На стенке нашей квартиры у входных дверей красовались пять звонков и таблички с именами жильцов, написанные красивыми шрифтами, свидетельствовавшие о том, что в квартире живут архитекторы. Я отпер двери, вошел в переднюю и перевесил картонную табличку на стене. Один из моих соседей – директор Софийского музея Георгий Игнатьевич был человеком очень творческим. Он и придумал нововведение. На стене передней была подвешена дощечка, на которой были написаны в ряд фамилии жильцов. Под каждой из них висела на гвоздике картонка, на одной стороне которой было написано «дома», на другой стороне «нет дома». Первый предложенный на рассмотрение вариант – «все дома» и «не все дома» – был жильцами категорически отклонен, так как содержал в себе обидный намек. Когда на дощечке собирались все таблички «дома», последний входящий запирал дверь на второй замок и щеколду.

Я иногда, выходя, забывал перевесить табличку, и вернувшись поздно домой после студенческого междусобойчика или затянувшегося свидания, начинал звонить. Я звонил не отцу, а изобретателю системы, но он никогда не обижался.

Квартира наша была густонаселенной, в ней проживало шесть семей. Одной из них были наши родственники, которые, приехав из эвакуации, попросили у отца разрешения временно пожить в одной из комнат, прожили в этой комнате более десяти лет, после чего ее обменяли, что также увеличило количество жильцов.

Полный разлад в стройную систему табличек «дома» и «нет дома» внесла Клава. Ее семейство поселили в комнате, находившейся на лестничной площадке и предназначенной прежде для прислуги. При этом им разрешили пользоваться одной из наших ванных комнат. Она была продавцом овощного магазина, женщиной энергичной и хорошо знакомой с неформальной лексикой. Ее пытались уговорить хотя бы на второй замок. Она пользовалась тяжеловесными аргументами, которые не так убеждали, как полностью обезоруживали интеллигентных соседей. Система была разрушена.

Это впоследствии привело к трагическим результатам. Однажды утром, позавтракав, отец собрался в институт. Он вышел в коридор и тут же вернулся.

– Моего пальто нет на вешалке, – сказал он трагическим голосом.

Это было роскошное ратиновое пальто, купленное на толкучке за большие деньги, и, хоть оно было на два номера больше, отец им страшно гордился. Пришлось ему натянуть мое старое, еще школьное, пальто и пойти в институт. По окончании занятий он упорно не хотел принимать у гардеробщицы мое старое пальто, так как вчистую забыл об утреннем инциденте.

А через три дня к нам позвонил молодой человек спортивной наружности, у которого из-под плаща видны были галифе и сапоги, предъявил красную книжечку и осведомился, не произошло ли в нашей квартире что-нибудь достопримечательное три дня назад.

– Это, очевидно, к вам, – дружно сообщили соседи и посмотрели на отца.

Оказалось, что вор-домушник, прибывший из Свердловска на гастроли, был выловлен участковым, когда рано утром выходил из нашего подъезда в двух пальто, напяленных на телогрейку. Отца вызвали к следователю в присутственные места напротив нашего дома. Там перед ним разложили несколько пальто и предложили выбрать свое. Среди них было даже кожаное. Но отец не покусился и честно сознался, что его пальто здесь нет. После второй подачи, когда весь арсенал верхней одежды работников отделения был исчерпан, он, наконец, обнаружил свое пальто. Для верности его попросили перечислить, что было в карманах. Отец вернулся домой счастливым. Через какое-то время его вызвали на суд. Я злословил:

– Человек ехал такую даль за твоим пальто, а ты его упек за решетку.

Но, очевидно, чему бывать, того не миновать. Через месяц у отца украли пальто на кафедре, и уже на сей раз навсегда.

Георгий Игнатьевич также навел порядок в туалете. На потолке висела гроздь разных лампочек – у каждого соседа своя, а возле выключателей шрифтом «гротеск» была написана фамилия каждого потребителя-соседа. Персональные деревянные круги для сидения на унитазе висели на стене, зачехленные, как боевые орудия, готовые к сражению.

На внутренней стороне двери висело объявление, выполненное с поражающей графической тонкостью и грациозностью: «Товарищи! Соблюдайте чистоту!» Впоследствии, когда ко мне в гости пришел мой приятель – замечательный художник Алексей Викторович Бобровников, он, посетив туалет, дописал этот призыв точно таким же, практически неотличимым шрифтом: «и будьте бдительны». Сосед объявления не снял, но выходил из туалета несколько обескураженным. Он, очевидно, не хотел, чтобы его лозунг носил политический характер.

Значительно более неприятное положение я наблюдал, будучи в гостях у московского поэта Смирнова. У него на дверях туалета висела табличка, по-видимому, украденная в общественной уборной. Табличка была стационарная, выполненная эмалевой краской на металле: «Туалет на ремонте. Ближайший туалет на проспекте Мира номер…» Я понял, что это шутка. Однако хозяин уверял меня, что работники пера, изрядно выпив в его доме и обнаружив на дверях сортира это объявление, оказывались в шоке: поэт жил возле Белорусского вокзала.

Жизнь нашей квартиры протекала довольно спокойно. Соседи были мирными и очень чистоплотными. Эксцессов не было, за исключением, пожалуй, одного случая. В один прекрасный день обнаружили небольшую лужицу в туалете. Квартира замерла. Через несколько дней лужица появилась опять, по поводу чего было назначено общее собрание, которое проводилось на нашей большой кухне. Обсуждение этого вопроса привело к тому, что предложили установить дежурство, и дежурный должен будет проверять туалет после посещения каждого жильца. В этот момент появилась Надежда Петровна – самая пожилая дама в нашей густонаселенной квартире. Она дослушала последнее выступление и вдруг провозгласила:

– Я знаю, как выявить, кто этим занимается. Ясно, что это мужчина, так как дамы производят этот процесс сидя. Лужица оба раза была справа. Значит нужно обследовать всех мужчин, и у кого окажется орган (она решила, что это слово будет звучать мягче всего), да, у кого окажется орган кривым и будет смотреть в правую сторону, тот и будет виновным в этом безобразии.

Наши дамы не выдержали, прыснули и выскочили из кухни.

– Не вижу здесь ничего смешного. Это жизнь, – констатировала пожилая криминалистка.

Мужчины, естественно, отказались от проведения обследования с целью выявления анатомических аномалий. Однако после этого подобные неприятности прекратились. Очевидно, обладатель нестандартных форм внял голосу Надежды Петровны и сделал соответствующие выводы. Жизнь нашей квартиры вернулась в обычное мирное русло.

…Когда я пришел домой, отца не было. Он был вызван в Москву на всесоюзное совещение строителей, на котором им должны были определить дальнейшие тернистые пути развития советской архитектуры. Моя дорогая мама умерла три года назад, сестра Ирина, отличная пианистка, вышла замуж за талантливого коллегу-музыканта Михаила Григорьевича Бялика, ставшего впоследствии ведущим музыковедом страны, профессором, заслуженным деятелем и т. д. Они переехали в Ленинград. Так что сейчас я был один. Попав домой, я бросился к книжным полкам и начал разыскивать старые отцовские книги 20-х годов, относящиеся к эпохе конструктивизма в архитектуре.