Мировая интеграция и российское простодушие

Иностранная помощь в России и помощь россиян иностранцам. 1994 г

1994

Мы всегда любили Запад за его блестящесть так же крепко, как и ненавидели (причем за то же самое). Но нежность взаимоотношений с Западом в первую половину ельцинского правления была просто потрясающей, страна была готова раствориться во всем западном. От советской закрытости маятник общественных настроений летел к противоположному полюсу своей амплитуды — к полной открытости, обнаженности.

Эта статья вызвала отклики в тогдашней ФСК — они тоже все активней занимались вопросами «международного сотрудничества». Спустя некоторое время в центральной прессе появились инспирированные нашими спецслужбами «утечки», в которых прямо указывалось на различные «аспекты деятельности» тех или иных западных организаций в России. А летом того же 1994 года в Ростовской области прошел большой семинар по проблемам информационной безопасности с участием губернатора и высокопоставленных представителей спецслужб из Москвы. Появились циркуляры, хоть как-то регламентирующие отношения чиновников с иностранцами.

Рассуждая на эти темы, всегда рискуешь увалиться в шпиономанию и клаустрофобию. Не избежал этого и я — фигурными скобками обозначены места, где я уж явно перегибал палку, разоблачая происки мирового капитала. И тем не менее определенный заказ времени выступления, подобные этому, в ту пору выполнили.

Сейчас, когда отношение россиян к Западу стало более настороженным (по многим причинам), как-то даже трудно восстановить ту атмосферу радушия, а точнее простодушия и подобострастности. Доходило до того, что иностранным организациям с сомнительной репутацией предоставляли бесплатно хорошие офисы в центре города (к примеру, в одном из них сейчас располагается Ростовская ТПП).

Проблема не в том, что иностранцы, даже шпионы, такие уж коварные. Это нормально, для себя стараются. Ненормально то, что сами россияне непонятно зачем содействовали их усердию. Вот этому и посвящена статья.

Простейшая классификация внешних контактов Ростовской области, проведенная N, выявила следующую картину. Наши иностранные партнеры делятся на две группы. Одни страны налаживают с нами деловые партнерские отношения. <…> Другие страны подряжаются все больше на консультационную помощь, заявляют желание инвестировать самые толковые наши проекты. Это США, Франция, Германия, Великобритания — страны далекие, но сильные. Считается почему-то, что именно они ведут нас к рынку, всемерно консультируя и обещая инвестиции. Пришло время задуматься о назначении этого мифа.

Комплексный подход

Весной 1993 года одна крупная международная Помогающая организация, состоящая почти сплошь из американцев, объявила о своем желании кредитовать развитие муниципального транспорта в 10 российских городах. Заявку на конкурс подали более 20 городов. От них потребовали описание транспортной системы и проекты ее развития. На основании этой информации (а может быть, и по другим основаниям) были отобраны 10 городов, среди которых оказались такие стратегические населенные пункты, как Ростов, Нижний Новгород и т. д. В эти города поехали Помогающие делегации за более подробными сведениями. Ведь для составления бизнес-проекта под большой валютный кредит необходима информация о графиках и объемах пассажиропотоков, о состоянии транспортных магистралей автопарка. Американцы даже потребовали бюджетную расшифровку вперед до 1997 года, но это, как говорится, от незнания наших реалии.

Наши чиновники с энтузиазмом взялись за дело, опередили иногородних коллег и, вполне возможно, впервые составили комплексное описание системы муниципального транспорта и ее потребностей. Помощникам наши результаты очень понравились. Они тут же, осенью 1993-го, возжелали дать кредиты на строительство и развитие телекоммуникаций. Естественно, под этот кредит потребовали такие же комплексные описания состояния ЖКХ и телекоммуникационной системы города, выполненные нашими специалистами.

Что же касается транспортного кредита, то он должен был поступить в феврале 1994 года, т. к. ростовчанам объявили осенью, что они попали в десятку. Февраль прошел. На вопрос о кредите наши чиновники угрюмо отмалчиваются. Удалось выяснить, что «американская сторона» решает. Что ж, это право американской стороны, у них ведь нет перед нами никаких обязательств.

На ловца и зверь бежит

Одна Помогающая организация решила возить наших чиновников в Америку — за опытом. В прошлом году свозили двух очень высокопоставленных чиновников. В этом году собираются опять везти. Кандидатам на поездки раздали очень емкие анкеты, в которых ростовчанин должен был рассказать о себе все, вплоть до хобби, состава семьи и кулинарных пристрастий. Кто ж не хочет съездить в Америку? Кандидаты написали о себе все. Разные источники называли разное число заполненных анкет, звучало даже число 200.

Политическая и промышленная элита Ростова (по крайней мере, ее часть) сама на себя составила досье и передала его в руки Помощников (наверное, торопились при этом уложиться в срок). Конечно, информация об излюбленных блюдах чиновника или директора не имеет стратегического характера. Но может быть очень полезна для работы Помощников на нашей территории. Теперь можно представить, как болела бы голова у обыкновенного шпиона, собирающего подобное досье.

Они честные

Сотрудники Помогающих организаций, наверное, сведущи в иностранном бизнесе. При первой встрече с ними у некоторых наших чиновников возникли сомнения: как они могут консультировать наших бизнесменов? Американцы сказали: «О'кей, рашен френдз, нам нужно полгода, чтобы войти в курс ваших дел». Дали им полгода.

Через полгода спрашивают у них: когда начнете? Да вот, готовим банковскую конференцию. И действительно, еще через несколько месяцев они проводят довольно крупное мероприятие. На котором, между прочим, можно получить представление о банковском и банкирском потенциале региона.

Приезжает другая американская Помогающая организация, дает в местной газете объявление о бесплатных консультациях. Ростовчане идут на консультации интенсивно. Там они заполняют подробную анкету о профиле и планах своего предприятия, о себе и тех знаниях, в которых они нуждаются. Потом Помощники им дают некоторые действительно полезные советы. «Это другой уровень мышления!» — счастливо восклицают ростовские бизнесмены. N авторитетно заявляет, что это действительно другой уровень мышления. Уезжая, Помощники говорят: «Мы собрали очень интересный материал о вашем городе и теперь будем его обрабатывать». Можно не сомневаться, что они говорят правду.

Знающие люди говорят, что до 80 % информации аналитические спецслужбы собирают из открытых источников.

Их служба и не опасна, и не трудна

Из всех Помощников американцы работают наиболее тонко. Более бесстыдным образом информацию собирают французы, чему автор этих строк сам был свидетелем. Как-то мне позвонили из областной администрации и попросили побеседовать с французом. В редакцию пришел молодой француз в сопровождении ответственного сотрудника администрации. Договорились: услуга за услугу — обменяться вопросами. Но он сразу предупредил, что не полномочен оценивать свою миссию и нашу ситуацию. Вопросы француз задавал интересные — о возможных стратегиях регионализации, о возможном поведении региональных руководителей и об отношении жителей региона к Москве. После моих расспросов выяснилось, что француз — студент, подрабатывающий на каникулах в далекой экзотической России. Я спросил его, собирает ли он информацию для налаживания экономических контактов, но даже на эту подсказку он не ответил внятно. Явно было другое: он не стесняясь сказал, что Францию интересует политическая ситуация на юге России и ее возможное развитие.

Вполне нормальный интерес уважающей себя страны. Никто не вправе запретить французскому студенту собирать информацию, тем более что действовал он в рамках закона. Смешно другое. Из Москвы нашим чиновникам пришла депеша с указанием содействовать французу, было соответствующее распоряжение регионального руководства. Ответработник администрации сопровождал француза на его встречах с политическими и хозяйственными руководителями, французу советовали, с кем лучше встретиться для полноты информации. Студент имел аудиенцию на уровне областного руководства, где также получил ответы на все свои вопросы. Какое еще государство так приветливо раздевается перед иностранными «обозревателями»?

А что же наши Любопытные службы? А они все это время реорганизуются. Но даже и в подвешенном состоянии пытаются следить за Помощниками. N располагает информацией, что многие чиновники, по роду службы сталкивающиеся с Помощниками, имели беседы и с Любопытными сотрудниками. Но закавыка в том, что вся (доступная взгляду N) деятельность Помогающих организаций абсолютно легальна. Они даже не вербуют (насколько известно N) агентов среди ростовчан. Ростовчане сами с радостью им помогают.

Единственная проблема для «миссионера» в Ростове — это качество питьевой воды.

И у них есть проколы

Затеяли ростовчане делать Свободную таможенную зону. Приходит делегация к Помощникам и говорит: «Давайте пригласим американских специалистов и устроим семинар по проблемам СТЗ». «О'кей, — говорят американцы. Давайте вашу заявку с описанием идеи». Проходит два месяца. «Ну как?» спрашивают ростовчане. «Жаль, — отвечают Помощники, но наши специалисты не могут ехать к вам из-за вашей политической нестабильности». Может, и так. А может быть, создание СТЗ в Ростове не входит в планы мировой буржуазии.

Однако данный эпизод интересен не предположением о коварстве мировой буржуазии. Любопытна оговорка о политической нестабильности. Русские все ведь ипохондрики: «Да-да, — кивают они с грустью и гордостью, — политическая ситуация у нас действительно того… подкачала». А ведь при трезвом рассмотрении мешает нашему бизнесу не политическая ситуация; мешают дураки, дороги, законы, таможни, налоги и проч. А Помощники на все проекты твердят одно и то же: «Ваша политическая нестабильность мешает нам наладить широкомасштабные инвестиционные (технологические) потоки». Как будто всех инструктировали в одном центре. <…>

Играть в ту же игру

«Гнать их поганой метлой!» — подумают предрасположенные к шпионофобии люди. Реакция правильная и по-человечески понятная. Но неумная.

Деятельность Помощников может быть очень полезна для России. Во-первых, она способствует возрождению патриотизма. Во-вторых, надо отдать им должное, они неплохо организованы и для нас являются неплохим организующим фактором. Возьмем хотя бы транспортный проект: ростовские чиновники систематизировали все проблемы муниципального транспорта и, разумно не полагаясь на одних лишь американцев, стали пытаться эти проблемы решать. И в-третьих, Помощники вполне могут помочь нам кредитами и технологиями. <…> Правила игры таковы, что Помощники время от времени должны оказывать нам реальную помощь. Чтобы позвонить потом в «Город N» и сказать: «Почему вы считаете нас шпионами, мы сделали для вас то-то и то-то». Вот пусть и делают. Надо повысить сопротивляемость материала, и это заставит их спасать свою репутацию. Даже если это совсем отпугнет Помощников, то хоть не навредит национальной безопасности России.

Особенно есть над чем подумать нашим властям. Зачастую они финансируют проживание, сопровождение Помощников, предоставляют им не худшие офисы. N может с уверенностью заявить: ростовские налогоплательщики оплачивают (частично, правда) сбор информации в пользу США.

А когда высшие чиновники региона любезно отвечают на вопросы иностранцев с непонятными миссиями, это уже просто несолидно. <…>

Исходить надо из того, что даже реально помогая России, Помощники все-таки отстаивают интересы своей страны. Можно еще сказать, что в современном мире благополучие государств взаимозависимо. Действительно, Помощники из развитых стран мыслят масштабами мировой интеграции. Но для нас разговоры об интеграции преждевременны и опасны, ведь у нас еще нет собственного содержания, с которым можно было бы равноправно войти в мировое сообщество. Интеграция несамоопределившегося субъекта называется ассимиляцией.

И последнее. Есть среди иностранцев и искренние наши друзья и помощники. И вообще, все они — милые люди. Дело не в них, а в нас.

Апрель 1994 года.

 

Очередная схватка Левиафана с либералами

Признак усиления государственности в России. 1995 г

1995

Это был январь нового 1995-го. Традиционно в первых номерах нового года обозреватели «Города N» пишут статьи, подводящие итоги за год в той или иной сфере. Статья «Очередная схватка Левиафана с либералами» — из этого ряда. Однако это не только регулярное годовое обозрение, но и попытка вышелушить из политической действительности приметы новой тенденции — тенденции к возрождению имперских амбиций в России.

Многие умозаключения статьи сегодня покажутся наивными, но тогда «борьба кланов», предвыборное расслоение экономических структур — все это только оформлялось.

Усиление имперской составляющей в российской политике в этой статье привязывалось к уходу Ельцина. Но Ельцин не ушел. В 1996 году наиболее влиятельные экономические и политические группировки решили оставить Ельцина у власти. Для этого они снова стали раздувать пафос «красно-белого» противостояния коммунистов и демократов.

Существующая власть была снова объявлена оплотом демократии и «курса реформ», а оппозиция несла угрозу коммунистического реванша. Поэтому державная, государственническая риторика, которая только-только начала зарождаться в органах власти, перед выборами президента в 1996-м отошла на второй план. Новоявленные олигархи еще недоделили страну, еще нужен был Ельцин, еще необходима была стилистика внутрироссийского размежевания на демократов и коммунистов.

…В каком-то смысле правы оказываются те, кто говорит, что со вторым сроком Ельцина Россия потеряла четыре года в историческом развитии. Многое из того, что стало очевидно в России в 1999 году, начало проявляться еще в 1995-м, к концу, как тогда полагали, ельцинского правления, к концу первого, либерального этапа реформ.

Но новорожденные олигархи еще не нашли замены Ельцину, и они начали кампанию по его переизбранию. А переизбрать его можно было только под угрозой коммунистического реванша.

В результате усиление имперских тенденций, о котором идет речь в этой статье, было отодвинуто на пять лет — к 2000 году. Но так или иначе, оно все равно ознаменовало окончание либерального этапа реформ и оказалось приурочено к уходу Ельцина с поста президента…

Страна стоит на пути к новой Российской империи

Шесть лет, с 1985-го по 1991-й, понадобилось, чтобы развалить Советскую империю. Это время называлось перестройкой. Следующие три года страна пыталась остановить инерцию развала.

Это время назвали постперестроечным периодом. Программа «Время», теленовостной символ СССР, закрытая в сентябре 1991 года, в декабре 1994-го вернулась на экраны, закрыв период державного «безвременья».

Постперестройка закончилась, пришла пора придумывать название для новой эпохи. Есть основания полагать, что 1995 год откроет новый этап российского империализма.

Конец постперестроечного этапа

Можно назвать точную дату окончания постперестроечного периода — 4 октября 1994 года, «черный вторник». Впервые крупная игра на валютном рынке стала инструментом политики. Попытки разобраться со скачком доллара выявили противостояние двух кланов — административно-банковской московской группы и правительственного аппарата. <…>

Следующая схватка титанов связана с убийством журналиста Холодова. Московская пресса развернула кампанию по дискредитации Павла Грачева. Потом в Москве разразился топливный кризис. По-видимому, это был ответный удар российского правительства по московскому (масштабный топливный кризис имел место только в Москве). Г-н Лужков попал в сложную ситуацию. <…> Чуть ранее заклятый друг Лужкова Анатолий Чубайс сделался вице-премьером.

Кульминацией поединка стала история с осадой банка «Мост» (расположенного, кстати, в здании московской мэрии) силами президентской спецслужбы. Впервые заговорили о том, что ниточки столь серьезной игры ведут к руководству охраны президента, которое представляет самостоятельную и грозную политическую силу. И последний эпизод — ввод войск в Чечню, его можно рассматривать и как попытку кабинета укрепить свои позиции путем победоносной военной операции.

Политика — не спорт, участники борются не за медали, а за интересы. По одной из версий, борьба банковско-лужковской группы против кремлевской есть борьба против правительственного проекта бюджета на 1995 год, предусматривающего ряд жестких финансовых мер. Другая версия, не исключающая первую, является более глобальной — идет борьба за власть. Наблюдатели отмечают сближение Лужкова с генералом Лебедем и экономистом Явлинским. Одновременно в октябре-ноябре усиливаются попытки дискредитировать Грачева и Черномырдина.

Не исключено, что таким образом началась предвыборная кампания Лужкова. Ее первыми ходами стали удары по нынешнему правительству и его ключевым фигурам. (В ответ наносят удары по «Мосту» и по московским автозаправкам.) Григорий Явлинский начинает набирать баллы как кандидат в президенты. И делает это поначалу довольно успешно, недаром язвительные коллеги по демократическому лагерю называют его «Жириновским для интеллигенции». Но, по трезвом рассуждении, реальных шансов у Явлинского немного.

Будет красиво, если незадолго до выборов Явлинский подарит все свои голоса, собранные в регионах, Лужкову (который наверняка будет испытывать дефицит региональной поддержки), а сам удовольствуется постом премьер-министра. Многие в армии и в обществе не возражали бы против фигуры Лебедя на посту министра обороны.

Что касается персоны нынешнего президента, то война московских титанов его не затрагивает, потому что, во-первых, сам Лужков — креатура Ельцина, во-вторых, многие считают, что Борис Ельцин не будет реальным претендентом на следующий президентский срок.

На этом фоне традиционная борьба политических партий выглядит детской забавой, да и вообще угасает. Даже день 7 ноября был отмечен без былого энтузиазма. Началась «взрослая» политика со своими правилами. Партийные лидеры ищут новые рычаги и опорные точки, но уже вряд ли кто сможет конкурировать с аппаратом правительства и его нефтяными кранами или с московским кланом и его финансовой мощью (70 % банковского капитала Российской Федерации концентрируется в Москве). Будущий президент, скорее всего, будет служить одному из этих кланов. Ясно, что в таких условиях личность будущего президента особой роли не играет.

С точки зрения исторического развития России уходящий <1994> год показал: политическая жизнь становится «метрополитической». Это типологическая характеристика империи: политика концентрируется в метрополии. Внешняя по отношению к метрополии среда (в т. ч. регионы) привлекается либо в качестве аргумента (сентябрь 1993 г.), либо в качестве инструмента (чеченский кризис).

Возрождение внешних имперских амбиций

Первый звоночек для новоявленных западных друзей России прозвенел летом 1993 года, когда Ельцин, уязвленный встречей экс-президента США Никсона с опальным вице-президентом России Руцким, заявил, что аудиенции в Кремле Никсон не дождется. За всю перестройку и постперестройку американцы впервые получили от русских отказ.

Тогдашняя инспекция Никсона и вправду была бесцеремонной: он намеревался встретиться с лидерами противоборствующих лагерей и сделать для США выводы. Роль одного из противоборствующих туземных вождей Ельцину не понравилась. Зато иметь особое мнение в диалоге с США понравилось. Следующей попыткой, правда неудачной, была попытка подружиться с Караджичем. Но балканская партия не сделала пока чести российской дипломатии.

Стал заметно меньше улыбаться американцам «мистер Да» Андрей Козырев. Восстановление отношений с Ираком стало ответным ходом России на укрепление позиций Соединенных Штатов в мусульманском мире, очередной раз проявленное в американской поддержке боснийских мусульман. Неизвестно, удастся ли получить от Ирака прежние долги за вооружение, но ослабить гегемонию США на Ближнем Востоке уже удалось. Сразу заволновались и поехали в Москву израильские руководители.

Совсем огорчил американских друзей министр Козырев в Брюсселе на сессии Совета НАТО, где отказался подписать итоговый документ. Российские теленовости с гордостью многократно транслировали заявление Козырева о том, что документ для начала не мешало бы перевести на русский язык. Россия открыто заявила, что она против продвижения границ НАТО на восток. Ну, а выступление Ельцина на Совете безопасности Европы в Будапеште американцы посчитали началом «холодного мира».

Качественный скачок в процессе возрождения имперских традиций в России — ввод войск в Чечню. Если реформируемая в ходе боевых действий российская армия сумеет доказать свою боеспособность, то впоследствии ничто не помешает решать внешнеполитические вопросы и посредством войсковых операций, как делают это США.

Вновь образовавшаяся внутренняя либеральная оппозиция считает, что конфликт в Чечне ведет к установлению полицейского режима в России. Однако уместнее говорить именно о возрастающих имперских амбициях России. Конечно, не зря волнуются вероятные друзья России на внешнеполитической арене, но усиление имперских амбиций является пока в большей мере фактором внутренней политики. Достаточно вспомнить, какими эпитетами награждала красная и патриотическая оппозиция дружбу Горбачева с Бушем или Ельцина с Клинтоном. Новая имперская политика Ельцина ослабляет позиции русских шовинистов. Патриотическая оппозиция перестает быть угрозой режиму Ельцина.

Не надо забывать, что большинство советских людей играли незаметные роли в обыденной жизни, но привыкли к своей ведущей коллективной роли на мировой арене — к той коллективной роли, что досталась им через причастность к Советской державе. Эти люди, судящие о политике по меркам таможенника Верещагина («за державу обидно!»), стали гораздо более лояльно относиться к режиму. И если и ругают теперь кого-то, то уже не символ государства — президента, а отдельные государственные институты.

Складывается интересная ситуация: реформы, инициированные либералами и повлекшие снижение влияния России на мировой арене, породили социальное напряжение, которое уже приближалось к критической точке. Теперь же это социальное напряжение гасится во многом именно за счет усиления имперских амбиций России. По крайней мере так было до начала Чеченской войны.

Что показал русский Ольстер

Каждая империя имеет не вполне покоренную территорию, на которой время от времени вспыхивают восстания. Война в Чечне обеспечит Россию такой территорией.

Ввод войск, который задумывался как победоносный («воздушно-десантный полк за два часа»), своей победоносностью призван был усилить позиции некоторых ключевых фигур кабинета. <…>

Однако чеченская кампания не принесла «партии войны» ожидаемых дивидендов. Уже пропал куда-то с телеэкранов Грачев. Судя по изменившейся тактике боев и тактике взаимоотношений с прессой, в русской армии появились новые стратеги и идеологи.

Чечня показала, что «любительская» армия зря проедает бюджет. В ближайшее время можно ожидать новых скандалов с генеральскими дачами и «мерседесами», возможно, будут даже показательные процессы. В любом случае, после чеченской встряски армейские консерваторы утратили свои позиции. Новые напористые военачальники будут реформировать армию не под цели ее собственного воспроизводства, а в русле общероссийской тенденции к империализации. Уже сегодня адепты силовых подходов могут предложить несколько вариантов использования армии для защиты русских интересов на евразийском континенте.

Одновременно чеченский кризис поставил вопрос об общем состоянии силовых структур государства, ослабленных и деформированных в годы либерализации. Внутренние войска, старающиеся в Чечне лучше смотреться на фоне армии, вполне могут претендовать на увеличение своего куска в бюджетном пироге. Будет настаивать на увеличении финансирования и госбезопасность.

Традиционная конкуренция между силовыми ведомствами вошла в новую фазу. Как бы ни развивалась ситуация дальше, уже очевидно, что все силовые структуры будут претендовать на усиление. «Усиленные» силовые структуры еще один шаг в сторону империи.

Военная машина — это вообще один из столпов империи. Война позволит воспрянуть духом и военно-промышленному комплексу. <…>

Русский вопрос: борьба идей

Роль либеральной интеллигенции в истории России хорошо известна. Российская примета: влияние либеральных идей усиливается перед крахом империи. Так было на рубеже веков, так было в годы перестройки. Жертвой либералов в России уже пали две империи.

Политологи-мистики утверждают, что либеральная идея является агентом враждебного России атлантизма. В самом деле, либеральная идея в ее буржуазном понимании зародилась в Англии, получила наибольшее развитие в Америке. Также нельзя не заметить, что русские либералы охотно ориентируются на «мировые ценности», большая часть которых сегодня штампуется в атлантическом блоке. Согласно этой мистико-геополитической типологии атлантизм враждебен евразийской идее государственности, оплотом которой всегда были Россия и Германия.

Камнем преткновения в титаническом споре моря и суши является либеральная идея. Но существует один парадокс: начиная с эпохи Рузвельта «развитой либерализм» никак не мешает существованию сильных государств и даже империй в Атлантическом блоке. В России же либерализм постоянно вступает в конфликт с государственностью.

Государственническая идея отвечает тем же: к примеру, с усилением державных тенденций в России главный либерал Егор Гайдар активизировал свои оппозиционные выступления — и тут же откуда ни возьмись всплыл опрос о его причастности к становлению дудаевской Чечни. Чеченская кампания стала реваншем евразийцев. Либералов удалось загнать в оппозицию, отстранить от реформ. Но при этом российские империалисты столкнулись с большими проблемами, пока — военного характера.

Либералы против империалистов — не новое для России противостояние. Снова они перетягивают канат, который и есть Россия.

За всем этим, как верно подметил Пушкин, наблюдает российский народ. Остается уповать на то, что россияне сумеют осмыслить вековой опыт и синтезировать разрывающие Россию геополитические тенденции так, чтобы идея личной свободы и личной инициативы обитала в сфере межчеловеческих отношений, идея сильного государства регулировала деятельность государственных институтов. А не наоборот.

Январь 1995 года.

 

Статья в защиту либерализма. 1995 г

1995

В 1995 году, за три года до августовского кризиса, ознаменовавшего собой окончательный крах монетаризма и либерал-реформаторства в русском исполнении, вопросы о происхождении и предназначении либерализма давали обильную пищу для рассуждений.

Приживется ли либерализм в России, если да, то в каких формах, почему между Пушкиным и Бенкендорфом. Бенкендорф всегда более патриот? Эта статья вызвала потом целую цепочку дискуссий и публикаций.

В тектонике общественного сознания бывают такие разломы, когда обнажаются глубинные, в обычном ходе жизни незаметные, предельно абстрактные сущности. Такой разлом общество переживает сейчас. Идея либерализма, для советского человека ничего не значившая, становится предметом политических и даже кухонных дебатов.

Хорошо сказал основоположник: идея становится силой, овладевая массами. Хотя дело не в массовости, и сила далеко не каждой идеи в массовости. Но феномен угадан: иногда абстрактные идеи (даже трудно определить их сферу — политические, социальные, философские?) переходят в плоскость социальной конкретики. Между такой идеей и ее социальным коррелятом неизбежно существует дистанция, способная исказить суть идеи.

Русский либерализм

К либерализму, по традиции, склоняются люди, интеллектуально постигающие мир. Человек думающий, способный рефлексировать свою способность думать, неизбежно обнаруживает, что дар думать — это самое ценное его достояние. Свобода мысли становится главной ценностью думающего человека, и здесь, видимо, зарождается идеология либерализма. И потому, видимо, либерализм — идеология людей думающих.

Рефлексия собственных интеллектуальных процессов приводит к пониманию другой ценности — ценности собственного бытия. Самобытие как ценность порождает ценность индивидуальной свободы, которая реализуется в конкретном перечне политических свобод (жить, ходить, работать, говорить и т. д.). Так, видимо, и зародились гуманитарные представления о человеке как самоценности, которые, в свою очередь, вызвали к жизни политическую идею прав человека. Но это уже в социальной сфере. Сама либеральная идея, которую Бердяев, например, отделял от разряда идей политических, является некоторой интеллектуальной почвой, на которой произрастают различные социальные корреляты либерализма.

Либеральная идея с ее принципом индивидуализма возникла, видимо, на базе протестантизма. Поэтому для русской интеллектуальной традиции ее можно считать привнесенной (во времена Чаадаева?). Русская интеллигенция только-только постигла радости рефлексии, да так все и осталось: ценность мышления породила политический принцип свободомыслия, при этом до остальных свобод дело как-то не дошло.

Свобода мысли для русского либерала трансформировалась в абсолютную ценность инакомыслия и оказалась дороже всех других свобод, а порой и дороже жизни. Доказательством чему могут служить биографии русских революционеров и советских диссидентов. Так в перечне либеральных свобод в России изначально был допущен перекос в сторону свободомыслия.

Все другие политические свободы из либерального перечня предполагают некоторую социальную ответственность (собственная свобода обеспечивается за счет согласия со свободой других). Но какую ответственность предполагает свобода мысли? Никаких обязательств.

Это еще не все метаморфозы, происшедшие с либерализмом в России. Если полагать индивидуальное мышление как ценность, то национально-территориальные границы никак не соотносятся с таким полаганием. Либерализм как интеллектуальная идея должен быть космополитичен. Современные русские либералы — космополиты. Но их космополитизм противоречит сам себе, ибо имеет геополитическую ориентацию. Более того, российские либералы ориентируются не на Юг, Восток или все равно куда, а на Запад. <…>

Социализированная гегемония разума и культурно-территориальная ориентация, направленная за пределы собственного культурно-территориального контура, неизбежно приводили русский либерализм к конфликту с русской государственностью. В России и в СССР кризису государственности предшествовал всплеск либерализма, и наоборот: расцвет государственной мощи сопровождался притеснениями либералов.

Русский патриотизм

Сам по себе патриотизм означает любовь к отчему краю. Но в русской традиции границы края подменились границами государства. Ну да и в этом ничего плохого нет. Патриотизм, очевидно, является идеей регламентирующей, предписывающей, что родину надо любить, уважать, защищать, вести к процветанию. Каждая из этих норм требует от патриота определенных качеств.

Но по какой-то причине в российском перечне патриотических норм возобладала норма защиты, основанная на принципе силы. Гоббсовское и энгельсовское государство как «аппарат насилия» очень хорошо сочетается с идеей патриотизма, редуцированной до принципа силы. В СССР патриотическое воспитание строилось не на примерах выгодного добрососедства, а на примерах кровопролитного военного мужества.

Такое «патриотическое» государство не просто базируется на принципе силы; сама сила направлена не вовне, а на собственных сограждан, потому что «Родину должны любить все». Как остроумно заметил правозащитник Ковалев, меж Пушкиным и Бенкендорфом Бенкендорф всегда более патриот. В пору расцвета российской государственности расправы с внутренними врагами шли успешнее, чем с внешними. Ориентированный вовнутрь принцип силы сталкивает русских патриотов лбами не с внешними недругами, а со своими же либералами.

Кто виноват

В русской традиции ориентированный вовне принцип разума конфликтует с ориентированным вовнутрь принципом силы.

Идея либерализма предполагает перечень социальных свобод, идея патриотизма предполагает перечень социальных норм. В России и из того, и из другого перечня воплощены лишь фрагменты. Конфликт нарастает на уровне социализации идеи. Поэтому нет конфликта либерализма и патриотизма, есть конфликт либералов и патриотов.

Говорят, в любой ссоре виноват умный. В названном дуэте к категории умных легче отнести либералов. Мамардашвили как-то обмолвился, что демократический строй противоречит идее демократии, ибо идея демократии как принцип противостоит структурности, организованности, а организованность уничтожает демократию. В самом понятии «демократия» заложен парадокс — в части «кратос». По этой причине демократическое государство невозможно.

Еще более этот феномен характерен для либеральной идеи, являющей собой некоторый интеллектуальный принцип, перенос которого в политическую сферу ее же (идею) и искажает. В качестве каламбура можно сказать, что как только либерал становится политиком, он становится могильщиком либеральной идеи, ибо эксплуатирует ее вне пределов ее компетенции.

Либеральная идея может быть спроецирована в политическую сферу лишь как определенный перечень прав и свобод. В России же либеральная идея, да еще редуцированная до идеи свободы мысли, прямиком попала в политику. Но эта свобода не подвергается социализации в отличие от свободы передвижения, свободы предпринимательства и прочих — политических — свобод. Современные либералы-политики выпустили джинна из бутылки российского либерализма, забыв добавить в джин тоника.

Либеральная идея является лишь некой интеллектуальной почвой, на которой могут произрастать различные политические идеи, вплоть до монархической. Конечно, перенос либерализма, да еще недоделанного, в политику — неправомерен.

Что делать

Иногда полезно отделять идею от ее социального коррелята.

В либерализме и в патриотизме нет ничего, что заставило бы их конфликтовать. Это две разноплановые идеи, спокойно вступающие в синтагматические отношения (не «или — или», а «и либерализм, и патриотизм»). Могут же американцы строить сильное государство при их помешанности на неприкосновенности своей «privacy». Видимо, перевод либеральной идеи в плоскость политики там был осуществлен бережно.

Россия же имеет тех либералов, которых имеет. Сегодня либералы-политики отступают под натиском патриотов и незаслуженно компрометируют в общественном сознании либеральную идею. Бог с ними, с либералами, но должен быть баланс идей освобождающих и идей регламентирующих. Если в обществе возобладают патриоты — надо заботиться о либеральной идее, если в обществе возобладают либералы — надо заботиться об идее государственности. И так до тех пор, пока эти идеи не вступят в отношения, характеризующиеся союзом «и». Видимо, на рациональном уровне так и проявляется тектоническая саморегуляция общества.

Февраль 1995 года.

 

Критика капитализма

(к статье Дж. Сороса «Угроза капитализма»)

Август 1998-го как прозрение. 1998 г

Сейчас, спустя несколько лет после августа 1998-го, уже видно, сколь благотворным был тот кризис. Несмотря на трех- и даже четырехкратное обнищание значительной части населения в результате девальвации рубля, этот кризис нарисовал для страны новые перспективы.

Но тогда, осенью 1998-го, казалось, что говорить о благотворности кризиса могут только идиоты или прожектеры. Все виделось в довольно-таки мрачных тонах. Чем больше люди задумывались над причинами происшедшего, тем больше возникало вопросов об истоках и следствиях реформаторских упражнений либералов в России.

Ощущение того, что Россия входит в мировое сообщество как-то не тем боком, а скорее всего и вообще не входит, ей только об этом рассказывают, — было и до кризиса. Но август 1998-го помог прозреть буквально миллионам людей.

Как раз тогда мне на глаза попалась статья Дж. Сороса «Угроза капитализма». Удивительно, но этот гений капиталистических спекуляций, вложивший заработанные миллионы в разрушение тоталитарных обществ на востоке Европы, сам заговорил о гибельных тенденциях, которые несет «открытому обществу» (этой светлой соросовской мечте) саморегулирующийся капитализм. Тот самый капитализм, который по совместительству был идеалом и ориентиром для первых поколений ельцинских либерал-реформаторов.

А чего стоит соросовская фраза, написанная им в 1998-м: «Система грабительского капитализма, воцарившаяся в России, настолько чудовищна, что в случае появления сильного харизматического лидера люди вполне могут пойти за ним, если он пообещает национальное возрождение даже за счет ущемления гражданских свобод»…

Случившийся экономический кризис заставил многих в России пересмотреть свое отношение к идее саморегулирующегося рынка как к безусловной идеологической ценности. Идеология капитализма, при котором будто бы все само собой наладится, дай только свободу конкуренции, потерпела в России крах.

Конечно, разбитые наголову лидеры либералов-монетаристов могут заявить, что-де и не было в России никакого капитализма, поэтому говорить о чистоте эксперимента не приходится. Может, оно и правда. Однако многое говорит и за то, что увлечение праволиберальными преобразованиями в посттоталитарных режимах объективно чревато именно тем, что произошло в России.

Хлебнув капитализма

В начале 1990-х либеральные по своей сути идеи (свобода собственности, рынок), которые, вообще-то, принципиально не предназначены массам, оказались прямо-таки популистскими, они зажигали толпы на митингах! Пожалуй, именно это чудо позволило ельцинским командам реформаторов натворить в короткий срок все остальные чудеса.

Но потом маятник общественных настроений пошел обратно. Постепенно накал либералистского восторга ослабевал. В 1993-м восстановила свое влияние на миллионы умов коммунистическая партия. В 1996-м даже и в демократическом лагере ценностью уже были не свобода предпринимательства и частная собственность, а более умеренные «экономические реформы». Политический акцент «экономических реформ» все более и более сдвигался к левому краю.

После 17 августа 1998 года маятник общественного самосознания напрочь вышел из «либеральной» фазы. Вместе с этим наступило что-то вроде прозрения. Получив скороспелый и горький опыт безудержного «первоначального» капитализма, россияне стали понимать, что система абсолютизированных рыночных ценностей и рафинированных монетаристских принципов хороша лишь для одного — для разрушения планово-административной коммунистической системы.

Да и в остальном мире идея рафинированного саморегулирующегося капитализма критикуется уже не только кейнсианцами и прочими социал-демократами, но даже и всемирным олигархом Джорджем Соросом. Этот Березовский мирового масштаба в своей статье «Угроза капитализма» взялся критиковать тот самый строй, который сделал его всемирно известным супербогачом. Доводы его критики очень интересны, особенно в России, пережившей 17 августа 1998 года.

Новый тип мессианства

В последние годы образ Сороса в российском общественном мнении изрядно демонизировался. Этакий вселенский гениальный злодей, наподобие тех, с которыми борется неуязвимый Джеймс Бонд. Зловещ Сорос и в своей квазипросветительской ипостаси — как руководитель Фонда имени себя. Ведь «за так», по доброте душевной, всякие гранты не дают. А если дают — значит, какую-то цель преследуют; не буквально меркантильную, но меркантильную в каком-то более высоком и тайном смысле. Считается, что под прикрытием гуманитарных программ своего фонда Сорос вел подрывную деятельность, разрушал целые государства. Оплачивая написание и издание школьных учебников, финансируя по особому отбору туземную науку и культуру, он предлагал и пестовал инокультурные образцы. Вторгаясь в туземное сознание, эти инокультурные образцы разрушали охранительную силу аборигенных традиций. Тем самым аборигенная культура предугатавливалась к ассимиляции Западом — носителем «высшей культуры».

Надо сказать, что Сорос и сам не очень-то отрицает такого рода «просветительский характер» своих культурных программ. «Когда я заработал больше денег, чем лично мне было нужно, — пишет он в упомянутой статье, то решил основать фонд и задумался, на какое дело стоило бы отдать эти деньги. Пережив в своей жизни и нацистские гонения, и коммунистическую тиранию, я пришел к выводу, что самым главным для меня является открытое общество. Итак, я назвал свой фонд Фондом открытого общества и определил в качестве его целей достижение открытости закрытых обществ, укрепление жизнеспособности открытых и развитие критического мышления. Это было в 1979 г.».

И далее: «Цель моего венгерского фонда, например, заключалась в поддержке альтернативных форм деятельности. Я знал, что господствующая коммунистическая догма была ложной, именно в силу того, что это была догма и что если ей противопоставить альтернативные варианты, она рухнет. Этот подход оказался эффективным…»

Да. Эффективным. Сейчас уже совершенно очевидно, что СССР проиграл не столько экономическое или военное соревнование, сколько соревнование «культурных влияний». <…> Прав Сорос: догме оказалось достаточно противопоставить альтернативу. То же у Жванецкого: «„Запорожец“ кажется хорошей машиной до тех пор, пока не увидишь „Мерседес“».

В общественном сознании финансист Сорос олицетворяет новый жанр политического или даже метаполитического мышления, возникший во второй половине XX века. Не нужны партии, президенты, выборы, электораты, дипломаты. Все, что нужно, — деньги, аналитический аппарат и влияние через информацию. Все традиционные политические институты отныне вторичны, все традиционные субъекты внешней и внутренней политики становятся не субъектами, а объектами. Аналитический гений Сороса позволил ему не только заработать деньги, но и смоделировать свое глобальное общественно-политическое хотение таким образом, чтобы его деньги и его гений стали адекватным ресурсом для реализации этого хотения. Подобный тип, но мельче — Березовский. Политики нового тысячелетия. Но хватит о них.

Почему не нашлось Маршалла для России?

Итак, развалил Сорос коммунистическую систему, за что, наверное, не стоит его осуждать… Что дальше? «После крушения коммунизма изменились и задачи моих фондов, — отвечает Сорос. — …Я сменил основную направленность фондов с разрушительной на конструктивную — это было вовсе не легко, так как сторонники открытого общества привыкли заниматься разрушением».

И вот, разрушив старый мир «до-основанья-а-затем», Джордж Сорос решил строить новый мир — столь любимое им открытое общество. И вдруг великий финансист обнаружил, что… не строится почему-то. Наших сограждан Сорос, в общем-то, извиняет: «Что касается людей, живущих в бывших коммунистических странах, они, возможно, и стремились к открытому обществу, когда страдали от деспотии, однако теперь, когда коммунистическая система рухнула, их больше всего волнуют вопросы выживания…. Наступило всеобщее разочарование в универсальных всеобъемлющих идеях и концепциях, а открытое общество именно таковым и является».

А Запад?.. А Запад оказался, как начал подозревать Сорос, вовсе не заинтересован в построении открытого общества на руинах бывшего соцлагеря: «Большинство моих фондов действовали успешно, однако, к сожалению, они были практически одиноки. Западные открытые общества не чувствовали сильной потребности помогать формированию открытых обществ на территории бывшей советской империи. Напротив, преобладала точка зрения, что людям надо дать возможность самим решать собственные проблемы. Оказалось, что по окончании холодной войны мировое сообщество совсем по-иному относится к подобным вопросам, чем в конце второй мировой войны. Идея нового плана Маршалла даже не обсуждалась. Когда весной 1989 года я выступил с подобным предложением на Потсдамской конференции (тогда все еще в Восточной Германии), меня буквально подняли на смех».

Конечно, мало кто в России подозревает, что Сорос такой, оказывается, за нас радетель. Ну, может быть. Может быть, им действительно движут высокие мотивы высокогуманистического глобализма. В его рассуждениях важно другое — он указал на ту историческую разницу, которая есть между ситуациями окончания войны с фашизмом и войны с коммунизмом. После второй мировой войны капиталистический Запад приложил нешуточные усилия для того, чтобы реанимировать Германию и поставить ее в ряд развитых демократических государств. После холодной войны Запад не предложил России ничего хоть отдаленно напоминающего план Маршалла.

Дело тут не в обиде нашей на Запад. И все же российские демократы, и пуще того, либералы, в своей деятельности серьезно ориентировались на Запад, уповали на западную поддержку. Но такой поддержки, как получили после войны Германия или Япония, Россия не получила.

Конечно, сравнение с Германией 1950-х не совсем корректно. Тогда США и западным союзникам надо было срочно создавать в континентальной Европе противовес продвинувшейся до Берлина коммунистической империи. Поэтому и вбухали в Западную Германию деньги и технологии по детально рассчитанному плану. И все же эти исторические параллели помогают укрепиться во мнении, что развал соцлагеря нужен был Западу не потому, что важно было переобустроить Восточную Европу в открытое общество, а потому, что надо было разрушить соцлагерь. Ну, это тезис достаточно банальный, да и находится он на вооружении российских политиков коммуно-патриотического толка. И тем интереснее, что к подобному же выводу пришел олигарх всемирного масштаба Дж. Сорос.

Чем объясняется такое отношение Запада к России? Сорос считает, что это проявление глобалистской теории социального дарвинизма, согласно которой: а) выживает сильнейший и б) конкуренция сама собой ведет к установлению порядка: «Предполагается, что некий порядок должен возникать в результате того, что каждое государство преследует свой интерес. Однако, следуя принципу выживания сильнейшего, государства думают прежде всего о себе, о своей силе и благосостоянии и не хотят идти на жертвы ради общего блага».

Но точно такие же проблемы Сорос видит и внутри капиталистической системы Более того, Сорос вдруг обнаруживает, что капитализм и открытое общество — далеко не одно и то же: «Хотя лично я своим благосостоянием обязан финансовым рынкам, у меня возникают опасения, что неограниченное развитие капитализма laissez-faire (англ, „невмешательство, попустительство“; имеется в виду саморегулирующийся в результате свободной конкуренции капитализм) и распространение рыночных ценностей во все сферы жизни представляют угрозу для нашего открытого и демократического общества. Я думаю, что главным врагом открытого общества теперь является не коммунизм, а капитализм».

Потенциал саморазрушения

«В соответствии с теорией капитализма laissez-faire общее благо наилучшим образом достигается на пути необузданной погони за собственным интересом.

И если не уравновесить ее признанием общего интереса, преобладающего над частными, нашей сегодняшней системе, которую, при всех ее несовершенствах, все же можно признать открытым обществом, грозит катастрофа».

Чем опасен капитализм? «Я утверждаю, — пишет Сорос, — что для открытого общества существует угроза и… со стороны гипертрофированного индивидуализма. Слишком жестокая конкуренция и слишком вялая кооперация могут привести к крайней степени поляризации богатства и вызвать нестабильность».

И далее он приводит интересные теоретические аргументы, которые отчасти объясняют и многие последние мировые финансовые кризисы.

«Основной научной базой идеологии laissez-faire является теория о том, что свободная рыночная конкуренция приводит спрос и предложение в равновесие и таким образом обеспечивает оптимальное распределение ресурсов». При этом теория саморегулирующегося рынка рассматривает и спрос, и предложение как данное, причем спрос удовлетворял какие-то объективные потребности людей. «Но в современной рыночной системе это далеко не так, — пишет Сорос, — по крайней мере в отношении финансовых рынков, а финансовые рынки играют ключевую роль в распределении ресурсов. Покупатели и продавцы на финансовых рынках стремятся прогнозировать и учитывать при принятии решении будущее поведение акций или валют, которое на самом деле зависит от этих решений».

То есть, другими словами, цена, понимаемая как компромисс между спросом и предложением, все чаще диктуется не потребительским спросом и объемом предложения, а ожиданиями или порой паническими настроениями участников рынка: «…На финансовых рынках цены представляют собой не просто пассивное отражение независимых данных спроса и предложения; они играют активную роль в формировании и выбора, и возможностей. Это рефлексивное взаимодействие придает финансовым рынкам внутреннюю нестабильность».

Нечто подобное можно наблюдать на товарных рынках: «Реклама, маркетинг, даже упаковка, — пишет Сорос, — все это направлено на активное формирование вкусов и предпочтений людей и на однозначное определение их выбора, а вовсе не на простое соответствование имеющимся у людей потребностям как утверждает теория laissez-faire».

Сорос не оперирует понятиями информации и информационного общества, о можно продолжить его логику. Когда регулирование спроса и предложения все больше зависит не от объективных потребностей, а от субъективных ожидании-решении, то возникающая нестабильность цен сама становится фактором порождения новой нестабильности. Происходит возгонка ценовых нестабильностей, никак не объясняемая реальными традиционными спросопотребительскими факторами, такими как неурожай или локальный конфликт в местах производства того или иного товара. Эту самовозгонку нестабильностей можно наблюдать в последние годы на мировых финансовых рынках.

Принцип саморегулирования рынков, уравновешивания спроса и предложения в свободной конкуренции, как и предвещал Сорос, не срабатывает. «Нет необходимости пугать предсказаниями об ожидающем нас крахе системы мировой торговли, чтобы показать, что идеология laissez-faire несовместима с понятием открытого общества. Достаточно вспомнить о том, как свободный мир не протянул руку помощи странам, где рухнула коммунистическая система. Система грабительского капитализма, воцарившаяся в России, настолько чудовищна, что в случае появления сильного харизматического лидера люди вполне могут пойти за ним, если он пообещает национальное возрождение даже за счет ущемления гражданских свобод».

«Да, существуют веские аргументы в пользу рыночного механизма, — считает Сорос, — однако они состоят не в том, что рынки совершенны, а в том, что в мире, где господствует несовершенное понимание, рынки являются эффективным механизмом обратной связи, позволяющим оценивать результаты ваших решений и исправлять ошибки». Значит, рынок — это лишь форма или инструмент. Соросовское открытое общество — это рынок плюс еще что-то, стоящее раньше, или выше, рынка. Что?

Капитализм с нечеловеческим лицом

Вспоминая основоположников современной экономической теории, Сорос указывает, что у первых капиталистов имелись четкие ценности и твердые моральные ориентиры: «Адам Смит свою экономическую теорию сочетало моральной философией. Под внешним слоем индивидуальных предпочтении, которые выражались в поведении на рынке, у каждого человека скрывалась система морально-нравственных принципов, которыми определялось его поведение вне рыночного механизма. Глубоко укорененные в традиции, религии и культуре, эти принципы не всегда были рациональными в смысле обеспечения сознательного выбора из возможных альтернатив. Более того, они часто не могли даже удержать свои позиции перед лицом появившихся альтернатив. Рыночные ценности подорвали традиционные ценности».

Вот оно. Сорос говорит о какой-то моральной или социально-нравственной добавке к рыночным механизмам, которая капиталистическим обществом утрачена или утрачивается. Да он наследник бунтарей 1968-го!

«Потерявшие четкие ориентиры, неуверенные в своих убеждениях, люди все больше полагаются на деньги как критерий ценности. То, что дороже, то и лучше. Ценность произведения искусства определяется ценой, которую за него можно получить». Каково? Похоже на анекдотных новых русских?

Успех — вот главный моральный критерий капитализма. Что же пишет Сорос? «…Культ успеха может стать источником нестабильности в открытом обществе потому что он может подорвать наше ощущение правоты или заблуждения. Именно это и происходит сегодня в нашем обществе. Нашему представлению о верном и неверном угрожает наша зацикленность на успехе, мерилом которому являются деньги». Интересно, откуда он так хорошо знает российские реалии?

Никто не даст избавленья

«Вот главный урок, — говорит Сорос, — крушение деспотического режима не означает автоматического установления открытого общества. Открытое общество не сводится к отсутствию государственного вмешательства и тирании». То есть для России можно перевести так: разрушение коммунизма и создание формальных механизмов саморегулирующегося рынка — еще не есть открытое общество. Бог с ним, с названием «открытое общество», но мы видим, что то, что получилось в России, — «не есть хорошо».

Вряд ли кризис 17 августа был вызван теми саморазрушительными тенденциями в капитализме, о которых пишет Сорос. Нет, у кириенковского кризиса были сугубо российские причины. Но обвал рынков дал повод задуматься о сути и будущем капитализма в России.

Знаменательна такая фраза финансиста: «Понятие открытого общества легче определять путем поиска его врагов, чем через позитивное содержание. Однако без такого позитивного содержания открытое общество обречено пасть жертвой своих врагов».

Кажется, Россия развивается синхронно с убеждениями Сороса — он тоже заговорил о необходимости позитива, а не разрушения. До сих пор мы определяли благое устройство России через «не»: — раньше хотели «не коммунизм», теперь — «не капитализм» (бандитский, «саморегулирующийся»). Но протест — против КПСС-СССР, потом против КПРФ-Зюганова, потом против олигархов-Ельцина — типологически все равно протест, ничего не создающий.

Все последнее десятилетие страна жила протестом, вся политика была напитана протестностью. Поэтому сейчас, когда Россия получила представление и о коммунизме, и о капитализме, важно в конце концов обрести, а еще лучше определить позитивные ориентиры.

Российское общество постепенно приходит к пониманию, что рыночные принципы не самодостаточны, они должны базироваться на каких-то неэкономических — нравственных, национальных, духовных, традиционных — ценностях. Это понимание может стоить России дорого: разогнанный маятник возмущения против бандитского спекулятивного капитализма может устремиться в «новое прошлое», в «социалистическую» фазу. А войдя в резонанс с протестными и националистическими настроениями, может и вовсе разрушить страну.

Напоследок снова обратимся к олигарху: «Мне кажется, стоит отказаться от резкого противопоставления открытости и закрытости и посмотреть на открытое общество как на некую золотую середину, где, с одной стороны, права личности защищены, а с другой, имеются некие общие ценности, цементирующие общество. Эта золотая середина подвергается угрозам со всех сторон. С одной стороны, коммунистические и националистические доктрины грозят засильем государства в экономике. С другой, капитализм laissez-faire усугубит нестабильность, которая в конечном итоге окончится крахом».

(Статья Дж. Сороса «Угроза капитализма» с сокращениями опубликована в журнале «Пушкин» № 5, 1998. Полный русский текст статьи в Интернете — http:// www.russ.ru/journaL/peresmot/97–07–14/soros.htm).

Декабрь 1998 года.

 

Нам не нужна война, нам нужен Гагарин

К войне в Югославии. 1999 г

1999

Натовские бомбардировки Югославии окончательно выявили тектонический перелом в массовом сознании россиян. Предчувствие укрепления «морально-волевых качеств» российского общества нашло полномасштабные подтверждения в марте 1999-го.

И это уже проявлялось не только на ментальном или политическом уровнях, но и на вполне брутальном в действиях и высказываниях большого количества людей. Будучи в конце марта в Москве, я видел, как толпа яйцами и чернилами расписывала свои новые настроения на стенах американского посольства. А милиция заботливо стерегла толпу, чтобы она… не вывалилась с узкого тротуара на проезжую часть — под колеса автомобилей, задорно клаксонящих в поддержку демонстрантов.

Другая кардинальная перемена — пожалуй, впервые широкие круги общественности оценивали что-либо в унисон с властями.

Вышло так, что, решая какие-то свои проблемы посредством войны в Югославии, Запад возбудил мощный порыв патриотизма в России.

Запад всегда был для России значимым «другим», возбуждающим ревность, зависть, ненависть, мобилизующим на догоняющее развитие. Все модернизации и неизбежно сопутствующие им расколы, начиная от Петра, через Ленина и заканчивая Чубайсом — все осуществлялись под влиянием западных образцов. Сегодня Россия переживает очередной крутой поворот в своих отношениях с Западом. Но главное — очнувшись от перестроечного гипноза вестернизации, Россия получила наконец шанс обрести собственную национальную идею, не навязанную сверху, выросшую из народных настроений. Спасибо Клинтону…

Теория заговора

До начала 1960-х Советский Союз мог более-менее успешно конкурировать с капиталистическими странами в индустриальном соревновании. Но в СССР не нашлось ничего, чем можно было бы ответить на постиндустриальный вызов цивилизации. Днепрогэс и ракеты СС-20 оказались бессильны перед джинсами «Ливайс» и ВИА «Битлз»…

Даже сам акт низвержения советской империи был хорошо поставленной культурной провокацией, показавшей технологическое превосходство Запада. Всем памятны первые встречи Горбачева с американскими лидерами, но мало кто знает о том, как писался их западный сценарий. Некий Владимир Лефевр, советский эмигрант, предложил Госдепартаменту США концепцию контролируемой конфронтации. Он описал этическую систему Запада как компромиссную, а этическую систему СССР — как конфронтационную (говорят, именно к этому лефевровскому описанию СССР Рейган потом выдумал образ «империя Зла»). Лефевр придумал, как помочь советским лидерам обмануть свою этическую систему. В рамках идеологии «win-win» (обе переговаривающиеся стороны выигрывают) было спровоцировано следующее решение: СССР объявляет об одностороннем моратории на ядерные испытания и тем самым будто бы одерживает моральную победу над оголтелым милитаристским Западом. Американские технологи додумались даже до того, чтобы в дальнейшем помогать Горбачеву обеспечивать приемлемый для советской идеологической машины уровень конфронтации с Западом. Но теперь то, что преподносилось в СССР как конфронтация, для Запада было компромиссом и обеспечивало превосходство западной этической системы (по Лефевру).

Таким образом, советская страна вроде бы продолжала бороться с американским империализмом, но теперь уже такими средствами, которые, по сути, обеспечивали победу США.

Начатую Горбачевым гуманизацию советского общества (демократия, гласность, общечеловеческие ценности, новое мышление) в дряхлеющей коммунистической идеологии тоже пытались поначалу преподносить как конфронтацию — вот, мол, с каким человеческим лицом может быть социализм в пику бесчеловечному капитализму. Но с точки зрения западной этической системы это был искомый компромисс: советское общество открылось западным культурным образцам. Которые в несколько лет довершили разгром советской цивилизации.

Если на минуту отказаться от суждений с точки зрения «наши — не наши», то приходится признать, что военно-индустриальная цивилизация СССР совершенно заслуженно проиграла более продвинутой постиндустриальной цивилизации Запада.

Вылупившаяся из советской скорлупы молодая-старая Россия, не сумев переоформить свою государственность применительно к постиндустриальному вызову, оказалась лицом к лицу с этими «иезуитскими» западными технологиями. У Запада не было причин останавливаться в своем победном шествии — теперь уже к мировым ресурсам сырья. И Россия на новом рубеже государственности, последнем и неукрепленном, оказалась под угрозой ассимиляции.

Покорение «Дикого Востока»

Конспирология — «наука» о заговорах — оперирует обычно тектоническими пластами: история описывается как глобальное противостояние атлантистов, евразийцев… Но все мы, живущие здесь и сейчас, испытали на себе постиндустриальный вызов Запада в своей конкретной и частной обыденности.

…В начале 1990-х Запад, помогая реформам, стал давать кредиты, много кредитов. Для того чтобы получить, например, кредит на обновление муниципального транспорта, был объявлен конкурс — российские города должны были представить свои транспортные проекты и разные «техусловия». Ростов-на-Дону, стратегический центр юга России, прислал подробную информацию о своей транспортной инфраструктуре, ее возможностях и недостатках…

Ростов оказался в числе победителей, кредит получил, накупил на него отработавших свой срок на Западе автобусов-душегубок… То есть деньги ушли туда, откуда пришли, только Ростов еще остался должен, и должен очень много — где-то половину своего годового бюджета.

Примерно в то же время в Ростове обосновался «Корпус мира» — американская неправительственная организация, содействующая чему-то там. Специалисты «Корпуса мира» объявили о программе стажировок российских политиков, директоров, предпринимателей на Западе. Чтобы попасть в программу стажировки, претендент должен был заполнить анкету и пройти отбор. В результате этой процедуры в «Корпусе мира» оказалось полное досье чуть ли не на всех представителей ростовской деловой элиты, добровольно собранное и предоставленное самими фигурантами и включающее даже информацию об их кулинарных предпочтениях…

Про «Корпус мира» даже в художественной литературе (встречается, например, у Лимонова) пишут, что его волонтеры не гнушаются подрабатывать в ЦРУ. Это как тассовская крыша для советской разведки. Но не стоит, конечно, думать, что организации, подобные «Корпусу мира», нацелены исключительно на шпионскую деятельность. Вовсе нет. Они действительно выполняли цивилизационную миссию — по их понятиям. Стажировки великая вещь, испытав непосредственно все прелести буржуазного быта, советский человек понимал, что что-то у нас не так. (Как сказал один из нынешних руководителей Ростовской области, бывший партийный деятель, в одном интервью лет пять назад: «Я все понял, когда впервые оказался на Западе…») Миссионеры реально вывозили прошедших отбор ростовчан на стажировки, помогали строить демократическое общество. Большое всепланетное демократическое общество с центром в Вашингтоне. Вряд ли их можно в этом обвинять — это их игра, и они делают ее очень качественно. Вопрос лишь в том, какой фигурой в этой игре оказались конкретные мы.

Был в том «корпусе» молодой американец по имени Джошуа. Мало кто помнит, но этот Джошуа году так в 1993-м даже выступал на Дне города на Театральной площади наравне с ростовским мэром — вот какая важная фигура была. «Я лублу Ростов!» — кричал Джошуа в микрофон… Вот с этим Джошуа и с «Городом N» связана одна забавная история. В 1994 году автор этих строк опубликовал большую статью обо всех этих транспортных конкурсах и стажировках, о доброхотном участии ростовской элиты в западных «цивилизационных» программах и о том, что не пора ли упереться в собственную гордость. Джошуа, прочитав статью, заподозрил в ней происки… английской разведки. Дело в том, что незадолго до этого в «Городе N» был английский журналист, который впоследствии издал в Великобритании книгу о предпринимательстве в России и там была главка о ростовском деловом еженедельнике «Город N». Видимо, сопоставив эти факты, американский волонтер и пришел к выводу об английских ушах в ростовской газете.

Ростов как плацдарм для соперничества американской и английской разведок — это, конечно, должно переполнять нас местечковой гордостью. Но симптоматично то, что местную контрразведку Джошуа в своих подозрениях в расчет вообще не брал. Таков тогда был уровень «сопротивления материала» в России.

В погоне за читабельностью приходится описывать тогдашнюю культурную экспансию Запада в шпионских терминах. Но эта экспансия проявлялась не только в сборе шпионской информации. Да и, по большому счету, дело даже не в экспансии, она не только есть — она должна быть! И даже так: когда ее не будет, тогда совсем уже плохи будут наши дела.

Вопрос не в устремлениях иностранцев (это их дело), а в наших морально-волевых качествах, в нашей способности ощущать свою государственную принадлежность. Есть такое подозрение, что государство состоит именно из ощущения гражданами своей государственной принадлежности. А уж потом — демократические институты управления, вооруженные силы, сбалансированные бюджеты и прочие необходимые атрибуты.

Перелом

Трудно сказать, когда и как наступил перелом в государственном самосознании россиян. Но можно уверенно утверждать, что это произошло не в политике. Политики были ориентированы либо на догоняющее Запад развитие («чужое»), либо на социалистическую архаику («прошлое»).

Сориентироваться на «свое» и на «будущее» помог спорт. Когда «Сьон» в 1997-м затеял позорную переигровку со «Спартаком» и спартачи разделали их под орех, стадион скандировал не «Спартак! Спартак!», а «Россия! Россия!». Когда изможденная Лазутина в Нагано на последних метрах дистанции подхватила огромное полотнище российского флага и «через не могу» донесла его до золотой медали, все отечественные СМИ отметили культовый пафос этого прецедента. Именно спорт дал молодому государству то, чего не умели дать политики.

Примерно в это же время пошла защитная реакция на засилие западных культурных образцов. Новая российская культура, не умея пока нарастить свое, обратилась к образцам советской поп-культуры, которые в условиях западной экспансии имели не только ностальгическое, но и отчетливое патриотическое звучание «Старые песни о главном», «Белое солнце пустыни» и т. д.

Но постепенно российский патриотизм стал использовать и современные общественно-значимые темы. Поменяли журналисты НТВ свое отношение к чеченским событиям, четко обозначилось негативное общественное мнение по поводу ущемления прав соотечественников в Латвии и т. д.

Как только проявился интерес избирателей к патриотическим темам, тут же к патриотической риторике подключились и политики. А уж они-то, спекулянты политической энергией масс, сумеют раздуть пламя из искорки патриотизма. Можно смело прогнозировать рост патриотических и державных настроений. Неясными пока остаются формы, в которые выльется патриотическая энергия общества.

Спасибо, Моника, спасибо, Билл

Утверждение не социологическое, а журналистское, для красного словца, массовое осмысление россиянами своей новой государственной идентичности стало фактом благодаря юной практикантке Белого дома. Брошенные для прикрытия Клинтона на Ближний Восток бомбардировщики ВМС США восстановили весь Незапад против Америки. Потом американский коготок и вовсе увяз — надо было уже вступаться за кого-то на стороне мусульман и вместе со всем НАТО. Попалась Югославия. Подозрительные они какие-то, эти сербы…

Натовские бомбардировщики окончательно разбомбили российский миф-сказку о братской семье демократических стран, ждущей нас с распростертыми объятиями, о Западе как идеальном партнере-лидере и блестящей мечте всего человечества.

При Клинтоне Соединенные Штаты достигли небывалого могущества… и небывалых масштабов достигли антиамериканские настроения в мире и в России. Клинтон, плохой наследник прежних американских гипнотизеров, чего-то недосмотрел, и Россия стряхнула сладкий дурман Запада.

Возможно, Клинтон очень навредил Америке. Но главное — он дал России самый мощный после 1985 года импульс для реального государственного возрождения.

В новой России впервые возник мощнейший консенсус в обществе. Либералы-индивидуалисты спрашивают: ну и зачем нужен этот консенсус, чтобы снова стадом? Есть, конечно, и риск возврата к стаду. Но консенсус нужен для того, чтобы кончилась наконец гражданская война, чтобы разные части одного народа не враждовали друг с другом, позволяя себя под шумок грабить. Простой пример: фанаты ЦСКА и «Спартака», которые без драки не расстаются, вместе пошли митинговать к посольству США. Eggs not bombs. Их маленькая гражданская война кончилась. У них появилась объединяющая их идея, которая ими самими совершенно искренне была признана как более объемлющая по отношению к их фанатской вражде.

Благодаря натовским бомбежкам в России нашлась наконец консолидирующая национальная идея, возвысившаяся над политическими лозунгами гражданской войны. Пока что это идея конфронтации с зарвавшимся Западом. Но в перспективе это идея стать Незападом, доказать, что Незапад может сочетать свою культурную своеобычность с нормальным уровнем жизни и влиянием на международной арене. Нам не нужна война, нам нужен Гагарин! Да ведь это архетипическая русская идея, легко выплывшая из глубин нашего советского сознания! Только теперь это то, чего мы хотим, а не то, что нам внушает партия.

Этапы пути: ассимиляция, конфронтация, интеграция

Наверное, такая страна, как Россия, не может определить свою идентичность, ограничиваясь исключительно внутренним содержанием. Слишком огромная территория, слишком много этносов и субкультур. Да это и не только для России характерно. Для тех же американцев одним из базовых оснований идентичности является особая роль США в мире. Недаром же они при угрозе импичмента полагались на бомбардировки Ирака именно как на внутренний, консолидирующий нацию вокруг президента фактор. Поэтому и консолидация таких разных россиян на такой большой территории в их отношении к государству возможна только через их коллективное отношение к чему-то еще более крупному, чем Россия, к остальному миру, традиционно олицетворенному Западом.

И это вовсе не означает агрессивных претензий России на мировое лидерство — нет. Всего лишь особая роль. Тем более сам Запад, где-то чего-то так и не поняв в загадочной русской душе, подталкивает теперь Россию к самостоятельному обретению своей новой идентичности.

Так или иначе, Россия будет интегрирована в европейскую и мировую культурные системы. Но интеграция возможна при осознании собственного достоинства. В противном случае речь идет об ассимиляции. И если Запад навязывает свои культурные образцы, подслащивая их кредитами, то глупо отгораживаться китайской стеной. Надо брать предлагаемую помощь, брать культурные образцы (тем более что они действительно передовые). Но при этом надо помнить, во-первых, о ловушке кредитной зависимости, а во-вторых, о самодостаточности и достоинстве русской культуры.

Вопрос о будущем России сегодня сводится к формам реализации патриотической энергии россиян. Возможен фашистский путь — подавление «чужих». Возможен большевистский путь — насильственная мобилизация «своих» на конфронтацию с Западом. Но есть надежда, что такие настроения не возобладают. Для этого людям умеренным и просвещенным важно не замалчивать патриотические и державные порывы общественного мнения, а легализовать их в формах осмысленной общественной дискуссии, дабы не отдать эту тему на откуп радикалам. Патриотическая энергия россиян все равно будет искать выход. В предвыборной ситуации это может стать предпосылкой как прогресса, так и мракобесия. Будущее всегда требует усилий.

Однако же политическая оппозиция Западу, задающая тон для обретения новой российской идентичности, не должна стать основным содержанием новой российской цивилизации. Те же Штаты не только увлекаются внешней политикой, но и обеспечили своему народу огромный профицит бюджета.

Россиянам достаточно осознавать свою «отличность» и консолидирующую самоценность — это оставит возможность для взаимовыгодного сотрудничества с остальным миром. Направлять свою энергию надо не на критику Запада, а на возвышение собственного достоинства. Принизить Запад все равно не удастся — он велик и могуч. А вот возвысить себя — вполне по силам.

Апрель 1999 года.