Мария Федоровна Гридина была директором, смотрителем и хозяйкой великолепной библиотеки, располагавшейся в бывшем Метрополичьем доме Софийского заповедника. К этому времени я уже подружился с ней. Мария Федоровна была настоящим эрудитом. Она была очень красивой пожилой дамой, а в молодости просто блистала красотой. Подтверждением этому служил висевший у нее на стене портрет, написанный великим Рерихом. Молодость Марии Федоровны прошла в Санкт-Петербурге. Она была связана со многими деятелями «Мира искусства», состояла в приятельских отношениях с семьями Бенуа и Лансере, а с Владимиром Алексеевичем Щуко, как я понял по ее рассказам, ее связывало даже нечто большее чем дружба. Она великолепно знала историю искусств, была большим специалистом по вопросам истории европейской гравюры, знала почти все европейские языки.

Двери ее кабинета выходили в читальный зал и имели толстую двойную обивку. Она плохо слышала, не любила слуховой аппарат, и сотрудники библиотеки, говорившие с ней в кабинете, должны были повышать голос.

– Я это сделала специально, – говорила она о своих мощных дверях, – чтобы никто не подумал, что в моем кабинете кто-то скандалит.

Доступ в этот кабинет простым посетителям был закрыт, но для меня, учитывая мою непричастность к пиктограммам в подъезде и расположение хозяйки, он вскоре открылся.

Впоследствии я заходил в ее кабинет без стука (стучать было бесполезно). Она мне очень помогала с материалами по зарубежной архитектуре. Я останавливался у дверей и ждал, пока она поднимет глаза. Так было и в этот раз. Наконец, она меня увидела, даже, скорее, почувствовала и поднялась из-за стола. Она всегда чувствовала, не поднимая глаз, когда кто-то входил. На ней, как обычно, была белоснежная кофточка с кружевами, строгий серый костюм и очки в золотой оправе.

– А, Саша! Здравствуй, здравствуй. Входи. Рада тебя видеть. Небось, опять пришел что-то просить.

– Как вы догадались?

– Да просто ты вооружился уже каким-то толстым иностранным журналом, а ко мне с такими журналами просто так не ходят, их на руки не полагается давать.

– Да, Мария Федоровна, – я увидел, как она наклонила голову, прислушиваясь, и стал наращивать децибелы. – Меня очень интересует эта фотография. Хотелось бы перевести подтекстовку.

– Давай сюда. – Она перевела, потом добавила. – На каком же это языке? Память совсем никуда не годится. Она открыла титульный лист. – Ах, да. «Domus». На итальянском. Странно, а я этого журнала и не помню. А как он к тебе попал? Небось, опять по блату мои девочки тебе выдали? Ох, они у меня получат! Я же запретила эти журналы на руки выдавать.

Следует сказать, что незначительные валютные поступления на периодическую литературу Мария Федоровна тратила очень рационально, изворачиваясь, как только могла. У нее были хорошие связи с посредническими фирмами за рубежом, и те журналы, которые нельзя было подписать, ей подбирали к концу года полными комплектами. Таким образом, периодика по архитектуре у нее была богаче, чем в любой библиотеке Киева.

– Мария Федоровна, – я перешел на преданное нытье, – мне бы только на три дня картинки перерисовать.

– Ну, бог с тобой. Только, смотри, пользуйся аккуратно, и пусть запишут в книгу, а ты распишись, а то знаю я вас, архитекторов. Кстати, насчет книги, которую ты мне недавно принес. Ну и задачку же ты мне задал! И где ты только ее стянул? Она же издана в Нью-Йорке совсем недавно.

На столе у нее лежала большая книга «The Dymaxion World of Buckminster Fuller», которую я выпросил на американской выставке книги в последний день ее существования, убедив американца, что это моя тема. Я ее занес месяц назад к Марии Федоровне и попросил перевести лишь название и предисловие.

– Я считала, что знаю английский, – продолжала она, – и вот тебе на: первое же слово для меня загадка. Целый день копалась в словарях и ничего не нашла. Пришлось читать эту заумную инженерную книгу. И тут я выяснила, что твой распрекрасный Фуллер выдумывал не только купола, автомобили и самолеты, но и слова. Оказывается, слово dymaxion он сам придумал – это гибрид динамики и максимума. Пора уже самому научиться читать по-английски, тогда не будешь мне подсовывать дурную работу.

Она была добрейшим человеком, но иногда демонстрировала строгость. Мария Федоровна выдержала все невзгоды, связанные с реорганизациями академии. Но когда академия рухнула и библиотеку передали Госстрою, она не выдержала.

Я встретил ее на Большой Житомирской перед зданием бывшей академии. Она шла, понурившись.

– Саша, – сказала она грустным и тихим голосом. – Я ухожу из библиотеки.

– Мария Федоровна, а как же мы без вас? На кого вы нас покидаете?

– Не могу больше. Раньше ко мне с уважением относились все. И президент, и вице-президенты. Если им нужна была какая-либо литература, они заходили ко мне, если мне нужно было решать вопросы библиотеки, я заходила к ним. У них всегда для этого было время. Теперь к госстроевскому начальству не пробьешься. Они на недосягаемой высоте – либо чересчур заняты, либо просто самодуры. Не могу понять, для чего им передали нашу библиотеку. Зачем им эти инкварто и инфолио с гравюрами великих художников, зачем им монографии с работами мастеров кватроченто и чинквиченто, зачем им полные собрания альманахов общества архитекторов и художников Петербурга? С утра до вечера директивные звонки. «Приготовьте мне все материалы, шоб все было полно и понятно по просадочным грунтам, и шоб завтра к двум часам мне на стол». «На вторник приготовьте все по планировке и застройке Днепропетровска за последние 10 лет и перешлите на Садовую в комнату номер 427». Ни спасибо, ни пожалуйста, ни здравствуйте, ни до свидания. Я понимаю, что они деловые люди, или хотят быть деловыми людьми, но я не хочу быть девочкой на побегушках. У нас собрана великолепная библиотека, но, к сожалению, такой библиотеке нужны не только хорошие работники, но и хороший хозяин. Ты же помнишь – сколько раз трещала и рушилась академия, но все возвращалось на круги своя, а теперь все изменилось.

– Мария Федоровна, вы только не волнуйтесь. Я думаю, что скоро все вернется.

– Нет. Это уже не для меня. Я уже нашла удачный обмен – меняю свою комнату на Ленинград. Я хочу вернуться на родину, хотя там уже почти никого нет из моих друзей. Кадры я подобрала отличные, и вам с ними будет неплохо.

Это была правда. В библиотеке остались люди, которые преданно относились к своему делу. Но отсутствие Марии Федоровны постоянно ощущалось. Кроме того, нам не хватало ее эрудиции и знания языков.