Нет ничего комичнее массовой постсоветской тяги к внешней мишуре красивой жизни. Всеобщая сублимация комплекса неполноценности. Вчерашние рабы, ютившиеся в коммуналках и «секциях», мечтавшие об импортных джинсах и «кассетниках» и завидовавших «пятёрке» удачливого соседа, вдруг сорвались с цепи и стали посмешищем в глазах мира. Пока интеллектуалы упорно ищут национальную идею, главной, народной национальной идеей стало потребление ради потребления.

Эпоха глобального потребления у нас принимает уродливое проявление. У них потребление ради ещё лучшего комфорта — «изменим мир к лучшему». А наша тяга покупать всё за любые деньги — это ещё и стремление вырваться из серой массы, неуверенности в себе и постоянной нужде в подтверждении своей значимости и «крутости». Купить сумочку Birkin, а потом месяц есть «Ролтон», не отвечать на звонки в метро — вдруг, подумают, что лузер. Или купить кроссовки за 900 Евро из модельного ряда «когда я еду в метро, все на них смотрят». Или стыдится вытаскивать пачку дешёвых сигарет, пряча её от окружающих под столом. Паштет называть фуа-гра, спортзал — фитнес-центром — это всё мир вокруг нас. Один мой знакомый, владелец бутика, говорил мне: «Деньги у людей сейчас появились, и, если поставить на витрину помои, их рано или поздно купят. А если цену помоев сделать очень высокой, то его купят ещё быстрее, и с ещё большим удовольствием». Дескать, «истинное удовольствие носить дорогую вещь, зная, как дорого она стоит». Да я сам такой — чем дороже стоит рубашка, тем больше она мне нравится.

А власть все это устраивает. Такой коллективный общественный «договор» с Кремлем. Мы вам свое овечье «мее», а вы нам малюсенький кусочек от нефтяного пирога в виде кредитов, на которые мы бросимся покупать авто-мыльницы, становиться рабами ипотеки и кухонных комбайнов. Только раб может променять такую величайшую ценность как гражданские права на кожаные штаны. Весь путинский рост ВВП — в основном, за счет продажи ресурсов и роста потребления. Создание «силиконовой долины», развитие IT-технологий — настоящее развитие IT-технологий, а не тот комизм, что показывают в итоговых воскресных новостях — «умного» производства, современной инфраструктуры это тяжело, а выдавать количество проданных и купленных автомобилей-«мыльниц» и геномодифицированных яблок за признаки развития страны — вообще не сложно.

Однокомнатная квартира в Митино по цене виллы на Кипре и в два раза дороже квартиры под Берлином, с их немецкой инфраструктурой — педантичным комфортом, детсадами, парковками, чистотой, дорогами, безопасностью. Где-нибудь в Печатниках, посреди моря унылых хрущёвских и брежневских «коробок» для советского пролетариата и технической интеллигенции огородят высоким железным забором с охраной новую «высотку», объявят её элитной и… народ покупает! «Элитные» дома из бетонных панелей! или монолит из силикатного кирпича, у которого от кирпича лишь форма и цвет, а по сути — такой же бетон… Зато здесь самопровозглашённая элита — а там, за забором, быдло, «серые гопы, одевающиеся с Черкизона». Это какой же жертвой безвкусицы надо быть, чтобы считать такое жильё элитным и платить за него сумасшедшие кредитные деньги, попадая в многолетнее рабство?

В сентябре 2005 года воскресный Итоговый выпуск программы «Сегодня» решил сделать большой репортаж про строительство элитного жилья в Москве. Только было ожидаемое указание Кулистикова, чтобы строительные бренды не назывались. Про тему репортажа мне рассказал в курилке Миша Сольев, тогда работавший шеф-редактором итогового выпуска, и у меня родилась идея.

— Слушай, Миш, ты меня освобождаешь от новостной «катушки» — договорись с начальством. А я, используя свою обманчивую внешность, устроюсь на какую-нибудь стройку элитного жилья со скрытой камерой.

Уже минут через 15 я, листая свой азербайджанский паспорт и спрятав в дальний карман российский документ, поехал объезжать знаковые элитные стройки.

Согласен, я выглядел глупо. Очень глупо. Я же не знал сегодня утром, что поеду выдавать себя за гастарбайтера. Я бы надел что-нибудь попроще. И этот комичный помятый, странного цвета галстук вообще ни к чему не подходит. Джинсы, кроссовки и галстук под куртку — так одеваются только сисадмины в праздники, но точно не гастарбайтеры. Но в операторском отделе я нашёл только ту скрытую камеру, у которой объектив был запрятан в галстуке. Пришлось придумывать легенду для «сотрудника отдела кадров» стройки — а в реальности скучающего в перепачканной бытовке грузного пожилого мужчины со стаканом чая в руке.

— Я студент. Учусь здесь в Москве.

«Как раз не придётся имитировать акцент».

— Стипендии не хватает. Можно у вас устроиться?

— А регистрация есть?

— Не смог сделать, — разрешения на работу иностранца у меня тоже не было, но об этом и не спрашивали.

— А что умеешь делать?

— Я студент. Стипендии не хватает…

— А паспорт хотя бы есть? — и мужчина покосился на мой галстук. — Я копию сделаю.

Ура! Через минуту я был взят на работу. Разнорабочим. Рабочий день с 5 утра до 6 вечера. Зарплата 7 тысяч рублей. Общежитие — комната на 16 человек, «но вас там будет немного больше». Обещали питание.

— Будешь работать в бригаде Орузбая. Она только создаётся, — и мужик перешёл на пафос: — Потом дома будешь рассказывать: «Я в Москве на такой стройке работал». Элитный дом строил — Триумф-Палас называется.

Триумф-Палас — это уродливый новодел под сталинскую архитектуру. Вообразите рядом две высотки. Одну из сталинских знаменитых высоток и этот лужковский песочный «торт». В одной — глубокая философия, триумф воли в граните. Сколько мрачной, но и обезоруживающей монолитной верой в собственную идею внутренней энергии мессианской догмы, сколько фанатичного дыхания советской идеологии — не сломавшейся, а лишь окрепшей в ужасной войне — людей-характеров, людей-великанов. И сколько клоунады пронырливых архитекторов-бюрократов в другой. Как же обмельчали внуки тех характеров! Тот стиль мы теперь называем сталинской архитектурой, а будущие москвичи и гости столицы почти всё, что строится сейчас, назовут лужковским позором. Ненастоящие дома для ненастоящих людей, которые долго не проживут, да и память о них будет оплевана.

Вечером я всё-таки нашёл на работе скрытую камеру, объектив которой спрятан в большой пуговице. Дома подготовился. Пожертвовал одной старой рубашкой и древними рабочими джинсами. Над почти новыми ботинками пришлось изрядно поиздеваться — я на них попрыгал, продырявил в нескольких местах и забрызгал краской. Ещё нужен свернутый пакет под мышкой. Теперь готово. Правда, в таком виде на улице не появишься. Тем более под рубашкой провода от скрытой камеры, маленький микрофон, а в карманах брюк аккумулятор и кассетник. Добыча для разных милицейских операций «вулкан» и «антитеррор».

Готовились мы на НТВ очень основательно. От общежития я отказался. Каждое утро в 4:00 за мной должен был приезжать нтвшный водитель, отвозить на стройку, высаживая где-нибудь во дворах, вечером привозить домой — чтобы я привёл себя в божеский вид — а потом везти в Останкино. Главная проблема таких миниатюрных скрытых камер — отснятый материал нельзя просмотреть и прослушать на месте. Чтобы понять — каким получился материал, хорошо ли записался звук, надо использовать специальный просмотровый монтажный плейер формата DVCAM. Знакомые леворадикалы, устраивавшиеся на заводы, стройки, будить современный пролетариат — как революционеры начала XX века — рассказывали, что особенно служба безопасности компании ДОН-Строй очень жёстко поступает с выявленными такими активистами. Некоторые из них бесследно — или почти бесследно — исчезали, с другими происходили несчастные случаи. Ещё активисты из леворадикальных групп утверждали, что если несчастный случай происходил с гражданами России, то об этом милицию вынужденно ставили в известность: дескать, вот тело, кто такой — не знаем, трудовых отношений, подкреплённых договором, с нами не имеет. Но если гибли мигранты, особенно из стран Центральной Азии, то старались тут же на стройке спрятать — в стену замуровать, закопать на территории. В «лучшем» случае тихо отослать останки несчастного на родину, свалив все расходы на земляков погибшего.

Мы не могли положиться на высокоразвитый интеллект сотрудников службы безопасности Триумф-Палас — про их жестокость и безнаказанность рассказывали леворадикалы — они могли и меня принять за неореволюционера. Один из сотрудников «Итоговой программы» Катя Соколова постоянно была со мной на связи. Если меня обнаружат, она должна была сразу звонить и руководству стройки, и в милицию. Когда мы с ней обговаривали эти нюансы, я очень красочно себе представлял всё это: вот меня вначале долго бьют несколько человек — руками, потом ногами, может и строительными инструментами, вот куда-то дают знать по рации, вот, не слушая моих возражений и доводов, тащат сбросить с какого-то высокого этажа стройки или, например, в шахту лифта, вот я упираюсь, и вот снова по рации что-то им сообщают и они прекращают. Или не прекращают…

Первый мой рабочий день мне вначале очень понравился. В нашей бригаде, помимо меня, было ещё три человека. Дяде Мише тогда было лет 45. Такой характерный типаж из глубинки. Простой мужик с хитрецой, легко просчитываемой. Раньше работал в совхозе, теперь кормится огородом и сезонными заработками. Если бы не его лень, был бы очень обеспеченным. Мастер на все руки, но сделает всё, чтобы не работать, а главное для него, как он сам мне объяснял — успеть что-нибудь ещё и присвоить в собственность на очередном рабочем месте. Такие люди в своё время создавали народное хозяйство Союза, а потом в 90-ые сами это и разворовывали. Потерянное поколение патерналистов, принцип — «Сколько у государства не кради, своего не вернёшь».

Ване было тогда восемнадцать. Человек в жизни пока чётко не определившийся — такие под влиянием одних друзей становятся простыми работягами, а под влиянием других — мелкой гопотой, попадающихся по глупости. Находился на пике полового созревания. На стройку в Москву приехал «из-за любви». Как он мне объяснил, в столицу уехала поступать в ПТУ девушка с соседнего двора, которая ему нравилась. Ко мне он сразу привязался — с моего корпоративного телефона он постоянно звонил каким-то дамам, посылал простые и очень откровенные по содержанию смс. Ваня и дядя Миша были откуда-то из-под Калуги, друг другу приходились родственниками.

И наш бригадир Орузбай, человек по-восточному мягкий. Вечно где-то пропадал, в поисках что-нибудь спионерить. Дядя Миша восхищался его карьерными успехами: «Ты смотри — узбек, а, говорят, всего за четыре года в Москве из штукатурщика стал здесь бригадиром». Орузбай мне сразу объяснил, что зарплату могут задерживать, но половину он всё равно должен будет забирать: «Надо со всеми делиться. Мне тоже не всё дают». Зато обещал мне карьерный рост, мол, лет через пять тоже могу стать начальником: «Ты по-русски умеешь говорить». Ещё он со значительным видом рассказал мне, что то ли на третьем, то ли на четвёртом этаже — сейчас не помню — этого здания купила квартиру сама Алла Пугачева.

Все эти люди были трогательны в откровенности своих мыслей. Они мне очень понравились. Это тебе не Останкино с обязательными интригами.

«Штаб» нашей бригады находился в одной из огромных квартир на третьем этаже. Мы должны были заниматься её штукатуркой, но у нас пока не было даже инструментов. В такой же комнате по соседству был сортир. Когда-то здесь будет шикарная пятикомнатная квартира, а пока все рабочие с нашего этажа приходили сюда справлять большую и малую нужду и выкидывать мусор: хочешь — в гостиной, хочешь — в спальной или в детской, а хочешь — прямо в прихожей или на кухне. Прямо на пол. Ходить надо было как по минному полю. Такая месть пролетариата угнетателям.

В квартире напротив жила какая-то огромная семья из Средней Азии. Бегали, играли в классики веселые полуголые дети, женщины что-то готовили, стирали. Я заглядывал в дверь — ковры на полу, матрасы, одеяла, подушки, что-то даже на стене висело. Глава семьи, мне рассказали, работал не на стройке, а где-то на рынке торговал. Будет потом хвалиться, что в Триумф-Паласе квартиру снимал.

Как только Орузбай ушел, дядя Миша продекларировав: «Будут материалы, тогда подумаем», забаррикадировал изнутри входную дверь в «штаб». До полудня мы подремали, поговорили, попили чаю в емкостях из обрезанной пластиковой бутылки, опять подремали, ещё поговорили. Несколько раз нас окликали, но мы молчали.

Ежедневно рабочим выдавали по 50 рублей на питание. На весь день.

— Когда будут давать деньги, выйдем, — научил меня дядя Миша.

В обед пришёл Орузбай и сказал, что «на еду дадут завтра». Пошли с дядей Мишей в магазин рядом со стройкой. Он смущенно попросил у меня в долг 10 рублей.

— А что так мало-то?

— Хлеб надо нам купить? Я из дома целый мешок картошки привёз. Будем её на обед здесь кипятильником варить.

— Что на обед хлеб с картошкой? И все?

— Ну, ещё и чай есть. Сладкий.

Пришлось, несмотря на уговоры дяди Миши, накупить нам немного еды для нормального обеда. Ему было жалко неопытного «студента», тратящего в первый рабочий день свою «стипендию».

После обеда пошёл погулять по стройке. Это там, снаружи рабочие психологически подавлены незнанием языка и суетливой, надменной ко всем приезжим Москвой, а здесь «витал дух свободы». Тут был целый город со своими законами. Милиция и сотрудники ФМС на территорию стройки не заходили по договоренности с владельцами. У меня была ассоциация со строительством Вавилонской башни. Языки всего бывшего Советского союза. Мат в основном на русском. Одни что-то делали, другие ломали что-то уже сделанное другими, кто-то куда-то что-то тащил. На меня никто не обращал внимание. Вообще, у меня возникло ощущение, что в полную силу здесь никто не работал.

На балконе одного из этажей увидел пожилого мужчину. Подперев голову рукой, он с грустью смотрел куда-то в сторону Ленинградского шоссе.

— Извините, я здесь новенький. Первый день работаю, — прервал я его размышления, мельком глянув на индикатор записи камеры.

— Да? А кем работаете, молодой человек?

— Разнорабочим. Я ничего в строительстве не понимаю. Студент я.

— Не волнуйся. Здесь большинство ничего не умеет. Захочешь — научишься.

— Как так не умеют?

— А вот так. Сюда набирают людей, не имеющих нормальной специальности. Вот я — электрик. Я сам москвич. У меня стаж на городских стройках — тридцать лет, но постоянно до сих пор учусь чему-то. Ну и как я могу работать нормально, если другие не могут. Вот провёл электропроводку, ребята потом сделали штукатурку. Ага, ровно — значит, сойдет. А как сделано, будет ли также ровно через несколько лет — никого не волнует? Пришёл хозяин будущей квартиры и устроил скандал — разбирается в строительстве. Говорит: «Делайте заново». Ну, и наши начали ломать. Придётся и электрику мне заново делать.

Электрик-москвич отвернулся. Потом опять о наболевшем:

— По десять раз одно и тоже строят и ломают. Вот, смотри, — и показал с балкона на группу рабочих разрушающих готовую гранитную ограду у одного из подъездов (я на них ранее обращал внимание). — Вот сделали, не подумав. Теперь ломают. Второй раз уже. Вот так каждый день, в нескольких местах. Элитное жильё, блин, называется.

— А кто здесь в основном работает? Откуда?

— Больше трети — россияне из периферии. Москвичей единицы. Остальные — украинцы, белорусы, узбеки, армяне, молдаване. Таджиков очень много. Нормальных строителей здесь нет. Нормальный сюда не придёт, а если придёт — потом убежит. Остальные очень плохо работают. Я этих ребят, — показал он на группу рабочих из Средней Азии, — тоже не виню. Они работают сверх смены. За талон на еду. В унизительных условиях. Будет он в такую работу душу вкладывать? Нет, конечно…

— А несчастные случаи здесь бывают?

— Постоянно. Погибших — пять-шесть человек в месяц. Бывает и больше. Последней погибла молодая девушка-киргизка. Свалилась в шахту лифта.

— А почему?

— Технику безопасности никто не соблюдает. И никто от них и не требует.

— Это же уголовное преступление…

— О чём Вы говорите, молодой человек? Нет ничего такого. Здесь всё схвачено у них, у владельцев. Чтобы тело на родину отправить — земляки сами скидываются. Начальство даже не помогает. Здесь люди — как рабы. Если даже москвичам зарплату задерживают, не страхуют. Так что говорить об остальных. Вот закончу свои дела, получу деньги и уйду на другую стройку. Со мной здесь до сих пор трудовой договор не заключили. Все обещают и обещают. Драпать надо отсюда.

Я походил ещё по стройке, поснимал как криво клали кирпичи, как потолки в одном из коридоров площадки отделывали дешевым пластиковыми панелями. И вдруг заметил, что батарея в скрытой камере уже закончилась. Что отснялось и какого оно качества — неизвестно.

У нашего «штаба» стоял Орузбай.

— Ты где был?

— Заблудился я здесь…

— Иди Ване помогать.

Ваня страшно матерился. Потом стал материться и я. Нам с ним, как самым молодым, и ещё нескольким армянам из другой бригады дали задание очистить на одном из этажей квартиру, которая выполняла роль туалета. И было видно, что успешно выполняла эту роль уже несколько месяцев. Говорили, что через пару дней должна прийти, как сообщил Ваня, «какая-то богатая баба», хозяйка этих хором. Вот бригадиры и спохватились. Надо было квартиру очистить, а еще и проветрить.

Это была самая грязная работа за всю мою трудовую деятельность на НТВ, да и в жизни тоже. В обычной ситуации я бы послал кого угодно, предложи он мне делать такое. Но я ещё не всё отснял, что мне надо было для репортажа — даже не знал, какого качества видео у меня уже есть. «Ничего, надо в жизни всё пережить. А кто-то этим каждый день занимается. А в Сомали еще хуже живут!» — так я себя успокаивал, работая то штыковой лопатой, то совковой, а иногда еще и ломом. Вообще, я был уверен, что мы и за месяц не уберём в той квартире. Но к семи часам вечера всё закончили.

А вот водитель с НТВ долго не хотел пускать меня в машину из-за неприятного запаха. Зато в ту ночь я спал самым крепким сном без сновидений.

Четыре утра. Так рано вставать на работу — это пытка. Как же некоторые могут в такое время вылезать из теплой постели? В четыре утра я иногда только ложусь спать.

Очень интересно наблюдать за реакцией людей — вернее, как она меняется — на твой внешний вид. Утром шёл по дворам и ловил на себе странные враждебные взгляды ранних собачников. Какая-то заспанная девушка студенческого вида, выгуливавшая своего белого пуделя, слишком ухоженного, с бантиком на голове, презрительно посмотрела на меня, когда я её спросил: «Как правильно пройти к этой стройке?», и отвернулась. Ещё и резко притянула к себе за поводок ряженую собачку-аристократа.

Приближаюсь к стройке. И вдруг вижу такую картину. В одном из дворов столпилось около 80 человек. Все мужики. От 25 до 50 лет. Русские, белорусы, украинцы, армяне, узбеки. Это мои «коллеги» со стройки. Пакеты с рабочей одеждой под мышкой. Жмутся друг к другу. О чём-то подавленно тихо переговариваются. Некоторые с опаской выглядывают за угол дома. Все наготове — сейчас кинутся врассыпную.

Подхожу к ним. Выглядываю из-за угла. Небольшая улица идет прямо к входу на стройку Триумф-Палас. Расстояние — метров 200–300. А прямо посередине улочки наряд ППС в старом жигулёнке.

— Не ходи, парень? Там уже одного киргиза поймали.

Как же я тогда разозлился. «Плевать мне на эту съемку». Пошёл прямо на них. «Давайте, парни, давайте. Я вам сегодня весь день испорчу. Потом в отделении сами будете при своём начальстве извиняться».

С заднего сидения с интересом смотрел на меня тот самый неудачливый киргиз. А бравые «бойцы» передо мной, не сговариваясь, расступились. Видимо что-то в моих глазах они прочли такое, что как загипнотизированные провожали меня взглядом. «Ну да. Вы же привыкли к сбивчивым оправданиям».

Это кто — преступники? Да люди своим потом зарабатывают деньги. Что же вы над ними издеваетесь? Последние копейки отбираете. Вот такие, как они, и есть мусор. Убедить человека в том, что он что-то нарушил, а потом срубить с него денег. Очень мужественно!

Киргиза этого потом отпустили. Его бригадир собрал с земляков «штраф» и отнес в отделение. Я выяснил, что автобус с рабочими из общежития подъезжает не прямо к входу на стройку — как бы ни просили рабочие — а останавливается где-нибудь во дворах. Видимо такая договоренность между администрацией стройки и ментами. Ну, это общероссийское изобретение — так и с гражданами страны поступают. Только не так прямолинейно.

На нашем этаже разговорился с группой рабочих из Средней Азии. Они сидели на корточках или прямо на бетонном полу. Вид у них был очень удручённый. Сказали, что таджики. Оказалось, что их бригадир ходил только что хлопотать за них в отдел кадров.

— Нам не платят уже шестой месяц. Дома дети, жёны, родители без денег. Не знаем, что делать. Даже уехать на Родину не можем.

— А на что живёте?

— 50 рублей в день дают. А зарплату мы всё равно здесь не тратим. Домой посылаем.

— А часто здесь зарплату задерживают?

— Раньше иногда — два-три месяца не платили. А сейчас почти половине рабочих не платят полгода. У людей чести не осталось. Обманывают, ругаются… Мы же работаем, не воруем. Особенно к нам, таджикам, вообще, как к рабам относятся.

— Ну пожалуйтесь куда-нибудь.

— А куда? Мы даже не знаем куда.

— В милицию, прокуратуру.

Таджики переглянулись и засмеялись.

— Ты, наверное, только недавно в Москве, да? Ещё ничего не понимаешь. Милиция… От ментов бежать надо. Поймают, штраф надо будет платить. Побьют ещё. У нас друг был здесь — Идрис. Его забрали менты, три месяца ничего не известно. Убили его, наверное. Он дерзкий был, глупый. Даже в общежитие не ездим.

— А где же вы живете?

— Здесь живём — на стройке. У нас регистрации ни у кого нет. Нам сказали — раз вы здесь на стройке живёте, значит, всегда работать будете.

— То есть 24 часа в сутки? И в выходные?

— Да, в любой момент. Иногда ночью тоже спать не дают — что-то разгрузить, перетащить…

— Сходите в своё посольство. Пожалуйтесь туда.

— Мы тут ничего не знаем. Москву видели только со стройки и из окна автобуса по дороге в общежитие.

Уже в начальной стадии строительства (годы стройки 2001–2006) будущие квадраты в Триумф-Паласе стоили от 1500 до 3500 долларов — при площади квартир 100–400 кв. м. Нереальные суммы! А людям удерживали кровно заработанные гроши. Бедолаги. Их было очень жаль. Их проблемы, их существование здесь никого не волнуют. И что им делать? Может, наркотиками торговать? О, вот тогда они сразу всем станут интересны. Их активно станет обвинять всё правильное общество, вешать на них всех собак.

Этот мир — рядом с нами. Мы считаем, что мы люди цивилизованные, растим детей на добрых сказках, рассуждаем о постиндустриальном обществе высоких технологий. Но, в то же время, гоним от себя мысли о такой жизни по соседству с нами. Мысли о рабах. Мысли о том, что кто-то живёт в день на 50 рублей. Мысли о том, что мы сами также активные участники этой системы неорабовладельческого общества, нам тем более неприятны. Персонажи Эмиля Золя наши соседи. Но нам неприятно замечать их. Одни пресыщены и не знают, куда потратить деньги, а другие горбатятся за копейку, которую тоже не дают. Подумайте, сколько проклятий приходится на один квадратный метр вашей квартиры в новостройке.

Трудовые мигранты. Уничижительно — гастарбайтеры.

Хорошо, кавказцы плохие… Согласен, о своих земляках. Буду о них говорить. Азербайджанцы люди неуживчивые, пылкие, странные. Всем мешаем активностью — не любите нас. Завидуйте. Мне всё равно. Нормально.

Но откуда негатив в отношении выходцев из Средней Азии? Пренебрежительная брезгливость к ним — откуда? Согласен — не у всех в России этот грех на совести. Но масштабы, масштабы!

Ведь, предки скольких нынешних россиян спаслись в эвакуации во время Второй мировой войны — у «этих» таджиков, узбеков, киргизов, казахов. Скольким людям они помогли выжить, подарили жизнь — теснились в своих жилищах-каморках, отдавали последнее, отбирали у родных детей. Одежду, еду. Одеяла, бельё. Поспрашивайте у своих бабушек и дедушек, которые прошли через эвакуацию — их было несколько миллионов. Да, и Азербайджан принял массу беженцев — ну, да ладно, нас ненавидят априори. Нормально.

Но хотя бы к ним-то можно по-человечески. И дело не только в том, что помогали, потому что было одно государство и «куда бы они, эти среднеазиаты, делись — боялись». Люди отдавали последнее сами. Квартплату не взвинчивали. Регистрацию на улице Ташкента не требовали. Бандиты, переодетые в форму сотрудников правоохранительных органов, похитив, в спецприёмниках Бишкека-Фрунзе не пытали, выкуп не выбивали. Смелой толпой в центре Душанбе на одного не набрасывались. Национальные марши с погромами не устраивали. Зарплату не задерживали, и не отбирали. Не боялись. Нет, не страх был тогда. А сочувствие, сострадание.

После обеда взобрался на один из самых последних этажей здания. На одном из них обнаружил двоих отчаянных узбеков. В окно торчала четырехметровая двутавровая балка-швеллер. Один конец её был примитивно прикреплён к упору в пол с этой стороны окна — со сложно-примитивным механизмом из железок, балок, верёвок, проволоки. На другом конце балансировал без всякой страховки один из узбеков-сварщиков и что-то творил. Другой его земляк из комнаты подавал ему инструменты, периодически забираясь на швеллер. Под ними было почти 50 этажей — больше 200 метров до земли. А они спокойно болтали, перешучивались.

Минут пятнадцать наблюдал за ними, снимая все это на скрытую камеру. Конечно, если бы один из них свалился бы — на работе были бы на седьмом небе от счастья иметь такую «картинку». Но я очень сильно молился, чтобы этой «картинки» не было. Когда парни благополучно закончили, спрашиваю у них:

— Вам не страшно так работать?

— Мы уже привыкли, — обыденно сказал один из сварщиков. — Это в начале страшно.

— Но надо же подстраховаться как-нибудь. Техника безопасности всё-таки нужна.

— Да мы не упадём… А вы что — из начальства?

— Нет… А вам зарплату не задерживают?

— Нам четыре месяца не платят… — оживились ребята.

А ведь в будущем здесь будет пентхаус — квартира обычного российского чиновника за пару-тройку миллионов долларов (по 11–19 тысяч долларов за квадратный метр). Или какой-нибудь Бутик-хотель Триумф Палас. Зачем этим парням из Узбекистана зарплата?

Ваня нервно ходил по нашему «штабу» после разговора с пэтэушницей, у которой, видимо, теперь началась новая столичная жизнь.

— Я ей говорю: давай сегодня приезжай вечером к нам в общежитие. Говорю, у меня там койка есть. А она не хочет, сука.

Признался мне, что ещё девственник и ушёл к молдаванкам-маляршам на соседний этаж в поисках женского понимания. Человек он был слишком откровенный в своих помыслах, потому минут через двадцать вернулся ещё более грустный. И стал ломать скамейки, на которых мы иногда дремали.

— Успокойся, Вань. Давай поговорим лучше.

— Все бабы — суки.

— Ну не все… Слушай, Ваня, а что тебе нужно для счастья? — задал я хрестоматийный вопрос.

— Для счастья?

— Ну да. Чтобы считать себя счастливым?

— Честно? — Ваня задумался. — Бутылка пива «Волга» и потрахаться.

Знаю такое пиво. Литровая бутылка вонючей жидкости. Стоила тогда рублей восемь-десять.

— Я серьезно. Это что? Счастье?

— А что ещё нужно? — удивился Ваня.

«Дааа, Кому жемчуг мелок, а кому щи пусты».

— Не будь таким прямолинейным. Тебе потому и девушки не дают. Иди поступи куда-нибудь. Надо выучиться, получить профессию. Будет у тебя и любое пиво, и всё остальное.

— Да нет. У меня регистрации в Москве нету. Здесь могут учиться только москвичи. Остальным запрещено. Или за большие деньги.

— Да ну — ты глупость говоришь? Ты тоже можешь получить образование.

— Нет, я сейчас хочу пиво и потрахаться!

— Но это же не есть счастье. В жизни так много интересного. Ты можешь научиться другому, будешь больше денег зарабатывать. А то так и будешь всю жизнь на стройке работать.

— А что же ты сам здесь работаешь? Иди — делай.

— Я студент. Подрабатываю. А ты же россиянин. Что тебе мешает добиваться в России того, чего добиваются другие.

Ваня думал.

— Во всём Ельцин виноват.

— Почему Ельцин?

— Он же сейчас президент. Это он во всём виноват. Русским не дают нормально жить в России. Это он русских обижает!..

— Ельцин уже не президент давно, дурак. Сейчас Путин президент.

— Путин? Да нет. Но Ельцин все равно главный президент сейчас.

Решил прочесть «коллеге» лекцию про экологию. Это я умею. Лекции.

Про эпоху потребления. Про то, что жадность и понты в конце концов погубят человеческую цивилизацию. Не выдержит бедная Планета-мать нашей ненасытности. Понимаешь, население Вавилона, за всё время расцвета государства произвело меньше бытового экологически вредного мусора, чем жители обычной 9-этажки в Бирюлёво за месяц «жизни». Посчитай, говорю, Ваня, какой объём почвы травит один обычный житель мегаполиса за свою жизнь только пластиком! Во всём современные женщины виноваты: подавай им разноцветный шик, богатство, пресыщенность, коктейли, шезлонги, брендовые тряпки, полуфабрикаты, молочко в пакетиках, батарею банок со «средствами гигиены и чистоты» (может у одной женщины в ванной стоять девять видов шампуня? зачем?), нужные журналы, авто-мыльницы. И мужчины — что им потакают.

Всё это я рассказал Ване. Он внимательно слушал и согласился со мной. Особенно, про вину женщин:

— Вот, суки!

У одних — «пиво и потрахаться», у других — огромный китч-дом и большая-большая иномарка-мыльница… и потрахаться тоже, конечно же.

Пришёл Орузбай и отвёл нас с Ваней на четвертый этаж помочь другому бригадиру. Там оказались и мои знакомые таджики. В углу одной из комнат были сложены мешки с цементом.

— Эти мешки надо перетащить на девятый этаж. По лестнице, — сказал другой прораб.

Я думал — он шутит. Реально думал, что он шутит.

— С этого этажа на девятый? По лестнице?

— Ну, да. Давайте, давайте — начинайте. На каждого по десять мешков.

— Пять этажей? Здесь ведь лифт есть, — показал я на внешний грузовой строительный подъёмник, сесть на который можно было прямо с ещё неготового балкона этой квартиры.

И тут прораб сказал фразу, которой можно было бы ответить на все мои вопросы за эти два дня на стройке:

— Лифтом нельзя. Лифт может сломаться!

Первый и второй мешки с цементом были самые тяжелые. Я даже не смог сразу взвалить их на спину и попросил Ваню мне помочь это сделать. Потом пошло полегче. Но уже подступая к шестому, понял, что, лучше заниматься организацией съёмочного процесса из Останкина. У меня уже тряслись ноги, дыхание тяжёлое. Я весь был покрыт цементной пылью, и ребята-таджики надо мной незлобно посмеивались: «Давай, студент». «Сюда бы некоторых операторов, которые постоянно жалуются на свою тяжелую работу», — думал я, поднимаясь с седьмым мешком. На восьмом мешке уже не по-доброму вспоминал отдыхи Митковой в Санкт-Морице. Девятый отнёс за меня Ваня. Десятый — один из ребят-таджиков.

Ночью видел сон, как работаю на стройке Останкинской башни. Поднимаюсь на верхние этажи по лестнице. На спине у меня вначале мешок цемента, потом какой-то толи огромный диван, толи шкаф. Я почти добрался до верха. Но вдруг оказываюсь опять внизу — мне, якобы, лишь показалось, что добрался до цели. Я чуть не плачу от отчаяния и злости. Но мне надо идти. Почему-то считаю, что мне надо идти. И я иду снова. Как Сизиф. Иду, еле-еле передвигая ноги из-за тяжести. А рядом идёт Орузбай и что-то объясняет мне про телевидение и политику в стране. Смотрю на лицо моего прораба, пытаюсь что-то возражать. И вдруг оказывается, что это и не лицо Орузбая. Нет. Это Кулистиков идёт рядом и спорит со мной. Мне стало очень страшно… И я проснулся. Всё тело ломало от боли в суставах.

«Нет, больше на стройку не пойду».

Миша Сольев хихикал и потирал руки:

— Вот это обязательно надо вставить — где один гастер говорит: «Я русски пльохо знает», — передразнивая одного из рабочих, ёрничал Миша.

Коллег с Итоговой программы интересовали не нарушения элементарных прав, не собачья жизнь рабочих со стройки, не факт массового рабства. Они были рады красивой «картинке», «прикольным синхронам».

— Мы же не про нелегальных мигрантов репортаж делаем, а про то, как строят якобы элитное жилье. Понимаешь, формат другой.

О, да, эти ссылки на формат! Это же наше спасение. Оправдание в профессиональной трусости. Да и чему удивляться — если человек не уважает чужое чувство собственного достоинства, чужую свободу, он и себя не будет уважать. И наоборот — не уважая себя (не путать с высокомерием, чванством и снобизмом, что есть признаки глубокой внутренней несвободы), можно ли увидеть человека в каждом окружающем; если сам раб, то и рабство других для тебя естественно. В Останкино, на НТВ было такое же рабство, только завёрнутое в красивую обёртку. Репортаж вышел в эфир без упоминания названия «Триумф-Палас». После правки генерального директора НТВ Владимира Кулистикова.

Source URL: http://ostankino2013.com/pivo-i-potrahatsja-budni-neorabovladelcheskogo-obshhestva.html