Я рассказывал своей супруге о подготовке моей первой выставки – выставки карикатур на обратном пути в наш уютный North-East.
Мы подумали, что не стоит ехать на следующий день в «Forward», так как наш коллега из Art Institute со своими перформансами, бродягами, софитами, дымовыми завесами, переодетыми лежачими бродягами и прочими эффектами возьмет на себя слишком много шума и внимания. Мы решили обождать несколько дней.
Через два дня раздался звонок. Звонила наша энергичная Бани.
– Соngratulations! (поздравляю) Появился первый покупатель на ваши картины. Да, да! Вполне серьезно. Он даже оставил мне чек на ваше имя на девяносто долларов. Но я решила без вас картины ему не отдавать. Меня смутило то, что самые большие картины и в хороших рамах стоят дешевле других.
– А какие это картины?
– Вот, минуточку, я записала. «Концерт Бернстайна в Academy of Music», «Cердце города» и «Служба в синагоге Фрэнк Ллойд Райта».
– Так при чем тут девяносто долларов? Эпрайзер оценил каждую из них в три тысячи долларов. Только рамы на них стоят девятьсот долларов.
– Но там на ваших подтекстовках написано совсем по-другому. Вот видите. Этот покупатель мне сразу не понравился. Морочил голову – три раза возвращался, говорил, что должен забрать картины сейчас, так как сегодня уезжает. В общем приезжайте – разберемся.
Пришлось ехать. Зайдя в магазин мы сразу направились на второй этаж к картинам, где уже стояла мисс Бани и о чем-то спорила с каким-то пожилым мужчиной с неопрятной бородкой и в темных очках. Вид у него был не очень привлекательный – фирменная бейсболка хоккейного клуба «Еagles» с вышитым орлом, серая куртка с клубной надписью на спине, мятые брюки и кроссовки. Все это выглядело как-то несолидно. На стене висели три моих картины. Это были большие холсты из серии «Our Philadelphia», написанные акриликовыми красками и окантованные в большие дорогостоящие рамы.
Картины, слава Б-гу, были на месте. Я посмотрел на ярлыки под ними, которые делал я сам. Кто-то внес в них небольшие изменения. Под названием картины я впечатал $3000. Некто добавил точку. Получилось $30.00.
– О! Вот и автор. Nice to see you (рада видеть вас)! Вы видите на labels под картинами написано тридцать долларов.
– Так у вас же есть в договоре price list – список с ценами. А здесь кто-то вставил точку.
– Про список я забыла. А тут вы сами виноваты. Не первый год в Америке, не в первый раз пишете чеки. После тысяч всегда нужно ставить запятую. А так – иди разбери. Вот кто-то поставил точку. Это наверное вы сделали, – обратилась она к своему собеседнику.
– Ну что вы? Зачем же мне это было нужно? – Зачем ему это понадобилось – это и ежу было понятно. – У меня даже и ручки с собой нету. – Аргумент был довольно слабым. Он повернулся к нам. – Рад с вами познакомиться. Я очень люблю живопись и помогаю многим художникам.
– Стать богатыми и знаменитыми? – эта формула была нам уже хорошо знакома.
– Совершенно верно.
– Позвольте взглянуть на вашу business card.
– Конечно, конечно. – Он вытащил из кармана жменю бумажек и ключей (естественно среди них было две ручки). – Вот, прошу вас. – Он протянул визитку.
– Мистер Каалев?
– Совершенно верно.
– Так тут же написано, что вы работник фирмы по продаже мебели.
– Ну знаете! Это Америка. Здесь каждый зарабатывает как может.
– У вас необычный акцент. Откуда вы приехали, если не секрет?
– Я из Финляндии, из Тарту. Знаете такой университетский город. В этом университете я преподавал. Я и русский немного знаю. – И тут же перешел на русский. – Если хотить-те, я вам говорил-ла по русску.
– Конечно, мы знаем Тарту. Только это не Финляндия, а Эстония. Мы были там и посетили знаменитый собор Петра и Павла, построенный Ээро Саариненом.
– Да, да, – не смутился он. – Я часто ходить молит-ться этот костел, когда жил Тарту.
Врет. Там еще в семидесятые устроили спортивный зал.
– Эти точка писал-ла этот мадам-ма. – Он искоса взглянул на Бани и попробовал ей невинно улыбнуться. – Да, да, это она это сдел-лал.
Насчет Бани тоже врет. Ей-то совсем ни к чему. Да и она первая рассказала мне об этом. А он, наверное, не фин, а эстонец. Я сорвал лейбы (благо я их клеил резиновым клеем) и приклеил новые, которые принес с собой, наведя пожирнее запятую.
– Мне нравится ваш картин-на, – сообщил нам мой новый знакомый, – особенно эти три лота. Я думал, что их поставил не как стартовый цена, а блиц-цена. Я даже просил разный топики по каждый картин-на. Я это профешн разбираюсь, я не ходил так – лишь только пофлудить.
– Что-то вы полностью перешли на совсем непонятный язык. Это не эстонский и не английский: лоты, топики, флудить.
– Это язык наша аукцион-на. Я apрriser на аукцион-на, вы наверное видел-ла тут на Честнут-стрит. У нас бывал-ла очень интересный лот. Все, кто приносят лот на наш аукцион-на, просят меня, чтобы был эпрайзер.
Начинало проясняться. Так он оказывается был оценщиком на малом аукционе, который находился здесь неподалеку. Этот аукцион работал по принципу известных телевизионных английских передач «Antique Show». Я заходил туда пару раз. Аукцион имел скромную вывеску и располагался в большом полуподвальном зале. Это было темное неприветливое помещение с установившимся запахом старого тряпья, с оценщиками диккенсовского типа. Там никто никогда ничего не продавал, и никто никогда ничего не покупал. Я сначала вообще не мог понять, чем они там занимаются, пока не увидел телевизионное шоу, на котором не было купли-продажи, а была только оценка. Туда приезжали пожилые американцы и привозили разнообразные старые вещи, обнаруженные при уборке бейсментов. Эпрайзеры – почтеннейшие мужи в костюмах и при галстуках с серьезными лицами, устраивали им детальный допрос, тщательно выясняя, откуда эта вещь появилась. Установив, что история обьекта достаточно мутная, они не теряли присутствие духа и тут же на глазах ошеломленной публики определяли не моргнув глазом страну и век изготовления изделия и даже перечисляли имена предполагаемых мастеров.
Такой высокообразованный эпрайзер брал в руки китайскую вазу, удивительно похожую на те вазы, что продавались в соседнем квартале в индусском магазине по пятнадцать долларов. Его это совершенно не смущало. После опроса ее хозяина, кто ее ему подарил или где и когда он ее нашел, оценщик тщательно рассматривал ее со всех сторон и выносил свой вердикт. «Это китайская ваза династии Цин – 17 век. Видите на футляре стоят цифры ХУ11. (Видишь, а ты говорила, что эту вазу подарили Мери на семнадцатилетие, – шептал ошеломленный клиент своей супруге). Если бы она была целой – то стоила бы достаточно высоко. Но так как тут отбит и подклеен кусочек, то ее можно оценить от полутора до двух тысяч долларов».
Эпрайзеры не скупились. Конечно это можно было бы обьяснить отсутствием покупателей этих семейных реликвий, но так считали только те завистливые посетители этого аукциона, которые не имели своих лотов, а приходили просто поглазеть на это шоу. Высокообразованные оценщики никогда не ошибались. – Во всяком случае ни разу клиенты не подавали жалоб, что их антикварные вещи слишком высоко оценили. Доверчивые обладатели лотов приходили в восторг. Чем больше цена, тем больше восторг. Они долго жали руку эпрайзерам и, счастливые, удалялись восвояси, оставив в кассе определенную сумму за высококвалифицированную оценку.
Вот такой эпрайзер сейчас беседовал с нами. Он предложил мне быть моим representative. Он сказал, что, конечно, знает мои работы, что знаком со многими художниками Филадельфии, которые его очень ценят за глубокие познания в области искусства. Естественно, он сообщил нам, что у него богатый опыт в этом деле, что он работал с многочисленными мастерами, что он их сделал богатыми и знаменитыми, что без него они бы до сих пор находились в нищете и забвении, что только его талант и огромная энергия привели к тому, что сейчас их знают все галереи, что их имен конечно он не может назвать, так как эта информация сугубо конфиденциальная, но что если бы у нас была возможность с ними поговорить, мы бы поняли, как все глубоко его ценят.
Мы договорились с ним, что на следующий день он к нам подьедет, посмотрит работы и мы составим с ним договор.
На следующий день ровно в два он появился в нашем доме. Он был с пустыми руками.
– А где же ваши бумаги, рекомендации? Вы же собирались готовить наш договор?
– Ох, извинит-те, – он побежал к машине и взял атташе.
Я посмотрел на машину. В Америке обычно машина говорит больше об успехах ее хозяина, чем беседа с ним. Впечатление было довольно посредственное. Старенький Plymuth Reliant с помятым бампером.
Мы усадили нашего посетителя в гостиной. Я выносил картины, он их рассматривал, иногда комментировал, издавал восклицания, вскакивал. Но все это выглядело как-то несерьезно. Смотрел он невнимательно, все больше глядел по сторонам. Когда я наконец остановился, он сказал:
– Очень отлично. Приготовляйте мне фото и слайд со всех картин-на. Но у меня есть еще один к вам дил. Вы человек уже немолодой.
– Если вы намекаете на то, что картины будут дороже стоить, если рядом с фамилией автора будут стоять две даты, то я против. Для меня пребывание на этом свете представляет значительно больший интерес чем стоимость картин. Так что на это можете не надеяться, и убедительно вас прошу не стремиться помогать мне в этом вопросе.
– Вы меня не понял. Я не только агент. Я коллекшионист. Вы были наверна знаком-ма с разный художникам-ми. У вас наверна есть всякий мелкий рисуночек: Шемякин, Зверев, Жутовский, Белютин, Неизвестный. Любой рисунок, даже очень маленький, может скетчес. Я даже могу платить, хотя он почти ничего не стоит.
– Нет, к сожалению у меня нет таких рисунков. – Я уже понял, что он пришел, чтобы найти на дурняка какие-нибудь раритеты.
– Но вы же профешинал артист. Вы можете делать такой рисунок, похожий на них.
– Вы хотите, чтобы я занялся подделками?
– Вы не волновайтесь. Мне не интересный сигначерс, подписи. Есть человек, который это делать очень подлинный.
– Нет. Я этим заниматься не буду. Давайте лучше обсудим условия договора.
– Это лучше следующий раз. Я готовил договор и мы подписывать его через один вик – неделя. Но вы мне показал мало картин-на. Вы говорил-ла, что больше сто, а показывал только десять.
– У меня они сейчас на выставке в синагоге Бес-Шалом, вернуться через неделю.
– Интересно как-то у вас это получается. – Вдруг его акцент как-то изменился. – У нас-католиков уважают художников и любят живопись, но никогда ни в храмах, ни в костелах не устраивают выставок, а у вас-евреев живописи не признают и устраивают выставки в синагогах. Как-то у вас все это так хитро придумано. Каин убил Авеля, а главный рабай хоральной синагоги носит имя Каин. «Не изображай себе подобных» – провозглашают рабаи, а в синагогах висят портреты равинов.
«Здраствуйте! Вот тебе и на! – подумал я. – Нехватало мне еще агента-антисемита». Я не стал проводить с ним религиозный диспут, договорился созвониться через неделю и выпроводил за дверь. На прощание он все уговаривал меня поискать рисуночки и эскизики, может в блокнотах. Можно даже без подписи. Я напишу только историю получения эскизика и распишусь, а он сам сделает сертификат и даже заплатит мне десять долларов за любую почеркушку.
Через неделю я позвонил по телефону, указанному в визитке, но приятный женский голос оператора сообщил мне, что этот номер отключен. «Может это и к лучшему», – подумал я. Последний антисемитский выпад меня весьма озадачил. Откровенная ложь и фокусы с языком тоже мало радовали.