ТВОРЧЕСКИЕ ПОРЫВЫ

Параллельно с этими работами мы печатались в русскоязычных газетах. Пришлось завести несколько псевдонимов, так как издатели газет очень ревниво относились к своим корреспондентам и большой любви друг к другу не испытывали. Ко времени нашего приезда в Филадельфии была лишь одна русскоязычная газета, а со временем их стало больше десяти. И если эта одна газета печатала материалы, связанные с политикой и делами русской комьюнити, то вскоре появились газеты, которых совершенно не интересовали корреспонденты, ибо их хозяева никаких гонораров платить не желали. Все скачивалось из Интернета. Качество и актуальность материала никого не интересовали. Главное был объем – страниц, эдак, 40. Статьи шли в той последовательности, в которой на них натыкался сотрудник, качавший материалы Интернета: «Есть ли пирамиды на Луне?», «Новые методы лечения болезни Паркинсона», «Великий грешник Джиакомо Казанова», «Любовницы кремлевских вождей», «Причины сексуальных расстройств», «Половое влечение» и т. д. Газеты были бесплатными и жили они за счет рекламы. Поэтому самым главным была реклама. На почве привлечения рекламодателей шла чудовищная конкуренция. Издатели газет и хозяева радиопрограмм сражались не на жизнь, а на смерть за любых рекламодателей. Приемы не всегда были джентльменскими.

Через год пребывания в Америке свершилось чудо – Леночка заговорила по-английски. Причем, чем дальше, тем все лучше, так что наши благодетели по устройству выставок уже не верили, что она недавно приехала в Штаты. Сработали талант и филологическая подготовка. В свое время, когда я приехал из Японии, я несколько вечеров показывал дома слайды и делился впечатлениями о Стране восходящего солнца. Это произвело на мою супругу такое впечатление, что она пошла на курсы японского языка и через месяц уже как-то беседовала с преподавателем по-японски. Я, честно говоря, когда увидел два огромных алфавита – катакану и хирагану, каталог иероглифов и японо-японский словарь, что было само по себе непонятно, пришел в ужас. Когда я приходил за ней в школу, то слышал из-за дверей хор, произносивший вслух малоприличные тексты: «Уеби, туеби, заеби…» Это они разучивали названия дней недели.

Леночкин английский хотелось использовать не только в быту. Мы задумали серию очерков о жизни и творчестве великих иммигрантов – деятелей культуры, о которых почти ничего не было в русскоязычной литературе. Леночка переводила пудовые монографии о Якове Эпштейне и Хаиме Сутине, об Ирвинге Берлине и Бенни Гудмене, о Жаке Липшице и Луис Невелсон. Мы копались в публичных библиотеках. Публикации об этих мастерах и их удивительных биографиях легли в основу написанной нами книги. Я с удовольствием рисовал графические заставки к этим очеркам с портретами мастеров. Эти биографии были такими разными и, в то же время, похожими. Похожи они были тем, что эти люди, или их родители покинули насиженные места в городах или маленьких поселках-штеттл и отправились на поиски счастья в другие страны. Схожи они и тем, что им пришлось преодолеть массу трудностей, чтобы завоевать достойное место в мире искусства.

Читая в юные годы роман Шолом-Алейхема «Блуждающие звезды», мы с замиранием сердца следили за судьбами героев из маленького румынского штеттл – Галенешти. Лейбл Рафалович и Рейзл Спивак после многочисленных и тяжелых перепетий становятся знаменитыми – актером и певицей. Мы восторгались талантом писателя, создавшего этот замечательный роман. Оказывается, что жизнь сама является не менее талантливым автором в создании человеческих судеб. Судьбы иммигрантов – композиторов и художников, шоуменов и продюсеров, до предела насыщены событиями, и каждая из них могла бы лечь в основу увлекательного романа.

Были ли они честолюбивы и меркантильны? Возможно. Но не это явилось основой их деятельности и причиной взлета. Они были настоящими художниками. Творчество – вот основа их жизни. Эта всепоглощающая сила вытянула их из родного дома, заставила их скитаться по белу свету, работать не покладая рук. Да, им было трудно. Незнание языка, нравов и обычаев новой родины, нищета, неустроенность. Однако нет таких преград, которые не мог бы преодолеть художник на своем творческом пути.

Работа над этими эссе, как и живопись, выставки и публикации, отвлекала нас от суровых будней. Ей мы посвящали наши вечера. Каждый наш очерк занимал 2 или 3 страницы в газете и публиковался в нескольких номерах. Мы получали много отзывов от читателей, ибо все читатели были эмигрантами, и эти судьбы им были интересны. У нас набралось 50 таких эссе – это была основа для книги. Портрет Иегуди Менухина и главу, посвященную ему, мы отправили Маэстро в Лондон и получили от него теплое письмо.

За четыре года Леночка освоила язык настолько, что мне удалось уговорить ее поступить в аспирантуру престижного университета Филадельфии. Она отлично прошла собеседование с руководителем кафедры иностранных языков и европейской культуры, была принята, и тут у нас началась новая жизнь.

Занятия были вечерними. Три раза в неделю мы отправлялись в университет к шести часам вечера и возвращались к десяти. Дорога была малоприятной, так как университет находился довольно далеко, в другом конце города, и ехать приходилось через старые, населенные афро-американцами районы, которые считались весьма неблагополучными. Ехать было небезопасно. Если дорогу в темноте переходил черный молодой человек в черном костюме, то увидеть его было практически невозможно. По дороге мы молили Бога, чтобы не заглох мотор, так как рассчитывать на благополучный исход происшествия в этих районах не приходилось. Прибыв на место, я отправлял Леночку на занятия, а сам шел в библиотеку с ее аспирантским ID (удостоверением). Дежурным был студент. Он с большим недоумением рассмотрел женскую фотографию на документе и спросил:

– Are you Helen? Have you changed your sex? (Вы Елена? Вы изменили свой пол?).

– Операция была значительно серьезней. Я изменил не только свой пол, но и имя, и фамилию. А Елена – моя жена.

– О’кей! – радостно воскликнул он и пропустил меня.

С тех пор он приветствовал меня «Hello, Helen!».

Я не возражал. Лена так Лена. Университетская библиотека была замечательной, она занимала четыре этажа. На первом огромный читальный зал с мягкими креслами, в подвале и на верхних трех этажах книгохранилище с открытым доступом. Если я чего-то не мог найти, мне находили с помощью компьютера. Периодика была довольно обширной. Из русских журналов был только «Огонек». Там мне удалось найти массу литературы для нашей будущей книги.

Ездили мы регулярно. Когда была плохая погода, Леночка уговаривала меня остаться дома, но я был неумолим. Мы на этом сэкономили год занятий и, соответственно, солидную сумму денег.

Леночкиным научным руководителем был известный профессор Р., знавший много языков, среди них были его три native (родных): английский, итальянский и украинский. Тема для диссертации стала предметом нашего обсуждения, так как профессор предложил остановиться на творчестве одного из современных поэтов. Тема нестабильная, так как оценки творчества поэтов часто подвергаются изменениям. Мы предложили остановиться на более глубокой проблеме: «Религиозная тематика в литературе», а конкретно: «Образ пророка Моисея в европейской литературе». Он не возражал, тем более, что он был большим поклонником Томаса Манна и Ивана Франко.

Лекции читали три других профессора. Два из них были весьма доброжелательными, зато с третьим, профессором Т., сразу возникли проблемы. Он был поляк, фанатичный республиканец, и, как многие из нуворишей-эмигрантов, ненавидел всех новоприбывших из стран СНГ. Он читал «Европейскую политику, экономику и культуру», трактуя эту тему, мягко говоря, своеобразно. С первого дня он стал придираться к Леночке, демонстрировать свою неприязнь, утверждая, что выходцы из стран СНГ не могут нормально мыслить, так как у них отравлена идеология. Он возвращал ей курсовые работы с резкими высказываниями при всех об их низком уровне. Но при этом он предусмотрительно не делал никаких пометок, чтобы его ни в чем нельзя было уличить. На очередном занятии, обругав ее работу и вернув ее без пометок, он попросил ее выйти с ним в коридор. Там он ей злорадно сообщил:

– Вы думаете, что это я даром вам все это говорю при всех. Дело не в том, как вы знаете материал, дело в том, что у вас отравлена идеология, и вы не вправе заниматься наукой. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы вы не получили ученой степени, так и знайте и добавил – over my dead body (только через мой труп).

Леночка плакала. Я понял, что пора переходить в наступление. Я знаю этот сорт людей – обозленных фанатов. В этот же вечер мы составили письмо на имя ректора с копией на имя заведующего кафедрой. Мы изложили в нем все высказывания профессора Т., сделанные в аудитории при свидетелях. Мы описали его демарш на последних занятиях. К письму мы приложили курсовые работы, возвращенные им без замечаний. Я попросил Леночку, передавая письмо профессору Р., рассказать о тех гадостях, которые он говорил ей в коридоре. Р. был в ужасе.

– Будет ли достаточно, – спросил он, – если мы решим этот вопрос на кафедре положительно в вашу пользу, не привлекая ректора?

– Вполне.

Профессор Т. после беседы заведующего кафедрой с аспирантами был отстранен от занятий в этой группе и уволен в конце семестра, так как оказалось, это была не единственная жалоба на его бурную деятельность.

И уже на следующий год Леночка защищала диссертацию на трех языках: английском, украинском и польском. Два последних были ее родными языками с ранних лет. Защита прошла великолепно. Она получила ученую степень магистра «Master of Art».

Graduation – вручение дипломов – происходило очень торжественно. Действо разворачивалось на университетском стадионе. Все награждаемые получили мантии и квадратные шапочки. Профессура собралась на трибуне. Они тоже были в мантиях. Руководство университета облачилось в фиолетовые одеяния. Под звуки оркестра выстроили группы студентов и аспирантов. Они стояли квадратами, как римские когорты. Их вызывали поименно к трибуне, и диплом вручал им сам ректор университета.

Впоследствии оказалось, что мы сделали все вовремя. Через год Леночкиному шефу предложили вести кафедру и читать цикл лекций в Риме и в Вене, и он отбыл в Европу. Окончив аспирантуру, Леночка стала моим полноправным representative – искусствоведом с ученой степенью. В дипломе так и значилось – Master of Art по европейской культуре.

 

MY HOME – SWEET HOME

Уже через год нашего пребывания в США мы обнаружили, что нам в нашей квартире тесно. Взрослый сын обзавелся компьютером и требовал отдельную комнату. Мои картины лежали штабелем под кроватью. Леночка со стареньким компьютером ютилась, где попало. В общем, двухкомнатная квартира оказалась маловатой. По утрам нас будили постоянные крики на паркинге под окном. Мы уже знали все подробности семейной жизни наших соседей, кто кому и с кем изменяет, кто кому собирается «дать в дыню». Мы уже познакомились с проблемами всех автомобилей нашего дома, мы даже знали величину «пгигаботка» ловкого Фимы. Недавно в дополнение к своей «пгибыльной габоте» и «пгигаботку» он открыл собственный продовольственный магазинчик под названием «Дары природы». За прилавком стояла воинственная Рая. Через три дня после оформления страховки магазин сгорел. Фима демонстрировал перед всеми страшное негодование.

– Вот пгидугки, – громко возмущался Фима на весь двор. – Кому мешали мои ггецкие и кедговые огехи, кому мешал мой чегнослив. Это пговакация конкугентов.

Тяжело было расставаться с насиженным местом, где на рабочем столе в спальне были написаны все холсты серии «Our Philadelphia». Последней каплей стал старый кондиционер. Когда месячная оплата этого агрегата превысила стоимость платы за квартиру, мы бросились искать другое жилье. И мы его нашли. Это была большая трехкомнатная квартира на втором этаже, которую никто не хотел брать, несмотря на то, что стоимость аренда была такой же, как и нашей двухкомнатной. Когда мы ее осмотрели, я понял в чем дело. Не все углы комнат были прямыми, но мне это даже нравилось. Кроме того, входная дверь вела прямо на тротуар, да еще на магистральную улицу.

– Здесь будет очень шумно, – авторитетно заявили наши приятели.

– Здесь будет тихо, – говорил я, – ибо в Америке шум создают не машины, а люди.

Меня эта квартира вполне устроила. Во-первых, здесь, действительно, было тихо, во-вторых, у нас была персональная лестница, которую можно было интересно оформить, в-третьих, гостиная больше 40 квадратных метров давала возможность использовать ее и как студию, и как гостиную и, в-четвертых, одна из кладовых оказалась настолько большой, что позволила мне разместить все картины и инструменты. Напротив моих окон размещалось здание Social Security – офис одной из основных американских служб. Над зданием развивался огромный государственный флаг, по которому я всегда определял погоду – сильный ветер или затишье. Нашим лендлордом, хозяином квартиры, был корейский врач-офтальмолог. У него был свой «приработок». Под нами находился дамский салон-парикмахерская «Kathy’s Hair». Катин салон посещали все старушки-американки нашей округи, причем они начинали эти процедуры с семи утра. Периодически мы ее заливали. Тогда наш кореец бросал свои нежнейшие офтальмологические инструменты и, вооружившись накидным ключом-попугаем, именуемым в просторечьи «попка», бросался ставить диагноз подкачавшей сантехнике.

В этой квартире мы прожили 10 лет. Эта квартира помнит все мои двадцать три выставки в штатах Пенсильвания и Нью-Джерси. Этот дом помнит Леночкину аспирантуру. Он помнит всех моих учеников, которым я преподавал живопись и рисунок. Многие из них уже окончили университеты. Были среди них талантливые, были и смешные ребята. Однажды ко мне пришел шестилетний Костя и принес свои рисунки. Я долго разглядывал густо замазанную карандашом тетрадную страничку, наконец, не выдержал и спросил:

– Что же ты хотел здесь изобразить?

– Как что? Это же буйа (в смысле буря).

– Прости меня, Костя, но здесь же ничего нельзя разобрать.

– Так ты же смотйишь ввейх ногами! – возмутился таким непониманием юный художник.

Юные ученики называли меня на «ты». С этим ничего нельзя было поделать. Это была печать американского языка. Родители таких юных художников старались воплотить в своих детях все, что они не смогли реализовать в себе. Дети были замученными, им особенно тяжело приходилось в субботу и в воскресенье, когда родители, свободные от работы, развозили их по разным учителям. Однажды мамаша привела ко мне маленького щупленького очкарика по имени Роберт. Мы начали договариваться насчет времени занятий.

– Мне было бы удобно, – сообщила энергичная мамаша, – в субботу, в 8 утра.

– Зачем же поднимать его в такую рань?

– Понимаете, в чем дело. Если вы окончите в полдесятого, то мы успеваем в 10 на карате, а к 12 мы везем его на шахматы.

– А как насчет музыки и танцев? – попробовал я сострить.

– Как вы угадали? Но это в воскресенье.

Услышав о музыке и танцах, бедный маленький Роберт совсем затосковал.

Эта квартира помнит всех Леночкиных учеников. Среди ее учеников были русские, жаждавшие выучить английский, и американцы, интересующиеся русским. Был даже один китаец. Он держал китайский ресторан в Норд-Исте, где жило много русских, и ему хотелось блеснуть знанием языка перед посетителями. Из этой квартиры ушел в собственные апартаменты наш сын, так как в Америке не принято жить с родителями.

В соседних апартаментах жили две девушки, профессиональные занятия которых не оставляли сомнений. Клиентура их постоянно менялась, но вели они себя довольно тихо. Иногда появлялся сбой в расписании, и клиенты наскакивали друг на друга. Кому-то из них приходилось ожидать на улице. Особенно мне нравился один постоянный клиент – пожилой афро-американец. Он приезжал на велосипеде, очевидно, без предварительного договора. Когда я подходил к дому, я видел, как он сидит на тротуаре у дверей, поставив рядом велосипед. Увидев меня, он вставал, вежливо здоровался, и опять садился на тротуар.

Но вот в один прекрасный день мы почувствовали, что настало время обзавестись собственным домом. Кроме того, наш сын, который взял в аренду квартиру, вдруг потерял ее. Он мог бы жить в нашем доме, пока я приводил бы его в порядок.

Каждый американец рано или поздно сталкивается с агентами по insurance и real estate. Нашей страховкой занимались отличные специалисты Ася и Яша Сельские.

Офис real estate находился по соседству с нами. Его держала супружеская пара. У нас с ними были хорошие отношения. Они взялись подыскать нам дом. Семена, посеянные идеей стать хозяевами собственного дома, дали соответствующие всходы. Мадам Берман всячески поддерживала эту идею, пользуясь святой формулой всех риелторов: «Зачем снимать квартиру и платить деньги кому-то, когда вы можете купить дом и платить за него себе». При этом скромно умалчивалось, что банк, который давал вам ссуду, будет драть за это в три раза большую сумму.

Мистер Берман дал нам жиденькую стопку распечаток на продающиеся дома в районе, который нас устраивал, с учетом наших финансовых возможностей. Каждый день мы с Леночкой садились в машину и медленно объезжали квартал за кварталом весь район, останавливаясь у щитов, на которых значилось сакраментальное слово «Sale». Мы горели нетерпением, и у сына заканчивался срок аренды жилья. Время работало против нас. У меня появилась толстая тетрадь с адресами и номерами телефонов риелторов. Но мы видели только внешнюю сторону домов. И вот в один прекрасный день мадам Берман сообщила нам, что готова объехать с нами все дома, которые мы отобрали, а их было немало. Мадам Берман запрягла свой «Мерседес», который демонстрировал процветание ее фирмы, включила громкую музыку, взяла у меня список адресов и тронулась, обсуждая по дороге наши варианты, перекрикивая приемник. Я был удивлен и поинтересовался.

– Громкая музыка и беседы, наверное, мешают вам вести машину?

– Что вы, я могу вести машину в любых условиях. Вы еще не видели, как я умею это делать задом.

Что именно она умеет делать задом она не уточнила, но я попросил ее не проводить сегодня этот эксперимент. Мы осмотрели десятка полтора домов и очень расстроились. Дома внутри оказались плохими. В одних не было кондиционера, в других отделка была в ужасном состоянии, в третьих не был сделан бейсмент. Большинство хозяев имели либо кошек, либо собак, а если учесть их страсть к толстому карпету на полу, то эти дома провонялись насквозь. Планировка большинства из них была неудобной. Проведя полдня в этих мытарствах, мы были в крайне подавленном состоянии. И, очевидно, наш гид – мадам Берман решила, что мы уже созрели, и настал ее час.

– А сейчас я покажу дом, который вам подойдет. По правде говоря, мы его держали для себя, чтобы привести в порядок и сдать, но так и быть. Учитывая наши хорошие отношения, мы вам его уступим.

Дом этот выгодно отличался тем, что был пустым – его хозяева уже выехали. Но на этом его преимущества заканчивались.

– В нем же нет центрального кондиционера!

– Ерунда. Заплатите 1200 долларов, и вам его поставят.

– Полы в кухне никуда не годятся.

– Я вам сама перестелю плитку за бесплатно.

Мы были поражены ее благородством.

– Окна никуда не годятся, ни одно не открывается.

– Я вам дам мастера, и он поменяет все окна по 250 баксов за штуку.

– Вход прямо с улицы в общую комнату.

– Подумаешь, пристроите тамбур. Зато он на 10 000 дешевле других. Так что решайте. Это я вам показала по доброте душевной. Такие дома улетают за два дня.

– Здесь нету входа из бейсмента в гараж. Возьмите ключи от гаража и давайте посмотрим.

– Ключей от гаража у меня, к сожалению, нет, но я вам гарантирую, что там все в порядке. Я уже раньше смотрела. Решайте побыстрее. Сегодня пятница, вы еще можете внести аванс – 500 долларов, а то я боюсь, что за субботу и воскресенье он улетит (почему-то у риелторов дома летают). Поехали быстренько к нам в офис. Пока Леночка оформит документы, вы сможете взять чековую книжку, и мы сразу оприходуем ваш чек.

И тут я, будучи в трезвом состоянии, пересмотревший и запроектировавший на своем веку тысячи домов, как-то сдался перед этим напором. Тем более, нас поджимали сроки. Нужно было определить сына со всем его имуществом. Документы были оформлены, чек был выписан. На следующий день мы отправились смотреть наше приобретение. Состояние дома было неважное. Крыльцо разбито. В окне торчал покосившийся кондиционер. Мы зашли со двора. И вдруг я увидел, что гаражные ворота приподняты. Я подошел к ним, слегка толкнул, и они… открылись. Гараж был пустым, да в нем и не могло быть машины. Посередине гаража торчали канализационные и водопроводные трубы с первого и второго этажей. Теперь все стало ясно: и почему пропали ключи, и почему потребовалось такое срочное оформление. Для того чтобы жить в таком доме, нужно было для начала переделать всю сантехнику, увести ее в стены, в каналы, утеплить и т. д.

В тот вечер мы с моей супругой взяли бутылку водки, устроили себе референдум с оргвыводами и горячими закусками и пришли к следующему решению: во-первых, не верить ни слову нашей «приятельницы» мадам Берман, во-вторых, пусть сама покупает этот, так восторженно преподнесенный нам, дом. Лучше потерять 500 долларов, чем приобрести непригодный для жилья дом. Кроме того, мы решили посмотреть выбранные мною и недосмотренные нами дома. Настроение было настолько боевым, что, окончив референдум в час ночи, мы сели в машину и поехали их досматривать. Я уже мог почти точно определить планировку по фасаду. Где-то часам к трем ночи, мы выбрали два из них, записали номера телефонов и имена агентов. Один из них особенно привлек наше внимание. Он находился напротив кафедрального собора, перед ним была симпатичная лужайка, отделенная от улицы подпорной стенкой из красного кирпича и небольшими ветвистыми сосенками. Перед домом возвышалась огромная пихта, все это производило впечатление уюта и ухоженности, напоминая такую знакомую Кончу-Заспу. Мы обратили внимание на новенькие окна, увидели, что во дворе стоит агрегат центрального кондиционера. Несколько успокоенные, мы отправились спать.

Утром я позвонил мистеру Берману. Он был очень недоволен – день был воскресный.

– Ваша супруга подсунула нам липу. В доме нужно менять всю сантехнику. Мы вчера увидели это в гараже.

– А как вы попали в гараж? Известно ли вам, что это подсудное дело – проникать в чужое праперти? Вы уже подписали договор, и завтра мы попробуем разобраться, что там вас не устраивает. В крайнем случае, я уговорю хозяев снизить цену.

– Нас вообще не устраивает этот дом. У нас есть два других варианта, и мы хотим поехать с вами их посмотреть.

– Сегодня выходной, завтра в первую половину дня я занят, так что подходите после обеда. Будем думать, как вам помочь. Но учтите, что договор уже вами подписан.

Леночка тут же села на телефон и дозвонилась до двух агентов, имена которых были написаны на щитах. Они оказались не такими гордыми и согласились приехать в воскресенье. «Business before pleasure» (сначала дело, потом потеха), как говорят американцы.

Наибольшее впечатление произвел дом, который находился напротив собора. Когда мы подходили к нему, из него выходила пара чернокожих покупателей. Это еще больше подогрело страсти. Когда Леночка увидела паркетные полы, дубовые cabinets (шкафы и шкафчики в кухне), барную стойку, она сразу заявила: «Я хочу здесь жить!» Последний удар нанес нам отделанный деревянными панелями бейсмент, с просторным, тридцатиметровым залом. Леночка упорно повторяла:

– Я хочу здесь жить.

– Но он же дороже на 15 тысяч!

– Я думаю, нам удастся снизить цену на пару тысяч, – сказала мисс Барбара, наш риелтор.

– А как же нам быть с мистером Берманом?

– Если вы решили покупать этот дом, то не обращайте на него внимание. В крайнем случае, вы потеряете 500 долларов.

Когда мы покидали этот дом, пришли еще покупатели. Увидев наше волнение, мисс Барбара предложила заехать к нам, взять документы и сразу поехать в ее офис оформить покупку, оплатить аванс и попробовать связаться с продавцами и инспекциями. Мы так и сделали. В понедельник мы зашли к мистеру Берману, и я подарил ему один симпатичный кавказский этюд, чтобы снять напряжение. Он посмотрел на нас весьма подозрительно и поинтересовался, когда мы продолжим наши дела. «Созвонимся», – ответил я.

На следующий день я был в центре города. Меня ждала срочная работа – изготовление массивного кольца на большой палец с ковбойским сложнейшим седлом на нем. Когда я вернулся домой, на Леночке лица не было. Оказывается, мистер Берман, уж не знаю каким путем, узнал о нашей покупке. Он позвонил Леночке и попросил ее зайти, благо его офис был в том же доме, прямо под квартирой девиц легкого поведения. Он был в бешенстве.

– Я узнал, что вы за моей спиной приобретаете другой дом, с другим риелтором.

– Но вы же отказались ехать с нами, а на этот дом было много претендентов. Лучше скажите, как нам забрать наши 500 долларов?

– Об этом даже и не думайте. Вам еще придется выложить немало долларов. Лучше подумайте, где найти хорошего адвоката, я передаю дело в суд.

После этого он, брызгая слюной и размахивая руками, наговорил Леночке еще кучу гадостей, и в финале сказал:

– Вы даже не представляете, сколько неприятностей вас ожидает! Послушайтесь моего совета: бросьте эту затею и вернемся к нашей покупке.

Законов мы не знали, и поэтому были в полной растерянности. Мы дозвонились к Барбаре. Она выслушала нас и порекомендовала не обращать никакого внимания на его угрозы, так как от покупки можно отказаться даже и через месяц после settlement, то есть после оформления покупки.

– Объяснил ли он вам содержание документов, которые вы подписали? – спросила она.

– Нет, он сказал, что мы в них все равно ничего не поймем.

– Don’t worry! Take it easy! – провозгласила она нам святую формулу американцев. – Все это пустые угрозы.

На следующий день курьер принес нам письмо. Если бы оно было написано по-русски, то прозвучало бы совсем как у Бабеля: «Положите, прошу вас, завтра утром под ворота на Софиевскую, 17–20 тысяч рублей. Если вы этого не сделаете, так вас ждет такое, что это не слыхано…» Но оно было написано по-английски, поэтому имело свои особенности. Предлагалось немедленно заплатить офису мистера Бермана 2000 долларов. Угрозы были аналогичными. Барбара сказала не обращать внимания. Через два дня я получил certified mail (заказное письмо) с тем же немедленным требованием дать 2000 долларов и с копией документа, подписанного мною, где значилось, что на ближайший год мистер Берман получает эксклюзивное право на оформление всей недвижимости, которую я решусь покупать. Очевидно, эта бумага была подсунута мне среди сотен других, которые я подписывал. Под письмом стояла внушительная подпись какого-то брокера Вассермана. Барбара сказала и на это не обращать внимания. Если он сунется в какой-нибудь судебный орган с этими делами, то потеряет лайсенс. Потом мы узнали, что в это время у него уже отобрали лайсенс за подобные развлечения.

Приближался исторический день, на который был назначен settlement. Документы и чеки были готовы. В назначенный срок мы прибыли в контору, которая занималась этим увлекательным делом. Нас (покупателей) и продавцов (пожилую супружескую пару) рассадили вокруг большого стола. Мадам сообщила нам, как ей трудно расставаться со своим домом, и, если бы они по случаю не купили бы себе другой дом, она бы никогда этого не сделала. Особенно она горевала по поводу своей уникальной стиральной машины. Она сообщила, что машина страшно дорогая и просила не включать ее до покупки, чтобы, не дай Бог, не испортить. Забегая вперед, скажу, что на следующий день мы уже узнали, почему она ей так дорога и почему ее нельзя включать. Как только ее включили, она попыталась залить весь дом, а пришедший мастер сказал, что это старье, и починке не подлежит. Это были маленькие хитрости мадам Розенберг.

С нами была Барбара. Вели settlement две очень бойкие девицы. Они завалили весь стол бумагами, и тараторили накатанные монологи. После этого перед нами положили кипу документов и просили начать подписывать. Во время подписывания они продолжали говорить без умолку. Потом попросили меня отдать чеки за оплату, и тогда можно будет приступить к основному действу. Я сказал, что красивые бумаги, написанные готическим шрифтом, и документы со штампами Сити-холла это очень хорошо, но чеки я отдам и подпишу покупку только после того, как получу банковскую раскладку, где будет указано, сколько денег и под какой процент они мне одалживают, а заодно будет указана ежемесячная сумма выплаты. И тут болтливые девицы внезапно замолчали. Повисла томительная тишина. Через пять минут последовал уже не такой бодрый вопрос:

– А зачем вам это нужно?

– Да, знаете ли, просто любопытно.

– Но я же вам написала где-то на бумажке, – вступила Барбара.

– Совершенно верно, но, насколько мне известно, деньги одалживаете мне не вы, а банк, и вы пообещали, что подготовите официальную бумагу из банка.

Бойкие девицы объявили перерыв и побежали в другую комнату совещаться. Вернувшись, они сообщили, что все в порядке, что они созвонились с банком, и что нужную бумагу уже готовят. Эту бумагу мне обещали в банке уже две недели, и я понял, что если сейчас ее не получу, то не получу ее никогда, и неизвестно, что мне насчитают.

– Вы, очевидно, беседовали с мисс Вирелли из банка, – начал я. – Она мне сказала, что все готово, и я получу ее на settlement.

– А что, в противном случае вы отказываетесь от покупки? – воинственно заявила одна из них. Это уже была провокация.

– Ни в коей мере. В противном случае мы гарантируем вам неприятности.

После очередного совещания мне сообщили, что за бумагой отправлен гонец. Через полчаса ее привезли, и мы подписали все бумаги. После этого мадам Розенберг вручила нам ключи, еще раз пустив слезу по поводу стиральной машины. Дело было сделано. Мы поехали домой, прихватив с собой Барбару, накрыли стол, выпили по бокалу калифорнийского бургундского – нашего любимого вина. Я подарил Барбаре морской этюд. «Это ваш Киев?» – спросила Барбара, слабо знакомая с географией. Я не стал возражать. На следующий день изготовили дубликаты ключей, и Федя начал переезд.

Одной из основных задач в новом доме была борьба с бетонным монументом, который воздвиг наш предшественник. На нашем драйвее – месте для парковки машины, – он поставил металлический домик, где хранились садовые инструменты, санки и лыжи. Сам домик был не велик, но он воздвиг основание из трех кубометров бетона. Строительные рабочие, которых мы приглашали, приходили в ужас и закатывали сумасшедшие цены за ликвидацию этого монумента. Во-первых, нужны были мощные отбойные молотки, во-вторых, нельзя было повредить сам драйвей, и, наконец, куда девать всю эту груду бетона? Наконец, появился еще не избалованный израильтянин Гирша, который согласился взять за этот титанический труд 1000 долларов.

Мы понемножку приводили домик в порядок, но жить оставались в своей старой квартире у корейца-офтальмолога. Хотелось отдохнуть после всех этих переживаний, и мы решили отправиться в Доминиканскую республику.

 

ДАЛЬНИЕ СТРАНСТВИЯ

Самолет должен был вылететь в 10:30. Сначала все было в порядке – впустили нас в самолет в 10:00. Я сидел у окна возле самого крыла, на котором элейроны висели тряпками неподвижно – это мне сразу не понравилось. Сидели мы так два часа – до 12:00, после чего нам объявили, что самолет не может лететь, так как компьютер неисправен. Мы не роптали, так как понимали, что, слава Богу, это произошло на земле. Нас пересадили на другой самолет, и прилетели мы на 4 часа позже. Аэропорт нас сразу покорил – он был очень большим и сделан по интерьерам как современное здание, но при этом накрыт кровлей из пальмовых листьев.

Он производил впечатление огромного вигвама.

Увлекшись осмотром аэропорта, мы задержались с заполнением таможенных деклараций. Когда же мы подошли к чемоданному конвейеру, по нему шли чемоданы с рейса «Air France», о чем мы не подозревали. Не найдя своих чемоданов и не зная ни слова по-испански, мы пришли в ужас, так как по-английски и, тем более по-русски, никто из служителей не понимал. Леночка прибегла к единственно возможному в этой ситуации выходу. Она ходила по аэропорту и громко выкрикивала название нашей туристической компании «Apple». Как ни странно, но это подействовало, и к нам подошел туземец с нашими чемоданами.

Нас усадили в старенький автобус и повезли в Iberostar Punta Сапа. Дорога была та еще! Она напоминала то ли Зеленчукское ущелье у Архыза, то ли Мамисонское. При этом создавалось впечатление, что в автобусе отсутствовали рессоры и амортизаторы. К нему было прицеплено что-то вроде прорабской будки на двух колесах, в которой прыгали на ухабах наши чемоданы. Поражала ужасающая нищета. По дороге мы видели дома-мазанки с проемами без окон и лавки, в которых продавались преимущественно бананы. Машины, которые нам попадались, имели такой вид, как будто их лет десять назад вытащили со свалки. «Вот попали!» – решили мы. Если дальше так будет продолжаться, придется удирать раньше срока.

Наконец, мы приехали в наш отель и замерли, потрясенные. Мы попали в рай земной. В номере – полный комфорт. Ванная отделана несколькими сортами мрамора. Холодильник набит напитками. Территория сказочная – пальмы, агавы, бродят павлины и розовые фламинго, огромные бассейны с пресной водой, океан, 8 ресторанов, столько же баров. Все бесплатно, выбор овощей, фруктов и прочих блюд – огромный, торты, любые напитки, обслуга великолепная. Еда и напитки – круглосуточно. Если рассказать о таком месте кому-нибудь из наших бывших соотечественников, увлекающемуся крепкими напитками, наверняка не поверит. Мы тоже боролись с собой, отправляясь на очередную трапезу и давая клятвы ограничить себя в еде. Сознаюсь, мы их нарушали.

На следующий день мы обнаружили изрядное количество русских. Когда отключили свет, они повыскакивали на галерею с криками: «Где лайт?» Свет починили через 15 минут. После обеда ко мне подошел русский сосед и гордо сообщил:

– Condition doesn’t work (кондиционер не работает).

– Нужно плотно закрыть дверь на балкон, – посоветовал я, – мы уже это проходили.

– Doesn’t тайюг, – ответил он. Он старался говорить только по-английски.

«Метер так метер», – подумал я и, заглянув в его номер, обнаружил, что дверь на балкон была распахнута, но спорить было бесполезно. Он пошел жаловаться дальше.

На второй день пошли фотографироваться на океан. Там нас сразу же окатила волна. В Пунта Кана это неприятность, так как все очень долго сохнет.

Большинство русских узнают друг друга. В тот же вечер к нам подошла дама и спросила:

– А где здесь steake home?

– Рядом с вами, но он называется steake house.

– А вы, наверное, Нина, – обратилась она к Леночке.

– Нет, я не Нина.

– Жалко. Нина нам должна была зарезервировать столик. А что, она прислала вас вместо себя?

– Вы угадали. Так и действуйте – подойдите к официанту и тихо скажите ему на ухо: «Я от Нины». Он все поймет и даст вам дефицитный стэйк.

Но не всегда в нас угадывали русских. Вечером за соседним столиком выясняла отношения русская пара.

Мы оказались невольными свидетелями их ссоры. Они думали, что их никто не понимает, и пикировались весьма громко. Он был пожилым и мрачным, она – молода и агрессивна. Спор достиг апогея, и она заявила:

– Если твоя жена только рыпнется или станет возникать, то ей мало не покажется.

– А откуда она узнает, что я взял тебя с собой? – с тоской спрашивает он.

– А она уже знает. Ей все Людка рассказала. Я же тебе говорила: «Будь подальше от этой оторвы».

В Пунта Кана мы вели растительный образ жизни: купались в океане и в бассейне, валялись на лежаках, фотографировались на фоне океана, на фоне пальм, на фоне розовых фламинго. Эти птицы уже ко всему привыкли, и чинно позировали перед курортниками. Удивляла их шея, невероятной длины и гибкости, чисто иудейский профиль и постоянное стояние в воде (как только они не подхватили артрит).

Вечерами с эстрадной площадки доносилась горячая музыка и пение На эстраде плясали темпераментные местные танцовщицы. Дни мчались незаметно, и вот мы уже опять в самолете, правда, с исправным компьютером. Сидя у окна, я вспоминал мое последнее путешествие в Советском Союзе, которое продемонстрировало нам всю безалаберность советского сервиса.

Тогда наш тур был чисто архитектурный, и проходил по маршруту Москва-Шри Ланка-Мальдивские острова-Индия. Мне удалось купить новый чешский красавец-чемодан, которым я страшно гордился. Когда мы прилетели в Нигомбо, мне вручили остатки чемодана, обвязанные куском бельевой веревки. Ремень, стягивающий чемодан, был разорван, замки вырваны с мясом. При этом его скромное содержимое осталось на месте. Когда я продемонстрировал это жуткое зрелище даме из Интуриста, она мне сказала:

– К сожалению, ничем не могу помочь. Наши грузчики недолюбливают наших туристов, а вы их еще раздразнили новым чемоданом.

– А откуда они знают, что это наши туристы?

– Так ведь большая группа, да еще и на Цейлон. Нет, вы, конечно, можете написать жалобу в «Аэрофлот», но, как показала практика, это ни к чему не приводит.

Впереди были три страны. Можете себе представить, сколько сложностей я создавал таможенникам со своим чемоданом, обвязанным веревками. Приобретать новый на те скромные суммы, что даровали нам на обмен, я не желал. Но, как оказалось, это были лишь семечки. Самое интересное началось почти на экваторе – на Мальдивских островах. Когда мы к ним подлетали, зрелище, которое нам открылось, было великолепным, возродившим в памяти картины из рассказов Джека Лондона о южных морях. Это были небольшие коралловые острова, покрытые пальмами, с большой лагуной и сушей в виде серпа. Самолет снизился настолько, что впору уже появиться посадочной полосе. Однако ни ее, ни, вообще, земли не было видно. Мы точно помнили, что под нами шасси, а не водные лыжи. Тем не менее, самолет уже почти касался воды. И тут мы почувствовали толчок посадки. Под нами земля. И лишь когда мы спустились по трапу, все поняли: островочек состоял из одной взлетной полосы, по обе стороны которой было всего по 20 метров земли, небольшого здания аэропорта со стоянкой самолетов и причала на 20 морских трамваев.

Во время таможенного досмотра у нас отобрали все спиртные напитки. Причем каждую бутылку укладывали в кулек и надписывали паспортные данные владельца. Я поинтересовался – не вызвано ли это сухим законом. Мне ответили, что нет, но напитки – один из основных доходов государства.

Несмотря на то, что был конец декабря, температура в тени стояла 35 градусов. Мы уселись в морские трамвайчики с легкими разноцветными тентами и отправились на островок Wellingely Village. Трамвайчики были не самого последнего образца – двигатель заводился веревкой. Мы поинтересовались, как они передвигаются при плохой погоде. Оказалось, что плохой погоды не бывает. Бывают только дожди.

Мы прибыли на типичный коралловый остров длиной меньше километра. Весь он состоял из гостиницы – десяток бунгало и 40 домиков, ресторана и маленького поселка для обслуживающего персонала. Все остальное пространство занимали кокосовые пальмы, экзотические тропические растения и бесконечные россыпи кораллов.

Любая новая республика начинается с бюрократии. Несмотря на то, что островок маленький и отрезан от всего мира океаном – анкета в этом «отеле» была чудовищных размеров.

Подобной величины анкету я видел до этого только в одной гостинице в Днепропетровске. Эта гостиница, с легкой руки директора, вообще славилась новациями. В вестибюле висело электронное табло «Наличие номеров», на котором значилось 0,00.

– Зачем такая сумасшедшая точность до одной сотой? – спросил я у администратора.

– Не скажите, – ответила она. – Иногда мы подселяем на диванчик или на раскладушку. Когда она освобождается, табло показывает 0,50.

…Справившись с анкетами кораллового острова, мы отправились осматривать окрестности. Некоторое удивление вызвал состав поселка для обслуживающего персонала. В нем были только мужчины. Нам объяснили, что обслуживание отеля ведется вахтенным способом. Нанимаются только мужчины на 2–3 месяца. Нам стали понятны жадные взгляды носильщиков, направленные в сторону наших женщин, вне зависимости от их внешности и возраста.

Среди отдыхающих доминировали японцы, немцы, шведы. Погода была отличная, купание чудесное, если не считать проблем с коралловым дном. Архитекторы бросились на сбор кораллов. Однако скоро выяснилось два неприятных обстоятельства: во-первых, кораллы вывозить запрещено (действительно, при определенной активности отдыхающих, острова могут просто исчезнуть), во-вторых, красивые, живые, фосфоресцирующие кораллы сильно жалятся. Вообще, с морской живностью, как мы поняли, нужно быть осторожными. Один из отдыхающих наступил на морского ежа и получил шок. Его отправили в Коломбо – в Шри-Ланку, так как единственная больница на острове Мале не бралась его вылечить.

Нас поселили в маленьких домиках на скудном водном довольствии – графин питьевой воды в день на двоих. Из душа текла вода, ничем не отличавшаяся от морской. Спасали только простые карандаши «Пионер» по 2 копейки, которые мы предварительно взяли с собой. За два таких карандаша любой туземец поднимался на пальму (вверх по пальме они шли как мы по земле). Он показывал нам сверху кокосовый орех (можно было выбрать), спускался на землю и острым как бритва мачетэ срубал с него верхушку. Этот теплый компотик, который находился внутри ореха, очень нам помогал. Одного я не мог понять – зачем ему карандаши, если он неграмотный.

На третий день мы отправились на трамвайчике в Мале – столицу Мальдивской республики. На набережной нас встречали приказчики магазинов и с криком: «My dear friend», старались затащить в свои лавки. На 45 тысяч населения оказалось 35 мечетей. Среди наших дам возникла паника. Они не учли, что в мечети не пускают в шортах и в туфлях. Двумя платьями и тремя парами носков приходилось пользоваться по очереди.

А в самом городе – масса магазинов, магазинчиков и просто лавочек с различными ювелирными изделиями. Это горы драгоценных, полудрагоценных и просто декоративных камней. Рядом с дорогими соседствуют хризолиты, бирюза, лунный камень, опал, сердолики, перламутр, нефрит. Все это горит, переливается на солнце, поражает обилием цветов и форм. На прилавках лежали груды ожерелий, начиная от тоненьких ниточек жемчуга и кончая толстыми жгутами, в которых были переплетены бирюза, гранаты и жемчуг. Перстни со скарабеями на весь палец. Браслеты, начиная от пачки тонких колец и кончая толстыми обручами, в которых трудно поднять руку. И все это вперемешку с раковинами самых разнообразных форм, скелетами морских звезд и панцырями морских ежей, чучелами морских животных и изделиями из кокосовых орехов. Зрелище – воистину волшебное.

Продавцы и приказчики магазинов – большие любители меновой торговли. Когда ты интересуешься какой-нибудь вещью, они не называют цену, а с криком change» норовят изучить содержание твоей сумки. Поэтому, показывая дома покупки, я не мог назвать их цену. Например, зуб акулы, оправленный в серебро, стоил пару носков, два куска мыла, лосьон, 2 пачки сигарет и один доллар. Традиции такой торговли распространены во всем этом регионе. В последний день пребывания в Индии я бродил по центру Калькутты, подошел к лавочке и взял маленькую статуэтку Будды. Хозяин сразу заглянул в мою сумку. Я сказал, что сегодня уезжаю, и вещей для обмена у меня нет. Тогда он снял с меня летнюю кепку, и, несмотря на то, что она на него не налезла, отдал мне за нее статуэтку.

В Мале возле государственного магазина нас встретила супружеская пара из Швеции. Они попросили нас одолжить свой паспорт на 5 минут за приличное вознаграждение. Оказывается, что при покупке драгоценностей в Мале ставят отметку в паспорте. Для чего это нужно, мы так и не поняли, но твердо отказались брать деньги за свой «молоткастый и серпастый».

Приказчики провожали нас на морской трамвай с криками: «Руссо, утюг». Так как спиртное у нас отобрали, по самой высокой цене шел утюг. У моего коллеги хозяин лавки увидел в сумке наполовину выпитую бутылку коньяка, засунул в нее палец, поболтал, облизал палец и выдал ему в обмен на эту бутылку нитку гранатов.

В один из вечеров наша «предводительница» сообщила нам «приятную новость». Через три дня заканчивалось наше пребывание на Мальдивах, и мы должны были лететь в Дели, однако билетов нам почему-то не дали.

– Билетов я вам не могу дать, поскольку их вообще нет. Я трижды ездила в столицу Мальдивской республики. Там есть телефон, и я звонила в Москву, в Интурист. Мне сказали, что билеты на самолет в Индию почему-то не были заказаны, так как не нашли список пассажиров. Билеты в Дели на ближайшие семь дней все проданы.

После ее слов, в довершение всего, начался сильный тропический ливень. Сплошная стена дождя стояла перед нами всю ночь. А мы лежали в своих бунгало и пытались хоть что-нибудь придумать. Через два дня мы остались без виз, без билетов на самолет, без гостиницы, без телефона и телеграфа, так как средства связи были только на Мале.

Как только прекратился ливень, представительница «Интуриста» поехала на Мале и отправила одну за другой две телеграммы-молнии о нашем плачевном положении. К концу дня пришла ответная телеграмма: «Связи с тем, что вовремя не был представлен точный список группы с анкетными данными, компьютер исключил вашу группу из списка пассажиров».

Еще два дня мы сидели на шее местной администрации по их доброте душевной, но нас предупредили, что на третий день выгонят, хотя выгонять было некуда – вокруг был океан. Швед из соседнего домика, с которым мы познакомились, страшно удивлялся и на ломаном английском говорил мне:

– Как странно вы, русские, проводите отпуск: после завтрака митинг на два часа, после обеда митинг на два часа и после ужина – тоже.

Мы были в шоке, и по этому поводу устраивали бесчисленные и бесплодные митинги.

На третий день прилетел ланкиец – представитель туристической фирмы, курировавшей наш вояж. Такого отборного многоэтажного мата, который извергал наш спаситель, я не слышал даже из уст такелажников, больших специалистов в этом вопросе. Годы, проведенные в университете им. Патриса Лумумбы, прошли для него, по всей видимости, недаром.

– Что за бардак у вас в вашем Интуристе, трам тарарам… Я взял вашей… группе билеты назад в Шри-Ланку, и катитесь вы на…и в… Билеты я взял за свой счет, а с вашим гребаным Интуристом я буду судиться, чтоб им… Кстати, такое дерьмо он мне подсовывают не в первый раз. И помните, что летите вы к такой-то и такой-то… без всяких виз. Максимум, что мне удалось сделать, послав на… все законы – это взять на вас групповую визу в Шри-Ланку на один день. Так что я вас не знаю, и вы мне на… не нужны. Разбирайтесь со своим… послом.

И мы полетели назад в Нигомбо. В гостинице в Коломбо нас встречали уже без цветов. И разместили как попало. На следующее утро нам дали автобус, и мы отправились в Советское посольство. Когда мы высыпали из автобуса, к нам подбежал перепуганный охранник, узнал в чем дело, переговорил по телефону и сообщил следующее:

– Посол не может вас принять. Здесь останавливаться и стоять нельзя. Выберите делегатов для переговоров, не более трех, и после этого договаривайтесь о встрече с послом по телефону. А пока уезжайте отсюда. Здесь парковаться запрещено.

Напротив располагалось посольство США. К нам подошел сотрудник, спросил, что за проблемы, и предложил заехать на их паркинг, что мы и сделали. Очевидно, об этом доложили нашему послу, потому что тут же прибежал к нам охранник из советского посольства и сказал, что посол сейчас к нам выйдет. Действительно, где-то через полчаса появился посол и вошел к нам в автобус. Видно было, что он изрядно передрейфил. Он рьяно извинялся за задержку. Потом он сообщил, как ему приятно видеть соотечественников.

– Но тем не менее – продолжил он, – я за это время все успел выяснить. В авиакомпании потеряли ваши списки, Вы же знаете, какая неразбериха у этих чиновников. Но сейчас все в порядке, и завтра вы на самолете Арабских эмиратов вылетите в Дели.

Вылетели мы только через три дня. Никакого «порядка», как обещал посол, не было. В связи с тем, что нам сломали график, нас не принимала ни одна заказанная гостиница, ни в Дели, ни в Бомбее, ни в Калькутте.

Но совсем оригинальное положение возникло у нас на обратном пути. Самолет приземлился в Ташкенте на дозаправку, нас высадили, и мы провели в аэропорту почти всю ночь. Ташкентские архитекторы умоляли, чтобы их выпустили домой, по ту сторону таможни их родственники махали руками. Но ответ был жестким по форме и идиотским по содержанию:

– Мы вас высадим в Шереметьево в Москве, оттуда вы переедете в Домодедово, возьмете билеты на Ташкент и, пожалуйста, летите к себе домой.

– Но почему? В этом же нет никакой логики – лететь лишних много тысяч километров.

– Логики, может быть, и нет, но порядок есть порядок. Где таможня вас выпустила, там она вас и впустит назад.

В самолете тоже была малоприятная ситуация. Летел он из Вьетнама, а нас взял на борт в Калькутте. Самолет был оккупирован молодыми вьетнамцами, не желающими признавать никаких правил поведения в самолете. Они носились по салону, не обращая внимания на отчаянные крики стюардес. Мой сосед-грузин, возвращавшийся из Вьетнама, удивлялся:

– Ничего не могу понять. Все цивилизованные страны вывозят технологии туда, где есть дешевая рабочая сила. А мы, наоборот, ввозим неквалифицированную рабочую силу к себе. Я у них четыре года проработал на строительстве. Помянете мое слово – они все равно работать не будут, поселятся в общежитиях, займутся спекуляцией, проституцией и подпольной продажей спиртного.

Так оно, впоследствии, и случилось, мой сосед как в воду глядел.

Но самым неприятным было то, что они все время курили, несмотря на запрет. Стюардессы отбирали у них сигареты силой, а они тут же закуривали новые. Периодически начинал валить дым то из-под кресла, то из-за занавески, то из туалета. Бедные стюардессы призывали нас на помощь в этой неравной борьбе.

Прилетели в Москву ночью (это была вторая бессонная ночь). Работал только один таможенный пост. Растянулась длиннейшая очередь. Постояв минут двадцать и убедившись, что очередь почти не двигается, я подхватил свой искалеченный, перевязанный веревками чемодан, и пошел по зеленому коридору. Когда я приближался к выходу, меня нагнал человек в форме с криком:

– Куда же вы? Вы же знаете, что вас здесь могут проверить, и это кончится неприятностями.

– Знаю, – твердо ответил я, – но я не везу ничего запрещенного.

В это время он махнул на меня рукой и помчался назад. Оказалось, что вся наша братия, подхватив чемоданы, мчалась за мной по зеленому коридору. Он побежал им наперерез.

…Звякнул колокольчик, призывая пассажиров слушать объявление. Я очнулся от воспоминаний, мы подлетали к Филадельфии, мы возвращались домой.

Дома я снова мог работать, думать о проблемах современной архитектуры, перебирая массу журналов и, готовя материалы для публикаций или вооружившись кистью, колдовать над очередным холстом. Приезжая из библиотеки, я удобно устраивался в своей квартире на Bustleton Avenue, включал компьютер и начинал работать. Но в один прекрасный день все это неожиданно кончилось. Говоря «в своей квартире», я, оказывается, сильно преувеличивал.

 

ЕЩЕ ОДИН ПЕРЕЕЗД

Гром грянул неожиданно. Трудолюбивая Кэтти, над которой мы жили, делавшая из всех американских старушек голливудских кинозвезд, неожиданно закрыла свой салон, оставив на произвол судьбы бедных непричесанных бабушек. Это помещение никто не хотел арендовать. Офтальмологу-корейцу все это надоело, и он поставил дом на продажу.

И вот в один прекрасный день у нас появился «Беретик». Мы любили давать условные названия нашим малознакомым партнерам. Одного из наших издателей мы называли «Шарфиком», поскольку он носил пижонский платочек на шее под рубашкой. А этот человек никогда не снимал свой черный, видавший виды берет. Злые языки утверждали, что он в нем спал. «Беретик» начал вселяться в Кэттин салон. Сначала он решил нас просто выкурить. Курил он без передышки, как вьетнамец, а так как никаких вентиляционных отверстий этот салон не имел, то весь дым перемещался к нам наверх. Мы задыхались, не зная, что предпринять – ведь не запретишь же человеку курить в собственном ателье.

Новогодний подарок не заставил себя ждать. Однажды вечером, в канун Нового года, у нас появился «Беретик» в длинном черном пальто. Памятуя неприятности, случившиеся в свое время у Моцарта, я сказал:

– Пришел черный человек заказать нам реквием.

Как оказалось, я был недалек от истины. Ему очень понравились интерьеры, которые я сделал в нашей (не могу избавиться от слова «нашей») квартире и он сообщил нам, что это теперь его квартира, она ему нравится, и что он желает здесь жить.

– I desperately need to move quickly (Мне необходимо переехать то ли отчаянно быстро, то ли страшно быстро). По закону, я могу вам дать один месяц на переселение, но, как благородный человек, я вам дам два месяца, а, может быть, еще и две недели добавлю.

Мы знали, что это неправда, что нам положено два месяца. Леночка тут же ринулась в бой, но я ее осадил – испорченные отношения ни к чему хорошему не привели бы. «Беретик» был человеком интеллигентным и творческим, но суровые реалии американского существования сделали свое дело. Я его успокоил, что мы со всем согласны. Он тут же закатал нам сумасшедшую цену на эти два месяца. После длительного торга мы пришли к терпимому решению – всего на 100 долларов больше, чем у корейца. И тут мы поняли, как мы беспомощны перед лицом частной собственности. Жаловаться было некуда, просить о помощи было негде. Где вы, райкомы и райисполкомы, где товарищеские суды? При всем желании снять новую квартиру, мы понимали, что со всем нашим имуществом, плюс картины, рамы, инструменты, мольберты, компьютеры и т. д. мы ни в какую трехкомнатную квартиру не влезем. А снять отдельный дом мы не могли – это было слишком дорого. Слава Богу, что мы купили дом два года назад, так что на улице мы бы не очутились.

Оставался один вариант: перепланировать этот дом так, чтобы нам было удобно в нем жить, и найти для Феди квартиру, которую бы он мог оплатить. Я надеялся, что за два месяца я управлюсь. В этот же вечер я нарезал из цветной бумаги квадратики, изображавшие в масштабе нашу мебель, и начал их раскладывать на планах нашего дома. Этому увлекательному занятию я посвятил целую неделю. Квадратиков было много, и они без конца терялись. Леночка утверждала, что из-за моего рабочего стола только и слышалось: «Куда пропал диван?», «Опять потерялся loveseаt», «Черт подери, а где же desk?» Как ни крути, как ни верти, а три перегородки приходилось разбирать и ставить новые, менять полы, клеить обои, ставить новый кухонный punter, менять кое-какую сантехнику и т. д.

С Федиными делами тоже было плохо. Landlords (хозяева) проверяли кредитную историю, а поскольку он еще расплачивался за университет, она у него была не в лучшем состоянии.

Кроме того, за эти годы он собрал большую коллекцию книг и кассет и, вообще, оброс таким количеством вещей, что в двухкомнатную квартиру он уже тоже не влезал.

Тем временем я приготовил рабочие чертежи ремонтных работ, мы собрали все объявления строительных мастеров и начали их приглашать по одному на переговоры. Результаты переговоров нас поразили – разброс цен был чудовищным, в восемь раз. По ходу дела я смотрел, как тот или иной претендент разбирается в чертежах. Первый из них сказал, что нужно начать осмотр снизу. Пройдя в бейсмент (цокольный этаж) он доверительно сообщил:

– Вы же не захотите, чтобы пол у вас был неровный, или играл. Для этого перед тем, как мы положим новую плитку, мы должны положить слой цемента, потом проложить медные трубки и опять сделать подготовку из цемента, а уже потом ложить мастику под плитку. В слове «ложить» он делал ударение на первый слог. Я тут же предложил ему пока приостановить осмотр, так как мы должны подумать насчет пола.

– Как хотите, – обиделся он, – я же вам рассказываю, как сделать лучше. Любой халтурщик вам скажет, что все очень просто, поклал плитку и все, а я хочу сделать, как делают американские мастера. Я с ними часто работаю.

Ссылка на американцев всегда приводилась как очевидное преимущество. Но поскольку я знал, что плитка самоклеющаяся, а подготовка под полы уже сделана, мифические американские мастера на меня не произвели впечатления.

– Я вам перезвоню, – сказал я и начал готовиться к приему следующего претендента.

Им оказался молодой человек кавказского типа, который бегло посмотрел чертежи и сказал, что у него и его приятелей такая квалификация, что эти работы для них трудности не представляют. Это меня обрадовало, и я поинтересовался стоимостью.

– Сейчас посчитаем, дарагой, – ответил он. – У тебя есть бумага и карандаш, да? Мы будем с тобой производить estimate, как говорят американцы. Значит, так. Гвозди сороковку мы возьмем долларов на семь, а сотка, наверное, пойдет долларов на 15. Дальше, я тебе скажу, нужны будут винты, чтобы все привинчивать. Долларов на 40.

– Наверное, шурупы. Куда здесь винты винтить?

– Хорошо. Пусть будут шурупы. Я просто хотел, как тут говорят.

– Тут говорят sCTews.

– Как ты сказал? Что-то я такого не слышал! Дальше, – водостойкие обои. Это ты сам можешь купить в русском магазине. Я тебе дам адрес, скажешь, что от меня, тебе дадут самые лучшие.

Мне сразу не понравилось, что смету он начал считать с гвоздей, а чертежи отложил в сторону.

– Ну и сколько же все это будет стоить?

– Не спеши, дарагой, мы же с тобой не гвозди считаем, да, а доллары. Зачем горячка? Скоро сам все узнаешь. В общем, все вместе будет так: материал 300, работа 400. Итого вместе 800.

Я не обратил внимания на неточность вычислений. Удивительно низкая стоимость. Я принюхался – уж не пьян ли он?

– И когда же вы сможете начать?

– Понимаешь, дарагой. Сейчас заказов очень много. Но ты не волнуйся, для хорошего клиента можно всякое кое-что отложить. Сделаем так. Сегодня ты дашь мне задаток и поедешь – купишь обои, а завтра я начну их клеить.

– Как «клеить»? Нужно же перегородки переносить.

– Наклеим пока там, где не нужно переносить.

Из всего этого я понял, что его знания распространяются только на стоимость гвоздей и наклейку обоев. Остальному он решил учиться на моем доме.

Следующим был знакомый нам израильтянин Гирша, который раздолбал два года назад бетонный монумент. Тогда он был скромным парнем. За два года он намного вырос в своем бизнесе. Робость пропала. Он уже имел бригаду рабочих, трудившихся на него. Он покупал недорогие дома, полностью их ремонтировал и продавал. Чертежи он читал хорошо, но, оказалось, что он уже слишком возгордился. Цену он задул фантастическую.

– Побойтесь Бога, Гирша.

– А что? У меня теперь такая цена. А если вам сильно expensive (дорого), то я пришлю других строителей, которые возьмут cheaper (дешевле).

Его знакомые появились на следующий день. Их цена была не намного ниже, чем у Гирши. Мы их выпроводили. Через день позвонил Гирша и устроил скандал.

– Как это вы могли отказаться от моих хлопцев! Дешевле вам все равно никто не сделает. А если у вас нет столько денег, то сделайте только первый этаж. А в будущем году накопите денег и сделаете второй, а через два года – бейсмент. Так все делают, я даю вам телефон Николая, вы ему звоните и договаривайтесь, что он будет делать раньше.

Телефон Николая я записывать не стал.

Мы побеседовали с восемью претендентами, отбросили двух самых дорогих и двух самых дешевых. Из оставшихся четверых мы выбрали одного. Он, единственный, проявил беспокойство о судьбе каналов в перегородках и выказал полное знакомство с предметом. При этом он не занимался саморекламой, и на все мои предложения отвечал классическое: «Don’t worry» и «No problem».

Кроме этого, нам нужно было найти специалиста, который бы снял существующий и положил новый карпет на втором этаже и на лестницах. Специалист, который к нам пришел, произвел на нас странное впечатление. Он был при полном параде – в пасхальном костюме, белой рубашке и черном галстуке. При этом он сразу нам сообщил:

– Хочу вас предупредить, что у меня самые низкие цены и самое высокое качество. Дело в том, что я человек религиозный, и не могу обманывать людей. Вы думаете, наверное, почему я так одет? А я иду из церкви, где молился и участвовал в поздней обедне. Я, вообще, приехал в Америку по вызову три года назад на месяц. Но после первого эксидента, когда я попал в больницу, у меня было видение Богоматери, которая мне сказала: «Оставайся и помогай людям». С тех пор я регулярно хожу в церковь и молюсь. У меня там много клиентов, которые доверяют только мне. Вы понимаете теперь, что я работаю только на совесть.

Я поинтересовался ценой этой работы на совесть, и сроками ее реализации.

– Вы выберете карпет, я его закажу и привезу через неделю. А цена у меня, как вы уже поняли, самая низкая.

Мы пообещали позвонить этому мастеру, так легко общающемуся с Богоматерью по деловым вопросам.

Следующий претендент был не таким религиозным. Он принес более качественные образцы, сказал, что ничего ему заказывать не надо, что все у него есть. Стоимость работ была на 400 долларов меньше. Я ему рассказал о предыдущем посетителе и спросил, сколько это займет времени.

– Позвоните мне заранее и назначьте число, и я вам за день с ребятами сделаю, а этого святого гоните в шею, – сказал деловой Миша.

У нас началась новая трудовая жизнь. Утром мы отправлялись в магазин «Home Depot» за материалами и оборудованием, а после обеда на авторский надзор. В это же время мы усиленно искали квартиру для Феди. В конце февраля я увидел в газете объявление. Landlord, очевидно, очень спешил сдать квартиру, так как цену назначил reasonable (разумную) и никаких кредитных историй не требовал. Более того, она находилась близко от Фединой работы. Договор мы подписали в тот же день. Наш ремонт подходил к концу.

И вот, наконец, наступил день переезда. Некоторые сравнивают переезд с наводнением, некоторые – с землетрясением. Я думаю, что наш переезд совместил в себе и то, и другое, так как надо было сначала перевезти Федю в новую квартиру, а потом нас в два этапа. Один не получался, так как мы со всей своей мебелью, картинами, рамами, компьютерами и т. д. и т. п. просто не влезали в трак. «Беретик», посетивший нашу опустевшую квартиру, которую он раньше воспринял с таким восторгом, сделал кислую физиономию и сказал: «Унылое зрелище». Может, он рассчитывал, что мы ему оставим мебель и картины? Квадратики, которые я так долго расставлял на бумаге, все уже были у меня в голове. так что я указывал грузчикам точное положение каждой вещи.

Оставалось еще доделать кусок подвесного потолка в бейсменте. Помещение там было большое, более тридцати квадратных метров. Мы там устроили художественную галерею, совмещенную с бильярдной и музыкальной комнатой. Мастер, который пришел к нам, посмотрел на картины и спросил:

– Вы художник?

– Как видите, – ответил я, – теперь этого не скроешь.

– Давайте сделаем бартер. Я вам делаю подвесной потолок со своей плиткой, а вы мне рисуете портрет моих родителей со своей рамой. У меня осталась, к сожалению, только одна фотография.

Естественно, я согласился, хотя он мне сделал потолок за один день, а я с портретом возился две недели. Но, в общем, мы оба остались довольны.

Началась наиболее приятная работа: оформление интерьеров, развешивание картин, подвеска светильников, покраски, наклейки – в общем, все, что нужно для получения красивого интерьера. Мой друг Саша Скуленко любил говорить: «В доме началась суматоха, какая бывает, когда однорукий клеит обои». Ситуация у меня была аналогичная, так как во время переезда я сломал руку, и клеить, и развешивать приходилось одной рукой. В связи с этим процесс несколько затянулся.

Район, куда мы переехали, или, как говорят американцы, area у нас был весьма интересный – многоязычный и многонациональный. Наши соседи – итальянцы, американцы, евреи, филиппинцы, индусы и афро-американцы. И конфессии вокруг нас тоже разнообразные. Прямо напротив нашего дома – огромный римско-католический собор Богоматери, «Our Lady of Ransom». Через два квартала большая синагога, за ней греческая церковь и мусульманская мечеть, а напротив, через дорогу – лютеранская церковь. Так что выбор религий неограниченный.

Утром я выходил гулять по нашей эрии, брал свежие газеты, смотрел на молодежь, игравшую в бейсбол и теннис в ближайшем спортивном комплексе. Когда я подходил к дому, я слышал голосок моей супруги:

– Пошла вон! Что же ты, гадость, делаешь? Убирайся отсюда!

Иногда выражения были и не такие дипломатичные, но бояться было нечего. Соседи-итальянцы прислушивались и все равно ничего не понимали, но, слыша интонации, полностью ее поддерживали. Это Леночка сражалась со squirrels (с белками). Они съедали у наших соседей помидоры, а у нас подрывали все цветы и грызли бутоны роз. Возле нашего дома растет огромная сосна. Сосна – это их дом, а рядом – наш дом, и, приближаясь к нему, я каждый раз думаю: «My home, sweet home!» Как важно в эмиграции, иметь место, где находятся вещи и книги, привезенные издалека, из молодости, инструменты и картины, документы и журналы со старыми публикациями, фотографии и альбомы старого Киева, фотографии собственных работ и своих родственников, находящихся далеко, работы коллег, с которыми был съеден не один пуд соли, словом, ту частицу культуры, которую мы привезли с собой и очень тщательно храним и для себя, и для своих детей. Мой сын работает с американцами, корейцами и испанцами и целый день разговаривает только на английском. Как только он обзавелся собственной квартирой, он завалил ее русскими книгами и кассетами, и, придя домой усталый после работы, смотрит русские фильмы и читает русские книги.

В нашем соборе по субботам и воскресеньям проводились службы. Однажды я зашел во время службы, сняв шапку (вход был свободным). Было холодно, и я опять ее надел. Тут ко мне обернулись, и я понял, что у них появились большие сомнения насчет моего вероисповедания, так как только в синагоге можно находиться в шапке. В соборе отмечались свадьбы и рождения, а также и траурные события. Отмечались тихо, и о значимости события можно было судить только по количеству приехавших машин.

О бренности нашей жизни мне приходилось рассуждать не только в связи с этим.

 

КОЕ-ЧТО О БРЕННОСТИ

Как раз в это время ко мне обратился мой знакомый, хозяин проектной мастерской талантливый архитектор – Гедалия Винокуров.

– Я хочу предложить тебе сделать эскизы мавзолеев.

– Каких мавзолеев? – удивился я, так как был знаком только с мавзолеями древних, называвшимися когда-то мавзолами, и мавзолеем Владимира Ильича, лежавшего там в одиночку, правда, предоставившего на небольшое время приют своему грузинскому соратнику. В Америке их бы назвали руммейтами.

– Настоящих мавзолеев, на много тысяч захоронений в штате Нью-Джерси. Заказчик хочет назвать его «Кремлевская стена».

С таким я никогда не встречался. Оказалось, что есть круг людей, обладающих определенными средствами, которые не хотят после смерти ни лежать в земле сырой, ни подвергаться огненному сожжению. Они хотят комфорта и пышности – гранитов, мрамора, лабрадорита. Они хотят больших часовен и хорошего общества. Мне дали возможность ознакомиться с одним таким мавзолеем в штате Пенсильвания – Sunset Memorial Park. Сооружение поражало великолепно выполненным плейером (парковой зоной), гранитными и мраморными стенами, интерьерами из дорогих сортов дерева. Наружные пустотелые стены были толщиной 7,5 метров. Их облицовка состояла из мраморных и гранитных плит, за которыми покоились в три ряда герметичные гробы. На гранитных плитах значились имена и годы жизни усопших, выполненные в бронзе, причем на многих из них была одна дата, что означало, что место забронировано. Плиты располагались в восемь этажей по высоте. Мавзолей, эскизы которого мне предложили разработать, предполагалось построить на 10 000 захоронений.

Мне приходилось сталкиваться с тем, что многие люди заранее заботились о месте и способе своего захоронения. Юрий Сергеевич Панько завещал после кремации развеять пепел по Днепру.

Сергей Довлатов пишет в дневнике: «У Иосифа Бродского есть такие строчки: «Ни страны, ни погоста, не хочу выбирать, на Васильевский остров я прийду умирать…» Так вот знакомый спросил у их общего приятеля Грубина: «Не знаешь, где живет Иосиф Бродский?» Грубин ответил: «Где живет, не знаю. Умирать ходит на Васильевский остров». Как известно, Бродский изменил свое решение и завещал похоронить его в Венеции, на кладбище Сен-Мишель.

Многие эмигранты нашли себе вечный покой вдали от родных мест. Я долго стоял на кладбище Пер-Лашез в Париже перед памятником Оскару Уайльду, похороненному вдали от берегов Англии. Памятник был сделан великолепным скульптором Яковом Эпштейном, тоже эмигрантом. Его отец эмигрировал из Польши в Америку, а сам Эпштейн, родившийся уже в Америке, стал знаменитым английским скульптором. Памятник изображал летящего сфинкса и был полон огромного внутреннего напряжения.

Когда я увидел эти мавзолеи, мне стало немножко не по себе. Сотни нетленных захоронений в ряд, поднимающиеся на восемь-десять этажей. Может, во мне говорила консервативность, заложенная во многих религиях – «Из земли вышли – в землю ляжем». Ведь именно процесс погребения дает нам представление о непрерывности жизни – так как закончившие свой жизненный путь уходят в землю, а из земли возрождается все живое, что есть на белом свете. А, может, меня смущала закравшаяся в нас с детства неприязнь к коммунальным квартирам. Возможно, мне была неприятна теснота и недолговечность такого жилья. Мы до сих пор сталкиваемся с захоронением древних, а срок жизни зданий даже по нормам не превышает 100 лет.

Мавзолей должен был состоять из нескольких корпусов, так как рассчитывался на несколько религий. Название «Кремлевская стена» было продиктовано стремлением заполучить ностальгирующих русских заказчиков. Здесь не последнюю роль играли вопросы честолюбия – ведь все знали, что в подлинной кремлевской стене захоронены только крупные деятели Советского государства.

Работая над этими эскизами, я вспоминал совершенно потрясающую по своему драматизму историю Киевского крематория и колумбария. Первым впечатлением, которое я получил от этого проекта, был удар, причем, удар в буквальном смысле этого слова, физический. Дело было так: проектирование этого комплекса поручили Аврааму Моисеевичу Милецкому – ведущему киевскому архитектору. Как всегда, он подошел к работе ответственно, изучил массу зарубежных материалов и создал очень интересный в архитектурном отношении мемориальный комплекс. В это время в мастерской Авраама Моисеевича разрабатывался проект районного Дворца пионеров, и он попросил меня запроектировать солнцезащиту для этого здания. Рисунок солнцезащиты ему понравился, и мы начали обсуждать вопросы ее монтажа. Меня усадили за рабочий стол под макетом крематория. И вот, не знаю уж по каким причинам, макет с подмакет-ником сорвался со стены, и я получил довольно сильный удар по голове, такой, что на минуту потерял сознание. Когда я очнулся, Милецкий хлопотал надо мной, а сотрудники с кислыми лицами стали уверять меня, что это очень хорошая примета.

История создания Киевского крематория была крайне трагичной для всех творческих людей и в первую очередь для авторов проекта. Милецкий пригласил своих постоянных авторов – известных художников и скульпторов Аду Рыбачук и Владимира Мельниченко поработать над проектом. У них, как мы уже знаем, был опыт совместного сотрудничества, они вместе работали над такими проектами, как автовокзал, Дворец пионеров, конкурсный проект мемориала «Бабий Яр». И здесь, как и во всех предыдущих проектах, они внесли свои творческие интересные идеи. Это было заложено и в оформлении залов прощания, и в малые формы – скамьи, гранитные чаши, водные каскады, раковины и фонтаны, оформление колумбария, аллеи плакучих ив. Но самое крупное монументальное произведение, которое они создавали в натуре своими руками, была Стена памяти. Эта стена являлась одновременно и утилитарным сооружением и произведением пластического искусства.

Не сразу была выбрана тематика пластических образов. Рыбачук и Мельниченко объездили много населенных мест Украины, знакомясь с народными обрядами. Результатом длительных творческих исканий стала огромная и по размерам и по значимости пластическая композиция, в основу которой была положена ценность человеческой жизни. 1600 квадратных метров рельефов представляли образы основных символов человеческой жизни: рождения, любви, деятельности и смерти. Естественно, что сами методы изображения были стилизованными, ибо такие темы не допускали возможности их отражения в чисто соцреалистической манере. А это многих раздражало. Ограниченное воображение чиновников не могло переварить такой подход к искусству.

И вот еще до окончания работы над рельефами в «Строительной газете» появляется статья кандидата архитектуры В. Костина «Эксцентрика печального символа» – не то статья, не то фельетон в рубрике «Сатирическим пером». Статья злобная, клеветническая и ничем не оправданная. Авторы Стены обвиняются в формализме, в некоей «неопластике», якобы взятой за границей и уже критикуемой за рубежом. В ней было мало сатиры и много желчи.

Статья эта настораживала, так как в чиновничьих кругах в 60-70-е годы велась беспощадная борьба со всякими проявлениями новаторства в искусстве. И плоды такой борьбы были уже налицо. Так, например, в одном из крупнейших ресторанов на станции метро «Крещатик», было сделано два отличных керамических панно художником-монументалистом Иваном Литов-ченко. Работа была очень напряженной, и на последнем этапе художники работали почти круглосуточно. Перед открытием объект посетил секретарь ЦК Скоба. Он потребовал от художников разъяснения по поводу всех деталей. На следующий день явились строители, набили на панно сетки арматуры и забетонировали их навсегда.

К счастью, мнение лихого искусствоведа Костина не разделяли крупные деятели культуры: проф.

О. Швидковский, лауреаты Ленинской премии Ю. Градов и Л. Лезин, искусствовед В. Толстой и многие другие. Журналист Л. Хазан приводит письмо В. Толстого, адресованного авторам Стены: «Пишу сразу после конгресса в Германии, где я показывал слайды. Ваша новая работа даже в таком незаконченном виде произвела сильное впечатление, была встречена с одобрением аудиторией (а в ней искусствоведы из Италии, Нидерландов, Швеции, Бельгии, Польши и т. д.)».

Общими усилиями деятелей культуры Стену памяти удалось отстоять. Оказалось, однако, что не надолго. Озлобленные чиновники от искусства знали свое дело. Высокие инстанции, вдруг проявив крайнюю озабоченность о своих согражданах, стали терроризировать авторов тем, что поступают жалобы трудящихся на безыдейность этого произведения. Жалобы авторам не показывали, но это послужило поводом для создания множества комиссий: сначала одной, потом – другой, потом – третьей, в которые, кроме чиновников, включались заранее преданные архитекторы и художники.

Работа приближалась к концу, была решена и судьба Стены. За нее пытались вступиться такие крупные фигуры, как Амосов, Бажан, Антонов, но все было тщетно. Трагедия произошла в зимний морозный день, когда погода не давала авторам работать. К Стене подъехали машины с людьми в штатском и военное руководство с ломпасами, а также УАЗы с милиционерами. У Стены выставили оцепление, за ним поставили заборы и, наконец, заколотили досками саму Стену. Ни авторов, ни их знакомых к этому месту не подпускали. «Не положено!» Тринадцать лет каторжной работы больших художников пошли насмарку. После этого был предпринят лицемерный шаг – предложили той же мастерской института Киевпроект за особое вознаграждение по отдельной смете разработать «проект капитального декорирования Стены памяти», то есть предложить меры по уничтожению рельефов.

Уничтожить Стену было невозможно, так как она служила подпорной стенкой основания холма, на котором находился колумбарий. Стену зашили арматурными сетками поверх рельефов и лихорадочно начали заливать бетоном из подъезжающих миксермобилей и самосвалов. Так было похоронено одно из крупнейших произведений монументального искусства на Украине. Нужно сказать, что его похороны обошлись государству дороже, чем создание. После этого притормозилась работа и по другим элементам оформления. Скамьи, чаши, фонтаны были забыты. Среди всех элементов благоустройства вспомнили только о мусорных баках.

Такое отношение к памяти умерших и погибших нам было уже не в новинку. Прошло 60 лет со дня трагедии в Бабьем Яру, где лежат 200 тысяч расстрелянных, прошло два конкурса на мемориал, уже давно стоят памятники в местах массового уничтожения жертв фашизма, а в Бабьем Яру так все еще ничего нет. Провели третий конкурс через 60 лет на создание мемориальнообщинного центра, названного сначала культурнообщинным с кружковыми комнатами, аллеей фестивалей, кафетерием, актовым залом и т. д. Трудно себе представить, чтобы в Майданеке, Бухенвальде, Треблинке кто-нибудь позволил создавать подобные сооружения. Гуляя по аллеям кладбища Пер-Лашез я видел памятники, посвященные жертвам этих массовых уничтожений, несмотря на то, что ни Франция, ни кладбище Пер-Лашез не имели к этому прямого отношения. Это символы памяти, которые нужны человечеству, и о которых забыли на Украине.

Заниматься вопросами памяти разрешается только в индивидуальном порядке, а это тоже связано с невероятными трудностями. Нам со скульптором Куликовым поручили сделать проект памятника безвременно погибшей дочери управляющего делами Совета Министров Украины. Мало того, что мы сделали рабочие чертежи, мы выполнили шаблоны в натуральную величину. В течение трех месяцев привозили камни основания, но каждый раз они оказывались не того размера. Если бы не высокая должность заказчика, памятник бы не выполнили и до сих пор.

Мне пришлось проектировать памятник для умершей супруги замечательного художника Сергея Федоровича Шишко. Он ждал около года, пока ему привезут обещанные гранитные камни из коростышевского карьера. В конце концов он не выдержал и пошел к заместителю председателя Совета Министров. Чиновники зашевелились. Он позвонил мне и попросил подойти с ним в Управление нерудных материалов, которое располагалось напротив присутственных мест. Очевидно, звонок от высокого начальства подействовал. Секретарша мгновенно проводила нас в кабинет начальника, который долго тряс нам руки, а потом заявил:

– Вы видите, до чего забюрократились эти чиновники. Ничего, сейчас он у меня получит. Сейчас вы увидите, как я с ними разговариваю. Мария Петровна, давай Нестеренко ко мне в кабинет. Совсем распустились, понимаешь ли. А вы присаживайтесь.

Вошел жизнерадостный Нестеренко с папками в руках.

– Вызывали?

– Что же это ты себе позволяешь? Кто разрешил тебе издеваться над уважаемыми людьми? Я уже получил свое из-за тебя и тебе обещаю большие неприятности.

– Извините, Николай Сергеевич. Это вы по поводу чего? Если по поводу блоков на Родину-мать, то гранит давно отгружен и передан на полировку.

– Причем тут мать? Ты художника Шишкина знаешь? Как это не знаешь? Во всех музеях его картины. А, времени нет ходить по музеям? Медведей в лесу видел на конфетах? Так вот он перед тобой, а я должен сегодня доложить, что его заказ выполнен. Пока поставлю тебе на вид, а если за три дня не выдашь ему обработанный гранит, мы с тобой поговорим по другому.

Гранит, действительно завезли на площадку через два дня. Кто из них принял Шишко за Шишкина – начальник управления или референт из Совмина, я так и не выяснил.

А что же стало с художниками-мастерами, многолетнюю работу которых уничтожили бездарные и безжалостные чиновники? Многие после этого потеряли бы всякий интерес к работе. Однако Мастер потому и является Мастером, что не поддается жестоким ударам бездарных современников, так как вся его жизнь – это творчество, без которого он не может существовать. Ада Рыбачук и Владимир Мельниченко неоднократно возвращались к теме памяти и трагедии Бабьего Яра. И вот, когда в годовщину Бабьего Яра Союз кинематографистов Украины провел международный кинофестиваль «Бабий Яр. Нетерпимость», им предложили его оформить. Для оформления помещений художники выбрали пластическую форму аппликаций на темы «Когда рушится мир» и «Расстрелянный звук». После этого они уже не могли расстаться с этой темой и решили подать ее в монументальной форме. Так родилась идея создания гобелена. Предстоящая работа состояла из многих проблем: не было достаточного количества и качества шерстяных ниток, нужны были спонсоры для приобретения материала. Эскиз и задачи выполнения были сложными, даже профессиональные ткачихи отказались от этой работы, нужно было самим овладевать техникой ткачества. И Ада с Володей сделали все своими руками! Огромный гобелен размерами 4,5 на 2,5 метра поражал своей силой, метафоричностью и скупостью художественных средств.

– Когда уничтожали наши рельефы (Стену памяти), – рассказывала Ада, – я перестала ощущать цвета. Лет десять мир для меня был черно-белым. Так и в гобелене. Свет сжимается, как шагреневая кожа. Цвета исчезают.

Когда-то, объясняя решение своей «Герники», Пикассо сказал, что сначала он рисовал кричащего человека, но, в конце концов, человека не осталось, виден только крик…

Гобелен построен на реалистических элементах – мать и дитя, лес рук, падающие тела, но весь он источает ужас катастрофы Бабьего Яра. Шесть лет каторжной работы. И опять закупочные комиссии не спешат приобретать это произведение, чтобы разместить его на должном месте в музее. Презентация этого гобелена, названного авторами «Когда рушится мир», состоялась в 2002 году в посольстве Германии на Украине. «Невероятную силу духа, чувство достоинства и даже какое-то просветление излучает этот огромный шерстяной прямоугольник, – пишет журналист Ирина Панченко. – Нельзя объяснить, каким образом удалось авторам достичь такого эффекта».

На проспекте к выставке Ады Рыбачук и Владимира Мельниченко кинодраматург Владлен Кузнецов написал: «Будем верить, что еще до Страшного Суда человечество и покается в своих грехах, и излечится от них. Чему, конечно же, не в малой степени должно способствовать подлинное искусство. В том числе искусство замечательных художников и скульпторов Ады Рыбачук и Владимира Мельниченко».

Обо всем этом я вспоминал, работая над эскизами мавзолея. Среди различных формулировок, определяющих, что такое человек, есть и такая: «Человек – это существо, погребающее своих мертвых», приписываемая русскому философу Николаю Федорову.

Если рассуждать шире, то не только погребающее, но и поминающее, оплакивающее, скорбящее и, главное – помнящее. Память об умерших и погибших необходима. Она дает преемственность, а без преемственности поколений нет развития человеческой культуры.

К сожалению все, что я здесь вспоминал, говорило о том, что советский аппарат делал все, чтобы память о трагедиях, память о людях, память о неугодных деятелях искусства, о подлинных талантах предать забвению.

Изменения в жизни Украины вселяют надежду в более разумное решение этой проблемы.

 

СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ

Я готовился к очередной, уже 24-й выставке. Центральный клуб Норд-Иста Ыет Branch предоставил мне большой зал размерами 20 на 20 метров. Зал был без окон, так что все стены можно было использовать. Выставка намечалась ретроспективная. Я рассчитывал выставить 56 картин. Зал был чудесный, но в нем был один недостаток. Он был многофункциональным. По вечерам там лихо отплясывали пожилые американцы, демонстрируя свою не иссякшую бурную жизнеспособность. Днем расставлялись столики, за которыми эти же жизнелюбы сражались в покер. Когда я заходил в этот зал, они покидали своих партнеров и, выделив мне очередную порцию great, wonderful, beautiful, стремительно мчались назад к своим картам. В этот день я как раз ездил договариваться насчет размещения экспозиции. Вернувшись домой, я обнаружил, что на телефоне светится сигнал answering machine. Я нажал кнопку:

– You have one mеssage (у вас есть одно сообщение).

И тут же знакомый мужской голос бодро произнес по-английски:

– Здравствуйте, Алекс. Это мистер Питман. Перезвоните мне, пожалуйста. Это в ваших интересах. Мой номер телефона: 215 и т. д.

Здравствуйте, я ваша тетя! Прорезался бизнесмен-жулик. Какие могут быть у меня интересы в общении с ним! Может, опять хочет меня надуть? А может, заела совесть, и он нашел эскизы площади «Independence Squаre», которую мы рождали в творческих муках с сентиментальным маэстро мистером Бейконом, и он хочет их вернуть? Любопытно.

После окончания нашего сутяжного дела, я проходил несколько раз мимо особняка моего «благодетеля». В течение месяца его витрины худели на глазах. Потом магазин и галерея закрылись, начался ремонт, а еще через два месяца открылся огромный магазин верхней дамской одежды, и об исчезнувшем бывшем владельце никто ничего не знал. Сначала я был очень зол на него. С годами эта злость и обида как-то притупились. Я убедился, насколько он не одинок в своем стремлении ко лжи и надувательству. Этому научились многие. Удача в бизнесе определялась заработанной суммой, независимо от того, каким путем она заработана. Обыкновенный обман не смущал бизнесменов, лишь бы он давал свою прибыль. Этот принцип распространился во многом и на людей самых интеллигентных профессий – врачей и юристов.

Наш сын не проходил вместе с нами процедуры получения гражданства, его case (дело) застряло где-то в глубинах такой мощной организации, как INS. На каждую жалобу, связанную с задержкой, они предлагали сделать снова отпечатки пальцев, а это новые расходы. После третьей такой процедуры они совсем умолкли, прошел год, и нам предложили взять юриста – специалиста по этому профилю. Мы пошли к русскоязычному юристу. Выслушав нас, он сказал:

– Ваше дело утонуло среди других. Я вам составлю новое заявление, вы приложите новые документы, и мы подадим его опять. Только заплатите по таксе и дайте чек секретарю.

– Позвольте, но это же новые отпечатки, новые расходы, а через полтора года кончается гринкарта, и опять ожидание не меньше года.

– Я думаю, что больше. Зато когда прийдет вызов на appointment (собеседование), вы заплатите мне всего 400 долларов, и я пойду вместе с вами и сделаю все возможное для благополучного исхода.

На семейном совете мы решили, что все это ерунда, и на следующий день отправились к американскому юристу, специализирующемуся на гражданстве. Мистер Крук был очень похож на диккенсовского Урию Гиппа. У него были холодные и влажные ладони, несвежая, когда-то белая сорочка, перекошенный галстук и волосы, не знавшие расчески. Он таскался с огромным портфелем, набитым документами, на котором не работал ни один замок, так что эти бумаги все время стремились вывалиться, но он их ловко засовывал назад. Когда мы зашли в его кабинет, мы пришли в ужас. Два стола и компьютер были завалены огромными кипами бумаг. Он периодически восклицал «Нагй working!», выбегал из комнаты, вбегал назад и начинал копаться в этих терриконах бумаг на столе. Когда звонил телефон, он кричал секретарю: «Меня нет! Я в INS!» Тем не менее нам его порекомендовали. Он посмотрел копии наших документов и сказал:

– Вообще, это дело довольно сложное. Однако, учитывая, что я там бываю почти каждый день, и меня там все уважают, я думаю, что проверну его довольно быстро. Вам очень повезло, что вы обратились именно ко мне. Дайте документы и чек на 386 долларов секретарю, и спокойно идите домой.

– Там в последнем письме они требуют представить копию метрики в течение двух недель. Наверное, они ее потеряли. Так вот, мы ее приготовили с сопроводительным письмом. Нам ее отослать?

– Ни в коем случае. Все документы только через меня. Теперь я ваш lawуer. Я завтра там буду и все передам. Вам остается только ждать.

Наступило томительное ожидание. Через два месяца пришло письмо, что в связи с тем, что мы не представили копию метрики, наше дело отложено. Мы бросились к мистеру Круку. Секретарша нам сообщила, что его нет, но мы уже эти штуки знали, и Леночка первая прорвалась в кабинет. Мистер Крук жевал чизбургер, посыпая крошками документы.

– В чем дело? Я же сказал вам, что вы должны обождать.

После бурного скандала Леночка выбежала вся в слезах, сказала, что он ей нахамил, и в бой отправился я.

– Где документ о том, что вы передали им метрику?

– У нас не такие отношения, чтобы я требовал от них этот документ. Вы в Америке. Здесь все можно решить без лишних бумажек.

– Я же дал вам копию сопроводительного письма, и мы договорились, что в INS на ней распишутся. Если вы не покажете мне ее, у вас будут крупные неприятности.

После длительных поисков он ее нашел. На ней стояла закорючка и не было никакой даты. Он тут же поклялся, что поедет туда и все уладит. Дозвониться до него было невозможно. Все то же традиционное: «Уехал в INS». После этого мы пять раз прорывались к нему, но все безрезультатно. Прошло полгода. На очередном бурном свидании он нам сообщил:

– Вы знаете, так ничего не получится. Дело слишком запутанное. Только суд. Мы подаем в суд на INS. Я вам гарантирую, что я это дело выиграю. Но сами понимаете, что подготовка материалов в суд – это большая работа. Вы должны заплатить за это 5000 долларов.

– Мы на это не пойдем. – До нас уже дошло, в чем причина его бездеятельности.

– Как хотите. Тогда ждите, но я считаю, что вы должны передать дело в суд.

– А если мы напишем обо всем этом конгрессмену?

– Только через меня. Сейчас вы не имеете права действовать самостоятельно.

Мы высказали ему все, что мы о нем думаем, не попрощавшись отправились домой и написали три письма с описанием всех наших злоключений – директору INS, конгрессмену и сенатору. Ответы пришли от всех троих, причем в первом письме сразу назначили арро^тепй Мистер Крук получил аналогичную информацию, поскольку мы упомянули и о его бурной деятельности. Мы ему позвонили и секретарша пропищала, что он уехал в INS. Естественно, его там и близко не было, но все, слава Богу закончилось благополучно. После этого он позвонил нам сам и начал рассказывать о своих заслугах.

– Вы знаете, какую огромную работу мне пришлось проделать, чтобы выиграть это дело? Вы знаете, скольких солидных людей мне пришлось подключить?

Мы слушали всю эту брехню и молчали. Он понял, что на денежное вознаграждение рассчитывать не приходится.

– Да, кстати, я видел у знакомого юриста ваши картины, и, должен сказать, что они мне понравились. Особенно виды старых европейских городов. Он мне сказал, что у вас есть еще несколько картин на эту тему. Я сам бы был непрочь повесить их у себя.

Мы сделали вид, что намек не поняли.

– Пожалуйста, можете купить их через Newmаn Gallery. Там их оценил эпрайзер.

Мы почувствовали, что он сразу потерял интерес к живописи, и расстались с ним довольно холодно.

После того как юрист из Союза художников назвал мистера Питмана ловким бизнесменом, я уже ничему не удивлялся. При первой же встрече этот ловкий бизнесмен говорил нам: «Trust me!» (верь мне), и мы ему верили. Через несколько лет мы прочитали в автобиографической книге американского киноактера Кирка Дугласа: «Когда кто-нибудь начинает говорить мне «Trust me», мне хочется ответить «А пошел ты к…» Мы сейчас придерживались аналогичной точки зрения. Но все же любопытство взяло верх, и я набрал оставленный мне номер:

– Hello! May I talk to Mister Pitman? (Могу я поговорить с мистером Питманом?)

– О, Алекс, – он узнал меня сразу. – Рад вас слышать. Я прочитал в журнале «Inquirer Magazine» интервью с вами. У вас, оказывается, было уже 23 выставки! Я очень рад вашим успехам. Я горжусь, что был вашим первым учителем в области артбизнеса. Надеюсь, вы это оценили и помните об этом.

– Ваш адвокат дал мне возможность оценить это как следует, и я очень хорошо об этом помню. Если бы я продолжил свое обучение у вас, мне бы нечего было выставлять на этих выставках.

– Ну, это вы преувеличиваете. Верьте мне, я делал все это ради вас. Я хотел сделать вас богатым и знаменитым, но вы этого не поняли, и не вовремя соскочили с дистанции.

– Мистер Питман, прошу вас не употреблять выражения «верьте мне» и «я хочу сделать вас». Если это очередная попытка сделать меня богатым и знаменитым, то я пасс.

– Нет. На сей раз только богатым – и вас, и меня. Мне этого достаточно. Бизнесмен может быть просто богатым, а известность придет сама. Я придумал отличную комбинацию из области артбизнеса. Приезжайте завтра ко мне в 11 часов – поговорим.

– Не хотите ли вы предложить мне заняться дамской одеждой? Именно такую вывеску я видел на вашем магазине.

– Ну что вы? Мне приходилось заниматься различными бизнесами: я продавал картины и антиквариат, я занимался аудио– и видеотехникой, я продавал компьютеры и все, что было с ними связано, еще на заре общей компьютеризации, я занимался оригинальными вещами, коллекционными монетами, экслибрисами, гравюрами и плакатами, я продавал удивительные механические детские игрушки, но я никогда не опускался до продажи платья и обуви. Правда, бизнес не бывает без риска. Когда я запасся магнитофонами и аудиоцентрами «Sony», «Sharp», «Grundig» и прочими, они вдруг выпустили системы нового поколения, и я вылетел в трубу. Не успел я закупить партию компьютеров «Apple Makintosh», как вошли в моду «IBM». И, наконец, когда я собрал антисоветские картины русских художников, которые считались страшным дефицитом, ваши деятели вдруг принялись устраивать у себя демократию, и все ваши художники уже рисовали антисоветские картины. У меня сейчас целая галерея таких картин.

– Это я помню. Ленин в образе Чингачгука, Хрущев босиком с туфлями в руках и мадам Крупская в бане.

– Ну, баня как раз ушла, а вот с остальными плохо. Когда моя Сара посчитала, сколько стоили одни только рамы и окантовка, ее чуть не хватил инфаркт.

– А стоимость картин, я вижу, вас не очень волнует. Очевидно и с другими художниками вы расплачивались так же, как и со мной.

– Ну что вы! Trust me, я им платил полноценными советскими рублями в той сумме, в которую оценивали картину в долларах.

– Ясно, то есть раз в 30 меньше, чем эти картины стоили.

– Ну, что же поделаешь? Бизнес есть бизнес. Они и за это были благодарны. Кому в вашей стране нужны были антисоветские картины? Только мистеру Питману. А теперь – к делу. Сейчас я работаю все под той же сенью великого Альберта Эйнштейна, только адрес другой. Возьмите ручку и запишите.

 

ДА ЗДРАВСТВУЮТ СОВЕТЫ

– Над этим памятником следует еще серьезно поработать, хотя, в принципе, он решен неплохо. Я бы убрал эту полочку и этот карнизик, поискал еще пропорции пьедестала, по-моему его следует несколько повысить, но не больше, чем на метр. Надпись сделать крупнее, поискать шрифт. В общем, авторам нужно поработать над деталями. – Это из выступления на Совете в Художественном фонде. А после Совета: «Ну, старик, с тебя причитается. Накрывай поляну».

– Это тебе с меня причитается? За ту ахинею, что ты нес про пропорции и карниз, которые мне сейчас нужно переделывать?

– Ты неправ. Все после меня только и трындели про пропорции и полочки, и проект утвердили с замечаниями. А если бы кто-то сказал, что памятник стоит не на том месте, и что нужен овальный ступенчатый пьедестал, ты бы еще потел полгода. Понимать надо…

Советы, советы, советы… Недаром мы выросли в стране Советов. Совет института, Совет худфонда, Градостроительный совет главного архитектора города, Совет главного архитектора области, Секция Госстроя Украины, Секция Союза архитекторов Украины, Совет Госстроя Украины…

– Я был крайне удивленный, уважаемые коллеги, когда познакомился с заключением экспертизы. Они рекомендует этот проект Дворца культуры к утверждению. Шо же это делается, я вас спрашиваю? Я так вижу, между нами говоря, шо архитектура тут и в помине не присутствует. Кроме того, я должен константировать, шо все это уже было, или, как говорится, мы это уже видели. Шо это за план – зал, сцена, вестибюль, буфет с кладовой, шото для танцев. Зал какой-то сыльно широкий. Авторы тут говорят, шо это шоб лучше видно было, мол для зрителей, а я в этом и не уверен. Но главное – нет архитектуры. Где архитектура? Где высокохудожественный образ? Авторы дают какие-то необычные штуки, то ли пилоны, то ли бог его знает, какие-то непонятные панно, а где украинская архитектура? Где традиции? Я могу поставить это здание и в Болгарии, и в Турции, на худой конец. А, главное, не вижу образа. Гляжу, шо-то вроде клуба. А должон быть не клуб, а народный дом. Сейчас у нас совсем другой подход ко всяким таким сооружениям. Авторский коллектив, конешно, достаточно сильный, так что я мыслю, что они должны взяться, засучить рукава, отложить в сторону это неудачное решение и сделать настоящий проект дома для народа – для нашего народа. Дадим им, скажем, недели три, и пусть попотеют.

Это уже на секции Госстроя. И опять после секции:

– Ну, старик, как я врезал по вашему проекту? Я надеюсь, шо ты на меня не обижаешься. Это же ж я от всего сердца. Я же знаю, какие ты можешь делать классные вещи. И вот я решил тебе помочь, покритиковать.

– Чем же ты помог? Просто взял, да облил грязью. И чего ты вообще явился сюда? Ты же не член секции.

– А я знал, шо идет твой проект, а мне для приятелей времени не жалко. А ты вместо спасибо, берешь и обижаешься. Шо-то ты стал сильно гордым.

Были демагоги, были и отличные профессионалы. Поговорить любили все. Тут все зависело от того, кто вел Совет. Я любил Градостроительный совет, когда его вел главный архитектор города Валентин Иванович Ежов. В Госстрое мне легко было контактировать с зампредами: Виктором Дмитриевичем Елизаровым, Игорем Александровичем Алферовым, Борисом Петровичем Сапуновым – людьми интеллигентными и высоко профессиональными.

Но, к сожалению, наши симпатии не распространялись на большинство председателей Госстроя, притащивших свое самодурство из вершин власти и партийных аппаратов. Их деяния были непредсказуемы. Один из них оказался сильно пьющим, и, как все люди этой категории, с утра находился в несколько меланхоличном настроении. Поэтому советы при нем назначались, в основном, после обеда. В эти часы он был благодушен, вспоминал свое строительное прошлое и легко утверждал проекты. Однако информация о таком его времяпрепровождении просочилась в Серый дом на Банковой, куда его неожиданно вызвали с требованием прийти немедленно как раз в послеобеденное благодушное время. На этом его карьера закончилась. Но, как известно, свято место пусто не бывает, и на это «свято» место поставили руководителя из того же Серого дома. На первых двух советах он всенародно заявил, что он инженер, и в архитектурные вопросы вмешиваться не будет, мол, для этого у него есть замы-архитекторы. Мы возликовали, но, как оказалось, рановато. Со следующего заседания он взялся за архитектуру. Принцип был простой, хрущевский – в сельском хозяйстве и в архитектуре разбираются все. Да и это было бы полбеды. А беда была в том, что он вообще был непредсказуем.

Вот весьма почтенный архитектор докладывает проекты жилых домов. Дома хорошие, планшеты красиво покрашены, архитектор говорит четко, ясно, профессионально. На него тяжелым взглядом, каким зачастую смотрят люди, измученные недугами, посматривает председатель Госстроя. Доклад окончен. Председатель встает, медленно подходит к планшетам, рассматривает их с явной неприязнью на лице. В зале царит тишина. Он подходит к архитектору и очень тихо спрашивает:

– Что это вы нам привезли?

– Это проекты жилых домов для сейсмических районов Украины, – начинает пояснять во второй раз растерянный архитектор.

Опять тяжелое молчание. Через пять минут тихий голос:

– Я вам вот что скажу – на Украине сейсмики нет. Так что ваши дома нам не нужны. Складывайте ваши планшеты и забирайте их отсюда.

В зале опять воцаряется зловещая тишина.

Наконец, архитектор приходит в себя:

– Но, позвольте, мы делали эти проекты в соответствии с заданием, выданным Госстроем. – Это был прокол. Так говорить не следовало, лучше было взять вину на себя, потому что в глазах шефа зажегся огонек злобы.

– Ах, так это значит, я виноват, – он повернулся спиной к архитектору. – Сам написал, понимаешь, задание, подсунул моему сотруднику на подпись, сделал проекты, а теперь мы виноваты? На Украине сейсмики нет. Правильно я говорю, товарищи?

– Правильно, – нестройно подтвердили перепуганные члены Совета, хотя были уверены в обратном.

– Вы слышали? Так что забирайте свои планшеты и не отнимайте у нас время.

Ситуация безвыходная. Как всегда в таких случаях, спасал положение дипломатичный шеф экспертизы Валерий Анатольевич Курьято.

– Можно мне пару слов? – благосклонный кивок возмущенного шефа – Сейсмики на Украине нет. Вы совершенно правы. Но есть маленькие кусочки на границе с Молдавией, в Крыму и в Закарпатье, куда доходят отголоски землетрясений из других зон. Поэтому разрабатывать серию типовых проектов жилых домов для сейсмики нет никакого смысла, вы опять-таки правы. Но здесь пока только два проекта. Вот для этих маленьких зон мы их можем рекомендовать на всякий случай, но не как типовые, а так.

– Ну, это другое дело, – усталый голос шефа. – А то морочат нам голову – сейсмика, сейсмика. Забирайте свои планшеты, а вы там придумайте, как это записать. И предупреждаю всех, чтобы с неподготовленными вопросами не совались на Совет.

Чиновники, советы… Обо всем этом я рассказывал Леночке, когда мы ехали в центр Филадельфии на свидание с моим псевдоблагодетелем. Какими бы ни были эти советы, а все-таки без них намного хуже. Без них начинался полный произвол. Это я видел в центре Филадельфии. В последнее время я бывал там все реже и реже. Я диву давался, как всего за десять лет можно было такое наворотить в этом чудесном городе. И дело даже не в архитектуре зданий.

Я всегда получаю удовольствие, открывая журнал «Архитектура и престиж» – там много интересного, в том числе материалы о киевских новостройках. В одном из номеров за 2001 год читаю колонку главного редактора Елены Олейник, как всегда яркую и остроумную, и статью Худякова «Вперед в светлое прошлое». Я не был в Киеве больше 10 лет, и мне, безусловно, тяжело было читать такие строки: «…реконструкция Майдана Незалежности, по грандиозности намеченных преобразований, сравнимая разве что с размахом работ 1934–1935 годов, когда шло строительство Правительственного центра, – с треском провалилась… многострадального Архангела Михаила, потаскав с места на место, и вовсе отдали на сторону; а каждая вновь появляющаяся скульптурная группа вызывает смех, недоумение и жалость. Жаль уничтоженной площади Октябрьской революции, красивой и очень киевской…» Читая эти строки, я думал, что это все-таки еще не так страшно: ну еще одна скульптура, ну еще один фонарь над подземным переходом, ну некоторая разностильность в малых формах – все это поправимо. А вот то, что сделали в Филадельфии, где на Совет к мэру, как пишут журналисты, не приглашают архитекторов (впрочем, это и так видно), исправить сложнее.

В самом центре города, в нескольких кварталах от City Hall, построили огромную тюрьму, о которой мы уже рассказали, самую большую и, как утверждают, самую комфортабельную. Теперь филадельфийцы, гуляющие по Arch Street, смотрят с недоумением на здание с узкими окнами в виде амбразур.

Решив проблему комфорта уголовников, отцы города задумались, чем бы еще украсить центр, что бы еще создать рядом с City Hall. И придумали – стадион. Снести всего 8-10 кварталов жилых домов, и все будет в порядке – матчи можно будет наблюдать прямо из кабинетов. Но тут возникла одна неприятная деталь. Этот снос захватил часть Чайна-тауна. И вот китайцы дружными рядами начали каждый день ходить на демонстрации протеста. Да Бог бы с ними, китайцами, но оказалось, что не учли одно «маленькое» обстоятельство: для стадиона на 50 000 зрителей понадобился бы еще огромный паркинг. Для этого пришлось бы снести полгорода. Трудно все-таки без Совета.

Оставив идею строительства стадиона, обратили свой светлый взор на центральную улицу Market Street. Там, в двух кварталах от построенной комфортабельной тюрьмы когда-то снесли многоэтажный дом и устроили открытый паркинг. Теперь решили вместо паркинга воздвигнуть Disney Land. Вокруг были административные здания. Так вот, чтобы никто не успел помешать и устроить демонстрацию, начали тут же копать котлован. Наскочили на подземные склады магазина Strawbridge, разобрали их и после этого стали думать. Места для 3–4 аттракционов хватило бы с трудом. Но где же будут парковаться родители, которые привезут детей? Сносить многоэтажные здания, городской суд? Это уже была полная бессмыслица. Где вы, милые сердцу градостроительные советы, где Союз архитекторов, где, наконец, Госстрой? Из огромного котлована откачали воду, засыпали, заасфальтировали и опять сделали паркинг.

Обсудив по дороге все эти кошмары, мы въехали в центр и запарковались возле площади Независимости – Independence Square. Что-то площадям с этим названием постоянно не везет. Здесь эта площадь, как и в Киеве, оказалась тоже пострадавшей от постоянных перестроек. Когда мы приехали в Филадедьфию и впервые попали на нее, она на нас произвела приятное впечатление. Это не только центральная площадь города, это центральная площадь Соединенных Штатов Америки. Именно здесь, в здании Independence Hall, была подписана Декларация Независимости – это история всей Америки. С одной стороны площади размещались исторические здания и стеклянный павильон с колоколом, с другой – аркада, ступени, выполненные в виде каре для митингов, и большой фонтан.

Руководство города решило ее реконструировать.

Советы! Где вы? Ау! Где архитектурные советники и консультанты? Где рецензенты? Очевидно, все было съедено коррупцией. Площадь разбили на три отдельных объекта и раздали трем архитектурным фирмам, работающим в трех разных городах и проектирующим в разных стилях. Ликвидация аркад, гранитной эспланады и фонтана потребовала миллионов. Все было перерыто. И вот посреди этого хаоса вдруг вырос огромный коровник – длинный, тоскливый, с малыми окнами. Все недоумевали, пока не появилось его название Visitor Center, то есть центр для приехавших туристов. Он был облицован кирпичом и представлял из себя весьма унылое зрелище. Чтобы хоть как-то его приукрасить, на один из фасадов прилепили солнцезащиту, которая не выполняла своих функций. Когда его утверждали, в мэрию не пригласили ни одного архитектора. У этого здания было одно преимущество – большие просторные туалеты. Общедоступных туалетов в городе не хватало, а уборные в общественных зданиях были на замках, ключи от которых хранились у сотрудников. Это особенно остро чувствовали homеless (бездомные). Так что в связи с этим Центр посещали не только туристы. Аналогичное сооружение воздвигли для колокола, ликвидировав существующий павильон. О том, что существуют градостроительные проблемы, что следует решить транспортную задачу, никому и в голову не пришло. Стайки туристов пугливо перебегали улицы, запруженные машинами, от павильона к павильону.

Когда мы, оставив машину, вышли на площадь, зрелище было совсем неприглядным. Скверы, в которых располагались павильоны, были огорожены металлическими заграждениями, вдоль которых стояла очередь из туристов и охранники в форме. Это была антитеррористическая защита. Людей впускали через узкие калитки в ограждении. Вид у этого всего был настолько унылым, что туристы даже не открывали фотоаппараты. Мы быстро покинули площадь и отправились к офису мистера Питмана.

Путь наш проходил по Брод-Стрит, мимо еще одного крупного произведения, воздвигнутого на наших глазах.

 

ПУТЬ К ХРАМУ

Мне бы не хотелось, дорогой читатель, чтобы ты подумал, что я, перебравшись через океан, сменив циркуль зодчего на мастихин живописца, заведя лысину и отрастив бороду, стал агрессивным и принялся менторствовать и всячески ругать моих архитектурных коллег. Публикуя статьи в киевском журнале «Особняк», страницы которого мне любезно предоставили мои коллеги, отличные архитекторы Александр Чижевский и Сергей Буравченко, я всегда поддерживал любое прогрессивное новаторство в архитектуре. Но я как шестидесятник остался ярым приверженцем великих архитекторов Ле Корбюзье и Кендзо Танге. Беседуя с архитектуроведами из University of Реп^уКаша, я отметил, что они тоже разделяют эту точку зрения.

– Я считаю, – говорил профессор Rybczynski, – что наиболее крупным рубежом в развитии мировой архитектуры стала часовня в Роншане Ле Корбюзье. Следующим таким событием является музей Гуггенхейма в Бильбао архитектора Фрэнка Гери.

Часовня в Роншане была построена в 1950–1954 годы, а музей в Бильбао через 40 лет. Архитектура – не кенгуру, и не может совершать такие крупные скачки. Это длительный процесс, в котором принимают участие много мастеров. В этот период работали Ээро Сааринен, Йорн Утзон, Оскар Нимейер, Луис Кан, Кендзо Танге, Норман Фостер и многие другие. Они также создали великие произведения, вошедшие в мировую архитектуру. Время шло, методы менялись. Многие из них отказались от утверждения национальных особенностей архитектуры, а занялись поисками совершенно новых архитектурных форм. Они стали новаторами – Пей, Либескинд, Гери, Калатрава…

Абсолютным взрывом в архитектуре 90-х годов, изменивших у многих представление об архитектуре, действительно, явился Музей Гуггенхейма в Бильбао, запроектированный Фрэнком О. Гери. Трудно описать форму самого здания – говорили, что это гигантский артишок из стекла и титана. Посетители поражаются внешним видом здания. Мерцающие огромные оболочки отражают мягкие пастельные цвета окружающего пейзажа. Музей находится в центре города на берегу реки Нервьон.

Бильбао – средневековый испанский город, где, по преданию, хранятся мощи святого Якова – одного из 12 апостолов Христа. Так что основными посетителями этого города были паломники, замаливающие свои грехи. Их было относительно немного. И вдруг в Бильбао повалили толпы туристов. За первые четыре года существования музея через него прошли пять миллионов посетителей, и это принесло доход 500 миллионов долларов.

Среди заказчиков началась паника. Такие суммы вдохновляли. Глядя на творение Фрэнка Гери, другие города тоже захотели заработать, соорудив нечто подобное. Пол Ален – один из основателей компании Microsoft, заказал ему проект музея Rock-and-Roll в Сиэттле. Гери создал авангардистский проект здания с необычными формами и алыми, золотыми и серебристыми шелестящими металлическими покрытиями, напоминающими разбитую многоцветную гитару.

Заказы поступали один за другим. Появился новый термин «эффект Бильбао». Чем этот музей привлек к себе внимание миллионов поклонников? Очевидно, новыми грандиозными формами, новыми материалами и масштабами. Это завораживало. Многие почувствовали приход XXI века в архитектуру. Созданию этого проекта способствовало знакомство Гери с передовыми компьютерными программами. Его мастерская в этот период напоминала производственное помещение сумасшедшего портного, так как все стены были увешаны выкройками самых диких форм. Проект был настолько сложным, что строители кроме чертежей пользовались макетами.

Журналист Поль Гольдбергер, сопровождавший Гери в Германии, писал:

– Знаменитую «Башню Эйнштейна» в Потсдаме архитектора Мендельсона мы объехали вокруг два раза, после чего Гери сказал: «Слава Богу, что у Мендельсона не было компьютера, иначе мне нечего было бы делать».

Произведение Гери явилось самым ярким представителем так называемой wow-архитектуры (американцы, когда видят нечто, что вызывает восторг и удивление, восклицают «wow!» – «вау!»). В последнее время появилось много таких зданий, которые относятся к wow-архитектуре. Их появлению способствуют конкурсы, проводимые тщеславными фирмами. Обиженные архитекторы, которых не приглашают на эти конкурсы, называют их «dog show», сравнивая с популярными выставками собак. Для участия в конкурсах такого типа привлекаются наиболее престижные фирмы. В этих случаях устраивается шоу с большим количеством приглашенных, хорошо накрытыми фуршетами, популярными артистами и модными представителями массмедиа.

Эффект Бильбао увлек не всех крупных архитекторов. В отличие от максималистов активно работали архитекторы более спокойного направления, ведущим среди которых был Луис Кан. Его духовным наследником стал Тадао Эндо, получивший премию Прицкера за здание Pulitzer Foundation в Сент-Луисе. В то же время поиски новых форм ведет крупнейший архитектор Даниэль Либескинд, известный своей интересной и высокодуховной архитектурой Еврейского музея в Берлине. В 2004 году он выиграл конкурс на проект застройки площадки WTC– места трагедии 11 сентября 2001 года. Этот проект до сих пор вызывает противоречивые суждения. Совершенно новое направление мобильной архитектуры возглавил архитектор Сантьяго Калатрава. Его Музей искусств в Милуоки имеет гигантскую солнцезащиту в виде крыльев птеродактиля.

Знаменитый кинорежиссер Тенгиз Абуладзе в блестящем фильме «Покаяние» сказал: «Кому нужна дорога, которая не ведет к храму?» Все эти крупные архитекторы находятся в пути. Они ищут дорогу к храму – Храму архитектуры XXI века. Пока заложено всего несколько камней в его основание, но и они вселяют надежду, что Храм будет построен.

Мы шли по Брод-стрит, беседуя обо всех этих делах. Как раз в этом месте мы поравнялись с самым неудачным произведением wow-архитектуры – зданием Киммель-центра, двухзальным театральным зданием, построенным при нас в 2001 году. Первоначальный проект архитектора Вентури хорошо вписывался в окружающую застройку. Но в нем заказчики не нашли никакого «wow», и это его сгубило. Проект отвоевал энергичный архитектор Виньоли. Он взялся за мецената Киммеля и заверил его, что создаст совершенно невероятные новые формы, которые станут символом города Филадельфии. Затем он увеличил стоимость здания с 60 до 285 миллионов (чем больше стоимость строительства, тем выше оплата за проект).

Этим «новым» оказался гигантский стеклянный свод, который противоречил здравому смыслу. Театральные здания вообще не нуждаются в дневном свете, а для климата Филадельфии (широта Батуми) этот свод был просто наказанием. Теперь зрители, покупая билет, должны платить не только за концерт, но и за стоимость огромных кондиционеров. Восторги же по поводу новой формы вызывали большие сомнения, так как большие стеклянные своды успешно применялись давно начиная с «Хрустального дворца» в Лондоне, построенного Джозефом Пэкстоном в 1851 году. Слухи о символе города тоже не оправдались. Глядя на это сооружение, мои коллеги, которым я показывал Филадельфию, спрашивали:

– Что это за здание в центре города? Вокзал или выставочный павильон?

– Нет, это театральное здание.

– А почему же оно под прозрачным сводом? Как же в нем идут спектакли при дневном освещении?

– Понимаете, под этой прозрачной крышей есть еще одна непрозрачная крыша.

– А зачем же нужны две крыши?

– Чтобы город имел символ, и чтобы все кричали «Wow!»

Моим объяснениям доверяли слабо. Советы, где вы? Ау!

Кроме того, находясь в эйфории поиска символа города, автор совершенно забыл о паркинге. В билетах указывалось, где можно разыскать ближайшие паркинги, и любители музыки, приехав на концерт, начинают метаться по близлежащим улицам. Зал из тех же «вау»-соображений сделали в форме виолончели, и акустика в нем никуда не годится и может быть исправлена фирмой «Artek» только за много миллионов долларов. Зато у этого здания есть такое же преимущество, как и у Visitor Center. Вестибюль постоянно открыт, и желающие могут всегда воспользоваться комфортными туалетами. Проверив на практике удобства Киммель-центра, мы двинулись дальше по Брод-стрит к владениям мистера Питмена.

 

IF I'VE GOT TO GO, I'VE GOT TO GO

– Сара! Ты видишь, кто к нам пришел?

– Вижу. И что я, по-твоему, должна прыгать до потолка?

– Нет. Ты не должна прыгать, а должна пойти в отдел детских игрушек, выяснить, что там происходит, и навести порядок. Но все-таки ты, наверное, их не узнала. Это русский художник Александр с женой.

– Он такой же русский, как и ты. Я его хорошо узнала. Я же ему подарила, когда мы познакомились, 100 долларов. Ты устраивал ему выставки, ты хотел сделать его богатым и знаменитым. И он в долгу не остался. Он в знак благодарности подал на тебя в суд.

Вступать с миссис Питман в дискуссию и напоминать ей о том, как она забрала назад свои деньги и как они хотели присвоить себе мои картины, не входило в мои планы, тем более, я понял, что неудачи в бизнесе в последние годы не улучшили ее характер. Я промолчал.

– Сара, ты преувеличиваешь. Мы расстались как джентльмены. Иди на первый этаж, займись с клиентами, а мы здесь поговорим.

Бизнес мистера Питмана стал намного скромнее. Занимал он уже только два этажа. На первом опять был магазин игрушек, только без прежней помпы, без железной дороги, без фонтанов, без лиан с обезьянами и терриконов всяческих мопсов и медведей. На втором этаже размещалась галерея и всякая коллекционная невидаль, а также кабинет шефа. Мы с ним прошли в галерею.

– Работать становится все труднее и труднее, – рассуждал мистер Питман. Даже евреи перестали интересоваться еврейскими древностями. Говорят, что во всех религиях храм – это здание, и только у евреев храм – это Тора. У меня было роскошное редкое издание Торы. Вы думаете кто-нибудь его купил? Как бы не так! Пришлось подарить его на Пейсах моему рабаю. Американские евреи стали бизнесменами и перестали быть евреями. Они мало интересуются прошлым. Ко дню памяти Холокоста я устроил выставку. Я представил на ней факсимильные копии плакатов времен второй мировой войны: немецких, румынских и польских. Я даже достал копию листовки, которая появилась на улицах Киева в сентябре 1941 года. Чем, вы думаете, это окончилось? Меня обвинили в пропаганде антисемитизма и заставили закрыть выставку. Вот, посмотрите. Я собрал уникальную коллекцию монет и денежных купюр разных государств. Естественно, аннулированных. Иначе бы меня обвинили в валютных операциях. Спрос на них тоже, скажем прямо, никакой.

– Насколько я понимаю, ваши клиенты интересуются современными долларовыми купюрами и коллекционируют исключительно их, – я понял, что поток красноречия мистера Питмана неисчерпаем. – Давайте перейдем к вашим предложениям.

В это время мы оказались в зале с картинами русских художников.

– Как я вижу, торговля русскими картинами идет не очень оживленно. Ленин в индейской сбруе и Хрущев в одном ботинке все еще не расстались с вашей галереей.

– К сожалению, это так. Но я скажу больше. Последние поездки моих русских знакомых в Москву принесли весьма плачевные результаты. Матрешки уже никто не покупает. Ни с богатырями, ни с президентами, ни с вашими правителями. Надоели. Корявое пятно на лысой голове матрешки-Горбачева даже у меня вызывает аллергию. Да их уже и здесь научились делать. Оперативные китайцы делают их не намного хуже, зато намного дешевле. Мне предлагали непокрашенные токарные заготовки, якобы для портретов знакомых.

– Так, может быть, поменяем тематику? Там ребята на Арбате нарисуют новые матрешки. Скажем – звезды Голливуда. Из чрева Вупи Голдберг появляется Майкл Дуглас, а в нем, в свою очередь, сидит Барбра Стрейзанд.

– А самым маленьким будет губернатор Калифорнии Шварцнеггер? Нет, увольте. Кроме того, что этого никто не купит, меня затаскают по судам их лоеры. С военной формой, орденами и медалями тоже плохо. Сейчас их постоянно рекламирует и продает по бросовым ценам «Sovetsky Collection». Иконы и кресты мне перестали привозить.

– Вполне естественно. Сейчас это весьма опасно. Даже явные подделки стоят весьма прилично, и таможня их не пропускает. А в Министерстве культуры за разрешение на вывоз божественной тематики берут совершенно безбожные взятки, – попытался я сострить.

– Все это весьма печально. Но хуже всего дело обстоит с живописью, с картинами. Они все профессионально написаны, но что на них изображено? Искусство, пародирующее советский строй, когда оно было под запретом в России, вызывало любопытство во время холодной войны. Сейчас в России это делается сплошь и рядом, и интереса это не вызывает. Я на этом терплю большие убытки.

Мы это сразу поняли. Мистер Питман, обычно спокойный и ловкий бизнесмен, повысил голос и начал размахивать руками.

– Так что, вы решили закрыть русскую галерею, – спросила Леночка, – и перейти на современный оголтелый авангард?

– Как раз – нет! Вот на эту тему я и хотел с вами поговорить. Кстати, насчет авангарда. Сейчас в моде русский авангард 20-х годов, но, к сожалению, он весь уже разобран, разворован и раскуплен коллекционерами. Один только Костаки раздарил русским музеям и вывез из России огромное количество Малевичей, Кандинских, Зверевых, Поповых… В связи с этим у меня есть к вам предложение. Я хочу послать вас в командировку. Я понимаю, что ваше положение уже сильно изменилось со времени нашей последней встречи. Все-таки 23 выставки, из них 16 персональных. Но тем не менее посмотреть родные места вам будет интересно, тем более за мой счет.

– Вы хотите отправить нас на поиски и вылавливание затерявшегося Татлина и Штеренберга? Боюсь, что это дело мало перспективное.

– Нет, я вас не буду отправлять ни в Москву, ни в Санкт-Петербург за Малевичем, ни в Тверь скупать иконы у старушек. Вы же коренной киевлянин, а потому я хочу отправить вас в Киев. Наверняка у вас остались знакомые среди художников, графиков и коллекционеров?

– Не сомневайтесь. Союз архитекторов был для меня всегда, как дом родной. Так что приятелей среди коллег масса, но скульпторов и художников тоже хватает.

– Вот и отлично. Мне показали любительский фильм про вернисаж на какой-то кривой улице, на верху которой стоит красивая церковь с пятью куполами.

– Да, это Андреевский спуск.

– Вот-вот. Чего там только я не насмотрелся. А художников столько, сколько не наберется во всей Пенсильвании. Я хочу, чтобы вы мне кое-что подобрали. Кроме того, в истории украинского авангарда все довольно туманно – Байчукисты и кто-то еще. И вы мне говорили, что ваш близкий родственник участвовал в выставках 20-х годов на Украине. Так что, подумайте над этим. И учтите, что в Филадельфии русская коммьюнити в основном из Киева, и если вы откажетесь, я всегда найду замену.

– Вот и хорошо. Пошлите кого-нибудь другого.

– Нет, это я просто так сказал. Мне бы не хотелось связываться с кем-то другим. Здесь каждый парикмахер считает себя искусствоведом. С вами поедет мой сын. Не для контроля, избави боже! Он просто знает, что нам нужно. Жду вашего звонка в течении недели. Подумайте.

А сейчас good luck, или, как говорят у нас, да наверное и у вас, зайт гизинд. Надеюсь, это вы понимаете.

Мы шли по Брод-стрит. Погода была чудесная – осень уже закончилась, но было еще тепло – близился Christmas. Вообще настоящая осень приходит в Филадельфию поздно и проходит очень быстро: за три-четыре дня опадает вся листва, и начинается похолодание. Но потом опять устанавливается теплая погода. И сейчас, несмотря на последние желтые листья, было очень тепло, чувствовался юг и близость океана. Мы повернули на Волнут-стрит и вышли к Ритенхауз-скверу. На жухлой траве сидело несколько молодых людей. Через сквер проезжал поезд из трех вагончиков, который везли две полные дамы. В каждом вагончике было по 4 ребенка разных цветов кожи. Это выехал на прогулку детский сад.

Мы сели на скамеечку напротив собора. Риттенхауз-сквер – это единственное место в Филадельфии, где много настоящих каштанов. Каштаны еще валялись на земле, совсем как в киевских скверах. Казалось, что даже их запах, когда раскрываешь колючую кожуру, напоминает Киев. Мы обсуждаем предложение мистера Питмана. Что и говорить, звучит заманчиво. Есть о чем подумать и о чем поговорить. Время уж слишком бурное: и природные катаклизмы, и политические бури, и войны. Кончается тяжелый високосный 2004 год. Те места в Шри-Ланка и на Мальдивах, которые я посетил перед отъездом в Америку, разгромлены гигантским цунами. Сорок два острова Мальдивской республики полностью уничтожены, в том числе и наш гостеприимный Willingely Village. Трудно поверить, что простодушные хозяева мелких магазинчиков с раковинами и акульими зубами, что все официанты ресторана и бои, подносившие наши чемоданы и лазавшие для нас по пальмам за кокосами – все они вместе с островом были накрыты гигантской волной и погибли.

Мы вспоминаем очаровательные Гагры, Дом творчества архитекторов и архитекторский пляж, теплое море, горячее солнце и вечнозеленые манящие горы, ресторан «Гагрипш» и великолепный парк. Сколько там было прожито счастливых дней! Все унесла бессмысленная война. И каскадный дом творчества, на террасах которого был написан не один этюд, и кабинет дантиста под крышей, где любвеобильная архитекторша безнадежно соблазняла эскулапа, и мрачный Гурам, требовавший, чтобы все архитекторы танцевали, иначе отключит лифты, и сам архитекторский пляж со столами для пинг-понга и бильярдной – всего этого уже, к сожалению, нет. Дом творчества в Дзинтари на Рижском взморье – это тоже уже неприветливая заграница. Мы предаемся воспоминаниям о Киеве и перечисляем все места, которые бы мы посетили в первую очередь. Список получается слишком большой, но остановиться невозможно. Слишком много вспоминается любимых мест, и слишком много осталось хороших приятелей.

Каждый день мы смотрим телевизор. Внимание всех каналов – и русских, и американских – приковано к Украине, к политическому кризису, к борьбе Ющенко и Януковича. Ежедневно в теленовостях мы видим площадь Независимости и бушующую толпу, Верховный Совет, Совет Министров, здание бывшего обкома, в котором заседает перепуганная Центральная избирательная комиссия. Напротив него Дом проектов, рядом – наш бывший дом. Сколько тут было хожено-перехожено. Что-то сейчас нас там ожидает? Информация от приятелей поступает противоречивая. На расстоянии все это трудно понять. Конечно, это не самое лучшее время для поисков живописных шедевров – народ озабочен другим. Но кто его знает, предоставится ли нам еще раз подобный случай. Все-таки предложение интересное…

Воспоминания, и хорошие и не очень, связанные с молодостью, приятелями и коллегами, настойчиво зовут. Как говорят американцы:

– Иф ай гата гоу, ай гата гоу, – произносится кратко, пишется длинно. – If I’ve got to go, I’ve got to go! Если надо ехать – надо ехать!

И тут нечего возразить.

В путь!

 

Все книги серии

TAKE IT EASY или ХРОНИКИ ЛЫСОГО АРХИТЕКТОРА – 1

Книга 1. ЧЕРЕЗ АТЛАНТИКУ НА ЭСКАЛАТОРЕ

Книга 2. …И РУХНУЛА АКАДЕМИЯ

Книга 3. КАВКАЗСКАЯ ОДИССЕЯ И ГРАФ НИКОЛАЕВИЧ

Книга 4. ДОКУМЕНТЫ ЗАБЫТОЙ ПАМЯТИ

Книга 5. ОТ ЛАС-ВЕГАСА ДО НАССАУ

Книга 6. ТОКИО И ПЛАНТАЦИИ ЖЕМЧУГА

Книга 7. IF I’VE GOT TO GO – ЕСЛИ НАДО ЕХАТЬ

TAKE IT EASY или ХРОНИКИ ЛЫСОГО АРХИТЕКТОРА – 2

Книга 8. БЕСПАСПОРТНЫХ БРОДЯГ ПРОСЯТ НА КАЗНЬ

Книга 9. ПЯТЫЙ REPRESENTATIVE

Книга 10. ПОРТРЕТ НЕЗНАКОМОГО МУЖЧИНЫ

Книга 11. В ПРЕДДВЕРИИ ГЛОБАЛЬНОЙ КАТАСТРОФЫ

Книга 12. МИСТЕР БЕЙКОН И INDEPENDENCE HALL

Книга 13. РАПСОДИЯ В СТИЛЕ БЛЮЗ

Книга 14. ПОМПЕЯ ХХ ВЕКА

Книга 15. НЕ СТРЕЛЯЙТЕ В ПИАНИСТА

 

«TAKE IT EASY или ХРОНИКИ ЛЫСОГО АРХИТЕКТОРА» читают:

Эти книги посвящены архитекторам и художникам – шестидесятникам. Удивительные приключения главного героя, его путешествия, встречи с крупнейшими архитекторами Украины, России, Франции, США, Японии. Тяготы эмиграции и жизнь русской коммьюнити Филадельфии. Личные проблемы и творческие порывы, зачастую веселые и смешные, а иногда и грустные, как сама жизнь. Книгу украшают многочисленные смешные рисунки и оптимизм авторов.

После выхода первого издания поступили многочисленные одобрительные, а иногда даже восторженные отзывы. Приведем некоторые из них.

Отзыв всемирно известной писательницы Дины Рубиной:

«Я с большим удовольствием читаю книгу «лысого» архитектора. Написана она легко, ярко, трогательно и очень убедительно. С большой любовью к Киеву, родным, друзьям и соседям. И ирония есть, и вкус. И рисунки прекрасные…

Прочитала вашу книгу! Она очень славная – хорошо читается, насыщена действием, целая галерея типажей, страшно колоритных: и друзья, и сослуживцы, и американцы (многое очень знакомо по Израилю), и чиновники. Огромный архитектурный и художественный мир. Я нашла там даже Борю Жутовского, с которым мы дружим. Словом, я получила большое удовольствие. Знание Киева, конечно, потрясающее. Причем это знание не только уроженца, но уроженца, который знает, что и кем построено. Так что книга замечательная. Сейчас она отправляется в круиз к моим друзьям…

К сказанному мною ранее нужно еще добавить, что книга очень хорошо «спроектирована» – обычно книги такого жанра уныло пересказывают жизнь и впечатления по порядку, по датам. Ваша же книга составлена таким образом, что «пересыпая» главы из «той жизни в эту» и наоборот, вы добиваетесь эффекта мозаичности и объемности, к тому же неминуемое обычно сопоставление «там» и «тут» тоже приобретает обьем, который еще и украшен такими редкими, опять же, в этом жанре качествами, как замечательный юмор, острый насмешливый глаз, общая ироническая интонация…»

Дина Рубина

(17декабря 2007 – 5 января 2008)

Книгу «Тake it easy или хроники лысого архитектора» я прочитал на одном дыхании. И только потом я узнал, что Дина Рубина очень тепло о ней высказалась, и порадовался тому, что наши эмоции по поводу вашего литературного творчества абсолютно совпали.

Книга действительно написана здорово, легко, озорно, информативно. Я вас поздравляю. Это хорошая книга.

Виктор Топаллер,

телеведущий (телепередача «В Нью-Йорке с Виктором Топаллером» на канале RTVI 12 июня 2010 года)

Прочел «Хроники лысого архитектора» залпом. Это было удивительное ощущение – я снова стал молодым, встретил старых друзей, которых, к сожалению, уже нет в наших рядах, вспомнил свои лихие студенческие годы, когда мы немало куролесили, за что и получали. Это удивительная книга настоящего киевлянина, человека, преданного архитектуре. Читая ее, ты грустишь и радуешься, заново переживаешь трудности и вспоминаешь все то хорошее, что связано с молодостью, творчеством.

Давид Черкасский,

народный артист Украины,

режиссер, сценарист, мультипликатор.

Очень хорошо, что Вы продолжили свою работу над «Хрониками лысого архитектора». Первую книгу с удовольствием читают все киевские архитекторы. Это одна из немногих реальных книг о нас с прекрасными деталями и тонким юмором. Даже пользуемся ею как руководством.

Сергей Буравченко

Член-корреспондент Академии архитектуры Украины

 

Об авторах

Елена Аркадьевна Мищенко – профессиональный журналист, долгие годы работала на Гостелерадио Украины. С 1992 года живет в США. Окончила аспирантуру La Salle University, Philadelphia. Имеет ученую степень Магистр – Master of Art in European Culture.

Александр Яковлевич Штейнберг – архитектор-художник, Академик Украинской Академии архитектуры. По его проектам было построено большое количество жилых и общественных зданий в Украине. Имеет 28 премий на конкурсах, в том числе первую премию за проект мемориала в Бабьем Яру, 1967 год. С 1992 года живет в США, работает как художник-живописец. Принял участие в 28 выставках, из них 16 персональных.