, которую Алина запомнила с прошлого раза. Запомнила по неухоженной прическе, на этот раз длинные волосы мышиного цвета были заплетены в косичку. Алина про себя усмехнулась: на ее взгляд, это была совершенно неуместная прическа для девушек старше шестнадцати. Танюша тоже вспомнила Алину, кивнула ей в знак приветствия.

— А вы почему не на занятии? — спросила Алина.

— Мне эти занятия больше не нужны. Мы сегодня последний раз, с нас диагноз снимают.

Алина открыла рот. Вот оно чудо, случилось! Вот рядом с ней живой свидетель. Господи, так, значит, это возможно?! Алина развернулась к Танюше всем корпусом и, жадно глядя на ее бледное, не накрашенное лицо, стала сыпать вопросами:

— А сколько вам лет? Вы вылечились? Как вы лечились?

Танюша понимающе улыбнулась и неторопливо заговорила:

— Моему Сене уже пять, но диагноз нам поставили очень рано, ему не было трех. Сенечка рос талантливым, замечательным мальчиком, он уже в полтора года знал много стихов, песен…

Алина разочарованно опустила глаза и стала разглядывать туфли: «Ну вот, опять говорящий ребенок… потому и такое быстрое излечение… ну почему же мой Вова так сильно отличается от всех?»

Но Танюша не заметила замешательства Алины и монотонно продолжала привычный рассказ:

— Потом я заметила, что у подруг дети разговаривают с мамами, делятся впечатлениями, отвечают на вопросы, а мой Сеня только рассказывает одно и то же. А потом он начал смотреть телевизор, и вот тут началось! Он выучивал рекламу наизусть и рассказывал ее целыми рекламными блоками. Или, например, он каждое утро просыпался и говорил: «Доброе утро! С Новым годом!» Тогда я уже поняла, что-то тут неладно. Кстати, официальная медицина никакой поддержки нам не оказала, сколько я ни водила его по врачам, они ничего не могли сказать, половина из них вообще считала, что я зря беспокоюсь, что Сеня абсолютно нормальный здоровый ребенок. Вы можете себе представить? — внезапно обратилась она к Алине.

Да, Алина могла. Теперь уже все врачи, которых она встречала, делились на две категории: одни по-прежнему, как и до двух Вовиных лет, говорили, что она слишком мнительная, беспокоится из-за ерунды, что с возрастом все пройдет. Другие же смотрели на нее удивленными глазами и говорили: «Мамочка, вы что, не видите, что у вас ребенок совершенно больной? Где же вы были раньше?» Как на это реагировать, Алина пока не знала. А Танюша продолжала:

— В первую очередь я, конечно, полезла в интернет и нашла там сайт с самыми новейшими методиками лечения аутизма.

Алина, задумавшись, пропустила часть рассказа Танюши о том, как она поняла, что у сына ее аутизм.

— Там, в интернете, я нашла Лили. Лили ведет сайт и форум, посвященный биологической победе над аутизмом. Это очень, очень прогрессивный метод. Не слышали? — громко спросила она Алину, но ответить не дала, продолжив повествование, казалось, несколько заученно. — В первую очередь нужно ребенка посадить на диету. Никакого глютена и казеина. Глютен содержится в пшенице и в других злаковых, а казеин содержится в молоке.

— Но чем же он тогда будет питаться?! — воскликнула Алина. — Ведь он у меня ничего не ест, кроме йогуртов и булок, а там как раз…

— Вот это как раз очень хорошо, — перебила ее Танюша. — Это значит, что ваш ребенок, скорей всего, даст хорошую динамику на диету. Именно зависимые от глютена дети отказываются питаться другой едой, и именно им диета нужнее всего.

Танюша продолжала сыпать медицинскими терминами, приводила доказательства, убеждала. Что-то Алина уже слышала от мужа, ведь Семен все-таки закончил биохимическую кафедру. Но многое Алина вообще не понимала. «Хелирование», «клостридии» — все это Алине было непонятно и даже странно.

Алина выбрала момент, когда Танюша сделала паузу, и спросила:

— Танюша, у вас, наверное, медицинское образование? Или, быть может, химфак?

— Нет, ну что вы! — Танюша довольно улыбнулась. — У меня самое обычное образование, я историк. Но когда дело касается жизни твоего ребенка, ты начинаешь разбираться во всем лучше врачей. Многие доктора, с которыми я это обсуждала, вообще не могли понять, о чем я говорю. Очень трудно найти настоящих грамотных специалистов. А Ирина Петровна! Вы видели? Она вообще не верит в диету, говорит, что это какая-то ерунда. Считает, что это работает только в том случае, если у ребенка были проблемы с кишечником, да и то не вылечивает аутизм, а просто помогает сосредоточиться на серьезных проблемах.

Честно говоря, Алина считала примерно так же, но не стала возражать. Слишком уж много за последнее время она узнала о разных способах лечения аутизма. И что? Ни один не давал конкретного результата, никакой гарантии. И все говорило о долгих годах отчаянной борьбы без шансов на успех.

Но вот перед ней сидит мама, ребенок которой излечен от аутизма посредством диеты. И каким бы странным и бессмысленным ни казался ей путь излечения, Алина поняла: пришло время принимать решение. Или она пойдет стандартным путем, как все эти мамочки за дверью, обсуждающие летний лагерь на двадцать лет вперед, или попробует совершенно бессмысленную неофициальную теорию, которая, возможно, даст такой же результат, как и у этой смелой девушки. Алина вновь повернулась к Танюше:

— А сейчас? Расскажите, как ваш сын сейчас.

— О, сейчас наши результаты поражают воображение даже самой Ирины Петровны, — оседлала Танюша любимого конька. — Никто не мог представить, что мы так быстро покажем замечательную динамику. Но тут одной диеты мало. Сначала мы вместе с Лили разработали и огромный комплекс витаминов и минералов, и различные активные вещества, все принимается строго по часам. Дальше мы стали проводить хелирование. Хотя мы его с Сенечкой только начали, но результаты уже заметны, а с каждым разом они будут все лучше!

— Хелирование? — Алина настороженно посмотрела на Танюшу, снова услышав незнакомое слово.

— Ну да, хелирование. Одна из основных проблем аутистов заключается вот в чем… — Танюша перебила сама себя: — Кстати, вы вообще внимательно прочитали, зачем нужна диета?

— Нет, не очень внимательно, — призналась Алина.

Теперь Танюшу было уже не остановить.

— Ну как же! Все дело в том, что белки, а именно глютен и казеин, не могут перевариваться кишечником аутистов! Он так у них устроен, там другие клетки, не такие, как у обычных людей. Вместо того чтобы перерабатываться в нужные аминокислоты и нормально встраиваться в обмен веществ организма, они оказывают действие подобно героину. Почему, вы думаете, ваш ребенок так любит именно булки и молоко? Да он просто подсел на глютен и казеин, он наркоман по большому счету! Он не сможет сам отказаться от этой еды. Но от этого ему делается только хуже, каждый день его мучают кошмары, он теряет представление об окружающей действительности, все вокруг кажется ему смутным и размытым, у него проблемы с животом, все полезные вещества и микрофлора кишечника погибает. Представляете себе?

Алина слушала в изумлении. То, о чем говорила Танюша, было, конечно, странным, но в то же время по-своему очень убедительным. Алина вспомнила, как Вова жадно хватал булку, откусывал целыми кусками и шумно запивал йогуртом. Она стала еще внимательнее слушать Танюшу. Та же продолжала:

— Теперь хелирование. Смотрите, такой плохо развитый кишечник, как у наших детей, не может нормально осуществлять функцию вывода вредных веществ, а особенно тяжелых металлов. И все тяжелые металлы, ртуть и другие, которые попадают в организм ребенка, когда он вдыхает уличный воздух, или, не дай бог, прививки… Да и вообще, эти вредные тяжелые металлы повсюду! Так вот, они не могут быть выведены из организма самостоятельно. Обычный ребенок легко с этим справится, ведь у него здоровый кишечник, а аутята страдают, не в силах освободиться. Прямо в мозгу оседает ртуть, представляете! И посмотрите, симптомы отравления ртутью практически полностью совпадают с симптомами аутизма. И с помощью особых веществ — они называются хелаторы — можно вывести ртуть из клеток мозга, ртуть попадет в кровь — и вот тут ее надо быстро связать и вывести из организма!

Алина была ошарашена количеством свалившейся на нее информации. Если против диеты и витаминов она не возражала, то какие-то вещества, которые будут выводить ртуть из мозга в кровь, ее просто пугали. Она решила действовать по порядку и снова задала самый важный, по ее мнению, вопрос:

— А сейчас, сейчас как у вас дела?

— Так я же и говорю, у нас все отлично! Мы больше нигде не наблюдаемся, нам не нужны теперь ни психиатры, ни логопеды, речь у нас отличная, он может поддерживать разговор на любую тему, задает вопросы, играет с другими детьми. Просто ему здесь нравится, поэтому мы сюда приходим, но теперь они мне надоели, они вообще не верят в то, что всех этих результатов мы достигли только благодаря диете и биомедицинскому лечению. — Танюша презрительно скривила губы. — Да, Ирина Петровна так и сказала: «У вас изначально был очень легкий ребенок, поэтому он восстановился. А возможно, и благодаря занятиям у нас, а не из-за вашей диеты!» Ну, скажите, почему я должна ей верить? Ведь, на мой взгляд, все мои результаты были связаны только с тем протоколом, который мы вводили вместе с Лили, а Ирине Петровне хочется приписать заслуги именно себе!

Ссора с Ириной Петровной на прошлом занятии позволяла Алине поверить в слова Танюши. Все-таки методы, которые самой Алине казались эффективными, тоже не заслужили одобрения Ирины Петровны. Возможно, она вообще консерватор и против всего нового? Даже если оно эффективное. Тогда тем более следует попробовать эту диету! Алина спросила:

— А как начать диету? Что делать?

— Ну, в первую очередь вот, я вам запишу адрес. — Танюша вырвала из блокнота листок и быстро начеркала адрес. — Это специальный магазин, там очень много продуктов без глютена и казеина. Там можно купить что угодно: булки, макароны, кукурузные палочки, конфеты. Все, что любит ваш ребенок, вы легко сможете заменить на точно такое же, только безглютеновое. Но учтите, в дальнейшем вам понадобится составить распорядок и осуществлять ротацию, то есть все продукты нужно будет есть по кругу, чтобы не вызвать аллергию. Также вам понадобится пройти дополнительные анализы и определить аллергены. Я думаю, лучше всего вам написать напрямую Лили. Она ответит на все ваши вопросы, составит вам таблицу, приведет примеры продуктов. Ведь на самом деле есть много обычной еды, которая не содержит ни глютена, ни казеина. Это и картошка, и овощи, мясо, курица. Нужно только подобрать то, что будет полезно для вашего ребенка, какие-то фрукты. Я думаю, вы сможете составить нормальную сбалансированную диету, но не забудьте сразу ввести витамины и минералы, ведь ему понадобится кальций, витамины. Ах, что я вам тут все говорю! Вы ничего не запомните, конечно! Вы лучше запишите электронный адрес Лили и получите от нее точные электронные таблицы. У нее опыт в этом большой.

Танюша выхватила из рук Алины бумажку с адресом магазина и записала туда же почту Лили. Алина, готовая к новым действиям во имя спасения сына, горячо поблагодарила Танюшу. Наконец-то забрезжил луч надежды!

Алина начала готовиться к введению диеты загодя. Она поехала в рекомендованный магазин и действительно смогла купить там все, что душе угодно. Это были и маленькие булочки, и конфеты, и кукурузные чипсы, даже вафли и сосиски. Все — без глютена и казеина. Единственное неприятное открытие: все это оказалось жутко дорогим. «А ведь еще недавно я бы даже не посмотрела на ценники», — подумала Алина.

Наутро, вместо обычного завтрака, она сварила Вове безглютеновые макароны с безглютеновыми сосисками. Фокус удался! Вова не заметил подмены и с удовольствием слопал все, что было выставлено на стол. Алина почувствовала себя победителем. Если и дальше все пойдет так просто, то никаких причин беспокоиться. Однако проблемы начались через десять минут: Вова подбежал к холодильнику и стал доставать йогурт. Алина поняла промашку, быстро убрала йогурты на верхнюю полку. Вова побежал к хлебнице и достал кусок хлеба. Здесь битва была гораздо труднее. Вова не хотел отдавать хлеб и, будто это был последний кусок в его жизни, отчаянно вцеплялся в него зубами… Хлебница последовала на холодильник. Алина срочно пересмотрела содержимое холодильника, все молочные продукты сложила в отдельный пакет и положила на верхнюю полку. Вова внимательно проследил за действиями матери, стал скакать вокруг холодильника с дикими воплями, а потом и вовсе потащил к холодильнику стул. Алина поняла, что учла не все.

Чтобы отвлечь сына, она одела его, и они вышли гулять. Вова успокоился, мирно топал рядом с матерью, держась за ее руку. По дорогое зашли в магазин, Алина купила побольше обычной еды, которую теперь предполагала ему давать: огурцы, помидоры, картошка. Затем купила немного свинины, чтобы попробовать приготовить шашлык. Прогулка прошла спокойно, вернулись домой. Вова прямиком рванул к холодильнику и снова начал бесноваться вокруг него. «Нет, — подумала Алина, — так мы далеко не уйдем».

Решение, которое она приняла, даже не думая советоваться с мужем, было довольно странным. Теперь в ее доме вообще не будет никакой еды, содержащей злаки и молоко. В конце концов, можно прекрасно прожить на картошке и мясе! Пакет с верхней полки холодильника перекочевал в мусорку. С одной проблемой было покончено, но Алина не была уверена, что Семену понравится сидеть на диете вместе с сыном.

Остаток дня прошел спокойно. Алина подсовывала Вове разную вкусную еду: груши, яблоки, безглютеновое печенье, и в целом ребенок не проявлял заметного нетерпения. Алина решила, что все плохое позади и теперь она готова наслаждаться скорыми результатами. Довольная собой, она позвонила сестре и стала рассказывать новости — в свете последних событий она давно не общалась с Юлей. Новости повергли Юлю в шок.

— Послушай, ты уверена, что он аутист? Да, я помню, что я говорила… Но это так странно! Может, все-таки он обычный ребенок, только немного упрямый и пока не говорит? Но ведь это пройдет!

Алина не хотела больше слушать, что ее ребенок обычный. Она уже много раз слышала, что все в порядке, что мальчики начинают говорить позже, что в конце концов все наладится. Теперь ее это не устраивало. Хватит! Она и так прятала, как страус, голову в песок столько лет. Теперь этого больше не повторится.

— Юля, твои дети нормальные, ты горя с ними не знаешь, они легкие и послушные. Давай ты не будешь учить меня, как мне воспитывать Вовку. В конце концов, это не мое мнение, а мнение врачей.

— Ну, если мнение врачей, тогда конечно… — Юля, казалось, была обескуражена.

Алина не хотела ссориться с сестрой. Сестра была ее единственным родным человеком в этом городе. Но в то же время она почувствовала, что никто на свете не может ее понять. Все вокруг нее стояли на разных позициях, и ни одна из позиций не совпадала с ее, Алининой. Рассказав сестре про самые понятные методы лечения — занятия с психологом и логопедом, — она встретила одобрение сестры, Юля сказала, что это в любом случае полезно для Вовы, тем более его выставили из детского сада. Но когда речь зашла о диете, Юля опять бросилась критиковать идею.

— Послушай, Алина, ну ты же не врач, ты не диетолог. Как ты можешь наверняка определить, что у ребенка в достаточном количестве, а чего ему не хватает? Это прямая дорога к гастроэнтерологу. А вам только этого еще до кучи не хватает. Ты должна найти специалиста, проконсультироваться хотя бы с терапевтом! Нельзя просто так выкинуть половину еды, которую ест ребенок, и считать, что все будет в порядке. Ты слышишь меня?

Алина молчала. В глубине душе она была согласна с Юлей. Ее и саму волновало, правильно ли она все делает, ведь у нее нет ни медицинского образования, ни другого подобного опыта. Можно было бы посоветоваться с мужем. Или вот даже с Костей, мужем Анастасии, который очень хорошо разбирался в биохимии. Он учился на том же факультете, что и Семен, остался на факультете в аспирантуре и теперь преподавал. Скорее всего, он должен разбираться в этом. Алина подумала, что посоветоваться с Константином было бы неплохо. А Юля в трубке, почувствовав замешательство сестры, продолжала:

— Так что, дорогая моя, тут, мне кажется, ты поторопилась. Прежде чем ввести диету, могла бы сделать хотя бы тест на аллергию, про который говоришь.

Алина перевела беседу на другую тему, они еще немного поболтали и закруглили разговор. В голове Алины созрел план действий. Похоже, что в первую очередь нужно как минимум сделать какой-нибудь тест, на аллергены или на другие ограничения по питанию — она пока плохо в этом разбиралась. Ну что ж, значит, придется разобраться. Алина зашла на несколько сайтов и поискала лаборатории, которые могли бы делать такой тест.

Результаты ее озадачили. В лаборатории делали тест на аллергены, но полная панель, состоящая из двухсот пятидесяти аллергенов, обошлась бы ей в несколько тысяч долларов. Столько потратить на исследования Алина не смогла бы без разрешения Семена. А как отнесется к этому Семен, она уже догадывалась. Что же ей теперь делать?

В предположениях Алина не ошиблась. Вечером Семен обнаружил, что холодильник почти пуст. Он с трудом дослушал объяснения, был жутко раздражен, но пытался мягко и аккуратно доказать Алине, что сами они Вове помочь не могут — они ведь не врачи! Что самый надежный способ — отдать его в интернат, хотя бы на пятидневку, а забирать его на выходные.

Был момент, когда Алина поколебалась в этом вопросе, но несколько последних дней показали, что Вова живо откликается на ее попытки решить их общую проблему. И теперь уже Алине казалось, что если она сделает для него еще чуть-чуть, еще несколько правильных шажочков к цели, ее ребенок, такой живой и жизнерадостный, станет самым обычным ребенком. А она станет настоящей матерью-героиней. Которая, несмотря ни на что, спасла сына в самой трудной ситуации.

Удивительно, но под ее напором Семен уступил и выдал ей достаточно денег на пару месяцев нужных занятий. Алина радостно скакала и целовала мужа, но заикнуться про несколько тысяч долларов на анализ полной панели аллергенов она все равно не могла.

 

Глава 7

Имея на руках нужную сумму, Алина развернулась с терапией по полной. Уже на следующий день они с Вовой отправились на первое занятие по гидротерапии — ждать до четырех лет, когда подойдет очередь на бесплатную реабилитацию, теперь было не нужно. Располагался бассейн при институте имени Лесгафта, в самом центре города, на небольшой тихой улочке, в глубине двора. Алина собрала необходимые справки; купила Вове халат, плавки и шлепки. Она возлагала большие надежды на эти занятия, потому что Вова вообще любил воду и плавать — особенно. Она замечала, что он бесстрашно плюхается в воду, совершенно не боится утонуть или нахлебаться воды. Он размахивал руками и пытался уплыть на самую далекую глубину.

Алина передала сына тренеру, который повел его переодеваться, а сама уселась на небольшом балкончике на третьем этаже, чтобы наблюдать за занятиями сверху. Вова вышел с тренером, Алина успокоилась: кажется, между ними все в порядке. Она смотрела, как сын плещется рядом с тренером — плывет по дорожке то в одну, то в другую сторону, как тренер надевает на Вову спасательный круг, а вот Вовка уже у тренера на руках.

Алина стала отвлекаться, оглядываться по сторонам и заметила недалеко от себя, через три кресла, ту скромную девушку, которая молча сидела на групповом занятии в «Детях и Мире». Сейчас она что-то набирала ловко на планшете. Как же ее зовут, пыталась вспомнить Алина. Настя?

— Простите, я не ошиблась, вы Настя? — обратилась к девушке Алина.

— Да, Настя. А вы новенькая, я видела вас у Юшкевич.

— Да, меня зовут Алина, я привела сюда сына.

— И я привела сына. Смотрите, вон он плывет по третьей дорожке.

Алина посмотрела на дорожку и увидела малыша лет пяти, смело рассекающего водную дорожку.

— Ух ты! Он уже так хорошо плавает! — восхитилась Алина.

— Да, — Настя довольно улыбалась. — Антоша у нас молодец. Мы занимаемся здесь уже два года, результаты очень хорошие.

Алина решила, что, может быть, здесь найдет понимание своих тревог.

— Скажите, Настя, вы пробовали вводить своему ребенку диету?

Лицо Насти погрустнело, поскучнело, она отвернулась и, глядя на бассейн, сказала:

— Нет, знаете, мы этой ерундой не занимались.

— Почему ерундой? Я читала о результатах у других девочек, об их успехах, я разговаривала с Танюшей. Разве вы не думаете, что могли бы быть очень хорошие результаты на диете?

— Я не думаю, — сказала Настя, как отрезала. — Я советовалась с врачами, ни один не подтвердил, что диета может быть эффективной. Дело в том, что я придерживаюсь такой точки зрения: есть официальная медицина, и я буду полагаться на нее.

Алина смешалась. Категоричный тон Насти немного отталкивал. Разве можно полагаться только на официальную медицину, когда она не обещает никакого выздоровления, напротив, говорит, что болезнь затянется, а может, останется на всю жизнь?

— Настя, но разве вы не мечтаете вылечить сына раз и навсегда?

Настя медленно повернулась и посмотрела на Алину, сквозь отчуждение пробивалось сочувствие. Алине стало не по себе. Настя глубоко вздохнула и спросила:

— Ведь вы совсем недавно узнали о диагнозе, правда?

— Да, недавно.

— Тогда вот вам мой совет. Не спорьте с другими мамочками, по крайней мере еще год. Привыкайте к своему ребенку, такому как он есть. Ищите, учитесь на ошибках и успехах других. Через год-полтора вы будете гораздо лучше разбираться в вопросе и сможете других учить, как им жить. — Настя замолчала и стала смотреть на плавающего в бассейне сына. Алина выжидающе смотрела на нее. Настя вновь повернулась к ней и сказала:

— А что касается вашего вопроса, хотела ли бы я вылечить сына Тошу раз и навсегда. Вот послушайте, что я скажу…

Настя встала и села рядом с Алиной. Алина не отводила от нее глаз, жадно впитывая каждое Настино слово.

— Мы с мужем оба программисты. То ли профессия накладывает отпечаток, то ли воспитание такое. Я людей особо не люблю, мне больше нравятся цифры и скрипты. И тем более никогда я не любила людей, которые по сути своей, по убеждениям являются скучной серой массой. Мне всегда нравились люди необычные, с изюминкой. И поэтому я рада, что мой Тоша не такой, как все. Вы знаете, что среди аутистов очень много по-настоящему талантливых детей? Они пишут стихи, сочиняют музыку. Да что там музыка, среди программистов Билла Гейтса половина — аутисты! Вы не знали? Так вот поэтому я не думаю, что мой сын болен. Я думаю иначе: он родился особенным, именно в такой семье, как наша. И мы поможем ему адаптироваться к окружающему миру, но в то же время сохранить самобытность и уникальность. Это самое главное для каждого человека. Сын у меня очень талантливый, он с детства был очень общительный и коммуникабельный. Знаете, если бы он был обыкновенный мальчишка, мне, наверно, было бы с ним не так интересно. — Настя усмехнулась, что-то припоминая.

Алина не знала, на какую полочку сознания уложить новую информацию, поближе или подальше. Настя снова кинула взгляд на сына, удостоверившись, что с ним все нормально, и продолжила:

— Он может в автобусе подойти к незнакомой женщине, которая ест из пачки сухарики, и сказать: «Тетенька, не угостите голодного мальчика сухариками?» — и тут же засунуть руку прямо в пакетик. Конечно, кто-то осуждал, ворчали, невоспитанный какой. А мы сначала просто думали, что это Антон такой раскрепощенный. Теперь-то, конечно, знаем, что это один из признаков аутизма. А знаете, как он в компьютерные игры играет? Он уже по Сети выигрывает у школьников вдвое старше себя. И это только начало! Да, кстати, он совсем не идеален, как может показаться из моего рассказа, — заметила она ошеломленной Алине, — у него бывают такие ситуации, когда он начинает вести себя совсем как самый настоящий аутист: бросается на пол, кричит, стучит ногами, не понимает, что происходит, начинает какие-то стереотипные движения, самостимуляции. Но мы с нашим врачом подобрали хорошую схему лечения таблетками…

Заметив, что Алина оживилась при упоминании таблеток, Настя пресекла ее возражения на корню:

— Я знаю все, что вы сейчас мне скажете! Что таблетки — это вредно, это химия, ненужные организму шлаки, что это все влияет на мозг, что ваша диета гораздо полезней. Но на самом деле современная медицина большинство заболеваний лечит именно таблетками, верно? Так или иначе, когда у вас бронхит или почки болят, вы же пьете именно таблетки, а не садитесь на диету. Которую вам к тому же никто и не прописывал, да? Поэтому диета — это не наш выбор. Наш выбор — это поддержать возможные гениальные способности нашего мальчика, пусть даже и при сопутствующем лечении препаратами.

Алина молчала, все было так неоднозначно, так запутанно, она и не знала, что сказать и что спросить. С одной стороны, доводы Насти были как будто логичными, но, с другой стороны, если предположить, что ребенок действительно болен и с помощью диеты можно сделать его обычным и здоровым, тогда то, что говорила Настя, выглядело чудовищным. Предположим, эти проклятые белки из булок и йогуртов действуют на мозг ребенка, как героин. Но разве стал бы кто-нибудь кормить ребенка наркотиками только ради того, чтобы вырастить интересную необычную личность. Это ужасно жестоко и несправедливо по отношению к ребенку, который мог бы стать, может быть, и менее талантливым, но зато здоровым, счастливым, создать нормальную семью, жить отдельно от родителей, работать.

Алина думала. Она никогда не ожидала, что перед ней предстанет такой выбор. Конечно, ей, как, может быть, и любой женщине, хотелось бы быть матерью гения. Эйнштейн, Микеланджело, Льюис Кэрролл — память услужливо подсунула Алине имена великих людей. Алина вспомнила, что ей они попадались где-то в связке с аутизмом. Воспитать гения — мечта матери. Она начала понимать смысл фразы «тонкая грань между гением и безумцем». Хорошо взрослому человеку, он, по крайней мере, может предъявить свой дар и подтвердить, что не просто безумен. А что говорить о двух-трехлетнем малыше? Кто согласится считать его будущим гением и отказаться от всех возможных способов сделать его обычным ребенком, только ради того, чтобы удовлетворить честолюбие матери?

Настя что-то быстро писала в планшете. Алина понаблюдала за плескавшимся в бассейне Вовой и пыталась разобраться в только что услышанном от Насти. Со всей очевидностью она почувствовала, что ей лично не нужно никаких гениев, ни талантов, ни художников, ни писателей. Она хочет, чтобы Вовка рос обычным мальчуганом. Играл в футбол, разбивал коленки, дрался с друзьями, учился, работал, нашел себе девушку, женился, завел своих детей. «Надо же, — поймала она себя на этой мысли, — я сыну уже всю жизнь распланировала». И все это отдать в жертву призрачному шансу на какой-то возможный талант? Нет, Алина была к этому не готова. Она повернулась к Насте и твердо сказала:

— То, что диета кому-то не помогает или то, что вы не хотите ее попробовать, не значит, что она не поможет нам. Пусть даже она помогает двум детям из десяти, почему бы мне не думать, что мой ребенок не окажется одним из них?

Настя подняла глаза на Алину, улыбнулась уголками губ. Пожала плечами и вновь уткнулась в планшет, давая понять, что говорить больше не о чем.

Алина пришла домой совсем измученная. Прошло два дня, результатов диеты она пока не видела, а сил на то, чтобы ее поддерживать, уходило много. Во-первых, ей пришлось готовить, чего она не делала очень давно. Пока не было ребенка, они часто ужинали в кафе и ресторанчиках или она приносила домой готовую еду. Она продолжала так делать и после рождения Вовки, которого сначала кормила грудью, а потом детским питанием из баночек. Теперь, когда она стала готовить мясо и картошку, Вова охотно ел и шашлыки, и вареную картошку, предпочитая сваренную в мундире. Но Алина совершенно не собиралась всю жизнь простоять на кухне! В соседнем квартале она нашла магазин с нужными ей полуфабрикатами: готовое мясо для шашлыка и уже очищенная картошка — и хоть так упростила себе процесс готовки. Но Вова очень полюбил блинчики из специальной безглютеновой муки, без молока и масла, и ей приходилось стряпать их каждый день. Как ни странно, на вкус они выходили чудесными, она и сама их ела с удовольствием.

Но невероятную усталость она чувствовала не столько из-за готовки. Круглые сутки она проводила с Вовой. Попытки найти новую няню успехом не увенчались. Олеся нянчилась с Вовой со дня его рождения. Кричащий и падающий Вова был все еще тот самый кроха, которого она помнила еще спокойно спящим младенцем. Новые няни видели только непослушного, вопящего ребенка, который никого не подпускал к себе, не говоря уж о том, чтобы взять его за руку. Все говорили, что подумают, и исчезали навсегда. Алина уже была готова на что угодно, лишь бы иметь хоть минуту отдыха. Заниматься круглые сутки ребенком ей уже было невмочь. Хотя бы чуть выйти на улицу, пройтись по магазинам, посидеть с подругами. Теперь она всерьез подумывала, не привлечь ли свекровь. Конечно, никто не обрадуется выслушивать советы женщины, совершенно ничего не понимающей в воспитании детей. Но когда других вариантов не останется, придется использовать этот. Да и в конце концов, Алины-то при этом как раз не будет дома! А будет только Вова и свекровь, и пусть они делают что хотят, пока Алина будет наслаждаться долгожданной свободой.

Свекровь на предложение уделить внимание внуку легко согласилась, но сказала, что придет посидеть с Вовой только через два дня. Алина решила запланировать романтический ужин с Семеном, пора было наладить с ним отношения. В тот же вечер она оставила Вову с Семеном, строго-настрого наказала кормить ребенка едой, которая уже есть в холодильнике. Семен и не возражал. Да и вряд ли бы ему пришло в голову бежать в магазин и покупать что-то неположенное. Он уже смирился с тем, что теперь нужно есть только то, что предлагает Алина. Выслушав наставления и покивав головой, Семен закрыл за женой дверь. И Алина наконец-то побежала к Стасе.

Подруги не виделись месяц. Алине казалось, что еще вот-вот, и она сможет общаться с бездетной подругой чаще, но день проходил за днем, а времени не находилось. Стася звонила, негодовала, и в конце концов Алина решила все домашние заботы бросить: сегодня или никогда. Встретиться договорились в небольшом ресторанчике на Петроградской стороне.

Узнав про Вовин диагноз, Анастасия промолчала. Алина подумала, что Стася не расслышала или, может, не знает, что это такое. Она начала все сначала, но Стася легкомысленно отмахнулась:

— Да ну, ерунда, ничего страшного!

Алина была озадачена, такого ей еще никто не говорил. Она разволновалась и начала объяснять опять:

— Что ты имеешь в виду — «ничего страшного»? Ты, наверно, просто ничего не знаешь про это. Ты понимаешь… ну, в общем, это как психическое заболевание. Он будет необычным ребенком, а потом… потом необычным взрослым. — Она не договорила, Анастасия перебила ее, разглядывая меню:

— Да ну! Ты воспринимаешь все слишком серьезно, Алина. Посмотри вокруг, жизнь — это приключение! Она создана специально для того, чтобы мы могли наслаждаться ее прелестями и преодолевать ее трудности, а если бы не было трудностей, то мы не чувствовали бы и радостей от ее прелестей. — Выдав тираду, Анастасия поискала глазами официанта.

Месяц назад Алина и сама думала так же. Действительно, в чем бы был смысл жизни, если бы все удовольствия достигались разом? Да от такой жизни хоть в окно прыгай! Что казалось разумным и логичным, пока жизнь баловала Алину, пока она не сталкивалась с серьезными проблемами, а только путешествовала из магазина модной одежды в ночной клуб, теперь показалось ей жестоким и несправедливым. Алина всегда разделяла подход Анастасии к жизни, недаром они были подругами. Но не теперь.

— Послушай, дорогая, я как-то надеялась найти у тебя хоть какое сочувствие или поддержку. Это мой ребенок, Стася! Я не могу относиться к этой проблеме, наслаждаясь ее преодолением! Ты понимаешь, что это не простуда в осенний сезон, а сложное, малоизученное заболевание. Ты не знаешь, что мне приходится выносить! Все, что я делаю, я делаю на свой страх и риск. Я ввела диету, которую никто из врачей не одобряет, и Семен тоже не одобряет. Я занимаюсь Вовой каждый день, пытаюсь научить его чему-то новому, а мне говорят, что я делаю из него робота! Кто-то твердит мне про необходимость напичкать его препаратами, выводящими ртуть, кто-то утверждает, что достаточно поддерживать его во всем, и он, быть может, превратится в гения. А мой мальчик тем временем все больше и больше теряется в своем мире, я чувствую, как он ускользает от меня! Моя жизнь превратилась в непрерывный кошмар, Стася! А ты говоришь, что это все развлечение? — Алина почти кричала. Анастасия обвела глазами посетителей ресторана, с любопытством смотревших в их сторону. Она сделала Алине знак и примирительно сказала:

— Алина, тебе и в самом деле пора развеяться. Конечно, тебе тяжело, кто ж спорит. Но с такими мыслями ты далеко не уйдешь. Слушай, — Стася заговорщицки подмигнула Алине, — как насчет того, чтобы сегодня вечером хорошенько оттянуться в «ХХХ»? Там конкурс: чем меньше одежды, тем больше призы!

Времяпрепровождение в «ХХХ» неожиданно показалось Алине самым скучным и идиотским занятием на свете. Она удивилась самой себе. Раньше Алина очень любила танцевать, и они со Стасей отплясывали на пару, как две звезды, шикарные, яркие, заводные, сексуальные. Они привлекали к себе внимание в любом клубе. Алина тогда была уверена, что молодость, смелость, движение и вечный позитив — вот оно, счастье!

Теперь же клубная суета, яркие мелькающие огни, столпотворение показались ей навязчивыми и неуместными. Алина раздраженно подумала, что эти лишенные смысла скачки пожирают время, которое можно потратить на что-то действительно полезное. Когда есть по-настоящему важные и серьезные задачи, вот как сейчас у нее: лечить и восстанавливать ребенка, — как-то глупо тратить бесценные часы на задирание ног. Поймав себя на этой мысли, Алина поразилась, что между ней и Стасей за неполный месяц образовалась некая пропасть. Теперь они не понимали забот друг друга, у них были разные цели и стремления. Как такое могло произойти между лучшими подругами? Да еще за такой короткий срок?

Анастасия вынула из сумочки дорогой изящный портсигар и закурила, молча наблюдая за подругой сквозь сигаретный дым. Алина нервно поставила бокал с мартини и попыталась объясниться.

— Стася, ты не обижайся. Понимаешь, мне сейчас реально не до клубов. У меня сердце не на месте. Вот когда с Вовой станет все ясно, я думаю, через месяц или два, тогда я первая побегу вместе с тобой праздновать. В любом клубе! — Алина глубоко вздохнула, словно ей не хватало воздуха, и перевела разговор на нужную ей тему.

— Стася, ты знаешь, сейчас мне нужна ясность во всем. И ты бы очень помогла, если бы попросила Костю кое-что мне объяснить. Он же очень хорошо разбирается в биохимии, а мне нужен совет по диете и обмену веществ. Другие мамочки, у которых детки с такой же проблемой, очень подкованы в этом вопросе. А я даже не знаю, откуда они взяли всю информацию, но такое ощущение, что они изучали это годами. В интернете все так противоречиво, что я все больше запутываюсь! Стася, мне нужна хотя бы минимальная его консультация. Попросишь? — Алина с надеждой смотрела на подругу.

Анастасия погасила сигарету и знаком подозвала официанта, давая Алине понять, что встреча окончена. Потом сказала:

— Я ему передам. Но сразу тебе говорю, что в ближайшие месяца два вряд ли он тебе поможет. Дело в том, что мы через неделю улетаем в Голландию. У Кости там конгресс, а я хочу отдохнуть. А когда вернемся, он будет готовиться к защите докторской. Ты же знаешь, там все очень сложно, у него даже предзащита будет по ускоренной программе. Он хочет как можно скорее опубликовать работу, она очень важна. Правда, я сейчас точно тебе не скажу, как она называется, что-то связанное с липидным обменом, и если это то, что тебя интересует, то ты, возможно, затеяла этот разговор вовремя.

Алина расстроилась, что разговор с Константином откладывается на неопределенное время, но взяла с подруги слово, что как только Костя станет посвободнее, он обязательно выберет время и поговорит с ней.

Алина вернулась домой поздно и снова совершенно разбитая. В ее бедной измученной голове кипели мысли, ей было уже просто физически плохо от свалившихся на нее проблем. Ей казалось, что все напрасно, что все, что она затеяла, бесполезно, что самая сложная и запутанная часть с диетой тоже окажется бессмысленной.

Наутро дела неожиданно пошли на лад. Первым это заметил Семен. Едва проснувшись, он толкнул в бок жену и довольно сказал:

— Ну что? Наконец-то сынуля дал нам поспать?

Алина посмотрела на него удивленно. И правда, ночь прошла абсолютно спокойно. Вова не потревожил сон родителей ни единым воплем. Но Алина за последние дни разучилась быть спокойной и довольной, ей везде чудился подвох. Вот и сейчас сердце сжали ледяные тиски, воображение в черных тонах нарисовало самый кошмарный кошмар… Алина, выскочив из теплой постели, метнулась в детскую, ожидая увидеть там все, что угодно. Но Вовка спокойно спал, ровно дыша, разметав руки по одеялу. Алина заплакала, и чтобы Семен не увидел ее слез, пошла под душ.

В следующий раз Алина заметила явные улучшения, когда Вова наконец-то покакал. До сих пор они не могли отказаться от использования памперсов: мало того что Вова писался, у него и стул был пять-шесть раз в день. Причем каждый раз жидко и ужасно зловонно. Алине всегда казалось это подозрительным, но ведь так было с самого рождения. Врачи не удивлялись, уверяли, что это совершенно нормально: сначала — что стул должен быть после каждого кормления, позднее — что у ребенка развивается ЖКТ. И если его это не беспокоит и вес он набирает нормально, то и не стоит заострять внимание на таких мелочах. Подумаешь, понос.

Но вот Вове уже почти три года, а ему по-прежнему приходится надевать памперс. И вот сегодняшнее волшебное утро все переменило. Алина проверяла его каждый час — удивительно, но памперс оставался чистым. После полдника Вова внезапно остановился посреди комнаты и стал характерно кряхтеть. Через пять минут Алина стала его переодевать и обнаружила в памперсе твердый стул, который при этом не источал, конечно, цветочных ароматов, но и ничем особо противным не пах.

Алина не поверила ни глазам, ни носу! Она быстро вымыла сына, переодела и, схватив памперс, побежала разглядывать его содержимое на кухню, возле окна. Алина удостоверилась в какашечном счастье и на радостях была уже близка к тому, чтобы сфотографировать Вовино «произведение» и начать всех обзванивать, но вдруг осеклась!

Она вспомнила, как года три назад они со Стасей до слез хохотали над однокурсницей, родившей на четвертом курсе. Она рассказывала об удачном, как она выразилась, «покаке» дочки. И само слово, и тот факт, что взрослая серьезная женщина может радоваться и рассказывать о «покаках», показалось им очень смешным. Уж они-то никогда не станут такими глупыми нелепыми курицами! Неужели она, Алина, превратилась в такую же клушу? Ну уж нет!

Но в глубине души она чувствовала себя победительницей. Недавние сомнения сейчас казались ей ерундой. Она испытывала жгучее желание прямо сейчас пойти в «Дети и мир» и подробно рассказать, чего ей удалость добиться за столь короткий срок. Непонятно, что же эти мамашки ищут и ждут годами. Вот же оно, решение! Просто введите диету, и будет вам счастье!

Алина взяла себя в руки, свернула памперс и выбросила в помойное ведро. Открыла новую упаковку, вытащила подгузник и повернулась, ища взглядом сына. Вовы нигде не было! Алина в недоумении обвела глазами комнату, вышла в коридор.

— Вова, сыночка, ты где? — позвала она. В квартире было непривычно тихо. Алина нервно дернулась и вбежала на кухню, одолеваемая страшными мыслями. Окно было закрыто. Посмотрев в спальне и в ванной комнате, Вову она не нашла.

Последнее место, куда привели ее поиски Вовы, был туалет. Заглянув в приоткрытую дверь, Алина хотела было шутливо воскликнуть: какой Вова нехороший мальчишка, что заставил маму понервничать! Она застыла, открыв рот. Вова, со спущенными штанишками, стоял вплотную к унитазу и, аккуратно придерживая одной рукой крышку, писал прямо в его сияющее белизной жерло. И такое простое, обычное для любого другого мальчика действие по-настоящему ее ошеломило.

Алина, конечно, довольно рано пыталась приучать Вову к горшку, но это никак ей не давалось. При попытках усадить его на горшок, он вырывался, брыкался, жестко выгибался и невыносимо громко орал. Он ни разу не то что не пописал, но даже не сидел на горшке дольше секунды. Просто физически не удавалось его усадить. Алина решила оставить его в покое. Подумала, придет время, он будет сам проситься на горшок. Однако время шло, а горшок так и стоял в стороне, чистый и сухой.

И то ли это время неожиданно пришло, то ли диета дала о себе знать так быстро, но вот пожалуйста — Вова уверенно писает прямо в унитаз! Алина молча, еле сдерживая желание вопить и скакать по квартире от радости, наблюдала за сыном. Он закончил свои дела, закрыл крышку, вышел из туалета и пошел мимо матери в ванную. Там он повернулся к крану и застыл, положив ладони на прохладную поверхность фаянсовой раковины. Хочет помыть руки, поняла Алина, и волна эйфории накрыла ее с головой. Вместо того чтобы открыть ребенку кран, она с ликующими криками схватила его и стала целовать в мягкие щеки. Вовка сначала напрягся, как обычно, приготовился оттолкнуть ее, но через пару секунд расслабился и даже засмеялся. Алина включила воду, вымыла его ладошки, и Вова умчался в детскую.

Алина с сомнением посмотрела на памперс, который держала в руке — нужен ли он теперь?

Все-таки всем известно, что первый «попис» ребенка на унитаз — это такая новость, с которой не грех кого угодно и в четыре часа ночи разбудить, и любой человек будет рад услышать такое от молодой матери. Бог с ней, пусть думают, что она клуша!

Она позвонила и маме в деревню, и свекрови, заодно уточнив, что договоренности насчет завтрашней встречи в силе. И Юле, а потом и Семену сообщила радостную новость. Юля одобрила ее поведение и осудила себя за сомнения в эффективности Алининых намерений, сказала, что правильно подобранная диета в общем-то никому еще не мешала. Семен разговаривал спокойно, особо не радовался, но все-таки выразил надежду, что за первым удачным шагом последуют другие конкретные результаты, связанные с поведением и, главное, речью Вовы. Алина и сама в это очень верила. Хотела поделиться радостью и с Анастасией, но к телефону никто не подошел.

Возбужденная произошедшим, Алина начала представлять, как теперь все будет улучшаться день за днем. Как Вова начнет сам есть, сам одеваться. В принципе он и так сам съедал то, что мог удержать в руках, например яблоко или чипсы, но когда доходило до йогурта или пюре, тут его приходилось кормить, так как держать ложку Вова не хотел, вся еда разлеталась куда попало.

Она уже строила планы, как после наступивших улучшений буквально к осени она получит заключение, что ее ребенок здоров, и можно будет водить его в обычный детский сад. Алина думала, что теперь она забудет и про инвалидность, и про все остальные глупости, которые рассказывали ей психиатры. Она была счастлива, что ей так быстро удалось решить страшную проблему, которая чуть было не разрушила ее привычный спокойный мир. Алина почувствовала умиротворение. Ей даже показалось, что вокруг нее изменилось окружающее пространство, все стало ближе, понятнее и уютнее.

Вечером Семен пришел с цветами, сказал, что в последние дни он мало уделял ей внимания из-за проблем на работе, но теперь все наладилось. Алина не знала, что за проблемы и как они наладились, но теперь это ее уже не волновало. Главное, она знала, что делать, и готова была идти по этому пути до конца. До самого счастливого конца.

 

Глава 8

На следующий день приехала Екатерина Афанасьевна. В свекрови Алину раздражало все. Строгий чопорный взгляд, которым она всегда провожала невестку, особенно неодобрительно отмечая длину юбки. Прическа с накладным шиньоном, сделанная по моде пятидесятилетней давности. Манера надевать вещи: модные, но совершенно не сочетающиеся друг с другом, отглаженные складочка к складочке. И голос, скрипучий голос, которым она противно верещала, когда ей что-то не нравилось… Словом, все не нравилось Алине в матери мужа, даже имя. Семен нежно любил мать, она вырастила его одна, отца он не знал. И конечно, в присутствии мужа Алина не осмеливалась критиковать свекровь. Они жили отдельно, и это было спасением.

Екатерина Афанасьевна принесла с собой булочку и «кефирчик»: «накормить малыша моего голодненького», уточнила она. Алина про себя возмутилась, но постаралась как можно спокойнее подробно объяснить любящей бабушке смысл диеты и какие результаты она уже принесла, почему Вове нельзя ни булочку, ни кефирчик, какие еще продукты ему категорически нельзя и как нужно их прятать. Екатерина Афанасьевна «вкусняшки» сложила в пакет, который повесила повыше на вешалку, уверила Алину, что Вове их никак не достать. Алина переспросила, точно ли бабушка поняла, что можно внуку и чего нельзя. Выслушала поток презрительной речи, суть которой сводилась к тому, что уж кому-кому, а ей, Екатерине Афанасьевне, она может не рассказывать, как обращаться с маленькими мальчиками. Наконец Алина махнула рукой и бросилась одеваться.

Несмотря на некоторое беспокойство Алины, вечер обещал быть превосходным. Накладывая макияж, Алина начала вспоминать их с Семеном прежние, добеременные еще времена. Тогда они могли гулять целыми днями и ночами: все выставки и музеи были их, они обожали премьеры в театрах и открытие новых клубов. Ах, как Алина наслаждалась всеми этими светскими событиями. У себя в деревне, где она росла, ничего подобного не происходило и происходить не могло, именно поэтому она уехала сначала в Великие Луки, а потом сюда, в Петербург. Как же было классно! Конечно, сейчас у нее поменялся статус, у нее ребенок, она мать. Но ведь она еще такая молодая, еще хочется жить беззаботно и радостно! Ну ничего, скоро так и будет, вот Вова выздоровеет, и все будет хорошо, думала Алина, в последний раз обмахнув контур лица большой пушистой кистью.

Как давно они уже никуда не ходили вместе! Алина потратила сорок минут только на то, чтобы выбрать, что надеть, хотя раньше у нее всегда были заготовлены комплекты на все случаи жизни. Сейчас же ей пришлось долго подбирать юбку, блузку, туфли. Уже начиналось лето, по улицам ходили длинноногие горожанки в полупрозрачных одеяниях. Алине хотелось переплюнуть всех разом, чтобы Семен ни на секунду не усомнился, что его жена по-прежнему самая красивая и замечательная девушка.

Наконец Алина была готова, они поехали в «Жан-Жак», небольшое уютное кафе на Петроградской стороне. Для настоящего ужина было еще рано, поэтому посетителей было мало. Семен был в прекрасном настроении, добродушно шутил. Они заказали два легких салата. Алина попросила шампанское:

— Я хочу отметить то, что мне удалось успешно начать путь, который сделает нашего сына здоровым.

Семен пить не стал — он же за рулем, тем не менее тост Алины поддержал. То ли летняя погода волшебно влияла, то ли удачное стечение обстоятельств, но Алине нравилось абсолютно все. Запах кофе и свежеиспеченных круассанов. Информация о меню, комплиментах от шеф-повара и скидках, оригинально написанная мелом над барной стойкой. Кроваво-красные витрины с алкоголем и подоконники, художественно заставленные всякой ерундой. Зеркальные кирпичики потолка и декоративная плитка на полу. Уютный европейский стиль напомнил Алине о давних поездках с Семеном.

— А помнишь, как мы ездили в медовый месяц в Испанию? — спросила она мужа. — Здесь в Питере стояли холода страшные. А у нас там было тепло, лето, даже не верилось. Такие дни выдались, просто чудесные!

Алина и Семен, перебивая друг друга, принялись вспоминать шумные дискотеки, рестораны, банный комплекс и джакузи, и это малопосещаемое место в их памяти осталось уголком, как будто созданным специально для них. Они со смехом вспоминали веселого аниматора, который выбирал их лучшей парой и пытался заставить участвовать во всех конкурсах. Один из конкурсов, смешной и дурацкий, заключался в том, что во время танца девушка должна была стоять на руках, а партнер при этом держал ее за ноги. Конечно же, зал не мог оторвать взгляд от стройных ног Алины, и, хотя она кое-как перебирала руками и чуть не падала на землю от смеха, хорошо, что Семен держал ее крепко, они выиграли главный приз — большого плюшевого мишку. Он до сих пор валялся дома в огромной куче мягких игрушек, которые ей надарили на рождение малыша. Да, их семейная жизнь начиналась, как волшебная сказка. И сейчас, сидя в этом солнечном кафе, им казалось, что вот же, руку протяни — и они смогут вернуть все хорошее, что было.

— Да, как только мы поставим Вову на ноги, с ним можно будет везде ездить, и в Париж, и в Таиланд, как мы давно хотели, — щебетала Алина, отпивая шампанское. — Я вот думаю, нужно начать курс витаминов, и, возможно, еще сдать кое-какие анализы.

Семен помрачнел, но Алина, не заметив, продолжала:

— Индивидуальные занятия с психологом и логопедом мы отменять пока не будем, но, с другой стороны, нам необходимы дополнительные групповые занятия. Ведь теперь без садика он не общается с другими детьми, а такое общение очень важно.

Семен сидел со скучающим лицом, ковырял вилкой салат, а Алина продолжала увлеченно рассказывать о своих новых планах, не замечая, что муж в разговоре не участвует.

Ужин подошел к концу. Семен молча рассчитался. По дороге к машине Алина, воодушевленная своими идеями, продолжала с упоением делиться ими. Когда они поехали, она наконец взглянула на мужа и, почувствовав неладное, спросила:

— Семен, ну что ты такой унылый? Я тебе про прелести жизни нашей будущей рассказываю, а ты все молчишь. Тебе со мной скучно?

Семен, не отрываясь от дороги, проговорил:

— Мы в кои-то веки выехали вдвоем не для того, чтобы непрерывно разговаривать о Вове, этим мы можем заняться и дома.

Алина вспыхнула. Как он может так говорить! Вова — их сын, о нем можно говорить всегда и везде. Но тут же подумала, что и на самого Семена навалилось много всего и он переживает. Она положила руку на плечо мужа и сказала:

— Прости, Сема, ты прав. Что-то меня занесло. Думаю о сыне и его проблемах целыми днями, вот и начинаю чуть что сползать на эту тему в любом разговоре. Забыли, ладно?

Алина дотянулась и чмокнула мужа в щеку. Семен судорожно вдохнул легкий запах ее духов, и она поняла, что прощена. Она уселась поудобнее, обрадованная достигнутым миром. В конце концов, все вышло удачно. Хотя няню они не нашли, но если свекровь будет иногда соглашаться сидеть с Вовой, они станут устраивать такие романтические обеды или ужины почаще. А там, глядишь, Вова опять пойдет в сад или няню все-таки удастся найти. Алина была довольна: все предпринятые ею усилия, ее хлопоты не могли не дать результата. Это же очевидно! И теперь наконец-то можно расслабиться. Конечно, если подумать, что Вове придется всю жизнь сидеть на диете, становится грустно. Но ведь многие люди, диабетики например, вынуждены всю жизнь ограничивать себя, и ничего, как-то живут. Ну вот и Вова будет жить!

Открывая дверь в квартиру, Алина все еще была в прекрасном настроении. Войдя на кухню, насторожилась. На полу возле стола валялись крошки от булки, оставшиеся незамеченными веником. Но Алина, которая тщательно блюла диету, увидела бы эти злосчастные крошки, даже если бы они провалились под пол!

— Екатерина Афанасьевна! Это… Что это такое? — закричала Алина в бешенстве. Свекровь замялась, но быстро опомнилась и примирительно сказала:

— А что такого? Ребенок хотел булочки, я его и угостила. Это же просто булочка, не жирное, не копченое… В конце концов, он совсем оголодает на этой вашей диете!

Алина еле сдерживалась, чтобы не вцепиться свекрови во взбитый чуб. Ярость душила ее, слов не было, только бессильная злость. Да что же это такое?! Все последние недели она — та, которая вообще не любит стоять у плиты! — старалась готовить определенную еду, подбирала сбалансированный рацион, чередовала продукты, чтобы ребенок ел полноценно, разнообразно и вкусно, чтобы он не чувствовал ограничений диеты. А теперь ей говорят, что она морит ребенка голодом?!

— Оголодает? С чего бы?!

Алина рывком открыла дверцу холодильника и принялась швырять имеющиеся в нем продукты в сторону свекрови.

— Вот, смотрите! С этого он голодает? Или с этого? Вот еще! И еще! — Алина не могла остановиться. Под ноги Екатерине Афанасьевне прилетели замороженный бараний фарш и говяжий фарш, куриные ножки и безглютеновые сосиски. Но свекровь не осталась в долгу. Пнув пакет с фаршем, она закричала:

— Да ты посмотри на себя, вертихвостка! Сама как доска, и ребенка туда же, дие-е-ета у них! Вообще дома палец о палец не ударишь, хозяйством не занимаешься, готовить не умеешь и никогда не научишься! Кто ты такая?! Ты же даже ребенка родить нормального не смогла, инвалида какого-то… — Она осеклась, но глядела на Алину так же враждебно.

Алина выпрямилась, медленно закрыла дверцу холодильника, заправила за ухо прядь выпавших из прически волос и направилась к свекрови. На крики в кухню влетел Семен. Он встал между двумя разъяренными женщинами, и на миг Алине показалось, что он делает выбор. Семен мужественно повернулся спиной к Алине и начал размеренным, спокойным голосом уговаривать мать:

— Мамочка, успокойся, все в порядке, спасибо, что ты нам помогла, что ты посидела с Вовой. Я вызову такси.

Свекровь расправила плечи, вызывающе подняла подбородок, будто прихлопнула сына парой бетонных блоков, и похоронила взглядом.

— Ну, что ж, сыночек, вспомнишь еще мамочку, прибежишь, заплачешь. Вот тогда-то я тебе и вспомню все! Я же предупреждала тебя, что змею ты пригрел на груди!

Екатерина Афанасьевна прошествовала в коридор, резко сдернула плащик с вешалки, решительно вышла за дверь и с грохотом ее захлопнула. Алина опустилась на пол и заплакала. Семен сел рядом, обнял жену и стал поглаживать ее по спине. Алина, захлебываясь рыданиями, проговорила:

— Сема, за что, за что она меня ненавидит? Что я ей такого сделала, чем я ей не такая? Я всегда, всегда пыталась быть с ней милой, предупредительной! Все же ей рассказывала и про Вову объясняла! Ну зачем она дала ему эту булку?! — Слезы не кончались, Алина рыдала у мужа на груди, не в силах успокоиться.

Семен обнимал и успокаивал Алину. Екатерина Афанасьевна не будет часто приходить к ним, если она не желает придерживаться диеты для ребенка, им придется найти кого-нибудь, кто будет сидеть с Вовой. Они все равно будут ходить в кафе. Жизнь не останавливается. Он, Семен, все сделает, чтобы лапонька была счастлива. Алину успокаивали привычные мужнины слова, но горестный осадок не проходил. Ей ведь хотелось наладить отношения с матерью мужа, хотелось, чтобы у них была настоящая крепкая семья, чтобы они могли встречать вместе праздники, ее-то родители далеко, остались в деревне. Поздний вечер перешел в ночь, но покоя не принес.

После съеденной булки Вову несло зловонным поносом, который не мешал ему носиться как угорелому по квартире. Он бегал по ему одному известному маршруту, заскакивая на кресла, на тумбу для телевизора, оттуда на диван и вновь по кругу. Падал на спину и крутился на одном месте, помогая себе ногой и заламывая руки, как танцор брейк-данса, но монотонное «тыга-дыга-тыга-дыга» портило все сходство. Ловил невидимых бабочек, водя перед собой руками и резко выбрасывая их вперед. Алина, глядя на это, только плакала. Ну как же это? Она была так близка к победе, и вот теперь из-за этой дурацкой булки все начинать сначала! А если не получится?

На следующий день Алина повезла Вову на занятия с дельфинами. Начитавшись историй о дельфинотерапии, она надеялась, что это окажется одним из самых лучших способов помочь ребенку. С одной стороны, Вова любил воду, не боялся плавать, а с другой стороны, дельфины — живые, наделенные интеллектом существа, с которыми аутисту будет легко наладить контакт. Они ведь не обладают таким агрессивным взглядом, как люди. А лечебный эффект ультразвуковых волн, испускаемых дельфинами, известен давно — на это и делалась ставка.

Первое занятие было тренировочным, Вове дали посмотреть на дельфина вблизи, потрогать, немного поплавать в воде. Вот только «посмотреть» — выражение весьма условное, ведь даже касаясь рукой влажной, как ткань, шкуры животного, Вова все равно устремлял взор куда-то в сторону, а не на дельфина. Но Алина понимала, что ему нравится. Вова был расслаблен, позволял себя касаться, не кричал, не вырывался и спокойно находился в воде с инструктором. Это занятие понравилось и Алине. Она решила оставить дельфинов в расписании. Дорога домой была приятной: тихонько играло радио, Вова безмятежно сидел в автокресле и перебирал пальчиками плавники резинового дельфинчика, которого Алина купила ему в фойе дельфинария.

У подъезда Алину ждал сюрприз: здесь стояла Марина Чибур. Алина, еле сдерживая раздражение, вытащила Вову из кресла, закрыла дверь и издалека ринулась в атаку:

— Что опять? У меня же ребенок успокоился и перестал плакать по ночам. Неужели соседи снова нашли к чему придраться?!

Инспектор спокойно на нее смотрела.

— Алина Ивановна, давайте поднимемся к вам, там со всем разберемся.

Алина была готова строить самые дикие предположения о причине появления инспектора по делам несовершеннолетних. Молча поднялись в квартиру. Алина раздела Вову, и он убежал к себе в комнату. Алина пригласила инспектора на кухню и вопросительно посмотрела на нее. Марина вытащила из портфеля бумаги в синей папке и сказала:

— На вас подали заявление о лишении родительских прав. — Понаблюдав за реакцией Алины, которая ничего не понимала и осталась стоять, как стояла, Марина продолжила, заглянув в бумаги:

— Некая Зубова Екатерина Афанасьевна. Я так понимаю, это ваша свекровь.

В голове Алины взорвался фейерверк! Что-о?! Что это значит? Екатерина Афанасьевна? На лишение родительских прав? С какой это стати?! Чушь-то какая!

— Какое лишение? Кого?!

Инспектор вздохнула и терпеливо пояснила:

— Вас, Алину Ивановну Зубову. У отца родительские права останутся. Причина, которую указывает заявительница: несоблюдение прав ребенка, периодическое избиение, лишение ребенка еды.

— Еды? — переспросила Алина, все еще отказываясь верить своим ушам.

— Ну да, ваша свекровь утверждает, что вы морите сына голодом. Это не так? — Марина была очень вежлива.

— Я? Голодом? Простите, это бред какой-то. Да, сын на диете, но ведь это не значит «морить голодом»…

Чибур вновь открыла портфельчик и достала оттуда бланк.

— Хорошо. Сейчас будем с вами заполнять объяснительную и составим протокол. Значит, говорите, что у вас ребенок на диете. Хорошо… — протянула они и что-то быстро написала на бланке. — А кем диета назначена?

— Мной назначена, — растерянно пробормотала Алина, — понимаете, я прочитала в интернете и начала ее применять… это очень полезно, и результат… — Но Чибур перебила ее, строго глядя поверх очков:

— Заключение педиатра о рекомендации такой диеты у вас есть? Медицинскую карточку можете предъявить? Мне еще понадобится характеристика из детского сада.

Алина почувствовала, что тонет. Ей показалось, что сейчас произойдет что-то ужасное. Она глубоко вздохнула, пытаясь справиться с приступом паники, и постаралась сказать как можно спокойнее:

— Послушайте, вы что, всерьез все это? Вы хотите меня лишить родительских прав из-за того, что я выбрала для сына диету, которая помогает ему стать здоровым? И из сада я его забрала, потому что он моему ребенку не подходит.

— Вы так не волнуйтесь. — Марина, не глядя на нее, продолжала быстро заполнять бланк. — Мы во всем разберемся. Вы поверьте, я со многими семьями работаю. Я вижу, какая у вас семья и какое отношение к ребенку. Так что пока никто вас родительских прав не лишает.

Алина судорожно выдохнула, а инспектор продолжила:

— Но вы и меня поймите, заявление есть заявление, я должна по нему написать полное представление. Мне нужно, чтобы с родителями была проведена беседа, чтобы вы ответили на вопросы касательно заявления Зубовой. Было бы очень здорово, если бы вы предъявили медицинские документы, подтверждающие, что педиатр назначил вам специальную диету. Я напишу сейчас протокол осмотра вашей квартиры, в каких условиях ребенок проживает, и все эти документы мы представим для закрытия дела. Хорошо?

Хотя Алину немного отпустило, ей по-прежнему казалось очень странным доказывать тот факт, что она, мать своего ребенка, делает для него все самое лучшее. Раньше она думала, что по вопросу лишения родительских прав приходят только к алкоголичкам, дети которых ходят в грязных лохмотьях, едят отбросы и спят на замызганных матрасах. А теперь ей самой, такой благополучной и счастливой, тоже грозит разбирательство по такому унизительному вопросу. Алина поспешно сказала:

— Конечно, я готова представить любые документы. Что нужно, скажите? Объяснительная, заявление, как в прошлый раз?

— Вот видите, как хорошо, что вы все понимаете. Сейчас все напишем…

Написание множества однотипных бумаг заняло часа два. Наконец Марина Чибур поблагодарила Алину за содействие и ушла. Алина, опустошенная, села в кресло и стала думать, что же делать дальше. Она еще не звонила Семену. Да она не готова вообще обсуждать этот вопрос с мужем! Какие же еще гадости может придумать свекровь, чтобы отомстить ей за неприятный разговор, за ссору? Алина была в отчаянии. Только этого ей сейчас не хватало!

Вечером, все еще разгоряченная, Алина рассказывала мужу о визите инспектора и злорадно ждала его ответа. Однако Семен, понявший, что все обошлось и что проблем не будет, отнесся к ситуации довольно спокойно. Обещал поговорить с матерью, просил Алину войти в положение матери, потому что она одинока, а теперь и вообще лишена возможности общаться с внуком. Уверял, что будет контролировать ситуацию, Алину утешал и сводил разговор к обещанию, что все будет хорошо.

Алина и этому была рада. Если бы Семен начал поддерживать мать, Алине пришлось бы гораздо тяжелей. Она была ему даже благодарна, но чувствовала, что устала от постоянной борьбы. Каждый день ей приходилось что-то кому-то доказывать, каждый день ей нужно было отстаивать свое мнение и оправдывать свои поступки. Алине вдруг захотелось домой, в деревню, к родителям. Она объявила Семену, что едет в деревню. Семен, к ее удивлению, не стал возражать, наоборот одобрил ее намерение. Сказал, в их отсутствие спокойно займется проблемами на работе и, быть может, тоже приедет к ним. Алина просила мужа не беспокоиться о них, там есть кому помочь ей с Вовкой, чтобы она сама немного отдохнула.

 

Глава 9

Мысль о поездке в деревню внезапно пришла в голову Алине и оказалась неожиданно чудесной. Все пошло замечательно: взяты билеты на нужный поезд, Вова без криков и скандалов в метро и на вокзале проявил нечто напоминающее любопытство. А при виде поезда он просто замер от восторга. Когда же он понял, что сейчас они в этот поезд сядут, радости его не было предела: Вова начал подпрыгивать, смеялся, пытался дотронуться до железной обшивки вагона.

В купе он уселся у окна, прилип носом к стеклу и смотрел, не отрываясь, на мелькавшие провода и деревья, пока его не сморил сон. Он расслабленно обмяк прямо у окна, упершись лбом в холодное стекло. Алина переложила сына на полку, укрыла его и стала тоже смотреть в окно.

Алина любила поезда. До самого поезда добраться было трудно: нужно было сначала ехать из деревни на автобусе до вокзальчика с высоким мостом прямо над рельсами в ближайшем городке. Пока семья ждала поезд, Алина любила стоять на этом мосту, смотреть на составы, снующие взад-вперед, и кидать вниз оборванные с клена сухие «вертолетики».

Она не предупредила родных о приезде, поэтому утром, выйдя из поезда, они с Вовой вдоволь нагулялись. Вова не проявлял беспокойства, как это обычно бывало в незнакомых местах. Спокойно ходил, держась за руку матери, и смотрел на все с интересом, который хоть и не читался в его всегда убегающих глазах, но чувствовался в расслабленной походке и теплой, вялой ладошке.

Было начало июня, деревья в первой, свежей зелени. Летнее солнце заботливо пригревало, Алине радовалась этому теплу и покою. Они дождались автобуса и отправились в новое путешествие, в родную Алинину деревню. В автобусе Вова тоже не отрывался от окна, разглядывал пашни, леса, дома — все, что встречалось вдоль дороги.

Открывая родную калитку, Алина слегка волновалась.

— Батюшки-светы! Неужто?! Наконец-то! Вот уж не ждали, не гадали! А чего ж не предупредила, мы б встретили в городе-то, — целуя дочку, восклицала мать.

Василиса Федоровна в свои шестьдесят с лишним лет была статной и сильной женщиной. Алина всегда восхищалась красотой матери и хотела в старости сохранить такую же силу и здоровье. Отец, Иван Сергеевич, был старше матери на десять лет, но тоже был молодец, активный и здоровый. Алина удивлялась и радовалась, что родителям удается в их возрасте радоваться жизни и быть такими энергичными.

— Да это вы в городе вянете раньше времени! — ответил отец на ее немой вопрос. — Здесь у нас все свежее, свое. На природе, на воздухе вон сколько времени проводим. Я даже сплю теперь на веранде, смотри… — Иван Сергеевич с довольной улыбкой повел Алину показывать новую веранду.

Дом почти не изменился. Ее поразило, как похож дом, который отстроили Юля с мужем, на этот родительский дом. Наверное, сестре тоже казалось, что этот дом самый лучший на земле. Хотя, конечно, изменения с последнего приезда Алины были. Кроме упомянутой веранды, родители провели отопление, теперь им привозили газ в больших красных баллонах. Надстроили второй этаж над сауной и устроили там еще одну спальню. Во дворе сильно уменьшился участок под картошку. Алина еще помнила, как картошкой засаживали весь задний двор, чтобы продать на рынке часть урожая под конец зимы, когда картошка сильно дорожала. Теперь же глаз радовали парники с клубникой и огурцами. А кое-что Алина опознать не могла, похоже, родители стали выращивать что-то новенькое.

— Что это у вас? — указала она на крайнюю грядку, с удивлением глядя на зеленые торчащие листья.

— Да это патиссоны, — сказала Василиса Федоровна, довольная, что удалось удивить «городскую» дочь. — Отец посадил, сказал, что очень полезно для здоровья.

— Господи, патиссоны еще какие-то, я даже не представляю, что это такое…

— Ну, узнаешь еще, у нас маринованные есть, с того лета закатанные. Пойдем к столу. — Мать обняла дочку. Но в этот момент Вова, дико закричав, дернул мать за рукав и начал ее куда-то тащить.

Сразу после приезда он быстро обежал весь участок, посмотрел на дом, на огород, на цыплят в загородке. Видно, понял, что это и есть место, в которое они так стремились, решил, что с него достаточно впечатлений, а теперь главная цель — вернуться домой.

Сначала Вова просто теребил Алину за руку, потом сильно дергал за юбку, потом стал усиленно тащить ее к выходу. Алина пыталась отвлечь сына, но он уже сообразил, что домой его никто везти не собирается, и начал орать еще громче.

Василиса Федоровна встрепенулась:

— Ах, где мой внучек? Пойдем скорее, я тебя накормлю… да ты, наверное, устал с дороги, мой хороший. Вот у нас как раз яички сегодняшние. Сейчас молочка у соседки перехвачу…

— Мама, молочка ему не надо, нельзя, он на диете. — И, переводя внимание матери с щекотливого вопроса, спросила:

— А наша-то буренка куда делась? Уж молока-то никогда не приходилось брать у соседей.

— Так все, дочка, отвез ее отец на мясозаготовки. Совсем уж она стала старая, а новую нам не потянуть, сама видишь… только-только на это хозяйство наших сил и хватает.

Мать пошла накрывать на стол, а Алина присела с кричащим Вовой на лавочку у входа в дом и осмотрелась.

На Алинин взгляд, с таким хозяйством управляться надо было бы вдесятером. И как отец с матерью и старой бабкой Марфушей умудрялись все это хозяйство обихаживать?

Вова не унимался, вцепившись в мать, порывался уйти. Он плакал, вырывался, бил кулаками и ногами, не разбирая, куда попадает. Не давал себя раздевать в надежде, что ему удастся убедить мать вернуться домой. Отпустить его было совершенно невозможно, родные были в напряжении, первый день приезда был скомкан.

Алине удалось соблазнить Вову огурцом и вареной в мундире картошкой. Спать отправились в комнатку на чердаке. И тут на Алину нахлынули воспоминания.

По правде говоря, она никогда не любила деревню. Она хотела уехать из дома как можно скорее. И всеми силами приближала этот светлый, как ей казалось, момент. Впервые попав в ближний городок, она поняла, что всю жизнь провести в деревне не хочет, а когда съездила к сестре в Петербург и посмотрела на городских девушек: как они одеваются, как время проводят, по каким магазинам и театрам ходят, — Алина поняла, что ни за что в деревне не останется.

Теперь же, обустроив свою жизнь так, как мечтала, она вспоминала деревенское детство как светлое и теплое, что, оказывается, незаметно согревало ее долгие годы. Она вспоминала утренних петухов, душистый сеновал, кошку, родившую девятерых котят, которых они с сестрой таскали, пока троих не уморили насмерть — не со зла, а по незнанию. В речке они купались целое лето, обжигали руки и ноги в малиннике, который зарастал крапивой, зато какая сладкая была эта малина! Алина была рада, что родная деревня не умерла, не развалилась, как другие деревни.

В письмах мать ей жаловалась, что все вокруг постепенно умирает, совхозы развалились, работать негде, многие едут в большие города или за границу. Но сейчас после долгой разлуки Алине все нравилось.

Наутро, к удивлению матери и радости бабушки, Вова как будто освоился, и к обеду казалось, что он жил здесь всегда. Он с восторгом пытался ловить своих и соседских котов, подружился с собакой, охраняющей двор, и хотя Жулька сторонилась его навязчивого внимания, уже не тявкала и терпеливо сносила посягательства Вовы на ее уши и хвост — он их нещадно трепал. Потом ребенок обнаружил, что можно выдергивать из земли морковку, и если мать или бабушка не успевали заметить, сгрызал ее целиком прямо с остатками земли. Алина дергалась, но Василиса Федоровна успокаивала ее:

— Не волнуйся у нас здесь все чистое, химии никакой, не отравится.

Постепенно Алина ослабила пристальный контроль за ребенком и просто радовалась жизни. Погода выдалась удачная. Она стала понемногу помогать матери по хозяйству — еще помнила, как полоть и поливать.

Нужно рассказать родителям о Вовином диагнозе, думала Алина. Отцу она об этом даже заикаться не хотела, потому что с детства помнила его суровость. Когда Алина собралась из деревни в город, у нее на лице было написано, что о замужестве она даже и не мечтает. Иван Сергеевич очень ругался. Иметь в семье бездельницу, которая собирается стать домохозяйкой при богатом мужике, было выше его сил. И хотя Алина благополучно вышла замуж и отец вроде смирился и простил, но… В общем, новости про Вову Алина попыталась осторожно рассказать матери. От нее она ждала внимания и понимания, но была разочарована. Мать с удивлением посмотрела на нее и отмахнулась:

— Алиночка, ну что ты на него наговариваешь? Вовочка — самый обычный ребенок. Конечно, он не разговаривает, да что ты от него хочешь в три неполных года-то? Да сколько таких детей, и вырастают нормальными! Ой, да я тебе расскажу, вот у нашей Палны…

Алине хотелось заткнуть уши. За последние год-полтора она эти рассказы выучила наизусть! Теперь ей приходилось слушать истории о разных детях, которые в свои два-три-пять-семь лет не говорили. И всегда это были мальчики. И всегда они потом начинали болтать фразами, предложениями и абзацами! А потом догоняли сверстников за полгода и выучивали наизусть целые поэмы и поражали всех талантами и способностями! И все дело обычно было просто в том, что они «не хотели» или было «не время». Алина слушала эти рассказы сначала благодушно, потом с надеждой, потом с отчаянием, а теперь они вызывали у нее только раздражение.

Когда Василиса Федоровна закончила рассказ о сыне некоей Палны и его триумфальной победе над пятилетним молчанием, Алина пробормотала: «Конечно, конечно, ты права» — и стала снова полоть морковку. Отцу рассказать о Вове она даже не попыталась.

Семен давно не оставался дома один. Он даже растерялся сначала, ведь с тех пор, как они с Алиной познакомились, они проводили время вместе. Даже в деревню к ее родне ездили вдвоем еще до рождения Вовы — познакомиться.

Теперь он остался один в квартире, которую любовно выстроил для жены, и каждая вещь в ней напоминала о ней. Четверг и пятницу он еще как-то пережил, приходил с работы поздно и сразу после душа ложился спать. Но в выходной стало совсем тоскливо. Он позвонил Салиму и уговорил его отправиться в баню.

Баня была их любимым времяпрепровождением, хотя обычно инициатором выступал Салим. Семен пообещал сам купить пива и рыбы, лишь бы Салим согласился на незапланированную встречу. Салим согласился, сказал, что придет с двумя дальними родственниками, которые с ним работали, потому что уже давно договорился провести эти выходные с ними, а против бани они не возражают. Семен был даже рад, потому что после последнего разговора он не хотел говорить с Салимом о своем больном ребенке, а Салим непременно спросил бы его о Вове. Семен понял, что вообще зря рассказал обо всем Салиму, вряд ли тот понял его чувства, а вот чувство превосходства у Салима взыграло еще больше. Просто посидеть с мужиками в бане будет лучшим способом избавиться от тягостного настроения.

Салим и вправду привел друзей — веселого толстого бородача Серегу и маленького, с хитрыми глазками Азамата. Сюрпризом для Семена оказалось то, что они привели с собой девах нетяжелого поведения, подцепленных ими, похоже, в двадцати метрах от бани. Семен даже не стал выяснять, платные ли это девушки или нет, в любом случае его такие услуги никогда не интересовали. Мужики вовсю веселились, щипали баб за бока и груди, спихивали их в бассейн при каждом удобном случае. Баня, судя по всему, была рассчитана на такие удовольствия, потому что в дальнем углу была крохотная комнатка с небольшим топчаном, о назначении которой Семен раньше не задумывался.

Конечно, Семен не впервой видел, что в баню приводят проституток, но его они никогда не интересовали. Вообще никакая женщина не могла соревноваться с его прекрасной богиней Алиной. Поэтому он всегда смотрел сквозь них, уделяя им внимания не больше, чем банщикам, которые подавали полотенца. Но сейчас что-то изменилось. Семен понял, что провожает взглядом девушек, разглядывает их. Особенно зацепила его подруга бородатого толстячка — высокая стройная блондинка. Было в ней едва уловимое сходство с Алиной. Нет, не только белокурые волосы и острые «модельные» коленки. Обратила на себя внимание явная ухоженность девушки.

Когда Семен начал встречаться с Алиной, его невероятно возбуждала ее холеность. Она вся была гладенькая, вылизанная, выщипанная, нежная и трепещущая, как олененок. Каждый ноготок, каждый пальчик, каждый волосок — всему было уделено максимум внимания. Семен никогда не встречал таких ухоженных девушек, и это поразило его в самое сердце.

Сейчас Семен заметил признаки этой невероятной ухоженности у шлюхи и вдруг понял, как давно он не замечал их у самой Алины. Сразу после рождения ребенка… Да нет, раньше! Еще во время беременности Алина стала меньше следить за собой. Перестала укладывать волосы в эффектную прическу, красить ногти, объясняла это нежеланием навредить ребеночку избытками химии.

Сначала он не обратил на это внимание, потому что сам был ошеломлен новостью о будущем отцовстве. Но прошел год-второй, и вот уже ребенку скоро три. Теперь он видел разницу со всей очевидностью! Семен невольно почувствовал раздражение, отчасти на Алину и, конечно, на Вову за то, что все, чего он так долго добивался, отстаивал и берег, постепенно приходит в негодность. В конце концов, жена могла бы начать уже следить за собой! Хорошо, пусть не сразу после родов, но, может, через месяц-другой. О холености уже и речи не шло, но элементарные вещи вроде еженедельной депиляции или педикюра Алина могла бы вернуть в расписание. В конце концов, не перестала же она зубы чистить! Семен недовольно поморщился.

Мужики весело плескались с девчонками в бассейне, а Семен свои думы думал. На работе дела не клеились. Семен долго приходил в себя. Об отмене продаж речь не шла, просто теперь он не будет получать проценты с патента, который был зарегистрирован на фирму. Он понял, что нужна новая идея, стал метаться, перебирая разрешенные препараты. Он придумал пока весьма странный дешевый квас, который, если лицензировать по всем правилам, можно было бы выдавать на заводах с повышенной вредностью вместо молока. Оказалось, что законодательство не требует напрямую выдачи именно молока, но есть конкретные спецификации, какой именно состав должен быть у этих напитков. С одной стороны, Семен был рад, что он придумал что-то новое, это означало, что голова работает, что есть еще потенциал и возможность поправить свои материальные дела. Но с другой стороны, он понимал, что со счастливыми временами нужно распрощаться. Еще раз открыть такую золотую жилу, как женьшень, ему вряд ли удастся.

Салим увидел одиноко сидящего Семена, отобрал из рук кружку пива, запихал в парилку.

— Сейчас мы из тебя все дурные мысли выбьем, — весело сказал Салим и взял в руки два веника.

Алина чувствовала себя в деревне спокойно. Это был ее дом, и как бы хорошо или плохо она ни думала про него раньше, именно сюда ей захотелось вернуться при тяжелых жизненных испытаниях. Когда Семен позвонил и сказал, что приехать не сможет, она даже обрадовалась. Она и от него хотела отдохнуть.

Однако здесь у нее не все шло гладко. Вова быстро освоился в деревенском быту, но проблем было немало. Сначала Алине пришлось втолковывать родителям, что у него страшная аллергия на булку, манку и молоко. Бабушка не хотела смириться с тем, что внучку нельзя ни вкусный домашний творожок, ни омлетик. Но, заметив, что Вова дозволенные продукты кушает хорошо и не бывает голодным, Василиса Федоровна примирилась с диетой. Ивана Сергеевича вопросы питания не волновали, он в это никогда не вмешивался.

Реакции отца Алина очень боялась. Он был человеком прямым и твердым, старой еще закалки. Он никогда не мог понять Алину, когда та решила оставить работу после рождения ребенка.

— В нашей семье не было тунеядцев! Мать твоя на шею вас сажала и на работу бежала, в колхоз. А вы придумываете тут себе глупости всякие, лишь бы не работать! Что это такое, домохозяйка? Что это вообще значит? Что у тебя там, дом большой, хозяйство?

Алина досадливо пропускала слова отца мимо ушей, но неприятный осадок все равно оставался. Один раз, глядя, как отец играет с Вовой в догонялки во дворе, она не выдержала и решила ему отомстить. Решилась и сказала:

— Вот, если Вова не научится говорить, то будет инвалидом, стало быть, тунеядцем. Вот так вот, папа!

Иван Сергеевич встал посреди двора как вкопанный, вперил суровый взгляд в дочь и зычно выговорил:

— Никогда! Слышишь, никогда не называй моего внука тунеядцем! Мало ли что, не говорит он, беда какая! И без языка дел полно. Если ты там, в городе, ни к какому делу мальчишку не сможешь пристроить, то привози его к нам. Здесь всегда работа сыщется всякому человеку. Сможет и овец пасти, и коров доить. Никогда не будет он тунеядцем в деревне, даже и не думай, слышишь?

Алина смутилась и пошла в дом. Конечно, она рада, что родители с таким энтузиазмом приняли ее сына, считают его нормальным мальчиком, им даже не приходит в голову, что у него есть какая-то «болезнь», но она чувствовала себя опять немного потерянной. Ее усилия были направлены на излечение Вовы, а здесь, похоже, слово «вылечить» никто бы не воспринял всерьез.

С бабкой Марфушей вообще случился отдельный разговор.

Как-то Алина застала старушку, когда та, согнувшись, вылезала из подпола. Потом уперлась рукой в спину, пытаясь распрямится. Одежда на ней была чистой и наглаженной, но Алина знала, в чем проблема бабушки, и старалась не принюхиваться.

— Пойдем, Аленушка, я тебе компотику налью, малиновый, твой любимый, — прошамкала старуха.

Алина грустно было видеть ветхость и беспомощность бабушки. В ее памяти бабушка была маленькой, не слишком ласковой женщиной, державшей дом в кулаке. Только ее, Алину, любила и все ей прощала. Презрев современную Алину, называла по-деревенски Аленушкой, баловала без меры, а к остальным домашним бывала сурова. Никого не подпускала бабушка к плите, стряпней занималась только сама, иногда поручая кому-нибудь почистить лук или картошку. Мылась в банный день последней, и все до смерти боялись, что ей не хватит горячей воды.

Она прошла за бабушкой в маленькую комнатку с печкой, которую теперь Марфуша просила топить почаще, и села за стол. Бабка поставила компот на стол.

— На, Аленушка, держи кружечку, цветик мой.

Марфуша поправила скатерть, села на стул — спина прямая — и сложила руки на коленях. Алина налила в стакан ярко-красного компота и вопросительно посмотрела на бабушку.

— Послушай меня, милая, — начала Марфуша, — ты не смотри, что я старая, я все вижу и слышу. Жалуешься ты матери на пацаненка своего. Я хочу тебе рассказать кое-что. Матери не говори, что узнаешь… ей знать не обязательно, да и не ее это грех, а мой… Тебе два года было. Василиска на сносях была да поехала рожать в город. Вот Юлька, может, и помнит, кто знает, но это и не ее дело все равно. Родила Василиса ночью и уснула. Быстро родила, третий же. Пришла я к ней на следующий день да дивлюсь: не показывают ей ребеночка, рано, говорят, еще, а больше ничего не говорят. Я пошла в ординаторскую узнать, что да как, а меня вдруг внутрь запустили. Удивилась я, нашла врача. Врач солидный такой, борода, очки, халат белоснежный. Он и спрашивает меня: вы, говорит, мать Василисы Куденцовой? Я говорю: я, мол! Он мне и говорит: «У вашей дочери мальчик родился, больной, с синдромом Дауна. Болезнь эта тяжелая, не лечится. Дочь свою уговорите мальчика в роддоме оставить, за ним все равно специальный уход нужен, дома такой вы не сможете ему обеспечить. А вдруг помрет, так дома еще старшие дети, напугаются, будут потом ночью кошмары видеть».

— У меня есть брат?! — Алина была потрясена. Ну надо же! Как в бразильском сериале! Братишка, на два годика младше! Где-то, где?..

— А фото есть? — спросила Алина.

— Какое фото, ты меня не слушаешь? — Марфуша недовольно пожевала губами. Алина затихла. Бабка продолжила:

— Я стою как неживая, а он продолжает: «И поговорите с дочкой, нельзя ей больше рожать, сами понимать должны…» Я потихоньку в себя пришла и говорю: «Доктор, а чего ж не приносят ей кормить? Можно хоть посмотреть-то на него?» Он и говорит: «Да чего там смотреть-то! Любопытство, что ли?» А я говорю: «Ну, доктор, дайте я хоть одним глазком на внучка гляну. У нас все девки, мы радовались, что мальчишечка народился… а тут вон что…» Посмотрел он на меня странно и говорит: «Ну что ж, бабуля, может, так и лучше будет. Идите в палату». Пошла я к Василисе, говорю: «Готовься, сейчас кормить принесут». Она обрадовалась, пошла сиську мыть. Тут его в палату вносят, я смотрю: батюшки-светы! Толстая ряха, глазенки крохотные перекошенные, губища вывернутые… уродец, в общем. Ну, думаю, прав был врач, не справиться нам с таким, он ведь еще и больной. Тут и Василиса вернулась. Как увидела его — онемела, так и стоит с голой сиськой. Да и я не знаю, что сказать. Вспомнила наставленье врача и говорю: «Нельзя тебе больше рожать, Василиса, так и знай». Тут она пришла в себя и давай рыдать. Я ей говорю: не плачь, бывает, в больнице оставишь, они тут о нем и позаботятся. Ребенка унесли. А я пошла врача искать. Этого, с бородой. Пришла, он за столом сидит, пишет чегой-то. Я и говорю: «Неужто такая страшная болезнь?» «Да, — он отвечает, — до трех лет не доживет!» Я подумала… или, наоборот, не подумавши, ляпнула: «Так, может, доктор, ему укольчик какой, чтоб не мучился?» А врач голову поднял от писанины своей, посмотрел на меня так… «Укольчик? — говорит, — а что, можно и укольчик…» Я-то другого ждала, так сдуру болтанула же, а он по-серьезному. Встал, набрал в шприц что-то из бутылочки и мне протянул: «Вот вам, бабушка, укольчик, идемте, вы сделаете!» Я отпираюсь: «Как же я, я ж не умею!» Он непреклонный: «А чего там уметь, так он под капельницей, в резинку уколите и все дела, идемте!» Я от него как шарахнулась: «Да почему же я-то?! Вы же врач!» А он бороду свою поправил и говорит, да зло так: «Вот именно, бабуся, я врач, мне лечить положено, а не убивать!»

Алина думала, что уже ничему не способна удивляться, но тут не выдержала:

— Бабушка, ты что, хотела убить родного внука?

— Да не хотела я! Думала, так лучше для всех будет, чего ему мучиться-то? Все равно не жилец! Твой-то вон здоровый, веселый бегает, ну не говорит, так мелочь-то какая! А тут уродец, да еще и больной. Ты пойми, раньше с детьми все иначе было. Вот мать моя считалась в деревне нашей очень хорошей матерью. Ведь народилось у нее пятнадцать детей. Одного свинья заживо съела, недоглядели, ну что ж… Еще близняшки были, а брату моему ему шесть лет в ту пору было, поручали кормить их, да он бутылочки перепутал, вместо молока сливками покормил. Обе мучились страшно, одна выжила, вторая померла. А еще одного поп крестил зимой в проруби… тайком, тогда негоже было крестить-то, большевики церкви жгли… так вот, пьяненький был и под воду младенчика упустил. Все охнули-вздохнули да пошли по домам. А потом война… а после нее только я да сестра моя старшая в живых остались. Вот, Аленушка, тогда никто с детей пылинки-то не сдувал, сами о себе должны были думать и на ноги вставать, и пригляду никакого… Кто выживет, тот выживет — сильный, стало быть, хваткий к жизни.

— И чем все кончилось? — перебила Марфушу Алина, пораженная этой историей.

— Чем-чем… Написала Василиска отказ, дома всем сказали, что умер дитеночек, а он и вправду через год умер, нам бумагу прислали. Аленушка, я к чему все это говорю-то… Не бери ты в голову насчет пацана своего, нормальный он у тебя, ноги-руки есть, не лежачий, ест хорошо, не кашляет, с лица смазливенький, чего тебе еще надоть-то?

Алина вышла во двор. Голова была будто ватная. Ну и новость! У нее был брат, даун, прожил год и умер. И никто ничего ей не сказал. Ни фото, ни имени… И как будто так и надо! Никогда Алина не видела, что ее мать убивалась или вспоминала о чем-то. Она вспомнила некоторых барышень, жалующихся, что каждый день вспоминают ребенка, которого они выскоблили на сроке четыре-пять недель. То есть отсосали, как соплю, и все равно плачут, ищут прощения. А тут парень родился! И кто его знает, как он там жил, в детдоме? А может, и не было у него смертельных болезней? С другой стороны, как матери было бы растить его такого на глазах у всей деревни? А отцу каково было бы?

Алина, полная противоречивых мыслей, пошла в огород. Там Вовка самозабвенно дергал из земли все подряд: и сорняки и морковку. Василиса Федоровна смеялась, пытаясь направить его активность в мирное русло. Алина посмотрела на нее и попыталась вспомнить хоть что-то. Мать всегда была веселой, спокойной. Никогда она ни на что не жаловалась, не плакала, не сидела с грустным видом у окошка. Похоже, две здоровые девчонки, Юля с Алиной, целиком занимали ее мысли… «Вот вам и скелеты в шкафу!» — ужаснулась Алина.

Вова снова стал радовать Алину, она видела, что улучшения есть. Не знала точно, связывать ли это со свежим воздухом, большими просторами или введенной диетой, но Вова стал живым, общительным, истерики и скандалы практически прекратились. Теперь она легко могла ему надеть летние сандалии или даже шорты, хотя к ним он относился с большим предубеждением, если не сказать — ненавидел. Он легко шел на контакт с дедом и бабушкой, осваивал новые интересы: прополку, уборку — и никаких машинок и колесиков. Родители не уставали каждый день говорить Алине, чтобы она не морочила голову ни себе, ни людям. Здоровый, мол, у нее мальчик, ну, немного отстает, так потом наверстает!

Алина не могла согласиться, хотя еще пару месяцев назад была бы счастлива слышать это, и обязательно поверила бы! Теперь на этом не заостряла внимание. Она наблюдала: да, в психическом плане Вова сильно улучшился, но другие достижения сошли на нет.

Все те немногочисленные слова, которым Алина учила его в городе, пропали, как будто их и не было. Ни «дай», ни «на», ни «масина», ни «открой»… ничего. Алина решила, что речь все же второстепенна, все равно заговорит рано или поздно, главное, чтобы вернулось адекватное поведение. А оно как раз потихоньку возвращалось, что не могло не радовать. Постепенно Вова стал самостоятельно садиться на унитаз, и Алина осмелилась наконец-то оставлять его на целый день без памперсов. Уже само по себе это было такой радостью, что все недостатки речи на этом фоне померкли.

Алина понимала, что жизнь в деревне временна и нужно решать, что делать дальше. Многих врачей обошли, и вопросов, на которые Алине нужно было получить ответы, почти уже не оставалось. Во-первых, из районного диспансера Вове назначили наблюдение психиатра в консультативном отделении детского медицинского центра «Детская психиатрия». Во-вторых, генетики в другой клинике сказали, что анализ на кариотип ничего не выявил, но, если делать полное обследование, нужно везти в Москву не только пробы ребенка, но и родителей. К этому времени Алина уже начала понимать: консультации не помешают, но никаких особенных результатов ждать не стоит. Ну, скажут, что у них с генетикой все в порядке, а дальше что?

Алина научилась спокойно размышлять о том, от чего еще недавно ее всю колотило или что казалось полной ерундой. Что если так помогла диета, то, может быть, и весь метод биомедицинского лечения аутизма может окончательно поставить Вову на ноги. Конечно же, она не сможет сама подобрать необходимые дозы витаминов и минералов, Алина понимала, что она недостаточно компетентна в медицинских вопросах. Но это же не страшно, есть люди, которые могут подсказать и направить. Похоже, по возвращении домой ей придется связаться с этой самой Лили, а также выяснять, как именно через интернет мамы покупают лекарства и препараты. План дальнейших действий обрел четкость, и Алина успокоилась.

Последние дни месяца, проведенного в деревне, были самыми счастливыми летними днями в этом году.

 

Глава 10

Вернувшись домой, Алина хотела полететь в Москву, чтобы сдать анализы на кариотип, но приближался день рождения племяшки Юлечки-Ляли, и Алина отложила поездку на неделю. Пропустить день рождения племяшки она не могла и не хотела. На праздник собирались долго. Алина не столько занималась собой, сколько выбирала самую лучшую одежду для Вовы, ей хотелось показать, что сын стал самым обычным ребенком, хоть и неговорящим. В первую субботу июля они всей семьей сели в машину и поехали.

К ее удивлению, в гостях Вова вовсю веселился. Алина просто поразилась, как ловко Ляля, которая была на год младше двоюродного брата, сумела вовлечь его в игру. Она отбирала у него предметы, которые ему нравились и которые он брал в руки. Алина привезла с собой несколько пластиковых цифр, которые Вова недавно полюбил. Именинница подкарауливала момент, вырывала цифры у Вовы из рук и с громким хохотом убегала. Сначала мальчик бегал за ней с криками и раздражением, но когда наконец понял, в чем состоит игра, тоже начал смеяться, отбирать цифры у Ляли и убегать. Юлечка была в восторге. Надо ли говорить, что и Алина была счастлива?

— Ну, посмотри, что я тебе говорила! Видишь, какие у нас сдвиги, — говорила она сестре.

— Да я тебе сразу говорила, что ты слишком мнительная. Вот он заговорит, и ты забудешь все страхи и опасения, — отвечала Юля, выкладывая оливье в салатник.

Алина промолчала. Нет, она была рада, конечно, что Юля считает ее сына обычным мальчиком. Но она никак не могла объяснить, что эти положительные сдвиги произошли не сами по себе, а титаническими усилиями. Каждый раз, когда Вова бегает на цыпочках, помахивает «крылышками» или ложится на асфальт, пытаясь его лизнуть, бешено стучит ногами в стену или раскладывает цифры в ряд, она понимает, что они стоят на краю пропасти. Может, только чуть-чуть отодвинулись.

Как объяснить это другим, если любимая сестра не понимает. Она и не стала комментировать странности своего сына, а гостям, видно, было все равно. Бегает чей-то ребенок, ну и пусть бегает. У взрослых свои взрослые интересы. За столом оживленно обсуждали недавнюю трагедию с разбившимся самолетом, говорили о бизнесе и домашних хозяйственных делах. Юля вовсю хвасталась новым магазином. Семен поддерживал эти разговоры. Алина скоро заскучала, почувствовала себя одинокой. Она схватила Семена за руку и потащила его к детям. Дети кидали друг другу мячик, Семен попытался научить Вову играть в бадминтон, но у него ничего не вышло — мальчик не следил за воланом. Он прижимал ракетку к лицу и пытался просунуть сквозь сетку язык. Алина повела его к теннисному столу, показывала, как здесь играть с мячиком. Но Вова сфокусировался на движущемся предмете.

Имениннице вскоре надоело носиться, она взяла у матери подаренную куклу и посадила ее за маленький столик. Большие мальчики пошли смотреть, как готовится шашлык. Вова бегал кругами мимо маленькой Ляли, видимо, хотел заинтересовать ее прежней игрой. Но Юлечка была занята: она кормила ложечкой куколку. «На-а… На-а…» — протяжно приговаривала она. Вова покружился-покружился, лег на землю и стал смотреть в небо. Алина смотрела на сына. Все-таки он сильно отличался от обычных детей, это не видит только слепой.

На следующий день Алина с сыном улетала в Москву на осмотр к профессору, которого ей рекомендовали как лучшего генетика Москвы. В специальном контейнере она везла пробирки. Путешествие оказалось не из легких. Алина рассчитывала, что Вове понравится летать на самолете, так же как на поезде. Но все оказалось иначе. В аэропорту она с ним еще как-то справлялась. Конечно, Вовка посидел на всех сиденьях и даже полежал под ними, потом требовал кока-колы из лимонадного автомата, потом бегал по кругу, сужая его на каждом обороте. Потом он стал заметно нервничать и тянуть мать на выход. Алина изо всех сил старалась его отвлечь. Не тут-то было! В автобусе они подъехали к самолету, и тут началось ужасное. Услышав гул самолета, Вова стал хвататься за голову, с диким криком стал тянуть мать обратно в автобус. Алина утешала его и уговаривала, но из-за шума он ее не слышал, не понимал. Он мотал руками и ногами, кричал. Алина подхватила его на руки, он был тяжелый и вырывался из ее рук.

В самолете стало еще хуже. На лице ребенка был написан ужас, похоже, что это был не каприз, а настоящий для него кошмар. Его трясло. Кое-как Алине удалось усадить его в кресло. Но он продолжал орать и биться, стюардессы наперебой предлагали им конфеты и водичку, но ничего не помогало. Поняв, что ее попытки успокоить ребенка бесполезны, она просто села рядом и держала его, чтобы он не выскочил в проход. Что будет, когда они взлетят?

Самолет заполнялся пассажирами, многие неодобрительно косились на молодую женщину с орущим ребенком, которая делала вид, что ничего не происходит. Первой не выдержала женщина, которая сидела в кресле впереди Вовы. Это ей доставались Вовины пинки.

— Успокойте вашего ребенка, пожалуйста! Вы не понимаете, что ему нужно ваше внимание? Чем вы вообще занимаетесь?

— Простите, пожалуйста… сейчас, сейчас… — Алина зажала ноги сына своей ногой, но он выгнулся и, закричав еще пронзительнее, распрямился пружиной, с силой ударив по впереди стоящему креслу головой: — Просто он боится самолетов…

— Так и нечего тогда летать с ним, раз он боится самолетов, ехали бы на поезде! — недовольно проворчала соседка. — Пересядьте, мне надоела эта молотилка по спине!

Куда пересесть-то? Все места заняты. Алина бы даже пешком пошла. Она кляла все на свете и была готова выйти из самолета, потому что этот полет уже был для нее и, конечно же, для ребенка кошмаром. Ну почему, почему она не поехала на поезде? Ведь поезд Вова полюбил, а в Москву ехать всего лишь ночь. Зачем эти сложности с самолетом? И почему она решила, что Вове понравится самолет? Его же трясет от звука пылесоса или сушилки для рук в общественном туалете!

А ребенок тем временем начал затихать. Алина собралась с силами — один час она как-нибудь переживет. Но испытания продолжались. Вова описался, а памперсы они уже давно не носили, и Алина выпустила из виду, что в стрессе может произойти такой конфуз. Попытки увести Вову в туалет не увенчались успехом: мальчик не хотел входить в крохотную, странно освещенную железную кабинку, в которой гул самолета усиливался. Он сделал несгибаемую раскоряку, и Алина оставила затею с туалетом. Она заметила женщину с малышом и, отбросив всякое стеснение, попросила у нее подгузник. Памперс был меньше, чем нужно было рослому Вове, но Алина кое-как приспособила его, надела сверху штаны и стала запихивать сына обратно на сиденье. Вова орал, не переводя дыхания. Уже весь самолет был в курсе, что Вове плохо, Вове страшно, а Алина — никчемная мать, которая не в состоянии управиться с ребенком.

Наконец самолет поехал на взлетную полосу. Вовины рыдания стали громче, но он хотя бы перестал махать руками и ногами. Когда они поднялись в воздух, силы его иссякли, и он уснул, мгновенно отключившись, глухо всхлипывая и вздрагивая во сне всем телом. Алина сидела рядом, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить. Но лишь самолет, коснувшись земли, сел, Вова проснулся и начал кричать с той самой ноты, на которой уснул.

Алина постаралась как можно скорее покинуть самолет. Сели в автобус и поехали к аэровокзалу. Вова не плакал, но изо всех сил тянул Алину к выходу. Алина, понимая, что в самолет они теперь сесть точно не смогут, сдала обратные билеты. Нет, возвращаться они будут только на поезде!

Казалось, что в самолете ребенок израсходовал весь запас истерик, рассчитанный на день, и дальше они ехали спокойно. Вова легко вертелся перед врачами, давал себя раздевать, осматривать сверху, снизу, сзади… Некоторые нюансы вызывали дополнительные вопросы, и профессор сказал:

— Понравились вы мне, молодой человек! — и добавил: — Вы знаете, по нашей части тут ничего, но вы анализы сдайте на всякий случай, бывали в моей жизни пару раз и такие исключения. А вообще хорошо, что я ничего не нашел, потому что генетика, как вы сами понимаете, не лечится.

Алина не знала, радоваться ей или расстраиваться, потому что, с одной стороны, профессор ее успокоил, ее и Семена гены были ни при чем; но, с другой стороны, причины происходящего остались тайной. Алина отнесла анализы в лабораторию, там записали номер ее телефона и сказали, что позвонят, когда результаты будут готовы.

Они погуляли по московскому зоопарку, ближе к обеду зашли в кафе, Алина заказала Вове куриную ножку с картошкой фри. Вова съел все с большим удовольствием. Алина выпила кофе, съела круассан. Подумала: вот ведь вполне удавалось изобразить ту мать, которая ничем не ограничивает себя в личной и общественной жизни, делает все, что хочет прямо вместе с ребенком. Но только изобразить. До реального чувства свободы было далеко.

Дома Алина начала переписку с Лили, рассказала об их с Вовой проблеме. Пока ждала ответа, решила отвести ребенка на занятие к речевому терапевту. Они опять попали к Цветковой, той самой Цветковой, от которой Алина впервые услышала страшное слово «аутизм». Занятие оставило двоякое чувство. В представлении Алины логопед должна была веселить ребенка песнями и стишками, а потом заставлять его повторять слова так же, как это делала сама Алина. Но к ее удивлению, все было совсем иначе. Казалось, она просто не замечает ребенка, а время от времени вбрасывает поближе к Вове заранее подготовленные игровые пособия, не глядя на маленького пациента, произносит слова, делая после каждого слова длительную паузу. От самого Вовы она вообще ничего не требовала. Вова всего лишь играл, складывал мозаики, клал на нужные места пазлы, нажимал на кнопочки музыкальной машинки. Цветкова, делая между словами значительные паузы, повторяла иногда отдельные буквы, иногда слова, иногда словосочетания, но ни разу не произнесла целого предложения.

Алине было интересно больше, чем самому Вове. Первые минут десять Вова играл и рассматривал мозаику. За стол его посадить не удалось, и он валялся на полу, рассматривая пазлы, играя с машинкой. Десять минут миновали, Вова заскучал, стал ползать под столом, стучать руками и ногами, схватил Алинину сумку и стал совать ей в руки, намекая, что пора уходить.

Цветкова объяснила Алине, что Вовино состояние временно, постепенно он всему научится, будет сидеть за столом и прилежно заниматься. Она посоветовала Алине дома применять такую же методику: произносить отдельные слова, чтобы Вова усваивал их смысл. Для него сложно выучить слово, а уж складывать слова в предложения — это особый сложный навык, которым аутисты овладевают позже. Она советовала не давить на него ни голосом, ни взглядом, называть слова именно в тот момент, когда ребенок смотрит на конкретный предмет. Заинтересовался машинкой — сказать «машинка», смотрит на телефон — сказать «телефон».

— Постепенно, — говорила доктор, — будем вводить понятия «большой — маленький», «высокий — низкий», «худой — толстый». Будем сортировать по цветам, называть цвета научим чуть позже. Хорошо, если сейчас он начнет сортировать красное с красным, синее с синим и так далее. Аутисты любят сортировать, так что, думаю, это будет легко… Если мы с вами будем работать в паре, я здесь, а вы дома, то скоро мы получим хорошие результаты.

Алина внимательно слушала и запомнила, хотя пока не очень понимала, каким образом сортирование красных и зеленых кубиков по цветам поможет Вове научиться говорить. Но Цветкова именовалась не логопедом, а именно речевым терапевтом, и ее рекомендовали как доктора, которая помогает неговорящим детям научиться говорить. Сама Алина знала очень мало, и спорить с настоящим специалистом причин у нее не было. Но теперь она понимала: как бы мало она ни знала, решение всегда останется за ней. Что бы ни предлагали специалисты, они сами знают о ее ребенке меньше, чем она.

Через несколько дней Алина попала на прием в консультационное отделение детской психиатрии. Ей задали вопросы, какие Алина и сама могла бы задать кому угодно, поэтому отвечала она уверенно. Она ожидала, что будут выяснять какие-то тонкости, новые нюансы, но врач ограничивалась тем же списком, что и другие специалисты. Результат ей говорить сразу не стали, сказали, что отправят в районный диспансер, но Алина понимала, что результат будет как и в предыдущих случаях, точнее, никакой. Она подробно рассказала доктору об улучшениях после диеты, в конце концов, ведь теперь она убедилась в этом на конкретных фактах. Ей хотелось услышать об этом мнение специалиста.

— Да-а… диета-диета… Вы знаете, у нас некоторые мамочки действительно дают хорошие отзывы на диету и с помощью всего лишь ограничения продуктов добиваются положительных результатов, которых мы добиваемся с помощью препаратов. Поэтому если это вам помогает, то, конечно, придерживайтесь.

Алина совершенно растерялась. Она ожидала или возмущения, или споров, или, наоборот, восторга или изумления врача, но оказалось, что все знают об этом, что это не новость и что Америку она не открыла. Почему же раньше никто не произнес этого волшебного слова «диета»? Когда приходила два месяца назад, когда не знала, за что хвататься, к кому бросаться. Почему теперь, когда она сама рассказывает об улучшениях, они говорят об этом так буднично, словно назначили диету сами! А тогда, два месяца назад, ей казалось, что они считают это полной чушью. Доктор, видя ее замешательство, продолжил:

— Вы знаете, мы не можем давать рекомендации, которых нет в официальных протоколах и которые не зарегистрированы официальными испытаниями на территории России. Понимаете, нужно сначала собрать группу детей, поделить ее на две части, одним давать один вариант диеты, другим другой вариант диеты, причем желательно, чтобы этот метод был «слепой», то есть чтобы родители и дети были не осведомлены о том, кому и что дается. Используются препараты глютена и казеина в отдельных таблетках, а после этого нужно наблюдать детей. Полгода в процессе диеты, год после ее отмены. Это должно быть серьезное исследование, которое займет не месяц, а, может, несколько лет. Вот тогда мы сможем рекомендовать этот метод официально. А пока это всего лишь слухи, которые распространяются среди мамочек. Я не могу вам его официально рекомендовать.

Так Алина начала понимать суть официальной медицины. Главное — не вылечить. Главное — не навредить! Для ее ребенка это было ужасно: и навредить было трудно, и вылечить почти невозможно. Ну что ж, если даже диета одобрена официальными психиатрами, то введение больших доз витаминов и минералов наверняка насегда заставит забыть о страшном диагнозе. Алина упрямо закусила губу: надо так надо!

 

Глава 11

Лили жила в Украине. Это насторожило Алину. Ей было бы проще, если бы она смогла приехать лично к врачу, показать ему Вову, по глазам прочитать — приговор или надежда. Однако выбирать было не из чего.

Сотрудничество с Лили стало настоящим венцом глобализации. Алина платила женщине переводами «Вестерн Юнион», чтобы та лечила ее сына, которого никогда не видела. Алина должна была сделать ряд серьезных анализов здесь в Питере: крови, стула, панели аллергенов — список был на целую страницу. Но решила пока ограничиться самыми необходимыми, ведь делать их пришлось в специальной лаборатории и стоили они прилично. Она терялась — что точно нужно, что нет.

Затем ей придется заказывать необходимые препараты специальной доставкой из США. Пока она решила использовать обычные витамины, которые продавались в российских аптеках, но рекомендовали именно препараты, произведенные фирмой, специализирующейся на препаратах для аутистов: там гарантированно не было ни муки, ни ароматизаторов, ни красителей. Другими словами, ничего, что способно вызвать дополнительную аллергическую реакцию или другие проблемы с усвоением. Алина уже знала базовый курс. Постепенно ей предстояло ввести сыну около двадцати различных препаратов, разбитых на приемы: утром, днем, вечером, перед едой, после еды, все в различных дозах и упаковках. Но, по крайней мере, это были знакомые названия, витамины, микроэлементы, полезные бактерии, Алину затянула борьба за собственного ребенка, она со всей очевидностью поняла, что во всем мире она единственный человек, способный вести эту битву за здоровье сына. Но слово «борьба» Алина произносила не случайно — никакие таблетки Вова добровольно есть не хотел!

С тех пор как Вова научился есть сам, его невозможно было накормить с ложечки, он категорически, с подозрением и гневом, отвергал все. А уж запихивать в него кучу таблеток тем более не представлялось возможным! Кроме того, часть препаратов нужно было начинать с очень маленькой дозировки, они фасовались в капсулы, так что нужно было засыпать в рот немного порошка. Каждая попытка дать лекарство превращалась в кошмар. Вова орал, выворачивал Алине руки, пинал ее ногами и выплевывал лекарство. В первый же день Алина была совершенно измотана и пожаловалась Лили. Неужели только у нее такие проблемы? Лили успокоила: почти каждая мать аутиста сталкивается с этой проблемой — и прислала ссылку на метод введения лекарства. Алина попробовала и осталась довольна. Однако со стороны это выглядело прямо-таки жутко.

Алина купила шприцев, иголки выкинула. В шприц набирала необходимое лекарство, разведенное в воде. Затем фиксировала Вову на диване — фактически ей приходилось лежать на нем, прижимая его руки своими коленями, его голову нужно было держать немного запрокинутой. Потом одной рукой она зажимала Вове нос, он, естественно, продолжал орать и вырываться, пытался дышать сквозь зубы, но до конца закрыть рот не мог. Алина ждала удобного момента между вдохом и выдохом. В правильно выбранный момент Вова вынужден был рефлекторно сглотнуть лекарство.

Конечно, первые несколько попыток выглядели просто пыткой! Вова орал, давился, кашлял, закатывался ревом, задыхался. Алина, сквозь слезы и сжав зубы, давила в себе жалость к сыну, не сдавалась и уже через пару дней навострилась проводить эту неприятную процедуру быстро и точно. Лекарства попадали прямо по назначению и в требуемой дозировке. Алина отпускала сына, а он продолжал кричать, замахивался на нее, высовывал язык и начинал вытирать его об обивку дивана или о ковер. Алина понимала, что если бы участковый или, не дай бог, Марина Чибур наблюдали эти сцены, ребенка у нее отобрали бы сразу, а ее саму отправили прямиком в тюрьму.

В интернете на форумах она читала, что через какое-то время процесс пойдет легче, она надеялась на это, отступать была не намерена. И каждый день в назначенное время она распинала сына на диване.

Когда первый раз эту картину увидел Семен, он просто открыл рот. Это делает Алина? Его Алина, маленький олененок? Его охватил ужас. Он попытался объяснить жене, что это бессмысленный метод, который точно не принесет результата. Физически Вова и так здоров, к чему еще эти витаминки и прочая малозначимая ерунда, а вот психику ребенка ломать еще больше незачем, все равно он как не говорил, так и не говорит. Зачем, спрашивается, мучить ребенка? Конечно, здорово было избавиться от памперсов, но это не единственное, что делает человека человеком.

Семен не уставал заводить эти разговоры и уже без обиняков стал уговаривать Алину отдать ребенка в интернат: где там социализируют и без таких мучений. При этом он специально делал акцент на самой неприятной части процедуры, чтобы показать Алине, как это отвратительно смотрится со стороны. Алине было наплевать, как она смотрится со стороны, разговоры об интернате вообще пропускала мимо ушей. Оправдывала Семена тем, что раз у него проблемы на работе, то он пока не может погрузиться в семейные дела ребенка целиком, как это делает она сама. Но на этом она уж точно не зацикливалась: метод просто идеальный, Семен еще будет ею, образцовой матерью, восхищаться!

Алине, всецело поглощенной борьбой за сына, даже в голову не приходило, что Семену наплевать, какая она мать. Его сердце когда-то покорила роскошная красавица, на которой он женился, обладанием которой он гордился и которую ему теперь напоминали шлюхи в сауне. Семен видел, что она теряла нежные женские черты и превращалась в крепкую русскую бабу, которая коня на скаку и в избу горящую. Семена это коробило.

— Ну, сходи ты в салон, на массаж там или маникюр, ты же всегда это любила, отдохни уже! — умолял ее Семен. Но Алина будто не слышала и пыталась выспросить у мужа что-нибудь из биохимии. Сема психовал:

— Алина, я могу тебе описать биохимические процессы, но я же не психиатр! Я не могу сказать, как недостаток или избыток тех или иных веществ отразится на поведении человека, да еще и с нарушенным обменом. Сколько людей, столько и реакций. Что-то при пониженной дозировке будет давать парадоксальную реакцию, прямо противоположную той, которую даст этот же препарат в повышенной дозе. Я, конечно, могу примерно сказать необходимые или, напротив, опасные дозы вещества, но все относительно. Вот твои витамины. Конечно, витамин С полезен, но ты всерьез считаешь, что им можно что-то вылечить, всего лишь увеличив дозу в три раза? Да это анекдот просто! Лечить психически больных витамином С, ну-ну…

Алина больше не спрашивала — от Семена помощи не дождаться. Но ведь он давно и наукой не занимается, его нельзя считать экспертом. А вот диссертация Кости была как раз связана с обменом веществ, наверняка он многое сможет ей объяснить. Но Анастасия пока молчала. Как же с Константином-то встретиться?

Алина держалась молодцом. Накормить Вову лекарствами, курсы и занятия — все это поглощало ее время и ее мысли. Но результаты, несомненно, были. На занятиях у логопеда Вова начал сидеть за столом и раскладывать мозаику по цветам, на занятиях в бассейне было видно, что он вот-вот поплывет сам, а с помощью нарукавников или плавучей доски он легко доплывал до середины бассейна. Но больше всего Алину радовало общение Вовы с дельфинами. Да, общение! Алина заметила, что Вова перестал прятать взгляд, напротив, поглаживая дельфина по спине, старался заглянуть ему в глаза. Вова не говорит с людьми, но с дельфином, казалось, они прекрасно понимают друг друга. Вот бы и ей научиться дельфиньему языку…

Настал день иппотерапии. Занятия с Вовой отнимали много времени, но результаты вдохновляли, поэтому Алина старалась найти возможность для новых способов расшевелить сына. К занятиям с лошадьми ее подтолкнула удачная поездка в деревню. Как она радовалась, видя, что сына влекло все живое вокруг него. Он не пропускал ни кошки, ни материных кур, ходил к соседям смотреть на гусей в загородке, подолгу сидел возле Жулькиной конуры и был в восторге, когда к нему подвели жеребенка, который тыкался теплыми губами в Вовины ладошки, ища вкусненького. Вова просто замер в восхищении, и Алина счастливо наблюдала, как Вова складывает ладошки лодочкой и протягивает их жеребенку, а на лице его появляется что-то похожее на улыбку.

Алина начала понимать, что поездки и другие сильные впечатления, поначалу вызывающие у ребенка сильное сопротивление, дают ему толчок, будто выпинывая из привычных рамок. После поездки в деревню и в Москву Вова заметно изменился. Возможно, он и на самом деле рос, становился старше, но, может быть, и действовала терапия, которую проводила Алина. Она стала видеть в сыне признаки самостоятельной личности, и хотя он все еще не говорил, но уже чувствовался характер — веселый и упрямый. Пока его увлечения сводились к буквам и цифрам, на занятиях у логопеда он тянулся к карточкам с буквами, а когда доктор стала их называть, он повторил за ней несколько гласных.

Алина по-прежнему искала в интернете информацию, которой ей так не хватало. Именно там она прочитала, что аутисты, бывает, начинают читать раньше, чем говорить, и что читают они механически, просто воспроизводя написанные слова, не понимая их смысла. Но ей казалось, что это полная ерунда и такого не бывает. Глядя на Вову, она стала понимать, что читать он научится, независимо от того, научится ли говорить. Алина остановила себя: что значит «научится ли! Конечно научится! Ведь она вкладывает в него всю себя, а это ведь что-то значит, и результаты уже есть.

Накануне посещения ипподрома Алина, как обычно, одна была дома с ребенком. Семена дома не было. Кстати, Алина все чаще оставалась дома одна. Она уже и не спрашивала, куда уходит Семен. По делам так по делам. Ее это даже устраивало. Когда он был дома, он заставлял ее заниматься вещами, которые ей стали безразличны. Все свое время ей хотелось посвящать сыну, а так ей приходилось разрываться между сыном и мужем. Конечно, она была рада, что Семен любит ее, по-своему поддерживает, несмотря на то что она родила ему такого ребенка. Но все-таки ей хотелось, чтобы у них были общие цели и он разделял ее стремление вылечить Вову, а не повторял при каждом удобном случае, что его следует сдать в специнтернат. Алина даже слышать об этом не хотела, не понимала, как может родной отец говорить такие вещи.

Алина разогрела Вове ужин. Готовить она по-прежнему не любила, но Вовина диета заставляла. Алина нашла выход, как тратить время на кухне по минимуму. Она познакомилась с поваром в отделе кулинарии соседнего гипермаркета и подробно расспросила, в каких продуктах не содержится хлеб и молоко, и с тех пор разогревала на ужин шашлыки, зразы с беконом и прочие готовые вкусности. Шашлыки Вова очень любил, поэтому Алина выбрала из пакета упаковку готового мяса, переложила в пластиковый контейнер для высоких температур и поставила его в микроволновку, нажав на разогрев.

В глубине квартиры звонил ее телефон. Алина вытерла руки и побежала на звук. Найдя телефон в сумочке, она торопливо ответила:

— Слушаю!

— Зубова Алина Ивановна? — В трубке были слышны помехи и потрескивания, но тоненький женский голос четко произнес ее имя.

— Да, это я. Здравствуйте! — испугано ответила Алина.

— Московский институт генетических исследований беспокоит. Вы у нас сдавали полный кариотип две недели назад.

— А, да, — поскучнела Алина.

— Послушайте, вы нам принесли не тот материал. Нам нужно было три образца — ребенка, ваш и отца ребенка, — пропищала трубка.

— Так я три и принесла, — раздраженно ответила Алина, подумав: «Ничего не могут сделать нормально с первого раза!» — Ребенка, мой и мужа. Смотрите внимательно!

На том конце провода зашелестели бумажками, и девушка не менее раздраженно сказала:

— Мы просили образец не мужа, а отца ребенка!

— В каком смысле… — И Алина рухнула в кресло.

— В общем, ваш анализ и сына вашего без отклонений, — сказала трубка. — А вот образец отца все-таки донесите, если вам нужен достоверный результат.

Алина попробовала возразить:

— Да нет же, мой муж и есть отец моего ребенка.

Было слышно, как собеседница подавила смешок:

— Вот мужу это и рассказывайте! Нет образца, так и скажите. А этот — не отца ребенка. Результаты мы перешлем по почте вам в Петербург. Всего доброго!

Трубку повесили. Алина держала в руках открытый телефон. Захлопнула его. Открыла. Закрыла.

«Не отца ребенка… Боже мой, не отца!»

Она огляделась, пытаясь понять, где она вообще и не сон ли это. В горле билось сердце, в ушах мощным горячим напором стучала кровь, приливая к лицу, мысли метались… «Так значит… значит, тогда… тот единственный раз… Боже мой! Нет!»

Казалось, она просидела на стуле вечность, вечерело, вот-вот придет с работы муж. Алина больше всего боялась, что выражение лица выдаст ее. Но ничего не случилось. Семен ничего не заметил, Алина сумела взять себя в руки. Только все было словно в тумане, она едва понимала, что говорит сама, едва слышала, что говорит Семен. К счастью, он пришел подшофе, принял душ и уснул. Алине не спалось. Она вообще сомневалась, удастся ли ей теперь хоть когда-нибудь спокойно уснуть.

Она накинула пеньюар и пошла на кухню. Впервые пожалела, что бросила курить, ничто не помогло бы ей сейчас лучше, чем сигарета — спасительная палочка-выручалочка. Она одна против всего мира. Как это тяжело! Как трудно! Вова со всеми этими тараканами. Отношения с мужем, катящиеся в тартарары. Теперь вот еще и это.

Она включила кофеварку, села и попыталась привести мысли в должный порядок. Что произошло с ее жизнью? Как она умудрилась разрушить ее собственными руками? Что же теперь делать? Конечно, пока ничего не скажет Семену. И Роману не обязательно ничего знать. Но, в конце концов, все тайное всегда становится явным, все откроется рано или поздно. Вова еще маленький совсем, а уже всплыло, что он не сын Семена. Что же будет потом? Сколько можно тянуть? И надо ли тянуть? Кому сказать первому? Семену… Боже, да он сразу же отдаст мальчика в интернат! А Роману? А оно ему надо вообще? Итог один: она с Вовой — и больше никого вокруг. Что же делать?! В голове был хаос, никаких разумных мыслей. Вернее, они были, и много, они смешивались, напрыгивая одна на другую… И вот наконец главное: как это могло случиться?

«Это было в октябре, — вспомнила Алина. — Точно в октябре… дождливо было, пасмурно».

Компания «Норма» решила устроить вечеринку по поводу годовщины фирмы. Алина тогда еще там работала, Семена не было, у него был грипп. Погода ужасная, слякоть. Суббота. Определенно это была суббота. Суббота в середине октября. Пикник на природе. Что за глупость — устраивать пикник на природе в октябре? Пошел дождь, вообще все было промозгло и холодно. Она и выпила слишком, потому что замерзла. Роман… Роман тогда увивался вокруг нее. Алина вспоминала.

Они давно были знакомы с Романом, до того как Семен стал работать в «Норме». Алина еще очень удивилась совпадению, что там за главного Роман, потому что знала его еще с финэка, они вместе учились. Правда, учились на разных курсах, когда она поступила, он был уже аспирантом. Трудно было не обратить на него внимание. Он был высокий, красивый. В финэке хватало красивых парней. Но Роман привлекал ее с самого начала, что-то было в нем необычное, оригинальное. В том злополучном октябре он много рассказывал о себе. Родился в Африке, его родители дипломаты, да, в Кении, точно. Они чуть ли не открывали там посольство. Поэтому его мама, будучи беременной, осталась там работать вместе с отцом.

Сварился кофе. Алина налила себе чашку, аромат кофе ее успокаивал, она отпивала по глоточку, смутно припоминая, что же тогда с ней случилось. Роман подрос, и его отправили в Москву. Точно, он рос с бабушкой, а родители оставались в Африке. Роман однозначно был нерядовым человеком, многое в нем было неуловимо странное, чудное, но в то же время притягательное. Алина тогда наивно подумала, что его необычная манера поведения, мимика и жесты объясняются рождением в Африке, ей казалось, что родиться в Африке, а потом вырасти, выучиться и сделать карьеру в Москве — это очень романтично!

Роман рассказывал ей об увлечении фотографией. Он не женат. Точно, он еще говорил, что увлечение фотографией выгодно помогает познакомиться с самыми красивыми фотомоделями. Что он говорил ей? Предлагал фотосессию, она отказывалась. Но отказывалась, смеясь и явно флиртуя с этим красивым мужчиной. Как она могла… «Боже мой, как я могла!» Она выходила замуж за Семена — он сделал ей красивое предложение. Они, правда, откладывали свадьбу: хотели во Дворце бракосочетаний, а там была огромная очередь. Господи, ну зачем они откладывали эту свадьбу? В результате получается, что она выходила замуж уже беременная, на маленьком сроке правда, но беременная! Алина никогда не была доступной, никогда не позволяла парням лишнего, да вообще выросла под строгим оком отца, мало чего кому позволяла. Берегла себя для мужа… Господи, стыд-то какой!

Алина с ужасом думала о случившемся. Судя по всему, она была уже настолько нетрезвая, что момент основного события этой истории, как ни силилась, вспомнить не смогла. Она помнила, что Роман был очень обходительный, деликатный, рассказывал ей смешные истории, нежно поддерживал за плечи. Вообще все, что случилось тогда, казалось простым и понятным. Алина подумала, что все было так естественно, что ничто не провоцировало ее воскликнуть: «Что вы себе позволяете!» Все, что он делал, было так обычно и нормально, как будто они всегда так делали, как будто они всю жизнь знакомы, всю жизнь рядом и по пьяни привычно обнимаются и рассказывают друг другу смешные штуки. Ей было так легко с ним, так спокойно, весело и понятно, что ничего такого даже не приходило в голову.

Она хорошо помнила, как он начал ее целовать. Ей было приятно. Точно, приятно! Он целовал Алину так, как никогда не целовал ее Семен. Хотя опыт с Семеном был минимальный, но сравнить уже было с чем. Роман целовал ее очень нежно, очень мягко, даже трогательно, как куколку. Семен всегда накидывался на нее с животной страстью, болезненным горячечным желанием, иной раз было непонятно, что он хочет: заняться с ней сексом или придушить ее.

У Романа все выходило по-игрушечному, будто они маленькие дети, играют в «папа целует маму». Ну вот она и поиграла. Алина вдруг четко вспомнила, что ей это понравилось! Да, ей казалось, что это будет ее последний свободный вечер перед замужеством. Ведь она выходила замуж почти что девственницей, Семен был ее первым мужчиной… Поэтому была не была, несколько невинных поцелуев… О черт, не только поцелуев, выходит… Они нашли относительно сухую палатку, Роман заранее успел затолкать под пол веток и травы, и это место единственное не плавало в луже. Но спать все равно было слишком холодно и сыро, она прижималась к нему для тепла. В конце концов они забрались вдвоем в один спальник, застегнуть его так и не удалось. Дальше все терялось в полусне, но теперь-то Алина поняла, что это был не сон. Наутро Роман ходил как ни в чем не бывало, а она не стала уточнять, был ли секс. Предполагалось, что порядочная девушка сама способна запомнить такое событие. Но детали Алина помнила плохо. Осталось лишь ощущение тепла, нежности, заботы. И надежности, да, надежности.

Впереди была свадьба, Роман тоже не изменился — на работе такой, как всегда. Теперь она вспоминала, что на ближайший Новый год он подарил ей забавный коврик для мыши. Но Алина была уже замужем и на такую ерунду не обратила внимания. Не факт, что он заметил ее среди шикарных подруг и фотомоделей, с которыми он наверняка был так же вежлив и заботлив, как и с ней. Тогда Алина постаралась побыстрее выкинуть все из головы, все-все. Похоже, ей это отлично удалось.

К пяти часам утра ее начало покачивать от того количества кофе, которое она выпила. Очевидно, лошадей придется прогулять, она была не в состоянии вести машину. Собравшись с силами, она мужественно легла рядом с мужем и, ворочаясь, пролежала там еще часа два, пока не зазвонил будильник.

Семен обратил внимание на ее измученный вид, но она объяснила отравлением: всю ночь тошнило, не сомкнула глаз. Он сочувственно поцеловал ее в лоб и ушел на работу. Алина осталась переживать обрушившийся на нее позор. Этот день прошел в жутком полусне, но назавтра она взяла себя в руки и втянулась в повседневные дела. Вову нужно было кормить, давать ему по расписанию таблетки, занятия пропускать больше нельзя.

 

Глава 12

Хотя на сердце нет-нет да и накатывали страх и безысходность, все так или иначе шло своим чередом. Наступил август. Алина времени не замечала, впервые в жизни увлеченная важным для себя делом.

В детском центре Алина отвела Вову на музыкальное занятие, а сама пошла на групповую терапию для родителей. В кабинете психолога она нашла родителей, кое-кто ей уже был знаком. Алина приготовилась слушать. Психолог стала показывать рисунки, намалеванные детьми, что-то вроде абстрактных изображений. На предыдущем занятии им было предложено рисовать — что угодно. Альбомные листы были исчерканы карандашами и фломастерами: кто-то закрасил весь лист черным, кто-то нарисовал цветные полоски. Кое-кто разорвал листы на клочки и улегся на полу, обсасывая карандаш, сказала психолог. Слава богу, это был не Вова. Психолог назвала фамилию и протянула Алине листок с вполне узнаваемым человеческим лицом. Алина чуть не расплакалась. Да вот же, вот! Да, он не смотрит в глаза, не разрешает гладить себя по голове, не дает умыть и причесать себя без скандала, но он рисует лицо. Это значит, что его доверие к миру сильно возросло. Алина была счастлива.

Родители полюбовались на картинки своих детей и стали интересоваться успехами других, заглядывали друг другу через плечо, просили показать рисунки. Алина с гордостью продемонстрировала Вовин рисунок, но не все разделили ее радость: ну что это такое? Ну, круг, две точки, палочка посередине — и это лицо? «Да в таком возрасте даже обычный ребенок нарисует лицо точно так же» — подумала Алина и громко сказала:

— Пусть не лицо, пусть каляка-маляка, но мой сын взял в руку карандаш, поднес его к листу и нарисовал что-то. Это значит, что его развитие прогрессирует. Еще недавно он швырнул бы карандаш на пол и начал рыдать без остановки, и я не знала бы, с какой стороны к нему подойти. А теперь все по-другому! Мой мальчик думает и делает…

— Простите… — перебила ее полная кудрявая женщина. Она сюда пришла впервые с красивой девочкой лет восьми, девочка смотрела по сторонам, крутила головой, как сова, широко открывала рот и заглатывала воздух с неприятным звуком. — Простите, что именно вы делали для достижения каких бы то ни было результатов? Я вот лично вижу в рисунке вашего малыша явные признаки осмысленного действия. Лицо не лицо, но хотя бы законченная линия, круг, да. Как вы лечитесь?

Все уставились на Алину, ожидая ответа. Она смутилась, пытаясь справиться с волнением, внутри стало горячо. Мелькнула мысль: вот оно, признание! Она столько всего сделала, прошла все круги ада, и не зря, теперь уже она сама дает советы, как жить с такими детьми, что делать и как их развивать. Алина встала и замешкалась, не зная, куда деть руки. Взяла со стола рисунок Вовы, глубоко вздохнула и уже спокойно сказала:

— Мы очень много занимаемся. У меня весь день расписан по минутам. Дельфинотерапия, и просто плаваем в бассейне с инструктором, дважды в неделю иппотерапия… это с лошадьми занятия, очень хорошая динамика в коммуникативном плане, — пояснила она в ответ на вопросительные взгляды некоторым мам. — Еще психолог — групповые и индивидуальные занятия, дефектолог, логопед обязательно. Очень хорошие результаты у нас. Но самое главное…

Алина сделала паузу. Осмотрела присутствующих. Они ждали от нее панацеи, волшебства, чуда! Подавшись вперед, смотрели на Алину, прожигая заинтересованными взглядами: что, что именно ты делаешь со своим сыном, как ты его лечишь?

Алина вытащила из сумки ежедневник, открыла его на нужной странице, пробежала глазами и продолжила:

— Но самое главное — это диета! Продукты без глютена и казеина, проще говоря, никакого хлеба и вообще мучного, никакого молока и молочных продуктов. Вот, я могу зачитать список разрешенных и запрещенных продуктов. Именно с ввода диеты у нас начался прогресс. — Заметив, как многие родители сразу поскучнели, поспешила добавить: — Также у нас сейчас имеет место протокол по введению минералов и витаминов в ударных дозах. Да, я понимаю, — Алина увидела, как недовольно скривились некоторые, в том числе и давние знакомые по несчастью, и в примиряющем жесте подняла руки, — многие из вас относятся к этому скептически. Но ведь вы видите результат? Я могу рассказать вам множество историй про моего сына, о его поведении и мироощущении до и после диеты, точнее во время, так как мы продолжаем практиковать. И какие у него изменения на фоне протокола.

В кабинете поднялся гул. Алина отчетливо слышала недовольные реплики, но кое-кто, в том числе и мама девочки-совы, вроде бы призадумались. Алина именно для них, для заинтересовавшихся, вкратце объяснила смысл диеты, повторила страшные слова про то, что родители сами делают детей казеиново-глютеновыми наркоманами, продолжая кормить их булками и молоком.

— Вы можете не верить. Но можете проверить, хуже от этого точно не станет.

— Послушайте, девушка, — вмешался мужчина лет за пятьдесят, — у меня вот внук почти такой же, как ваш мальчик. Постарше немного. Сам не ест, ходит только в памперсы, очень много стереотипий, постоянно должен носить перед глазами тонкий прямой предмет. Ест много, действительно налегает в основном на хлебобулочные и молочные изделия. Вы хотите сказать, что если эти продукты изъять из рациона, то он выздоровеет?

Алина знала, что это его мальчик разорвал листок и жевал карандаш под столом.

— Ну, не будем забегать вперед. Что значит в вашем понимании «выздоровеет»? Конечно, если ввести диету, а на ее фоне протокол, усиленно заниматься, применять все известные и доступные методики, можно добиться ошеломительных результатов. Но я не могу утверждать, что ребенок выздоровеет. Вот когда я пройду весь путь до конца, тогда я, может быть, смогу давать конкретные советы.

В дальнем углу поднялась худая, болезненного вида девушка. Она была сильно похожа на Настю, которая уже пропустила два или три занятия, но мальчик ее совсем не напоминал Настиного общительного Тошу: он без остановки мотал головой из стороны в сторону и пронзительно кричал при любой попытке приблизиться к нему. Хрупкая девушка неожиданно зычным голосом сказала:

— Вот когда пройдете, тогда и будете людям голову морочить! Точнее, не будете, потому что поймете, что все это чушь собачья. Эта диета ваша, а уж особенно протокол! Люди! Вы спросите у этой мамочки, каким образом она вливает в своего мальчишечку лошадиные дозы витаминов этих. А, мамочка? Расскажете о домашнем Дахау? — Она с торжествующим ехидством смотрела на растерявшуюся Алину.

Родители оживились. Намек на возможные пыточные действия этой мамаши, с которыми связано лечение маленького мальчика, вызвало необыкновенный интерес. Все смотрели на Алину, видимо, ждали оправданий. Алина подавила в себе желание броситься вон, громко хлопнув дверью. Это означало бы проиграть! Она в упор посмотрела на ухмыляющуюся худышку, и перед глазами возник мотающий головой сын этой критиканки. Мысленно сравнив Вову и этого мальчика, Алина строго сказала:

— Зачем такие сопоставления? Конечно, ввод лекарств требует определенных навыков. Все мы знаем, что даже обычного ребенка трудно заставить проглотить горькую пилюлю, что уж говорить о наших детях? Ничего особо страшного я с ним не делаю, ввожу лекарство за тридцать секунд, Вова даже опомниться не успевает. Самое тяжелое для него то, что я на эти тридцать секунд лишаю его возможности двигаться. А что, вам никогда не приходится удерживать своего ребенка? Ваш сын самостоятельно одевается? Вам не приходится держать его за руки, за ноги, чтобы натянуть куртку, застегнуть ее, надеть и завязать шапку?

Алина поймала себя на том, что почти кричит. Лицо ее раскраснелось, в груди бушевала обида: ну что за люди, видят же прекрасно, что ее ребенок гораздо лучше адаптирован, чем их дети!

Нервный всплеск девицы, похоже, успел настроить кое-кого против Алины. Большинство отмалчивались, наблюдая за происходящим. Молоденькая девушка, из новеньких, пришедшая с мужем, таким же юным, делано закатила глаза и вопрошала, не обращаясь ни к кому конкретно:

— Диета против психиатрии? Вы в своем уме? Разве это можно считать серьезным подходом? Что вы тут нам голову морочите? Какая ерунда! Да что же вообще такое?!

Муж смущенно пытался прервать бредовый монолог жены. Алина взглянула на девушку и подумала, что если ребенок этой пары имеет психические проблемы, то вот понятно, в кого.

Мнения разделились, в кабинете стало шумно.

Психолог решила, что пора вмешаться:

— Алина Ивановна, вы поймите, никто вам зла не желает, никто вас не критикует. Ребенок ваш, делайте что хотите. Желаете кормить сына витаминами и не давать ему обычной еды — дело ваше. Но предлагать вашу методику другим, не имея результата исследования, — этого делать нельзя!

Оппозиция дружно закивала головами. Алина разозлилась не на шутку:

— А я и не предлагала! Меня спросили — я ответила! Да, это мой путь, буду им следовать до конца! Прежде всего потому, что вижу: ребенок мой изменился. Я никому ничего не навязываю. Если интересно, пожалуйста, отвечу на вопросы, подскажу, что знаю сама. А кто против, дело хозяйское!

— Дело не в том, кто против или не против. — Приятный голос сидящей рядом женщины в красном платье охладил Алинин пыл. — Главное, чтобы вам потом не было больно. Когда поймете, что все усилия пошли прахом…

Алина ошарашенно смотрела на нее. Женщина говорила со знанием дела. Она смотрела на Алину снизу вверх внимательным взглядом, и Алина встретила ее взгляд и села. Все притихли, а женщина спокойно продолжала говорить:

— Да, некоторые здесь тоже прошли этот путь. Диета, протокол, другой протокол, даже хелирование… Все зря. Результаты? Отличные были результаты. Но сегодня результаты, а завтра откаты. А ребенок все равно оставался аутистом. Здоровым и без глистов, это да. Но перепутать его с обычным ребенком все равно было бы трудно.

Алина уже слышала это страшное слово «откат». Так называлась та неведомая волна, которая смывала достижения ребенка, как будто их не было. Иногда из-за погоды, из-за смены обстановки, а иногда и вовсе безо всяких причин.

— Вот видите! — не удержалась худышка в углу, выкрикивая это в сторону Алины. — Вот вам и обратный пример!

Но Алина не слышала. Она смотрела на женщину в красном и ждала подробностей. Та заметила вопросительный взгляд Алины, но лишь повторила:

— Абсолютно все — зря.

Психолог воспользовалась паузой: пора заканчивать. Родители вышли гурьбой, но каждый думал о своем. Забирая Вову из кабинета терапии, Алина увидела женщину в красном платье с ее ребенком. Это была девочка лет шестнадцати. Только взглянув на нее, сразу становилось понятно: подросток глубоко в себе, окружающий мир ее не интересовал ни в каком виде.

Приехали домой. Тягостное настроение после дискуссии в кабинете психолога не оставляло Алину. И все же она была твердо уверена в правильности своего решения. Пересмотрела расписание, рассчитала и записала новые дозировки витаминов и составила список продуктов, которые следовало закупить на неделю.

Когда настало время приема витаминов и Алина скрутила Вову, чтобы влить очередную дозу препаратов, сын вдруг показался ей слабеньким, беспомощным мальчиком, которого злая мать скручивает в бараний рог и заставляет страдать, пусть даже и всего полминутки. Ради чего?

Сомнения вползли в ее голову прежде, чем она успела выделить рациональное зерно и вновь убедить себя, что она все делает правильно. Дискуссия у психолога, слова женщины в красном породили сомнение. Однако сомнение было вялым и слабоватым — Алина не собиралась сходить с намеченного пути.

Вова трепыхался намного меньше, видимо, все-таки понял, что процедуры не избежать, нужно потерпеть совсем чуть-чуть. Это придавало Алине уверенности, что она не палач из Дахау…

Со следующего дня начинались занятия по методике АВА. Методика коррекции поведения была очень популярной формой обучения для аутистов, даже самых тяжелых. Дети-аутисты не могут сами по себе освоить простые человеческие действия, пока у специалиста не получится достучаться до их сознания, научить простым навыкам. Некоторых аутистов удавалось даже научить играть в теннис или танцевать, хотя противники методики утверждали, что и медведя можно научить кататься на велосипеде.

Возить Вову было никуда не нужно — терапист приходила сама. На первом занятии Ира — так она себя просила называть — подробно рассказала Алине, как работает методика, что будет происходить с ребенком, чего именно стоит ожидать в итоге, а чего не произойдет ни при каких условиях.

На терапии у психолога Цветковой Вова научился сидеть за столом и выражать готовность к обучению, поэтому с Ирой дело сразу пошло на лад. Ира села напротив Вовы, поймала его взгляд и быстро сказала: «Делай, как я!» — при этом подняла руки над головой. Вова лишь скользнул глазами по ее рукам. Ира не дала ему отвлечься. Она схватила его за руки, приказала: «Делай, как я!» — и подняла его руки вверх. Не успел Вова опомниться, как Ира снова выкрикнула: «Делай, как я!» — и подняла вверх руки, успев схватить Вовины руки и проделать тот же трюк. Вова замер с поднятыми руками, а Ира ловко всунула ему в рот дольку мандарина, который он очень любил, и стала громко хвалить его на все лады.

Вова нерешительно опустил руки на стол, явно не понимая, что происходит, однако кричать не стал. Ира сделала паузу в несколько секунд. Вова определенно ждал дальнейшего развития событий. Снова прозвучало: «Делай, как я!», снова взметнулись вверх две пары рук — Вовины при помощи Ириных, но вполне охотно. Еще долька мандарина. Через несколько подходов на Ирин призыв Вова уверенно поднял руки сам. Алина ликовала.

Потом было еще несколько упражнений, которые Вова с переменным успехом так или иначе выполнил. В конце занятий Ира подвела итог: мальчик вполне обучаемый, схватывает быстро, запоминает надолго, впрочем, это понятие для аутистов относительное. В целом динамика должна быть положительной при правильном использовании методики. А в нее входят сотни обучающих программ, которые должны проводить разные специалисты. На протяжении лет. Много часов в неделю. Количество часов пугало Алину. Это казалось невозможным. Да это и было невозможным!

Ира бралась провести несколько обучающих занятий и обещала предоставить материалы для самостоятельного применения. Алина и сама должна пройти обучение, чтобы уметь работать с сыном. Конечно, ей будут помогать советами и материалами, со временем подберут программы для того уровня, к которому придет Вова в процессе обучения. Но сможет ли она сама активно заниматься с Вовой несколько часов ежедневно, а еще бассейн, дельфины, лошади, диета, протокол… Где брать силы и время? А если нанимать специалистов, понадобятся деньги — где их взять? Алина расстроилась.

Утром она просмотрела методический материал и решила попробовать сама. В конце концов, не так страшен черт, как его малюют, может, и она справится? Немного смущала четкая система поощрений и наказаний, совсем как при дрессировке животных. Однако объяснялось, что дрессировка не предполагает осознанных действий, а только лишь повторы по команде, тогда как программа учит ребенка самостоятельно регулировать свою деятельность.

Все казалось Алине сложным, но не попробовать она не могла. За час до обеда она усадила Вову за стол и принялась осваивать профессию АВА-тераписта. Однако теперь Вова не хотел сидеть за столом. Удерживая его, Алина ловила момент, когда он переставал сопротивляться, и бодро говорила: «Молодец, Вова! Хорошо сидишь! Отлично сидишь!» Вова вскоре перестал корячиться и сел ровно, явно ожидая продолжения. Алина похвалила его и положила перед ним две карточки с изображением фруктов: апельсин и груша. Потом внятно и четко сказала «Апельсин!» и стала ждать Вовиной реакции. Он посмотрел вбок и стал вылезать из-за стола. Алина спохватилась, вновь усадила Вову: «Хорошо сидишь!» — и дала дольку мандарина. Снова показала карточку с апельсином, сказала: «Апельсин» — и жестом предложила указать на эту карточку. Вова снова стал терять интерес.

Тут Алина вспомнила, насколько стремительным было занятие с Ирой. Терапистка ничего не ждала от Вовы, она направляла его руки или давала в руку нужную карточку. Она успевала и показать ему нужное действие, и стимулировать повтор, и поощрить сделанное. Ира не сидела спокойно ни секунды, постоянно обращала внимание Вовы на себя, на свои действия, искала с ним зрительный контакт…

Алина, воспрянув духом, снова положила перед Вовой карточки. Громко сказала: «Апельсин!», взяла его руку и ею взяла нужную карточку. Показала ему, что он взял именно то, что требовалось, громко похвалила и дала дольку мандарина. Подождала три секунды и повторила все сначала. Потом еще и еще. Минут через двадцать силы ее иссякли — будто разгрузила вагон с углем.

Самое обидное было, как казалось Алине, что занятие прошло впустую. Вова не сильно сопротивлялся ее играм, но сам ни разу не подал ей нужную карточку. Алина была в отчаянии, но решила подумать об этом позже и пошла разогревать для сына обед. Вова уже проголодался и подтаскивал мать за руку поближе к холодильнику.

Вечером, когда Вова спал, а Сема уже поужинал, Алина стала рассказывать мужу о своих новых занятиях с ребенком и испытаниях на этом поприще. Она, как обычно, ждала от Семена понимания и поддержки, но он не стал интересоваться подробностями:

— Сто раз говорил, ты не справишься сама! Давай отдадим Вову в интернат, там с ним будут заниматься специалисты, и он быстрее пойдет на поправку. Да и тебе будет легче, я же вижу, как ты разрываешься. Бедненькая моя! — подсластил Семен пилюлю.

Алина мрачно посмотрела на него и ушла в душ. Никто ее не понимает…

Утром, пока Вова еще не проснулся, она вспомнила в деталях вчерашнее занятие и поняла, что как бы слова Семена ни были ей отвратительны, он по большому счету прав: самой ей не справиться. Да, занятия отнимают время и силы, но дело даже не в этом: Алина не была уверена, что все делает правильно. Отсутствие опыта мешало ей реально оценивать свои действия. Но в глубине души Алина понимала, что даже если она будет продолжать заниматься с сыном, то долго она не протянет. Занятия требовали постоянства, упорства и колоссального терпения. Она не была уверена в себе.

Алина пришла к выводу, что совсем отменять программу не будет. Сама не справится, значит, пригласит специалиста. Пусть Вова занимается понемногу, насколько денег у нее хватит, это все равно лучше, чем ничего. Тем более у Вовы такой плотный график разных мероприятий. Идея показалась Алине правильной, и она успокоилась.

День шел за днем, надвигалась осень. Вова в целом вел себя хорошо, только пару раз устроил истерику. Сначала в магазине, когда, стоя у витрины, вознамерился рассортировать по цветам разноцветные коробочки кремов, пока Алина отвлеклась. Утаскивая орущего сына из магазина, она отметила, что навык у него уже отработан четко: красное к красному, синее к синему, зеленое к зеленому. Несмотря на отчаянно барахтавшегося в ее руках Вовку, Алина улыбнулась: вот они, плоды ее усилий!

Другой раз Вова закатился на занятии с лошадьми — его напугал громкий выстрел из стартового пистолета. Он, закрыв голову руками, судорожно бился на земле. Но здесь его истерику погасили специалисты: они быстро переключили его внимание на копну сена, разрешили прыгать в нее с небольшой будки, и Вова забыл про свои страхи.

Протокол также давался на удивление легко. Вова привык к вливаниям лекарства. Перед процедурой он азартно прятался от матери по всей квартире, а когда Алина раскладывала его на диване, он покорно открывал рот.

Покормив ребенка обедом, Алина оставила его в детской. Он немедленно разложил квадратные карточки по цветам и стал выстраивать их в идеально ровные полосы. Алина понаблюдала за ним минуты две и пошла звонить сестре — давно не рассказывала об успехах. Юля сняла трубку сразу и очень обрадовалась звонку сестры.

— Ну вот, видишь, — сказала она в ответ на воодушевленный рассказ Алины о значительных Вовиных продвижениях, — я тебе сразу говорила: нормальный мальчик, просто немного отстает…

— Юля! — Алина не ожидала от себя такой злости. — Ты слышишь меня вообще? Хватит мне уже твердить о его нормальности! Я тебе говорю, сколько всего я проделала, чтобы он элементарно научился ложку в руках держать или в штаны не делать, а ты мне опять: нормальный мальчик! Да я счастлива была бы, будь он нормальным! Давай не будем закрывать глаза на очевидное. У Вовы аутизм. Чтобы его вылечить, нужно усилий в несколько раз больше, чем я могу. У меня уже сил нет. Да еще вот эти мнения! Прости, но бесит, реально!

— Ну ладно, ладно, — примирительно сказала Юля, — не сердись. Просто подбодрить тебя хотела. А врачи что говорят?

— А что они скажут, Юля? — опять начала закипать Алина. — Прошу подсказать методики и варианты, говорят: нет определенного лечения. Рассказываю о наших занятиях — пожимают плечами, типа это все ерунда. Говорю: если ерунда, прекращать, что ли? Отвечают: как хотите. Никто не хочет взять на себя ответственность, никто ничего не знает. Пробираюсь на ощупь, Юля, где-то одно попробую, где-то другое, одно подойдет, другое не воспринимается. Вот недавно ввела биомедицинский протокол. Ты знаешь, что это?

— Нет, конечно. И что это такое?

— Ввожу Вове специальные лекарства в геометрической прогрессии. Начинали с малого, сейчас уже почти пятнадцать препаратов в день, а дойдем до двадцати. Это не опасные препараты, ты не подумай, просто витамины, микроэлементы и минералы, только в ударных дозах. Юля, скажу я тебе, прогресс налицо!

Но сестра перебила ее, практически закричав в трубку:

— Алина! Алина, что ты делаешь?! Кто прописал тебе этот… протокол этот? Губишь ребенка, пичкаешь его этой химией, зачем?!

— Юля, ты что? — опешила Алина. — Как это я его гублю? Да я же тебе вот только пять минут назад рассказала, какие хорошие у него результаты на фоне протокола.

— И без таблеток были бы эти же результаты! — стояла на своем Юля. — Хорошо, диета — я еще согласна, так как видела там у тебя и мясо, и фрукты, а без молока и особенно мучного прожить можно, ничего страшного. Занятия ваши тоже приветствую, с детьми можно и нужно заниматься. Но зачем его в таких дозах накачивать химией, ты мне объясни?

— Я тебе уже все объяснила, Юля! — Алина теряла остатки терпения: ну почему все, кому не лень, пытаются, не разобравшись, ее поучать? — Протокол нужен для успешного восстановления Вовы. Это часть его реабилитационной программы.

— Кто тебе его прописал? — Юля была непреклонна.

— Его используют сотни людей с такой же проблемой, как у нас. Мои действия курирует человек, который собаку на этом съел. Я все делаю правильно.

— Вот пусть твой человек, съевший собаку, съест еще и всю эту гадость! Оставь ребенка в покое, Алина! Делай только то, что советуют врачи. А если они ничего не советуют, то ничего и не делай, твой ребенок уже совсем скоро догонит сверстников, и ты забудешь об этих глупостях!

— Юля, нет у нас врачей, к которым можно привести аутиста, а спустя время забрать от них здорового человека! — почти взмолилась Алина. — В наших условиях борьба за здоровье ребенка — это реально борьба! За каждый сантиметр, продвигающий его вверх в социализации. За каждый осмысленный взгляд. Даже за простое прикосновение к моей руке, если он делает его по своей воле! — Алине хотелось плакать, в ней все клокотало: никогда, никогда она не отступит от намерения сделать Вову нормальным человеком!

Кое-как закончив разговор с сестрой, расстроенная Алина налила себе стакан сока, выпила его залпом и решила, что не станет больше посвящать близких в свои проблемы. Все равно никто ничего не понимает и понять не желает. Алина заглянула в комнату: Вова разложил на столе счетные палочки в каком-то ему одному известном порядке, а что это был порядок, сомневаться не приходилось! Да уж, еще неизвестно, где люди нормальнее: в ее реальности, где все живут эмоциями и сомнениями, или в его замкнутом мире, где все четко, размеренно и строго по правилам.

Ночью Алина проснулась — она плакала. Ей приснился кошмар: будто бы она, обычная здоровая маленькая девочка, живет в мире, где правит аутизм. Все вокруг аутисты, тут и там она видит стереотипные движения и действия, люди-аутисты ходят по улицам, мотают головой или, закрыв руками уши, повторяют наизусть латинские пословицы и считают вслух на китайском. Раскладывают предметы по цветам и размерам, все сортируют, гуляют по строго выверенным маршрутам, едят в строго отведенное время строго отмеренные продукты. Но самое страшное, что все они недовольны ею, Алиной, нормальной здоровой девочкой. Всех раздражает ее неорганизованность и эмоциональность. Попытки обнять родителей вызывают у них брезгливость, они с отвращением отталкивают ее. Их бесит ее поспешность, невнимательность к мелочам и плохая память. Люди вокруг неодобрительно качают головой, глядя, как Алина пытается что-то объяснить, им неинтересно, они ею недовольны.

Алина проснулась. Остатки сна улетучивались из памяти, но она вдруг поняла главное: та грань, которая отделяет нормальных людей от ненормальных, весьма условна. И навязывать свои желания даже своему собственному ребенку — особенно своему! — неправильно и жестоко.

 

Глава 13

Утром Алину ждал неприятный сюрприз. Ее разбудил Вова. Он с монотонными завываниями кружился по комнате, время от времени валился с ног, смеялся, поднимался и снова начинал кружиться.

Испуганная, Алина бросилась к компьютеру и написала письмо Лили. Ей нужно было подтверждение или опровержение: протокол не дал результата? Или дело в чем-то другом? В чем?

Лили ответила только на следующий день. Алина была словно в шоке: Вова менялся на глазах, возвращаясь к себе прежнему: писался только в штаны, плакал или канючил, пару раз взрывался бешеной истерикой, переходящей то в отчаянные рыдания, то в надрывный хохот… Что происходит?

Письмо от Лили содержало успокаивающие нотки, она писала, что Алина ни в коем случае не должна останавливать протокол, нужно продолжать, как будто ничего не происходит, но сдать анализы, чтобы быть уверенной, нет ли других отклонений. Лили утверждала, что причина резкого ухудшения в чем-то другом, что-то изменилось в организме Вовы, и это «что-то» нужно выявить и устранить. Алина внимательно прочитала, но успокоиться не могла.

Анализы оказались хорошими, придраться было не к чему, но Вова продолжал катиться по наклонной, сметая все улучшения, все выстраданные Алиной действия. Лили потребовала прислать ей недельный рацион Вовы, результаты анализов и вскоре сделала заключение, что у мальчика возможна глистная инвазия. Алина припомнила грязную морковку, которую грыз Вова в деревне, и горестно вздохнула.

Лили выслала ей скорректированные условия нового протокола, который одновременно с терапией лечил бы Вову от глистов и грибка, который также мог быть источником раздражения кишечника. Кроме того, Лили предложила внести изменения в диету, исключить, например, жареное мясо, так как, приготовленное не самым добросовестным образом, оно могло спровоцировать появление глистов. Алина стыдливо умолчала и про морковку, и про то, что она не готовит еду сама, а покупает готовую и лишь разогревает (а кто знает, насколько хорошо прожаривается мясо в магазинной кулинарии?). Она приняла во внимание рекомендации Лили и решила педантично выполнять инструкции.

Прошло несколько дней. Мясо Алина давала Вове теперь только вареное, шашлыки и жареные котлеты исчезли, и он это заметил. Вареное мясо его не устраивало, он швырял тарелку, кричал и бросался на пол, колотил о пол руками и ногами. Алина пугалась, что он снова «достучится» до соседей и те опять вызовут инспектора по делам несовершеннолетних. Она хватала Вову, несла его в детскую, а он вырывался, бежал на кухню, расшвыривал все, что было на столе, и снова бросался на пол с дикими воплями.

Введение лекарств опять стало пыткой для них обоих. Только теперь Вова активно сопротивлялся матери. Конечно, она брала верх, но чего ей это стоило!

Между тем улучшений не наступало. Алина вспоминала, как быстро, практически мгновенно, дало результат исключение из Вовиного рациона булок и йогуртов. Буквально через пару дней Вова уже был самостоятельным мальчиком, сам ходил в туалет и спокойно спал по ночам. Сейчас же, несмотря на новые ограничения, ничего не помогало — по ночам Вова снова кричал и трясся. Алина из-за этого не спала, часами сидела возле сына в детской, а Семен матерился сквозь зубы и плотнее закрывал дверь спальни.

Еще через две недели Алина написала Лили письмо: за полмесяца не наступило ни одного улучшения, Вова очень страдает, занятия заброшены — к нему не подступиться, она сама выбилась из сил. Лили ответила очень быстро: не отчаиваться, продолжать протокол, четко соблюдая рекомендации; у аутистов бывает парадоксальная реакция: перед наступлением улучшения состояние идет на спад. Алине ответ не понравился. Сколько будет длиться эта парадоксальная реакция? Она же объяснила Лили: ни одного улучшения за полмесяца, ни одного! Значит, что-то делается не так? Может, нужно пересмотреть протокол?

Алина снова написала терапевту: она готова на все, но это «все» не помогает. Что еще можно сделать? Ответ был получен через день: добавить к уже сказанному нечего, протокол продолжать, диеты придерживаться, лекарства вводить, лечить от глистов, курицу варить без кожи, вместо компота заваривать ягоды в термосе. В конце она приписала: пора переходить на американские препараты, может, динамика улучшится. Алина обещала подумать, закрыла почту. Неужели конец? Но ведь это был их последний шанс! Она вроде многого добилась, но он ни разу не сказал даже «мама». А ему ведь уже три года.

Вова нервно вскрикивал, лежа на полу в коридоре. Алина хотела взять его на руки, но мальчик свернулся упругим кренделем и взвыл громче. Тогда Алина села рядом с ним на пол и, поглаживая напряженную спинку сына, тихо заплакала.

В субботу наутро Сема уехал, нагруженный спиннингами и сачками, даже не объясняя, куда и с кем. Алина почувствовала, как они с мужем отдалились друг от друга. Она зашла в ванную и мельком глянула на себя в зеркало. И замерла. Кто это? Боже мой, как она себя запустила, мама дорогая… Боже, что это на голове? Волосы закручены комком и схвачены резинкой. Во что она превратилась!

Алина сорвала резинку и принялась яростно расчесывать свои белокурые волосы массажной щеткой, отметив, что корни нужно было осветлить еще месяц назад. И тут она услышала странный звук: что-то звякнуло и грузно шлепнулось о пол. Раздался страшный крик. Вова!

Она выбежала из ванной и увидела в кухне ребенка, сидящего в луже воды, которая вылилась из разбитого стакана на кафель. При попытке его поднять она увидела, как кровь смешивается с водой. При падении Вова приземлился попой прямо на кусок стекла, торчащий кверху узким острым сколом.

Алина, перепуганная насмерть, никак не могла схватить его. Вова кричал, захлебываясь слезами, пытался уползти, но вновь падал. Как только Алине удавалось ухватить его покрепче, он завывал и выворачивался с силой, которую никак нельзя было заподозрить в маленьком мальчике. Он старался не даваться ей в руки, делал себе еще больнее, не понимал, что мама хочет ему помочь, что она не виновата в этой боли, которая пронзает его.

Наконец Алине удалось схватить его за ноги и оттащить от красной лужи. Кровь хлестала из раны, пульсируя возле краев, стекала по ногам, смешивалась с разлитой водой. Там и тут валялись осколки. Зрелище было ужасное. Оттащив Вову от опасного места, Алина скрутила его, прижав руки к туловищу, зажала между ног его колени, бегло осмотрела рану. Кусок стекла вытащить Алина не рискнула: вдруг поврежден крупный сосуд? Вова истечет кровью… А он барахтался в ее руках, пытался ее укусить дергался то вверх, то вниз.

Алине удалось позвонить в скорую и назвать адрес. Потом она, не выпуская Вову из рук, дотащила его до коридора и открыла дверь настежь.

Села возле двери, удерживая кричащего Вову, изловчилась и набрала Семена:

— Сема! Ты где? Далеко? В Колпино? Бросай все и езжай домой! Скорее! Вова упал на стекло, порезался!

В подъезде послышались шаги поднимающейся бригады, слава богу, приехали так быстро! Семен возражал ей в трубке, начал спорить. Алина прижала телефон плотнее к уху и закричала:

— Не слышу я ничего! Давай быстро приезжай! Все!

В дверь вошли два парня в форменной одежде и женщина с медицинским чемоданчиком в руках. Мгновенно оценив ситуацию, один из парней легко оторвал Вову от Алины и, уговаривая его расслабиться, хотел положить на кровать, чтобы осмотреть. Оказавшись на свободе, Вова тут же пополз от них, крича во все горло. Вены на его шее и лбу вздулись, он покраснел и вспотел, ручки тряслись, но он все еще пытался сбежать.

Алина вскочила, путаясь в словах, заикаясь, стала рассказывать, что произошло. Второй парень смотрел на нее непонятным взглядом, в нем смешивались жалость, интерес и… презрение, что ли? Алина спохватилась, машинально провела рукой по волосам, запахнула халат и сказала первому медбрату, который продолжал бороться с Вовой и уговаривать его, уже спокойнее:

— Вы его не убедите, он не понимает. У него аутизм.

Женщина-врач открыла чемоданчик и, вынув шприц и небольшую ампулу, спросила:

— На какие лекарства у него аллергия?

Алина отрицательно покачала головой и пожала плечами, и тогда врач набрала из ампулы препарат и, сделав знак рукой второму медбрату, чтобы он помог держать мальчика, уколола его в предплечье. Через минуту Вова обмяк у них на руках. Врач сказала Алине, что у нее есть пять минут на сборы — они едут в травмпункт. Полусонного Вову вынесли, завернув в одеяло. Алина, наскоро побросав в сумку сменное белье, кошелек и документы, скинула злосчастный халат, надела спортивный костюм и кроссовки, захлопнула дверь и побежала вниз, где ждала машина скорой помощи.

Доехали без приключений. Вова поскуливал сквозь сон, но почти не ворочался. Его бережно, но крепко держал медбрат, а Алина с ужасом думала о том, что будет, когда Вову отпустит снотворное. И как в воду глядела! В травмпункте разыгралась новая драма. Извлекая осколок, дежурный врач не был слишком аккуратен, и Вова, еще одурманенный, взвился прямо на столе таким пронзительным криком, что Алину, ждавшую в коридоре, словно обдало ледяной водой. Она вскочила и на ватных ногах вбежала в смотровую:

— Вовочка! Сыночка мой! — Алина еле сдерживала слезы. Мальчик колотился на столе, не давая никому приблизиться, кричал охрипшим уже голосом, таращил глазенки, которые еще слипались от снотворного. Хирург, вынувший осколок, пытался остановить кровь, но на извивавшемся Вове сделать это тщательно было практически невозможно. В итоге он наложил толстую повязку, кое-как примотав плотный тампон к ране широким бинтом. И сказал, что у Вовы повреждены большая и средняя ягодичные мышцы, которые нужно обязательно ушить, иначе у Вовы будут проблемы с отведением бедра и фиксированием таза. Алина со страхом спросила:

— А это будет настоящая операция? Под наркозом?

— Да, конечно, — ответил доктор. И, заметив, как побледнела Алина, добавил: — Да вы не переживайте, мамочка. Это нестрашно и недолго. Попросите хороший наркоз, и все будет в порядке. Мальчик у вас здоровый, восстановится быстро. Да, хулиганье? — весело выкрикнул он в искаженное криком лицо Вовы.

Алина молча сгребла сына в охапку и вышла из смотровой. Вслед ей долетело:

— Девушка, не игнорируйте! Прямо сейчас езжайте в больницу зашивать! Иначе к вечеру у вас уже будет мальчик без попы, хе-хе!

Черт бы побрал этот врачебный юмор! Алина закусила губу и пошла в регистратуру, узнать, может ли она воспользоваться служебной машиной травмпункта, чтобы их с Вовой отвезли в больницу.

До больницы ехали в такси, потому что машину скорой нужно было ждать заново. Договорились, что встретят их прямо у больницы. Сил у Алины уже не оставалось, так тяжело ей было с сумкой, с Вовой на руках, который ни секунды не сидел спокойно, орал, пытался кусаться и вырывать матери волосы. Пожилой таксист пару раз прикрикнул на него, Алина сначала промолчала, но на второй раз рявкнула на водителя:

— Можно ехать побыстрее? И молча? Ребенок болен и ведет себя так не специально.

Водитель продолжал бурчать про невоспитанных детей, про «ох уж эта молодежь», про «вот в наше время». Чтобы самой не закричать от перенапряжения и злости, Алина представила себя под стеклянным колпаком, в который не проникают звуки, прижала к себе Вову покрепче и стала смотреть в окно.

В больнице легче не стало. Вова уже окончательно отошел от успокоительного и теперь остервенело срывал с себя повязку, хрипя и откашливаясь. Он сорвал себе голос, от крика у него болело горло и бронхи. Непривычная обстановка, бинт во всю попу и нервная заплаканная мама — все еще больше расстраивало и раздражало Вову. Он отковырял краешек бинта и начал тянуть его от себя, бинт не поддавался, и Вова все с большим ожесточением дергал его и рычал от ярости.

Алина нашла приемный покой, объяснила ситуацию и подала в окошко направление из травмпункта. Девушка в окошке стала изучать листочек и медленно — очень медленно! — записывать данные и диагноз в книгу приема больных. Алина терпеливо ждала, а Вова выл рядом, поджимая одну ногу. Девушка подняла глаза, недовольно цыкнула. Алина молчала, Вова продолжал завывать. Регистраторша снова подняла глаза на Алину и сердито сказала:

— Мамаша, уймите ребенка!

Мамаша! Алина скрипнула зубами и, почти всунув голову в окошко, прошипела:

— Милочка… занимайтесь своим делом. И живее!

Наконец Вову оформили в хирургическое отделение. Алина, одной рукой поддерживая сползавшую повязку, другой удерживая Вову, прижимая под мышкой сумку, вся взмокшая, еле передвигающая ноги, сделала последний рывок: поднялась на второй этаж, нашла кабинет хирурга, ввалилась туда и рухнула на стул.

Объяснив хирургу ситуацию — и про стакан, и про аутизм, Алина протянула направление из травмпункта и карточку, которую только что завели в приемном покое. Молодой врач, бегло взглянув на Вову, нажал кнопку селектора и приказал готовить операционную. Потом Алина ответила на его вопросы о Вовиных особенностях, противопоказаниях и развитии. Затем задала вопросы относительно предстоящей операции и обеспокоенно спросила, вреден ли общий наркоз такому ребенку, как Вова. Никаких конкретных гарантий хирург дать не мог, прогнозы делать тоже было рано. Пока что нужно было как можно скорее зашить Вовину ягодичную мышцу.

Когда к Вове снова подошли люди в белых халатах, он заверещал тоненьким срывающимся голоском. Алина вскинулась было, чтобы помочь, успокоить, сказать, что мама здесь… но Вову уже унесли, а она почувствовала вдруг непреодолимую усталость. Тело будто налилось свинцом, в голове зашумело, все мышцы ослабли, и Алина даже выпустила из рук сумку… Как же она устала! Боже, какой день!

Посидев так немного, Алина выудила из внутреннего кармана телефон и набрала Семена. Решила наорать на него за то, что он так и не приехал, бросил ее одну разбираться с тяжелой проблемой. Но пока шли гудки, она вдруг подумала, что не вправе предъявлять ему какие бы то ни было претензии… Все-таки в свете последних новостей, о которых он не подозревал, Семен вообще может отправить их вон из дома и больше не интересоваться их жизнью. Она нажала на сброс, так и не узнав, что Семен в любом случае не взял бы трубку: его телефон лежал в машине метрах в пятидесяти от него.

— Сема! Семен, иди сюда! — позвал Салим друга. Они поехали порыбачить небольшой компанией. С Салимом были еще Егор, водитель, и две девушки — Оля и Оксана, которые с удочками, конечно, не сидели, а загорали, попивая пиво и ожидая обещанные шашлыки. Семен откровенно скучал. Рыбалку он любил, но здесь совсем не клевало, может, потому, что девки постоянно орали возле самого берега, их навязчивое игривое внимание и пошлые намеки Салима выводили его из себя. Вида он не подавал, не хотел портить отдых другу, но сам посматривал на часы.

Хотя звонок от Алины мог ускорить его отъезд в город, Семен вдруг отчетливо понял, что не хочет, категорически не хочет помогать Алине с Вовой. Ну порезался он, что такого? Все дети через это проходят, никто не умирал от простого пореза стеклянным осколком! Другое дело, если б от этого умирали. Семен почувствовал, как по коже побежали мурашки. Ему стало страшно: мысль о смерти сына промелькнула как-то обыденно, вроде даже привычная мысль-то! Но в глубине сознания мысль эта уже укоренилась, сулила освобождение. Ну поплакали бы месяц-другой да и забыли. И все бы наладилось. Алина снова стала бы его сексуальной кошечкой, Семен нашел бы новый источник прибыли, стали бы снова жить для себя, вспоминая о Вове с грустью и благодарностью за жизненный опыт. Роль отца Семену не понравилась, детей он больше не хотел.

Да, ужасно так думать о собственном ребенке, но мозги-то не выключить и себя не обмануть. Поэтому Алине он ответил довольно-таки грубо: не приедет, потому что с ребятами приехал отдохнуть, из-за царапины на Вовиной попе никто срываться не будет. В конце концов, сама не справишься, что ли, обязательно весь город на уши поднимать из-за этого пацана? С досады Семен убрал телефон подальше, чтобы не слышать, если вдруг Алина вздумает перезванивать и настаивать. Совесть его не мучила.

Отложив удочку, Семен пошел на опушку маленького лесочка, тянувшегося вдоль побережья, где его ждал Салим. Они зашли в лесополосу. Салим раздвигал кусты руками, осматривал поваленные деревья. Семен спросил:

— Грибы, что ли, ищешь?

— Угу, — ответил Салим. — Мы тут с ребятами в прошлый раз славно повеселились! Сейчас, сейчас… найдем себе веселку.

Салим шел вглубь леса, присвистывал — явно в предвкушении чего-то приятного, увлекал за собой Семена. Семен недоумевал, какие еще грибы, они же на рыбалку приехали.

— Поганки, что ли?

— Не, не совсем поганки, — ответил Салим. — Есть тут такие волшебные грибочки, хе-хе-хе… псилоцибы, слышал, может? Вот их наберем чуток.

Семен сильно удивился и встревожился.

— Салим, ты в своем уме? Я тебе как биохимик говорю: это очень опасно! Псилоцибиновые грибы — это не только кайф, это медленная смерть, брат! Это мощнейший галлюциноген, под таким кайфом и убить кого-нибудь можно, и с собой покончить. А если частенько употреблять, то и просто крякнуться раньше времени. Ты что? Это же вообще… — Семен силился подобрать более сильные аргументы.

— Э, успокойся! Я же не собираюсь их килограммами употреблять. Пять-шесть штучек съедим, чтобы расслабиться. К вечеру уже отпустит. Да ты чего такой тормозной-то? — Салим хлопнул друга по плечу. — Проверенный вариант же! Мы с ребятами, когда ездим сюда, поищем вот так, поедим, оттопыримся и все — к вечеру уже нормальные, голова легкая, все проблемы побоку. А тебе сейчас с твоими делами обязательно нужно релакс поймать… Вот они! — Салим отодвинул корягу, за которой оказалась кучка грибов на тонких изогнутых ножках. Темно-коричневые конические шляпки покрывали светлую мякоть. Салим сорвал их и сунул в припасенный пакет. Семен смотрел на друга как на сумасшедшего.

— Я их есть не буду! — угрюмо предупредил он.

— Ну и черт с тобой, грузись дальше. Задрал уже своим кисляком вечным! — Салим зло сплюнул Семену под ноги и быстро пошел обратно.

Семен постоял немного, посмотрел на разворошенную грибницу, сорвал уцелевший грибок, понюхал его: никакого специфического запаха не было. Надо же, вот кто не знает, может и попасться на безобидный вид такого грибочка. А в больших количествах, особенно при регулярном приеме, они вполне способны убить. Убить… что-то слишком часто сегодня приходится думать о смерти. И каждый раз эти мысли невольно связаны с Вовой. Черт! Семен бросил поганку, вытер руки и пошел к реке.

На берегу сидел один Егор. Салим, уже употребивший, по всей видимости, грибной «допинг», удалился в лес с девушками. Семен подсел к Егору, взял удочку, заглянул в ведерко, стоявшее рядом, оно по-прежнему было пустым. Рыбацкий фарт сегодня был не с ними.

Семен задумался о своей жизни, об Алине. Что делать? Нет, вот эта жизнь, с чужими девками, пьянками, грибами и прочим тупым времяпрепровождением — не для него. Он не был никогда таким уж прямо пай-мальчиком, но всегда предпочитал спокойный семейный отдых. Раньше они с Алиной постоянно выезжали из дома, то за границу, то просто в модные места, в городе всегда находилось, чем себя порадовать-побаловать. Это теперь все изменилось, после Вовиного диагноза. Ну, откровенно говоря, мальчик же не виноват в заболевании, и Семен готов это признать. Но вот Алина… Она так носится с ребенком. Понятно, если бы это сулило выздоровление, но тут же все ясно: Вова всегда будет таким, какой он есть, как бы там Алина ни старалась.

Самый рациональный выход один — специальный интернат, где Вова будет среди таких же детей, как он, и под квалифицированным медицинским наблюдением. А они с Алиной будут его навещать, но при этом и спать спокойно, и есть, что хотят, и нервы сберегут, и остальную жизнь наладят. Шутка ли, уже почти четыре месяца у них вообще ничего не было, живут, как соседи, хоть и спят в одной постели. Да что там! Алина в последнее время чаще уходит в детскую, поэтому понятие «супружеская постель» в их доме уже тоже упразднилось.

Но наладить отношения с женой хотелось больше всего. Несмотря ни на что, Семен ее любил. Любил больше всего на свете, желал только ее, единственную, боготворил по-прежнему, хоть и не напоминала уже Алина ту холеную девочку, которая когда-то стала его женой.

Алина сидела в коридоре перед операционной. Анестезиолог обещал самый щадящий наркоз, который не вызовет осложнений, даже рассказал, что в его практике был случай, когда общий наркоз сказался на таком же пациенте положительно: ребенок даже начал произносить кое-какие слова. Алина, правда, в эту историю не поверила. Хирург убеждал, что операция рядовая, ничего страшного не произошло, конечно, понадобится реабилитация, физиотерапия, массаж. Алина представила, в какие нервы ей выльется массаж: Вова же не будет спокойно лежать. «Об этом подумаю потом», — сказала она себе. Сейчас главное, чтобы Вова хорошо перенес операцию и вышел из наркоза с наименьшими страданиями.

Из операционной вышла медсестра, сказала, что операция прошла успешно, Вова еще часа три-четыре будет спать. Мамаше лучше бы сходить поесть и отдохнуть, потом не до того будет. Алина и сама это понимала. Оставила номер своего телефона и попросила сестричку позвонить, когда Вова просыпаться начнет.

Она хотела зайти в ближайшее кафе, съесть тарелку супа и выпить кофе. Но, выйдя за ворота больницы, увидела над зеленой листвой деревьев купола церкви, расположенной на соседней улице. Алина не отличалась набожностью, хотя, конечно, была крещеной. Из всех молитв знала только «Отче наш», во время Великого поста соблюдала только Страстную седмицу, и то больше в оздоровительном плане. Теперь ноги, словно сами собой, понесли ее в храм. Перед входом она накинула на голову шарфик, который кстати завалялся в сумке, и осторожно вошла в церковь, стыдясь своего присутствия в полуспортивной одежде, и вообще стесняясь быть здесь. Постояла, неумело перекрестилась и подошла к бабке, торговавшей свечками. Взяла одну, подумала, взяла еще две. Взгляд Алины задержался на иконе святого князя Владимира.

— Есть такая же маленькая? Мне для ребенка нужно, — обратилась она к свечнице.

— Да, милая, сейчас достану тебе. — Бабка скользнула под прилавок и, пошуршав оберточной бумагой, вытащила небольшую деревянную иконку с металлическими золочеными уголками.

С иконкой в руке Алина подошла к образу Божьей Матери, зажгла свечку и поставила ее перед большой иконой.

— Богородица-заступница, — робко проговорила Алина, с неожиданным благоговением глядя на икону, — благословенна Ты в женах, и благословен плод чрева Твоего… Царица моя преблагая, радость скорбящих и покровительница обиженных… помоги! — выдохнула Алина, вдруг вспомнив молитву, которую слышала от Марфуши. И неожиданно взмолилась своими словами: — Помоги мне! Ты же сама Мать, Ты все понимаешь, Ты видишь мою боль, знаешь мои печали! Помоги мне! Прошу Тебя, на коленях Тебя прошу, вылечи моего сына. Облегчи его страдания, ему так тяжело в нашем мире… Господи, как ему тяжело! Не за себя прошу!

Она стояла у иконы, плакала, просила прощения, молила и молила о помощи. Потом отерла слезы, поставила одну свечку Распятию Христову, а другую Святому Пантелеймону-целителю, наскоро прочитала у каждой иконы «Отче наш». Перекрестилась и вышла из храма. На душе стало легко. Алина подумала, что надо бы ходить в церковь чаще. Посмотрела на чистое летнее небо и сказала вслух:

— Если Ты услышала мои молитвы, я не забуду Тебя никогда, каждый день буду благодарить Тебя!

Она купила по дороге булочку и тут же ее съела.

Иконку с изображением Святого Владимира Алина положила Вове под подушку.

Чуда не случилось. Вова очень тяжело выходил из наркоза. Ему было плохо, его дважды вырвало, он бессмысленно кричал, ворочался и бил себя по лицу. Повязку сделали добротно, сверху надели компрессионное белье, сорвать которое он не мог и от этого злился еще больше. По его лицу текли слезы, нос и веки покраснели и опухли. Он мял и комкал постельное белье, писался. Алина сбегала вниз в аптеку, за памперсами. Пока ее не было минут десять, нянечка, оставшаяся присмотреть за Вовой, в ужасе стояла у двери, со страхом глядела, как маленький мальчик методично бьется лбом о железную раму кровати, и кричит-кричит-кричит, и трясется всем телом от страха и боли.

Наступил вечер. Нянечка, заступившая на дежурство и уже наслышанная о Вове от сменщицы, смотрела на его выкрутасы с неодобрением. Подошла к Алине и ворчливо сказала:

— Да-а, распустила ты мальчонку своего. Не была бы задница в бинтах, так и просила бы ремня-то!

— Не говорите так, — возмутилась Алина. — Мой сын болен, у него психическое заболевание, а не проблемы воспитательного порядка. И он после наркоза!

Но нянька ничего не поняла.

— Психических в других больницах лечат, а твоему строгости не хватает! И после наркоза можно уговорить потише себя вести, а то это ж ни в какие ворота, ну! Да ты сама-то не устала разве капризы эти сносить? Пресекла бы уже давно, ремнем пригрозила бы. Или не лупцуешь ремнем-то? Да, конечно, не наказываешь, вот он у тебя и орет, как блажной! Эй, — вдруг крикнула она Вове в самое ухо, Алина и опомниться не успела. — А ну, хватит орать! Сейчас отдам мужику с мешком! — И тетка страшно заворочала глазами.

Тут и здоровый ребенок испугался бы, а для Вовы это было словно брошенная граната. Он просто взорвался диким ревом, тараща глаза и колотясь в руках у Алины. Таким страшным было это зрелище, что тетка, сообразив, что сделала что-то не то, поспешила скрыться с глаз долой. Вова снова бил себя ладонью по лицу, крутил ногами, пиная все, что мог достать. Алина легла рядом с ним и покрепче прижала сына к себе, стараясь удержать его руки-ноги. Вова кричал все сильнее и начал хрипеть, как утром. На рев прибежала дежурная медсестра, сказала, что Вова пугает других детей на этаже, мамаши недовольны, нельзя ли успокоить ребенка, «что вы за мать такая, неужели вам сына не жалко?». Алина старалась как можно спокойнее объяснить проблему, но сестра слушать не стала:

— У меня полно дел, выслушивать истории про жизнь каждого некогда. Угомоните ребенка, это все, что от вас требуется. Вы и так лежите в отдельной палате, но нельзя же шуметь на весь этаж! — и ушла.

Через час весь этаж гудел, как пчелиный улей. Не было ни одной палаты, где бы ни обсуждали мамашу, которая не в силах справиться с ребенком.

— Пусть ему сделают успокоительное! — взвизгнула женщина, заглянув в палату к Алине. — Ну невозможно же спать!

— Нельзя больше, с утра и так уже чего только не накололи, — слабо оправдывалась Алина. Но женщина уже хлопнула дверью, вызвав у Вовы новый приступ неудержимого крика.

Алине стало казаться, что она сходит с ума. Когда кончится этот день? Она потянулась к сумке, вытащила телефон, чтобы посмотреть, который час. На экране высветились несколько непринятых звонков, все от Семена, последний — совсем недавно. Не слышала… Она отпустила Вову, который тут же свалился на пол и принялся запихивать себе в рот край простыни, видно, кричать он уже и сам устал. Хоть бы не подцепил тут какой-нибудь инфекции, подумала Алина и набрала мужа. Семен ответил сразу очень обеспокоенным голосом:

— Ты где? Время десятый час, ни записки, ни звонка, трубку не берешь! Что случилось?

— Я же говорила тебе, что случилось, — сдержанно ответила Алина. — Вова сильно порезался, нас увезли в больницу, сделали операцию. Я здесь с ним. Тебя просила приехать еще днем, но ты отказался.

— Да, прости. — Семен был обескуражен. Он думал, что порез совсем легкий, а вернувшись домой и увидев страшную кровавую лужу с осколками, сразу начал звонить Алине. — Я не думал, что все так серьезно. Но и ты правильно пойми, — перешел он в наступление, — в последние недели ты каждый его чих превращаешь в событие, требующее консилиума, поэтому я подумал, что ты опять преувеличиваешь.

— Хорошо, я поняла, — равнодушно ответила Алина. — Мы сегодня остаемся в больнице, так что можешь отдохнуть от нас. Пока.

Она посмотрела на Вову, валяющегося на полу. Ужас какой, ребенок после операции… Она позвала медсестру, та пришла, с отвращением посмотрела на Вову и пошла по просьбе Алины звать дежурного врача, который мог решить, можно ли дать ли Вове снотворное или нельзя.

Когда врач пришел, Алина сделала ему жест рукой, чтобы он остановился в дверях, так как Вова только-только замолчал и теперь сидел, скорчившись, чтобы не опираться на больную ягодицу, и раскачивался вперед-назад, монотонно гудя под нос.

— Это он успокаивается так, — шепотом пояснила Алина врачу. Она решила не спрашивать про снотворное, зачем лишний раз пичкать мальчика химией. — Скажите, не опасно ему сидеть на полу после операции? Мне никак не удержать его в кровати. Он аутист, понимаете? Незнакомое место, боль, чужие люди, запахи… Его это все нервирует очень. Когда уснет, я попробую переложить.

Врач сказал, что ненормально валяться на полу в больнице, но если выхода другого нет, что ж… Полы моют два раза в сутки с хлорированным раствором. Сквозняков нет. То есть конкретная опасность отсутствует. Остальное — на совести матери. Алина кивнула. Осторожно присела на кровать, не спуская с Вовы глаз. Он продолжал раскачиваться и гундеть. Алина посидела немного, потом прилегла. С наслаждением вытянулась на больничной койке — ох, счастье-то какое, просто спокойно лежать в кровати! И сама не заметила, как задремала.

Проснулась Алина с колотящимся сердцем. Вова! Где Вова?! Что с ним?! Что за мать, бросила ребенка на полу, а сама развалилась! Ничего, ничего у нее не выходит!

Алина посмотрела на часы — спала не более получаса. Вова все так же лежал на полу, нервно подрагивая во сне и морщась. Алина наконец догадалась, что нужно сделать. Она стащила на пол постель и осторожно переложила на нее Вову, примостилась рядом и уснула, до утра ощущая всем телом присутствие измученного ребенка.

Рано утром ее разбудила санитарка, пришедшая мыть пол. Она смотрела на них круглыми от удивления глазами и шепотом спрашивала, что случилось. Алина показала ей глазами, что сейчас не нужно ничего мыть и, махнув рукой, дала понять, чтобы та закрыла дверь. Санитарка ушла. Алина встала, сбегала в туалет, умылась, привела себя в порядок. Попыталась поднять Вову вместе с постелью на кровать, но он заворочался, заныл тихонько. Боясь повторения вчерашнего кошмара, Алина оставила его в покое.

Вова проснулся, не плакал и вообще был очень тихий. Нашел глазами мать и потянул ее к выходу. Алина дала ему яблоко, которое успела вчера сунуть в сумку перед спешным отъездом в травмпункт. От медсестры она узнала, когда можно уйти домой.

— В десять часов обход, врач посмотрит, тогда и пойдете, если все нормально, — ответила медсестра.

— Но сейчас только семь. Он голодный, опять начнет орать, — расстроилась Алина.

— Спуститесь в столовую, там завтрак через полчаса.

Алина было обрадовалась, но, узнав, что на завтрак дают обычно молочные каши, снова приуныла. Вова уже начал проявлять признаки беспокойства, и надо было что-то решать. В итоге она договорилась с медсестрой, чтобы та передала врачу расписку, в которой Алина обязалась прийти на осмотр сегодня днем или завтра — как позволит состояние сына. И они с Вовой наконец покинули это жуткое для обоих заведение.

В этот же день вернуться в больницу на осмотр не получилось. Вова, оказавшись в знакомой обстановке, успокоился, хорошо ел, после обеда крепко уснул. Алина не решилась его будить и, позвонив в больницу, договорилась об осмотре назавтра.

Семен встретил жену с ребенком настороженно, ждал скандала, упреков. Однако Алина, на удивление, была спокойна. Мог ли он подозревать, что у Алины появилась тайна и что она решила для себя важное: Семен ей больше ничего не был должен.

На следующий день она поехала с Вовой в больницу. У ворот он насторожился: узнал место, где ему было плохо и больно. Начал упираться. Алина взяла сына на руки, он вцепился ей в волосы, но ей не впервой было терпеть боль, которую он ей невольно причинял. Внесла сына в приемный покой и опустила на пол. Вова, прихрамывая, кинулся к выходу. Алина перехватила его, спросила у сестры, как пройти на послеоперационный осмотр. Ей указали. Алина снова взяла Вову на руки, пошла к кабинету и села на кушетку, ожидая своей очереди.

Народу возле смотрового кабинета было немного: пожилой мужчина с перевязанной рукой, женщина с забинтованной лодыжкой, парнишка в инвалидной коляске, страдающий ДЦП, с сопровождающей его женщиной.

Алина скользнула взглядом по парню в коляске: из-под длинных рукавов выглядывала повязка на обеих руках, от кистей и выше. Это сразу наводило на определенные мысли: подросток, видимо, резал вены. Женщина, привезшая его сюда, явно была его матерью: такие же огромные грустные карие глаза, такое же скорбное выражение лица, прямые жесткие волосы.

Из кабинета выглянул врач, посмотрел, кто ждет приема, одобрительно кивнул, увидев Алину с Вовой, и сказал матери мальчика в коляске:

— Светлана Сергеевна, здравствуйте. Кирилла завозите, мы с ним наедине побеседуем, хорошо?

— Да, конечно, — тихо сказала женщина и ввезла коляску в кабинет. Выйдя, аккуратно прикрыла за собой дверь. Села рядом с Алиной, минутку помолчала и вдруг спросила, кивнув на Вову:

— Аутенок?

Алина чуть со стула не упала! Вот это да, неужели есть кто-то, кто может так сразу это увидеть? А Вова-то сегодня вообще ведет себя примерно, можно сказать! Ну поревел немного, когда шли к кабинету, но сидит на стуле спокойно, методично расстегивая и застегивая пуговицы на куртке: сверху вниз, потом на рукавах, потом в обратном порядке. Алина помолчала мгновение, не зная, как вести себя с этой незнакомкой. Но она опередила:

— Да вы не подумайте чего, я с пониманием. Этого не нужно стесняться. Дети, они и есть дети, все равно родные и любимые, хоть с аутизмом, хоть с ДЦП.

Алина кивнула и сказала:

— Жаль только, что это понимают только матери таких детей. Остальным очень трудно воспринимать их равными членами общества. Дети наши другие, но такие же люди…

— Именно так! У нас тоже самая большая проблема — не болезнь Кирилла, а отношение других людей к нему. Меня Светланой зовут, — представилась женщина, Алина назвала свое имя.

— Что у вас случилось? — спросила Алина.

— Родовая травма, сейчас уже концов не найти, но мальчик навсегда прикован к коляске. Как он страдает, кто бы знал. — Светлана помолчала, грустно покачав головой. — Учимся дома, хотя он мог бы посещать обычный класс, но мы перешли на домашнее обучение из-за того, что дети, да даже взрослые, не могут относиться к нему спокойно. Как бы мне хотелось, чтобы с ним общались, как с обычным парнем! Он ведь совсем нормальный, понимаете? Только тело искалеченное, и кое-какие нервные дела у нас проявляются, но все это нестрашно. Умеет и хочет общаться, приветливый, добрый… Сейчас спасает только интернет, он хоть там общается с другими людьми. Вижу, что иногда привирает о себе, мол, здоровый… Но не запрещаю, пусть живет в своем мире, если хотя бы это его спасает.

— А здесь почему? — Алина, правда, сделала свои выводы, как выяснилось верные.

— Да, вскрыл вены, дурачок такой! Слава богу, рука дрогнула, хотя хотел, говорит, чтобы насмерть. С девочкой переписывался, она настаивала на встрече, он долго ее обманывал, все проверял, спрашивал: «А если не понравлюсь? А если я болею?» Она ему говорила, что ей это неважно, лишь бы человек был хороший и умный. А Кирюша у меня очень начитанный, эрудированный. В общем, потом признался, что инвалид. Тут она и пропала. Ну, он вот что с собой сделал… — На глазах Светланы навернулись слезы. В этот момент Кирилла вывезли из кабинета и вызвали женщину с больной лодыжкой.

Заметив, что мама беседовала с Алиной, Кирилл вежливо поздоровался с ней и спросил:

— Что с вашим малышом случилось?

Алина улыбнулась парню, объяснила вкратце и добавила:

— А знаете, приходите как-нибудь к нам в гости! Не обещаю, что Вова сможет с тобой пообщаться, он у нас молчун, но мы бы отлично посидели за столом, попили бы чаю. Придете? — обратилась она к Светлане.

— Были бы очень рады, конечно. Общения нам не хватает, это правда. Вот если бы Кирюша мог хотя бы гулять во дворе…

— Лучше умереть, — вдруг угрюмо сказал мальчик.

— Ну почему же? — воскликнула Алина. — Ты давай выброси эти мысли из головы! Мало ли кто там тебя не понимает, ты должен жить ради себя самого. Ты такой же человек, как и другие, в чем-то даже лучше! Смотри, тебе весь мир открыт, ты все понимаешь, можешь контролировать себя, читать и работать на компьютере. Это реальные возможности. Даже относительно состояния моего ребенка — я могу только мечтать о таком! Понимаешь, о чем я?

Кирилл смутился, но только еще больше насупился. Светлана улыбнулась Алине, они обменялись телефонами и расстались — Алину вызвали в кабинет.

Осмотр прошел довольно спокойно. Вова, конечно, орал, не без этого, но ему очень понравился стетоскоп на груди у врача — на него попадал солнечный луч, и блеск Вову просто заворожил. Он замолкал и очарованно разглядывал стетоскоп, поглаживал его прохладную гладкую поверхность. Потом снова начинал кричать, не в силах совладать со страхом, и опять подавлял крик, поглаживал стетоскоп — ему, видимо, было приятно это касание.

Алина не представляла, как теперь оторвать Вовку от этого стетоскопа, но вопрос решился сам собой, врачу нужно было спуститься вниз, и всю дорогу Вова бережно нес чудо-игрушку, не отрывая взгляда от играющих на поверхности бликов. Алине пришлось, конечно, буквально вырвать игрушку из его рук и отдать врачу и, пока истерика не достигла штормового пика, выскочить из больницы.

С Вовиной попой все было нормально, повязку можно было менять самим, врач показал, как это делать. Все прекрасно! Кроме того, Алина вспоминала мальчика Кирилла, и в груди у нее теплело: ей казалось, что, поговорив с ним, как взрослый, опытный человек, она выросла в своих глазах, поднялась над своей проблемой.

Позвонила Юля. Алина поведала ей о недавних злоключениях, успокоила сестру, что уже все обошлось, и рассказала о мальчике с ДЦП, который хочет умереть только из-за того, что с ним не общаются люди. Ей хотелось показать Юле пропасть между ее детьми и детьми-инвалидами, но Юля сказала, что ее Олег в свои пятнадцать лет говорит о смерти едва ли не каждый день, возраст такой, чуть что не так, сразу умереть хочется. Алина удивилась и подумала, что раз так, значит, тем более разница между здоровыми детьми и инвалидами совсем незначительна. И это лишний раз подтверждало недавно возникшие у нее мысли: важно научиться обращаться со всеми людьми как с равными. Но ведь еще год назад, встретив такого паренька в коляске, она, скорее всего, отвернулась бы. Теперь она задумалась: что же заставляет людей отворачиваться: страх, брезгливость, равнодушие? Что?

Дни бежали. Препараты для протокола теперь нужны были импортные. Одни она заказала по интернету, другие купила у мамочек. Денег уходило все больше, а результатов было все меньше. Вова продолжал истерить, в туалет не просился, все делал в штаны, пришлось снова доставать памперсы. Ночи превратились в кошмары для обоих: мальчик не спал, вопил, пока не выматывался. Алина не высыпалась, двигалась как сомнамбула, машинально выполняла повседневные обязанности. Семен и злился, и жалел жену, но его сочувствие выражалось только в одном — отдать Вову в интернат. Алина в ответ молчала. Пока она хранила свой секрет, возражать было нечего. Нервы ее и так были на пределе. Пару дней назад она разрыдалась в машине перед входом в детский магазин, который своим названием — «Здоровый малыш» — словно издевался над Алиной. Даже магазины только для здоровых детей! Куда же мне идти?

Мысли взрывали мозг, мучили, ее просто распирало изнутри. Неужели ничего не получилось? Но ведь было, было же улучшение! Несомненно, была динамика. И потрясающая! Алина тогда думала, что вот она, финишная прямая. А теперь оказалось, что, несмотря на диету, к которой Вова вполне приспособился, и протокол, который так хвалила терапевт, — они снова в самом начале… Нет однозначного ответа. Может, протокол бросать? А что с диетой? Почему никто не может ей сказать: делай так и так, это поможет. Все вслепую, на ощупь, на свой страх и риск. Ну что же, если нужно, придется привыкать жить именно так, каждый раз сначала. Не одна она такая на свете. И Вова не один такой…

Алина в очередной раз за день переодела описавшегося Вову, положила перед ним новый набор из цветных пластиковых цифр, и пока он начал заинтересованно их изучать, ушла на кухню приготовить обед — сегодня не из полуфабрикатов. Пока резала овощи, мыла курицу и варила рис, чувствовала себя отвратительно. Не сработало. Не сработало! Что она делала не так? Алина стала вспоминать рассказы других мамочек, с которыми встречалась на занятиях в «Дети и мир».

Вот Манана, у нее Сандрик тоже на диете. Он вообще у нее такой смышленый, умеет и говорить, и читать, стихи рассказывает, песни поет. Правда, смеется Манана, пока за утро сто раз одну песенку прослушаешь, уже заткнуть рот ему готова. И ритуалы у них очень жесткие, без них никуда, не дай бог, нарушишь — куда девается этот спокойный мальчик, такую истерику закатит, хоть святых выноси. Вот помогает им диета!

Или Марк — сынок Ксюшин. Он до диеты еще и толстым был, так что по-любому она ему помогла. Ксюша с Андреем вообще не знали, что с ребенком делать, он у них неуправляемый был, рычал на всех, бил и сам бился, лоб постоянно в кровь разбивал. А как ввели диету, Марк намного лучше себя чувствовать стал. По крайней мере, прекратил себя калечить. Скоро уедут в Канаду. Там с такими детьми эффективно занимаются, специальных центров много. Марк у них точно на поправку пойдет.

Про Танюшу с Сенечкой и говорить нечего — они перепробовали все, что можно. Занятия, диета, протокол, хелирование. Она и сама прошла все это вместе с ребенком, самоотверженная мать! И ведь какой результат! Результатище! Танюша говорит, что Сеня теперь самый обычный ребенок. Наметанным взглядом Алина видела у него иногда стереотипные движения, но это ерунда по сравнению с тем, что происходит с Вовой сейчас.

Зато история Оленьки совсем другая… Бабушка Тамара Петровна рассказывала, что диета им никак не помогла, а вот занятия в «Дети и мир» повлияли существенно. Оленька стала более организованная, стихи читает, вопросы задает, ответы слушает, сама одевается. Но по-прежнему нюхает ботинки. Хорошо, если свои, а то и чужие. Может подойти и, глядя чистыми ясными глазами, весело сказать: «А я тебя сейчас укушу!» — и, прежде чем успеешь отреагировать, действительно укусит!

И какие выводы? Выходит, что нужно сцепив зубы продолжать. Терпеть, преодолевать. А может быть, правильней принять ребенка таким, какой он есть? Любит-то она его хоть каким, так, может, не стоит мучить ни его, ни себя, а жить, как жили раньше. Разве что на занятия ходить, это без вопросов, в любом случае помогает.

На ум сразу приходит история Насти с Тошей. Вот кто не парится с диетой и верит в гений своего ребенка. Настя сначала, как только узнала диагноз, лежала плашмя и белугой ревела. Она ведь больше всего этого и боялась, только думала, что имбецила какого-нибудь родит — экстремальная юность, наркотики, гепатит С… Но Антошка родился здоровым и красивым! Сколько счастья было, она его баловала, любила самозабвенно. И тут началось: то придуривается, то носится туда-сюда, то к людям пристает прямо в автобусе. Все вокруг считали, что он невоспитанный, а Настя с мужем думали, что он особенный, находчивый и юморной. Ну, потом-то все стало понятно. Настя просто никакая была, винила себя во всем. Хорошо, что муж у нее адекватный, посмотрел на это безобразие дня три, а потом сказал: «Или ты сейчас берешь себя в руки и становишься снова хорошей матерью и другом своему сыну, или можешь выметаться отсюда. Но запомни, когда Тоха нобелевку получит, то благодарить за нее он будет только папу, ясно?» Настя заставила себя понять, что ее ребенок отличается от других детей только своей необычностью. Но ведь это же супер? Серая масса, кому она нужна?! А Тоша не болен, он просто странноватый, но кто сказал, что это ненормально? От странностей не лечат, их культивируют в гениальность! В общем, они за честную, здоровую коррекцию, без ограничений типа диет и очищений организма, с максимальным приближением к обыденной жизни. Так, может быть, это и есть наилучший путь, самый оптимальный вариант?

Алина домыла посуду и приняла решение. Сколько людей, столько и мнений. Препараты для продолжения протокола еще есть, к диете они уже привыкли. Надо посоветоваться с Лили о новых версиях протокола, корректировка не помешает, но в целом пусть пока все останется как есть. Отказавшись от протокола, она признает, что никогда ее ребенок не станет нормальным. Ей нужно будет привыкать к мысли, что всю оставшуюся жизнь, до самой ее пенсии, до старости, до самой ее смерти с ней рядом будет ее собственный психически больной сын.

Нет, этот момент Алина старалась оттянуть до последнего!

Позвонила Юля и сказала Алине, что подруга порекомендовала ей экстрасенса, очень популярного в городе, может адрес дать. Предложила сходить, расспросить о Вове, ну и вообще…

— Даже если не веришь в это или ничего интересного не ожидаешь услышать, так хоть будешь знать, что все перепробовала. Пойдешь?

— А если он не скажет ничего успокаивающего? — засмеялась Алина. — Ну, почему бы не пойти. Только с Вовой пойду, мне его оставлять не с кем.

— Так с ним и нужно идти, пусть экстрасенс его посмотрит, поможет чем-нибудь, советами какими, — сказала Юля. — Давай завтра, к одиннадцати, сможешь?

— Нет, у нас занятия в это время. Давайте после двух.

На следующий день Алина привела Вову на занятия в «Дети и мир», а сама обратилась в кабинет психоаналитика. Так ей посоветовала Юшкевич, которой казалось, что Алина слишком долго стоит на распутье, никак не выберет стратегию, что помогла бы ей справиться с Вовиным состоянием.

В кабинете психоаналитика за внушающим уважение столом сидел представительный мужчина в дорогом костюме. Ярко блеснув на Алину толстыми линзами в золотой оправе, он сложил руки перед собой, сцепив их в замок, и спросил приятным гудящим баритоном:

— Вы ко мне? По какому вопросу?

— Да я… — замялась Алина, — я записана к вам на сегодня, Зубова, посмотрите. У меня сын аутист, я вот хотела…

— Да-да, заходите, пожалуйста. — Мужчина встал и подошел к двери, подав Алине руку. Она растерялась, протянула ему руку ладонью вверх. Психоаналитик улыбнулся, перевернул ее ладонь и, мягко придерживая, проводил к уютному креслу. — Присаживайтесь. Будем разбираться.

Алине вдруг стало спокойно. Ей показалось, что этот уверенный в себе мужчина сумеет решить их с Вовой проблемы, что она обязательно найдет здесь поддержку и понимание. Главное не забыть рассказать все-все: и про брата-дауна, и про Романа с его Африкой, про все, что могло бы иметь хоть какое-то значение. Алина начала долгий рассказ, доктор Бриксман внимательно ее слушал, делал пометки в кожаном блокноте.

Когда пациентка Зубова закончила повествование и изложила врачу все опасения, догадки, вопросы и сомнения, Аркадий Львович спросил:

— А сына вашего я могу увидеть?

— Да, конечно. — Алина посмотрела на часы. — У него как раз сейчас должна закончиться музтерапия.

Она пошла за сыном. Вовик с утра вел себя примерно, не считая рева в машине, когда они проезжали мимо строительных работ на дороге — громко тарахтел генератор, это его очень испугало. После музтерапии он был умиротворенным и расслабленным, доверчиво вошел в кабинет, сел на диван и принялся водить пальцами по выпуклому узору обивки.

Доктор посматривал, делал записи в блокнот. Алина стояла рядом с Вовой, не зная, куда деть руки.

— Присядьте, присядьте, — показал Аркадий Львович на кресло. — Мы сами разберемся.

Он подошел к Вове и взял его за руку. Вова руку отдернул, повернулся вполоборота и снова стал водить пальцем по узору, теперь нажимая на него с силой, даже со злостью. Доктор посидел рядом, глядя на его сосредоточенное лицо. Вова напрягался все больше, его спинка окаменела, движения стали нервными и отрывистыми, он отворачивался от лица доктора. Алина поняла, что еще немного, и он взорвется в истерике.

— Аркадий Львович, не нужно… так пристально, — тихо сказала она. — Он нервничает.

— Да? Вы видите, что он нервничает? — Бриксман пересел за стол. Спина Вовы сразу расслабилась. — А я вижу совершенно нормального мальчика!

— Что?! — Алина чуть не поперхнулась от возмущения. Для чего она тут распиналась полтора часа, выложив этому доктору с бархатным голосом всю подноготную? Опять «нормальный»! Да кто-нибудь поможет ей или нет? Как все надоело!

— Что вы так всполошились, Алина Ивановна? Вы знаете, что с точки зрения психиатрии вообще нет ни одного нормального человека? То есть в обратном случае — все нормальны. Так или иначе, хоть и со странностями, привычками и особенностями характера, воспитания, влияния окружающей среды, все нормальны, каждый в своем представлении, в разрезе понимания тех или иных проблем.

— Аркадий Львович! — Алина, разочарованная, теряла остатки доверия к врачу. — Если бы это было так, то вы, как и другие, сидели бы без работы! Однако у вас все в порядке и с занятостью, и со всем остальным. — Алина грубовато намекнула на стоимость приема.

Бриксман добродушно улыбнулся:

— Именно! Посудите сами, сударыня, разве такой поток клиентов, как у меня, может состоять только из нервнобольных? Вот и вы пришли ко мне, разве вы считаете себя психически нездоровой? Ненормальной?

Алина растерялась. Нет, безусловно, она могла бы признать себя неуравновешенной, она устала, но она точно не тронулась умом, и уж конечно она совершенно нормальная.

— Я нормальная! Но у моего сына явные проблемы, вы же видите? Ах, ничего вы не видите, — чуть не плача, сказала Алина. — Он ходит, как цыпленок, поджавший крылышки. Он раскачивается, у него бывают приступы самоагрессии! Он не говорит, он не проявляет чувств и эмоций, только если кричит от боли или если что не по нему. У него сто тысяч странностей, непонятных окружающим! Он…

— Минуточку! — Доктор перебил ее, повысив голос. — А в чем, собственно, его ненормальность? В непохожести на других? Ну-ка, потрудитесь мне объяснить, что есть «нормальность» в вашем понимании?

— Ну, это… это когда с ребенком можно общаться, можно вести диалог, ждать от него ответной реакции на слова и действия. — Алина пыталась сказать, что бы она хотела видеть в сыне. — Чтобы мог обслуживать себя, чтобы был контактным, чтобы вот так не замыкался, когда его берут за руку…

— Неубедительно, — сказал Бриксман. — Сотни тысяч детей, которых вы будете считать нормальными, неразговорчивы и неприветливы по натуре или воспитываются в среде, где никому не интересны их слова и эмоции. Некоторые, их также сотни тысяч, не ответят на вашу просьбу или вопрос по самым разным причинам, начиная от плохого настроения и неважного самочувствия, заканчивая просто нежеланием с вами общаться и реагировать на ваши слова. Обслуживать себя? Я знаю десятилетнюю девочку, которая абсолютно нормальна в широком понимании этого термина, но ее до сих пор кормят с ложки и одевают, так как иначе она просто не ест, ковыряется по два часа, а самостоятельно одевается так медленно, что не хватит никаких нервов дождаться, проще одеть. Она иногда до сих пор зовет маму подтереть ей попу, уж извините за подробности — вот так воспитан ребенок. И таких детей сотни тысяч! Ну а что касается напряженности, когда ребенка берут за руку… в наше время, знаете, никому доверять нельзя, сколько случаев пропажи детей именно из-за их доверчивости и послушности. Из-за так называемой нормальности, — подчеркнул он.

Алина была поражена. Нет-нет, определенно все, что перечислили врач, притянуто за уши. Она может отличить в Вове те черты и свойства, которых нет у здоровых детей. Возразить она решилась — у доктора на каждый ее аргумент нашлись опровержения. Но видеть, отличать и понимать симптомы аутизма не только в своем ребенке, но и в других она уже наловчилась. Поэтому не нужно тут убеждать ее в обратном. Алина разозлилась на Бриксмана, на себя: отвалить столько денег за никчемную дискуссию, не услышать ничего определенного, сама тоже хороша, расслабилась, размечталась, что тут ей выдадут путеводитель к своему ребенку. Вот дура!

Алина торопливо попрощалась, стянула Вову с дивана и вышла из кабинета. Психоаналитик проводил Зубовых до двери и пригласил в кабинет следующего посетителя.

Приехали домой, Алина накормила Вову, не переставая думать, что ей не удается найти человека, который указал бы верный путь. Действует вслепую. Вспомнила: в два встречаются с Юлей у экстрасенса. «Бредятина! — подумала Алина. — На что только не пойдешь ради хоть каких-нибудь результатов». И тут раздался звонок от Юли:

— Едете? Я через полчаса уже буду на месте.

Экстрасенс принимал в серьезном и солидном заведении, называлось «Международная академия ясновидения и энерготерапии».

Минут через сорок Алина с сыном приехали к зданию академии, их уже поджидала Юля. Подошла их очередь, Алина вошла в кабинет не без опаски. Вова сразу сел на пол и стал ныть. Он устал за сегодняшний день от кабинетов, столов, белых халатов и пристального внимания. Если бы экстрасенс был действительно ясновидящим и умел прочитать его мысли, он понял бы, что больше всего Вова не любит ждать и терпеть внимание чужих людей. Не хочу видеть ваше лицо, не ждите от меня ничего, я ничего не знаю, давайте я буду бегать, прыгать, щекотаться, гоняться за мячиком, складывать цифры, машинки расставлять и колесики крутить, я вас не понимаю и все буду делать по-своему — вот что сказал бы Вова, если бы мог.

Экстрасенс был самый обычный: хрустальный шар на столе, книги по парапсихологии за стеклянными дверцами шкафа, ароматические палочки, источающие благовония. В кабинете остро пахло корицей, славящейся свойством тонизировать организм при умственном переутомлении, упадке сил и депрессии. М-да, полный набор. Алина попросила Юлю забрать Вову и подождать их в коридоре.

— Что привело вас ко мне? — специальным голосом, переигрывая, заговорил экстрасенс, субтильный мужчина с шикарными гусарскими усами и искусственным левым глазом. Его желтоватый пиджачок приятно гармонировал с обстановкой в зеленых тонах: изумрудные шторы, обитый зеленым муаром диванчик, ваза с зелеными яблоками.

Алина покачала головой, удивляясь самой себе: «Что я тут делаю?» — и сказала:

— У меня в семье кое-какие проблемы. Мне бы хотелось, чтобы вы подсказали мне решение хотя бы некоторых.

В тоне ее слышалась ирония, направленная на саму себя: раз уж приехала, доводи дело до конца. Это вообще было в характере Алины — все доводить до логического завершения, хотя порой и на середине понятно, что дальнейшие действия бесполезны. Вот и с протоколом этим: вроде уже ясно, что не помогают эти препараты, однако она настойчиво продолжает пичкать Вову ударными дозами, ожидая результата. И оправдывает себя тем, что пока хуже не стало, просто все вернулось обратно.

Экстрасенс между тем зажег ароматические палочки, повертел в руках керамические квадратики с изображенными на них рунами, посмотрел в окно, потом на посетительницу. Алина тоже наблюдала за ним чуть ли не с насмешкой. Экстрасенс вытянул из колоды карт таро три штуки, разложил их перед собой. Алина подняла глаза к потолку и решила уже уйти, как он вдруг сказал:

— Пока твое яблоко далеко от яблони, ничего не сложится так, как тебе хочется.

Алина аж подскочила:

— Что-что? Как это понять?

Хотя что уж тут непонятного! Алина ошарашенно смотрела на человечка, смиренно смотрящего на нее сквозь сандаловый дым.

— Вы можете конкретно сказать, что меня ожидает?

— Зачем? Вы же мне не верите, — весело и живо заговорил экстрасенс. — Настроены вы скептически, вам у меня не нравится, мои слова вы уже заранее готовы опровергать. Вы прекрасно поняли суть сказанного мною. Вот отсюда и действуйте. Могу вам сказать только одно: в итоге все будет хорошо. — И многозначительно подмигнул ей здоровым глазом.

Вышла Алина от него в смятении. Юля кинулась к ней с расспросами, но Алина отвечала односложно и поспешила уехать.

 

Глава 14

Семен жил теперь как в коммуналке с подселением. Они с Алиной обитали в одной квартире, ели на одной кухне, смотрели один телевизор, но были далеко-далеко друг от друга. Алина, желанная, любимая, теперь недоступная и чужая. Семен иногда спрашивал сам себя: да были ли они счастливы когда-то?

У Алины были свои дела и заботы, сын занимал ее всю. Семен жил словно робот: позавтракал, на работу, с работы, поужинал, посмотрел телевизор или посидел в интернете. Спать. Говорить с женой было не о чем. Обсуждать планы на будущее стало незачем. У нее был Вова. А у него не было ничего, чем можно себя занять.

Как-то субботу Сема проснулся в супружеской постели один: Алина с ребенком уехала на иппотерапию. В квартире пахло горелым мясом — жена опять экспериментировала. Он встал, послонялся по дому, потыкал пульт телевизора. Решил съездить к матери. С того дня, как Екатерина Афанасьевна поссорилась с Алиной, она не приезжала к ним, а по телефону, когда Сема звонил узнать о самочувствии, говорила сухо, односложно.

Подъехав к дому матери, он не стал сразу подниматься, а посидел в машине, думая, как лучше построить разговор. Придется выдержать поток желчной язвительности и оскорблений, мать всегда умела вытащить наружу его комплексы, унизить и высмеять. Молча выслушать будет мало, нужно будет каяться и просить прощения. Покаяться в данном случае — отречься от Алины. Алина была той причиной, которая не позволяла ему помириться с матерью. Но сегодня он был готов на все, он устал.

Семен поднялся на этаж и, собравшись с духом, позвонил в дверь материнской квартиры. Услышал шаркающие шаги, удивился: мать всегда несла себя гордо, даже высокомерно, дома ходила красиво одетая, в туфлях на каблучках, чем досаждала соседям снизу.

Вообще неудивительно, что его мать такая, какая есть. Детство у нее было безрадостное. Родители ее словно и не замечали. Химики, они много работали, допоздна корпели в лаборатории с крысами и растворами. Кате хотелось конфет и игрушек, потом красивой одежды и косметики. Она ничего не просила, думала, у родителей нет денег. Ходила по магазинам и смотрела на витрины, любовалась, рассматривала и ощупывала.

Она тоже стала химиком. От родителей унаследовала и характер — неприветливая, даже угрюмая. Тщательно за собой следила, любила хорошо одеваться. Не случайно и Семену Алина понравилась не только красотой своей, но и ухоженностью. Заводить ребенка Екатерина вообще-то не собиралась. Дети такая морока. Но появился Семочка — от случайной связи с профессором, помогавшим писать диссертацию. Она изменилась, стала помягче, но только с сыном, в котором души не чаяла, старалась ему дать все, что было в ее силах. Но взамен и от него требовала того же. Друзей, подруг у нее почти не было.

Дверь открылась. Вид у Екатерины Афанасьевны был настолько странным, что Семен глазам своим не поверил: мать ли это? Пожилая женщина в махровом халате, с подвязанной шерстяным платком поясницей, в вязаных носках, кое-как причесанная.

— Мама! — кинулся к ней Семен. — Ты плохо себя чувствуешь?

— Кому это интересно! — прошелестела Екатерина Афанасьевна, удаляясь в комнату. — Ты один? Закрой дверь на все замки. Твои тапочки на второй полке справа. Вымой руки и поставь чайник. В буфете варенье и конфеты, неси сюда, будем пить чай.

Семен улыбнулся, почувствовав себя маленьким домашним мальчиком. В другое время он бы разозлился, но сейчас докучливая заботливость матери была кстати. Сидеть в знакомом кресле, в старых домашних тапках тоже приятно. Мать держалась строго, надменно, однако выставила к чаепитию чашки и розетки из немецкого сервиза «Мадонна», который уже считался антиквариатом. Она очень дорожила им, ставила на стол только в исключительных случаях, и Семен понял, что мама ему все-таки рада. Отпив из чашки вкусный крепкий чай, Семен облизнул ложку с малиновым вареньем и с чувством сказал:

— Как хорошо, мам!

Екатерина Афанасьевна, молча наблюдавшая за сыном, усмехнулась, резко опустила свою чашку на стол и воззрилась на сына. Семен подумал: ну, сейчас начнется. Но ничего не началось. Мать продолжала внимательно смотреть, потом сказала:

— Ну, давай выкладывай, что там у вас. Я же вижу, случилось что-то из ряда вон, иначе ты бы не прибежал сюда. Да еще один. Что там твоя дура натворила?

— Мам, не называй ее так! — попробовал защитить жену Семен.

— Ты ведь пришел ко мне не просто так, а потому, что любишь мамочку. В своем доме я буду говорить все, что пожелаю! — вскипела мать.

— Хорошо, не злись, — примирительно сказал Семен. — Я хочу попросить у тебя прощения. Мы в тот раз нехорошо расстались, да и потом по телефону никак не могли общего языка найти. Прости меня!

Екатерина Афанасьевна помешала ложкой в чашке, поджала губы — показала, что чувства ее оскорблены. Зная характер матери, Семен приготовился покорно выслушать все. Мать наконец отложила ложку и сказала, глядя прямо ему в глаза:

— Семен, сын — не твой. Или ты слепой совсем?

Все, что угодно, но только не это! Семен от неожиданности так опешил, что слова застряли в горле. То есть слов было много, они теснились, но он не мог произнести ни одного. Он качал головой, в ужасе смотрел на мать. Она же взирала на него с заметной ноткой презрения. Наконец Семен выдавил из себя:

— С чего ты взяла?!

Екатерина Афанасьевна хмыкнула:

— Да здесь ума-то особого иметь не нужно, все же как на ладони! Внешне он ни на тебя, ни на Алинку твою не похож. По развитию так вообще… откуда такое только взялось… Ты у меня в полтора года уже предложениями говорил, да и курва твоя, какая б ни была, училась ведь в университете! А тут что, ни бэ ни мэ. Да и вообще… Не чувствую я к нему ничего. Как ни стараюсь, но вот нет у меня чувства кровного родства, понимаешь? Не наш это мальчик!

— Подожди, мама, как я понимаю, конкретных доказательств у тебя нет.

Семен не мог поверить в то, что говорила мать. Не мог. Да Вова просто не может быть чьим-то ребенком, они же сразу после свадьбы постоянно были вместе, Алина даже в магазин внизу ходила только с ним: «Семочка, ну пойдем, прогуляемся!» А Вова родился через девять месяцев после свадьбы. Нет, мать опять нагнетает!

— Да мне доказательств и не надо! — фыркнула мать. — Я говорю то, что вижу. Ладно, не будем толочь воду в ступе. Ты же для чего-то приехал, не просто маму навестить? Давай излагай.

Семен пожал плечами:

— Да нет, я просто. Помириться, поговорить с тобой, посоветоваться…

— Ну вот я и говорю, не просто так. Что там у вас стряслось?

Семен припоминал все, что было в эти последние месяцы, с того самого дня, как Алина произнесла вслух это страшное слово «аутизм».

— …и вот теперь мы живем каждый сам по себе. Она вся в ребенке, я их не вижу почти, но слышу, конечно, Вовка орет постоянно. Близости нет, интересов общих нет, с каждым днем все хуже и хуже. — К ужасу своему, Семен почувствовал, что сейчас может заплакать.

Мать недобро смотрела на него и, улучив удобный момент, вставила:

— Так разведись с ней! Чего проще? Я тебе сразу говорила…

— Ты не понимаешь… — Семен вздохнул. — Я люблю ее. По-прежнему люблю, даже, может, еще сильнее, ведь она недоступна теперь. Не нужна мне никакая другая, даже сто других не хочу. А она с этим идиотиком возится, — в сердцах зло сказал он, — на меня вообще внимания не обращает!

Екатерина Афанасьевна покачала головой:

— Нет, Сема, от правды не укрыться, ты и сам чувствуешь, что не твой это сын, иначе не стал бы его так называть. Ребенок же не виноват, что таким родился.

— Да брось! — твердо сказал Семен. — Дело не в этом. Вырвалось. Ты меня в детстве да и позже как только ни называла. Что ж, я не твой сын? Нет, у меня к нему есть чувства, но, признаю, не любовь это. Ну не могу я его любить! За что? Он меня ни разу папой не назвал, ни обнял никогда, на руки не залез…

— А своих детей, Сема, любят не за что-то, а вопреки всему, — со значением сказала Екатерина Афанасьевна.

— Не сворачивай на эту тему, мама. Вовке больше не от кого было родиться, мы с Алиной тогда как попугаи-неразлучники были, всегда везде вместе. Слушай, о чем я хотел поговорить с тобой… — Семен помолчал, подбирая слова. — Вот я думаю, если бы мы его в детдом отдали, в специализированный интернат, вернулись бы мы к прежней жизни? Мне кажется, что Алина просто обросла этими проблемами, затюканная стала, ничего не замечает, не видит и не слышит. Если бы Вовы просто не было у нас, то все стало бы на свои места. Что скажешь?

— Она согласна? — подняла бровь мать. — Если да, то она еще хуже, чем я думала. Не мать, а ехидна!

— Да нет же! — Семен понял, что не найдет здесь поддержки. — Она как раз не согласна. При чем тут ехидна! Но если бы можно было при помощи компетентных врачей убедить Алину, что Вове необходимо расти в специальном учреждении под квалифицированным присмотром, мы смогли бы вернуть былые отношения.

— Сема, у вас и раньше отношения были односторонние! Ты со своей любовью, а она лишь благосклонно ее принимает. Ты и раньше не видел, и сейчас не понимаешь, что ничего от нее взамен не получаешь. — Екатерина Афанасьевна раздраженно крутила в руке ложечку, звонко стуча о край блюдца, чего не позволяла делать никому. Задумчиво посмотрела на сына и произнесла:

— А что, идея с детдомом, может, и неплоха. Этот даун еще попортит вам нервы, когда вырастет, так что уж лучше сейчас спихнуть, если есть возможность. Если нет, то я могу помочь, поговорю с кем-нибудь из знакомых. — Мать положила ложечку на скатерть и подняла глаза на сына. — Ах вот зачем ты приехал! Чтобы я переговорила с кем-то?

— Мама, я приехал, потому что только ты у меня и осталась. Твоя помощь была бы бесценна, если честно.

Семен и впрямь не думал ни о чем таком, но у матери еще оставались знакомые химики-биологи, которые могли бы посодействовать, убедить Алину отдать Вовку в интернат.

— Слушай, я даже не думал, что это решается так легко! Мама, ты гений! — Семен повеселел. — Точно, давай так и сделаем! Я ее подготовлю, уговорю как-нибудь, чтобы она пошла на консультацию к кому-то из твоих знакомых. Тут уж ты позаботишься. Заберут Вовку в интернат — все у нас с Алиной и наладится, наконец-то заживем по-прежнему.

Мать подняла бровь, мол, сомневаюсь. Во всяком случае, от байстрюка не помешает избавиться. Что Алина ребенка нагуляла, Екатерина Афанасьевна с некоторых пор была уверена. Она все проанализировала: родила раньше на две недели, значит, и забеременеть могла до свадьбы. Пусть Семен ей не рассказывает, что они вместе все время были, дурное дело нехитрое, для этого много времени и не нужно! Она долго разглядывала фотографии Вовы и сравнивала их с фотографиями Семы в детстве — ничего общего! На саму Алинку тоже ни с какого боку не похож. В общем, чужой он. Но смолчала, не стала нагнетать обстановку. Ладно, пусть избавятся они от него, а там она придумает, как их с Алинкой развести. Хотя к этой дуре она уже привыкла, а другая вдруг еще хуже окажется? Но простить Алине тот день, когда родной сын выпроводил ее из квартиры, Екатерина Афанасьевна не сможет никогда.

Семен посидел у матери еще с часок, поговорил с ней о том о сем и засобирался домой. Ему хотелось начать разговор с Алиной как можно скорее. Пока ехал, придумывал веские аргументы, подбирал убедительные фразы. Он был уверен, что сможет окружить ее такой любовью и такой заботой, что она оттает и забудет про своего дурачка сыночка… «Уж прости, Вовка, но из песни слов не выкинешь», — чуть ли не вслух сказал Семен.

Дома Алина попыталась разложить события вчерашнего дня по полочкам. Психоаналитик: не увидел он Вовиного аутизма, хоть и высшей категории врач, или не захотел увидеть, неперспективные они клиенты для него. Бог ему судья. Экстрасенс: ляпнул фразу с потолка, фраза совпадала с ситуацией, а на самом деле что он может знать и скольким людям каждый день говорит одно и то же? Напишу Лили, отчитаюсь о последних днях протокола. Улучшений нет, все только хуже становится. Пусть даст четкий ответ. Хотя последние дни ребенок более-менее спокойный, а то ведь криком кричал целыми сутками.

На кухне, показалось, что-то щелкнуло. Алина прислушалась, но было тихо. Она включила ноутбук и, пока ждала загрузки, решила посмотреть, чем занят Вова. С момента, как они пришли домой, Вова сидел в детской комнате в одной позе, сгорбившись, безмолвно и пугающе спокойно. Полчаса назад Алина заглядывала к нему — он не поменял положения тела, а когда она попробовала взять его на руки, чтобы перенести на кровать, вскрикнул, вывернулся и снова затих на полу, не шевелясь и не издавая ни звука.

Алина вошла в детскую. Вовы на полу не было! Она подошла к кровати и заглянула под нее — он там часто прятался, лежал на спинке, водил пальцем по швам днища. Сейчас его под кроватью не было. В шкафу, за шторой — нигде нет. Больше в детской прятаться было негде. Алина заглянула в спальню: Вова иногда приходил сюда и часами игрался со светильником, включая и выключая его. Здесь его не было. Прежде чем на кухне вновь послышалась возня, Алина поняла, где ее сын. Наверное, проголодался и решил проявить самостоятельность: пошел искать еду. Усмехнулась и пошла по коридору, приговаривая:

— А кого я сейчас найду? А где мой мальчик? А кому кушать пора? Где мой Вовочка? Где мой сыночек? — говорила весело, но с каждым шагом в ней усиливалась тревога. И наконец, за шаг до кухонной двери, взорвалась в груди страшным, сковывающим ужасом, липким страхом, мгновенно окатившим ее всю: на кухне не заблокировано окно! Утром она забыла про мясо в духовке, оно пригорело. Уходя из дома, она открыла окно настежь, чтобы проветрить квартиру. Потом она просто прикрыла окно. Сейчас Вова один на кухне с открытым окном, до ручки которого легко дотянуться со стола.

Алина замерла, глубоко вздохнула и сказала себе: «Сейчас я войду, он сидит на полу. Или на стуле возле холодильника. Или я заблокировала окно, просто не помню». Алина сосчитала до трех и открыла дверь.

Вова сидел на подоконнике верхом, свесив левую ногу в пропасть седьмого этажа.

Быстро подойти и сдернуть его на пол? Не получится: вплотную к окну стоит стол, вес Вовы явно перенесен на ту часть, которая торчит в окне. Если он еще немного завалится влево, она просто не успеет. Подходить медленно и говорить с ним спокойным голосом? Или не говорить ничего, просто потихоньку подойти и взять за руку, а потом уже сжать покрепче и изо всех сил притянуть к себе? Алина не могла рискнуть, так как понимала, что ее слова не подействуют никак. А могут только напугать, и он тогда упадет. И не помня себя она зашептала:

— Вовочка, сыночка мой… не надо, мальчик мой… мама рядом, мама сейчас тебя спасет… тихонечко сиди, я подойду и возьму тебя, маленький мой… — Алина шептала, медленно продвигаясь к фигурке в окне, не зная, как и что она будет делать дальше. Сердце бешено колотилось о ребра, ладони вспотели, ей не хватало воздуха, вдохнуть полной грудью она не могла. Ей было страшно.

Вова вдруг качнулся вперед, схватившись рукой за раму. Теперь он буквально висел в окне. Он уже не держался сам и в любой момент мог упасть. Спасало только положение правой ноги, застрявшей между столом и стеной. Рука, которой он схватился за раму, его не держала — только рукав рубашки, зацепившийся за ручку. Алина не смогла сдержать крика, но эти секунды решили все: она подскочила к окну и схватила Вову за правую ногу и руку одновременно. Он взвыл и стал выворачиваться из ее рук — самое страшное, что она могла предположить! Вова висел над семиэтажной высотой, Алина втаскивала его внутрь, но он отчаянно сопротивлялся. Орал и бился в ее руках.

Алина держала его крепко, казалось, не было такой силы, которая могла бы ее сейчас заставить отпустить в этот момент сына. Даже рациональная мысль, пробивавшаяся сквозь ужас происходящего: у него останутся синяки на ноге и руке, может, разойдутся швы от недавней травмы, — не могла заставить ее ослабить захват ни на миллиметр. Мать с сыном боролись, и эти минуты показались Алине часами. Наконец она извернулась, оттолкнула собою стол и, приподняв тяжеленного Вову над подоконником, уже почти онемевшими руками втащила его в кухню.

Опустила на пол, упала рядом с ним сама, обхватила руками, зажала коленями, намертво прижав к себе, целовала в мокрые щеки — он ревел и отталкивал ее. Теперь зарыдала она. Алина плакала как никогда в жизни, злые слезы катились по ее щекам. Она ожесточенно била кулаком по стене, по полу, по своему лицу. Одной рукой она держала Вову, другой хватала себя за волосы, крепко сжимала их, намеренно причиняя себе боль. Она выла, прижимая сына, оплакивая его и себя.

Алина не слышала, как пришел Семен, не видела, как он вошел в кухню и остолбенел, в ужасе наблюдая всю картину: открытое настежь окно, отодвинутый от окна стол, на полу жена и ребенок, оба рыдающие, растрепанные, исцарапанные. Семен сразу понял, что здесь произошло, но не знал, как подступиться к Алине, которая, казалось, просто сошла с ума. Она смотрела на него невидящими глазами и беззвучно шептала белыми губами. «Стала такой же, как Вова!» — со страхом подумал Семен.

В дверь позвонили.

Когда Семен закрыл дверь за всюду сующей нос соседкой Козловой, Алина уже пришла в себя. Она все еще сидела на полу возле кухонного стола, всхлипывала. Ее колотило мелкой дрожью и от перенесенного стресса, и от прохлады, которой тянуло из открытого окна. Вова, глубоко дыша, крепко спал у нее на руках.

Семен взял из рук жены мальчика и отнес его в детскую. Там он раздел Вову, уложил в постель и аккуратно укрыл одеялом. Постоял, разглядывая малыша — чего не делал никогда. Потом провел по его волосам ладонью и вернулся к Алине.

Она уже закрыла окно и поставила на место стол. Потерянно стояла и со страхом поглядела на вошедшего Семена.

— Он чуть не упал. Я его еле-еле вытащила, — проговорила она тихо. — Он выпрыгнуть хотел.

— Алинушка! — Семен обнял ее и усадил на стул. Алина водила руками по скатерти, не в силах остановить внутреннюю дрожь. Семен сел рядом, взял ее руки в свои и заставил посмотреть на себя.

— Алиночка, — решительно сказал он, решив подойти к разговору об интернате с другой точки зрения, — сегодня мы могли лишиться сына, если бы он выпал из окна. Ты его вытянула, умничка моя, смелая девочка. — Он гладил ее руки, такие любимые, желанные руки. — Все только начинается, понимаешь? Вашу возню слышали соседи, Козлова приходила с вопросами, а кто-то видел Вову в окне с улицы. Они непременно подадут заявление в милицию, в отдел по делам несовершеннолетних. Его просто заберут у нас, понимаешь? После всего, что произошло сегодня… Да и не только сегодня, еще же из больницы после его пореза отправили запрос о семье. — Семен потер пальцами виски. — Алина, нам нужно правильно оценить ситуацию и добровольно отдать Вову в специнтернат.

Алина замотала головой и снова заплакала:

— Я не могу! Не могу, не могу!!! Я люблю его, я столько всего вынесла ради него, он мой мальчик, он будет здоровым, обещаю тебе! Обещаю!

Семен обнял жену, крепко прижал ее к себе. Как он соскучился по ней, по ее теплу, по запаху! Успокаивая и стараясь погасить ее истерику, сказал примирительно, но категорично:

— Нет, у тебя ничего не получится, милая. Открой глаза, посмотри правде в лицо. Алинушка, я с тобой, я за тебя, я за семью. Но ты же умная девочка, ты же видишь: все идет прахом. С каждым днем этот снежный ком растет и растет, ты бьешься, как птица в клетке, я же все вижу. Я вижу, как ты страдаешь, как тебе тяжело и плохо, но самая большая беда в том, что это бес-по-лез-но!

Алина перестала плакать. Семен, почувствовав крепкую почву под ногами, быстро продолжил:

— Если бы ты была уверена в результате. Если бы ты хотя бы знала, куда идти и что делать. Если бы в итоге все твои усилия были вознаграждены. Алина, но ведь сегодня тебе был знак: все зря! Сколько ты вбухала в Вовино лечение и времени, и нервов, и денег? Да он должен идти на поправку семимильными шагами. А он сделал всего один шаг. В окно.

Алина снова зарыдала. Семен замолчал, но был уверен: зерна его здравого смысла пали на благодатную почву. Теперь главное не давить, не наседать, дать семенам прорасти, чтобы потом насладиться плодами. Он встал и включил кофеварку. Алина плакала, уронив голову на руки, плакала, словно освобождаясь от тяжелого гнета. Семен кивнул своим мыслям и, дождавшись сигнала кофеварки, сделал жене крепкого сладкого кофе. Себе налил минералки.

Алина, подобрав под себя ноги, сжавшись в комочек, маленькими глотками отпивала кофе. Семен сидел рядом и ждал: должна же она что-то ответить на его предложение! Но Алина молчала. Семен покрутил в руках бокал и отодвинул его в сторону. Сказал, глядя в злополучное окно:

— Алина, молчанием мы ничего не решим. Давай поговорим об этом.

Алина допила кофе, встала, поставила чашку в раковину и ушла в ванную. Семен поспешил следом, прислушался: шумела вода, но никаких странных звуков не было слышно. Господи, главное, чтобы Алина на нервах не сделала с собой что-нибудь. И сразу опомнился: да нет, Алина — здравомыслящая женщина. Он вернулся на кухню. Алина, умытая и посвежевшая, вернулась на кухню, села за стол и сказала:

— Сема, послушай. Я не могу своими руками отдать ребенка в интернат. Не могу! Как я сделаю это? Как ты себе это представляешь?

— Я все понимаю, милая. Но ты же видишь, что мы не справляемся?

— Не «мы»! — прямо глядя ему в глаза, сказала Алина. — Вовиными проблемами занимаюсь только я. Тебе наплевать.

— Нет! — горячо перебил ее Семен. — Мне не наплевать. Я просто не знаю, что делать. И главное, зачем? Ты его куда-то водишь, чему-то учишь, чем-то кормишь. А для чего? Ничего ведь не меняется! Все становится только хуже! Это окно вот… — Семен махнул рукой и продолжил: — Алина, ты пойми! Сейчас складывается ситуация, когда мы не просто лишимся ребенка, нас посадить могут! За жестокое обращение, за что угодно, не знаю, что там соседи понапишут. То есть ребенка так и так заберут в интернат, причем не в тот, который ты сама можешь выбрать и навещать его там. А в тот, куда у них там распределение таких детей налажено. И никто не будет разбираться, кто он у тебя и что там у него, аутизм или кретинизм. Всех под одну гребенку, в одну палату, на зарешеченную кровать! Ты его пожалей, Алина!

Алина изо всех сил старалась сдержаться. Сказала глухо:

— Не знаю я… Не могу отдать его. Он ведь тоже все понимает. Любит меня по-своему, я чувствую это.

Семену хотелось съязвить что-нибудь насчет того, что он тоже уже любит ее «по-своему», что они уже давно не были близки, что она совсем не похожа на ту Алину, на которой он женился. Однако он благоразумно промолчал, понимая, что сейчас не время и не место разбираться с их интимными отношениями.

— Алина, ты представь только, — вкрадчиво заговорил Сема, — Вова будет под присмотром, под специализированным врачебным компетентным присмотром. А ты отдохнешь, собой займешься, выспишься, наконец… Будешь навещать его, видеться, но всю бытовуху возложишь на плечи специально обученных людей. Если боишься, что его обидят или еще что, будешь приезжать в любое время, проверять, контролировать. Но ты при этом будешь свободна! Будешь жить своей жизнью! Ездить на отдых, на встречи с подругами, в ресторан, в салон. Алина, это лучший вариант, подумай! — Семен выдохнул, не поднимая глаз, наблюдал за женой.

Алина молчала. Ее ресницы вздрагивали, она покусывала губы и никак не могла найти рукам место, водила по узору на скатерти, постукивала пальцами. Семен снова вздрогнул: совсем как Вова, бррр…

Семен, как змей-искуситель, соблазнял сейчас жену свою на страшный грех — бросить ребенка. Да, отдать больного ребенка в интернат — это вроде как не по-человечески: не получается у нас с воспитанием, заберите его от нас, он нам такой не нужен. Но страшнее другое: если все будет продолжаться так же, как сейчас, у них возникнут настоящие проблемы с законом. Даже сейчас они на заметке в отделе по делам несовершеннолетних, а сегодняшнее происшествие подливает масла в огонь, их непременно призовут к ответу. Вову, конечно, поместят в спецучреждение, в психушку, или куда они там девают таких детей. Но их с Алиной в покое тоже не оставят.

Алина в это время думала, как изменилась бы ее жизнь, если бы Вова вдруг исчез. Нет, речь не о приюте — ее до конца дней грызла бы совесть, а если бы его совсем не было. Была бы она счастлива? Снова беспечная и красивая, ухоженная и желанная, притягивающая взгляды. Всегда готовая для новых интересных развлечений. Не вздрагивать по ночам от внезапного дикого крика, не таскаться по врачам и занятиям, не плакать от безысходности… Или если бы она, например, сделала аборт. Решилась бы она родить потом? А если бы знала, что у нее родится такой же мальчик?

Прежняя жизнь, с кафешками и танцульками, показалась вдруг Алине не только не привлекательной, но и совершенно отчетливо бессмысленной. Словно, родив такого мальчика, как Вова, она и сама родилась заново. Несмотря ни на что, она готова была снова и снова бороться. За что бороться? Вот именно в эту минуту она поняла, что жить — это значит быть готовой помогать жить другому человеку. И это не тот человек, что сидит с ней рядом. Который готов любить только нарядную куклу, какой она еще недавно была. А она живая. Внутри себя она живая. И такой же живой человек существует внутри ее сына. И она должна, — она это чувствует всей душой, что и может, — открыть этому внутреннему человеку окно и не дать ему разбиться.

— Сема! — Она подняла голову от скатерти и посмотрела на него ясными глазами. Семен насторожился. — Сема, я никогда не оставлю своего ребенка. Чтобы забрать его у меня, им придется меня убить. — Сказала, встала и вышла из кухни.

«Ну, что же, — подумал он, — ты сама сделала выбор».

 

Глава 15

На дворе стоял глухой октябрь. К разговору об интернате Семен больше не возвращался. Семен вообще перестал обращать внимание на ребенка. Если раньше он мог подойти к орущему Вове, попытаться утешить его или придержать, чтобы он не причинял себе боль, то сейчас демонстративно проходил мимо бьющегося на полу мальчика, даже не взглянув в его сторону. Алина молчала. Было бы уже слишком чего-то требовать от него — она ведь знала теперь, что не Семен отец Вовы.

Тем временем она все больше и больше растила в себе сомнение по поводу протокола. Даже скорректированный, он не давал желаемого результата, хотя прошло почти два месяца. Вова страдал сам, мучил ее, никаких улучшений не наступало. Изредка на занятиях он словно просыпался и выполнял требуемое от него, но тут же снова погружался в себя, выставив наружу только иголки болезненного состояния.

Листая форум, на котором она общалась с родителями детей-аутистов, Алина наткнулась на топик, в котором объявлялась встреча в кафе. Участницы форума решили встретиться, поделиться своими историями, посоветоваться и проконсультироваться относительно тех или иных способов лечения. Алина тоже решила пойти.

Приехав в кафе, Алина поискала глазами столик, увидела их и в растерянности сжала Вовину руку. Оставить его было не с кем, она, конечно, взяла его с собой. Многие приехали без детей. Алина подошла к столу и поздоровалась. Мамаши, приехавшие с детьми, едва ли заметили ее, все они были полностью поглощены своими чадами. Одна из женщин рассказывала свою историю.

— И черт меня дернул налить ему в ванну пены, чтобы веселее было. Он как заорет — прямо паника на лице. Я тоже в ужасе, спрашиваю: «Что такое? Что?» Он: «Сварюсь! Я сварюсь!» Ага, это он решил, что раз пузыри, значит, сейчас вода закипит. Я говорю: «Спокойно! Когда вода кипит, она горячая или холодная?» Он: «Горячая!» Я: «А у тебя какая?» Он вынимает руку из воды, в которой сидит, и осторожно кончиком пальца трогает ее: «Не горячая!»

Мамочки рассмеялись, ответили на приветствие и с интересом взглянули на Вову. Они уже знали о его проблемах. Алина отодвинула стул и хотела посадить сына, но Вова вывернулся, невозмутимо сел на пол и стал перебирать бахрому на обивке стула. Решив, что это не самый худший вариант, Алина села сама и включилась в беседу, исподволь наблюдая за другими детьми.

Вот маленький Тепа. Хорошо говорящий ребенок смотрит с негодованием на мальчика, который плачет и кидает кубики, потом плачет, что не может достать эти кубики. Мать собирает кубики, подает ему. Он уже не плачет так сильно, но швыряет кубики в стену по одному, заходится в новых рыданиях. С каждым улетевшим кубиком мальчик плачет все горше и злее. А не дать кубики тоже нельзя, он начинает кричать громче, у него истерический приступ.

Тепа наблюдает эту картину, потом громко спрашивает: «Мама, почему он кричит? Он разве не знает, что только невоспитанные дети кричат?» Сидящие за столом улыбаются, говорят Тепиной маме, что и не подумали бы, что у Тепы аутизм. Но Тепа вдруг хмурится и внезапно выкрикивает плачущим голосом: «Дать синее! Дать Тепе синее!» Его мама хватается за голову: синее — это ботинки, дома остались ботинки с синими шнурками. Вот где их сейчас взять? Тепа теряет все очарование разумного ребенка и начинает с силой биться о стенку, выкрикивая: «Синее! Дать синее! Тепе! Дать! Синее!» Сидящие за столом находят у одной из мам синий шарф, предлагают Тепе. Он на секунду отвлекается, но, видя непривычный предмет, снова начинает орать. Его мама всовывает шарф ему в руку: смотри какой синий, мягкий, ворсистый. Тепа любит ворс, дома все ковры облизал. Это срабатывает, мальчик постепенно расслабляется, поглаживая шарфик. Мать шутливо рассказывает о других стереотипах Тепы.

— Плюнет на пол. И такой правильный типа: «На пол плевать нехорошо, да?» Я говорю: «Да, это нехорошо». Он опять: «А вот Тепа плохо сделал, Тепа плюнул на пол, это нехорошо, да, мама?» Нужно обязательно ответить: да, это нехорошо. Нельзя сказать по-другому: «это плохо» или «конечно нехорошо», только «да, это нехорошо». Постоит, покачается с пятки на носок, уйдет. Через пять минут вернется и опять то же самое, на пол плюет. И попробуй нарушить, начнется такой кордебалет!

Тепина мама смеется.

— А вот еще был смешной случай: Мы читали про Чипполино, там стихотворение:

Тепе так понравилось, что теперь он на все стал отвечать: «Нет! Я не дворянин!» Особенно удачно было в супермаркете. Спрашиваю: «Тепа, хочешь мороженое?» А он: «Нет! Я не дворянин!»

Другие мамы тоже были веселые и доброжелательные. Никто не горевал о своей тяжелой доле, не жаловался, не вопрошал «за что мне это?». Это были женщины, давно узнавшие диагноз ребенка, смирившиеся, привыкшие с этим жить. Алина задала вопрос, мучивший ее уже много дней:

— Скажите, а кому-то реально помогло биомедицинское лечение? У нас вот диета и протокол ударными дозами витаминов и минералов.

— Ой, я вам сейчас расскажу, — ответила девушка, пришедшая без ребенка. — У меня дочка, пять лет, разговаривает, простейшие просьбы выполняет. Мы вводили протокол, пять месяцев мучила дочку, еще диета, а она без молочного жить не может, еле вытерпели. И что? Ничего абсолютно, никакого прогресса! Ну, может, вес немного сбросила, но это неудивительно.

— А нам помог, и даже очень, — отозвалась другая женщина. — Речь, правда, так и не появилась, но стал намного спокойнее, самостимуляция ушла, перестал нервничать по поводу и без, а если даже что и случится, то сам быстро успокаивается. Везде с собой могу взять, не доставляет хлопот.

— А где же ваш мальчик? — с интересом спросила Алина.

— Вот он. — Женщина указала на подростка лет двенадцати, который сидел за столом, разглядывая исписанный лист бумаги. Она подошла к сыну, убрала исписанный лист, достала и положила перед ним новый. Мальчик снова начал писать, а мать продолжила: — Мы раньше думали, он вообще ничего не понимает, а потом я заметила, что, если я дотрагиваюсь до его руки, он начинает писать. То на дневник похоже, а иногда прямо стихи получаются. А теперь, смотрите, научился писать сам, без моей помощи.

Алина растерялась. И это улучшения? Что же было раньше?

Защебетала маленькая бойкая женщина:

— И нам этот метод помог. За три месяца я подтянула дочку из полного бессознательного состояния: в семь лет пачкала штаны, как грудничок, сама не ела, не одевалась — до хорошего уровня. Теперь хотя бы в туалет может попроситься, ложку держит уверенно, спит всю ночь до утра, дает умыть ее и причесать. С собой не взяла, — пояснила она Алине, которая поискала глазами ее девочку, — с мужем оставила. Вот, кстати, тоже прогресс, раньше ни за что ни с кем, кроме меня, не оставалась, сразу в ор — и ногами стучать!

— А что и в каких пропорциях вы давали? — поинтересовалась Алина.

— Вы знаете, я сама кое-что скорректировала. Заказывать препараты для нас дороговато, поэтому я решила сама подобрать необходимые дозы. Много читала в интернете про витамины и микроэлементы, изучала их действие на организм, что с чем сочетается…

— Ну, это неправильно, мне кажется, — возразила Алина. — Вы же не врач, чтобы так самостоятельно назначать ребенку лечение?

— А что, врачи в этом разбираются? — хмыкнула ей в ответ дамочка в лисьей жилетке. Она тоже пришла одна, все уже слышали ее историю про дочь, которая только в тринадцать лет стала показывать хоть какие-то результаты, и немалая роль в этом отводилась введению биомедпротокола. — Вы хотите сказать, что вам протокол врач назначил? Какой, позвольте узнать?

— Нет, не врач, но специально обученный терапевт из Украины! — ответила Алина, не понимая, куда ветер дует.

— Ну да, терапевт! — иронически воскликнула лисья жилетка. — Пусть даже так. А что там такого сложного, чего бы вы сами не смогли рассчитать и подобрать? Я тоже сама ввела протокол, просто повторила за одной знакомой, только чуть скорректировала, так как у меня девочка, а у нее мальчик. И хочу сказать, что Катенька сразу пошла вверх в развитии! А до этого мы все занятия перепробовали, даже АВА по 40 часов! Пока мы учили, как руки поднимать, дочка это помнила, а как только перешли к апельсинам — про руки она забыла. Знаете, зачем им сорок часов нужно: чтобы каждую неделю повторять одно и то же все сорок часов. Иначе ребенок как мячик резиновый. Пока держишь пальцем — вроде ямка, а разжал руку — и вот он снова круглый, укатился от тебя.

Бойкая мадам энергично кивала, поддакивая лисьей жилетке. Алина не стала спорить и скользнула взглядом по залу. Возле окна стоял парень лет семнадцати, очень толстый, со вторым подбородком и заплывшими глазками. Он смотрел на телевизор, установленный в углу кафе. Там мелькали клипы, звук был отключен, но он все равно не отрываясь смотрел на экран и энергично жевал губами, как будто что-то ел. Пожилая женщина, сидевшая напротив Алины, поймала ее взгляд и пояснила:

— Это мой сын, Георгий. Жорочка мой. Восемнадцать в январе будет, вот так вот и живет, возле телевизора с тарелкой еды. Если еды нет, все равно жует. Но это он здесь отвлекся, поэтому жует пустым ртом, а дома вынь и положь, будет рычать и требовать пищу, даже если не голоден. Вообще, у нас полная клиника, — вздохнула она. — Ходит бесцельно, куда повернешь, туда и пойдет. Остановится, можно подтолкнуть в любую сторону, туда и направится. Ох, трудно мне, конечно… Даже не одевается сам, а ведь здоровый какой…

— А вы что предпринимали в плане лечения? — спросила Алина.

— Да как-то, знаете… Жоре пять лет было, когда я всполошилась. Не говорит, не реагирует на меня, на имя не отзывается, ну и прочие странности. Так мне врачиха сказала: а что ты хочешь, родила после сорока, вот и терпи! Я и не возражала. Тогда и не знали про аутизм ничего, я сама-то случайно на этот форум попала, там и поняла, что с моим сыном. А лечить да учить… поздно уже. Так и живем, да.

Свою историю про Вову и окно Алина рассказывать не стала, уж больно она ее расстраивала. Тогда несколько ночей подряд после происшествия Вова снился ей крошечным тельцем на козырьке, и каждый раз она просыпалась: ей было невыносимо страшно, гадко от мысли об освобождении, грустно и хотелось вновь рыдать, царапая и колотя себя. Да, Алина теперь поняла чувства этих детей: почему они иной раз так жестоко вредят себе — не умеют по-другому выразить чувство беспомощности и непонимания, они просто переносят эту бессильную злобу на себя.

Алина узнала еще несколько историй от других мамочек, многие из них прошли через диету, через биомедпротокол. Кому-то помогло, по их заверениям, но, глядя на детей, Алина понимала, что о выздоровлении не мог говорить даже заядлый оптимист. А может, что-то из настораживающих факторов было побочным эффектом от ударных доз? Кто-то отвергал протокол, это были в основном матери детей, которые хорошо себя вели и были, как правило, говорящими. Но почти все мамы таких детишек придерживались мнения, что все то же самое могло быть и без введения препаратов.

Алина приуныла. Выходило, что биомед — вовсе не чудо. Пожалуй, глупо было считать его панацеей, глупо было продолжать протокол по настоянию Лили, продолжать давать Вове препараты, готовиться к хелированию. Это, дескать, решит все проблемы. Но вот ведь реальные люди, мамы, прошедшие с детьми и то и это, одни — за, другие — против. Алина бы прислушалась к тем, кто за, но собственные результаты уже пугали ее. До протокола, только с диетой и занятиями, результат был намного лучше. Ей нравились результаты и других детей вообще без медицинского лечения, но это были изначально легкие случаи, почти все дети говорили, общались с родителями.

Алина вспомнила, что назавтра у них назначен час иппотерапии, а там они обычно встречались с Танюшей и ее Сенечкой. Как уверяла Танюша, им уже не нужны были никакие занятия, с Сени сняли все диагнозы, но так как ему нравятся лошадки, они продолжают заниматься. Сеня действительно выглядел здоровым ребенком, но Алина уже наметанным взглядом по-прежнему могла заметить стереотипные действия, хотя выражены они были слабо и пропадали так же незаметно, как и возникали. Нужно поговорить с Танюшей.

На следующий день Алина с Вовой приехали в манеж. Вову увели к лошадям, а Алина высмотрела на одной из трибун Танюшу и пошла посоветоваться. Танюша сначала держалась настороженно, но, узнав, в чем вопрос, растаяла и стала подробно объяснять свои принципы.

— Вы же знаете, что мы с Сеней все проходили вместе. Я должна была понимать, что чувствует мой ребенок в каждый прием пищи, как влияют препараты, что такое хелирование, как оно действует. Всякое было, но сегодня мой сын обычный ребенок. Хотя, конечно, следы еще есть, но они столь незначительны, что никто и не заметит, если не знает. Так вот, самое главное — это не сломаться, когда вам кажется, что никаких улучшений нет. Они есть, просто вы их не видите!

— Танюша, у нас был прогресс, его было видно невооруженным глазом! Вова вот только говорить не начал, а остальное было прекрасно: и туалет у нас в обиход вошел, и спать по ночам стал спокойно, и на занятия охотно отзывался. А потом как будто взяли и выключили в его сознании все новое. Прямо вот разом! Так обидно, столько усилий коту под хвост, — вздохнула Алина и взглянула на Танюшу, ожидая поддержки. Но Танюша смотрела будто бы враждебно:

— Послушайте, вы спорить со мной пришли, что ли? Я вам еще раз говорю: я сама все это прошла со своим ребенком! Вам кажется, что вы все делаете правильно, а на самом деле где-то что-то упустили. Препараты вообще ничем навредить не могут, это просто витамины. Вы, значит, нарушили диету в чем-то, не прочитали состав продукта или еще что… Вот вчера что он у вас ел?

— Утром сосиски, безглютеновые конечно, рис пропаренный и сок. В обед жареная курица под сладким соусом и картошку фри. Вечером овощной суп, полтарелки, и яблочко погрыз, он обычно на ночь не любит ничего тяжелого.

— Ну вот! Курица жареная и соус! — воскликнула Танюша. — Что за соус, что в составе?

— Я не знаю подробный состав, но точно нет ни глютена, ни казеина, — ответила Алина. Она была недовольна реакцией Танюши. Не надо держать ее за полную дуру! Если уж она ввязалась во все это, то может с уверенностью заявить, что все, что от нее требуется, она делает правильно.

— Как вы можете это утверждать? — возмутилась Танюша. — Да туда могли все, что угодно, намешать. А жареная курица — это само по себе не диетическое блюдо. И картошка фри тоже! И яблоки я бы исключила, они повышают кислотность желудка, а это в вашем случае не есть хорошо. А мясо почему не даете?

— Лили запретила. Были подозрения на глисты… — Она не успела договорить.

— О-о, еще и глисты! Ну конечно, милочка, а как вы хотели? Да вам еще лечиться и лечиться. Глистов вывели? — Алина открыла было рот, но ответа Танюша ждать не стала. — Лечите грибок, скорее всего, весь кишечник забит грибком, он-то и не дает препаратам нормально всасываться, отсюда и регресс! Пф-ф, что за люди, все хотят, чтобы излечение само собой наступило, чуда ждут. Чуда не будет! — отрезала она.

— Танюша, да не надо на меня смотреть как на врага собственному ребенку, — вскипела Алина. — Я хочу, чтобы он избавился от болезни. Я поэтому и ищу наиболее эффективный путь. Потому и пришла к вам, зная, что у вас такой результат хороший.

— А зачем изобретать велосипед, вы мне скажите? — не отступала Танюша. — Все уже придумано до вас, просто выполняйте! Не мешайте ребенку выздоравливать, не теряйте время на эти поиски, делайте, как вам говорят, и будет вам счастье!

— Но ведь есть же люди, которые прошли ваш путь, и у них ничего, абсолютно ничего не изменилось, — сказала Алина. — Я вот только вчера встречалась с такими. Они тоже прошли и диету, и протокол, некоторые и хелирование тоже, но нет, нет результата!

— Слушайте больше, — фыркнула Танюша. — Я еще раз повторяю: отсутствие прогресса может быть обусловлено лишь тем, что где-то отнеслись к процедуре халатно, не вовремя дали препарат, не в той дозе, не в той пропорции. Или что-то из продуктов пропустили. Или хелатор вводили не по часам. Факторов и причин множество, я всех не знаю. Я знаю только одно: я все выполняла строго, и у меня теперь есть здоровый сын. Ваше дело, кого слушать!

Алине стало противно. Откуда такая самоуверенность? Пренебрежение к мнениям других людей? Она встала и пошла к выходу, даже не попрощавшись с Танюшей. Та вслед пробурчала что-то про неблагодарность, но Алине было уже все равно. Путь, пройденный Танюшей с ее мальчиком, — не ее путь. Нужно все еще раз взвесить. Как же она устала!

Алина успела только переодеть Вову, как в дверь позвонили. Вовик в детской коротко взвизгнул — он очень не любил звонки в дверь. Глянув в глазок, Алина увидела соседку Козлову, а за ней двух мужчин в форме. Сердце бешено заколотилось, перехватило дыхание, Алина бросилась звонить Семену, но вспомнила их недавний разговор. Чем он поможет? Да он на их стороне будет, еще и подсобит упечь Вову в интернат. Снова залился дверной звонок, Алина выровняла дыхание и, напустив на себя спокойный вид, открыла дверь.

— Вот она, горе-мамаша! — завопила Козлова. — Ну-ка, давай, расскажи милиции, что ты тут с ребятенком делаешь?

— Разрешите пройти. А вы не кричите! — Сотрудники милиции, капитан и старший лейтенант, оттеснили Козлову на площадку и вошли, показали удостоверения, представились. Один из них попросил разрешения осмотреть квартиру, второй спросил, куда пройти для разговора. Алина держалась очень уверенно.

— По квартире пройти только вместе со мной. У меня больной ребенок, вы можете напугать его. Определитесь, что делаем в первую очередь, разговариваем или осматриваем квартиру?

Капитан распорядился начать с разговора. Лейтенант пожал плечами и тоже пошел с ними на кухню.

— Итак, Зубова Алина Ивановна? — Капитан открыл блокнот и приготовился записывать.

— Да, верно.

— Замужем. Муж Зубов Семен Николаевич?

— Да-да.

— Сын — Зубов Владимир Семенович?

Повисла пауза. Капитан посмотрел на нее. Алина кивнула:

— Ну конечно. У вас же все записано, давайте по существу.

— Дойдем и до существа. Что вы делали двадцатого сентября? Подробности мне нужны, где были, с кем были, о чем говорили… Опишите весь день. Готовы? — Он достал диктофон и приготовился включить его. Алина в недоумении уставилась на него:

— Зачем? Давайте я напишу объяснительную. Вы же по поводу Вовы пришли, из-за того, что он чуть не упал в окно? — Милиционеры переглянулись. Алина поняла, что сболтнула лишнее.

— Давайте все-таки вспомним, что вы делали двадцатого сентября, — предложил капитан и включил диктофон.

Алина стала рассказывать о событиях того дня: как с самого утра, как Семен уехал на рыбалку, у нее болела голова, она оставила на столе этот злополучный стакан с водой. Рассказав о всех ее мытарствах с орущим Вовой на руках, об операции и следующей ночи, Алина завершила рассказ:

— Чем я провинилась перед милицией, мне неизвестно. Я всего лишь выполняю основные материнские обязанности.

— Хорошо, Алина Ивановна, — сказал капитан и передал блокнот скучающему лейтенанту, чтобы тот записывал основные моменты рассказа. — Теперь расскажите про второе октября. Точно так же подробно, пожалуйста. — И он снова включил диктофон.

Алина рассказала о пригоревшем мясе и иппотерапии, а потом перешла сразу к главному событию, но рассказывала без эмоций, ей было страшно вспоминать все, что случилось тогда: ее ребенок, почти что висящий за окном, ее страх не суметь спасти. Капитан выключил диктофон, сделал в блокноте несколько пометок и сказал Алине:

— Скрывать не буду, положение дел у вас очень серьезное. Мы имеем четыре свежих обращения от ваших соседей, которые красочно описали все, что происходило в вашей квартире двадцатого сентября и второго октября. У них свои мнения насчет того, что здесь было на самом деле, и эти мнения вас как мать не красят. Вы понимаете, о чем я? Кроме того, у нас есть ответ от службы контроля по делам несовершеннолетних, ваш инспектор Чибур Марина прислала нам два представления на вашу семью, составленные по жалобам, которые были летом. Уже этих заявлений достаточно, чтобы открыть на вас дело. Будем решать, опасно ли ребенку и дальше проживать в семье.

Алина молчала. А что она могла сказать? Оправдываться? Ругаться? Нет, оставалось только молчать.

— Где ваш муж?

— На работе, — ровным голосом ответила Алина.

— Почему он не принимает участия в воспитании ребенка? Вы ни разу не сказали, что он делал во время опасных для ребенка моментов.

— Он очень много работает, — спокойно сказала Алина. — Ему некогда, я сама занимаюсь ребенком.

Капитан помолчал, изучая ее лицо. Потом попросил осмотреть квартиру. Алина провела их по всем комнатам. Заглянули к Вове. Он лежал на полу и неотрывно смотрел на тени от волшебного фонаря, гуляющие по потолку. Алина недавно купила ему этот фонарь, и Вова был им просто очарован.

Поляков решил было поздороваться с малышом, но Вова так беспардонно игнорировал его многократное «Эй, привет! Как дела?», что капитан только хмыкнул озадаченно и ушел на кухню.

— Вы видите, — сказала Алина капитану, — он не обычный мальчик.

— Вижу, — ответил капитан. — Но это к делу не пришьешь. В общем, вот что, Алина Ивановна, мне нужно, чтобы вы собрали вот эти справки, — он вытащил из папки листок с длинным перечнем, — некоторые нужно заверить нотариально. К тому же вам, вашему мужу и вашему сыну придется пройти медицинское освидетельствование. В целях недопущения каких-либо казусов… ну, я думаю, вы понимаете… И мы не прощаемся, у нас еще будут к вам вопросы. И к мужу вашему.

Поговорив еще немного, объяснив Алине всю серьезность положения, сотрудники милиции удалились.

Она снова заглянула к Вове и, убедившись, что он продолжает следить за тенями от фонаря, решила посидеть и подумать в тишине. Прошла в спальню, легла на кровать и стала анализировать происшедшее за последние дни.

Но каждая тема оказывалась болезненней предыдущей.

Вова… Слишком много событий закружили ее мальчика за этот месяц. Разрез на попе уже зажил, Вову больше не беспокоил и не интересовал, а то ведь ни одна перевязка не обходилась без его активного участия. Занятия по АВА приостановили, не хочет ничего, вредничает и не дает себя учить. Дельфины и лошади остались, с ними Вова расслабляется и потом целый день ведет себя спокойно.

Диета пока что остается. Во-первых, в доме полно диетических продуктов, которые нужно съесть, они дорогие, и выбрасывать их не с руки. Во-вторых, к Вовиной диете уже все привыкли, Алина прекрасно знала, что ему можно и чего нельзя, а Семен, если хотел поесть чего-то другого, ужинал в кафе возле работы.

Протокол продолжается, но ориентиров уже не видно, Алина больше не верит в его чудодейственные свойства. И что теперь делать?

Семен… Алина испытывала жгучий стыд всякий раз, думая о муже. Боже, как она его обманывает, ужас! Живет в его квартире, лечит своего сына на его деньги, злится на него, если он недостаточно уделяет им внимания. Вот последнее, пожалуй, нужно вообще искоренять. Знал бы Семен всю правду! Какой кошмар, как она запуталась! Алина закрыла лицо руками, самой себе признаться стыдно, в какой ужасной ситуации оказалась.

Визит милиции… Алине снова стало страшно. Ходит по краю. Прямо вот по узенькому краю, рискуя сорваться в пропасть. Еще один Вовин крик, еще одна ссора с мужем — и не дай бог услышат соседи! Ребенка отберут и упрячут в интернат. А с ней самой что сделают? Неужели посадят?! Может, и правда лучше отдать Вову в детдом? По крайней мере, она будет знать, где он и что с ним, сможет навещать. Алина ужаснулась: ни за что!

На нее опять накатило отчаяние. Ветхие остатки надежды, которые хоть как-то держали ее на плаву, сейчас исчезали под натиском панической атаки. Так стало страшно, что у нее сердце заколотилось как сумасшедшее. Алина вскочила с кровати и побежала в детскую: Вова по-прежнему лежал на полу, по потолку гуляли тени. Алина сделала несколько глубоких вдохов и пошла умыться, чтобы смыть с себя это гадкое чувство липкого ужаса и полной беспросветности.

Но расслабиться не удалось, как не получалось весь этот день, хотя Вова часа два молча лежит в своей комнате, как будто его и нет вовсе. Но она же знает, что в любой момент он может закричать, и тогда она снова бросится бежать к нему, успокаивать, обнимать, прижимать к себе своего мальчика, кровиночку свою.

Самой нужно выбирать, как действовать дальше. Хватит слушать всех подряд и себя ругать, слезами горю не поможешь. Перестать ходить по чужим следам, а то бег по кругу получается. Тогда и отвечать перед самой собой за сделанное и несделанное легче будет.

Алина наткнулась на форум для мам особых детей. Сколько страшных историй! Детки, родившиеся без пальцев, без ручек, без ножек. Детки, с самого рождения пребывавшие в коматозном состоянии. Особенно Алину поразил рассказ одной молодой мамочки. Ее трехлетний сын всю свою недолгую жизнь лежит безмолвным растеньицем из-за врачебной ошибки.

Алина поежилась, как от холода. А она еще чем-то недовольна? Ее малыш порой носится как угорелый, смотрит мультики, играет в компьютер, катается на лошадях и плавает, обнимая дельфина. Какие у нее проблемы? Да это цветочки! Тоже мне, вообразила себя матерью-героиней. Алина прямо разозлилась на себя. Вот статья о слепоглухонемых детях. Они ведь не в состоянии даже осознать себя в этом мире. Живут внутри себя, из всех доступных ощущений только тактильные. И даже таких детей можно научить общению и пониманию.

Этой ночью впервые Алина заснула спокойно. Теперь она знала, что справится с любыми испытаниями, которые им с Вовой уготованы. Она поняла, что у всех свои сложности, но Бог не дает креста не по силам. Вот и она должна все выдержать. Причина только одна: если не она, то кто же?

 

Глава 16

Наконец-то позвонила Стася и пригласила к себе в субботу, напомнив, что Алина давно хотела посоветоваться с Костей. Встреча с Климовыми прошла великолепно. Анастасия накрыла шикарный стол, и весь разговор прошел в непринужденной обстановке.

Стася выглядела, как всегда, неотразимо, но и Алина в этот раз не ударила в грязь лицом — Костя отметил это искренними комплиментами. Он и сам был весьма хорош собой: черные как смоль волосы до плеч, широкие плечи при худощавой фигуре, импозантный и подтянутый, Константин составлял Анастасии достойную пару.

Объяснив Косте проблему, рассказав о своих сомнениях, Алина попросила совета:

— Ты понимаешь, Костя, я не могу принять решение сама. Я уже близка к тому, чтобы отменить протокол, но вдруг именно с сегодняшнего дня пойдет прогресс? Вот чего боюсь: отменю — а окажется, что не хватило всего лишь пары суток до наступления улучшений. Ни одна из мамаш, прошедших этот путь, не может сказать однозначно, что делать. Одни прямо в штыки воспринимают мои колебания, орут: как ты можешь медлить, каждая минута на счету! Другие отмахиваются: ой, ерунда это все. Вот поэтому у тебя, как у эксперта, я хочу узнать, как именно влияют препараты на мозг моего сына, ну и вообще на мозг.

Климов начал объяснять ей биохимию мозга, кое-что Алина уже понимала и сама: узнавала на специализированных сайтах, из редких разговоров с Семеном. Потом рассказал о процессах, которые вызываются или гасятся теми или иными препаратами, предупредил, что доза должна быть максимально точно рассчитана, чтобы не нарушался естественный химический обмен. Поэтому те, кто делает расчет «на глазок», не правы в корне. Конечно, говорил Костя, широкий набор препаратов в огромных дозах не может не влиять на организм ребенка, но в отдельных случаях может стать и нейтральным. Кроме того, есть случаи странных атипичных реакций на препараты, так что для отдельного уникального ребенка и кальций может оказаться панацеей. Константин был в этом уверен.

— Ты еще скажи мне, Алина, с какой целью ты продолжаешь протокол? — спросил он. Алина удивилась — они ведь только об этом и говорят.

— Ну как же? Чтобы Вову вылечить… — растерянно сказала она.

— Это понятно. Тебя с какой точки зрения это интересует, с точки зрения врача, исследователя или просто матери? — Костя закурил, а затем продолжил: — Исследователь будет продолжать давать препарат, чтобы узнать, чем дело кончится. Причем результат этот может быть как безусловно положительным, так и с летальным исходом, но он будет — и это цель исследователя.

Врач лечит согласно традиционной схеме, которой он следует по принципу «не навреди». Ничего нового для облегчения состояния больного обычный врач изобретать не будет. Для каждого заболевания у него есть конкретная инструкция. А потому если и случится что, он всегда может доказать, что все делал правильно. Его действия никто осуждать не будет — он всего лишь четко следовал правилам. Без этого вообще вся система развалится.

Другое дело мама. Мать хочет вылечить своего ребенка любой ценой. Любой! Даже если б ей предложили провести ребенка через муки очищающего огня. И даже если бы она не знала точно, что это поможет. Ты все-таки идешь по пути матери, это естественно, ты и есть мать. Смущает только то, что ты не знаешь точно, к чему это приведет. И тут напоминаешь исследователя: ты не знаешь, каков будет результат. При этом у тебя есть четкая инструкция, данная тебе терапевтом, и вроде бы ты все делаешь правильно, но опять же уверенности у тебя нет.

Они еще немного посидели, повспоминали. Костя спрашивал про Семена, Алина рассказала в двух словах, и Климов понял, что она не очень хочет распространяться о муже. Вскользь разговор коснулся Романа. Алина узнала, что он теперь работает в другой фирме, месяц назад ушел из «Нормы». Стася тоже собиралась увольняться, ей предложили более хорошее место поближе к дому, в «Норму» она ездила через весь город. И хотя Костя подарил ей машину, проклятые пробки пожирали время.

Дома Алина покормила Вову и, глянув на часы, отметила, что через сорок минут нужно давать препараты. Когда время подошло, Алина развела нужные дозировки, она их уже наизусть помнила, шпаргалка была уже не нужна, и пошла за Вовой. Мальчик спал.

В другое время Алина все равно положила бы его на диван и ввела препараты. Но сейчас она не стала этого делать. Мать или… Алина постояла немного возле спящего Вовы, потом пошла на кухню, где разводила препараты, чуть помедлила, размышляя. И вылила все в раковину. Диета остается, протокол отменен!

Приехав с Вовой на плановый осмотр к детскому психиатру, Алина заметила перед зданием кучку мамочек, которых видела в «Дети и мир». Оказалось, они были здесь по приглашению — осмотреть дневной реабилитационный стационар, совмещенный со школой интегрированного обучения. Дети этих родительниц были среднего школьного возраста, нужно было решать вопрос с их учебой, включающей коррекцию.

Женщины говорили на повышенных тонах. Алина подошла ближе, поздоровалась. Одна из мамочек, увидев ее, воскликнула:

— О! Вот Алина… Алина же, я не ошиблась? Вот она нам сейчас скажет! Я помню, вы говорили, что у вас диета, верно? — обратилась она к Алине.

— Да, верно.

— Да вот у нас тут мамочка из новеньких спорит страшно. Против диеты категорически! И пытается нам тоже навязать свое мнение.

— Я никому ничего не навязываю, — отозвалась женщина в белой куртке, державшая за руку мальчика лет двенадцати. — Мы вводили диету, и Федору стало только хуже. Как только начали питаться как обычно, то все наладилось.

— А что наладилось? Речь появилась? Или что? — посыпались со всех сторон вопросы. И снова все обратились к Алине, будто бы ее опыт был истиной в последней инстанции. — Алина, скажите ей! У вас же шикарные результаты на диете!

Алина скептически подумала про себя: «Ага, у вас, девоньки, устаревшая информация», но вслух сказала:

— Девочки, ну что вы спорите? Какой смысл переливать из пустого в порожнее? Вы же когда-то сами были против диеты, забыли? И мне сколько раз выговаривали за эту диету. И ведь каждая из вас ее на самом деле попробовала. Эта мамочка хотя бы честно сказала: да, вводили, не помогло. А вы такие смешные, дамы, меня отругали, значит, а сами, конечно, побежали за разрешенными продуктами. — Алина говорила беззлобно, она понимала, что все проходили этот «путь матери», главное здесь: а вдруг поможет!

— Да все это нормально, девочки, — сказала Алина, направляясь с Вовой к двери. — Не ссорьтесь. Мы все должны понимать и поддерживать друг друга. Нет ответов, что и как нам делать. Вот и ищем решение сами, порой вслепую. А куда еще мы можем пойти? Пусть каждая мама делает то, что считает нужным.

Женщины замолчали. Алина улыбнулась.

На занятиях в «Дети и мир» Алина решила рассказать, что отказалась от протокола. По аудитории прошел шепоток, родительницы ехидничали: мол, так уж тут надрывалась с этим протоколом, а вот все равно отменила. Алина не стала спорить, она не хотела объясняться, оправдываться. Сказала только:

— Да, отменила. Я так решила. Но у меня остались еще запасы препаратов, которые я могу продать тем, кто продолжает протокол. Препараты у меня американские, я заказывала специально. Продам, конечно, дешевле. Так что, если кому надо, скажите.

— Я знаю, что Ксюша заказывать хотела, — сказала Алине мама девочки, которая закрашивает альбомные листы черной краской. — На той неделе мы как раз говорили с ней, она собиралась заказывать из Канады. Они приболели там всей семьей, поэтому не пришли сегодня. У меня есть номер ее телефона, если хотите, могу дать.

— Да, давайте, спасибо, — сказала Алина. Ей хотелось поскорее распродать остатки препаратов. Во-первых, чтобы избавиться от ненужных воспоминаний. Алина всегда придерживалась тактики, что ничего лишнего в доме держать не нужно. Во-вторых, деньги ей сейчас не помешают. Семен в последнее время даже не спрашивает, нужны ли ей деньги на расходы, поэтому она расплачивается с карты, но уже дважды были случаи, когда денег на карточке не хватило. Может, у Семена в «Норме» зарплату задерживают?

Созвонившись с Ксюшей, она предложила привезти ей препараты, чтобы та, больная, не выходила из дома по дождливой погоде. Ксюша была очень рада, назвала адрес, и вечером Алина с Вовой поехали на Академическую.

Ксюша встретила Алину очень приветливо. Пригласила на кухню и заварила душистый чай. Алина огляделась: маленькая кухонька, где еле-еле помещается уголок и стол. Дорогая кухонная техника, даже есть посудомоечная машина.

— Ничего, что вы не в постели? — спросила Алина. — Все-таки болеете…

— Нормально. Мне валяться некогда, вы же понимаете! Давайте на ты. — Ксюша приветливо улыбнулась. — Мы ровесницы, да и общие интересы, так сказать, у нас одинаковые.

— Хорошо, — согласилась Алина. — Как Марк себя чувствует?

— Ангина страшная! Где он умудрился ее подцепить, ума не приложу. А мы с Андреем просто простыли, ОРЗ у нас.

— Как ваши дела по переезду продвигаются?

— Уже все документы собрали, осталось всего ничего. Конечно, надеемся очень на канадских специалистов. Если бы Марк помладше был, то вообще бы перспективы радужные вырисовывались, но сейчас он уже большой, легко не будет. Все равно надеемся, а что нам еще остается, верно?

— А что вдруг протокол решила ввести? Кажется, диету в прошлом месяце начали?

— Да, начали, но не сказать что довольны. Особых улучшений я не вижу, зато Марк сильно похудел. Да в принципе он и так ест все постное, хлеб не любит, молоко не пьет. Так что диету нам легко было ввести, лишний вес ему мешал. Решили протокол попробовать. Витаминами запитать перед Канадой, чтобы не думали, что мы тут детей голодом морим, — засмеялась Ксюша.

Алина тоже улыбнулась. Тем общих у них было много. Ксюша обратила внимание, что Вова ведет себя очень спокойно. К Марку его не пустили, чтобы он не заразился, да и оба они были неконтактные, так что ничьи интересы не ущемили. Ксюша дала Вове коробку с цветными кубиками, он с ними возился, выстраивал то башни, то ряды. Алина сказала, что поведение сына стало гораздо лучше, но теперь она не уверена, чем это объяснить. Все-таки мальчик стал старше. Да и она сама изменилась очень, теперь воспринимает все по-другому.

— Истерики случаются, конечно. — Ксюша налила еще чаю. — То в ковер завернется, то на тумбочку залезет — слезть не может, просто спрыгнуть не догадается. Орет, психует… Я теперь не заостряю на этом внимание. Слава богу, головой об стену не бьется.

Алина вздрогнула.

— Как это, головой об стену?

— Да это еще когда мы его воспитывать пытались, шлепали, когда он кусался или творил что-то совсем уж дикое. Так он в какой-то момент начал раскачиваться и до крови лбом об угол биться. Может, одно с другим и не связано было, но мы, конечно, с тех пор его даже и пальцем тронуть боимся. Сейчас-то все гораздо легче, а вот самое обидное, что не говорит. Ну хотя бы несколько слов!

От Ксюши Алина вернулась домой в приподнятом настроении. Семен был дома, но не спросил, где была Алина. Сидел угрюмый, даже голову не повернул в ее сторону. Алина позвала его ужинать, но он отказался и лег спать, даже не приняв душ. Она пожала плечами и подумала, что нужно, похоже, начинать думать о разводе. Они перестали быть близки, а ребенок их еще сильнее разделяет. Семен не признает больного сына, и вообще не сын он ему вовсе. Любви у нее и раньше было немного, а сейчас уже ни привязанности, ни уважения. Так что развод — лучший выход.

На следующий день Алине неожиданно позвонила Манана, мама удивительного малыша Сандрика. Приятным мелодичным голосом с явным кавказским акцентом Манана спросила:

— Алиночка, джана, здравствуй! Я слышала, ты препараты после протокола продаешь? А кальций есть у тебя?

— Привет, — ответила ей Алина, — мы все отменили, а чего ж добру пропадать! Есть кальций, две пачки, не начатые еще.

— Джана, а витамины? Продай мне! Сандрик мой совсем маленький, не растет. Сказали, кальций надо и комплекс витаминов. Да и мне врач сказал: или ешь нормально, или вставная челюсть будет!

— Есть и витамины, я же только одну коробку кальция продала, — сказала Алина. — Тебе сколько нужно?

— А дорого? Я бы все взяла, Алиночка. Только с деньгами беда, поэтому могу только часть сразу, а часть в долг. Сможешь так мне помочь?

— Да я уступлю, конечно. И в долг можно. — Алина не стала вредничать, человек же явно не от хорошей жизни просит. — Как нам встретиться? В «Дети и мир»?

— Нет, джана, мы сейчас не ходим, у нас за октябрь не оплачено, решили пока повременить. — Манана стала перебирать, когда и где они смогут пересечься, предлагать состыковки по линии метро. Алина раскрыла ежедневник, посмотрела, когда у нее есть свободные час-полтора, и спросила:

— А где ты живешь? Я могла бы во вторник или в четверг вечером прямо домой привезти.

— Ой, отлично было бы, джана, так выручаешь меня, Алиночка, спасибо! — Манана назвала адрес, оказалось, совсем недалеко.

— Пожалуйста, — снова весело передразнила ее Алина. — Во вторник ждите нас.

Удивительно, но после отмены протокола Вова стал вести себя лучше, спал по ночам, подгузники стали не нужны. Теперь он опять напоминал обычного, но неговорящего малыша. Алина ожила. Когда начали собираться к Манане, она не нашла одну из двух обещанных коробок кальция. Ей казалось, что она заказывала четыре и привезли вроде четыре, а выходило, что три: одну они пропили сами, другую она продала Ксюше, оставшиеся две она хотела продать Манане, но нашла почему-то только одну упаковку.

Доехали быстро. Манана с матерью и сыном жили в старенькой однушке на первом этаже. Сандрик выскочил в коридорчик, хитро посмотрел на гостей и запел песню «Какой чудесный день», ловко подражая мультяшному мышонку. Алина засмеялась: надо же, какой талант!

Рассиживаться в гостях у Мананы Алина не стала: Вова был напуган активностью Сандрика и стал тянуть мать к выходу. Да и неуютно у них было, честно говоря. Бедность сквозила изо всех щелей, и когда Манана спросила, сколько она должна ей за кальций, Алина назвала символическую сумму. Манана обрадовалась, долго благодарила Алину и захотела проводить ее до машины. Сандрик, увидев, что мать надевает куртку, побежал к холодильнику и оттуда крикнул:

— Носки?

Алина с интересом наблюдала за ним. Манана зашептала:

— Ну, началось в колхозе утро! Ты подожди, джана, это у нас ритуал такой, нельзя нарушить, весь лоб себе раскровит!

Алина кивнула. Манана крикнула в ответ:

— Да, носки.

Сандрик побежал в комнату, открыл ящик и достал носки, прибежал в коридор, надел их и снова побежал к холодильнику.

— Куда бегает? — шепотом спросила Алина.

— На холодильнике список его одежды висит, — так же шепотом ответила Манана.

Из кухни донеслось:

— Штаны?

— Да, штаны.

Сандрик прибежал со штанами. Надел, убежал.

— Рубашка?

— Да, рубашка.

Наконец, одевшись, Сандрик натянул видавшую виды куртку с железной «молнией», которую он минут пять не мог застегнуть.

— Помогать нельзя, пока не попросит, — шепнула Манана. И спохватилась: — Вы не торопитесь?

— Нет-нет, мне даже интересно, правда, — сказала Алина. Неинтересно было только Вове, который пытался вырваться из этого тесного коридора, не понимая, чего все столпились и не выходят. Неинтересно было и Манане, которая наблюдала этот ритуал каждый день, и не по разу.

В конце концов Сандрик сдался.

— Помоги застегнуть, — сказал он.

— Точно сам не сможешь? — переспросила Манана.

— Точно.

Манана застегнула сыну куртку, Алина было повернулась, чтобы выйти, но Сандрик прямо в башмаках затопал к цветку на подоконнике.

— Сейчас, сейчас, джана. Конец фильма уже близок, — засмеялась Манана. — Попрощаемся с цветком и пойдем!

Вышли на улицу, и Сандрик побежал на детскую площадку. Манана с Алиной еще немного поболтали. Манана рассказывала про свою непутевую жизнь: замуж не вышла, проще говоря, не взял никто, а вот брюхом наградили. Мать, хоть и больная уже была, сказала: оставляй, вырастим. Ну и вот, растят. Мать лежит. Манана думала, что сынок подрастет, она его в садик, сама на работу, но с садиком не заладилось, ходил всего пару дней, их оттуда попросили. Перебивается случайными заработками, да две пенсии, матери и Сандрика, она ему инвалидность оформила. Тяжело, но не унывают. Алине понравилась Манана — оптимистка, с чувством юмора, и вообще приятная девушка.

Шли дни с отмены протокола. Наступила поздняя осень, высыпал первый снег. Алина поймала себя на мысли, что ожидание новых ухудшений у Вовы ее отпустило. Недавно Вова даже пытался помогать ей готовить блинчики.

Уже больше полумесяца, как они возобновили занятия, которые пришлось забросить в период «отката». А теперь Вова стал показывать хорошие результаты. Особенно Алина отметила Вовины успехи в бассейне и на музыкальной терапии. Он стал слушать музыку, подходил к синтезатору и, нажав клавишу, прислушивался к звукам, которые под его пальцами издавал инструмент.

Музтерапевт здоровалась с детьми, напевала их имя в разной тональности: «Здра-а-а-авству-у-у-уй, Во-о-о-овочка-а-а-аа!» Раньше Вова заходил в кабинет, доставал из шкафа музыкальный треугольник и все занятие сидел с ним, поглаживая прохладную поверхность — уважал только тактильные ощущения. А недавно педагог сказала, что Вова заходит в кабинет и ждет. Ждет, когда она поздоровается с ним. Это был настоящий прорыв. Алина засуетилась, стала звонить логопеду, психотерапевту, дефектологу, уточнять, спрашивать, настаивать. Им рекомендовали усилить АВА, но Алина сейчас не могла себе позволить специалиста, а самостоятельно они и так понемногу занимались.

Они вернулись к занятиям у Цветковой.

— Вы заметили, насколько ваш мальчик стал лучше? — к концу занятия сказала логопед. — Я помню, в прошлый раз через пять минут он мои действия игнорировал. А сегодня у двери мы уже не стоим, на полу не валяемся, не кричим. Теперь Вова ожидает от меня ответных действий, не сопротивляется участию в игре, довольно спокоен. Что вы предпринимали?

Алина принялась рассказывать: про диету и деревню, про ввод протокола и больницу, про окно и отмену протокола. Она рассказывала, словно читала текст наизусть. Цветкова внимательно слушала, кивала, поглядывала на Вову, который отложил конструктор и из большого пластмассового ведра доставал бумажные комочки вроде снежков, выкладывал их ровной линией и по одному снова отправлял в ведро. Потом логопед сказала:

— Обнадеживать зря не буду. Вова пока неговорящий, а время идет, нагонять все труднее будет. Сейчас он развивается успешно, поэтому обязательно продолжайте все мероприятия, у вас хорошие подвижки. Я уверена, что динамика улучшится, хотя могут быть и откаты назад, но вы не теряйтесь…

Алина усмехнулась, она и забыла, что когда-то была робкой и растерянной.

Цветкова продолжала:

— Речи нет ни активной, ни пассивной. Но это не повод отчаиваться. Мне ваш мальчик очень нравится. Что касается протокола… до хелирования, я так понимаю, вы не дошли?

Алина отрицательно покачала головой.

— Что именно остановило?

— Вы знаете, я и биомед применяла на свой страх и риск, ведь нам его врачи не прописывали. А уж самостоятельное выведение солей тяжелых металлов… Не решилась я на это. У моей знакомой проблемы с ребенком начались — прямо тает на глазах. — Алина говорила о Марке.

Недавно Ксюша рассказывала, что ему с каждым днем становится хуже, не психически, а физически. Ксюша винит хелирование, которое они начали недавно. Другие мамы советуют довести дело до конца, мол, организм реально очищается, а потом ребенок пойдет вперед семимильными шагами. Алина боялась ввергнуть сына в подобное состояние. «Вот посмотрим, — подумала она, — чем это закончится у Марка, а там видно будет». А вслух сказала:

— Нет, хелирование мы делать не будем.

— Я не настаиваю, ни в коем случае, — улыбнулась Цветкова. — Просто хотела знать ваше мнение на этот счет. Очень рада за вас и за Вову.

 

Глава 17

Алину разбудил телефонный звонок. Спросонья она даже не разобрала, кто звонит, и отвечала машинально: «Да, Алина. Куда приехать? Кто это? Ксюша? Что случилось?» В трубке что-то шебуршало, слышались всхлипы, разобрать что-либо было практически невозможно. Алина стряхнула остатки сна и четко сказала:

— Я сейчас перезвоню, тебя плохо слышно!

Встала, посмотрела на часы, они показывали половину десятого. Ничего себе! Она проспала всю ночь, и уже позднее утро, а Вова ее ни разу не разбудил. Ее накрыло волной страха, и она побежала в детскую. С колотящимся сердцем влетела в комнату. Вова сидел на полу и складывал большие поролоновые пазлы. Спал хорошо, маму не будил, проснулся, сам вылез из кроватки, играет. Новое ощущение: она обычная мать обычного ребенка. Алина боялась радоваться. Но была сейчас счастлива.

Поставив разогревать суп, она набрала Ксюшин номер, чтобы узнать, что случилось. Ксюша трубку взяла не сразу, а когда наконец ответила, то сквозь рыдания удалось разобрать только два слова: «Марк умирает!»

Господи! Первым было желание схватить Вову, сунуть его в автокресло и помчаться к Ксюше. Но ребенок еще не ел, закатит концерт. Алина попыталась Вову кормить из ложки, чтобы побыстрее закончить с едой, но он не поддался, он хотел есть самостоятельно, отобрал у матери ложку, медленно возил ею в тарелке, тщательно выбирая картошку, методично ее разжевывал. Алина поняла, что процесс будет нескорым, и стала звонить Ксюшиному мужу. Но Андрей не отвечал.

Днем она поехала к Ксюше, звонила в дверь, но никто не открыл. На телефонные звонки тоже никто не отвечал. Ближе к ночи Ксюша позвонила сама:

— У нас Марк умер… — сказала она пугающе спокойным тоном.

Алина не знала, что сказать, что делать. Как утешить мать? Соболезную, сочувствую — даже этих слов выговорить она могла.

— Ксюша… как ты сама? Как Андрей?

— Не знаю, Алина. Мне очень плохо. Андрею тоже. — Спокойный тон Ксюши сбивал с толку, но Алина помнила, какой она была, когда позвонила утром. Ксюша просто в шоке.

— Я позвоню тебе, хорошо? Сейчас много дел, похороны… Извини. — Ксюша положила трубку.

Алина сидела на кухне с телефоном в руках и смотрела в одну точку. Марк умер. Как же так? Они же на днях должны уезжать в Канаду, билеты на руках. И что теперь? А похороны когда? Не спросила, переспросить неудобно. Завтра поехать к ним самой, помочь. Тоже неловко, она чужой человек, с чего вдруг приедет? Да еще с Вовой. Нет, это явно лишнее. Придется просто ждать звонка Ксюши.

Ксюша позвонила ей через неделю, назначила встречу в маленьком кафе. Алина подумала, что это из-за того, что Ксюша не хотела видеть в своем доме маленького мальчика, который мог бы напоминать ей о сыне.

В кафе Алина сразу заметила Ксюшу. С черной гипюровой накидкой на голове она выглядела красивой, но измученной, уставшей. Глубокие тени под глазами, заостренное лицо, потрескавшиеся бледные губы.

Алина пристроила Вову в кресло возле аквариума, где он прилип носом к стеклу и стал разглядывать рыбок. Села напротив Ксюши и сочувственно взяла ее за руку.

— Как ты, Ксюша? — тихо спросила она.

— Алина, не могу… не знаю, как сказать. Плачу целыми днями, вспоминаю зайчика моего сладкого. Чувствую себя такой беспомощной. И такой, знаешь, ненужной какой-то. Вот уже десять дней нет моего сыночка, а я каждую ночь бегаю в его комнату, чтобы посмотреть, все ли у него нормально… не отвыкну никак, что его там нет. И для чего мне теперь жить? Нет смысла никакого…

— Не говори так! — Алина заставила Ксюшу посмотреть ей в глаза. — С ума сошла? Как Андрей?

— Нет, ты неправильно поняла. Я не собираюсь с собой кончать, если ты об этом. Знаешь, я когда узнала о болезни сына, все время думала только об одном: за что? Что я сделала такого, чтобы заслужить этот кошмар! Я даже молилась, прощения просила, думала, вымолю чудо любой ценой. И только сейчас поняла, как я любила его, смысл жизни был только в нем. А теперь в чем он, этот смысл?

Ксюша достала платок и продолжила:

— Первые дни после похорон было очень тяжело, я никак не могла поверить, что у меня теперь никаких обязанностей. — Ксюша всхлипнула и сжала платок. — Потом стало еще хуже. Алина, мне так стыдно! Представляешь… я начинаю чувствовать облегчение. Вчера с Андреем говорили: как же так, теперь мы ни к чему не привязаны, можем вот прямо сейчас пойти куда угодно. Работать теперь оба можем. И сколько всего стало доступным. Мне стыдно, ужасно стыдно перед моим крошечкой за эти чувства!

Алина погладила ее по руке и успокаивающе сказала:

— Ксюша, перестань винить себя. Вы жили другой жизнью ради сына. Ты не можешь себя простить, потому что потеряла самое дорогое, что у тебя было. Не убивайся так. Маркуша смотрит на вас и понимает, что у него прекрасные мамочка и папочка. Теперь он все понимает. Он будет самым красивым и умным ангелочком. Это, конечно, просто слова, но… я не знаю, что еще сказать. Держись.

Ксюша вытерла слезы и сказала уже спокойнее:

— Мы уедем все равно. Все документы готовы. Если бы не случилось это, то уже послезавтра улетели бы втроем. Билеты поменяли, теперь задержимся до сорока дней, памятник как раз будет готов, и потом поедем. Жизнь продолжается, конечно. Вот только зачем…

— Ксюша, а что случилось? — Алина решилась наконец задать главный вопрос. — Прости, что ворошу, но ведь еще месяц назад все было хорошо. Я к вам приезжала, у Марка была ангина. Он ведь выздоровел потом?

— Да, ангина тут ни при чем, конечно. У него было отравление тяжелейшее. Мы же протокол ввели больше трех недель назад. Марк дня через два стал вялым каким-то. Постоянно капризничал, не орал, главное, как обычно, а хныкал тихонько, и глаза все время тер. Но эти симптомы нас даже радовали, думали, как хорошо, что он такой спокойный стал. А потом понос пошел, это я уже хелирование начала. Такая ужасная диарея! И рвота в день по три-четыре раза. Нас, конечно, сразу в инфекционку забрали. Ножки-ручки холодные, весь бледный. Там капельницы пытались ставить, но он ведь не дает поставить, иголки вырывал… ну, ты понимаешь. Хоть и слабенький был, но все равно сопротивлялся. Потом судороги начались… В токсикологию уже не успели. Ой, как он мучился, Алина, даже вспоминать не буду. — Ксюша помолчала и добавила: — В общем, я грешу на хелаторы, больше нечему быть. Вода нормальная у нас дома, еда обычная, все домашнее, влажная уборка постоянно. После смерти Марка к нам даже с санэпидстанции приходили, но все признали в пределах нормы.

Алина слушала: какой кошмар! Даже думать об этом страшно! Хорошо, что вовремя опомнилась. А Марка очень жалко, бедный малыш!

— Ксюша, мне очень жаль. Марк был замечательным мальчиком.

— Да. Это была вся моя жизнь, — сказала Ксюша. — Теперь начнется другая, но я даже не знаю пока, как буду жить без него. Знаешь, Алина, ловлю себя на мысли, что если снова рожу, то совсем не боюсь, если ребенок вновь окажется аутистом. А с обычным ребенком я буду чувствовать себя виноватой, как будто Бог услышал мои молитвы.

Вова давно тянул мать в сторону выхода, давая понять, что пора уходить. Ксюша посмотрела на него особым нежным взглядом и сказала Алине:

— Береги его!

Домой Алина возвращалась оглушенная. Хелирование могло стать причиной смерти мальчика. Ужасно, просто ужасно. Не укладывается в голове, что это могло произойти и с ее Вовой. Бог отвел.

Поужинали втроем. Семен с удивлением смотрел, как Вова ловко управляется с вилкой и аккуратно пьет из стакана сок.

— Улучшения налицо, я смотрю, — сказал он Алине, которая с удовольствием наблюдала за сыном.

— Да, с каждым днем все лучше, — ответила она. — А вот у одной женщины ребенок умер. Представляешь? Начала хелирование, и мальчик умер. Сегодня встречалась с ней, там вообще… жуткое отравление, даже в больнице не спасли. Такая история… Кстати, Сема, как ты думаешь, могли хелаторы спровоцировать такое отравление?

— Могли, почему бы и нет? — пожал плечами Семен. — Сейчас-то уж чего искать причины? Мальчика не вернуть.

— Да, но проблема в том, что я продала ей кое-какие препараты для протокола. Боюсь, не могли ли они навредить. Хотя… там ничего такого не было, Вова все это тоже принимал, но не заболел же.

Семен уставился на нее:

— А зачем ты продала?

Алина хотела было сказать, что отменила протокол, но потом подумала, что это удачный поворот, чтобы попросить у Семена денег. Она сказала:

— У меня денег не было свободных, а они мне нужны, у нас столько расходов каждый день. Вот и продала часть, у меня много было.

Семен хмыкнул. Алина поняла, что ее тонкий намек не принят, и сказала:

— А ты не мог бы мне дать немного денег? Нам нужно заплатить за занятия.

— А эти родители, у которых мальчик умер, никакого расследования, что ли, не провели? — пропустив ее просьбу мимо ушей, спросил Семен.

— Не знаю. Нет, наверное, Ксюша бы сказала. А какое тут расследование? В мальчишку столько всего вливали, что сложно определить, от чего вообще могла быть такая реакция. Ты как биохимик что думаешь?

Семен помолчал, повертел в пальцах сигарету.

— Вообще, сочетание диеты и больших доз фолиевой кислоты могли дать такой эффект. С точки зрения биохимика объяснять долго, но это могло повлиять. Да. Ну мало ли причин, Алиночка. Может, аллергия на любой компонент, может, там состав капсул был какой-нибудь левый? Или родители сами перепутали и чего-то давали больше, а если я правильно понимаю смысл хелирования, там строжайший режим введения, и дозы должны быть выверены до частицы, верно?

— Да. Вот это и удивляет. Марк стал чувствовать себя плохо еще до хелирования. А оно, получается, добило его.

— Не знаю тогда, — свернул разговор муж. Еще немного с явным интересом понаблюдав за Вовой, который напоследок схрумкал огурец и убежал в детскую, Семен ушел смотреть телевизор.

Алина убрала посуду и села за ноутбук. Решила обсудить случившееся на форуме. Ее преследовала какая-то недоговоренность, недодуманность, что-то важное витало в ее сознании, но она никак не могла ухватить мысль.

Форум гудел. Новость облетела многих, кто знал Ксюшу и лично, и по Интернету. Алина нашла нужную тему, отписалась там, высказав свои мысли и спросив, кто что думает по этому поводу. Сделала себе кофе и села ждать ответов — время было самое подходящее, обычно в эти часы на форуме собирались мамаши. И тут она увидела новую тему. Алина почувствовала, что ее сердце улетело прямо в низ живота, а на его месте образовалась леденящая пустота, расширяющаяся с каждой секундой. Этого не может быть! Алине хотелось кричать, но она только шептала: «Боже мой, как же так…»

«Сегодня ночью умерла Манана». Манана! Жизнерадостная, доброжелательная… Что случилось? Алина дрожащей рукой ткнула в нужную тему и стала жадно читать подробности: болела уже больше двух недель, сильно похудела, ослабла, была постоянно вялая… девчонки звонили ей — отвечала невпопад, рассудок мутный… постоянное расстройство желудка, повысилось давление, рвота несколько раз в день. Алина вздрогнула. Рвота, желудок, вялость… Она быстро спросила: «Что написано в заключении о смерти?» Ответа не пришлось долго ждать: «Острая почечная недостаточность. У нее в последние двое суток наступило полное обезвоживание, судороги, губы синие, вся холодная… очень тяжело уходила…»

Алина плакала, но голова была ясной: Марку в заключении написали: «острая печеночная недостаточность», Ксюша тоже упоминала судороги, желтизну склер и чрезвычайную бледность, синюшность губ и конечностей. В топике появилось новое сообщение: «Девочки, кто хочет попрощаться с Мананой, похороны послезавтра, сбор в 12». Алина отписалась, что обязательно придет.

Уснуть не могла, плакала, несколько раз вставала, пила чай с мелиссой, как учила ее Марфуша.

Утром снова пыталась выяснять у Семена возможные причины, однако он разозлился и, так и не ответив, ушел на работу.

Через день Алина поехала к дому Мананы, чтобы проводить ее в последний путь. Поехала пораньше, оставила Вову на занятиях в «Дети и мир», просила педагогов звонить, если что, без промедления. При удачном стечении обстоятельств, — если Вова не распсихуется, — у нее было два с половиной часа. Вовик в последние недели был примерным мальчиком, и Алина была более или менее спокойна.

Подъехав к дому Мананы, Алина почувствовала внутреннюю дрожь. В глубине души она догадывалась, что эти отравления — и Мананы, и Маркуши — связаны с ее препаратами. Алина хотела знать точно. Ксюша делала хелирование, но ведь Манана про него даже не заикалась. Зато Ксюша говорила, что они успели пропить всю упаковку кальция, которую продала им Алина. А Манана — что хочет принимать кальций для укрепления зубов. Нужно найти у нее дома хотя бы две-три капсулы из проданных препаратов и отправить на анализ. Неужели она продала родителям испорченную партию! Но ведь Сандрик здоров!

В квартире Мананы Алина застала душераздирающую картину. Сандрик, с искривленным лицом, кричал, колотясь о пол то лбом, то затылком. Его пытались удерживать, прижимали к полу, но он выворачивался со страшной силой. Личико его побагровело, на лбу пульсировала синяя вена, ноги и руки судорожно крючились.

— Что вы делаете! — закричала Алина.

Мужчина, пытавшийся справиться с мальчиком, обернулся на нее и зло сказал:

— Кто такая?

— Я… я подруга Мананы… — растерялась Алина.

Мужчина отвернулся и, изловчившись, ухватил Сандрика за шею, не давая ему колотиться затылком. Стал поднимать его с пола. Но Сандрик вывернулся и упал, повернулся на бок и стал биться ногами в стену, отталкиваясь от нее и методично ударяясь лбом о плинтус. Мужчина выматерился вполголоса и оставил мальчика в покое. Встал и посмотрел на присутствующую здесь женщину в белом халате:

— Вот уж не думал, что мальчишку не смогу вывести! Галоперидол будем колоть. Иди неси.

— Подождите, — попросила Алина, — зачем галоперидол? Вы что хотите вообще? Кто вы?

Мужчина раздраженно фыркнул в сторону: «Достали уже! Кто! Конь в пальто!» Повернулся к Алине и сказал:

— Мать его умерла, бабка в больнице уже две недели, тоже тяжелая, родственников никого. Куда пацана девать? Органы опеки велели отвезти в распределитель, потом решение суда и в детдом. А куда его? — рявкнул он на Алинины хлынувшие слезы. — Сегодня похороны, тело еще с морга не доставили, вот хотели пораньше увезти, а он, видишь… Ума не приложу. Неужели так переживает из-за матери? Но он же маленький такой, особо-то и понимать не должен.

Вернулась женщина в белом халате. В руках медицинский чемоданчик. «Галоперидол… как для законченных психов», — подумала Алина. Она вспомнила веселого смешного Сандрика, который задорно пел песенку мышонка, трогательно целовал на прощание цветочек…

— Стойте! — закричала Алина.

— Что еще, девушка? — Женщина в халате, крайне недовольная, повернулась к ней со шприцем в руках. — Уйдите, не мешайте работать! Вы думаете, нам легко? Думаете, мы изверги бессердечные? Это просто наша работа.

— Подождите. Вам нужно только вывести его из дома и посадить в машину?

— Ну да! Мы пришли, тут соседка их была, она и позвонила в органы опеки, мол, мальчик остается один. Сказали ему, пойдем, мол, покатаемся на машинке. Он нормальный был, смотрел приветливо. Я стала его одевать, вот тут он и упал на пол. И начался концерт этот. Теперь весь в синяках будет, с нас спросят, был ли он таким, когда мы приехали. А ведь не был! И что, значит, мы виноваты теперь? — пылко, с обидой в голосе, говорила женщина.

— Я поняла, да, — сказала Алина примирительно. — Я сейчас попробую его вам вывести.

Она присела на корточки перед Сандриком. Мальчик уже не кричал и не бился, просто лежал и настороженно смотрел на взрослых, стоящих над ним.

— Сандрик, привет! Помнишь меня? Мы с Вовой к вам приходили в гости.

Мальчик отрицательно покачал головой, насупившись. Отвернулся и стал ковырять пальцем стену. Мужчина с женщиной зашушукались: ой, да чего там церемониться, пока молчит, хватать надо и тащить!

— Цыц! — прикрикнула на них Алина. И сказала мальчику: — Сандрик, а пойдем гулять? Где твои носки?

Мальчик помолчал, потом встал. Работники соцслужбы удивленно переглянулись. Сандрик еще немного постоял, поглядывая на Алину. Потом побежал на кухню и крикнул оттуда:

— Носки?

— Да, носки, — ответила Алина. И повернувшись к мужчине с женщиной, сказала тихонько:

— Не вмешивайтесь ни во что, понятно? Ждите в машине. Какая у вас машина? Я вам его приведу.

Мужчина ушел, но женщине, видно, было интересно, потому что она отступила к двери, наблюдая.

Сандрик тем временем надел носки и крикнул из кухни:

— Штаны?

— Да, штаны, — терпеливо ответила Алина. Женщина у двери покачала головой: какие капризы!

— Это не капризы, — оборвала ее Алина. — Вы знаете, что такое аутизм?

— Ну… что-то психическое, кажется, — неуверенно ответила женщина.

— «Кажется», — язвительно фыркнула Алина. — Вам как сотруднице учреждения, которая сталкивается с такими детьми по роду службы, стыдно не знать. Да, рубашка, — крикнула она на очередной вопрос Сандрика.

Сандрик пришел в коридор уже почти полностью одетый. Протянул руку за курткой. Алина подала ему ее и, помня, что помогать нельзя, спокойно ждала, пока Сандрик возится с «молнией». Женщина в белом халате опять заворчала: скорее уже, но Алина цыкнула на нее, и та наконец-то вышла из квартиры.

Сандрик повозился минуты три, потом неуверенно посмотрел на Алину:

— Помоги застегнуть…

Алина протянула руку к застежке. И увидела, как лицо мальчика окаменело. Разумный свет в глазах пропал, он весь потемнел и напрягся. Девушка очень вовремя вспомнила продолжение ритуала:

— Точно сам не справишься?

Сандрика тут же отпустило, он улыбнулся и весело ответил:

— Точно!

Она застегнула ему куртку, и мальчик побежал прощаться с цветком. Алина в это время покидала в первую попавшуюся под руки сумку белье и другие вещи Сандрика, сунула туда пару игрушек. И почувствовала, что сердце ее сжимает тоска. Что будет с этим мальчиком завтра? Там, куда его увезут, не будет списка на холодильнике, не будет любимого цветка. Он каждый раз будет орать и корчиться на полу, калечить себя, и ему каждый раз будут колоть галоперидол, в конце концов превратят его в тупое животное. Даже объяснять этим людям бесполезно. Да и не их это дело, им главное — привезти и сдать с рук на руки.

Еле сдерживая слезы, чтобы не испугать мальчика, Алина вывела его к машине. Он с удовольствием согласился покататься. Она отдала мужчине вещи Сандрика и, чувствуя себя жестокой предательницей, отошла. Смотрела им вслед и рыдала. Сандрик не повернулся в ее сторону.

Вернувшись в квартиру Мананы, она пошла на кухню и на подоконнике увидела открытую пачку препаратов. Она схватила их все, решив показать Климову и добиться от него точного ответа.

Через час привезли тело Мананы. Приехали девочки с форума, собрались немногочисленные соседи. Попрощались, вспоминали Манану только хорошими словами, нисколько не лукавя: она на самом деле всем нравилась — добрая, простая, радушная.

От соседки, которая дружила с Мананой и была ее частым гостем, Алина узнала, что Манана препараты сыну не давала: он в первый же день так категорично отверг любые попытки влить ему раствор, что Манана опустила руки и больше не пробовала, по доброте душевной не решившись вводить препараты насильно. А чтобы добро не пропадало, решила принимать их сама. Алину это известие просто оглушило.

Прямо по дороге в центр Алина стала названивать Анастасии, чтобы узнать, можно ли сегодня, а лучше прямо сейчас увидеться с Костей. Стася сначала отвечала неопределенно, мол, не знаю, у него много работы, но когда Алина буквально заорала на нее, что это вопрос жизни и смерти, сказала, что перезвонит. Забирая Вову из центра, она наскоро осведомилась, как его успехи, а узнав, что все прошло хорошо, почувствовала себя виноватой даже за это.

Анастасия перезвонила быстро:

— Алина, приезжай к нам сегодня в пять. Костя пораньше уйдет с работы и до семи свободен будет.

Вечером она приехала к Климовым. Вывалила на Константина события прошедших дней. Анастасия ошарашено смотрела на подругу, горячечно делившуюся своей тревогой.

— Понимаешь, трагедия случилось именно у тех людей, которые принимали мои препараты. Я боюсь! И за Вову боюсь, хотя у него никаких вообще признаков. И ответственности боюсь, я же не знала, что есть проблемы с этими капсулами. А может быть, и нет моей вины вообще, а это введение препаратов дало такой результат. А может, дозу они неправильно рассчитывали. А вдруг эти американские препараты фальшивка? В общем, я в полном ужасе, я ничего не понимаю. Костя, ты у себя в лаборатории можешь проверить состав капсул? Я забрала у Мананы из дома свою упаковку, по количеству она две трети уже выпила, но там еще штук пятнадцать осталось.

Климов был обескуражен всей историей. Он повертел в руках упаковку из-под кальция. Прочитал состав на латинском, сказал:

— Ничего. Абсолютно ничего подозрительного. Какая бы диета ни была, какая бы доза этого кальция ни была — ничто не могло дать такую реакцию! Ну, конечно, ухудшение самочувствия могло быть, даже тошноту-рвоту-понос я не исключаю. И упадок сил, и повышение давления. Но не смертельный же исход! Тем более у двоих сразу. Нет, тут что-то не то. Я заберу капсулы на анализ, у себя в лаборатории проверю, завтра скажу тебе о результате.

Алина благодарно закивала. Она чувствовала ответственность за происшедшее, ей нужно было знать, виновата ли именно она. С одной стороны, было страшновато, что Костя нароет там что-нибудь опасное. Но с другой стороны, откуда там этому опасному взяться? Упаковка была запечатана. Если что, то это полностью вина фармацевтической компании. А до правды докопаться нужно. Или не нужно? И Алина все еще очень боялась за Вову.

 

Глава 18

Наутро Алина встала в прекрасном настроении. Вовочка ее радовал. Он и эту ночь спокойно спал. Семен тоже внимательно следил за изменениями в поведении Вовы и в настроении Алины и в эту ночь попытался склонить ее к близости, но не удалось. Алина теперь очень остро чувствовала свою вину перед мужем и, вечно занятая проблемами, еще не решила, как себя вести с ним. Когда он сегодня ночью стал целовать ее, явно рассчитывая на большее, она вся напряглась и отстранилась от Семена, сказав, что не готова. В голове за этот короткий миг пронеслись десятки мыслей. Как жить дальше? Что будет, когда Семен все узнает? А он узнает? Узнает обязательно! Что будет с Вовой? Он ведь только начал идти на поправку. А вдруг она забеременеет от Семена? А что? А кто? А если?

В общем, отказала. Семен поворочался и уснул, утром ушел на работу пораньше, чтобы не пересекаться с Алиной за завтраком. Она этого даже не заметила.

Когда раздался звонок от Константина, Алина готовила Вовику обед. Она вымыла руки, поискала глазами полотенце, но не нашла, и, аккуратно открыв телефон кончиками пальцев, ответила.

— Алинка, привет! — в трубке звучал бодрый Климов. — Как дела?

— Нормально, — тоже бодро ответила Алина, пытаясь угадать по его голосу, что показал анализ. — Ну что, какие новости? Нашлось объяснение?

— Как сказать… — неопределенно ответил Костя. — Можешь подъехать ко мне на работу?

— Что-то серьезное? — испугалась Алина.

— Не по телефону, — четко сказал Костя. — Приезжай, я еще в течение двух часов здесь буду.

Алина поняла: вся ее суета была не на пустом месте. Схватив Вову под мышку, побежала натягивать на него зимний комбинезон.

Климов встретил ее приветливо, усадил за рабочий стол, Вове дал пластиковые стаканчики, которые можно было расставлять по размерам или складывать один в другой. Костя сел напротив Алины и сказал:

— Состав мне не понравился, скажу прямо. Ты где эти препараты заказывала? В интернет-магазине? Вспомни, пожалуйста, какими их тебе привезли. Упаковка была целой? Кто-то еще принимал препараты из последней упаковки?

Алина сразу напряглась.

— Да, интернет-магазин. Мы сначала местные препараты применяли, потом решили перейти на американские. Оттуда и прислали. Упаковка была целой. По крайней мере, когда их привезли, точно была целой, я специально смотрела… Бешеных денег стоят — хотела убедиться, что не подсунули что-то левое! Кто еще? Никто, кроме Мананы, получается. Ей продала две упаковки, кальций и витамины.

— А той семье, где мальчик умер, что продала?

— Только кальций, одну упаковку, тоже запечатанную.

— Алина, — Константин помолчал, — ты знаешь, что такое бледная поганка?

— Не поняла, Костя? — Алина была озадачена: что Константин хочет сказать?

— В общем, в твоих капсулах обнаружен чистый, без примесей, порошок из высушенных истолченных поганок. — Костя внимательно наблюдал за Алининой реакцией, но та была более чем красноречивой. Алина сидела в полуобморочном состоянии и, казалось, вжала пальцы в полированную поверхность стола.

Костя объяснил:

— Бледная поганка является гепатонефротоксическим грибом. При отравлении летальность составляет почти сто процентов, так как в поганке два вида ядов: быстродействующий, но не очень сильный фаллоидин и аманитин — более сильный, но медленно действующий. После употребления этих грибов человек часто еще в течение суток не чувствует отравления. И это самое опасное, потому что потом уже не поможет ни промывание желудка, ни капельницы. Яд уже попал в кровь — и все: с каждым толчком сердца разносится по всем органам. Потом еще неделю организм полощет из всех отверстий, уж прости за образность. Рвота, боли в животе, страшный понос до двадцати — двадцати пяти раз в сутки. Потом может наступить период мнимого благополучия, но на самом деле это уже начало конца. Еще часов десять — двенадцать, и человек умирает от острой печеночной или…

— …почечной недостаточности, — закончила фразу Алина. — Именно это написано у обоих в заключении о смерти. Костя, что это? Кто мог сделать такие капсулы?

— Не могу знать, но одно скажу с уверенностью: их точно вскрывали и снова запечатывали. Я проверил состав одной капсулы, потом мы с моим помощником очень тщательно осматривали все остальные. У каждой есть еле видимый залом возле края. — Костя вынул из кармана серебристый блистер и извлек из него капсулу: — Вот посмотри, у меня с собой есть капсулы, пью, когда гастрит разыграется. Видишь, тут идеально гладкая поверхность с обеих сторон. А вот одна из твоих капсул. — Он вытащил ее из ящика стола. — Смотри, видишь залом? Ее как бы сжали, прежде чем всунуть в другую половинку.

Алина с опаской взяла капсулу, осмотрела. На той части, что была чуть меньше по диаметру, виднелся небольшой зажим внутрь, как будто край этой половинки чуть согнули перед введением в другую.

— Я ничего не понимаю! А как же Вова? Он же тоже пил все эти препараты. И ничего, никаких побочных эффектов.

— Значит, именно эти не пил. Скорее всего, яд был только в капсулах из-под кальция. Ты давно ему кальций давала?

— Я сразу, как отменила протокол, ничего и не давала. А до этого каждый день, — сказала Алина.

— А открытый кальций у тебя оставался? Ты его тоже продавала?

— Открытого оставалось пара капсул, я их выбросила. Подумала, что они теперь ни к чему, ведь даже дневная доза составляет три капсулы.

Климов раздумывал, ковыряя карандашом зазубрину на столе. Алина со страхом начала осознавать, что она, сама того не желая, убила двоих людей. Что теперь? Сообщать в милицию? Чтобы ее посадили? А Вова? Ее заколотило, она вскочила. Костя подошел к ней и, приобняв, остановил. Затем с напором сказал:

— Ты ничего не знала! Откуда там эта гадость, еще предстоит разобраться. Но только в том случае, если ты сама этого захочешь. Пока что об этом знаем только ты и я. Мой помощник не в счет, он просто мне помогал, не зная, что это за капсулы, что с ними связано.

— Я не знаю, Костя! Я так боюсь! Почему это произошло? Кому это было нужно?! — Алину трясло, она плакала, вытирая рукавом катившиеся слезы.

— Успокойся, успокойся, — Климов гладил Алину по плечу. — Семен вечером будет дома?

— Да… — всхлипнула Алина.

— Спроси его, что он обо всем этом думает. Он все-таки ближе к фармацевтическому бизнесу, может быть, знает подобные случаи. А потом уже вместе подумаем, что делать. Оставлять так, конечно, не хотелось бы, однако я понимаю, что тебя затаскают. В общем, давай поговорим позже. Мнение Семена узнай, потом мне скажи, хорошо? Или пусть он сам позвонит.

— Да, ладно. Костя, только… ты не думай, что…

— Ой, дурочка ты, Алинка! — Константин махнул на нее рукой. — Ничего такого я не думаю. Ты же не требовала бы этого исследования, если бы была сама замешана. Ты не виновата. Иди домой, вон Вовик уже весь извелся.

Вова на самом деле уже бросил стаканчики и настойчиво всовывал в руки матери сумку. Алина встала, поблагодарила Костю, пообещала позвонить, и они с Вовой поехали на иппотерапию, как раз вовремя, чтобы не опоздать.

Вечером, взбудораженная, Алина еле дождалась мужа. Семен пришел поздно. Она накрывала на стол, но ее подмывало начать расспросы. Но, понимая, что Семен устал и будет недоволен, отложила разговор. Наконец сели за стол. Алина старалась улыбаться и даже немного кокетничала. Семен расслабился, включился в разговор, спрашивал, как дела, как Вова. Вот тут-то Алина решила, что к месту вставить вопрос о капсулах.

— Вовка в порядке, слава богу. Сегодня на лошади сам проехал почти три круга. Там спокойный такой коник есть, карликовый вроде пони. Да и в целом чувствует себя нормально. Похоже, я нашла оптимальную схему лечения. — Алина собралась с духом. — Сема, знаешь, я сегодня была у Климова на работе и узнала ужасную вещь!

— Какую? — машинально спросил Семен и тут же спохватился: — Где ты была? У Константина на работе? Что ты там делала? — недоуменно спросил он.

— Да, у Кости. Слушай по порядку! — Алина стала рассказывать о смерти Марка и Мананы. Как она пришла к Манане и узнала, что та принимала препараты, как забрала капсулы кальция и отдала Климову и что сказал ей Костя сегодня утром. Семен слушал, безотрывно глядя прямо Алине в глаза.

— И вот Костя сказал, чтобы я у тебя уточнила, не может ли это быть чудовищной ошибкой фармацевтической компании? Вообще, могут ли быть такие препараты, в которые добавлена истолченная поганка? Хотя что я говорю! Климов сказал, что там только поганка в чистом виде! И да, капсулы явно вскрывали. — Алина перевела дух. — Что скажешь? Ты слышал что-нибудь такое?

Семен смотрел на нее молча, с безнадежной тоской. Алина, как побитая собака, ждущая прощения хозяина, ждала ответа. Но он молчал, просто глядел на нее немигающими карими глазами. Алина нетерпеливо воскликнула:

— Сема! Ну, потом любоваться будешь! Скажи, что ты думаешь об этом?

И вдруг все поняла. И это понимание четко прочиталось в ее взгляде. Семен опустил глаза и глубоко вздохнул.

— Нет… Нет, Сема! — Алина замерла.

Семен? Это ее муж насыпал в капсулы порошок из поганки? Зачем? Ответ очевиден, но он такой страшный, что ей не хотелось его проговаривать даже в собственной голове. Узнать о таком и принять было невозможно.

— Сема, не молчи, пожалуйста, скажи что-нибудь, — тихо попросила она.

— Что сказать? — глухо отозвался Семен. — Что это я сделал?

— Но… зачем, Сема? — Алина не хотела услышать ответ, она его знала.

Семен поднял на нее глаза и с жаром заговорил:

— Алиночка! Алина, ты должна понять! Все, что я делал, было только ради тебя!

Алина отшатнулась, но Семен, не замечая ее реакции, продолжал:

— Ты что, не понимаешь, как мне больно, что я вижу твою тяжелую жизнь? Ведь мне только ты была нужна, а я тебя не сберег! Ты всегда была моей девочкой, моей ласточкой, любимым моим олененком. А как только родился Вовка, ты стала отдаляться, с каждым днем становилась все больше его матерью и совсем перестала быть моей женой. Особенно когда эта Вовина болезнь проявилась, черт бы ее побрал! Алина, когда у нас с тобой был секс в последний раз? Твой сын поглотил, сожрал тебя. А я? А мне что оставалось делать? Этот ребенок! Я… да я ненавижу его! — Семен уже кричал.

Алина сидела за столом, вжавшись в угол. Сема — убийца? И как знать, что у него на уме прямо сейчас?

— Алиночка!

Семен упал перед ней на колени, обнял за ноги. Алина окаменела. Он заговорил плачущим голосом:

— Алиночка, вспомни, как нам хорошо было вдвоем! Ты помнишь, как мы гуляли с тобой, как ездили отдыхать, ходили в театры, в кино? Ты так все это любила, а этот… он отобрал все у нас! Я хочу, чтобы мы жили, как раньше! Хочу любить тебя по-прежнему, быть только с тобой. Я не хочу делить тебя ни с кем! Алина, — он вскочил, от переизбытка чувств жестикулируя перед ее лицом, пугая ее этой горячностью, — Алина, подумай хорошо! Никто не узнает. Никто даже не поймет, что случилось. Просто отравление, почечная недостаточность, да милиции лишь бы дело закрыть. Алиночка! И мы оба снова будем свободны! Навсегда!

Она даже не сразу поняла, что он ей предлагает. А когда поняла, ей стало по-настоящему страшно. Но как-то по-особенному, отчаянно. Внутри все закипело. Алина встала и сильно толкнула Семена. Он, не ожидая этого от нее, рухнул на стул, удивленно глядя на жену.

— Послушай, ты! — Алина наклонилась к нему, яростно дыша сквозь сжатые зубы. — Ты что несешь?! Ты с ума сошел, что ли? Это же убийство, Семен! Ты уже убил двух человек и еще кого-то хочешь отравить? Ради меня? А меня ты спросил? Жить спокойно хочешь? А с таким грузом на душе получится? Есть она у тебя, душа-то?

— Да зачем он тебе такой нужен? — взвизгнул Семен. — Зачем?! Дебил тупой! Да эти твои знакомые, которых я от такой каторги избавил, в Канаду вон уже уехали и радуются жизни, может, еще и спасибо мне сказать бы могли. Такой кого хочешь достанет уже одним своим существованием! Я каждый раз, когда его ор слышу, представляю, как подхожу и за ноги с размаху головой его об стену бью, веришь? Лишь бы уже заткнуть! Я поэтому и сижу на работе до последнего, лишь бы не слышать этого безумия, поняла? Ни поговорить, ни обнять. Дикое животное, а не ребенок! Мне не нужен такой сын!

— А он не твой сын, — вдруг холодно и бесстрастно сказала Алина. И почувствовала облегчение. Внутри нее что-то словно открылось, будто в душе прорвалась плотина, и вместе с грязной холодной водой оттуда уплыл, навсегда исчезая, этот противный липкий страх. Страх быть пойманной на вранье. Это ужасное чувство, которое давило ее с тех пор, как она узнала тайну рождения собственного ребенка. Она устала бояться и скрывать правду. Сейчас она — какое счастье! — освободилась от этого секрета.

— Он не твой сын, Сема, — повторила она Семену, который хватал ртом воздух, не в силах ничего сказать.

— Чей? — Он вскочил, и в глазах его она увидела дикую звериную ярость. Она медленно отступила на два шага к двери, стараясь не впадать в панику. Внешне она держалась очень уверенно, но в мыслях судорожно пыталась найти выход. Она видела, что Семен не контролирует себя.

— Не твое дело! — отрезала Алина.

Семен обрушил всю тяжесть кулака на часы, висевшие на стене. Стекло разбилось, с пальцев закапала кровь. Алина вскрикнула, но именно порез ошеломил его. Он оперся на стол, замерев, глядя на изрезанную руку. Алине показалось, что страшное позади. Все-таки если Семен ее так любит, он не причинит ей вреда. Одно дело тайком отравить, а так… Она сможет его образумить.

— Успокойся! — зло сказала Алина. — Тоже мне, нашелся господь бог, вершитель судеб. Ты что, совсем не видишь, что я люблю Вову? Ты что, не понимаешь, что он живой и настоящий, что он тоже радуется хорошему и расстраивается из-за ерунды? Тебе что, сын был нужен только для отчета: родился, учился, женился? А-а, теперь уже это не важно! Слушай меня внимательно, Семен. Теперь решать буду я, понял? Сегодня мы с Вовой уедем отсюда. Я подам на развод. Мне от тебя ничего не нужно. Но не жди, что я оставлю дело об отравлении безнаказанным. — Семен вздрогнул, но промолчал. Кровь продолжала капать на пол. Алина поморщилась:

— Стой здесь, я пластырь принесу.

Уйдя в спальню, она открыла тумбочку, где лежала аптечка. И только тут ее накрыло: «Господи, да что это было? И что делать дальше? Неужели она сейчас заклеит Семену руку и они с Вовой спокойно уйдут из дома? А куда идти? Пару дней, конечно, можно протянуть у Юли, а там видно будет. Но разве Семен их отпустит так легко? Что еще ему в голову взбредет?»

Алина поняла, что все это время вообще не знала мужа. Он решился на такой шаг, все это время наблюдал за мальчиком, справлялся, как тот себя чувствует, — это какие нервы надо иметь? Он же не знал, что Алина отменила протокол, и думал, что она сама дает сыну отравленные капсулы. То есть хотел убить Вову ее руками! Хладнокровно и расчетливо. А ей еще казалось, что он наконец-то проявляет к сыну интерес!

Алину передернуло. Все-таки нужно вызвать кого-то на подмогу. Алина подошла к двери спальни, прислушалась. В квартире было тихо. Она встала, прислонилась к стене, осторожно достала телефон, отключила все сигналы и стала беззвучно набирать номер инспектора по делам несовершеннолетних. Номер Марины Чибур был вбит в записной книжке Алининого телефона, а искать другие номера милиции было некогда.

Трубку долго не брали. Алина набирала снова и снова. Наконец на том конце ответили:

— Але? — Голос был явно старческим.

— Здравствуйте, а Марину можно? — шепотом спросила Алина.

— Але? Кто там?

— Марина мне нужна! — уже громче сказала Алина, раздражаясь и на бабку, и на Марину. Куда делась сама и кому оставила телефон?

— Кого надо?

— Марину! — почти крикнула Алина.

— А, ее нету. Она в отпуску, — тоже крикнула бабка.

— Спасибо-до-свидания, — скороговоркой проговорила Алина и швырнула телефон на кровать.

Ноги у нее подкосились, она рухнула на кровать. О чем она думала? Милиция ей поможет? Ага, поверит всем ее рассказам и решит, что она ни причем. Да уж конечно! Даже если ей и удастся их убедить в своей невиновности, тот капитан последний раз ей отчетливо сказал: «Положение серьезное!» Да даже тогда она с трудом от них избавилась, а теперь это будет уже третий раз за год. Да нет, четвертый! Алина вспоминала все новые подробности. Какое счастье, что эта Марина оказалась в отпуске. «Спасибо, господи, — неловко молилась Марина, — вижу, ты оберегаешь меня, спасибо!» Алина с ужасом вспомнила лицо Сандрика за стеклом машины, увозившей его в детдом. Сделанного не исправишь! О правосудии будем думать потом, сейчас надо думать о себе и о сыне.

«Надо попробовать просто уехать, плюнуть на вещи, на все, сына в охапку и бежать. Но выглядеть надо увереннее», — подумала Алина, вышла из спальни, готовая дать Семену отпор, если потребуется.

Первое, что Алина увидела, была открытая входная дверь. Сердце сжалось. Она вбежала на кухню. Никого. В детскую. Никого!

Алина схватилась за голову и закричала на тонкой бесконечной ноте, надрывая горло.

 

Глава 19

Как он мог так легко попасться? Надо было насторожиться уже тогда, когда Вова продолжал цвести и пахнуть, хотя уже давно должен был истечь жестоким поносом! Все, кто принимал его снадобье, умерли в муках, а этот щенок продолжал жить. Достаточно сорока миллиграммов сушеной бледной поганки, чтобы человек умер в течение двух дней. Если делить дозу на части, как предписывал протокол, и пить каждый день, то помрешь не сразу, а спустя недели две-три. Вот и Семен ждал, думал, что еще не время. А оказалось, что Алина вообще не кормила этого дебила кальцием, капсулы которого он заменил ядом.

Он набрал поганки еще в сентябре, уже тогда задумал простую схему. Когда они с Салимом ездили на рыбалку, приметил место, где грибы росли целыми лужайками. И когда мысль дозрела, приехал, набрал, высушил их, истолок и просеял порошок. Все-таки химическое образование пригодилось. Теперь нужно было только подобрать удобный момент и не дать Алине промыть Вовке желудок. Хотел подсыпать понемногу в еду. Эффект наступил бы быстро, поганка — это безошибочный ход. И тут очень кстати Алина сама с этим протоколом.

Первую упаковку, уже открытую, Семен трогать не стал. Он осторожно снял целлофановые обертки с других коробок и, высыпая содержимое каждой капсулы, засыпал в нее свое снадобье. Потом заклеил упаковку — так аккуратно и бережно, что она казалась нетронутой.

Все, что должно было произойти после, виделось Семену со всей очевидностью. Ребенок умрет у жены на руках, и убитой горем Алине ничего не останется, как искать утешения у него, своего мужа. А дальше все совсем просто: он будет ее жалеть, утешать, любить — общее горе сблизит их, и они снова станут близки, как раньше.

Когда умер тот паренек, Марк, Семен, видя, как сильно Алина переживает, про себя подумал: «Теперь на этом фоне все будет выглядеть еще правдоподобнее». А она, оказывается, эти упаковки продала… Какого черта! Мысли лихорадочно путались, перескакивая с одной на другую, решения в цейтноте никогда не давались Семену. Он паниковал все сильнее.

Алина недвусмысленно дала понять, что предаст это дело огласке. А это тюрьма на долгие годы. Что ему оставалось? Тогда в квартире, когда жена ушла за пластырем, он понял, что ее уж слишком долго нет, хотя даже он знает, где лежит пластырь. Не иначе звонит кому-то. Когда он прислушался, из комнаты и вправду доносился тихий голос Алины. Нельзя было терять ни минуты. Семен схватил полотенце, перемотал им руку, бесшумно вышел в коридор, надел куртку и ботинки. И на цыпочках пошел в детскую. Слава богу, мальчишка спал, иначе вытащить его из квартиры незаметно не удалось бы.

Он взял ребенка на руки, накинул сверху одеяло, пошел к двери. На полпути вернулся на кухню, открыл буфет и достал последнюю упаковку с кальцием. Точнее, уже распечатанную им, и совсем не с кальцием. Он второпях засунул ее туда, когда Алина с Вовой вернулись раньше, чем обычно, а он в это время только закончил пересыпать. Когда в замке зашуршал ключ, Семен быстро затолкнул коробку на верхнюю полку буфета, куда Алина заглядывала редко, да и забыл про нее. Алина тоже вроде не заметила, что одной коробки не хватает.

Теперь и коробка и Вова с ним. Отъехав от дома на приличное расстояние, он мстительно подумал: посмотрим, Алиночка, кто кого! Моя свобода в обмен на мальчишку. Сделай правильный выбор, Алиночка!

Приехав к матери, он положил спящего Вову на диван, выключил мобильник, городской телефон и зашторил окна. Машину он оставил с другой стороны дома, из окна ее видно не было, со двора тоже. Екатерина Афанасьевна, ничего не понимая, бегала за сыном по квартире, причитая:

— А что случилось-то? Почему ты с Вовой? А где Алинка? Что ты ищешь? Зачем тебе мой мобильник? Что за глупости? Семен, что за шпионские игры? Да объясни ты уже, в чем дело!

— Мама, ты была права. Вовка мне не сын. — Семен заметил блеснувшее в глазах матери самодовольство. — У нас сейчас размолвка, я хочу ее проучить.

Он решил не говорить матери всей правды. На самом деле, хоть мама всегда была на его стороне, сейчас он не был уверен, что она поддержит его в этой ситуации. Так и вышло, мать пошла вразнос:

— Я тебе говорила? Говорила! А ты что? А как прижало, к мамочке прибежал? Да еще выродка этого притащил, зачем?

— Мама, потом разберемся, хорошо? — Семен спешил. — Я тебе очень благодарен, поверь. Ты для меня всегда делала все, что можно. Я это помню и ценю. Я сейчас попал в не очень хорошую историю. Все тебе расскажу позже.

— Что?! Какая еще история? — вскинулась Екатерина Афанасьевна.

— Мама, обещаю, все расскажу. Но не сейчас. Сейчас я хочу, чтобы ты собралась, и я отвезу вас в Ольгино.

— На дачу? Ты с ума сошел? Там же холодно, зима, ночь на дворе!

— Обогреватель включишь. Мама, так нужно.

— Где вертихвостка твоя? Зачем ты Вовку привез?

— Так надо…

— Алина где, я тебя спрашиваю! Почему мальчик не с ней?

— Она в курсе, мама. Собирайся, пожалуйста.

— Ты мне не указывай!

— Мама! — Семен начал терять терпение. — Если ты сейчас же не соберешься и мы не уедем, меня могут посадить в тюрьму. Надолго!

Екатерина Афанасьевна уставилась на него поверх очков, хотела что-то спросить, но, поджала губы, лишь покачала головой. Потом ушла к себе, скоро вышла одетая, держа в руке объемистую сумку.

— Вот молодец, спасибо! — повеселел Сема. Он снова завернул Вову в одеяло, открыл дверь и пошел вниз. — Машина за домом, сразу иди туда.

Семен гнал машину на дачу, и мысли его бились все сильнее. Разве она могла ему изменить? С кем? Когда?

Вова — не его сын! Он готов был в это поверить, хотя бы для того, чтобы оправдать свою ненависть к нему. Но как это могло произойти? Он же помнил, отлично помнил первую близость с Алиной — она была девственницей. Совсем скоро они поженились. Постоянно были вместе. Где и кто мог вклиниться между ними, чтобы получился такой вот Вова? Ответа он знать не хотел. Его Алинушка — чистая непорочная девочка, она не могла изменить ему, она была только его, только его, всегда! Так думать было проще и приятнее.

Семен метался от одной мысли к другой. Сначала этот план, шантажировать Алину здоровьем сына, чтобы она не заявляла в милицию. Теперь он понял: «Затея не выгорит». Не выключать телефон следовало, а сразу звонить жене, диктовать условия. Теперь же наверняка считанные часы отделяют его от встречи с милицией.

В машине он окончательно потерял голову и мог думать только о мести этому бессмысленному существу, не научившемуся говорить, но уже сумевшему разрушить его жизнь. Время… ему не хватало времени. Если бы он мог придумать что-нибудь еще толковое. Второпях он запутывался все сильнее.

На даче он высыпал в чашку половину упаковки и сказал матери, чтобы давала капсулы Вове раза три-четыре в день после еды.

— Мама, я сейчас по делам отъеду. Ты пока присмотри за Вовкой. Я буду завтра утром. Вот деньги, в магазинчик сходишь, если что нужно, хорошо?

— Ох, Сема, что-то ты не то делаешь. Что ты задумал? — ворчливо сказала Екатерина Афанасьевна. — Не нравится мне все это. Что я с этим уродцем делать буду, когда он проснется? Он же орет вечно, как недорезанный.

— Вон, капсулы дашь ему, он угомонится. Это успокоительное. Если плохо станет, не откачивай, сам оклемается, это у него реакция такая на препарат, — соврал Семен. Затем, почувствовав сомнение в глазах матери и вспомнив Алинину эпопею с приучением Вовы к лекарствам, ответил, усмехнувшись: — Запихивать капсулы тебе не придется — слопает как миленький. С этим проблем не будет.

Выходя, спиной почувствовал тревогу и страх матери, добавил:

— Да, сама капсулы не пей… — Поняв, что для матери это не аргумент, добавил: — Их мало, а заказывать надо через интернет. Когда они еще придут…

Алина металась. Звонила Семену — его телефон был отключен. Прошло больше часа, как она обнаружила, что Семен сбежал, забрав Вову с собой. Теперь, когда он все знает, что он сделает с мальчиком? Алину всю трясло при одной только мысли, что Вова, беззащитный, бессловесный, в руках этого чудовища.

Но и милицию вызвать она не могла. Не факт, что они найдут Вову, но если и найдут, то только для того, чтобы наконец упечь его в детдом. Рассказать про поганки она не сможет. Может, просто сообщить, что ребенок похищен? Тоже не вариант. Вряд ли они побегут сломя голову спасать Вову, если она просто скажет, что сына увез отец. Да, это не годится. Нет, надо испробовать все остальное, пока шансы еще есть.

Она решила найти мужа сама. Оделась, взяла ключи от машины. Куда Семен мог податься, где его искать? Она сделала несколько кругов по городу, каждый раз подъезжая к дому свекрови, но там никого не было. Она непрерывно набирала номера Семена и свекрови — бесполезно, бесстрастные роботы отвечали, что аппараты выключены. Ни на звонки в дверь, ни на домашний телефон никто не отвечал. Алина возвращалась домой, вдруг Семен вернулся, пока ее не было, и снова уезжала. Она выпила так много кофе, что под утро ее покачивало и подташнивало, голова гудела, в ушах стоял шум, ватные ноги почти не держали. Возвращаясь домой, Алина бесцельно бродила по квартире, которая сразу стала пустой и неуютной, враждебной. Натыкалась на углы, потом стояла у окна, высматривая в желтых пятнах фонарей своего Вовика. Как будто он смог бы прийти домой сам… Часов в семь утра, в очередной раз приехав домой, она пошла в детскую, включила «волшебный фонарь», который так любил Вова. Легла на его постель и стала смотреть на тени, образующие на потолке причудливые узоры. В какой-то момент Алина забылась тяжелым сном, но вскочила, ругая себя за промедление, собираясь бежать неведомо куда искать сына.

Она посмотрела на себя в зеркало. Оттуда на нее глянула уставшая, нервная и испуганная женщина, но с горящим огнем в глазах. Одной справиться не получается, паника не лучший советчик. В милицию звонить нельзя, но помощь найти надо!

Алина решила позвонить Климову и попросить его помощи. Костин телефон не отвечал. Алина набрала Анастасию. Та ответила на втором гудке:

— Алина, привет! Как ты, подружка?

— Стася, мне срочно нужна ваша помощь, — не тратя время на приветствия, выпалила Алина. — Ты где?

— На работе. У меня последний день в «Норме», — радостно ответила Анастасия.

— Стасенька, выручай. Ты с работы можешь уйти?

— Да, еще полчаса, и могу уходить. Что случилось?

— Не по телефону, очень нужна твоя помощь, иначе кранты. Приеду — расскажу. Ждешь?

— А это надолго? Мы с Климовым сегодня в театр идем, мне к его приходу нужно быть дома уже готовой. И я без машины сегодня, имей в виду.

— Я на своей. — Алина понимала, что Анастасия вообще не понимает серьезности происходящего, но и объяснять ей что-то по телефону не видела смысла. — Постараемся успеть. Все, я еду к тебе. Жди!

Алина вскочила, быстро переоделась в джинсы и водолазку, накинула куртку и снова побежала… в детскую. Остановилась, вспомнив, что Вовы там нет. В своей ладони она почувствовала ладошку сына.

Приехав к зданию фирмы, Алина позвонила Анастасии. Та взяла трубку и попросила Алину подняться.

— У меня здесь столько всякого барахла скопилось, оказывается. Может, увезем на твоей машине?

Поднявшись на третий этаж, она шла по длинному коридору, оглядываясь по сторонам. Давно она тут не была, вышла в декрет и больше не появлялась. Алина заметила, что дела в «Норме», видимо, идут неплохо — офис блестел свежим ремонтом. Вот бухгалтерия, плановый отдел, отдел разработок — это кабинет Семена, тут маркетинговый отдел, кабинет главного. Алина осторожно заглянула в предбанник. Яны на месте не было, дверь в кабинет Романа была закрыта. «Некогда», — решила она и пошла дальше, кабинет Анастасии был в самом конце коридора.

Подруга стояла перед столом, заваленным бумагами, папками, учетными книгами, коробками и коробочками, карандашами, скоросшивателями. Алина вытаращилась на все это добро:

— Это все надо тащить?!

— Нет, канцтовары не нужны, конечно. Мое вот — чайник, чашки, кофейник, полотенце и все такое, — сказала Анастасия, запихивая в пакет широкий теплый шарф, в который она куталась в особо холодные дни, когда в здании уже отключали отопление. — Ты сейчас шла, Романа видела?

— Нет, — рассеянно ответила Алина, пытаясь сообразить, как завести с подругой разговор о главном. Но машинально спросила: — А что он тут делает? Он же вроде в другой фирме работает.

— Да, дела пришел передавать. Встретил меня в коридоре, кучу комплиментов наговорил, такой обаяшка, как всегда! И про тебя, кстати, спрашивал, что тебя давно не видно. — Стася сияла.

Алина задумалась на секунду, посмотрела на довольную жизнью подружку, прикинула, чем та сможет ей помочь. Потом опустила чайник на стол и сказала:

— Стася, мне поговорить с ним нужно. Где он?

— О чем? Не мое дело, но ты же спешила? — неуверенно спросила Стася. — Он в бывшем своем кабинете должен быть.

— Спасибо, подожди меня немного.

Алина побежала к Галлю. По дороге она пыталась придумать, как начать разговор, остановилась перед кабинетом, раздираемая сомнениями. Вот он сейчас скажет: да ладно, какой еще ребенок? И что она будет делать? Доказывать «да, он твой!» или просто уйти? Она простояла бы так еще долго, если бы дверь вдруг не открылась. На пороге стоял Роман.

— Алина! — с удивлением и явной радостью воскликнул он. — Привет! Ты ко мне? Как узнала, что я здесь?

— Привет. Я, да… мне Анастасия сказала, — смешалась Алина, опустив взгляд. Роман был как раз таким, как она его помнила, и вот прямо сейчас она собирается втянуть его в свою жизнь навсегда. Нет, не в свою! В жизнь его сына, и это совсем другое дело. Он имеет право знать.

— Ну, входи! — Роман потянул ее в кабинет. Алина вошла, села в кресло для посетителей. Галль протиснулся между шкафами, из которых были извлечены и разложены повсюду деловые папки, сел за стол.

— Как ты, Алиночка? Что нового? Столько лет тебя не видел. Выглядите прекрасно, сударыня! — похвалил он.

Алина в недоумении слушала его комплементы, и они были неуместны, но об этом знала только она. Да, раньше она блистала в офисе модными нарядами, по утрам долго и тщательно красилась, всегда с маникюром и в облаке дорогого парфюма. Сейчас она сидела перед ним с волосами, собранными в хвост, джинсы и водолазка, ногти коротко острижены — как сломала пару раз во время Вовиных истерик, так и перестала делать маникюр, просто коротко стригла.

— Рассказывай! Мне интересно все! — Галль улыбнулся.

— Знаешь, Роман… Роман, — она повторила его имя, все еще не решаясь нырнуть в ледяную воду, — мне действительно есть что тебе рассказать. Я, правда, не знаю, с чего начать, но если ты пообещаешь просто выслушать меня, то я смогу рассказать все.

Галль весь подобрался, погасил улыбку и спросил:

— Что-то серьезное? Что-то с Семеном?

— Нет. Со мной. И с тобой. — Алина смотрела прямо в его глаза. Что ж, теперь он должен ей помочь. Нет-нет, не ей, он должен спасти своего сына! Правда рвалась наружу, но она все медлила, страшась произнести слова, после которых уже ничего нельзя будет изменить. Роман ждал. Она набрала воздуха и решилась:

— И с нашим ребенком.

Вопреки ее ожиданиям, Роман не сделал круглых глаз. Он смотрел как будто сквозь нее и молчал. На его лице нельзя было прочитать никакой реакции.

В этом лице она увидела личико своего сына.

Вова! Где он? Что с ним? Алина встрепенулась.

— Роман? Роман! — сказала громче и настойчивее.

Он очнулся и глянул на нее прозрачным взглядом. Лицо его оставалось спокойным, мышцы шеи и подбородка были напряжены.

— Алина, что ты сказала? Я правильно понял? — Роман уточнял у нее так спокойно, как будто она сказала, что хочет сменить работу.

— Роман, я расскажу тебе все, но только позже. Сейчас у меня нет времени, совсем нет. Мой ребенок, Роман, он и твой ребенок тоже. Так получилось тогда, ты помнишь? — она смущенно и с надеждой посмотрела на него и поняла: помнит!

— Роман, я ничего не знала! Мне только недавно стало известно, что отец моего мальчика — не Семен. А ты был единственным, с кем…

— Семен знает? — спокойно перебил ее Роман.

— Что Вовка не его сын?.. Да, я вчера сказала, что ребенок не его. В этом-то вся проблема! Роман, он забрал Вову и увез его неизвестно куда! Тут вообще столько всего, я даже не знаю, с чего начать. Но рассказывать все это мне совершенно некогда — нужно ехать искать сына.

— Я поеду с тобой. — Роман встал и, надев пальто, подошел к ней. — Ты мне все расскажешь по дороге.

— Хорошо, — кивнула Алина.

«Я поеду с тобой…» — слова Романа подействовали как успокоительное. Алина с облегчением вздохнула: уж от него точно будет больше помощи, чем от Стаси! Ну что бы они сделали вдвоем с подругой? Рыдали друг у друга в объятьях? Метались по городу в бесплодных поисках? Она набрала Стасю и, сказав, что позже все объяснит, поспешно вслед за Галлеем вышла из здания.

Поехали на машине Романа, это даже и не обсуждалось. Пока машина преодолевала заснеженные улицы, всякий раз силясь поскорее вырваться из дорожных заторов, Алина рассказывала о своей жизни. Про Вову сказала только: он особый ребенок. Ну и так, по мелочам. Добавила, что ей хотелось бы рассказать о нем больше, но в другое время и не торопясь.

Потом оба ехали молча.

Он был аспирантом, когда Алина поступила на первый курс. Впервые он увидел ее в очереди в столовую. Обратив внимание, что стоящая перед ним девушка взяла только суп и стакан сока, Роман сострил: «Красота требует жертв!» Девушка кокетливо улыбнулась. Они познакомились, он узнал имя первокурсницы, на этом их знакомство тогда и закончилось. У каждого была своя жизнь, факультет был немаленький, поэтому мимолетные встречи и приветствия случались раза два-три в год. Однажды весной он увидел ее с Семеном, и по тому, как тот на нее смотрел, понял, что этот парень решил добиться своего во что бы то ни стало. Потом на время он потерял ее из вида. Защитил диссертацию, затем ответственная должность финдиректора в «Норме», которая тогда отделилась от фармзавода и требовала немалого времени и сил. Незаурядные коммерческие способности Романа, коллектив с молодыми специалистами, среди которых был и Семен, — и фирма раскрутилась. Встал вопрос о расширении бухгалтерии. Так Роман снова встретил Алину.

Девушка стала не просто красивее — она была ослепительна. Ее завораживающая женственность чувствовалась даже на расстоянии. Роман, порядком избалованный женским вниманием, был очарован Алиной и даже немного сочувствовал Семену: тот не мог скрыть своей страсти, и это становилось все заметнее. Не испытывая особой симпатии к Зубову, слишком одержимому и упертому, Роман нередко думал о том, что Семену вряд ли удастся сделать Алину счастливой. Известием об их предстоящей свадьбе он был не то чтобы опечален — скорее, оно вызвало в нем сожаление.

Роман вспомнил о выездном корпоративе осенью. Семена не было. Может, поэтому, а может, потому, что холодный осенний воздух настоятельно требовал подогрева, Алина была какой-то открытой, непосредственной. Косметики на лице почти не было, и от этого она казалась еще привлекательнее своей естественностью. Они болтали о том о сем, вспоминали родной факультет, не заметили, как остались у костра одни: коллеги расползлись в тепло, по палаткам. Роман накинул на Алину свою куртку. Что-то в ней было трогательное, когда она придвинулась к нему поближе. Ему захотелось прижать ее к себе, укрыть от холода, защитить от непогоды, но больше всего почему-то — от Семена. Он поклялся, что не сделает ничего, что насторожит ее или обидит.

В палатке, уткнувшись в пахнувшие чем-то весенним волосы Алины, Роман привлек ее к себе, чутко прислушиваясь, как реагирует тело девушки на его прикосновения, а затем бережно, не торопясь, полетел в сладостную бездну, увлекая за собой Алину.

Роман вспоминал сейчас об их ночи, воспоминания были прекрасны. Он навсегда запомнил эти вдохновенные минуты, громкий осенний шелест деревьев над палаткой, стук капель по натянутой плащовке.

Наутро Алина, казалось, хотела его о чем-то спросить, но так и не решилась. Он подумал, что она волнуется, как бы ночной эпизод не стал известен Семену, и всем своим видом дал ей понять, что повода для тревоги нет. Абсолютно никакого.

А повод спустя четыре года все-таки случился.

— Почему не пришла ко мне сразу? — спросил Роман.

Алина подумала, что Роман действительно имел полное право знать о своем отцовстве. Однако вслух сказала:

— Сначала мне было не до того. Я когда узнала, просто в шоке была. И потом, я же не знала, как ты воспримешь эту новость. Я и сейчас не уверена, правильно ли я поступаю. А вчера… знаешь, я уже сама плохо помню, что и как я делала вчера. — И она в сотый раз взглянула в телефон.

Они помолчали. Потом Роман сказал:

— Поговорим обо всем позже. Когда найдем мальчика.

И так просто и естественно он сказал это, что Алину захлестнула горячая волна благодарности ему.

Приехали к дому Екатерины Афанасьевны, поднялись и долго звонили в квартиру. По-прежнему никто не отзывался. Алина сказала, что если бы свекровь затаилась внутри, то Вова не смог бы сидеть так долго в тишине — его «любовь» к дверным и телефонным звонкам Алине была хорошо известна.

— Даже если он спал, то этим трезвоном мы бы его разбудили непременно, и Вова бы сейчас орал как сумасшедший, — сказала она.

Роман слушал Алину: он тоже ненавидел шум. Его телефон стоял на режиме вибрации, он даже радио в машине он никогда не слушал.

Роман спросил:

— Где они еще могут быть?

— Я не знаю, — устало сказала Алина, сползла по стене и села на корточки, положив голову на колени. Она потерянно смотрела в окно парадной, не зная, куда еще бежать. Где ее мальчик? Он, наверное, уже проголодался, а эти люди даже не знают, что ему можно, а чего нельзя. Опять накормят булкой с кефиром. И ведь это еще не самое плохое! Алина старалась держать себя в руках, чтобы не плакать.

Вышла пожилая соседка из квартиры напротив, посмотрела на них подозрительно:

— Вы Катерину, что ли, ждете? Не ждите. В Ольгино она уехала.

— На дачу?! — изумилась Алина. — В такое время?

— Да вот и я ей говорю. Самый сезон ты, Катя, выбрала, говорю. А она не слушает, махнула рукой да убежала вниз. Сын за ней вчера приезжал.

— А мальчик с ним был? — спросил Роман.

— А вам на что? Он вам кто будет?

— Это мой сын, — вмешалась Алина, — а сын Екатерины Афанасьевны — мой муж. Я из командировки раньше приехала, без ключей, а дома никого, — безбожно стала врать она. — Вот приехала к свекрови, думала, они все тут. А тут никого! Не ждали меня, видно.

Бабка недоверчиво окинула их взглядом и сказала:

— Не было мальчонки. Семен с одеялом таскался, закрученным так, рулоном.

— Он завернул Вову в одеяло, — догадалась Алина, — одевать ему его некогда было, он схватил, в чем тот был, и понес. Спасибо, бабушка!

И Роман с Алиной побежали вниз, вслед им неслось недовольное ворчание старухи:

— Обманула ведь, охальница!

С учетом пробок до Ольгино больше часа езды. Прежде чем сесть в машину, Роман обошел ее, потом сел за руль, поправил зеркало заднего вида, пристегнул ремень, велел пристегнуться Алине, приоткрыл окно примерно сантиметра на четыре: вымеряя расстояние, двигал стеклоподъемником вверх-вниз, — вытащил из бокового дверного кармана тряпку, развернул ее, протер торпедку, свернул, положил обратно. Завел мотор, и они поехали.

То же самое он проделал, когда они выезжали от «Нормы», и Алину тогда это слегка раздражало, ей хотелось немедленно двигаться в поисках ребенка. Теперь она вспомнила, как Вова расставлял свои машинки по цвету и размеру.

— Знаешь, — заговорил Роман, выруливая на проспект, — все, что ты мне рассказала про Вову… я почти во всем узнаю себя в детстве. Вот про звонок. Никогда не любил звонки. У бабушки был такой раскатистый звонок, я его боялся как огня. Когда знал, что к бабушке придут гости, бегал к двери, открывал ее настежь, лишь бы они не звонили! Бабушка меня так ругала, а объяснить я не мог. Не помню, то ли я тогда не очень хорошо говорил, то ли вообще не говорил, но факт: бабушка меня ругала, а я молчал. Но дверь все равно открывал заранее. После этого я сразу засыпал, как убитый, потому что меня этот момент очень выматывал.

Алина кивнула, ей было понятно, о чем говорит Роман. Вова тоже сразу валился, как подкошенный, когда кончался период его гипервозбуждения по тому или иному поводу.

— А ты его целуешь? — вдруг неожиданно спросил Роман.

— Нет, почти не целую, — с сожалением сказала Алина, — только когда спит. А иначе он не дается, вытирается сразу, кричит.

— Да, точно, — усмехнулся Роман. — И этим он в меня. Мне лет десять было, когда мама приехала из Кении, я ее к тому моменту давно не видел. Она, конечно, меня поцеловала в щеку. И ты знаешь, я еле терпел этот поцелуй, я его чувствовал всю дорогу, он прямо горел на щеке. Очень хорошо помню раздрай чувств. Все во мне заставляло вытереть этот поцелуй, но бабушкино воспитание не позволяло. И все-таки я не выдержал, представляешь? Рука дернулась и прямо сама собой стала яростно тереть щеку. Единственное, что я сделал, слегка отстал от них — ну, чтобы она этого не видела, чтобы ей обидно не было.

Хотя все мысли Алины крутились вокруг Вовы, она слушала Романа — который теперь тоже был частью Вовы — с интересом, боясь пропустить из его рассказа что-то важное для себя.

— И в глаза не смотрел, кстати. Мне даже в школе учительница замечание написала как-то: «Не смотрит в глаза учителю!» А ведь никто не придавал этому никакого значения. Но ты все о сыне да о сыне. Расскажи хоть немного о себе, как ушла в декрет, совсем нас забыла, ни разу в «Норме» не появилась.

Что ж, это в самом деле было так. Что бы ни думал сейчас Роман об их отношениях, ей самой было совершенно понятно, что она не вспоминала о нем до того дня, как узнала об отцовстве своего ребенка. Но признаваться в этом тоже не хотелось. Роман и не настаивал. Он снова заговорил, и его голос звучал приятно, словно успокаивал, утешал.

— Ты, Алин, не переживай. Найдем мы нашего парня. И Семен по заслугам получит. Не ожидал от него такого, не зря он мне не нравился никогда. Не обижайся, ладно? Говорю, что думаю. — Скользнул по Алине взглядом, она покачала головой. — Семен, он ведь хитрый такой, всегда мудреные комбинации разрабатывал. Я и сам, конечно, любитель сложных решений, но скорее ради интереса, не для выгоды. Делаю это нечасто, и не потому, что ищу легких путей, а потому что на самом деле все очень просто. Я еще с детства усвоил: вся жизнь состоит на восемьдесят процентов из быстрых элементарных решений. Принимаешь их на автомате, интуитивно, при недостатке информации. Пока я этого не понимал, со стороны казался тормозом. Поэтому со мной в школе никто особо не дружил. Впрочем, я и сам всех сторонился, мне до поры до времени никто не был нужен. А когда я запомнил ряд стандартных ситуаций и понял, как в них нужно поступать, мне самому захотелось общаться с людьми. В институте уже получалось быть открытым и дружелюбным.

— А в нестандартных? — спросила Алина.

— А в нестандартных… В зависимости от обстоятельств. Промедление часто оказывается весьма удачным решением. Часто я вижу такое решение, которое больше никому в голову не приходит. Не всегда, конечно, но, когда все идет не по плану, никто и не требует никаких гарантий.

Они въехали в Ольгино. Алина стала показывать дорогу к даче свекрови. Автомобиль Романа легко проходил по плохо расчищенным тропам дачного поселка.

— Только ты не подъезжай прямо к дому, а то мало ли чего они там удумают. Мы потихоньку подойдем.

— Собаки нет у нее? Не залает?

— Нет. Животных она не любит.

Стоял пасмурный декабрьский день. Свет в окнах дома говорил о том, что приехали они сюда не зря. Алина вздохнула с облегчением. Кто-то есть в доме, и этот кто-то тут неспроста.

Алина подбежала к двери и постучала. Роман встал рядом. Минуты две они оба чувствовали, что за ними наблюдают из-за шторки. Наконец Алина не выдержала и крикнула:

— Екатерина Афанасьевна! Семен! Кто-нибудь! Если вы немедленно не откроете, я выломаю дверь. Окно разобью, но в дом попаду! Через полчаса здесь будет милиция. Быстро открывайте!

Похоже, ей поверили, потому что за дверью послышалась возня, что-то шуршало, потом упало. Зазвенели ключи, и дверь открылась. На пороге стояла Алинина свекровь. Бледная, испуганная, дрожащая то ли от страха, то ли от холода: в доме было промозгло и сыро.

— Алина… А я тут… С Вовой вот сижу, — с трудом выговаривая слова, сказала она.

Бросив взгляд на свекровь: с последней встречи она сильно сдала, как-то сгорбилась, что ли, — Алина ворвалась в дом, пробежала по комнатам и нашла Вову в мансарде. Он лежал на диване, отвернувшись к стенке, и тихо стонал сквозь сжатые зубы.

— Вова! Вовочка, лапушка, что с тобой? — Алина кинулась к мальчику, повернула к себе. Вова был бледен, тяжело дышал, в уголках рта проступила белая пена, веки с синими прожилками вен еле прикрывали закатившиеся глаза. Алина чуть не упала в обморок при виде сына.

Подошел Роман и ужаснулся, увидев, в каком состоянии был мальчик.

— Нельзя терять ни минуты! — Резко, но бережно он взял Вову на руки и понес в машину, на ходу обратившись к Алине: — Пожалуйста, поторопись.

— Что вы с ним сделали? — заорала Алина в лицо свекрови.

— Да что ты орешь-то? — прикрикнула было Екатерина Афанасьевна, но как-то обмякла и тяжело опустилась на стул. Правая рука безвольно повисла. Хрипло втянув в грудь воздух, свекровь заговорила, с усилием произнося каждое слово: — Сема… его оставил, сказал… ты в курсе. Чего орать-то? Подумаешь, переночевал Вовка у бабушки, чего ты взбеленилась? Ну, спал плохо, конечно, непривыкший он на чужом месте. Так я ему успокоительное давала, как Семен велел: три раза в день по капсуле после еды.

— По какой капсуле?

И тут Алину словно током ударило: пропавшая четвертая упаковка!

— Роман, — выбегая, на ходу закричала она, — скорее в токсикологию! Он отравил его! Отравил все-таки, сволочь!

«Если с моим мальчиком что-нибудь случится, если он… если… я не знаю, что я сделаю с вами обоими». Запрыгнув на заднее сиденье, Алина осторожно взяла Вову на руки. Он не держал голову, она болталась, как пришитая. Руки были влажные и холодные, волосы на лбу слиплись, а из горла вырывалось свистящее дыхание. От одежды шел резкий запах.

Алина судорожно прикидывала, сколько капсул удалось этим тварям запихнуть в ребенка. Вчерашний вечер явно отпадает — Вовка уже спал. Сегодня время ужина еще не настало, да и не смог бы он в таком состоянии ничего проглотить. Видимо, мальчика рвало, и не один раз, но лицо его было умыто, только влажный воротничок рубашки, от которого пахло особенно остро, выдавал происшедшее. Значит, отраву дали на завтрак и в обед. А это две капсулы, если верить тому, что сказала свекровь.

— Роман, гони! Нам нужно быстрее в больницу, — сказала Алина, укрывая Вову пледом, который нашла на заднем сиденье. Отчаянно хотелось рыдать, ее всю трясло. Но она понимала, что нужно держать себя в руках — сейчас она отвечает за жизнь собственного ребенка, и холодный рассудок ей нужен как никогда.

— Все будет хорошо, — негромко сказал Роман, глянув на нее в зеркало заднего вида. И, то ли желая отвлечь ее, то ли на самом деле думая об этом, добавил:

— Алина, ты и вправду не догадывалась, что Вова Семену не сын? — Она отрицательно покачала головой. — Он же точная моя копия, посмотри внимательно.

И, глядя на них обоих, Алина увидела явное сходство. О странностях, присущих обоим, она уже думала. Алина посмотрела в окно: ехать еще примерно минут сорок… как долго! Она так устала за последние сутки, переутомление и недосып давали о себе знать. Она то проваливалась в сон, то снова вытаскивала себя из дремотного состояния… Еще немного, уже скоро они приедут. Еще немного. Уже скоро.

Только бы спасти Вову. То ли сон она видит, то ли кино? Однако мальчик, распростертый у нее на коленях, был реальностью. И ему было очень плохо. Она даже не могла сказать, в сознании ли он. Он не кричал, не бился, но сейчас Алина отдала бы собственное сердце, лишь бы Вовик снова стал беспокойным, озорным, кричащим мальчуганом. Пусть не говорит. Пусть не глядит в глаза. Только пусть будет живым.

 

Глава 20

Оставив мальчишку матери, Семен поехал… Куда поехал, зачем? Об этом он не думал, ему было все равно. Короткая остановка на заправке, горячий кофе, и снова дорога без всякой цели. Скорость немного успокаивала, на фоне однообразного пейзажа возникали недавние картины Семеновой жизни. Алина. Жизнь его семейная, затрещавшая по швам. Да что там — лопнувшая! То, что он натворил, — ужасно, а что оставалось делать? Он хотел вернуть свою девочку. Всегда был готов исполнять любые ее желания, угадывать все просьбы. Гордился ею, обожал, трясся, как над редчайшим сокровищем. И вот появился Вова, который разрушил Алинино очарование, спустил ее с небес на землю, скинул с пьедестала. Смириться с этим было невозможно. А он ему и не родной вовсе, оказывается.

Семен не спал больше суток, плохо понимал, где находится, машину он вел автоматически и обнаружил, что приехал к знакомому парку. Заглушил мотор, накинул куртку и пошел по аллее к пруду. В полынье плавали утки. Он походил вокруг пруда, вспоминая, как бывал здесь с Алиной. Прошел по аллее до скамейки. Здесь он впервые поцеловал ее. Алина тогда была такая милая, нежная, волосы белокурые чудесно пахли, и вся она была такая, такая… словно чистый воздух, которым дышать — не надышаться. И как это было восхитительно — знать, что эта красивая девушка принадлежит ему. Семен судорожно вздохнул, подавляя слезы. К черту! И он разрыдался, закрыв лицо руками.

Как жить дальше? Как жить без нее? Она никогда не простит и разговоры об интернате, и похищение это, и то, что он хотел сделать, и то, что он сделал сейчас руками своей матери. Парень умрет — в Ольгино его спасать некому, мать тоже не поймет, что произошло. Семен вытащил фотографию Алины, которую носил в портмоне. Боже, как они были счастливы! Он был готов на все ради нее. Она теперь не станет его любить. А любила?

Вообще-то он не особенно задумывался, как сильно она его любит и любит ли, но она умела дарить себя, как дорогой подарок, и принимала любовь с благодарностью. Когда-то она была простой деревенской девчонкой, ни разу она не дала повода вспомнить об этом.

А потом родился Вова. Сначала он надеялся, что трудности временные. Потом выяснилось, что ребенок странный, придурошный. И все пошло прахом. Последние месяцы даже невозможно было представить, что когда-то их жизнь была иной, он был уверен: счастливой. Да, Алина изменилась, помудрела, что ли, стала увереннее в себе. Повзрослела, короче. Но и такая она нравилась ему. Она оставалась феей. А он… Он стал убийцей.

Нет, он, Семен Зубов, не хотел никого убивать, все вышло случайно, и эту случайность спровоцировала Алина. Он тут ни при чем. Мишенью был только Вовка, те двое пострадали непреднамеренно. Значит, он не виноват… Не виноват? Да кто ж ему поверит! Тюрьмы не избежать. Не избежать позора, унижения, страха. И Алиночка исчезла из его жизни. Жить теперь зачем? В душе лишь пустота.

Заснеженный парк был совершенно безлюдным. Семен все еще держал в руке фотографию Алины, смеющейся, беззаботной, и теперь безнадежно потерянной им. Он стал засовывать фотокарточку в карман и обнаружил там несколько ядовитых капсул. В горячке он и забыл, что прихватил с собой остатки из упаковки. Признать вину тяжело, но ведь люди все равно погибли из-за него. А если не жить рядом с Алиной, зачем вообще жить? Семен всыпал в рот сразу все, что у него было. Подавился и выплюнул на ладонь.

В кармане зазвонил телефон. Семен смотрел на свою ладонь, в которой был яд, и не знал, на что решиться. Телефон замолчал. Семен вынул его из кармана. Мать. Мать без него не сможет, у нее больше никого. Не выпуская из рук пилюль, которые прилипли к ладони, в другой он держал телефон. Что делать? Что? Телефон зазвонил снова, казалось, водная гладь пруда усиливает его громкость. Семен вздрогнул и машинально ответил:

— Да, мама! Что? Как отказывает? И рука? Да ты хоть скорую вызвала? Я еду.

Капсулы упали на мокрый гравий. Он побежал к машине и на ходу швырнул пустую коробочку в урну.

Алина с Романом уже час находились в приемном покое отделения токсикологии. Из реанимации не было вестей. Алина не могла найти себе места, ходила из угла в угол, думала звонить Юле, но потом решила ее не беспокоить. Роман внешне был спокоен, его волнение выдавало лишь легкое подергивание губ, в пальцах он крутил ручку и щелкал кнопочкой, открывая и закрывая шариковый стержень. Любого человека эти щелчки в тишине больничного коридора вывели бы из себя, но Алина словно бы и не замечала этих навязчивых звуков.

Наконец дверь реанимации открылась, вышел молодой доктор в зеленой униформе.

— Вы мать? — спросил он Алину, которая, поднявшись ему навстречу, замерла и выжидающе смотрела на него во все глаза. Она кивнула, пытаясь прочитать на его лице утешение или приговор. Роман встал рядом.

— Тяжелый случай. Вы, конечно, мамочка, за бабушкой могли бы и получше следить. Полуслепые старухи насобирают не пойми чего, а травятся дети. Скажу прямо, никаких прогнозов сегодня дать не могу.

— Как не можете?!.

— Ребенок в сознании, — упредил шквал вопросов доктор, — его удалось вывести из печеночной комы, благо спохватились на самой ранней стадии и точно знали, каким грибами он отравился. Хотя все равно это похоже на чудо, с такой дозой и взрослый организм не справится. Нетипичный случай у вашего сына, в общем. Сейчас под капельницами. А часа через три-четыре мы подвергнем мальчика полному комплексу детоксикации. Постараемся сделать все, что в наших силах.

— А как он ведет себя? — сдерживая слезы, спросила Алина. — Плачет? Кричит?

— Нет, что вы. У него на это сил нет, — успокоил доктор. — Пока что ему очень плохо, сознание фиксируется только реагированием на свет, на прикосновения.

— Я просто… — Алина всхлипнула, — хочу предупредить вас. Мой мальчик аутист, и когда он придет в себя, может испугаться капельниц и незнакомого места. Вы будьте осторожны, пожалуйста.

— Я в карту записал, — серьезно ответил врач. — А сейчас отправляйтесь домой, все равно в ближайшие сутки сына вы не увидите. Если что — мы вам позвоним.

Алина не двигалась с места, и Роман, легонько приобняв ее за плечи, направился с ней к выходу.

Была глубокая ночь. Алина едва держалась на ногах — сутки без сна. Роман осмотрел машину, поправил зеркало, открыл окно, вытер руль и торпеду, завел машину, и они поехали по пустынным улицам. Алина прислонилась головой к стеклу, задремала. Ей снился веселый, здоровый Вовик, он звал ее: «Мама! Мамочка!» Во сне она была счастлива, но из глаз спящей Алины текли слезы.

Она проснулась так же внезапно, как и заснула. Огляделась и спросила:

— Куда мы едем?

— Твои предложения? — ровно спросил Роман, глядя в зеркало на отражения проезжающих мимо машин.

— Я не знаю.

И правда, куда ей ехать? Ей не хотелось возвращаться в их с Семеном квартиру, которая еще недавно была ее домом. А после того, что случилось, возвращаться туда было страшно.

Словно прочитав ее мысли, Роман принял решение:

— Поедем ко мне.

Дома Роман предложил Алине поселиться с мальчиком пока у него. Просто пожить, места хватало. Алина сомневалась в правильности такого решения. Ну кто она ему? В сущности, чужой человек. Еще и с ребенком — да, с его сыном, но чувства не рождаются в один момент, на все требуется время, и немалое.

— Алина, я ни на чем не настаиваю, тебе решать, — говорил Роман. — Но ты не сомневайся в искренности моего предложения. В любом случае, пока все закончится — развод я имею в виду и прочие дела… У тебя должны быть пути к отступлению, ведь нужно тебе где-то жить с сыном. Я тебе предлагаю мой дом.

— Спасибо, но…

— Послушай. — Роман перехватил ее полный боли и отчаяния взгляд. — Когда Вова поправится — а он обязательно поправится, вот увидишь! — ему понадобится хороший уход, питание и прочее. Занятия, на которые ты его возишь, стоят денег. Не уверен, что они у тебя есть…

Алина молчала, ее опустошенность, казалось, достигла предела. Унизительные подачки Семена, его ненависть к мальчику, ее собственная жизнь, изнурительная, полная неопределенности и в то же время расписанная по минутам… сейчас все это не имело никакого значения. Алина в упор посмотрела на Романа: отчаянье в ее взгляде сменилось решимостью.

— Роман, ты уже многое сделал для меня. Поверь, я это очень ценю. Но первый порыв пройдет, и ты будешь нуждаться в том мире, к которому привык.

Сделав знак попытавшемуся было возразить Роману, Алина продолжила:

— Ни ты, ни кто-либо другой не знает, насколько долгим окажется путь от биологического отцовства к настоящему. Да и будет ли он, путь этот, вообще. Есть и еще кое-что: даже если ты почувствуешь, что Вова становится тебе родным не только по крови, еще не факт, что он захочет принять тебя. Далеко не факт.

Алина снова замолчала, но теперь Роман не пытался возражать, понимая, что ей нужно принять важное собственное решение.

— Да, я не смогу жить в квартире Семена, — Алину невольно передернуло, — да и у сестры жить, наверное, тоже не самый лучший вариант. Но мне есть куда поехать…

Алине вдруг вспомнились слова отца: «Если ты там, в городе, ни к какому делу мальчишку не сможешь пристроить, то привози его к нам. Здесь всегда работа сыщется всякому человеку». Алина неожиданно для самой себя улыбнулась, вспомнив, как понравилось Вовке в деревне у родителей. «Выходит, мой дом там, где хорошо моему сыну?» Но где ему будет хорошо сейчас, после всего, что он пережил?

— Конечно, я понимаю… — Роман легко запечатлел в своей памяти все, о чем в течение последних суток успела ему рассказать Алина. — Ты в любой момент сможешь уехать к родителям. Но ведь речь не об этом, правда?

Почувствовав, что их мысли движутся в одном направлении, Алина кивнула, давая возможность Роману закончить свои размышления.

— Ты мать, замечательная мать! И ты веришь, что с Вовой все будет хорошо. Когда вся эта история с грибами останется в прошлом, ты захочешь сделать для сына все, что в твоих силах, и даже больше. А для этого тебе нужно не так уж и много: надежные стены и поддержка, моральная и материальная. И еще…

Пауза затягивалась, и Алина почувствовала: то, о чем сейчас скажет ей Роман, для него необычайно важно. И выразить это ему очень непросто.

— Я вторгся в твою жизнь, чего не должен был делать ни при каких обстоятельствах — как бы сильно ты мне ни нравилась. Если уж называть вещи своими именами, то это моя вина в том, что твое представление о будущем оказалось разрушено. Да, мне тяжело сознавать, что я тому причиной. Но, Алина, за последние двадцать четыре часа я постоянно возвращаюсь к одной и той же мысли: то, что казалось мне восхитительным ночным приключением четыре года назад и что сегодня можно с полным правом считать преступлением по отношению к тебе, подарило мне сына и надежду когда-нибудь стать для него отцом. Сколько бы времени для этого ни потребовалось. Дом и необходимая помощь — тебе и Вовке — это самое малое, что мне хочется сделать для вас.

«Мне хочется сделать… необходимая помощь… для вас… подарило мне сына…» Обрывки фраз, сказанных Романом, все быстрее проносились в голове хороводом, и в то же время все самое важное как-то враз встало на свои места. И перед тем, как рухнуть от усталости, Алина едва успела ответить на прозвучавшие словно сквозь вату слова Романа «Просто давай попробуем»:

— Хорошо, давай.

Не было еще и семи утра, когда Алина вскочила, растолкала Романа, и они поехали в клинику. К ним вышла другая врач, сообщила, что ребенку проводят искусственную детоксикацию, почки значительно очистились от ядовитых веществ, но недостаточно, чтобы работать в полную силу.

— Мальчик тяжелый, но врачи делают все возможное, чтобы вернуть его к полноценной жизни.

Алина жадно внимала всему, что говорила доктор.

— Я хотела обсудить с вами еще один вопрос, — сказала врач. — Мы посовещались с коллегами: у Вовы в крови, помимо токсинов, обнаружены соединения тяжелых металлов. Сейчас уместно провести хелирование. Он на таком серьезном детоксе, что это ему точно не повредит.

Хелирование. Слово вызывало мучительное чувство вины и воспоминания, от которых у Алины заболело сердце и к горлу подступал ком.

— Не знаю, что вам ответить, — нерешительно сказала она. — В свое время я сама об этом думала, но, говорят, это опасно.

— Опасно проводить хелирование самостоятельно. А под наблюдением врачей, при полнейшем контроле и с любыми препаратами под рукой — никакой опасности нет. Мы считаем, что организму вашего мальчика это пойдет на пользу.

В разговор вступил Роман. Алина удивилась, потому что привыкла все решения, касающиеся сына, принимать сама.

— Если процедура опасна и тяжелых последствий нельзя избежать, проводить ее не стоит. Но если вы уверены…

— …мы готовы согласиться, — поставила точку в вопросе хелирования Алина. И, уже смягчив тон, попросила: — Доктор, я бы очень хотела видеть своего сына. Пожалуйста!

Они опять сидели в долгом ожидании.

«Надежда, — думала Алина, — вот она, самая коварная змея. Ты валишься с ног, но она поднимает тебя и заставляет идти дальше. Раз за разом ты понимаешь, что чуда не случилось и, быть может, не случится, но надежда снова гонит тебя вперед, и ты в сотый раз опять с разбегу натыкаешься на стенку…»

Начались виброзвонки. Алина не хотела ни с кем разговаривать, но и Стася и сестра хотели знать, что случилось, почему Алина в больнице. Она придерживалась версии с ядовитыми бабушкиным грибами. И чуть ли не сама в нее верила, ибо то, что сделал Семен, в ее голове не умещалось.

Наконец вышла врач, сказала: самое страшное позади, нужно время, чтобы понять реакцию организма и степень его повреждения. К Вове опять не пустили. В клинику приехали обеспокоенные Климовы. Алине было уже все равно, что про нее подумают давние друзья, она честно призналась, что Вова — сын Романа, поэтому Роман второй день тут с ней в больнице. Анастасия была в шоке от всего сразу, делала многозначительные глаза и удивленно качала головой. Константин крепко пожал Роману руку и, приобняв Алину и коснувшись ее лба губами, сказал:

— Ты, Алинка, настоящий боец. Уважаю. Все будет хорошо.

Прежде чем поехать к Роману, Алина вспомнила, что вообще без вещей, а когда она заберет сына из больницы, ей даже не во что будет его одеть.

— Роман, отвези меня к дому, — попросила она, — только наверх не поднимайся, я сама схожу.

Заметив тревогу в его взгляде, добавила:

— Я просто заберу вещи, и уедем.

Войдя в квартиру, которая выглядела теперь чужой, Алина заметила незнакомые чемоданы, вещи, раму от какой-то странной кровати.

— Явилась… Ну, где твоя милиция?

Семен вышел из кухни и посмотрел на нее будто невидящим взглядом. Алина почувствовала, что он больше не опасен, и уверено ответила:

— Не до того — сын важнее. В милицию пока не сообщала. — Она намеренно подчеркнула «пока».

Семен не выказал ни радости, ни облегчения.

— Чего ж пришла?

— Мне нужны вещи — мои и Вовика. Я подаю на развод. Алименты мне не нужны, ты их платить не обязан.

— Алименты… — словно эхо повторил Семен. — Какие с безработного алименты?

— Ты что, уволился? — удивилась Алина.

Семен посмотрел на нее с безнадежной тоской, как тогда, в момент своего страшного признания. Алина отвела взгляд. Ей показалось, что он втягивает ее в трясину.

— У мамы инсульт, — глухо произнес Семен, — она теперь не ходячая. Когда заберу ее из больницы, станет жить с нами. — Он поперхнулся. — Со мной.

Словно дав понять, что больше тем для разговоров нет, Семен развернулся и пошел на кухню. «Будто во сне», — отметила про себя Алина.

Алина растерялась. Нет, ей уже не хотелось ни скандалить, ни бороться, ни мстить преступнику мужу и его сварливой матери — какой в том смысл? Но все происходящее было неестественно обыденным, простым. Мертвенным. Ей захотелось как можно скорее уйти отсюда. Алина быстро собрала немного одежды для себя и для Вовы, взяла пакет с паровозиками и машинками.

Тихо и старательно прикрыла за собой дверь.

 

Глава 21

В больнице ей неожиданно сразу разрешили навестить сына.

— Да вот прямо сейчас и пойдем, — сказал дежурный врач.

Они пошли в специальную палату-бокс, куда Вову перевели утром из реанимационного отделения. Через стекло Алина увидела затылок своего мальчика, провода капельниц, несущие в его тельце полезные и очищающие вещества.

— Он давно так спокойно лежит под капельницей? — шепотом спросила Алина врача.

— Он спит. Мы вводим ему снотворное, иначе мальчик не дается, возражает и нервничает, — ответил доктор.

— А, понятно. Можно мне посидеть тут, пока он не проснется? — с надеждой спросила Алина.

На самом деле она боялась, что Вова, очнувшись, ее не узнает. Конечно, такое тяжелое отравление, детоксикация, хелирование — это и здорового человека собьет с толку, а уж такого особого ребенка, как Вовик, и подавно. Каким вернется к ней ее мальчик после всего? Алина даже думать боялась.

Алина вошла в палату, села возле сына. Странно складывается ее жизнь. Все шло по накатанной. Казалось, удачно вышла замуж. Ведь всегда хотела выйти замуж за состоятельного человека, жить в свое удовольствие, красиво одеваться. А сейчас вся эта в праздничных гирляндах жизнь от нее была так далека, как будто не с ней все это было. Будто вечность прошла, и она не она, а другой, новый человек. Она чувствовала себя будто повзрослевшей. Вот сын у нее. Не обычный ребенок, другой, не как большинство детей. Но для нее-то он такой же ребенок, как любые дети для любых матерей. Со своими нелегкими проблемами, конечно. Так ведь у всех свои проблемы. А прошлого ей не жаль. Сегодня живешь так, завтра — иначе. И сколько всего разного впереди. Ничто в жизни не зря, все в науку.

Вова шевельнулся. Алина придвинулась поближе к кроватке, дотронулась до его ручки. Теплые пальчики слабо обхватили палец. Он был в полусне. Наконец пришла медсестра, сняла капельницы, заклеила дырочки от проколов бактерицидным пластырем. Вова стал открывать глазки, посматривая в стороны.

Алине хотелось обнять его, целовать. Ей хотелось говорить с ним, и самые нежные слова готовы были сорваться с языка, но она боялась звуком своего голоса напугать его, боялась, что он оттолкнет ее, как бывало не раз.

Вова смотрел перед собой, перебирал левой рукой одеяло, правой держась за Алинин палец. Алина осторожно наклонилась к нему как можно ближе и прошептала:

— Сыночек, мама с тобой, милый. Мальчик мой, я тебя очень люблю.

Вова изогнулся и ткнулся головой в ее ногу. Алина нежно посмотрела на родную макушку и положила руку на мягкие волосики. Он пытался быть с ней ласковым? Или ей это показалось? Алина повернулась к креслу и взяла из пакета машинку.

— Смотри, милый, что я тебе привезла. Смотри, какие колесики! — она провела ладонью по колесам, чтобы они завертелись. Вова взял машинку, покрутил колесики и глянул прямо в глаза Алины. Осознанно, с интересом, с очевидной симпатией! Такого чуда Алина не ожидала, она была потрясена и еле сдерживала слезы.

В палату тихо вошли Роман и дежурный врач. Роман бесшумно пристроился на стуле рядом с кроватью сына. Он сидел неподвижно и внимательно разглядывал мальчика — Вовка ему нравился, это было очевидно. Вдруг Вовик повернулся к нему. Они смотрели друг на друга одинаковыми глазами в обрамлении одинаковых ресниц. Оригинал и копия. Алина, наблюдая за беззвучным диалогом отца и сына, почувствовала, что еще немного, и Роман в порыве новых для него чувств решится прикоснуться к мальчику. Сделала ему знак: не надо, Вове пока хватит впечатлений.

Вошла медсестра, неся заготовленные для инъекции шприцы, — пора было ставить уколы. Алина спросила, нельзя ли сделать это чуть позже: ей хотелось подольше насладиться моментом Вовиного внезапного прояснения. А сейчас в него всадят иглу, и в стрессе он снова вернется в обычное состояние.

— Извините, у нас график, препараты по счету, лекарство уже готово, — ответила медсестра и попросила мамашу посторониться, чтобы подойти к ребенку. — И придержите мальчика, он просьбам не подчиняется, может дернуться.

Алина хмыкнула: «просьбам не подчиняется», это вы еще не видели, наверное, как он умеет сопротивляться и орать. Она осторожно повернула Вову на бок, он захныкал, пытаясь закрыть рукой исколотую попу. Алина придержала его руку, уговаривая скорее себя, чем сына:

— Сейчас, маленький, минуточку потерпи, скоро все кончится, скоро мой мальчик домой поедет, скоро мама Вову заберет отсюда…

Но Вова плакал все громче. Роман решил помочь Алине и взял малыша за другую руку. Вова вырвал ладонь и отчетливо сказал:

— Не под-чи-ня-ет-ся!

Алина замерла. Никто не понимал, что сейчас случилось! Медсестра по-прежнему старалась выбрать момент, чтобы наконец сделать укол. Роман старался ей помочь. А Алина, потрясенная, сидела, и слезы набирались в глазах тяжелым комом. Неужели ей показалось? Но мальчик опять резко дернулся, не дав медсестре поставить укол, и повторил:

— Не под-чи-ня-ет-ся!

Алина не выдержала. Слезы хлынули потоком, она рванулась, прижимая его к себе. Вова не вырывался, он прильнул к матери, положил голову ей на грудь и бормотал:

— Бойно! Бойно!..

Алина рыдала, уткнувшись лицом в Вовины волосы, поглаживала его по спинке, целовала в затылок. И боялась, что это волшебное наваждение закончится. У Романа, который уже понимал, что значат эти слова для Алины и Вовы, перехватило дыхание. Врач, глядя на диагноз в Вовиной карте, смотрела на все происходящее с пониманием. И сочувствием: сколько всем им еще предстоит пережить, одному богу известно.

Прошло около полутора месяцев. Позади осталась предновогодняя суета, а затем и сами новогодние праздники. Алина пересказывала свою историю почти на автомате. Снова плакала она только раз на плече у матери, когда Юля привезла на Новый год из деревни родителей.

Забрав Вову из больницы, она осталась в квартире Романа — как и договаривались. Алина взяла на себя готовку и уборку. Первое время заучивала, как и что нужно раскладывать на кухне и подавать к столу. Если не угадывала, Роман шел на кухню и делал себе бутерброд, стоя у стола съедал его и уходил к себе. Но все это были мелочи. Куда важнее было то, что она стала лучше понимать Романа благодаря Вове, а Вову стала лучше понимать благодаря Роману. У старшего она могла спросить, почему младший ведет себя так или иначе.

Вова стал показывать заметный прогресс. Иногда у Алины даже получалось с сыном то, что с натяжкой можно было назвать диалогом. Но Алина помнила, как завидовала раньше девочкам с говорящими детьми, и удивлялась, почему они еще недовольны. О себе Вова, правда, говорил в третьем лице и вопросы пока не задавал. Но он говорил, и это главное!

Алина боялась, что чудо закончится. Но их немного странные разговоры продолжались. И боже, как она была счастлива, что сын разговаривает не только с дельфинами, но и с ней. Она удивлялась и радовалась, когда видела, что вчерашние навязчивые игры сегодня Вове неинтересны, на компьютере он начал складывать и вычитать, ему нравились буквы. Появившаяся речь потребовала и появления новых партнеров по играм. В конце концов Алина поняла, что для развития Вовы снова нужны правильные занятия.

Как только Вова набрался сил после болезни, они снова пошли на ипподром и дельфинарий, но в «Дети и мир» еще не ходили. Ей вспоминалось, как гордилась Танюша, что ее Сенечка теперь «самый обычный ребенок». Теперь она надеялась с полным правом сказать то же самое о Вове. Алина немного расслабилась и уже мечтала, что и с Вовы снимут диагноз и она отдаст его в самую обычную школу.

Алина забыла свое раздражение обманщицей надеждой, как забыла и то, что она точно так же мечтала, когда наступило первое улучшение от диеты.

Приехали в «Дети и мир». Алина взяла Вову за руку и повела его к кабинету Юшкевич.

— Вова не идет! Вова не идет! — сказал Вова, оглядываясь.

— Вова, нам надо к врачу.

— Нет, не правильно, нет, не правильно! — Вова был недоволен, остановился и спрятал руку за спину.

— Не бойся, дорогой, больно не будет. — Алина присела перед сыном и поцеловала его в щеку. Она теперь вообще без конца целовала его, наверстывая возможность проявлять материнскую ласку, которой была лишена. — Тетя посмотрит на тебя и порадуется, что ты такой молодец.

Вова привык доверять Алине, он снова дал ей руку. Алина постучала в дверь кабинета. Юшкевич пригласила их войти и с интересом стала разглядывать Вову. По телефону Алина сказала ей, что у них большие изменения.

— Ну-ка, ну-ка, молодой человек, давайте на вас посмотрим. — Юшкевич подошла к Вове и осторожно протянула к нему руку. Вова посмотрел настороженно, но чужой руки не испугался, а робко положил на нее свою ладошку. Алина, волнуясь, смотрела на них. Она понимала, что сейчас происходит некий экзамен.

— Во что ты хочешь поиграть? — Она подвела его к стеллажам с игрушками и играми в цветных коробках. Вова обернулся на мать, убедившись, что она никуда не делась, и, пробежавшись взглядом по полкам, указал пальцем на большой корабль, улыбнулся и четко сказал:

— Ты хочешь поиграть!

Юшкевич удивленно приподняла бровь, но кивнула и сняла ему корабль. Пока Вова занялся им, она жестом указала Алине на кресло перед столом, сказав:

— Указательный жест, речь! Да вы молодцы! Рассказывайте, как вам это удалось, и поподробнее. — И достала из картотеки Вовины анкеты.

Алина рассказала, как решила отменить протокол, про отравление бабушкиными грибами, про Романа — обо всем, что так долго носила в себе, заново переживая, волнуясь, но уже немного отстраненно. Юшкевич слушала внимательно, делала пометки в блокноте, изредка заглядывая в анкеты.

— …А в больнице он вдруг начал говорить. И знаете, я почему-то считала, что на этом все наши проблемы закончатся, а оказалось не так. Молчащий, он как будто совсем напоминал обычного ребенка. А теперь, когда он заговорил, стало очевидно, что у него голова и вправду совсем по-другому устроена.

— Да, верно. Вы же видели говорящих аутистов? Они не стали от этого обычными детьми, — кивнула Юшкевич. — Но вы и не старайтесь недооценивать результат. Прогресс у вас налицо. Не просто поведенческие сдвиги, а глубокие внутренние изменения, сформировавшиеся естественным образом. Это хорошо, очень хорошо.

— Может, нужно на групповой терапии с родителями рассказать о нашем случае? — спросила Алина. — Там ведь есть мамочки, которые не видят никакого просвета, смирились и уже не ждут ничего. Надо показать им, что вот, есть примеры выздоровления…

— Ни в коем случае! — Юшкевич сердито перебила ее. — Во-первых, вы сами поняли, что активная речь — это еще не повод считать ребенка здоровым.

Алина вздохнула, вспоминая диалоги и песни Сандрика.

— Во-вторых, аутизм еще много не изучен. Например, вы знали, что у многих детей почти полностью пропадают симптомы аутизма при высокой температуре? Бывают и другие уникальные случаи. А вы что предлагаете? Всех детей поганками травить и смотреть, кто выживет? — Она стрельнула на растерянную Алину строгим взглядом. — Конечно, мы возьмем ваш случай на заметку, и я лично очень рада, что у вас такой результат. Но даже вы до конца не можете объяснить, что случилось. Так? Почему ребенок остался жив, что повлияло на результат: отравление, хелирование, поддерживающее лечение, накопительный результат полугодовой диеты?

Психиатр была права. Алина вздохнула и сказала:

— Действие поганок на организм не изучено. Что там дало такой сдвиг, без исследования не узнать. А исследований с поганками уж точно не разрешат.

— Молодец, разумно мыслите. И главное, вы не фанатичны, — одобрила Юшкевич. — Мамочки особых деток сами немного сумасшедшие, готовы на все, лишь бы ребенок выздоровел. Да хоть себя вспомните в начале пути, верно?

Алина согласно кивнула. Она вспомнила себя прежнюю: как сидела в этом кабинете, узнав Вовин диагноз, как бодро представляла, что быстро вылечит ребенка. Конечно, была готова на все. Но поганки — это уж слишком!

— Да, вы правы, — Алина уверенно посмотрела в глаза Юшкевич, — каждая мать слушает свое сердце.

Усадив сына в машину, Алина подошла к своей водительской дверце, приоткрыла ее и на мгновение остановилась. Ей вспомнился первый приезд к Юшкевич, на который она пришла вместе с Семеном. Сколько за прошедший год было тревог и разочарований, поворотов в тупики и мучительных поисков выхода. И знать бы, сколько их еще будет впереди…

Алина вдохнула морозный воздух и встряхнула плечами, сбрасывая остатки видений прошлого. Что ж, первый экзамен Юшкевич сдан, и похоже, экзаменатор осталась довольна.

Запустив мотор, Алина оглянулась на сына — Вовик выжидающе посмотрел на нее. Улыбнувшись, она не торопясь спросила:

— Ну что, молодой человек, куда мы едем?

— Вова домой! Вова домой!

 

Об авторе

В середине 2000-х Юлия Миронова, профессиональный бизнес-тренер, еще не думала о том, что напишет книгу. Идея об этом появилась позже, а пока в жизни Юлии все больше возникало сложных, порой неразрешимых ситуаций, связанных с воспитанием ребенка с аутизмом. Осмысление своего опыта, рефлексии о жизни своей семьи постепенно приобретали художественную форму и конце концов привели к появлению замысла романа. С этого и начались «Переводы с языка дельфинов»…

Юлия Миронова родилась 15 апреля 1974 года в городе Великие Луки. В настоящее время живет и работает в Санкт-Петербурге.