Вскоре после этого на библиотечном горизонте появился полиглот Виктор Арбатов, и я смог воспользоваться его помощью. В свое время мы были одноклассниками. Знаменит он был тем, что его выгоняли из школы регулярно за полную неспособность к учению и изрядное количество годовых двоек. Встретил я его в Софийском подворье возле Митрополичьего дома. Узнал его сразу, хотя не видел добрых 15 лет. Не узнать его было трудно. Все та же блуждающая улыбка, тот же блеск в глазах, растрепанная шевелюра, шаркающая походка и громогласные приветствия. Он был изрядно под хмельком (потом оказалось, что это было его обычное состояние). Он страшно обрадовался встрече, вспомнил школу и перечислил всех учеников и учителей. Я подивился такой блестящей памяти при таких, как я помнил, умеренных способностях.

– А это профессиональное. Я же переводчик. Французский, итальянский, испанский, арабский, турецкий, японский. Французский и японский без акцента.

Я был поражен. Признаться, я не совсем точно передаю его речь, так как на самом деле она была пересыпана матюками, как семечками. Возможно, это было вызвано несколько приподнятым настроением и воздействием горячительных напитков. Я с ужасом оглядывался по сторонам. Это было то место Софийского подворья, которое кишело знакомыми, так как находилось на пересечении всех основных путей старших и младших научных сотрудников и просто архитекторов из всех восьми институтов бывшей академии. А говорил он весьма громогласно, и его неформальная лексика разносилась по всему подворью от Хлебной Софийского монастыря до Митрополичьего дома.

– Вот только этот гребаный английский у меня не пошел, – разглагольствовал он. – Эти мудаки придумали такую фонетику, туды их мать, что ее сразу и не словишь.

– У тебя же чудовищный словарный запас на стольких языках. Почему же ты пользуешься только русским матом?

– Во-первых, я его люблю, – честно сознался он. – Это настоящая народная лексика. А, во-вторых, я зол. Эти идиоты не понимают, что творческий человек может вмазать, когда он хочет и сколько хочет. Эти, бля, чинуши не знают, что есть вдохновение. «Вот вы с утра набрались, а после обеда у нас японцы», – говорит мне эта падла, – заверещал он, меняя голос. А я говорю, что для подготовки к приему японцев пил исключительно саке. – А он юмора не понимает, что такое саке не знает. «А вы, – говорит, – не ругайтесь». В общем, пошли они все к… Пойдем, выпьем. Вот только саке, бля, на Михайловской мы вряд ли найдем.

В подвальчике на Михайловской он все-таки потребовал саке и бенто с закуской.

– А может, вам уже хватит, – усомнилась бойкая служительница Бахуса, но по 100 грамм коньяка все-таки налила и даже щедро выдала по конфетке на закуску.

– Аригато гадзаемас, – поблагодарил Виктор по-японски, вызвав опять сомнение у продавщицы.

Мы приняли на грудь за встречу, как прокомментировал Виктор, потом повторили за то, чтоб с японской делегацией все прошло благополучно, и, наконец, все удивительные события его бурной Одиссеи начали постепенно проясняться.

Оказывается, Виктор окончил школу не столь успешно, как скандально и был призван в армию. Там на него кто-то обратил внимание. Привлекла его великолепная память и внешность – слюнявый рот, зубы наружу и чуть раскосые глаза. Проверили способности к языкам. Они оказались выдающимися. Его отправили в специальную школу с усиленным изучением японского и французского. Однако, как я понял, резидента из него не получилось. Очевидно, побоялись его странностей, чудовищного красноречия и пристрастия к горячительным напиткам.

Кстати, впоследствии мне говорили, что Виктор явился на курсы английского. На первые три занятия приходил сильно под шафе, молчал и улыбался, иногда дремал. Но на четвертом сходу заговорил по-английски.