Утром Алину ждал неприятный сюрприз. Ее разбудил Вова. Он с монотонными завываниями кружился по комнате, время от времени валился с ног, смеялся, поднимался и снова начинал кружиться.

Испуганная, Алина бросилась к компьютеру и написала письмо Лили. Ей нужно было подтверждение или опровержение: протокол не дал результата? Или дело в чем-то другом? В чем?

Лили ответила только на следующий день. Алина была словно в шоке: Вова менялся на глазах, возвращаясь к себе прежнему: писался только в штаны, плакал или канючил, пару раз взрывался бешеной истерикой, переходящей то в отчаянные рыдания, то в надрывный хохот… Что происходит?

Письмо от Лили содержало успокаивающие нотки, она писала, что Алина ни в коем случае не должна останавливать протокол, нужно продолжать, как будто ничего не происходит, но сдать анализы, чтобы быть уверенной, нет ли других отклонений. Лили утверждала, что причина резкого ухудшения в чем-то другом, что-то изменилось в организме Вовы, и это «что-то» нужно выявить и устранить. Алина внимательно прочитала, но успокоиться не могла.

Анализы оказались хорошими, придраться было не к чему, но Вова продолжал катиться по наклонной, сметая все улучшения, все выстраданные Алиной действия. Лили потребовала прислать ей недельный рацион Вовы, результаты анализов и вскоре сделала заключение, что у мальчика возможна глистная инвазия. Алина припомнила грязную морковку, которую грыз Вова в деревне, и горестно вздохнула.

Лили выслала ей скорректированные условия нового протокола, который одновременно с терапией лечил бы Вову от глистов и грибка, который также мог быть источником раздражения кишечника. Кроме того, Лили предложила внести изменения в диету, исключить, например, жареное мясо, так как, приготовленное не самым добросовестным образом, оно могло спровоцировать появление глистов. Алина стыдливо умолчала и про морковку, и про то, что она не готовит еду сама, а покупает готовую и лишь разогревает (а кто знает, насколько хорошо прожаривается мясо в магазинной кулинарии?). Она приняла во внимание рекомендации Лили и решила педантично выполнять инструкции.

Прошло несколько дней. Мясо Алина давала Вове теперь только вареное, шашлыки и жареные котлеты исчезли, и он это заметил. Вареное мясо его не устраивало, он швырял тарелку, кричал и бросался на пол, колотил о пол руками и ногами. Алина пугалась, что он снова «достучится» до соседей и те опять вызовут инспектора по делам несовершеннолетних. Она хватала Вову, несла его в детскую, а он вырывался, бежал на кухню, расшвыривал все, что было на столе, и снова бросался на пол с дикими воплями.

Введение лекарств опять стало пыткой для них обоих. Только теперь Вова активно сопротивлялся матери. Конечно, она брала верх, но чего ей это стоило!

Между тем улучшений не наступало. Алина вспоминала, как быстро, практически мгновенно, дало результат исключение из Вовиного рациона булок и йогуртов. Буквально через пару дней Вова уже был самостоятельным мальчиком, сам ходил в туалет и спокойно спал по ночам. Сейчас же, несмотря на новые ограничения, ничего не помогало — по ночам Вова снова кричал и трясся. Алина из-за этого не спала, часами сидела возле сына в детской, а Семен матерился сквозь зубы и плотнее закрывал дверь спальни.

Еще через две недели Алина написала Лили письмо: за полмесяца не наступило ни одного улучшения, Вова очень страдает, занятия заброшены — к нему не подступиться, она сама выбилась из сил. Лили ответила очень быстро: не отчаиваться, продолжать протокол, четко соблюдая рекомендации; у аутистов бывает парадоксальная реакция: перед наступлением улучшения состояние идет на спад. Алине ответ не понравился. Сколько будет длиться эта парадоксальная реакция? Она же объяснила Лили: ни одного улучшения за полмесяца, ни одного! Значит, что-то делается не так? Может, нужно пересмотреть протокол?

Алина снова написала терапевту: она готова на все, но это «все» не помогает. Что еще можно сделать? Ответ был получен через день: добавить к уже сказанному нечего, протокол продолжать, диеты придерживаться, лекарства вводить, лечить от глистов, курицу варить без кожи, вместо компота заваривать ягоды в термосе. В конце она приписала: пора переходить на американские препараты, может, динамика улучшится. Алина обещала подумать, закрыла почту. Неужели конец? Но ведь это был их последний шанс! Она вроде многого добилась, но он ни разу не сказал даже «мама». А ему ведь уже три года.

Вова нервно вскрикивал, лежа на полу в коридоре. Алина хотела взять его на руки, но мальчик свернулся упругим кренделем и взвыл громче. Тогда Алина села рядом с ним на пол и, поглаживая напряженную спинку сына, тихо заплакала.

В субботу наутро Сема уехал, нагруженный спиннингами и сачками, даже не объясняя, куда и с кем. Алина почувствовала, как они с мужем отдалились друг от друга. Она зашла в ванную и мельком глянула на себя в зеркало. И замерла. Кто это? Боже мой, как она себя запустила, мама дорогая… Боже, что это на голове? Волосы закручены комком и схвачены резинкой. Во что она превратилась!

Алина сорвала резинку и принялась яростно расчесывать свои белокурые волосы массажной щеткой, отметив, что корни нужно было осветлить еще месяц назад. И тут она услышала странный звук: что-то звякнуло и грузно шлепнулось о пол. Раздался страшный крик. Вова!

Она выбежала из ванной и увидела в кухне ребенка, сидящего в луже воды, которая вылилась из разбитого стакана на кафель. При попытке его поднять она увидела, как кровь смешивается с водой. При падении Вова приземлился попой прямо на кусок стекла, торчащий кверху узким острым сколом.

Алина, перепуганная насмерть, никак не могла схватить его. Вова кричал, захлебываясь слезами, пытался уползти, но вновь падал. Как только Алине удавалось ухватить его покрепче, он завывал и выворачивался с силой, которую никак нельзя было заподозрить в маленьком мальчике. Он старался не даваться ей в руки, делал себе еще больнее, не понимал, что мама хочет ему помочь, что она не виновата в этой боли, которая пронзает его.

Наконец Алине удалось схватить его за ноги и оттащить от красной лужи. Кровь хлестала из раны, пульсируя возле краев, стекала по ногам, смешивалась с разлитой водой. Там и тут валялись осколки. Зрелище было ужасное. Оттащив Вову от опасного места, Алина скрутила его, прижав руки к туловищу, зажала между ног его колени, бегло осмотрела рану. Кусок стекла вытащить Алина не рискнула: вдруг поврежден крупный сосуд? Вова истечет кровью… А он барахтался в ее руках, пытался ее укусить дергался то вверх, то вниз.

Алине удалось позвонить в скорую и назвать адрес. Потом она, не выпуская Вову из рук, дотащила его до коридора и открыла дверь настежь.

Села возле двери, удерживая кричащего Вову, изловчилась и набрала Семена:

— Сема! Ты где? Далеко? В Колпино? Бросай все и езжай домой! Скорее! Вова упал на стекло, порезался!

В подъезде послышались шаги поднимающейся бригады, слава богу, приехали так быстро! Семен возражал ей в трубке, начал спорить. Алина прижала телефон плотнее к уху и закричала:

— Не слышу я ничего! Давай быстро приезжай! Все!

В дверь вошли два парня в форменной одежде и женщина с медицинским чемоданчиком в руках. Мгновенно оценив ситуацию, один из парней легко оторвал Вову от Алины и, уговаривая его расслабиться, хотел положить на кровать, чтобы осмотреть. Оказавшись на свободе, Вова тут же пополз от них, крича во все горло. Вены на его шее и лбу вздулись, он покраснел и вспотел, ручки тряслись, но он все еще пытался сбежать.

Алина вскочила, путаясь в словах, заикаясь, стала рассказывать, что произошло. Второй парень смотрел на нее непонятным взглядом, в нем смешивались жалость, интерес и… презрение, что ли? Алина спохватилась, машинально провела рукой по волосам, запахнула халат и сказала первому медбрату, который продолжал бороться с Вовой и уговаривать его, уже спокойнее:

— Вы его не убедите, он не понимает. У него аутизм.

Женщина-врач открыла чемоданчик и, вынув шприц и небольшую ампулу, спросила:

— На какие лекарства у него аллергия?

Алина отрицательно покачала головой и пожала плечами, и тогда врач набрала из ампулы препарат и, сделав знак рукой второму медбрату, чтобы он помог держать мальчика, уколола его в предплечье. Через минуту Вова обмяк у них на руках. Врач сказала Алине, что у нее есть пять минут на сборы — они едут в травмпункт. Полусонного Вову вынесли, завернув в одеяло. Алина, наскоро побросав в сумку сменное белье, кошелек и документы, скинула злосчастный халат, надела спортивный костюм и кроссовки, захлопнула дверь и побежала вниз, где ждала машина скорой помощи.

Доехали без приключений. Вова поскуливал сквозь сон, но почти не ворочался. Его бережно, но крепко держал медбрат, а Алина с ужасом думала о том, что будет, когда Вову отпустит снотворное. И как в воду глядела! В травмпункте разыгралась новая драма. Извлекая осколок, дежурный врач не был слишком аккуратен, и Вова, еще одурманенный, взвился прямо на столе таким пронзительным криком, что Алину, ждавшую в коридоре, словно обдало ледяной водой. Она вскочила и на ватных ногах вбежала в смотровую:

— Вовочка! Сыночка мой! — Алина еле сдерживала слезы. Мальчик колотился на столе, не давая никому приблизиться, кричал охрипшим уже голосом, таращил глазенки, которые еще слипались от снотворного. Хирург, вынувший осколок, пытался остановить кровь, но на извивавшемся Вове сделать это тщательно было практически невозможно. В итоге он наложил толстую повязку, кое-как примотав плотный тампон к ране широким бинтом. И сказал, что у Вовы повреждены большая и средняя ягодичные мышцы, которые нужно обязательно ушить, иначе у Вовы будут проблемы с отведением бедра и фиксированием таза. Алина со страхом спросила:

— А это будет настоящая операция? Под наркозом?

— Да, конечно, — ответил доктор. И, заметив, как побледнела Алина, добавил: — Да вы не переживайте, мамочка. Это нестрашно и недолго. Попросите хороший наркоз, и все будет в порядке. Мальчик у вас здоровый, восстановится быстро. Да, хулиганье? — весело выкрикнул он в искаженное криком лицо Вовы.

Алина молча сгребла сына в охапку и вышла из смотровой. Вслед ей долетело:

— Девушка, не игнорируйте! Прямо сейчас езжайте в больницу зашивать! Иначе к вечеру у вас уже будет мальчик без попы, хе-хе!

Черт бы побрал этот врачебный юмор! Алина закусила губу и пошла в регистратуру, узнать, может ли она воспользоваться служебной машиной травмпункта, чтобы их с Вовой отвезли в больницу.

До больницы ехали в такси, потому что машину скорой нужно было ждать заново. Договорились, что встретят их прямо у больницы. Сил у Алины уже не оставалось, так тяжело ей было с сумкой, с Вовой на руках, который ни секунды не сидел спокойно, орал, пытался кусаться и вырывать матери волосы. Пожилой таксист пару раз прикрикнул на него, Алина сначала промолчала, но на второй раз рявкнула на водителя:

— Можно ехать побыстрее? И молча? Ребенок болен и ведет себя так не специально.

Водитель продолжал бурчать про невоспитанных детей, про «ох уж эта молодежь», про «вот в наше время». Чтобы самой не закричать от перенапряжения и злости, Алина представила себя под стеклянным колпаком, в который не проникают звуки, прижала к себе Вову покрепче и стала смотреть в окно.

В больнице легче не стало. Вова уже окончательно отошел от успокоительного и теперь остервенело срывал с себя повязку, хрипя и откашливаясь. Он сорвал себе голос, от крика у него болело горло и бронхи. Непривычная обстановка, бинт во всю попу и нервная заплаканная мама — все еще больше расстраивало и раздражало Вову. Он отковырял краешек бинта и начал тянуть его от себя, бинт не поддавался, и Вова все с большим ожесточением дергал его и рычал от ярости.

Алина нашла приемный покой, объяснила ситуацию и подала в окошко направление из травмпункта. Девушка в окошке стала изучать листочек и медленно — очень медленно! — записывать данные и диагноз в книгу приема больных. Алина терпеливо ждала, а Вова выл рядом, поджимая одну ногу. Девушка подняла глаза, недовольно цыкнула. Алина молчала, Вова продолжал завывать. Регистраторша снова подняла глаза на Алину и сердито сказала:

— Мамаша, уймите ребенка!

Мамаша! Алина скрипнула зубами и, почти всунув голову в окошко, прошипела:

— Милочка… занимайтесь своим делом. И живее!

Наконец Вову оформили в хирургическое отделение. Алина, одной рукой поддерживая сползавшую повязку, другой удерживая Вову, прижимая под мышкой сумку, вся взмокшая, еле передвигающая ноги, сделала последний рывок: поднялась на второй этаж, нашла кабинет хирурга, ввалилась туда и рухнула на стул.

Объяснив хирургу ситуацию — и про стакан, и про аутизм, Алина протянула направление из травмпункта и карточку, которую только что завели в приемном покое. Молодой врач, бегло взглянув на Вову, нажал кнопку селектора и приказал готовить операционную. Потом Алина ответила на его вопросы о Вовиных особенностях, противопоказаниях и развитии. Затем задала вопросы относительно предстоящей операции и обеспокоенно спросила, вреден ли общий наркоз такому ребенку, как Вова. Никаких конкретных гарантий хирург дать не мог, прогнозы делать тоже было рано. Пока что нужно было как можно скорее зашить Вовину ягодичную мышцу.

Когда к Вове снова подошли люди в белых халатах, он заверещал тоненьким срывающимся голоском. Алина вскинулась было, чтобы помочь, успокоить, сказать, что мама здесь… но Вову уже унесли, а она почувствовала вдруг непреодолимую усталость. Тело будто налилось свинцом, в голове зашумело, все мышцы ослабли, и Алина даже выпустила из рук сумку… Как же она устала! Боже, какой день!

Посидев так немного, Алина выудила из внутреннего кармана телефон и набрала Семена. Решила наорать на него за то, что он так и не приехал, бросил ее одну разбираться с тяжелой проблемой. Но пока шли гудки, она вдруг подумала, что не вправе предъявлять ему какие бы то ни было претензии… Все-таки в свете последних новостей, о которых он не подозревал, Семен вообще может отправить их вон из дома и больше не интересоваться их жизнью. Она нажала на сброс, так и не узнав, что Семен в любом случае не взял бы трубку: его телефон лежал в машине метрах в пятидесяти от него.

— Сема! Семен, иди сюда! — позвал Салим друга. Они поехали порыбачить небольшой компанией. С Салимом были еще Егор, водитель, и две девушки — Оля и Оксана, которые с удочками, конечно, не сидели, а загорали, попивая пиво и ожидая обещанные шашлыки. Семен откровенно скучал. Рыбалку он любил, но здесь совсем не клевало, может, потому, что девки постоянно орали возле самого берега, их навязчивое игривое внимание и пошлые намеки Салима выводили его из себя. Вида он не подавал, не хотел портить отдых другу, но сам посматривал на часы.

Хотя звонок от Алины мог ускорить его отъезд в город, Семен вдруг отчетливо понял, что не хочет, категорически не хочет помогать Алине с Вовой. Ну порезался он, что такого? Все дети через это проходят, никто не умирал от простого пореза стеклянным осколком! Другое дело, если б от этого умирали. Семен почувствовал, как по коже побежали мурашки. Ему стало страшно: мысль о смерти сына промелькнула как-то обыденно, вроде даже привычная мысль-то! Но в глубине сознания мысль эта уже укоренилась, сулила освобождение. Ну поплакали бы месяц-другой да и забыли. И все бы наладилось. Алина снова стала бы его сексуальной кошечкой, Семен нашел бы новый источник прибыли, стали бы снова жить для себя, вспоминая о Вове с грустью и благодарностью за жизненный опыт. Роль отца Семену не понравилась, детей он больше не хотел.

Да, ужасно так думать о собственном ребенке, но мозги-то не выключить и себя не обмануть. Поэтому Алине он ответил довольно-таки грубо: не приедет, потому что с ребятами приехал отдохнуть, из-за царапины на Вовиной попе никто срываться не будет. В конце концов, сама не справишься, что ли, обязательно весь город на уши поднимать из-за этого пацана? С досады Семен убрал телефон подальше, чтобы не слышать, если вдруг Алина вздумает перезванивать и настаивать. Совесть его не мучила.

Отложив удочку, Семен пошел на опушку маленького лесочка, тянувшегося вдоль побережья, где его ждал Салим. Они зашли в лесополосу. Салим раздвигал кусты руками, осматривал поваленные деревья. Семен спросил:

— Грибы, что ли, ищешь?

— Угу, — ответил Салим. — Мы тут с ребятами в прошлый раз славно повеселились! Сейчас, сейчас… найдем себе веселку.

Салим шел вглубь леса, присвистывал — явно в предвкушении чего-то приятного, увлекал за собой Семена. Семен недоумевал, какие еще грибы, они же на рыбалку приехали.

— Поганки, что ли?

— Не, не совсем поганки, — ответил Салим. — Есть тут такие волшебные грибочки, хе-хе-хе… псилоцибы, слышал, может? Вот их наберем чуток.

Семен сильно удивился и встревожился.

— Салим, ты в своем уме? Я тебе как биохимик говорю: это очень опасно! Псилоцибиновые грибы — это не только кайф, это медленная смерть, брат! Это мощнейший галлюциноген, под таким кайфом и убить кого-нибудь можно, и с собой покончить. А если частенько употреблять, то и просто крякнуться раньше времени. Ты что? Это же вообще… — Семен силился подобрать более сильные аргументы.

— Э, успокойся! Я же не собираюсь их килограммами употреблять. Пять-шесть штучек съедим, чтобы расслабиться. К вечеру уже отпустит. Да ты чего такой тормозной-то? — Салим хлопнул друга по плечу. — Проверенный вариант же! Мы с ребятами, когда ездим сюда, поищем вот так, поедим, оттопыримся и все — к вечеру уже нормальные, голова легкая, все проблемы побоку. А тебе сейчас с твоими делами обязательно нужно релакс поймать… Вот они! — Салим отодвинул корягу, за которой оказалась кучка грибов на тонких изогнутых ножках. Темно-коричневые конические шляпки покрывали светлую мякоть. Салим сорвал их и сунул в припасенный пакет. Семен смотрел на друга как на сумасшедшего.

— Я их есть не буду! — угрюмо предупредил он.

— Ну и черт с тобой, грузись дальше. Задрал уже своим кисляком вечным! — Салим зло сплюнул Семену под ноги и быстро пошел обратно.

Семен постоял немного, посмотрел на разворошенную грибницу, сорвал уцелевший грибок, понюхал его: никакого специфического запаха не было. Надо же, вот кто не знает, может и попасться на безобидный вид такого грибочка. А в больших количествах, особенно при регулярном приеме, они вполне способны убить. Убить… что-то слишком часто сегодня приходится думать о смерти. И каждый раз эти мысли невольно связаны с Вовой. Черт! Семен бросил поганку, вытер руки и пошел к реке.

На берегу сидел один Егор. Салим, уже употребивший, по всей видимости, грибной «допинг», удалился в лес с девушками. Семен подсел к Егору, взял удочку, заглянул в ведерко, стоявшее рядом, оно по-прежнему было пустым. Рыбацкий фарт сегодня был не с ними.

Семен задумался о своей жизни, об Алине. Что делать? Нет, вот эта жизнь, с чужими девками, пьянками, грибами и прочим тупым времяпрепровождением — не для него. Он не был никогда таким уж прямо пай-мальчиком, но всегда предпочитал спокойный семейный отдых. Раньше они с Алиной постоянно выезжали из дома, то за границу, то просто в модные места, в городе всегда находилось, чем себя порадовать-побаловать. Это теперь все изменилось, после Вовиного диагноза. Ну, откровенно говоря, мальчик же не виноват в заболевании, и Семен готов это признать. Но вот Алина… Она так носится с ребенком. Понятно, если бы это сулило выздоровление, но тут же все ясно: Вова всегда будет таким, какой он есть, как бы там Алина ни старалась.

Самый рациональный выход один — специальный интернат, где Вова будет среди таких же детей, как он, и под квалифицированным медицинским наблюдением. А они с Алиной будут его навещать, но при этом и спать спокойно, и есть, что хотят, и нервы сберегут, и остальную жизнь наладят. Шутка ли, уже почти четыре месяца у них вообще ничего не было, живут, как соседи, хоть и спят в одной постели. Да что там! Алина в последнее время чаще уходит в детскую, поэтому понятие «супружеская постель» в их доме уже тоже упразднилось.

Но наладить отношения с женой хотелось больше всего. Несмотря ни на что, Семен ее любил. Любил больше всего на свете, желал только ее, единственную, боготворил по-прежнему, хоть и не напоминала уже Алина ту холеную девочку, которая когда-то стала его женой.

Алина сидела в коридоре перед операционной. Анестезиолог обещал самый щадящий наркоз, который не вызовет осложнений, даже рассказал, что в его практике был случай, когда общий наркоз сказался на таком же пациенте положительно: ребенок даже начал произносить кое-какие слова. Алина, правда, в эту историю не поверила. Хирург убеждал, что операция рядовая, ничего страшного не произошло, конечно, понадобится реабилитация, физиотерапия, массаж. Алина представила, в какие нервы ей выльется массаж: Вова же не будет спокойно лежать. «Об этом подумаю потом», — сказала она себе. Сейчас главное, чтобы Вова хорошо перенес операцию и вышел из наркоза с наименьшими страданиями.

Из операционной вышла медсестра, сказала, что операция прошла успешно, Вова еще часа три-четыре будет спать. Мамаше лучше бы сходить поесть и отдохнуть, потом не до того будет. Алина и сама это понимала. Оставила номер своего телефона и попросила сестричку позвонить, когда Вова просыпаться начнет.

Она хотела зайти в ближайшее кафе, съесть тарелку супа и выпить кофе. Но, выйдя за ворота больницы, увидела над зеленой листвой деревьев купола церкви, расположенной на соседней улице. Алина не отличалась набожностью, хотя, конечно, была крещеной. Из всех молитв знала только «Отче наш», во время Великого поста соблюдала только Страстную седмицу, и то больше в оздоровительном плане. Теперь ноги, словно сами собой, понесли ее в храм. Перед входом она накинула на голову шарфик, который кстати завалялся в сумке, и осторожно вошла в церковь, стыдясь своего присутствия в полуспортивной одежде, и вообще стесняясь быть здесь. Постояла, неумело перекрестилась и подошла к бабке, торговавшей свечками. Взяла одну, подумала, взяла еще две. Взгляд Алины задержался на иконе святого князя Владимира.

— Есть такая же маленькая? Мне для ребенка нужно, — обратилась она к свечнице.

— Да, милая, сейчас достану тебе. — Бабка скользнула под прилавок и, пошуршав оберточной бумагой, вытащила небольшую деревянную иконку с металлическими золочеными уголками.

С иконкой в руке Алина подошла к образу Божьей Матери, зажгла свечку и поставила ее перед большой иконой.

— Богородица-заступница, — робко проговорила Алина, с неожиданным благоговением глядя на икону, — благословенна Ты в женах, и благословен плод чрева Твоего… Царица моя преблагая, радость скорбящих и покровительница обиженных… помоги! — выдохнула Алина, вдруг вспомнив молитву, которую слышала от Марфуши. И неожиданно взмолилась своими словами: — Помоги мне! Ты же сама Мать, Ты все понимаешь, Ты видишь мою боль, знаешь мои печали! Помоги мне! Прошу Тебя, на коленях Тебя прошу, вылечи моего сына. Облегчи его страдания, ему так тяжело в нашем мире… Господи, как ему тяжело! Не за себя прошу!

Она стояла у иконы, плакала, просила прощения, молила и молила о помощи. Потом отерла слезы, поставила одну свечку Распятию Христову, а другую Святому Пантелеймону-целителю, наскоро прочитала у каждой иконы «Отче наш». Перекрестилась и вышла из храма. На душе стало легко. Алина подумала, что надо бы ходить в церковь чаще. Посмотрела на чистое летнее небо и сказала вслух:

— Если Ты услышала мои молитвы, я не забуду Тебя никогда, каждый день буду благодарить Тебя!

Она купила по дороге булочку и тут же ее съела.

Иконку с изображением Святого Владимира Алина положила Вове под подушку.

Чуда не случилось. Вова очень тяжело выходил из наркоза. Ему было плохо, его дважды вырвало, он бессмысленно кричал, ворочался и бил себя по лицу. Повязку сделали добротно, сверху надели компрессионное белье, сорвать которое он не мог и от этого злился еще больше. По его лицу текли слезы, нос и веки покраснели и опухли. Он мял и комкал постельное белье, писался. Алина сбегала вниз в аптеку, за памперсами. Пока ее не было минут десять, нянечка, оставшаяся присмотреть за Вовой, в ужасе стояла у двери, со страхом глядела, как маленький мальчик методично бьется лбом о железную раму кровати, и кричит-кричит-кричит, и трясется всем телом от страха и боли.

Наступил вечер. Нянечка, заступившая на дежурство и уже наслышанная о Вове от сменщицы, смотрела на его выкрутасы с неодобрением. Подошла к Алине и ворчливо сказала:

— Да-а, распустила ты мальчонку своего. Не была бы задница в бинтах, так и просила бы ремня-то!

— Не говорите так, — возмутилась Алина. — Мой сын болен, у него психическое заболевание, а не проблемы воспитательного порядка. И он после наркоза!

Но нянька ничего не поняла.

— Психических в других больницах лечат, а твоему строгости не хватает! И после наркоза можно уговорить потише себя вести, а то это ж ни в какие ворота, ну! Да ты сама-то не устала разве капризы эти сносить? Пресекла бы уже давно, ремнем пригрозила бы. Или не лупцуешь ремнем-то? Да, конечно, не наказываешь, вот он у тебя и орет, как блажной! Эй, — вдруг крикнула она Вове в самое ухо, Алина и опомниться не успела. — А ну, хватит орать! Сейчас отдам мужику с мешком! — И тетка страшно заворочала глазами.

Тут и здоровый ребенок испугался бы, а для Вовы это было словно брошенная граната. Он просто взорвался диким ревом, тараща глаза и колотясь в руках у Алины. Таким страшным было это зрелище, что тетка, сообразив, что сделала что-то не то, поспешила скрыться с глаз долой. Вова снова бил себя ладонью по лицу, крутил ногами, пиная все, что мог достать. Алина легла рядом с ним и покрепче прижала сына к себе, стараясь удержать его руки-ноги. Вова кричал все сильнее и начал хрипеть, как утром. На рев прибежала дежурная медсестра, сказала, что Вова пугает других детей на этаже, мамаши недовольны, нельзя ли успокоить ребенка, «что вы за мать такая, неужели вам сына не жалко?». Алина старалась как можно спокойнее объяснить проблему, но сестра слушать не стала:

— У меня полно дел, выслушивать истории про жизнь каждого некогда. Угомоните ребенка, это все, что от вас требуется. Вы и так лежите в отдельной палате, но нельзя же шуметь на весь этаж! — и ушла.

Через час весь этаж гудел, как пчелиный улей. Не было ни одной палаты, где бы ни обсуждали мамашу, которая не в силах справиться с ребенком.

— Пусть ему сделают успокоительное! — взвизгнула женщина, заглянув в палату к Алине. — Ну невозможно же спать!

— Нельзя больше, с утра и так уже чего только не накололи, — слабо оправдывалась Алина. Но женщина уже хлопнула дверью, вызвав у Вовы новый приступ неудержимого крика.

Алине стало казаться, что она сходит с ума. Когда кончится этот день? Она потянулась к сумке, вытащила телефон, чтобы посмотреть, который час. На экране высветились несколько непринятых звонков, все от Семена, последний — совсем недавно. Не слышала… Она отпустила Вову, который тут же свалился на пол и принялся запихивать себе в рот край простыни, видно, кричать он уже и сам устал. Хоть бы не подцепил тут какой-нибудь инфекции, подумала Алина и набрала мужа. Семен ответил сразу очень обеспокоенным голосом:

— Ты где? Время десятый час, ни записки, ни звонка, трубку не берешь! Что случилось?

— Я же говорила тебе, что случилось, — сдержанно ответила Алина. — Вова сильно порезался, нас увезли в больницу, сделали операцию. Я здесь с ним. Тебя просила приехать еще днем, но ты отказался.

— Да, прости. — Семен был обескуражен. Он думал, что порез совсем легкий, а вернувшись домой и увидев страшную кровавую лужу с осколками, сразу начал звонить Алине. — Я не думал, что все так серьезно. Но и ты правильно пойми, — перешел он в наступление, — в последние недели ты каждый его чих превращаешь в событие, требующее консилиума, поэтому я подумал, что ты опять преувеличиваешь.

— Хорошо, я поняла, — равнодушно ответила Алина. — Мы сегодня остаемся в больнице, так что можешь отдохнуть от нас. Пока.

Она посмотрела на Вову, валяющегося на полу. Ужас какой, ребенок после операции… Она позвала медсестру, та пришла, с отвращением посмотрела на Вову и пошла по просьбе Алины звать дежурного врача, который мог решить, можно ли дать ли Вове снотворное или нельзя.

Когда врач пришел, Алина сделала ему жест рукой, чтобы он остановился в дверях, так как Вова только-только замолчал и теперь сидел, скорчившись, чтобы не опираться на больную ягодицу, и раскачивался вперед-назад, монотонно гудя под нос.

— Это он успокаивается так, — шепотом пояснила Алина врачу. Она решила не спрашивать про снотворное, зачем лишний раз пичкать мальчика химией. — Скажите, не опасно ему сидеть на полу после операции? Мне никак не удержать его в кровати. Он аутист, понимаете? Незнакомое место, боль, чужие люди, запахи… Его это все нервирует очень. Когда уснет, я попробую переложить.

Врач сказал, что ненормально валяться на полу в больнице, но если выхода другого нет, что ж… Полы моют два раза в сутки с хлорированным раствором. Сквозняков нет. То есть конкретная опасность отсутствует. Остальное — на совести матери. Алина кивнула. Осторожно присела на кровать, не спуская с Вовы глаз. Он продолжал раскачиваться и гундеть. Алина посидела немного, потом прилегла. С наслаждением вытянулась на больничной койке — ох, счастье-то какое, просто спокойно лежать в кровати! И сама не заметила, как задремала.

Проснулась Алина с колотящимся сердцем. Вова! Где Вова?! Что с ним?! Что за мать, бросила ребенка на полу, а сама развалилась! Ничего, ничего у нее не выходит!

Алина посмотрела на часы — спала не более получаса. Вова все так же лежал на полу, нервно подрагивая во сне и морщась. Алина наконец догадалась, что нужно сделать. Она стащила на пол постель и осторожно переложила на нее Вову, примостилась рядом и уснула, до утра ощущая всем телом присутствие измученного ребенка.

Рано утром ее разбудила санитарка, пришедшая мыть пол. Она смотрела на них круглыми от удивления глазами и шепотом спрашивала, что случилось. Алина показала ей глазами, что сейчас не нужно ничего мыть и, махнув рукой, дала понять, чтобы та закрыла дверь. Санитарка ушла. Алина встала, сбегала в туалет, умылась, привела себя в порядок. Попыталась поднять Вову вместе с постелью на кровать, но он заворочался, заныл тихонько. Боясь повторения вчерашнего кошмара, Алина оставила его в покое.

Вова проснулся, не плакал и вообще был очень тихий. Нашел глазами мать и потянул ее к выходу. Алина дала ему яблоко, которое успела вчера сунуть в сумку перед спешным отъездом в травмпункт. От медсестры она узнала, когда можно уйти домой.

— В десять часов обход, врач посмотрит, тогда и пойдете, если все нормально, — ответила медсестра.

— Но сейчас только семь. Он голодный, опять начнет орать, — расстроилась Алина.

— Спуститесь в столовую, там завтрак через полчаса.

Алина было обрадовалась, но, узнав, что на завтрак дают обычно молочные каши, снова приуныла. Вова уже начал проявлять признаки беспокойства, и надо было что-то решать. В итоге она договорилась с медсестрой, чтобы та передала врачу расписку, в которой Алина обязалась прийти на осмотр сегодня днем или завтра — как позволит состояние сына. И они с Вовой наконец покинули это жуткое для обоих заведение.

В этот же день вернуться в больницу на осмотр не получилось. Вова, оказавшись в знакомой обстановке, успокоился, хорошо ел, после обеда крепко уснул. Алина не решилась его будить и, позвонив в больницу, договорилась об осмотре назавтра.

Семен встретил жену с ребенком настороженно, ждал скандала, упреков. Однако Алина, на удивление, была спокойна. Мог ли он подозревать, что у Алины появилась тайна и что она решила для себя важное: Семен ей больше ничего не был должен.

На следующий день она поехала с Вовой в больницу. У ворот он насторожился: узнал место, где ему было плохо и больно. Начал упираться. Алина взяла сына на руки, он вцепился ей в волосы, но ей не впервой было терпеть боль, которую он ей невольно причинял. Внесла сына в приемный покой и опустила на пол. Вова, прихрамывая, кинулся к выходу. Алина перехватила его, спросила у сестры, как пройти на послеоперационный осмотр. Ей указали. Алина снова взяла Вову на руки, пошла к кабинету и села на кушетку, ожидая своей очереди.

Народу возле смотрового кабинета было немного: пожилой мужчина с перевязанной рукой, женщина с забинтованной лодыжкой, парнишка в инвалидной коляске, страдающий ДЦП, с сопровождающей его женщиной.

Алина скользнула взглядом по парню в коляске: из-под длинных рукавов выглядывала повязка на обеих руках, от кистей и выше. Это сразу наводило на определенные мысли: подросток, видимо, резал вены. Женщина, привезшая его сюда, явно была его матерью: такие же огромные грустные карие глаза, такое же скорбное выражение лица, прямые жесткие волосы.

Из кабинета выглянул врач, посмотрел, кто ждет приема, одобрительно кивнул, увидев Алину с Вовой, и сказал матери мальчика в коляске:

— Светлана Сергеевна, здравствуйте. Кирилла завозите, мы с ним наедине побеседуем, хорошо?

— Да, конечно, — тихо сказала женщина и ввезла коляску в кабинет. Выйдя, аккуратно прикрыла за собой дверь. Села рядом с Алиной, минутку помолчала и вдруг спросила, кивнув на Вову:

— Аутенок?

Алина чуть со стула не упала! Вот это да, неужели есть кто-то, кто может так сразу это увидеть? А Вова-то сегодня вообще ведет себя примерно, можно сказать! Ну поревел немного, когда шли к кабинету, но сидит на стуле спокойно, методично расстегивая и застегивая пуговицы на куртке: сверху вниз, потом на рукавах, потом в обратном порядке. Алина помолчала мгновение, не зная, как вести себя с этой незнакомкой. Но она опередила:

— Да вы не подумайте чего, я с пониманием. Этого не нужно стесняться. Дети, они и есть дети, все равно родные и любимые, хоть с аутизмом, хоть с ДЦП.

Алина кивнула и сказала:

— Жаль только, что это понимают только матери таких детей. Остальным очень трудно воспринимать их равными членами общества. Дети наши другие, но такие же люди…

— Именно так! У нас тоже самая большая проблема — не болезнь Кирилла, а отношение других людей к нему. Меня Светланой зовут, — представилась женщина, Алина назвала свое имя.

— Что у вас случилось? — спросила Алина.

— Родовая травма, сейчас уже концов не найти, но мальчик навсегда прикован к коляске. Как он страдает, кто бы знал. — Светлана помолчала, грустно покачав головой. — Учимся дома, хотя он мог бы посещать обычный класс, но мы перешли на домашнее обучение из-за того, что дети, да даже взрослые, не могут относиться к нему спокойно. Как бы мне хотелось, чтобы с ним общались, как с обычным парнем! Он ведь совсем нормальный, понимаете? Только тело искалеченное, и кое-какие нервные дела у нас проявляются, но все это нестрашно. Умеет и хочет общаться, приветливый, добрый… Сейчас спасает только интернет, он хоть там общается с другими людьми. Вижу, что иногда привирает о себе, мол, здоровый… Но не запрещаю, пусть живет в своем мире, если хотя бы это его спасает.

— А здесь почему? — Алина, правда, сделала свои выводы, как выяснилось верные.

— Да, вскрыл вены, дурачок такой! Слава богу, рука дрогнула, хотя хотел, говорит, чтобы насмерть. С девочкой переписывался, она настаивала на встрече, он долго ее обманывал, все проверял, спрашивал: «А если не понравлюсь? А если я болею?» Она ему говорила, что ей это неважно, лишь бы человек был хороший и умный. А Кирюша у меня очень начитанный, эрудированный. В общем, потом признался, что инвалид. Тут она и пропала. Ну, он вот что с собой сделал… — На глазах Светланы навернулись слезы. В этот момент Кирилла вывезли из кабинета и вызвали женщину с больной лодыжкой.

Заметив, что мама беседовала с Алиной, Кирилл вежливо поздоровался с ней и спросил:

— Что с вашим малышом случилось?

Алина улыбнулась парню, объяснила вкратце и добавила:

— А знаете, приходите как-нибудь к нам в гости! Не обещаю, что Вова сможет с тобой пообщаться, он у нас молчун, но мы бы отлично посидели за столом, попили бы чаю. Придете? — обратилась она к Светлане.

— Были бы очень рады, конечно. Общения нам не хватает, это правда. Вот если бы Кирюша мог хотя бы гулять во дворе…

— Лучше умереть, — вдруг угрюмо сказал мальчик.

— Ну почему же? — воскликнула Алина. — Ты давай выброси эти мысли из головы! Мало ли кто там тебя не понимает, ты должен жить ради себя самого. Ты такой же человек, как и другие, в чем-то даже лучше! Смотри, тебе весь мир открыт, ты все понимаешь, можешь контролировать себя, читать и работать на компьютере. Это реальные возможности. Даже относительно состояния моего ребенка — я могу только мечтать о таком! Понимаешь, о чем я?

Кирилл смутился, но только еще больше насупился. Светлана улыбнулась Алине, они обменялись телефонами и расстались — Алину вызвали в кабинет.

Осмотр прошел довольно спокойно. Вова, конечно, орал, не без этого, но ему очень понравился стетоскоп на груди у врача — на него попадал солнечный луч, и блеск Вову просто заворожил. Он замолкал и очарованно разглядывал стетоскоп, поглаживал его прохладную гладкую поверхность. Потом снова начинал кричать, не в силах совладать со страхом, и опять подавлял крик, поглаживал стетоскоп — ему, видимо, было приятно это касание.

Алина не представляла, как теперь оторвать Вовку от этого стетоскопа, но вопрос решился сам собой, врачу нужно было спуститься вниз, и всю дорогу Вова бережно нес чудо-игрушку, не отрывая взгляда от играющих на поверхности бликов. Алине пришлось, конечно, буквально вырвать игрушку из его рук и отдать врачу и, пока истерика не достигла штормового пика, выскочить из больницы.

С Вовиной попой все было нормально, повязку можно было менять самим, врач показал, как это делать. Все прекрасно! Кроме того, Алина вспоминала мальчика Кирилла, и в груди у нее теплело: ей казалось, что, поговорив с ним, как взрослый, опытный человек, она выросла в своих глазах, поднялась над своей проблемой.

Позвонила Юля. Алина поведала ей о недавних злоключениях, успокоила сестру, что уже все обошлось, и рассказала о мальчике с ДЦП, который хочет умереть только из-за того, что с ним не общаются люди. Ей хотелось показать Юле пропасть между ее детьми и детьми-инвалидами, но Юля сказала, что ее Олег в свои пятнадцать лет говорит о смерти едва ли не каждый день, возраст такой, чуть что не так, сразу умереть хочется. Алина удивилась и подумала, что раз так, значит, тем более разница между здоровыми детьми и инвалидами совсем незначительна. И это лишний раз подтверждало недавно возникшие у нее мысли: важно научиться обращаться со всеми людьми как с равными. Но ведь еще год назад, встретив такого паренька в коляске, она, скорее всего, отвернулась бы. Теперь она задумалась: что же заставляет людей отворачиваться: страх, брезгливость, равнодушие? Что?

Дни бежали. Препараты для протокола теперь нужны были импортные. Одни она заказала по интернету, другие купила у мамочек. Денег уходило все больше, а результатов было все меньше. Вова продолжал истерить, в туалет не просился, все делал в штаны, пришлось снова доставать памперсы. Ночи превратились в кошмары для обоих: мальчик не спал, вопил, пока не выматывался. Алина не высыпалась, двигалась как сомнамбула, машинально выполняла повседневные обязанности. Семен и злился, и жалел жену, но его сочувствие выражалось только в одном — отдать Вову в интернат. Алина в ответ молчала. Пока она хранила свой секрет, возражать было нечего. Нервы ее и так были на пределе. Пару дней назад она разрыдалась в машине перед входом в детский магазин, который своим названием — «Здоровый малыш» — словно издевался над Алиной. Даже магазины только для здоровых детей! Куда же мне идти?

Мысли взрывали мозг, мучили, ее просто распирало изнутри. Неужели ничего не получилось? Но ведь было, было же улучшение! Несомненно, была динамика. И потрясающая! Алина тогда думала, что вот она, финишная прямая. А теперь оказалось, что, несмотря на диету, к которой Вова вполне приспособился, и протокол, который так хвалила терапевт, — они снова в самом начале… Нет однозначного ответа. Может, протокол бросать? А что с диетой? Почему никто не может ей сказать: делай так и так, это поможет. Все вслепую, на ощупь, на свой страх и риск. Ну что же, если нужно, придется привыкать жить именно так, каждый раз сначала. Не одна она такая на свете. И Вова не один такой…

Алина в очередной раз за день переодела описавшегося Вову, положила перед ним новый набор из цветных пластиковых цифр, и пока он начал заинтересованно их изучать, ушла на кухню приготовить обед — сегодня не из полуфабрикатов. Пока резала овощи, мыла курицу и варила рис, чувствовала себя отвратительно. Не сработало. Не сработало! Что она делала не так? Алина стала вспоминать рассказы других мамочек, с которыми встречалась на занятиях в «Дети и мир».

Вот Манана, у нее Сандрик тоже на диете. Он вообще у нее такой смышленый, умеет и говорить, и читать, стихи рассказывает, песни поет. Правда, смеется Манана, пока за утро сто раз одну песенку прослушаешь, уже заткнуть рот ему готова. И ритуалы у них очень жесткие, без них никуда, не дай бог, нарушишь — куда девается этот спокойный мальчик, такую истерику закатит, хоть святых выноси. Вот помогает им диета!

Или Марк — сынок Ксюшин. Он до диеты еще и толстым был, так что по-любому она ему помогла. Ксюша с Андреем вообще не знали, что с ребенком делать, он у них неуправляемый был, рычал на всех, бил и сам бился, лоб постоянно в кровь разбивал. А как ввели диету, Марк намного лучше себя чувствовать стал. По крайней мере, прекратил себя калечить. Скоро уедут в Канаду. Там с такими детьми эффективно занимаются, специальных центров много. Марк у них точно на поправку пойдет.

Про Танюшу с Сенечкой и говорить нечего — они перепробовали все, что можно. Занятия, диета, протокол, хелирование. Она и сама прошла все это вместе с ребенком, самоотверженная мать! И ведь какой результат! Результатище! Танюша говорит, что Сеня теперь самый обычный ребенок. Наметанным взглядом Алина видела у него иногда стереотипные движения, но это ерунда по сравнению с тем, что происходит с Вовой сейчас.

Зато история Оленьки совсем другая… Бабушка Тамара Петровна рассказывала, что диета им никак не помогла, а вот занятия в «Дети и мир» повлияли существенно. Оленька стала более организованная, стихи читает, вопросы задает, ответы слушает, сама одевается. Но по-прежнему нюхает ботинки. Хорошо, если свои, а то и чужие. Может подойти и, глядя чистыми ясными глазами, весело сказать: «А я тебя сейчас укушу!» — и, прежде чем успеешь отреагировать, действительно укусит!

И какие выводы? Выходит, что нужно сцепив зубы продолжать. Терпеть, преодолевать. А может быть, правильней принять ребенка таким, какой он есть? Любит-то она его хоть каким, так, может, не стоит мучить ни его, ни себя, а жить, как жили раньше. Разве что на занятия ходить, это без вопросов, в любом случае помогает.

На ум сразу приходит история Насти с Тошей. Вот кто не парится с диетой и верит в гений своего ребенка. Настя сначала, как только узнала диагноз, лежала плашмя и белугой ревела. Она ведь больше всего этого и боялась, только думала, что имбецила какого-нибудь родит — экстремальная юность, наркотики, гепатит С… Но Антошка родился здоровым и красивым! Сколько счастья было, она его баловала, любила самозабвенно. И тут началось: то придуривается, то носится туда-сюда, то к людям пристает прямо в автобусе. Все вокруг считали, что он невоспитанный, а Настя с мужем думали, что он особенный, находчивый и юморной. Ну, потом-то все стало понятно. Настя просто никакая была, винила себя во всем. Хорошо, что муж у нее адекватный, посмотрел на это безобразие дня три, а потом сказал: «Или ты сейчас берешь себя в руки и становишься снова хорошей матерью и другом своему сыну, или можешь выметаться отсюда. Но запомни, когда Тоха нобелевку получит, то благодарить за нее он будет только папу, ясно?» Настя заставила себя понять, что ее ребенок отличается от других детей только своей необычностью. Но ведь это же супер? Серая масса, кому она нужна?! А Тоша не болен, он просто странноватый, но кто сказал, что это ненормально? От странностей не лечат, их культивируют в гениальность! В общем, они за честную, здоровую коррекцию, без ограничений типа диет и очищений организма, с максимальным приближением к обыденной жизни. Так, может быть, это и есть наилучший путь, самый оптимальный вариант?

Алина домыла посуду и приняла решение. Сколько людей, столько и мнений. Препараты для продолжения протокола еще есть, к диете они уже привыкли. Надо посоветоваться с Лили о новых версиях протокола, корректировка не помешает, но в целом пусть пока все останется как есть. Отказавшись от протокола, она признает, что никогда ее ребенок не станет нормальным. Ей нужно будет привыкать к мысли, что всю оставшуюся жизнь, до самой ее пенсии, до старости, до самой ее смерти с ней рядом будет ее собственный психически больной сын.

Нет, этот момент Алина старалась оттянуть до последнего!

Позвонила Юля и сказала Алине, что подруга порекомендовала ей экстрасенса, очень популярного в городе, может адрес дать. Предложила сходить, расспросить о Вове, ну и вообще…

— Даже если не веришь в это или ничего интересного не ожидаешь услышать, так хоть будешь знать, что все перепробовала. Пойдешь?

— А если он не скажет ничего успокаивающего? — засмеялась Алина. — Ну, почему бы не пойти. Только с Вовой пойду, мне его оставлять не с кем.

— Так с ним и нужно идти, пусть экстрасенс его посмотрит, поможет чем-нибудь, советами какими, — сказала Юля. — Давай завтра, к одиннадцати, сможешь?

— Нет, у нас занятия в это время. Давайте после двух.

На следующий день Алина привела Вову на занятия в «Дети и мир», а сама обратилась в кабинет психоаналитика. Так ей посоветовала Юшкевич, которой казалось, что Алина слишком долго стоит на распутье, никак не выберет стратегию, что помогла бы ей справиться с Вовиным состоянием.

В кабинете психоаналитика за внушающим уважение столом сидел представительный мужчина в дорогом костюме. Ярко блеснув на Алину толстыми линзами в золотой оправе, он сложил руки перед собой, сцепив их в замок, и спросил приятным гудящим баритоном:

— Вы ко мне? По какому вопросу?

— Да я… — замялась Алина, — я записана к вам на сегодня, Зубова, посмотрите. У меня сын аутист, я вот хотела…

— Да-да, заходите, пожалуйста. — Мужчина встал и подошел к двери, подав Алине руку. Она растерялась, протянула ему руку ладонью вверх. Психоаналитик улыбнулся, перевернул ее ладонь и, мягко придерживая, проводил к уютному креслу. — Присаживайтесь. Будем разбираться.

Алине вдруг стало спокойно. Ей показалось, что этот уверенный в себе мужчина сумеет решить их с Вовой проблемы, что она обязательно найдет здесь поддержку и понимание. Главное не забыть рассказать все-все: и про брата-дауна, и про Романа с его Африкой, про все, что могло бы иметь хоть какое-то значение. Алина начала долгий рассказ, доктор Бриксман внимательно ее слушал, делал пометки в кожаном блокноте.

Когда пациентка Зубова закончила повествование и изложила врачу все опасения, догадки, вопросы и сомнения, Аркадий Львович спросил:

— А сына вашего я могу увидеть?

— Да, конечно. — Алина посмотрела на часы. — У него как раз сейчас должна закончиться музтерапия.

Она пошла за сыном. Вовик с утра вел себя примерно, не считая рева в машине, когда они проезжали мимо строительных работ на дороге — громко тарахтел генератор, это его очень испугало. После музтерапии он был умиротворенным и расслабленным, доверчиво вошел в кабинет, сел на диван и принялся водить пальцами по выпуклому узору обивки.

Доктор посматривал, делал записи в блокнот. Алина стояла рядом с Вовой, не зная, куда деть руки.

— Присядьте, присядьте, — показал Аркадий Львович на кресло. — Мы сами разберемся.

Он подошел к Вове и взял его за руку. Вова руку отдернул, повернулся вполоборота и снова стал водить пальцем по узору, теперь нажимая на него с силой, даже со злостью. Доктор посидел рядом, глядя на его сосредоточенное лицо. Вова напрягался все больше, его спинка окаменела, движения стали нервными и отрывистыми, он отворачивался от лица доктора. Алина поняла, что еще немного, и он взорвется в истерике.

— Аркадий Львович, не нужно… так пристально, — тихо сказала она. — Он нервничает.

— Да? Вы видите, что он нервничает? — Бриксман пересел за стол. Спина Вовы сразу расслабилась. — А я вижу совершенно нормального мальчика!

— Что?! — Алина чуть не поперхнулась от возмущения. Для чего она тут распиналась полтора часа, выложив этому доктору с бархатным голосом всю подноготную? Опять «нормальный»! Да кто-нибудь поможет ей или нет? Как все надоело!

— Что вы так всполошились, Алина Ивановна? Вы знаете, что с точки зрения психиатрии вообще нет ни одного нормального человека? То есть в обратном случае — все нормальны. Так или иначе, хоть и со странностями, привычками и особенностями характера, воспитания, влияния окружающей среды, все нормальны, каждый в своем представлении, в разрезе понимания тех или иных проблем.

— Аркадий Львович! — Алина, разочарованная, теряла остатки доверия к врачу. — Если бы это было так, то вы, как и другие, сидели бы без работы! Однако у вас все в порядке и с занятостью, и со всем остальным. — Алина грубовато намекнула на стоимость приема.

Бриксман добродушно улыбнулся:

— Именно! Посудите сами, сударыня, разве такой поток клиентов, как у меня, может состоять только из нервнобольных? Вот и вы пришли ко мне, разве вы считаете себя психически нездоровой? Ненормальной?

Алина растерялась. Нет, безусловно, она могла бы признать себя неуравновешенной, она устала, но она точно не тронулась умом, и уж конечно она совершенно нормальная.

— Я нормальная! Но у моего сына явные проблемы, вы же видите? Ах, ничего вы не видите, — чуть не плача, сказала Алина. — Он ходит, как цыпленок, поджавший крылышки. Он раскачивается, у него бывают приступы самоагрессии! Он не говорит, он не проявляет чувств и эмоций, только если кричит от боли или если что не по нему. У него сто тысяч странностей, непонятных окружающим! Он…

— Минуточку! — Доктор перебил ее, повысив голос. — А в чем, собственно, его ненормальность? В непохожести на других? Ну-ка, потрудитесь мне объяснить, что есть «нормальность» в вашем понимании?

— Ну, это… это когда с ребенком можно общаться, можно вести диалог, ждать от него ответной реакции на слова и действия. — Алина пыталась сказать, что бы она хотела видеть в сыне. — Чтобы мог обслуживать себя, чтобы был контактным, чтобы вот так не замыкался, когда его берут за руку…

— Неубедительно, — сказал Бриксман. — Сотни тысяч детей, которых вы будете считать нормальными, неразговорчивы и неприветливы по натуре или воспитываются в среде, где никому не интересны их слова и эмоции. Некоторые, их также сотни тысяч, не ответят на вашу просьбу или вопрос по самым разным причинам, начиная от плохого настроения и неважного самочувствия, заканчивая просто нежеланием с вами общаться и реагировать на ваши слова. Обслуживать себя? Я знаю десятилетнюю девочку, которая абсолютно нормальна в широком понимании этого термина, но ее до сих пор кормят с ложки и одевают, так как иначе она просто не ест, ковыряется по два часа, а самостоятельно одевается так медленно, что не хватит никаких нервов дождаться, проще одеть. Она иногда до сих пор зовет маму подтереть ей попу, уж извините за подробности — вот так воспитан ребенок. И таких детей сотни тысяч! Ну а что касается напряженности, когда ребенка берут за руку… в наше время, знаете, никому доверять нельзя, сколько случаев пропажи детей именно из-за их доверчивости и послушности. Из-за так называемой нормальности, — подчеркнул он.

Алина была поражена. Нет-нет, определенно все, что перечислили врач, притянуто за уши. Она может отличить в Вове те черты и свойства, которых нет у здоровых детей. Возразить она решилась — у доктора на каждый ее аргумент нашлись опровержения. Но видеть, отличать и понимать симптомы аутизма не только в своем ребенке, но и в других она уже наловчилась. Поэтому не нужно тут убеждать ее в обратном. Алина разозлилась на Бриксмана, на себя: отвалить столько денег за никчемную дискуссию, не услышать ничего определенного, сама тоже хороша, расслабилась, размечталась, что тут ей выдадут путеводитель к своему ребенку. Вот дура!

Алина торопливо попрощалась, стянула Вову с дивана и вышла из кабинета. Психоаналитик проводил Зубовых до двери и пригласил в кабинет следующего посетителя.

Приехали домой, Алина накормила Вову, не переставая думать, что ей не удается найти человека, который указал бы верный путь. Действует вслепую. Вспомнила: в два встречаются с Юлей у экстрасенса. «Бредятина! — подумала Алина. — На что только не пойдешь ради хоть каких-нибудь результатов». И тут раздался звонок от Юли:

— Едете? Я через полчаса уже буду на месте.

Экстрасенс принимал в серьезном и солидном заведении, называлось «Международная академия ясновидения и энерготерапии».

Минут через сорок Алина с сыном приехали к зданию академии, их уже поджидала Юля. Подошла их очередь, Алина вошла в кабинет не без опаски. Вова сразу сел на пол и стал ныть. Он устал за сегодняшний день от кабинетов, столов, белых халатов и пристального внимания. Если бы экстрасенс был действительно ясновидящим и умел прочитать его мысли, он понял бы, что больше всего Вова не любит ждать и терпеть внимание чужих людей. Не хочу видеть ваше лицо, не ждите от меня ничего, я ничего не знаю, давайте я буду бегать, прыгать, щекотаться, гоняться за мячиком, складывать цифры, машинки расставлять и колесики крутить, я вас не понимаю и все буду делать по-своему — вот что сказал бы Вова, если бы мог.

Экстрасенс был самый обычный: хрустальный шар на столе, книги по парапсихологии за стеклянными дверцами шкафа, ароматические палочки, источающие благовония. В кабинете остро пахло корицей, славящейся свойством тонизировать организм при умственном переутомлении, упадке сил и депрессии. М-да, полный набор. Алина попросила Юлю забрать Вову и подождать их в коридоре.

— Что привело вас ко мне? — специальным голосом, переигрывая, заговорил экстрасенс, субтильный мужчина с шикарными гусарскими усами и искусственным левым глазом. Его желтоватый пиджачок приятно гармонировал с обстановкой в зеленых тонах: изумрудные шторы, обитый зеленым муаром диванчик, ваза с зелеными яблоками.

Алина покачала головой, удивляясь самой себе: «Что я тут делаю?» — и сказала:

— У меня в семье кое-какие проблемы. Мне бы хотелось, чтобы вы подсказали мне решение хотя бы некоторых.

В тоне ее слышалась ирония, направленная на саму себя: раз уж приехала, доводи дело до конца. Это вообще было в характере Алины — все доводить до логического завершения, хотя порой и на середине понятно, что дальнейшие действия бесполезны. Вот и с протоколом этим: вроде уже ясно, что не помогают эти препараты, однако она настойчиво продолжает пичкать Вову ударными дозами, ожидая результата. И оправдывает себя тем, что пока хуже не стало, просто все вернулось обратно.

Экстрасенс между тем зажег ароматические палочки, повертел в руках керамические квадратики с изображенными на них рунами, посмотрел в окно, потом на посетительницу. Алина тоже наблюдала за ним чуть ли не с насмешкой. Экстрасенс вытянул из колоды карт таро три штуки, разложил их перед собой. Алина подняла глаза к потолку и решила уже уйти, как он вдруг сказал:

— Пока твое яблоко далеко от яблони, ничего не сложится так, как тебе хочется.

Алина аж подскочила:

— Что-что? Как это понять?

Хотя что уж тут непонятного! Алина ошарашенно смотрела на человечка, смиренно смотрящего на нее сквозь сандаловый дым.

— Вы можете конкретно сказать, что меня ожидает?

— Зачем? Вы же мне не верите, — весело и живо заговорил экстрасенс. — Настроены вы скептически, вам у меня не нравится, мои слова вы уже заранее готовы опровергать. Вы прекрасно поняли суть сказанного мною. Вот отсюда и действуйте. Могу вам сказать только одно: в итоге все будет хорошо. — И многозначительно подмигнул ей здоровым глазом.

Вышла Алина от него в смятении. Юля кинулась к ней с расспросами, но Алина отвечала односложно и поспешила уехать.