Отобедав, мастер Амброзий Жимолость курил трубку на лужайке, усеянной маргаритками, сидя под старой тенистой желтеющей липой. Рядом с ним сидела его жена - толстая госпожа Жасмина. Она монотонно обмахивалась веером и почти засыпала, а у нее на коленях, высунув розовый язычок, храпела и ворчала собачка неопределенного цвета.
Мастер Амброзий думал о поставке груза - золотого восточного вина "Цветок-в-янтаре", ввозить которое в Доримар разрешалось только ему.
Но внезапно его приятные раздумья были прерваны громкими взволнованными криками, доносившимися из дома, и, тяжело повернувшись в кресле, он увидел свою дочь Лунолюбу. Растрепанная, с безумными глазами, она бежала к нему прямо по газону, а за ней следовала толпа слуг, что-то выкрикивающих.
– Дитя мое, что случилось? - воскликнул он. Но вместо ответа она только с ужасом посмотрела на него и простонала:
– Кошмар полдня!
Госпожа Жасмина, вздрогнув, выпрямилась и, протирая глаза, прошептала:
– Бог мой, я, кажется, задремала. Но… Лунолюба! Амброзий! Что происходит?
Лунолюба вскрикнула так, что кровь застыла в жилах:
– Ужас! Ужас! Ужас! Эта мелодия никогда не кончится! Сломайте скрипку! Сломайте скрипку! О, отец, тихонько, на цыпочках, подкрадись к нему сзади и порви струны. Порви струны и отпусти меня, я хочу в темноту!…
На какое-то мгновение она застыла в неподвижности с откинутой назад головой, глядя напряженно и затравленно, как загнанный зверек. Потом стремительно пересекла лужайку, поминутно оглядываясь через плечо, словно ее кто-то преследовал, добежала до калитки сада и исчезла из виду, оставив всех в полном недоумении.
Слуги, стоявшие до сих пор на почтительном расстоянии, теперь подошли гурьбой и все разом затараторили. В их беспорядочной трескотне можно было разобрать только отдельные восклицания:
– Бедная юная леди!
– Это солнечный удар, я уверен в этом, так же как в том, что меня зовут Рыбокост!
– О Господи!… У меня просто мурашки по телу пошли, когда я услышала ее вопли!
Собачка стала неистово зевать, а с госпожой Жасминой случилась истерика.
Несколько секунд мастер Амброзий стоял в полном замешательстве, а потом, выставив челюсть, тяжело двинулся по газону к воротам сада и с максимально возможной для его пятидесяти лет и округлого брюшка скоростью направился вниз по переулку, а затем на Хай-стрит.
Там он пристроился к бегущей толпе, которая, следуя закону, обязывающему человека пуститься в погоню за беглецом, изо всех сил пыталась настичь Лунолюбу.
В висках у мастера Амброзия бешено стучала кровь. Сознание фиксировало крайнее раздражение по отношению к мастеру Натаниэлю Шантиклеру за его равнодушие к тому, что булыжная мостовая на Хай-стрит давно не обновлялась и была чертовски скользкая. Но под этим поверхностным раздражением шевелилась, гудя, как шершень, безотчетная тревога.
Он бежал, тяжело дыша, отдуваясь и пыхтя, спотыкаясь о камни. Смутно, словно в бреду, он сознавал, что из открытых окон высовывались головы, любопытные выясняли, что произошло, и из уст в уста перелетали слова:
– Маленькая мисс Жимолость убегает от своего отца!
Но, достигнув городских стен у Западных ворот, они вынуждены были остановиться, так как похоронная процессия с какой-то фермы по соседству, если судить по виду следовавших за гробом, вливалась в город, направляясь к Полям Греммери. Пока двигалась траурная процессия, преследователям пришлось минут десять стоять в почтительном молчании, что позволило девушке скрыться за поворотом.
Мастер Амброзий был слишком расстроен и сбит с толку, чтобы трезво воспринимать окружающее, и лишь случайно заглянув в окно катафалка, он заметил, что из гроба капает какая-то красная жидкость.
Вынужденная остановка отрезвляюще подействовала на толпу, которая была до этого единым целым. Теперь она рассыпалась на отдельных мужчин и женщин, спешащих по своим делам.
– Девчонка слишком быстронога, все равно нам ее не догнать, - ухмыляясь, говорили они.
Мастер Амброзий с коротким смущенным смешком растерянно развел руками.
Он начинал ясно осознавать все неприличие ситуации - он, бывший мэр, сенатор и судья, глава древнего и почтенного рода Жимолостей, бегает по улицам Луда-Туманного в хвосте толпы, состоящей из подмастерьев и ремесленников, преследуя свою взбалмошную дочку!
"Жаль, что Нат не оказался на моем месте, - подумал он. - Ему бы это понравилось".
В это время мимо них в двуколке проезжал фермер и, увидев разгоряченную, тяжело дышавшую толпу, полюбопытствовал, не девчонку ли они ищут. Если она их еще интересует, то он встретил ее с четверть часа назад у заставы. Она бежала, словно заяц, а на его окрик не обратила никакого внимания.
К этому времени мастер Амброзий уже полностью овладел своими мыслями и дыханием.
Заметив среди недавних преследователей одного из своих клерков, он приказал ему бежать обратно на конюшню и немедленно отправить трех грумов в погоню за дочерью.
После чего он с решительным выражением лица отправился в Академию.
По дороге в город он был занят своими мыслями и, к счастью, не слышал замечаний своих недавних попутчиков.
Чернь, конечно же, не любила сенаторов. Ничего не зная о жутких воплях Лунолюбы и ее диких словах, они предположили, что отец наказал дочь за какую-то незначительную провинность и та решила спастись бегством.
– Если бы все эти жирные свиньи-сенаторы бегали так почаще, - говорили они, - то из них получился бы отличный бекон.
Мастеру Амброзию пришлось долго стучать в дверь Академии, пока наконец ее не открыла сама мисс Примроза.
Она была возбуждена и, как показалось мастеру Амброзию, выглядела немного странно. Ее лицо опухло, а веки покраснели.
– Послушайте, мисс Крабьяблонс! - громовым голосом закричал мастер Амброзий. - Во имя Урожая Душ, что вы сделали с моей дочерью? Если она больна, то почему нам об этом не сообщили, хотелось бы мне знать? Я пришел сюда за разъяснениями, и получу их во что бы то ни стало.
Мисс Примроза, морщась и вытирая слезы, провела кипевшего от гнева джентльмена в гостиную. Но он не смог добиться от нее ничего, кроме бессвязного бормотания о необходимости принять успокоительное лекарство, о своенравии девушки и о возможности солнечного удара. Было очевидно, что она ничего не соображает от страха, но, тем не менее, хочет что-то утаить.
Мастер Амброзий, имея некоторый судейский опыт, вскоре понял, что она относится к тому типу свидетелей, на которых бессмысленно тратить время, и поэтому твердо сказал:
– Вы сами не можете ничего толком объяснить, но, возможно, кто-либо из ваших учениц что-нибудь знает. Предупреждаю вас, если… если что-нибудь случится с моей дочерью, отвечать будете вы. А теперь позовите… дайте подумать… позовите мне Черносливку Шантиклер. Она всегда была здравомыслящей девушкой. Надеюсь, она сможет объяснить мне, что же произошло с Лунолюбой.
Мисс Примроза, почти заикаясь от ужаса, пробормотала что-то о "времени занятий", "желательности дисциплины" и заключила, что "дорогая Черносливка и сама немного не в себе последнее время".
Но мастер Амброзий решительно и категорично повторил:
– Позовите мне Черносливку Шантиклер, и немедленно.
Вид у него был угрожающий.
Мисс Примроза не могла не подчиниться и, пробормотав еще что-то, пообещала, что "дорогую Черносливку позовут сию же секунду".
Когда она вышла, мастер Амброзий, хмурясь и покачивая время от времени головой, стал нетерпеливо мерить шагами комнату.
Наконец он остановился и задумался. Затем рассеянно взял с рабочего столика лоскут белого полотна с неоконченной вышивкой.
Сначала он глядел на него невидящим взором, но постепенно сосредоточился. Узор напоминал землянику, только ягоды были не красными, а пурпурными. Исполнен он был мастерски. Не вызывало никаких сомнений, что мисс Примроза была одной из искуснейших рукодельниц.
– Но какой толк в вышивании? Оно не прибавляет здравого смысла, - пробормотал он раздраженно - И как по-женски! - презрительно хмыкнув, добавил он. - Чем ей не нравится красная земляника? Зачем пытаться улучшить природу своими глупыми фантазиями и пурпурной земляникой?
Но он был не в том настроении, чтобы тратить время и внимание на какую-то вышивку. Швырнув лоскут обратно, он собрался было выйти из комнаты и позвать Черносливку Шантиклер, но тут дверь отворилась, и она появилась на пороге.
Если бы чужестранцу захотелось посмотреть на девушку из высшего общества Луда-Туманного, то в Черносливке Шантиклер он нашел бы то что искал.
Она была светловолосая, пухленькая, с ямочками на щеках. Беспощадный здравый смысл, доставшийся ей от матери и революционных предков, превратился в такое же беспощадное чувство юмора.
Такова была Черносливка Шантиклер.
Но, увидев ее, мастер Амброзий про себя удивился: "Клянусь Жареным Сыром! Как она подурнела! "
Она действительно очень похудела и побледнела. Но больше всею изменилось выражение глаз.
Раньше глаза ее были лукавыми, оживленными и любопытными (чтобы отдать должное обаянию Черносливки, добавим: золотисто-коричневыми). Теперь же взгляд этих глаз застыл.
В ее присутствии мастер Амброзий невольно почувствовал себя несколько неуютно, однако попытался поздороваться с ней по-отечески добродушно, как всегда разговаривал с дочерью и ее друзьями. Но его голос прозвучал довольно неестественно:
– Ну, Черносливка, что же это случилось с моей Лунолюбой, а? Она прибежала домой после обеда, и не будь светлого дня, я бы сказал, что она видела привидение. А потом помчалась вверх на гору и вниз в долину, так что и след ее простыл. Что тут произошло, а?
– Вряд ли это наша вина, дядюшка Амброзий, - ответила Черносливка тихим, бесцветным голосом.
После сцены с Лунолюбой у мастера Амброзия появилось странное ощущение, будто факты утрачивают свою незыблемость; он пришел в этот дом с конкретной целью - любой ценой вернуть им привычный порядок. Но вместо этого они стали еще быстрее исчезать, растворяясь, как в тумане.
Однако два факта оставались для него вполне определенными: побег дочери и ответственность за это учреждения, руководимого мисс Примрозой Крабьяблонс. Именно в них он вцепился.
– Послушай, Черносливка, - сказал он, - во всем этом есть что-то очень странное, и, я надеюсь, ты объяснишь мне кое-что. Хорошо? Я жду.
Черносливка загадочно улыбнулась.
– Что Лунолюба говорила? - спросила она.
– Говорила? Да она ничего не говорила от страха и сама, видимо, не понимала, что говорит. Она бормотала что-то о жарком солнце, хотя погода сегодня - совершенно обычная для осени. А потом просила перерезать кому-то струны на скрипке… Ох, не знаю, что еще!
Черносливка тихо вскрикнула от изумления.
– Перерезать струны на скрипке! - повторила она недоверчиво. А потом с торжествующим смешком добавила: - Она не сможет этого сделать!
– Так, юная леди, - грубо крикнул мастер Амброзий, - хватит чепухи! Так ты знаешь, что случилось с Лунолюбой?
Секунду-другую она смотрела на него молча, а потом медленно произнесла:
– Никто никогда не знает, что случается с другими людьми. Но предположим… предположим… что она съела волшебный фрукт? - Черносливка насмешливо улыбнулась.
Онемев от ужаса, мастер Амброзий уставился на нее. Затем взорвался от ярости:
– Ты дерзкая девчонка! Ты смеешь намекать, что…
Но Черносливка, не отрываясь, глядела в окно, выходящее в сад, и мастер Амброзий инстинктивно посмотрел в том же направлении.
Секунду он думал, что портрет герцога Обри, висевший в зале сената, перевесили на стену гостиной мисс Примрозы. В обрамлении окна на фоне листвы сада совершенно неподвижно стоял юноша в старинном платье. Лицо, темно-рыжие кудри, зеленый костюм, сельский пейзаж - все, вплоть до увитого цветами охотничьего рожка - в одной руке и человеческого черепа - в другой, в точности совпадало с изображением на знаменитом портрете.
– Клянусь Белоснежными Дамами Полей! - пробормотал мастер Амброзий, протирая глаза.
Когда же он отважился взглянуть еще раз, портрет исчез.
Несколько секунд он молчал, открыв рот, совершенно сбитый с толку, и Черносливка, воспользовавшись его замешательством, незаметно выскользнула из комнаты.
Наконец волна неистовой ярости привела его в чувство. Над ним, Амброзием Жимолостью, сенатором, издеваются! Но они заплатят за это! Клянусь Солнцем, Луной и Звездами, они заплатят за это! И он погрозил кулаком стенам, украшенным плющом и морским луком.
Но пока платить приходилось ему. Чудовищное обвинение было выдвинуто против его единственного ребенка, и, возможно, это обвинение не лишено оснований.
Ну что ж, факты нужно воспринимать такими, какими они есть. Теперь он совсем успокоился. Лицо приняло суровое и решительное выражение. Ничто не выдавало растерянности, лишь несколько секунд до этого переполнявшей его. Мастер Амброзий решил выяснить дело до конца. Он либо опровергнет подлый намек Черносливки Шантиклер, либо, если эта ужасная новость окажется правдой (а внутренний голос, не желающий молчать, нашептывал ему, что это была правда), стойко встретит тяжкое известие и для блага города выяснит, кто же виноват в случившемся.
Вероятно, во всем Луде-Туманном не нашлось бы человека, так сильно страдавшего, как страдал мастер Амброзий Жимолость. Было настоящее благородство в том, как мужественно он встретил возможность общественного скандала. Ни минуты он не думал о том, чтобы замять дело и спасти репутацию дочери.
Нет, правосудие свершится, даже если весь город узнает, что единственное дитя Амброзия Жимолости, - вдобавок девушка, что непонятным образом делало происшедшее еще ужасней - отведало волшебный фрукт.
Видение же герцога Обри Меднокудрого он сразу отмел как галлюцинацию, объясняя это своим возбужденным состоянием, а также исторической атмосферой, густым туманом окутывавшей Академию.
Перед тем, как покинуть гостиную мисс Примрозы, мастер Амброзий взял в руки незаконченную вышивку, которую недавно в раздражении отшвырнул от себя, и механически сунул ее в карман. "В конце концов, - подумал он, - земляника вполне могла быть не красной, а пурпурной. Возможно, у нее был образец для вышивки, а не просто глупая женская фантазия".
Но, предполагая, что вышитые ягоды были волшебными фруктами, мастер Амброзий ошибался.