Я сижу в своей просторной и уютной квартире на Кnorr Street в Филадельфии и смотрю на стеллажи, уставленные книгами. Я не жалею, что пожертвовал большей частью своей библиотеки, раздав, в основном, художественную литературу, но переслал в Америку значительную часть архитектурных изданий. Мне очень приятно, вернувшись домой после работы, полистать давно знакомые книги – это как встреча со старыми друзьями. Благодаря этим книгам и интерьер наш выглядит почти таким же, каким он был в Киеве на улице Щорса, разве что прибавилось много картин. Сейчас мои архитектурные работы носят разовый характер – это, в основном, оформление проектов, конкурсы, статьи на архитектурные темы.

В первое время после приезда в США, приходя с работы, а работы были самыми разнообразными, прежде чем садиться за живопись я по привычке просматривал какую-нибудь из книг. Только сначала я не всегда узнавал книги по обложкам. Для того, чтобы переслать их в Америку мне пришлось надеть на них другие суперобложки, так как книги изданные до 50-го года вывозить почему-то запрещали. Так, например, на книгах издательства Кнебеля начала века и книгах издательства Академии 30-х годов появились супер-обложки с научных монографий, не имевшие к ним никакого отношения, например «Сады и парки Подмосковья», «Животный мир Полесья» и т. д.

Как и полагалось в Америке, на первых порах я рассылал массу резюме с предложением занять любую архитектурную должность и с нетерпением ждал многочисленных предложений. Я наивно считал, что мой послужной список вызовет восторг у владельцев архитектурных фирм, что они примут меня с распростертыми объятиями. Однако предложений не поступало. При этом мое резюме все сокращалось и сокращалось. Как говорил мой counselor (советник-консультант) вы overqualified (чересчур квалифицированный специалист), а этого не любят и боятся. Постепенно из моего резюме исчезла аспирантура, моя последняя должность тоже последовательно понижалась – из главного архитектора отдела я стал ГАПом, потом групповым, потом старшим, потом рядовым архитектором. Перечень моих авторских работ сократился в двадцать раз и легко умещался на одной неполной страничке, о конкурсах и премиях ни слова. Это дало возможность получить хотя бы разовые предложения, продолжая работать на различных малоувлекательных работах и занимаясь по вечерам живописью.

Однажды вечером раздался телефонный звонок. В трубке прозвучал неожиданный знакомый голос. Это звонил Виктор Розенберг. Я его знал, как знали его большинство киевских архитекторов. Этот скромный, невысокий человек был очень талантливым архитектором, построившим много зданий в Киеве, в том числе кварталы жилых домов в стиле постмодерн на Подоле. Он сообщил мне по телефону, что он came for good in USA, то-есть приехал на постоянное место жительства в Филадельфию, что они вдвоем с мамой расположились в сьемной квартире. Я, естественно, пригласил их в гости, заехал за ними и привез к нам домой.

Виктор был полон надежд. Он показал мне фотографии своих объектов. Фотографии, как для того времени, были довольно приличными. При этом следует отметить, что у него был неплохой английский. Он надеялся найти работу на кафедре архитектуры в каком-нибудь из университетов. Я не стал его разочаровывать, а, наоборот, старался вселить в него надежду. После этого он отправился на поиски работы, и мы с ним общались, в основном, по телефону. Начались его многочисленные скитания по университетам и архитектурным фирмам, скитания, которые не принесли успехов. Мне было очень жаль его, но, к сожалению, я не мог ему ничем помочь. Кроме общих проблем, возникающих в жизни каждого эмигранта, у него было два минуса, которые намного осложняли его положение. Во-первых, он был безлошадным (он не водил машину), что в Америке очень затрудняет жизнь. Во-вторых, состав его семьи был мало приспособлен к эмиграции. У него не было никакой поддержки. Когда окончились его вьездные льготы, они вдвоем оказались на пособии, которое получала его мама. В общем, продержался он меньше года. После этого он мне позвонил, сказал, что беседовал с Киевом, что ему обещали поддержку, что он отбывает на Украину и хотел бы отходную устроить у меня. Я, конечно, с удовольствием, хотя и с некоторой грустью, согласился.

Когда я заехал за ним, он прихватил с собой небольшой, но довольно тяжелый картонный ящик.

– Напрасно ты старался, – сказал я ему, – у меня уже все приготовлено: и выпивка и закуски.

– Это не то, что ты думаешь, – ответил он.

К этому времени мы поменяли квартиру на более просторную, и я успел привести ее в порядок.

– Э, да у тебя, батенька, интерьер, – сказал он, входя в нашу гостиную, и поставил таинственный ящик на пол.

Вечер прощания и воспоминаний прошел довольно эмоционально, хотя и несколько грустно. Виктор опять был на подьеме, на сей раз от предвкушения своего будущего на Украине. Когда вечер и заготовленные бутылки и закуски подходили к концу, Виктор распаковал свой ящик и извлек из него солидную стопку томов.

– Это полное собрание сочинений Анатоля Франса. Он мой любимый писатель, и я решил захватить его в Америку в ущерб многим необходимым вещам. Пусть Анатоль Франс на меня не обижается, но тащить его назад я уже не в силах. Так что прими от меня на прощание этот подарок.

Я поблагодарил Виктора. Есть много писателей, которых читаешь и перечитываешь. Но особо любимых писателей, как правило, очень мало, и у каждого – они свои. Я, например, уезжая из Киева, прихватил с собой мои любимые «Посмертные записки Пиквикского клуба» Чарльза Диккенса. Эти два тома я, уже будучи в эмиграции, перечитывал много раз. Здесь все герои были мне близки и знакомы еще со школьных лет, когда мы с Графом и еще с двумя приятелями зачитывались этими книгами и сыпали наизусть цитатами из остроумнейших высказываний обоих мистеров Уэллеров.

Особенно меня тянуло к этим книгам перед Рождеством, когда уже чувствуется праздничная атмосфера, украшаются дома, на участках стоят светящиеся олени, карусели с игрушками, развешиваются гирлянды, хозяева надувают огромных Мики-Маусов и прочих зверюшек. Как раз в это время приятно перечитать строки, которые как нельзя больше подходят к этой ситуации и нашему сегодняшнему житью-бытью:

«Много есть сердец, которым Рождество приносит краткие часы счастья и веселья. Сколько семейств, члены которых рассеяны и разбросаны повсюду в неустанной борьбе за жизнь, снова встречаются и соединяются в счастливом содружестве и взаимном доброжелательстве, которые являются источником такого чистого и неомраченного наслаждения и столь несовместимы с мирскими заботами и скорбями, что религиозные верования самых цивилизованных народов и примитивные предания самых грубых дикарей равно относят их к первым радостям грядущего существования, уготованного для блаженных и счастливых. Сколько старых воспоминаний и сколько дремлющих чувств пробуждаются святками!

Мы пишем эти слова, находясь на расстоянии многих миль от того места, где год за годом встречались в этот день в счастливом и веселом кругу. Многие сердца, что трепетали тогда так радостно, перестали биться; многие взоры, что сверкали тогда так ярко, перестали сиять, – и все же старый дом, комната, веселые голоса и улыбающиеся лица, шутка, смех, самые привычные житейские мелочи, связанные с этими счастливыми встречами, теснятся в нашей памяти всякий раз, когда возвращается эта пора года, словно последнее собрание было не далее, чем вчера! Счастливые, счастливые святки, которые могут вернуть нам иллюзии наших детских дней, воскресить для старика утехи его юности и перенести путешественника, отдаленного многими тысячами миль, к его родному очагу и мирному дому!».

Удивительно точное попадание ощущений почти за двести лет до наших дней. Хотя воскресить утехи юности уже довольно трудно, но вернуть в памяти голоса и улыбки старых друзей можно. И это чудесно.

Итак, Виктор после не совсем удачной одисеи отбыл обратно в Киев, и мне было немного грустно. Я потерял приятеля и коллегу, а приобрести приятеля в эмиграции очень трудно. Осталась только пачка книг Анатоля Франса и масса сомнений в отношении применения в эмиграции нашей специальности. Архитектурой я занимался от раза до раза. Основное время шло на освоение рабочих профессий, приносящих материальную пользу, и на живопись для души.

В области архитектуры все было как-то яснее, чем в живописи. Архитектор выполнял как правило официальный заказ и видел результаты своей работы. В других же областях искусства все было сложнее: тут нужно было выполнять социальный заказ, и результаты его были не такими явными. Композитору нужно было, чтобы его музыка была услышана, а для этого требовалось, чтобы ее исполняли. Писателю нужно было, чтобы его книги читали, а для этого требовалось, чтобы их печатали. Художнику нужно было, чтобы его картины видели, а для этого требовалось, чтобы их выставляли. Я как раз не мог пожаловаться на то, что мои картины не выставлялись. У меня персональных выставок благодаря моему постоянному representative Леночке было намного больше, чем у большинства американских художников. На этих выставках было много посетителей, от которых я постоянно слышал beautiful, wonderful, magnificent и даже оut of world, но картины не продавались, и живопись не приносила дохода. Тем не менее хотелось применить свои знания в какой-нибудь интеллектуальной сфере деятельности таким образом, чтобы эта деятельность приносила хоть какие-нибудь доходы.

И вот мы с супругой начали печататься в русскоязычных газетах. Мы подружились с издателем Иосифом – профессиональным журналистом и очень порядочным человеком. Он издавал русскоязычную газету. Мы писали для этой газеты очерки о великих эмигрантах – деятелях искусства. Это было еще то счастливое время, когда газеты не скачивались поголовно с Интернета, и поэтому к авторам относились вполне прилично.

Мы любили приезжать к нему по вечерам. Иосиф садился после работы в гостиной, включал на приличную громкость телевизор, который не смотрел и не слушал, и вел беседы с посетителями и по телефону. Общение было его слабостью, и ему нравилось получать его в больших количествах. Он сообщал нам последние новости, перекрикивая телевизор и прерывая их периодически телефонными беседами. Звонки были весьма разнообразными. Часто его доставали конкуренты и недоброжелатели. Особенно этим отличался владелец русского радиоканала некий господин Гановер. Причем делал он это через подставных лиц. Во время одного из таких звонков Иосиф поприветствовал звонившего («Очень рад, очень рад!») и показал мне, чтобы я взял трубку параллельного телефона. Я услышал сладкий голос:

– «Я очень радый, что словил вас дома, а то я видел вас два часа тому ходить в магазин «Одесса» к Валере. Мне очень хотелось поговорить с вами чистосердечно. Мы же с вами земляки, вы же тоже приехал с Одессы.

– Нет, я приехал из Тель-Авива.

– Это неважно. Но в Тель-Авив вы же приехал с Одессы.

– Нет, из Ленинграда.

– Это тоже неважно. В общем я хочу сказать вам как земляку, хочу сказать как на духу, что мы же с вами единомышленники, мы же оба от всей души ненавидим мистера Гановера, чтоб он подавился своим микрофоном. Вы меня извините, но я хочу услышать от вас слова поддержки. Вы же его ненавидите, как и я. Так вот скажите мне честно и откровенно все, что вы о нем думаете. Он же скотина – считаю я. А какими бы эпитетами вы охарактеризовали бы его? Говорите откровенно – меня можете не стесняться, я же свой.

– Ну что вы, – отвечал Иосиф, – это мой коллега, и я отношусь к нему доброжелательно, как к коллеге.

– Но я же знаю, что он наделал вам много гадостей. Поджег дом в прошлом году, посылал поздравления вам после всех ваших семейных трагедий.

– А кто вам это сказал?

– Да так гутарят добрые люди – ваши поклонники, такие же как и я. Вы же сами называете его не Гановер, а Гавновер. Вот так и скажите мне: «Мистер Гавновер скотина, он непорядочная и гнусная сволочь…»

После этой беседы Иосиф нам рассказал, что мистер Гановер поручил двоим своим подчиненным звонить ему. Причем звонят они по телефонам, расположенным за пределами Филадельфии, так что caller ID не показывает номера телефона абонента. При этом один из них прикидывается лучшим другом, чтобы получить какие-нибудь проклятия или разоблачения в адрес Гановера. Второй же начинает восхвалять Гановера и обливать Иосифа грязью с той же целью. Первое время он не выдерживал и срывался, и на следующий день после этого, как докладывали мне (сам я не слушаю этих передач), диктор объявлял:

«В нашей комьюнити есть люди, овладевшие средствами массовой информации и считающие себя журналистами и интеллигентными людьми. Послушайте как они беседуют со своими коллегами и вы все поймете. (Далее шли купюры из телефонной беседы). Вы конечно узнали голос и т. д.

– Бороться с ними невозможно, полиция в эти дела не вмешивается. Бросать трубку бессмысленно – они тут же звонят опять. Поэтому я стал беседовать с ними очень вежливо, даже ласково. Это их бесит, а меня развлекает.

Действительно, по его лицу расплывалась широкая улыбка. Иосиф вообще был человеком жизнерадостным.

Так появилась наша рубрика «Лики великих». Для того, чтобы делать эти очерки, Леночке приходилось переводить пудовые монографии. Монографии я разыскивал в библиотеке La Salle University во время ее занятий в аспирантуре. Там меня тепло встречали на входе студенты – народ веселый и склонный к розыгрышам, величая Mrs. Helen with beard (миссис Елена с бородой), так как я пользовался ее аспирантским удостоверением. Однако готовить эту рубрику при нашей загруженности мы могли не чаще чем раз в полтора-два месяца. Мы пробовали печататься в других газетах, но под псевдонимами, так как издатели очень ревностно относились к своим авторам.

И тут произошла неожиданная встреча, опять же в магазине «Одесса» у Валеры. Я набирал себе разные вкусные штуки в тележку, когда вдруг услышал у себя за спиной:

– Ба-а-а! Здгаствуй, Шугик! Я и пгедставить себе не мог, что ты можешь сюда пгиехать.

Я обернулся. Это был мой старый знакомый по Киеву Миша Либерман – спортивный журналист. Сначала я его не узнал, так как он был в бейсболке, из под которой выбивалась длинная седая шевелюра. Как это ни странно, корреспондентов именно этого профиля больше всего тянуло в Филадельфию. Из четырех знакомых мне репортеров все четверо были спортивными журналистами, и все, как и большинство наших соотечественников с гуманитарным образованием, работали не по специальности. Из беседы с ним я узнал, что по паспорту он был Моисей, на работе Михаил, а в Америке Майкл, что он уже не Либерман а Либин, так как американцы не любят длинных фамилий, что он здесь уже давно, что последние годы он работал посредником между ювелирными мастерскими и ювелирными магазинами, гонял как заяц из центра Филадельфии в Нью-Джерси и назад, что ему уже «до чегтиков надоели эти некласы, нэймгинги, эиггинги и пгочие джулаги» (ожерелья, именные кольца, серьги и прочие ювелирные изделия), что на маленький магазинчик он так себе и не смог накопить денег и что теперь он решил издавать свою газету. Картавил он еще сильнее, хотя в прежние времена он доказывал, что совсем не картавит, а немножко грасирует (ггасигует).

– Шугик, догогой, сам Бог пгислал тебя гедактиговать вегстку моей «Пгавды».

Миша, прости, Майкл, зачем ты так тщательно выбираешь слова с буквой Р, что за самоистязание. Ты же мог то же самое сказать: «Саша, сам Бог послал тебя, чтобы помогать мне издавать газету». И что это за название «Правда»?

– Это вызовет у наших эмиггантов ностальгию.

– Это вызовет у тебя только неприятности.

– Ну хогошо. Об этом мы договогимся.

– И что же я буду у тебя делать?

– Ты будешь беседовать с автогами, гедактиговать текст, вычитывать вегстку, заниматься гекламой.

– Нет, ходить по юристам, врачам и бакалейщикам я отказываюсь.

– Ты никуда не будешь ходить. Ходить буду я – тебя все гавно никто не знает. Ты будешь габотать с матегиалом у меня в бейсменте и пгинимать гекламу и объявления по телефону. Но это все детали. А основное – пегвые тги месяца мы габотаем без загплаты – я итак гастгатился на компьютегы, капимашины и пгочее обогудование. Чегез два месяца поступит плата за гекламу и мы договогимся насчет загплаты.

Редакция размещалась у Миши дома в бейсменте (цокольном этаже дома). Там работали его жена – Софа, наборщица – Мила, дизайнер – Изя и я. Миша весь день метался где-то в поисках рекламы, вызывая крайнее недоверие и раздражение у Софы. Софа и Мила занимались набором на компьютерах, дизайнер был приходящий – он работал два дня в неделю по уикендам.

Газета теперь называлась «Русские новости» – от «Правды» пришлось отказаться, так как это название вызвало большие сомнения не только у меня, но и у Софы. Процветание этого мероприятия закончилось намного раньше, чем наш период бесплатной работы. Для начала Миша попросил меня в свободное время полистать все русскоязычные газеты на предмет рекламы и объявлений. Он собрал их великое множество за последние три месяца.

– Ты почувствуешь стиль наших кастомегов (заказчиков). Это поможет тебе в дальнейшем. Особенно обгати внимание на юбилейные поздгавления и некгологи.

Я занялся этим с умеренным энтузиазмом, но постепенно эта работа меня настолько увлекла и я нашел столько оригинальных перлов, что стал делать пометки в своем блокноте.