ОТ ГАИТИ ДО НАССАУ

В 1998 году и нас потянуло в круиз, в страны дальные и неведомые, на Гаити, в Пуэрто-Рико и на Багамы на огромном корабле «Grandeur of the Seа». Это произошло сразу после конкурса на проект жилого массива для пилигримов в городе Мекке. Плыли мы из Майами. Это было еще то счастливое время, когда нас всех не пугали террористами, когда в аэропортах еще не раздевали догола. Дежурный задавал невинный вопрос: «Не везете ли вы случайно с собой наркотики» и, получив отрицательный ответ, с милой улыбкой отправлял нас в полет.

Когда мы ознакомились со всей этой роскошью и пришли в каюту, нас уже ждало расписание завтрашних развлечений – и так каждый день.

Под крышей из пальмовых листьев стоят рядами самодеятельные скульпторы и художники. Отоварившись маракасами и местной интерпретацией роденовского поцелуя, мы перешли к живописцам. Гаитянские художники выставили, в основном, примитивные пейзажи. Среди них выделялся только один, рисовавший своих соотечественников на сборе урожая кокосов в весьма стилизованной форме. Леночка подошла к нему и осторожно спросила: сколько стоят эти обезьянки? Я испугался, но он нисколько не обиделся, начал с нами торговаться и доторговался до 10 долларов. У нас была только 50-долларовая купюра. Он ее тут же схватил, она пошла по рукам и, в конце концов, исчезла. Мы уже думали распрощаться с нашими долларами, когда вдруг появилась сдача по доллару. Оказывается, ее собирали по всему рынку.

Сразу же по возвращении домой мы стали раскладывать и развешивать наши трофеи. Это скульптура «Поцелуй» почти по Родену, но с гаитянским уклоном, холст местного мастера, красивые раковины с океанских берегов. Одна раковина меня особенно привлекла искрящимся перламутровым многоцветьем от розового до фиолетового. Она мне кое-что напомнила…

 

В ГОСТЯХ У ИРИНЫ БОРИСОВНЫ

Однажды Леночка мне сказала:

– Я брала интервью у одной очень интересной дамы, и она пригласила нас в гости. Леночка работала на Гостелерадио Украины и брала интервью у всех знаменитостей: композиторов, певцов, музыкантов, писателей, артистов. Впоследствии, когда начали устанавливаться рыночные отношения, в круг ее интервьюируемых попали представители крупных международных фирм и бизнеса. Тогда появилась передача «Музыка, информация, реклама». Еженедельно под бравурную музыкальную заставку, мы слышали:

Но в то время, когда она мне сказала о своей новой знакомой, интересном человеке, она брала интервью в основном у мастеров искусств. Я поинтересовался, кто же эта женщина. Она ответила:

– Это Ирина Борисовна Гурвич – корифей украинской мультипликации.

Я вспомнил, что были такие необычные и очень симпатичные мультики «Как жены мужей продавали» и «Как мужья жен проучали», режиссером которых была Гурвич. Как оказалось, она, кроме того, являлась художественным руководителем Объединения мультипликации Киевской студии научно-популярных фильмов. Эта студия считалась одной из сильнейших в Союзе. На ней делались лучшие мультипликационные фильмы Украины.

Я был неплохо знаком с работой этой студии, так как многие ее режиссеры и мультипликаторы, как это ни странно, были выпускниками нашего института: Дахно, Грачева, Драйцун, Пружанский, Черкасский.

Давид Янович Черкасский – блестящий режиссер и остроумнейший человек, сделал ленты, которые вошли в мировую фильмотеку мультипликации: сериалы «Остров сокровищ», «Приключения капитана Врунгеля». Ходили слухи, что в молодости, на вечере в одном проектном институте он, по глупости, совершил какой-то опрометчивый поступок. Сказалось, очевидно, действие горячительных напитков. Начальство этого не простило. Начались репрессии. Вот тогда, как мне говорили, за него вступилась Ирина Борисовна. Ей удалось его отстоять, и, как показало время, не напрасно: его фильмы стали гордостью нашего кино и получили многочисленные награды.

И вот к этой Ирине Борисовне мы отправились в гости. Ее маленькая двухкомнатная квартира-«хрущевка» находилась где-то на Лесном массиве. Мы потолкались в тесной передней, вручили цветы и конфеты, познакомились и прошли в комнаты. Пока хозяйка готовила чай, я осматривался. Первое, что меня поразило, это было кресло в гостиной. Я такие встречал в иллюстрированных каталогах среди очень дорогого антиквариата. Изогнутые элементы из твердого дерева переплетались в изящный узор. Я поинтересовался у хозяйки – уж не прибыло ли это кресло из Италии времен Возрождения?

– Вы правы, – ответила она. – Это кресло итальянской работы времен позднего Возрождения – где-то XVI век.

– А эти амфоры с отколотыми краями – они очень похожи на древнегреческие.

– Да. Этим амфорам уже больше 2000 лет. Они подняты со дна Средиземного моря.

Я начал разглядывать стены. На стенах висели акварельные этюды и эскизы. Я спросил, чьи это работы. Зная, что хозяйка художница, я уже заранее заготовил комплимент, так как работы были выполнены очень профессионально.

– А это Михаил Александрович Врубель. Они вам нравятся?

И вот тут я умолк. Я потерял дар речи. Когда мы сели за стол, я не выдержал и сказал:

– Как говорил Михаил Афанасьевич Булгаков: «Давайте объяснимся». Меньше всего я ожидал увидеть в стандартной маленькой квартире на Лесном массиве такой музей. – Объясните, ради Бога, где, действительно, антикварные ценности, а где бутафория, приготовленная, очевидно, для ваших фильмов большими умельцами.

– Это все подлинники, – сказала она. Да вы не волнуйтесь! Пейте чай и ешьте пирожки, я их сама напекла, а я вам все расскажу.

Оказывается, она была женой одного из наследников Адриана Викторовича Прахова – известнейшего деятеля культуры, художника, археолога, реставратора, искусствоведа. Он обладал большой коллекцией археологических и живописных ценностей, часть которых досталась и Ирине Борисовне. Благодаря ему Врубель оказался в Киеве, где он жил с 1884 по 1889 год. Прахов искал исполнителя для восстановления старых и написания новых фресок в Кирилловской церкви в Киеве и обратился с просьбой к Чистякову, чтобы он порекомендовал кого-нибудь из его лучших учеников Академии художеств в Санкт-Петербурге. Чистяков порекомендовал Врубеля. В его лице Прахов нашел великолепного ценителя древнерусского и византийского искусства.

В 1884 году Врубель прибыл в Киев и приступил к работе. В дальнейшем весь киевский период жизни Врубеля был тесно связан с Праховым и Мурашко. Он снял комнату на Маложитомирской улице и часто бывал в доме Прахова на Большой Житомирской, 40. По его же заказу он выполнил еще и фрески ангелов для Софийского собора и орнаменты для Владимирского собора в Киеве. Все работы, особенно крупные, связанные с Кирилловской церковью, он обсуждал в мельчайших деталях с Адрианом Викторовичем. Об этом свидетельствует их переписка. Бывая у них в доме, он подружился со всем семейством: с его супругой Эмилией Львовной, дочерьми и с сыном Николаем Адриановичем, который написал о нем впоследствии интереснейшие воспоминания. Врубель был неутомимым художником. Он беспрестанно рисовал и делал эскизы. Причем зачастую, не окончив начатой работы, приступал к новой. В частной коллекции Праховых сохранилось большое количество эскизов, этюдов, акварелей и рисунков великого мастера, как законченных, так и незавершенных.

«В кармане своей бархатной куртки Врубель постоянно носил маленький альбомчик, в который заносил все, что, бывало, случайно заинтересует его в минуту короткого отдыха на пути от дачи Богговут до Кирилловской церкви. Альбомчик этот бережно хранится в нашей семье, вместе с другим «Венецианским», – пишет Н.А. Прахов. Члены семейства Праховых – Эмилия Львовна и Елена Адриановна – стали прототипами некоторых фресок Врубеля.

Даже первые признаки жестокой болезни Врубеля прошли на глазах Праховых. Как-то поздно вечером к ним пришел Михаил Александрович в крайне возбужденном состоянии. На вопрос Адриана Викторовича «Чем он так расстроен?», он ответил: «Отец умер, надо ехать в Харьков его хоронить».

Зная крайнюю стесненность художника в средствах, Прахов с приятелями собрал деньги ему на дорогу, что было нелегко, учитывая щепетильность Врубеля, и он уехал. А на следующий день к Праховым пришел отец Врубеля, живой и здоровый. Это были первые признаки болезни, погубившей мастера.

Таким образом, вся личная и творческая жизнь великого художника в его киевский период была связана с семейством Праховых. Поэтому немудрено, что у них осталось большое число работ художника, часть из которых досталась Ирине Борисовне. Она поведала нам, как нелегко им было все это сохранить.

Рассказала, как пришли агитаторы в дом Праховых с проверкой и обратились к Елене Адриановне, всесторонне образованной женщине, с вопросами по анкете:

– В школе, институте учились?

– Нет, – ответила она.

– Так и запишем – малограмотная.

Ирина Борисовна показала нам синего алебастрового льва – скульптуру Врубеля.

– Вы не подумайте, что я из жадности все эти ценности храню дома, боясь передать или продать что-либо музею. Этого льва я показывала в музее русского искусства. Они оценили его в 200 рублей. Я увидела их отношение к этим ценностям, и у меня пропало желание показывать им врубелевские работы.

– А вот эта чудесная раковина мне страшно знакома.

– Да, это та самая раковина, с которой Врубель писал свою знаменитую акварель.

Впоследствии я увидел, что акварель «Раковина» была им написана в 1904 году, а Врубель уехал из Киева в 1889. Так что я не берусь утверждать, что это именно та самая раковина, но, во всяком случае, она на нее была очень похожа.

Все, что связано с именем Врубеля, было для меня невероятно ценно. Критерии оценки талантливых людей типа: способный художник, великолепный мастер, талант, гений – весьма относительны и субъективны. Вспоминая крупнейших мастеров живописи и литературы конца XIX – начала XX века, можно назвать Репина и Серова, Алексея Толстого и Бунина, Лансере и Бенуа, Добужинского и Остроумову-Лебедеву, Блока и Маяковского и многих других. Но для меня лично вершиной художественного мастерства этого времени были два Михаила: Михаил Афанасьевич Булгаков и Михаил Александрович Врубель. И не за глубокое знание языка первым, и не за мастерство колорита второго я их так высоко ценю, а за бурный накал творческих страстей, звучавший в их произведениях. Читая в который раз «Мастера и Маргариту», все так же переживаешь за судьбы героев, наслаждаясь писательским мастерством автора, и в двадцатый раз, рассматривая фрески Кирилловской церкви и рисунки к «Демону», не можешь от них оторваться. Недаром эти два совершенно разных художника одним из основных мотивов своего творчества избрали такие вечные темы, как символ добра и Бога в религии и символы зла – Воланда и Демона.

Мы покидали гостеприимный дом Ирины Борисовны со смешанными чувствами – мы сознавали, что знакомство с такими ценностями должно быть доступно многим, а, с другой стороны, мы знали, что они находятся в достойных руках. Ирина Борисовна получила хорошее образование и в институте, и в семье Праховых. Она была человеком высокой культуры, училась в Киевском художественном институте вместе с моим отцом в 30-е годы, только отец заканчивал архитектурное отделение.

В наше время вузы Украины выпускали очень мало архитекторов -10 специалистов Художественный институт и 25 – Инженерно-строительный институт.

Архитекторы из художественного института были людьми творческими и весьма скептически относились к действующим строительным нормам и режиму рабочего дня. После года борьбы с тяготами проектной жизни многие из них перебирались в научное отделение, где жизнь была более вольготной, облагороженной творческими днями и походами в библиотеки.

В начале 80-х к нам пришли сильные молодые архитекторы. Игорь Авдеев, ставший впоследствии крупным архитектором, лауреатом Государственной премии, Юрий Ржепишевский – талантливый архитектор, с которым мы проработали много лет и сделали много интересных проектов. Сейчас он возглавляет крупную архитектурно-строительную фирму «Аркада – Термодом», проектирует и строит наиболее интересные и оригинальные жилые дома – особняки.

Я стремился привлечь их к любой интересной работе, особенно к экспериментальным объектам. А таких у меня хватало. Как раз в этот период я начинал один из них.

 

ПАВЛЫШ

Леонид Ильич Брежнев посетил образцовую школу на Кубе. Он пришел в восторг от современного здания и оборудования. По приезде в Москву он вызвал к себе министра просвещения и потребовал все это внедрить у нас. Что тут началось! Посыпались постановления ЦК КПСС и Совета Министров, нагоняи, выговоры и приказы. В результате родилось недоношенное дитя – постановление о создании 16 экспериментальных школ, по одной в каждой республике.

На Украине долго выбирали место и, наконец, выбрали – поселок Павлыш Кировоградской области. Выбор был весьма «удачным»: здесь не было ни строительной базы, ни источников финансирования, и количество учащихся было в три раза меньше, чем нужно было для такой школы. Павлыш вспомнили потому, что там жил и работал в свое время знаменитый педагог Сухомлинский. В самом поселке от его идей ничего не осталось. В школе мы обнаружили лишь книжки Сухомлинского: «Сердце отдаю детям» и «Рождение гражданина». В Кировоградском музее был стенд, посвященный Василию Александровичу, на котором скромно пропустили период его жизни, когда он был гоним. Нам выдали программу, составленную Академией педагогических наук, мы съездили в Павлыш, смогли убедиться, что выбранное место совершенно не соответствует программе, и приступили к проектированию. Кремлевские деятели, готовившие постановление, не учли одного нюанса: в этом деле участвовали три крупнейшие всесоюзные организации – Госстрой, Академия педагогических наук, Министерство просвещения. Единственное, в чем были все солидарны, это в том, что проект нужно закончить в кратчайшие сроки. Во всех остальных вопросах был полный разброд.

Если Минпрос требовал сделать классы площадью 72 квадратных метра, то Госстрой вставал на дыбы, пораженный таким кощунством, и требовал не более 60.

Все они не разговаривали друг с другом и апеллировали только к нам. Во время этого противостояния появлялся представитель Академии и требовал никого не слушать и увеличить классы до 80 метров.

Эскизы летели в корзину, а мы отправлялись на поиски правды в Москву. В это время Академия предлагала сделать два спортзала 18x36 метров, а Госстрой – один 12x24. Если «академики» требовали создать блок сельхозмастерских, то сотрудники министерства вставали все как один с требованием сделать только столярную и слесарную мастерские.

В Москве, толкаясь в кабинетах и приемных, мы узнали много нового. Мы выяснили, что руководитель отдела, составившего программу, не разговаривает со своим заместителем, но уволить его не может, так как тот кавалер многих орденов. Если один из них приходил на работу, то второй, выяснив ситуацию, оставался работать дома. В общем, у них все было, как у Станиславского с Немировичем-Данченко, с тем только отличием, что те ставили различные спектакли, а эти писали одну программу. В Академии нас встретил руководитель одного из отделов, увел в конец коридора и шепотом сообщил:

– Вы знаете, что такое Министерство просвещения? Они же не дают нам работать. Они ставят палки в колеса всем нашим внедрениям, а сами никогда не были в школе.

В Министерстве нам конфиденциально сообщали, что с Академией невозможно работать, так как они ни в чем не разбираются и вообще никогда не были в школе. Но бороться с ними невозможно, так как они раздали чины академиков сильным мира сего, например, Сергею Михалкову.

При посещении Академии мы застали там дикий переполох. Оказалось, что умер вице-президент, что на его место претендуют два академика, что все силы брошены на борьбу претендентов, что схватка будет жестокой, в связи с чем им глубоко наплевать на какие-то там экспериментальные школы.

– Приезжайте через три месяца. Попробуем с вами разобраться. Или лучше напишите письмо на имя вицепрезидента Николая Петровича.

– Но его же еще не избрали, – включался очередной деятель науки.

– За это время, я надеюсь, изберут. Или вы тоже снюхались с ренегатами из НИИпедагогики? – подозрительно вопрошал первый.

Единственными людьми, кто принимал нас любезно, были молодые соискатели. Они писали диссертации и мечтали внедриться. Они тут же пытались всучить нам три тысячи анкет, чтобы выяснить самые наболевшие вопросы, как то: кто больше увлекается биологией – мальчики или девочки и в каком возрасте, или какой учебник геометрии лучше – Киселева или Привалова. Проку от них тоже было мало.

Апогеем всего этого была наша беседа с начальником строительного отдела министерства. Тут мы сказали твердо:

– Мы сейчас принесем одеяла, ляжем у ваших дверей, и будем лежать до тех пор, пока вы нам не дадите подписанную программу.

– Ну что я могу сделать? – сказал он, и заплакал. – Я вам сейчас покажу один документ, который я не имею права никому показывать.

И он нам его показал. На самом верху бумаги располагалась грандиозная шапка с рисунком зубчатой стены, Спасской башней и надписью «Кремль». Под ней значилось «Служебная записка». Далее шел текст, сообщавший, что президент Академии педагогических наук, министр просвещения и председатель Госстроя должны немедленно собраться и решить все спорные вопросы, связанные с проектированием экспериментальных школ. Ниже стояла подпись – первый заместитель председателя Совета министров СССР Мазуров.

– Знаете, сколько было таких бумаг? Их было три. Знаете, когда появилась эта бумага? Полгода назад. Вы думаете, кто-то на нее прореагировал? Никто.

– Но почему?

– Амбиции. Сначала никто не хотел быть инициатором, потом не могли договориться, на чьей территории будет проходить совещание, а потом сделали вид, что об этих бумагах просто забыли – авось, пронесет.

– Но что же делать?

– Я вам могу вот что предложить. Сейчас мы с вами пишем новую программу, в которой будут все нужные слова: «новая школа», «прогрессивные методы преподавания», «догоним и перегоним Америку», «новейшее информационное оборудование», «дидактические игры» и т. д. И где-то в конце маленький пунктик: «состав и площади помещений смотри в приложении». Такую программу я вам подпишу у всех этих деятелей за три дня. А вы приедете, сами напишете приложение и проектируйте на здоровье. У вас уже столько бумаг, что вы оправдаете все, что угодно.

На том и порешили. По прибытии в Киев мы обнаружили, что члены авторского коллектива, измученные дрязгами, министерскими склоками и, наконец, просто бездельем, стали вести себя не совсем серьезно. Один из них просто запил. Трезвым он появлялся только по утрам. На мое утреннее приветствие: «О, Владимир Михайлович, сегодня вы неплохо выглядите», он отвечал:

– Знаете ли, все это обманчиво. Утром с похмелья я всегда хорошо выгляжу. Лицо опухает, морщины разглаживаются, и я смотрюсь моложе. Вот только беда – трудно переходить дорогу. Такое ощущение, что машины за мной гоняются. Знаете, так и норовят переехать ненароком. Но это не страшно. После обеда я обычно выгляжу хуже, зато чувствую себя увереннее, – сообщил он и тут же после обеда в ближайшем кафе подтвердил свою версию, приобретя уверенность, потеряв, правда, работоспособность.

Второй архитектор совсем ошалел за это время и завел знакомства с веселыми девушками из Голосеев-ского парка, который находился напротив института.

Прибегала его супруга выяснить, куда он исчез. С веселыми девушками он выпивал и, очевидно, обсуждал архитектурные проблемы. Девушки не остались в долгу, и тоже наградили его кое-чем. В результате его, вместе с супругой, пришлось отправить на месяц на лечение в диспансер, именуемый в простонародье «трипердача».

Несмотря на все эти потери, проект удалось добить довольно быстро и отдать на утверждение. Экспертиза дала замечания, которые мы исправили в один день. Утверждали тоже довольно быстро, так как он всем надоел, как горькая редька. Начали рабочие чертежи, и почти одновременно начали строительство. Своих строителей там не было. Пришлось создавать подвижную механизированную колонну. В Кировоград мы ездить боялись. На первых порах нас встречали как дорогих гостей, выдали обкомовскую «Волгу» с шофером. Он нам показывал город и делился последними новостями:

– Вчера приехал наш шеф из Москвы и рассказал нам по секрету ужасную новость. Оказывается, ночью какие-то неизвестные люди пробрались на кладбище и поставили страшный памятник Хрущеву.

– Это ерунда какая-то, – сказал я.

– Этот человек никогда не говорит ерунду, – обиделся шофер. – Чего вы смеетесь?

Я, действительно, засмеялся. До меня доехало, что его шеф услышал, что Эрнст Неизвестный сделал памятник Хрущеву. Новость шла из уст в уста, обрастая искаженными подробностями, связанными с неизвестным скульптором.

Теперь на нас в Кировограде смотрели, как на врагов. Оказывается, эта школа сжирала все деньги области, отпущенные на просвещение и здравохранение.

Вырыли котлован и заложили фундамент. И тут наступило прозрение. «Как будто солнце вышло из-за туч», – как сказал сатирик. А на кой черт нам нужна эта школа? Да ведь у нас и детей поблизости нет в таком количестве. А где взять столько учителей, которым, кстати, некого будет учить? Ах, направить! Ах, обеспечить жильем! Ах, построить новые жилые дома! А за какие деньги? И опять покричали друг на друга великие мужи из Госстроя и Минпроса, и строящуюся школу тихонечко заморозили на неопределенное время. Вытаскивать из земли двухтонные блоки было некому, их присыпали грунтом, и так они и лежат в единой братской могиле. Отдельные блоки торчат над землей как памятник нереализованной идее, изложенной Сухомлинским в книге «Рождение гражданина». Гражданин так и не родился.

Нас ждали новые взлеты и падения с ушибами, новые проекты, новые здания. А меня ожидал приятный сюрприз – мою кандидатуру утвердили на поездку в Италию. Рим – Флоренция – Венеция – Виченца – Милан.

 

ИТАЛИЯ

Следует отдать должное, что зарубежные поездки, которые шли под эгидой Союза архитекторов, были, как правило, хорошо организованы. Стоили они не очень дорого, но гостиницы бронировались в центре городов, жили мы на полном пансионе, и не было такой жесткости, как в профсоюзных командах – перемещаться только подвижными тройками. А самое главное были великолепные гиды либо с архитектурным, либо с искусствоведческим образованием. Немудрено, что люди, имеющие доступ к этому благу, старались максимально его использовать. И в этих поездках я встречал москвичей, с которыми уже сталкивался в подобных турах. В частности, в итальянской поездке я увидел одну из дам, которая меня обвиняла в Париже во всех смертных грехах.

Оказавшись в Милане, мы отправились вечером посмотреть театр La Sсala и пассаж Виктора Эммануила, и забрели довольно далеко от нашего отеля. Возвращались на автобусе. Когда мы проехали немного, водитель высунулся в салон и сказал «фермато факультативе», или что-то в этом духе. Я вслух перевел «остановка по требованию», а сам подумал: какой интересный язык – если знать музыкальную, преферансную, медицинскую терминологию, можно узнавать многие слова. Московская дама сказала сквозь зубы:

– Надеюсь, что теперь вы не будете утверждать, что не знаете итальянского?

Мои объяснения насчет музыкальной и прочих терминологий были приняты с большим сомнением. Это были времена общего недоверия.

В следующий раз я попал в Италию через 15 лет. Многое изменилось. Мы ехали с туристической фирмой, рекламирующей, как и другие фирмы, что они покажут максимум того, что можно показать. При такой программе невозможно ни остановиться, ни посмотреть, ни подумать. И отправились мы на эти злоключения в Пиринейских горах, на семи ветрах, на форумах Романских, в храмах Францисканских, в хоромах Ватиканских под знаменем туристической фирмы «Трафалгар» и под командованием легионера Аугусто Тасканского (таскал нас всюду). Для нас он был просто Гас.

Из Рима мы выехали на автобусе в очень плохую погоду.

Наш экскурсовод, энергичная итальянка, встретила нас и, не дав опомниться, подняла опознавательное знамя и погнала в бешеном темпе, без остановок, через этот очаровательный городок, в гору.

Когда добрались, наконец, до храма, возникла неприятность. Нашего пожилого попутчика отказались пустить в храм в шортах. Он попытался выяснить причину. Грубый служитель сказал ему, что незачем демонстрировать в храме свои мужские достоинства. Тут вмешалась бойкая подруга старичка – девица из сопровождения, и заявила, что демонстрировать ему, в общем-то, нечего.

Голубые каналы, гондольеры, узенькие улицы, горбатые мостики, старинные палаццо, художники на площади Святого Марка. Мы в Венеции, мы наслаждаемся этим удивительным городом, воспетым и описанным многочисленными почитателями. Мы приехали после окончания карнавала, но он еще чувствовался. Многочисленные магазинчики были сплошь завешаны масками. Мы выбрали самую красивую, и автор, лауреат конкурса «Золотая маска» маэстро Барбини, подписал ее нам.

И снова в путь!

* * *

* * *

И, наконец, последний автобусный перегон – снова Рим. Едем прямо в Ватикан.

Гуд бай! Ариведерчи, Рома! Вылетая из Рима, я вспоминал, как покидал Италию в первый раз. Тогда мы вылетали в Шереметьево из Милана. Итальянцы придумали свой способ борьбы с террористами. После прохождения таможенного досмотра нас отвезли на автобусе к самолету. Мы выстроились в очередь у трапа, а наши чемоданы стояли на земле у багажного люка. Каждый пассажир должен был подойти к вещам, взять свой чемодан и вручить его грузчику, который ставил его на подъемник. Таким образом, если пассажир засунул в багаж бомбу, он должен был с нею и лететь. Это было еще то счастливое время, когда не было девушек-смертниц с поясами шахидов.

Совершив положенную процедуру со своим чемоданом, я отправился в самолет и уселся на свое место. Незадолго до вылета в салон ввалился мужчина мощного телосложения с двумя здоровенными пакетами, которые он засунул в отсек для ручной клади. Затем он бухнулся в кресло рядом со мной, сказал «Добрый день» и начал вытирать платком лицо и шею. Этот день в Милане был очень жарким.

– Фу-х! Еле дотащил. Знал бы, что с этой выставкой будет столько мороки, не стал бы впутываться в это дело. А все жена! Приспичило ей устраивать выставку в Ленинграде.

– А что за выставка? – из вежливости поинтересовался я.

– Да моя выставка! Персональная. Я художник Никонов. Вот это я припер свои работы.

– А что, до этого была выставка в Милане?

– В Милане я живу уже пять лет. Я здесь закончил Академию. А до этого я жил в Ленинграде. Так что я ваши порядки знаю. Еще неизвестно, чем это все кончится.

– А почему вы не сдали работы в багаж? – не унимался я, – И почему они такие тяжелые?

– Да это все акварели, окантованные под стеклом.

– Так зачем же вам было везти столько стекла? В Ленинграде бы и застеклили.

– Знаю я ваши советские порядки. Я всю молодость прожил в Советском Союзе. Там проще написать новую картину, чем окантовать старую. Вот я все с собой и тащу.

Мне эти беседы не очень понравились. Говорил он громко, а я, в отличие от моих московских дам, еще не определил, кто у нас стукач. Я попробовал перевести тему:

– Сидим уже больше часа, и никакого движения.

– Этого и следовало ожидать. Это же ваш «Аэрофлот». Говорил я жене: «Бери билет на «Дельту». Нет, у вас порядка никогда не будет.

Чтобы прекратить этот разговор, я пошел к стюардессам выяснить, что происходит. Когда я вернулся, он у меня спросил:

– Ну что, скоро мы полетим?

– Не знаю. Стюардессы говорят, что какой-то кретин оставил два чемодана у багажного люка и не хочет их забирать. Они уже дважды объявляли по радио.

– Подумать только, что за мерзкие люди, и из-за них мы должны страдать. А почему чемоданы оказались у самолета?

– Как почему? Ведь каждый должен опознать свой чемодан и отдать грузчику.

– Слава Богу мне удалось протащить картины в салон. Но два чемодана я сдал в багаж, – он перегнулся через меня и выглянул в иллюминатор. – Позвольте, это же мои чемоданы. Ну и порядки!

Он помчался к выходу, и через десять минут вернулся возмущенный:

– Подумать только! Меня лично никто ни о чем не предупреждал, а сейчас еще ко мне же в претензии, что я задерживаю рейс. Что за народ – никакого порядка!

Он осмотрелся вокруг в поисках сочувствия, но тщетно. Никакого сочувствия не было. Пассажиры смотрели на него безо всякой симпатии. А один повернулся и заметил:

– Что значит «не предупреждали»? Только о ваших чемоданах радио бубнило целый час и на русском, и на итальянском.

В дальнейшем он помалкивал и в разговор о советских беспорядках меня не втягивал.

После приезда в Киев я на второй день вышел на работу, которая меня тут же засосала своими проблемами. Появились новые объекты, да и старые не давали покоя.

 

ГОЛОСЕЕВСКАЯ ПЛОЩАДЬ

Приятели проявили мне пленки со слайдами у какого-то частника. Я не мог рисковать – неизвестно, когда попаду туда еще раз. Я разрезал пленки, вставлял слайды в рамки, еще раз просматривая и переживая красоты Италии, грандиозность Санта Мария дель Фиоре, исторические дали Римского Форума, нагромождения лавок на мосту Понте Веккио и живописные отражения в канале моста Понте Риальто.

Мои коллеги потребовали перенести мои рассказы с впечатлениями в актовый зал с показом на большом экране. Я подготовил три часовых встречи с архитектурой Италии. Ребята подобрали итальянскую музыку для сопровождения. Я был в состоянии эйфории, когда раздался звонок на работе, который вернул меня к реальности:

– Это с вами говорят из Комитета государственной безопасности. Нам нужно с вами побеседовать.

– А в чем, собственно, дело? – спросил я севшим голосом.

– Мы на эти темы по телефону не говорим. Завтра в 11 утра мы ждем вас у себя. Если у вас возникнут проблемы с начальством насчет вашего ухода, мы этот вопрос решим. Но нам бы не хотелось посвящать в наши контакты лишних людей. Захватите паспорт. Ждем вас в 11.

Думаю, что нет смысла рассказывать, как я провел эту ночь. Было о чем подумать и что вспомнить. Что же могло послужить поводом для этого звонка? У меня, естественно, как и у каждого, кто в то время причислял себя к интеллигенции, было несколько романов Солженицына, отпечатанных на папиросной бумаге, «Собачье сердце» Булгакова, вторая часть «Василия Теркина», еще несколько запрещенных изданий, копии писем, связанных с Сахаровым, пражскими событиями, процессом над Даниелем и Синявским. Кто из нас не рассказывал анекдоты – пусть первый бросит в меня камень. Но политическими анекдотами я не увлекался. Разве что, когда приезжал Дмитрий Алексеевич Толстой, он всюду громогласно рассказывал антисоветские анекдоты. Но это было давно. И все-таки, меня же выпустили в Италию. Какой же у них есть компромат на меня?

– Может быть, это, действительно, связано с Италией? Но там все было на удивление невинно. Если во Франции мы встречались и с главным архитектором Дефанса, и с мадам Рипейр, и с проректором колледжа Люмини, и с армянскими архитекторами-эмигрантами, то в Италии нас почти ни с кем не знакомили. Ну разве что мы уговорили завезти нас в Виченцу – город Андреа Палладио. Но нам как архитекторам это было необходимо. Наш шеф не очень был этому рад. Виченца – город НАТО и Красных бригад. Но мы там, кроме как с нашим гидом по городу – доктором Росси, ни с кем не общались.

– Что же еще могло быть? Да, в Милане было осложнение. Когда мы окончили осмотр закулисного пространства и музея театра La Sсala, нам дали свободное время, и мы решили пройти через пассаж Виктора Эммануила на Соборную площадь, чтобы еще раз полюбоваться на Миланский собор. Когда мы вышли на площадь, она была заполнена народом и на ней происходило одновременно два митинга. Нас было четверо. Больше всего нас удивило то, что митинги чередовались один за другим. Как только заканчивалось время одного, тут же вываливалась новая толпа со своей трибуной, со своими микрофонами, и все начиналось сначала. Очередная толпа шла с флагами на которых мы разобрали символы компартии. Мы подошли ближе, и кто-то из наших выкрикнул пару лозунгов на ломаном английском типа «Итали энд Раша – френдшип». К нам повернулись молодчики, что-то крича и показывая непристойные жесты. Тут же подошел наш миланский гид и попросил немедленно уходить. Мы пытались объяснить, что это же наши. «Сейчас они вам покажут, какие они наши», – прорычал он, и утащил нас с площади. Но этот инцидент остался никем не замеченным. Что же все-таки их так привлекло в моей скромной персоне?

На следующий день, ровно без четверти одиннадцать. я подошел к этому малоприятному заведению. Я предъявил паспорт. Окошечко бюро пропусков захлопнулось. Прошло минут десять, прежде чем оно открылось опять. Мне вручили паспорт и пропуск и объяснили как пройти в нужный кабинет. Когда я, постучав в дверь, вошел, то был несколько удивлен. За столом сидел молодой человек, которого я довольно часто видел в институте. Мы все принимали его за одного из назойливых заказчиков. Он попросил меня обождать пару минут, снял трубку и сказал что-то по телефону. Вошел еще один молодой человек и предложил перейти в помещение, где нам будет спокойнее работать. Мы перешли в другой кабинет с Т-образным столом. Я и мои сопровождающие сели к столу. Помолчали. Через пару минут зашел более солидный мужчина. Они все были в штатском, но по тому, как резко вскочили мои сопровождающие, я понял, что вошедший был значительно старше их по званию. Он же обратился ко мне первым.

– Ну что ж? Пожалуй, начнем. Мы, как вы помните, разрешили вам выезд во Францию – первый выезд за границу и сразу – в капстрану. Да, мы разрешили, так как получили хорошие рекомендации с вашей работы и из Союза архитекторов. Я все ждал продолжения: «Мы вас выпустили, а вы…» Однако этих слов не последовало.

– Должен вам сказать, что вы оправдали наши надежды, претензий к вам не было. В этом году поступили ваши материалы на поездку в Италию. Как вы могли заметить, мы вам дали разрешение тоже без всяких проволочек… (Пауза. Я ждал. Однако и на сей раз пронесло). А теперь расскажите нам с самого начала и поподробнее о вашей поездке.

Я робко начал с инструктажа в Московском доме архитекторов, потом перелет, потом Рим – аэропорт Леонардо да Винчи, потом устройство в гостинице. По движениям одного из молодых людей я понял, что он включил микрофон.

– Да вы не робейте. Вас никто ни в чем не обвиняет и никуда не вербует.

И тут я сел на своего конька. Я им рассказал все об архитектуре Рима, Флоренции и Венеции, о галереях Ватикана, Уффици и Виллы Боргезе. Как это ни странно, они меня не перебивали. Заняло это больше часа. Когда я окончил, шеф мне сказал:

– Ну, я вижу память у вас неплохая. Все эти Боттичелли, Бруналески… А со своими спутниками вы хорошо раззнакомились? Помните их имена, фамилии?

– Да нет, не очень.

– Что же это вы так? Хорошая память, а своих попутчиков не запомнили. Попробуйте вспомнить, были ли у кого-нибудь контакты с местными жителями, архитекторами, эмигрантами? Может быть кто-нибудь требовал отдельный номер в гостинице?

– Была одна дама-архитектор, которая просила отдельный номер, так как простудилась в дороге и сильно кашляла. Но я не помню ее фамилии.

– Ну, уж это вы напрасно. Вы с ней хорошо знакомы, так как она киевлянка, и вы учились с ней в одном институте. Как видите, нам многое известно, так что в дальнейшем попрошу вас отвечать откровеннее. А как насчет контактов?

– Не припоминаю.

– Тогда расскажите поподробнее о тех русских, которые встретили вас в гостинице.

– Это были не русские. Это были армяне. Они предлагали продать им за лиры черную икру и объективы к фотоаппаратам.

– А как вы определили что это армяне?

– Они обратились к нашим армянам с вопросами, которые мы не поняли.

– Значит, они общались?

– Да нет, не думаю. Мне кажется, что они предложили им то же самое.

– Ну, и вам удалось что-нибудь продать?

– Да не было у меня никаких объективов, ни, тем более, черной икры. Была только бутылка водки, которую мы сами и выпили.

– С кем же это?

– С моим коллегой из Москвы.

– Странно. А нам говорили, что вы совсем не пили.

– Кто говорил?

– Ну, это несерьезный вопрос.

– Да, я, действительно, не пил за обедами и ужинами, так как нам приходилось мало спать, и обидно было бы что-либо пропустить.

– Странно как-то у вас получается. Сложнейшие старинные итальянские имена вы хорошо запомнили, а простые русские – нет. Ну ладно. Я бы вам рекомендовал хорошо подумать и постараться вспомнить все, что нас интересует. Когда вы вспомните, дайте нам знать – можете просто сказать в отделе кадров, что вам нужно с нами встретиться. Нас интересуют контакты ваших коллег с иностранцами и эмигрантами и случаи, когда кто-нибудь исчезал из поля зрения на какое-то время.

Я знал, о чем он говорит. Был среди нас один пожилой москвич, к которому приехал повидаться брат, живущий в Швейцарии. Кроме того, был с нами один армянин, у которого оказался приятель-эмигрант, который даже поездил с нами по Риму. Однако рассказывать им об этом я не собирался. Но я понял, что нас неустанно пасли стукачи и все подробности нашей поездки им известны.

– Я уверен, что вы нам не все рассказали по интересующим нас вопросам. Напрасно вы от нас что-то скрываете. Это не в ваших интересах. Тем не менее ваша информация об Италии заслуживает внимания, а то, знаете, возможностей для поездки у нас, может, и больше, чем у других, да вот времени нет. Но я вас попрошу: в следующий раз обращайте внимание не только на архитектуру и искусство, но и на людей, и на их поведение. Это твоя оплошность, – обратился он к молодому человеку, – инструктировать нужно не после поездки, а до. – …Возможно, вам опять удастся поехать за границу… – тут он сделал паузу. – Надеюсь, что в этом случае наш разговор примет более конкретный характер. Желаю успехов, и будьте бдительны, тем более что вас ожидает серьезная работа у нас в Киеве.

– Не знаю, о чем вы говорите.

– К нам информация зачастую поступает раньше, чем к другим. Такая уж у нас работа.

…Я доехал на метро до площади Дзержинского и побрел на работу пешком, переваривая все, что произошло. Правильно ли я говорил? Насколько это серьезно? Насколько это опасно? Что он имел в виду, говоря о возможной следующей поездке – они откажут или, наоборот, потребуют какую-то информацию? Что за намеки на новую работу? Во всяком случае, я твердо решил никакой дополнительной информации им больше не давать. Пусть считают, что я слегка чокнутый на своей архитектуре и живописи. Я добрался до института к концу перерыва и не успел даже выпить чаю, как меня потребовали к директору.

– Ну, как дела? Как прошла встреча?

Я догадывался, что Эдуард Иосифович был связан с этой организацией, но не знал до какой степени.

– Какая встреча?

– А мне сказали, что у тебя утром была встреча с заказчиками (мы были на ты).

– Там все нормально.

– Послушай, Саша. Мы всегда тебе шли навстречу, – начал он, как и мои утренние собеседники (тот же стиль, подумал я), – теперь и ты должен нам помочь. Наш институт получил почетное поручение – разработать проект детской поликлиники для нашего района на Голосеевской площади.

– Но я же никогда не проектировал поликлиник.

– Не прибедняйся. Бери архитекторов, кого хочешь – снимай с любых объектов. Конструкторов я тебе дам сильных из второй мастерской – группу Станишевской. Изыскатели уже на площадке. Голосеевский парк. Как раз напротив нашего института, легко будет осуществлять авторский надзор.

– А как же технология? У нас же нет таких технологов. Специальное оборудование, рентген, барритовые защиты…

– Не паникуй. За основу бери какой-нибудь типовой проект. Я уже звонил в ГИПРОздрав к Григорьеву – он поможет.

Дальше все происходило, как в страшном сне. Архитекторы у меня были хорошие: Ерохина, Ржепишевский, Хорькова; с конструкторами тоже повезло, но вся беда состояла в том, что по этому проекту еще надо было строить.

Площадка оказалась уникальной по количеству неприятностей: оползневой склон с активным оползнем, просадочные грунты, сильный уклон, примыкание Голосеевского пруда. Кроме того, площадку под землей пересекали два огромных коллектора – один общегородской, второй для спуска воды из пруда. Вплотную к поликлинике запроектировали станцию метро. В общем, сборище всех строительных бед. Работали в таком режиме: первую половину дня я бегал по разным городским службам (оползневая зона, коммуникации, метро и т. д.), после обеда мчался в институт и присоединялся к проектировщикам. Проект был закончен и я, вооружившись надувным матрасом, расположился у строителей, которые испытывали к этому проекту полное отвращение. Они чувствовали, к чему это приведет, и готовы были на все, только бы от него отбиться. А у меня был приказ – не покидать трест № 1 до тех пор, пока не получу подпись управляющего.

Но все это были семечки. Проект, в конце концов, утвердили и приступили к строительству. Вот тут все и началось. В проекте было записано: «Не трогать оползневой склон до устройства фундаментов!!!» Первыми пришли бульдозеры и лихо снесли половину склона. Вслед за ними приехали уже неизвестно кто и завалили всю площадку огромными железобетонными кольцами.

Прораб барахтался в них, перебираясь с одного на другое, как в головоломных сооружениях на детских площадках, разводил руками и внятно матерился, не обращая внимания на то, что на площадке иногда находились и женщины. Я помчался в трест к тому самому Якову Борисовичу, который не хотел мне раньше ничего подписывать.

– Вы видели, что там происходит? Там же вообще негде строить, вся площадка завалена. И оползень висит – со дня на день поползет.

– А вы не переживайте, – философски заметил он. – Строить вам все равно никто не позволит. Чтобы строить, нужно перенести коллектор, а для этого нужно рыть траншеи, а рыть траншеи под этим склоном вам никто не разрешит.

– Почему мне?

– Ну мне, какая разница. Вы успокойтесь и идите работать, а там как-нибудь все само утрясется. Мы субподрядчиков, которые организовали весь этот бедлам, лишим премии – они что-нибудь придумают.

Действительно, через неделю я вдруг обнаружил, что половину площадки расчистили, и приехали буровики. Они должны были бурить отверстия под мощные двадцатиметровые буроопускные сваи.

Через два дня меня позвали к телефону. Сказали, что звонят со стройки. Я взял трубку и услышал:

– Это кто?

– Главный архитектор отдела. А вы кто?

– Кто, кто? Конь в пальто! Уже с третьим человеком говорю. Никто ни хрена не знает в вашем институте. Что у вас за бардак! Я мастер буровой бригады. Что вы тут напроектировали, хрен его знает. Бункер подземный, что ли?

– Какой бункер? Что случилось?

– А то случилось, что я уже третий бур угробил. Начали бурить. Сначала шел харьковский горизонт, потом спондиловая глина, все, как у людей. А потом пошло хрен знает что – песок, потом щебень, потом бетон, а потом бур сломался. Работаем, как в горах Кавказа. Давай бери своих геологов-геодезистов и дуй на стройку.

Я примчался на площадку с геодезистами. Посмотрели – ужаснулись.

– Что же ты делаешь, идиот? Ты же пробурил коллектор! Сейчас как рванет вода – затопит всю площадку.

– Вы сильно умные! Мое какое дело? Нарисовали, блин, где бурить, я и бурю.

– Василий Маркелыч, что ты смотришь на меня бараньими глазами, – это я уже повернулся к прорабу, – ты-то куда смотрел? За решетку захотелось?

– Куда смотрел, куда смотрел. Забор ставил. А коллектор должен был перенести еще на прошлой неделе субподрядчик. Вон он и кольца завез.

– Так ведь не перенес!

– А я почем знаю? Меня не было. Я думал, что перенес. Вот и половины колец нету. Я решил, что их уложили. Кто же эти кольца спи…л? Они же по тонне.

– Нужда припрет – спи…шь, – уверенно сказал буровик, – и по две тонны тоже.

Я звоню невозмутимому Якову Борисовичу. Кричу в трубку:

– Вы знаете, что ваши деятели наделали? Коллектор не перенесли! Сейчас его бурят насквозь. С минуты на минуту хлынет вода под оползневой склон, а на нем дома. Сейчас все это рухнет, и завалит всю площадку вместе с вашими буровыми.

Я ожидал любой реакции. Я ожидал крика, мата, заикания и истерики. Но вместо этого я услышал радостный жеребячий хохот.

– Ха-ха-ха! Ну и охламоны, ну и мудрецы, ну и олухи, чтоб их там самих в коллектор засосало. Ну давайте завтра на девять планерку сделаем на стройке. Сейчас всех субчиков обзвонят по селектору.

На следующий день была эта самая знаменитая планерка. Начал Яков Борисович эпически:

– Собрались уже все три богатыря? У вас тут совсем, как в народной сказке. Первый бравый был детина, был второй и так и сяк, третий вовсе был дурак. Это к тебе, Василий Маркелыч, относится. Впрочем, к остальным тоже. Все знают, что тут случилось? Пробурили на хрен коллектор. Но Васе повезло – пока в тюрьму не сядет. Оказалось, что наводнения не будет, потому что за два дня до этого спустили воду из Голосеевского пруда для чистки дна. Воистину, как в воду глядели. Иди, Вася, в Димиевскую церковь – вон напротив – и ставь пудовую свечу. А то не спеши. Есть еще один коллектор – канализационный. Там будет еще веселее. В дерьме утонешь. Кончай реготать. Шутки в сторону. Завтра СМУ-11 должны начать перенос коллектора.

– Сам переноси!

– Ты чего хамишь? Это ваша работа.

– Чтобы перенести коллектор, нужно крепить траншеи ларсонами, а их выкинули из сметы. Что же, я за свой счет буду ложить? Нема дурных!

– Уже опять воткнули. А, кстати, где кольца?

– Кольца мы перебросили на Троещину. Там их сейчас ложить будем.

– Вот это таскаете по всему городу эти махины, самосвалы, краны. А что теперь здесь класть будем?

– А это не твоя забота! Начальство скажет – заберем назад. Только теперь коллектор малость подвинем – тут копать негде, да и опасно. Всю площадку расковыряли буровыми.

На том и закончилось наше странное совещание. Я сидел и думал: на кой черт я десять раз бегал за согласованием в оползневую службу, если все это срыли; зачем я месяц гонял на согласование коллектора, если его сейчас будут двигать, и вообще, зачем архитектору все эти прелести? Хорошо американским архитекторам – отдельно архитектурная фирма, отдельно строители. Потом я убедился, что это не так уж хорошо.

Но с этого дня стройка начала набирать обороты, и чем дальше, тем страшнее. После обеда я забегал на стройку, брал ломик и начинал расковыривать свежий бетон в стыках колонн и балок. Тут же начинался скандал.

– Василий Маркелыч, ты что, с ума сошел? Ни в одном стыке не сварена арматура.

– Вот паразиты! Я же им сто раз говорил. Они в обед, как нажрутся биомицина (имелось в виду «Бiле мiцне»), так одна дурь в голове. Ну, я им завтра устрою.

– Какое там завтра! Бетон же схватится. Сейчас нужно варить. Рухнет же поликлиника – детей угробит! Сейчас же напишу в книгу авторского надзора.

– Вообще-то оно и так никуда не денется. Да ладно уж, пиши. А вообще, нужно отсюда когти рвать. Не стройка – сплошной кошмар.

– А чем же она хуже других?

– А то ты не знаешь! Кроме твоих неприятностей, так вокруг же частный сектор. А страшнее этого нет.

Это я хорошо знал. Когда я появлялся в первые разы на площадке чтобы решать, какой домик снести, я брал участкового, потому что меня встречали с двустволками.

– А ну, отвали на полверсты, а то шарахну по ногам, и суд меня оправдает. Ты шуруешь по моему частному владению, а я его защищаю. А на ментов я с прибором – я у себя дома. Не подходи, говорю по-хорошему, не доводи до греха!

Над склоном, на котором лепились заборы и хибары частного сектора, стоял густой дух сивухи и шел дым из труб, несмотря на теплую погоду. Отселяемым готовили квартиры на Минском массиве в девятиэтажках, где особенно самогон не погонишь. И этот процесс шел настолько интенсивно, что создавалось впечатление, что они перед переездом запасаются этим благородным продуктом как минимум лет на десять.

– Ты еще не знаешь, что такое частный сектор, – продолжал прораб. – Завез я пять контейнеров кирпича. На следующий день нет ни одного. Все за ночь спи…ли. Через три дня привез самосвал с силикатным кирпичом. Через два дня, как корова языком слизала. Даже арматуру уволокли – на кой хрен она им сдалась? Начал ставить забор с воротами. Так вот этот забор, туды его мать, больше трех дней не стоял. Сначала из шалевки – растащили, потом из сороковки с гвоздями соткой – ползабора за ночь разобрали на доски. Сейчас в тресте обещали стальную сетку. Хрен его знает – выдержит или нет.

Когда пошли кирпичные перегородки, стало совсем плохо. Я приходил на стройку и смотрел на них с ужасом.

– Маркелыч! Что же это за стенка с пузом в полметра? Я пишу – переложить.

– Пиши, что хочешь, а перекладывать кто будет? Все каменщики сбежали в кооперативы – там платят в три раза больше. А осталась, блин, одна шантрапа – пацаны, что раствор подносили. А они кроме как жрать биомицин и чернила («Червоне мiцне») ни хрена не умеют. А наряд ему закрой, иначе и он навострит лыжи.

И все-таки что-то доделывали, что-то переделывали – стройка шла. Параллельно навалились новые проекты. Проснулся «Восход» с заказом на проект огромной школы.

И тут вдруг среди суровых будней засветила, заискрилась совсем, казалось, несбыточная мечта, яркая звезда – поездка в Японию, да еще на целый месяц.

Я жил надеждой, но шансов было, скажем прямо, немного. На Украину дали четыре места. Одно из них отдали в Днепропетровск, второе – в Харьков, третье – вице-президенту Союза архитекторов. Это место было незыблемо, так как Гладуш был назначен руководителем группы. Он пришел в Союз из ЦК. Но, как показал дальнейший опыт проживания в одной каюте, человек он был общительный, довольно приятный и деловой. Оставалось одно место. В финале этого отбора остались мы с одним архитектором с равными шансами. Он построил много интересных объектов в Киеве, я – тоже, но, в основном, по Украине; он был в правлении, я тоже; он был моложе меня и меньше работал в Союзе, зато у него было все в порядке с пресловутой пятой графой. Собралось правление – все наши хорошие знакомые и началась тягомотина – никто не хотел высказываться. Тогда я попросил слова.

– Вы все хорошо знаете и меня, и его и как коллеги и приятели боитесь обидеть кого-нибудь из нас. Это вполне естественно. Поэтому я предлагаю следующее: мы сейчас с коллегой пойдем погуляем, выпьем кофе, а вы все обсудите без нас, а потом тайно проголосуете, чтобы не было обид. А мы через сорок минут вернемся.

Все согласились. Когда мы вернулись, оказалось, что повезло мне. Коллеге я сказал:

– Ты меня извини, но все было по-честному. А расстраиваться тебе не следует по двум причинам. Во-первых, еще неизвестно выпустят ли меня, во-вторых, ты человек молодой и сумеешь поездить намного больше меня.

Как оказалось в дальнейшем, поездки он наверстал с лихвой. Что же касается разрешения на выезд, то я, действительно, не был в нем уверен после беседы в известном учреждении на Печерске. Но, как это ни странно, разрешение все-таки пришло.

 

В СТРАНЕ КЕНДЗО ТАНГЕ И КУНИО МАЭКАВА

19 ноября 1986 года, почему-то в «Литературной газете» на одной из последних страниц, появилась заметка, говорящая о том, что в Японском море произошла авария. Горел теплоход «Туркмения» с детьми на борту, которые отправились на экскурсию Владивосток – Хабаровск. Пожар произошел ночью в 60 милях от берега. В этой зоне находились рыболовецкие суда. Они помогли спасти всех детей и экипаж. Капитана отдали под суд. Вот что писала «Литературка»:

«Сообщение о пожаре владивостокцы услышали по радио только утром 12 ноября. Но в городе, где живут моряки и рыбаки, вести о таких событиях распространяются мгновенно… 10 ноября в 0 часов 45 минут по владивостокскому времени сигнал бедствия приняли несколько судов. Помощь просил теплоход «Туркмения», на борту которого находилось около 300 детей в возрасте от 6 до 15 лет. В машинном отделении судна вспыхнул пожар, локализовать который команде не удалось. Первыми к месту аварии в 3 часа 00 минут на сейнере-траулере «Важгорск» прибыли рыбаки… На его борту, где только-только хватает места команде в составе 25 человек, смогли разместить еще 300».

Далее корреспондент сетует, что было слишком много «вдруг» и «неожиданно». «Вдруг» не выдержал топливопровод, «неожиданно» топливо хлынуло на раскаленный двигатель, совсем уж «неожиданно» не сработали спринклерные устройства и т. д. В общем, полное разгильдяйство. А в море волнение 3–4 балла, в машинном отделении уже погибло 2 человека, а на борту находилось 300 спящих детей.

Я читал эти строки с большой грустью, так как за год до этого именно этот теплоход служил нам домом в течение месяца во время поездки по Японии. Это было роскошное сооружение. Строили его в ГДР. В 1961 году заложили киль, в 62 году подняли флаг и разбили о борт бутылку шампанского. Два двигателя мощностью 8000 лошадиных сил, два радара, автопилот, системы спутниковой связи, новейшее оборудование. За три года до нашей поездки его поставили на капремонт в доки Японии. Там не только обновили оборудование, но и сделали новые, ультрасовременные интерьеры. В общем, было очень обидно за судьбу этого красавца. Обо всем этом я узнал намного позже.

…А пока что столь ожидаемая поездка началась крайне неудачно. Второй поезд Киев – Москва прибыл с опозданием на пять часов, т. е. не в 9 часов утра, как было положено по расписанию, а в два часа дня. Регистрация туристов была назначена на 12 часов. В общем, я добрался до московского Союза архитекторов с большим опозданием, и, запыхавшись, вбежал в секретариат, где меня встретили словами:

– Ах, это вы?! Что ж так поздно? А вам уже нашли замену. Оформляют документы…

Видно, заранее кто-то из своих проходит выездные процедуры. Я помчался в зал, где еще шел инструктаж, пробился к начальнику отдела по загрансвязям и объяснил ситуацию. Встретил он меня без особого восторга и посоветовал в следующий раз приезжать в Москву за день до отъезда. Но билет на самолет до Хабаровска выдал.

В аэропорту я перехватил пару бутербродов, и, очевидно, напрасно, так как в самолете почувствовал сильную боль в животе. Я вынул из сумки активированный уголь и, по совету моего приятеля-врача, отправил в рот сразу 6 пилюль. Мой сосед – эстонский архитектор, смотревший с ужасом на эту процедуру, спросил:

– Вы не собираетесь взорвать самолет? Если да, то это самый оригинальный способ диверсии, с которым мне пришлось встретиться.

– Нет. Здесь может погибнуть только один человек, и этот человек – я.

Это его успокоило. Однако обо всем этом тут же пришлось забыть, так как жизнь в самолете шла активно. В 11 нас покормили ужином, а в час ночи начало светать, в два часа совсем рассвело, и нам принесли завтрак. В общем, стюардессы носились по салону без устали.

В Хабаровске мы переночевали и отправились на вокзал, где поезд № 4 должен был доставить нас на станцию Тихоокеанскую, то есть, в порт Находка. В поезде безумствовала дорожная милиция. Это был самый жестокий период сухого закона. То ли у них были камеры слежения, то ли они подглядывали в замочную скважину, но, как только я начинал открывать бутылку минеральной под столом, врывалось двое с победными криками, выхватывали бутылку, обнюхивали ее и пробовали на вкус. В конце концов, им все-таки удалось застукать нашего армянина с бутылкой коньяка. Никакая демонстрация паспорта с указанием, что сегодня день его рождения, не помогала – его пытались ссадить. И только отсутствие промежуточных станций позволило ему отделаться штрафом.

В Находке мы прошли таможню, расположились с комфортом на «Туркмении», перевели стрелки на 2 часа назад по японскому времени, осмотрели корабль, выпили фруктовый коктейль (все прочие были запрещены) и отправились спать. Каюты были очень комфортные, с отличной ванной. В три часа ночи я встал и решил посетить это заведение, но оно оказалось запертым изнутри. Я подумал, что там находится кто-то из моих соседей и решил подождать. Однако время шло, никто не появлялся, и звуков никаких не доносилось. Я проверил наличие своих соседей, и все оказались на месте. Один проснулся, поинтересовался сквозь сон, что произошло, и сказал, что это гномики шутят. Но мне было не до шуток. Я отправился по кораблю – корабль спал. Наконец в танцзале мне удалось найти уборщицу. Когда я ей поведал в чем дело, она сказала:

– Это японцы поставили такие хитрые замки, которые иногда сами запираются от вибрации.

Я подивился эрудиции уборщицы и хитроумности японской техники. Когда я появился в каюте, то обнаружил такую сцену: мои попутчики колотили в дверь туалета и громко выкрикивали мое имя. Обнаружив, что меня нет, и туалет заперт, они решили, что это я заперся там на час. Мое появление, да еще и с сопровождающим, было встречено с неподдельным удивлением. Замок в туалет горничная открыла своим ключом. Я требовал от коллег немедленных извинений и благодарности, так как спас их от больших невзгод.

Утром мы пересекли пролив Лаперуза, тот самый, в который «бросают камешки с крутого бережка», и к 7 часам подошли к порту Отару острова Хоккайдо. По берегам виднелись синие сопки, покрытые пленками и сетками от эрозии почвы – уж слишком дорог японцам каждый метр земли. После завтрака мы наблюдали, как к нам приплыли три катера с иммиграционными чиновниками и лоцманом. Чиновник-японец поставил нам на визу красную «used» и вклеил в паспорт полицейскую карточку.

В порту нас ждали автобусы с японками-стюардессами. Они здоровались и прощались с каждым входившим и выходившим из автобуса и руководили парковкой, подавая шоферу сигналы мелодичным свисточком (вперед, назад, вправо, влево). В этот же день начался осмотр острова Хоккайдо, где живут первые поселенцы Японских островов – айны, имеющие, в отличие от японцев, бороду. Герб острова – семиконечная звезда. С какими только звездами мы не встречались! Пятиконечная сопровождала нас всю жизнь, шестиконечная была под запретом, а тут еще семиконечная! Зато символика острова была весьма миролюбивой: ландыш, сирень, кукушка. Самым интересным на острове Хоккайдо был город Саппоро, где проводились зимние Олимпийские игры и ежегодные снежные фестивали. В музее освоения Хоккайдо нас встречал японец с криками «Russia! Russia!» Вперед выдвинулся наш армянский коллега-архитектор и твердо сказал: «Армения», приведя японца в полное замешательство.

Обед нам устроили в открытом ресторане по дороге из Отару в Саппоро. Блюдо называлось «Чингизхан». Это экзотическое блюдо придумано специально для туристов. Готовили мы его сами. Нам приносили на тарелке очень тонкие куски хорошо отбитого сырого мяса и стальной шлем, который ставился над зажженной спиртовкой. Когда он накалялся, мы налепливали на него мясо, которое, поджарившись, само отскакивало. Публика была в восторге. Одна латышка потом все повторяла: «Мы сами жарили Чингизхана на его большом члене».

Щедрый москвич облагодетельствовал стюардесс и водителей матрешками, но при этом решил сэкономить, разнял их и подарил каждой японке по одной куколке. Через пять минут к нам прибежала обескураженная стюардесса. Она разнимала подаренную матрешку, тыкала внутрь пальчиком и кричала «Нет!»

Во время поездок на автобусах наш гид рассказал нам массу интересных вещей. Многое мы слышали впервые.

Оказалось, что японцы читают не по горизонтали, а по вертикали. Они не вдевают нитку в иголочное ушко, а стремяться надеть иголку на нитку. Обед они зачастую начинают с десерта. Работая рубанком, они двигают его не от себя, а на себя. На лошадь садятся не слева, а справа. Число 13 к неудачным не относится. Неудачные числа 4, 6, 9. Цифра 4 – си (смерть). Поэтому в больницах нет палат № 4. По закону 1947 года проституция запрещена, тем не менее этот бизнес процветает полулегально. Существуют даже специальные Раму ханеру – отели любви. Ученик икебаны может назвать 60 цветов, мастер -240. Голубой – цвет любви, светло-голубой – тайной любви, темно-голубой – несчастной, белый цвет – символ чистоты, черный обозначает хитрость, коричневый – сомнение и т. д. Я вспомнил ленинградский Институт метрологии им. Д.И. Менделеева. Там в специальном зале в изящных лакированных шкатулках лежат на бархате маленькие пятисантиметровые стеклянные плитки семи цветов радуги. Это эталонные меры цвета. По ним калориметристы исчислили математическим путем 1000 цветов, обозначаемых трехзначными цифрами. Но это – расчеты, а тут 240 цветов определяют на глаз.

Меня попросили оформить палубу к предстоящим соревнованиям команд. Лозунг мы придумали быстро: «Зодчие! На пути из Олимпийского комплекса в Саппоро к Олимпийскому комплексу в Токио покажем высочайшие результаты»! С остальным оформлением было хуже. Нам дали рулон обоев. Я предложил разделить его на вертикальные полосы, и на них написать иерлоглифы. Кое-какие проспекты у нас уже были. Утром, когда вывесили все эти лозунги, собрался народ и просил перевести. Мы скромно удалились. После этого к нам прибежал наш переводчик Сергей. Он был в ужасе:

– Что же вы, душегубы, со мной делаете! Послезавтра прибываем в Токио, нас встретит официальная делегация, спросят, что тут написано, а я что им отвечу?

– А ты говори, что это орнамент.

– Какой, к черту, орнамент – это же иероглифы, и если их прочесть, такая абракадабра получается, что и сказать страшно.

Договорились, что плакаты повисят только завтра, во время соревнований.

Утром 9 сентября входим в Токийский залив. В 8:30 на внешнем рейде приняли лоцмана и вошли в токийскую бухту. Навстречу нам уже неслись два бота «Микуни-мару» и «Сумида». Они обогнули судно, воткнулись в кормовую и в носовую части и погнали нас, грешных, к причалу. На своих двигателях в бухту не пустили. Тут на шлюпочную палубу вывалил наш оркестр, путаясь в проводах и многочисленном оборудовании, разместился у правого борта и врезал с таким остервенением «Катюшу» и «Подмосковные вечера», что поднял на ноги весь порт Харуми. Пока швартовались, Сергей пичкал нас необходимой информацией по Токио: 12 миллионов жителей, 15 % всей продукции Японии, половина всех студентов, 20 000 баров (это особенно было актуально при нашем сухом законе) и т. д.

И пошли бесконечные экскурсии: Маро Наичи – деловой центр, Касуми Гасеки – правительственный центр, Гинза – ювелирный центр, Токийская телебашня – на то время самая высокая в мире – 333 метра с видовой площадкой, зал для борьбы сумо. Там мы впервые увидели больших японцев – борцов, выделяющихся на общем фоне весьма субтильных сограждан. Кроме того, они были единственными, кто был одет в кимоно.

И, наконец, Акихабара – торговый центр по продаже электроники, видео и аудио. Нас предварительно предупредили: самим ничего не покупать. У Сергея там оказалась масса знакомых японцев. Он со всеми общался, складывал, как и они, руки перед подбородком в знак глубокого почтения, но двигался дальше. Нам он сказал:

– Покупать будем только у Миши-Ежика. – Это имя звучало скорее по-блатному, чем по-японски. – Я с ним договорился – он нам даст с огромной скидкой, если мы возьмем 30 штук двухкассетников. Так что, никуда не суйтесь, а следуйте за мной.

В Акихабаре масса рекламы, море света даже днем, но магазинчики маленькие. Так что, когда у Миши-Ежика собрались все наши зодчие, началась невиданная для японцев давка, переходящая в панику. Два приказчика работали лихо, но очередь подвигалась довольно медленно. Наконец, пожилой архитектор из Волгограда не выдержал напряжения и с диким криком «Ветераны войны вне очереди!» ринулся на штурм прилавка. Ко мне подошел руководитель нашей делегации Олег Гладуш и попросил как-нибудь успокоить возбужденного ветерана. Я протиснулся к нему, взял его под руку и громко прокричал в ухо:

– Отец, ты не прав! Ветеранов здесь, действительно, отоваривают вне очереди, но только ветеранов русскояпонской войны, так что ты не проходишь по этой графе. Но переживать нет смысла. Здесь всем хватит, а автобус подождет.

– Можно с ума спрыгнуть, – прокомментировал наш армянский товарищ.

Ветеран посмотрел на меня ошалелыми глазами, а потом сразу как-то обмяк, поник, поинтересовался, где здесь санузел и как будет санузел по-японски. Я ему обьяснил. Японский язык – полная противоположность английскому: в нем нет мягкого английского «L», зато есть раскатистое «R», которого нет в английском. Поэтому туалет они называют «тойро». Буйного ветерана ознакомили с особенностями планировки японского тойро, все отоварились, и восстановилось полное благодушие.

Продолжались ежедневные экскурсии: токийский вокзал с чудовищной нагрузкой – больше 2000 поездов в день, фирма «Мойнике», «Принц-отель», парк Уэно с блестящим комплексом архитектора Кунио Маэкава, первый в Японии высотный район Синдзюку, где сейсмика была преодолена какими-то секретными способами. Иногда наши поездки прерывались демаршами ультраправых. Они ехали на черных машинах, игнорируя светофоры. На бортах машин была изображена карта Японии с Курильскими островами. По рекомендации нашего гида – мадам Ямагучи, мы убирали советские флажки из-под лобового стекла и закрывали окна. С наибольшим нетерпением мы ждали посещения комплекса «Йойоги» – творение знаменитого японского архитектора Кендзо Танге.

Гигантский комплекс «Йойоги», построенный к Олимпийским играм 1964 года, действительно, нас ошеломил. И дело было не в огромных размерах, и не в виртуозной вантовой конструкции, и даже не в деталях, выполненных с большим вкусом. Дело было в том, что зодчему удалось добиться решения почти неразрешимой задачи – две спортивные арены смотрелись как ультрасовременные здания, и в то же время они были произведениями традиционной японской архитектуры и дизайна. После этого мы еще с большим нетерпением ждали встречи с мастером, назначенной на следующий день.

…Фасад из зеркального темного стималита, напряженная скрученная колонна на входе и огромный камень-валун с несколькими высеченными на нем иероглифами перед порталом – так оформлен вход в здание фирмы. Поднимаемся наверх. Большой зал приемов. Накрыты столики с яркими подносами. Напитки, маленькие пирожные, фрукты. Черные стены, черный зеркальный потолок, черный зеркальный пол. Такое необычное оформление зала приемов мог позволить себе только очень крупный дизайнер.

А вот и он сам, маленький человек в черном костюме, известный всему миру блестящий архитектор Кендзо Танге. Нас пригласили в архитектурную мастерскую Мастера, в которой работает 40 сотрудников. В противоположность залу приемов кабинет Мастера абсолютно белый: и карпет, и стеллажи, и мебель. В рабочих помещениях мы ожидали увидеть ультрасовременную технику, компьютеры, плоттеры и т. д. Однако вместо этого мы увидели столы с роликовыми рейсшинами и молодых людей (впрочем, возраст японцев трудно определить на глаз), усердно занимающихся макетированием – на столе стоял огромный макет одного из новых районов Токио.

Беседа шла об архитектуре нового Токио, о сложности решения градостроительных проблем в городе с населением 12 миллионов жителей, о формировании новых архитектурных направлений.

– Вы видели новый район Токио Синдзюку? – спросил нас Мастер. – Такой район может быть построен в любом из городов Европы, Азии или Америки. Все эти высотные здания по своей архитектуре безадресны.

– На нас произвело хорошее впечатление высотное здание страховой фирмы NS BIRU с его тридцатиэтажным атриумом.

– Структура и архитектура этого здания во многом продиктована высокой сейсмикой нашего региона, но архитектурное решение фасадов ничем не отличается от аналогичных зданий, построенных в Европе и Америке. А какие из зданий, запроектированных нашей фирмой, вы видели в Токио?

– Вчера мы видели «Принц-отель», планшет с фасадом которого еще и сейчас висит в вашей мастерской на стене. Как мы поняли, это один из ваших последних проектов?

– Я не совсем удовлетворен этим проектом. Дело в том, что проблемы коммуникаций и информации вторглись во все сферы нашей жизни, в том числе и в архитектуру. Постоянный обмен информацией привел к тому, что архитекторы в различных странах стали пользоваться аналогичными приемами. Я не могу сказать, что это здание – типичный образец современной японской архитектуры. Наиболее сильным проектом, определяющим мое творчество, я считаю олимпийский комплекс «Йойогу».

Вообще Мастер, несмотря на всемирную известность и славу, оказался довольно скромным человеком. На вопрос об отношении его к собственному творчеству он ответил:

– В былые времена в Японии художник, достигший всенародного признания, менял свое имя, и если с новым именем он достигал тех же высот, он считался настоящим мастером. Поскольку мое имя никогда не менялось, мне трудно судить о признании моей деятельности.

По окончании нашей беседы, когда он вручил мне визитную карточку и подписал ее, я решил не ударить лицом в грязь и преподнес ему свою книгу по солнцезащите. Он взял ее, открыл первую страницу, подписал и вернул мне назад. Я не понял, что он хочет этим сказать, показал ему иллюстрацию, на которой был проект его здания, но он опять вручил мне книгу. Я растерялся, отдал книгу ему и сказал:

– Oh, no! It’s your book. (Это ваша книга).

– I see, – ответил он, и опять вручил ее мне.

Положение было несколько странным. Книга переходила в третий раз из рук в руки, как эстафетная палочка, когда вмешался переводчик. Оказывается, Тангэ подумал, что это русский перевод его книги, и решил подписать ее мне. Пришлось мне подписаться, и книга осталась в мастерской.

Ночью мы почти не спали. Во-первых, слишком много впечатлений, во-вторых, нам предложили в три часа ночи поехать на рыбный рынок Цукидзе. Это был самый большой оптовый рынок в Токио. Зрелище очень яркое. На полу лежали огромные туши тунцов с отрезанными головами и с тонким пластом, срезанным по поперечнику туши. Покупатели ходили с фонариком и с лопаткой, выбирали и записывали. В огромных чанах лежали крабы, креветки, розовые осьминоги, масса всяких сортов рыбы разных форм и цветов, целые терриконы ракушек. В пять часов утра начался аукцион. Проводился он по всем правилам с аукционистом и молотком. Через час все было закончено. Все, что не было куплено, пошло на разделку для розничной торговли.

Вечером мы мечтали об отдыхе, но жажда увидеть как можно больше гнала нас вперед. Мы пешком отправились из порта Харуми на самую оживленную торговую улицу Токио – Гиндза. В переводе это означает «Серебряный путь». Возле одного из магазинов я увидел стойку с яркими зонтами и вспомнил, что мне поручили купить японский зонтик. Я выбрал два красивых по цвету зонтика и отошел от стойки в поисках кассы. И тут я услышал голос, шептавший мне на ухо:

– Положи сейчас же зонтики на место.

Я обернулся и увидел нашего гида.

– Но почему? Я хочу их купить.

– Это не магазин, а вестибюль бара, а зонтики оставили посетители бара.

Впоследствии я обнаружил, что такие стойки есть во всех общественных местах. Возле отеля «Отани» такая стойка была вообще на улице под козырьком. Кстати, стенд с ключами от номеров тоже был на улице. Японец, выходя из здания, брал зонтик – не обязательно свой. Это были яркие дешевые полиэтиленовые зонтики по 200 йен, необходимые всем, так как короткие дожди в Токио могут проходить раз 30 в день.

После этого мы отбыли в Нагою, откуда поехали на остров Соозима, где знаменитый производитель жемчуга Микимото с 1858 года начал выращивать искусственный жемчуг. Сначала у него получался только полукруглый жемчуг. Но наконец, в 1905 году, он добился того, что жемчужины стали круглыми, и создал большие подводные плантации.

Зрелище было прямо мистическое. В залив выходили лодки с женщинами в белых покрывалах до пят – ама – ныряльщицами. Оказавшись в середине залива, они опрокидывались спиной за борт, прижав к себе корзину, в которую собирали раковины. Эти морские девы – работницы жемчужных плантаций – делились на две категории. Представительницы первой категории опускались на глубину 10 метров, а второй – на глубину до 35 метров. Веревка жизни у вторых обычно была в руках родственника. Работали они по 12 часов в день без выходных, с марта по сентябрь.

Дальше поездки в Кобэ, Киото с бесчисленными синтоистскими и буддийскими храмами, и опять Кобэ. Рядом с Кобэ есть два огромных искусственных острова, сделанные намывом в океане и застроенные современными зданиями – Порт-Айленд (436 гектар) и Рокко-Айленд (580 гектар).

На обратном пути мы попали в шторм. Качало сильно. Но самым тяжелым испытанием оказалась советская таможня. Она пропускала нас всю ночь, просматривая кассеты. Я был единственным, кто избежал «шмона». Когда я подошел к таможеннику, он спросил.

– Что везете в чемодане, приобретенное в Японии?

– Куклы, – ответил я.

– Какие еще куклы? – удивился он. – Часы, видео, плейеры больше двух?

– Да нет, я везу куклы, которые купил в Кобэ. Традиционные японские деревянные и в кимоно. Открыть чемодан, показать?

– Не морочьте голову. Давайте через штанкет со своими резными куклами.

Когда мы ехали из Находки в Хабаровск, я шел в буфет через вагон, в котором разместилась профсоюзная японская делегация. С какой неподдельной тоской смотрели они в окно на необъятные просторы, не видя в течение многих часов ни одного населенного пункта. Это после их тесноты, когда рассчитан каждый сантиметр земли, когда города расположены на расстоянии нескольких метров друг от друга, а садик перед домом может быть величиной метр на метр. Воистину: широка страна моя родная.

 

А КТО НЕ ПЬЕТ?

После приезда из Японии меня не трогали почти целый месяц. Наконец-то раздался «долгожданный» звонок. Мне назначили время для посещения «гостеприимного» здания на Печерске. Встреча прошла почти в том же составе. Сменился только второй молодой сотрудник. Все проходило, как и раньше: приветствие, выяснение «Как съездилось», включение магнитофона на запись и т. д.

– У вас, как мы слышали, был конфликт с литовским архитектором?

– Да, было дело. Но он мне просто нахамил.

– Знаем, знаем. Но вы повели себя достойно.

– А я не мог поступить иначе. Все три литовца были все время в каком-то странном состоянии: то сильно возбуждены, то в состоянии полной депрессии. Они хамили не только мне.

– Да, нас информировали, что у них были наркотики. Нам понравилась ваша шутка в отношении ветеранов русско-японской войны. Как видите, мы достаточно информированы о вашей поездке. Сейчас вы нам ответьте только на один вопрос. Кто-нибудь из вашей группы выпивал в Японии?

– Пили все, – я сделал паузу и поглядел на удивленные лица, – правда, только один раз.

– И что же это был за такой «раз»?

– Когда мы прибыли в Нагою, нам устроили встречу с местной общественностью, и губернатор прислал нам в подарок бочку саке. Большую бочку. Ее поднимали судовым краном, разместили в музыкальном салоне, и все желающие подходили с графинами и пили сколько хотели за столиками. Правда, следили, чтобы никто не выносил выпивку из салона. Бочку прикончили за час.

– И что, были пьяные?

– Что вы! Народ слишком тренированный, чтобы напиться саке.

– И где же они так натренировались?

– Где – мне трудно сказать, а вот когда – это всякий знает, во времена Брежнева.

– Ясно. А теперь подробно расскажите обо всем: какие особенности быта, какие цены, правда ли, что можно привезти мешок картошки и увезти мешок часов, какие зарплаты у различных специалистов, цены на гостиницы, на дома и на землю, какие неожиданности подстерегают европейца в Японии. Говорят, что вы все время задавали вопросы и исписали три записных книжки. Так что расскажите обо всем. Нам все интересно, и, пожалуйста, поподробнее.

Я подумал, что они воспитывают еще одного Арбатова, и им, очевидно, хочется получить материал из разных источников. Я им рассказывал около двух часов. Потом пошли вопросы. Почему-то их больше всего интересовали цены: сколько стоит проезд на метро, сколько стоит кимоно, сколько получают архитекторы, сколько получают врачи и т. д. В общем, у меня голова ходила кругом, и, когда я вышел на ул. Розы Люксембург, я понял, что должен… выпить.

Архитекторы в наши времена пили не больше других, но и не меньше. Конечно, бывали исключения. Однажды я с комиссией Союза архитекторов поехал в экспериментальное село. Естественно, что по приезде нас усадили за накрытый стол с обильной выпивкой и закуской. Рядом со мной за столом оказался архитектор, который слыл большим жизнелюбом, и я с удивлением заметил, что он совсем не пьет.

– Что случилось, Леня? Уж не заболел ли ты?

– Понимаешь, в чем дело: недавно мы сдавали интерьеры ресторана недалеко под Киевом, сильно перебрали, и я решил завязать.

– Что значит «сильно»?

– Ну, во первых, мой напарник умер.

– Ничего себе во-первых! А что же было во-вторых?

– А во-вторых, я проснулся, когда на меня садился самолет АН-24. Оказывается, я задремал на взлетной полосе.

Сейчас эти времена прошли. Сухой закон. Выпить я мог только дома. Люди вообще боялись ходить в гости. Если человека останавливали и от него пахло спиртным, он мог лишиться работы и получить «волчий билет». Так было и у нас на работе. В один прекрасный день на проходной появились трое добрых молодцев и потребовали позвать начальника отдела кадров. Ему они запретили вызывать лифт, а поднялись пешком (нет, даже бегом) по черной лестнице на седьмой этаж. Там они ворвались в мастерскую, где праздновали именины одной сотрудницы.

– Это партконтроль, всем оставаться на местах, – закричали они, размахивая руками, как в детективах при ограблении банка. – Кто руководитель отдела, кто главный инженер?

– Оба в командировке, – ответил за всех кадровик.

– Кто старший по должности?

Вперед вышел пожилой сотрудник Гиллер.

– Я – главный специалист.

– Был главный специалист до сегоднешнего дня. Выпиваете?

– Нет, мы пьем только чай.

– А сейчас мы посмотрим.

И они бросились к мусорным карзинкам. Все их содержимое было вывалено на пол.

Наконец, после долгих поисков удалось найти пустую винную бутылку, довольно старую, покрытую пылью.

– Нашел! – торжественно воскликнул партконтро-левец. – Приобщаю к протоколу. – И он торжественно завернул бутылку в лежащую на столе синьку.

– Что вы делаете? – воскликнул бледный Гиллер. – Это же нужный чертеж.

– Я думаю, что он вам больше не понадобится. Перепишите всех присутствующих, – сказал он кадровику, – и идем в ваш кабинет – составим протокол.

На следующий день Гиллера уволили за пьянство, хотя весь институт знал, что он вообще не пьет. Восстановить его удалось с огромным трудом, только потому, что он был единственным специалистом такого высокого класса. Сотрудники утверждали, что бутылке неоткуда было взяться, и ее, очевидно, подкинула та же особа, которая вызвала партконтроль.

Вырубили крымские виноградники, покончил с собой директор НИИ виноделия, и антиалкогольные страсти утихли. Когда ко мне заходили в гости мои молодые коллеги, я доставал бутыль с самогоном, именуемую в простонародье «бабушка». Меня научили его варить и снабдили портативным аппаратом во времена Чернобыльской трагедии. Ко мне после работы заходили Юра Ржепишевский, ныне руководитель большого бизнеса, Саша Галетко – ныне заслуженный архитектор. Мы располагались на кухне, беседовали об архитектуре, слушали магнитофонные записи. Саша играл на гитаре и пел свою любимую «Брич-Мулу», и мы выводили радиацию благороднейшим из напитков.

Впоследствии органы госбезопасности потеряли ко мне всякий интерес. Следующая поездка была в Индию. Меня уже никуда не вызывали и ничего не спрашивали. Зато во время этой поездки мы вкусили плоды всего разгильдяйства разваливающегося СССР.

 

АНКЕТА

Как раз в это время пришел вызов из Америки на постоянное жительство. Начались длительные диспуты и бессонные ночи. Ехать или не ехать, жгучая проблема, которая в те времена обсуждалась почти в каждом семействе. Слухи приходили крайне разноречивые и весьма туманные. Восторги выражали в основном отъезжающие, в письмах этот восторг как-то угасал. Сильный толчок дало ухудшение здоровья Леночки – врач, которому мы доверяли, сказал, что это связано с полученной после Чернобыльской аварии радиацией.

В первую очередь нужно было доставать анкеты. Опыт наших предшественников показал, что, если идти стандартным путем, этот процесс растянется на неопределенное время. Один экземпляр анкеты мне предложил по секрету наш сотрудник. Он был в таком же положении, как и я, но в результате бурной деятельности ему удалось раздобыть анкеты и даже с избытком. Самое неприятное состояло в том, что, как нас предупредили, к рассмотрению принимают анкеты только на подлинных бланках. Вооружившись этим бланком, я отправился к Сергею Ивановичу – немолодому человеку, работавшему на ксероксе и делавшему мне в свое время все самиздатов-ские экземпляры. Чувство боязни у него совсем отсутствовало, особенно при виде бутылки.

– Сергей Иванович, – сказал я ему, – на тебя смотрит не только вся Европа, но и Америка. Нужно сделать шесть копий на такой же бумаге, и чтобы мать родная их не отличила от подлинников.

Он взял образец, пощупал, посмотрел на свет и, наконец, сказал:

– Бумага не проблема, тем более, что в посольстве не большие специалисты, и она мало чем отличается от нашей.

– Иваныч, ты уверен?

– На сто процентов. Это не мой экземпляр, это печатал Толя из института. Так что, не трухай. Все уезжают по нашим анкетам. А вот качественно тиснуть я могу только на японской машине, а она у меня разобрана для ремонта. Сечешь?

Я вынул из портфеля бутылку и поставил на одну из машин.

– Машину, конечно можно собрать. Врежешь со мной, так я пойду еще за одним стаканом.

– Иваныч, не могу. Еще много дел.

– А зря. Когда еще придется нам с тобой отметиться! Значит, вопрос с машиной мы решили. Теперь проблема с порошком. Она, косоглазая, уважает только свой порошок.

Я вынул вторую бутылку.

– Балуешь! Придется-таки съездить к Толе. Видишь, как ты мне надрываешь здоровье. А я сегодня думал объявить день трезвости. Тебе на когда?

– Как только, так сразу, – ответил я обкатанной формулой.

– Заходи завтра, только после обеда, чтобы я успел поправить самочувствие.

На следующий день он встретил меня весьма радушно.

– Вот твой подлинник, а вот и копии. – Он вынул пачку листов эдак на 70, отсчитал мне 12 штук. – Это если ты первый экземпляр испортишь.

– А зачем тебе так много? Ты, что ли тоже в путь собрался?

– Нет, я человек патриотический, да вот заказчикам моим не сидится на месте.

И начался у нас тяжелый период сбора документов, беготни по инстанциям, дачи многочисленных взяток за каждую бумажку, уговаривания и слезных просьб. С работы пришлось уволиться.

Документов требовалось бесчисленное множество:

– фотографии на капстрану с растушевкой по 8 экземпляров на каждого человека (почему необходима растушевка и зачем такое количество – непонятно); делали их всего лишь несколько фотоателье и драли за это тоже прилично;

– копии метрик;

– копии брачных свидетельств;

– копии свидетельств о смерти родителей;

– копии свидетельств о разводе, если таковой был;

– разрешение от живых родителей, заверенное нотариусом;

– форма № 3 от жилищно-эксплуатационной конторы;

– регистрация в районном ОВИРе (а там очередь с предварительной записью и ежевечерней проверкой, кто опоздал – исключали);

– получение анкет в районном ОВИРе и их заполнение (печатали их только в одном месте);

– оплата в сбербанке за лишение гражданства по 700 рублей с человека;

– снятие с учета в военкомате;

– протокол техника из ЖЭКа с оценкой состояния квартиры;

– оплата квартиры за 4 месяца вперед (кому пойдут эти деньги– совсем неизвестно, так как новый жилец тоже будет платить за квартиру);

– справка с работы о сдаче трудовой книжки и профбилета.

Наверное, я еще многое пропустил, так как всего и не упомнишь. Кроме этого нужно было снять копии со всех документов (дипломы, трудовые книжки и т. д.), перевести все эти документы на английский и заверить в соответствующем бюро. Кстати, все метрики и свидетельства о браке и разводах тоже нужно было перевести и заверить в бюро переводов. После этого мы в ОВИРе получаем визы (естественно, тоже не без очереди). В общем, все было сделано так, чтобы отъезд не показался отбывающим таким уж легким делом.

 

ЖИТЕЛИ ИОРДАНСКОЙ ДОЛИНЫ

Интервью в американском посольстве нам назначили на 24 сентября. В назначенный день мы прибыли на собеседование в 9 часов утра первым поездом и тут же отправились в посольство США. Очередь была солидной. В ней доминировали не евреи, а армяне. Это были беженцы, разоренные погромами, потерявшие близких, которые ненавидели три слова: Горбачев, перестройка и ускорение. Я сам незадолго до этого получил письмо от знакомого архитектора-армянина из Баку, который в отчаянии писал: «Найди мне обмен Киев на Баку. В Баку я даю четырехкомнатную квартиру в центре, а в Киеве согласен на любую конуру. Нужно детей спасать».

Наша очередь в посольстве, как и любая очередь, обрастала по ходу дела слухами. Называлась фамилия одной из сотрудниц, к которой лучше не попадать. Естественно, мы попали именно к ней. Она оказалась довольно симпатичной дамой.

– Я ознакомилась с вашими документами. Претензий нет. Ответьте мне только на один вопрос. Что является причиной, побудившей вас уехать?

– Антисемитизм.

– В чем он выражается?

Я положил перед ней документы и обьяснил:

– Вот письмо из ВАКа, где меня лишили ученой степени без всякого обоснования. А вот протокол Ученого совета, где мне степень присуждена единогласно. Вот грамота за первую премию по конкурсу на монумент в Бабьем Яру, а вот вырезка из газеты, где пишется, что такой памятник отказались строить.

– За это спасибо. Это убедительно. Мало кто подтверждает документами свои слова. В основном ссылаются на угрозы, надписи на дверях, шантаж по телефону и на улицах, некоторые показывают синяки. Все это проверить невозможно.

Она подробно расспросила нас о нашей работе, заверила нас, что в Америке мы сможем найти свое место, и в заключение сообщила, что разрешение мы получим по почте, а пока можем собираться в дорогу.

Через неделю пришло письмо из посольства США, где писалось:

«Вы и ваша семья имеете право на въезд в Соединенные Штаты. Оформление вашего дела будет закончено через 4–5 месяцев, и пакет с вашими путевыми документами будет отправлен в Миграционный Центр СПЭЙТ в Москве, который информирует вас обо всех аспектах процесса оформления дела». Через три месяца пришло приглашение в Москву в СПЭЙТ, где нам вручили всякие бумажки, в том числе авиабилет из Шереметьево в Нью-Йорк.

С этого дня у нас возникло три задачи: как отправить все нужное в посылках, как избавиться от всего остающегося хлама и как заработать на отъезд с помощью нашей квартиры. Мебель и одежки мы раздарили. Насчет посылок мы уже знали, что разрешается: пальто с оторванным воротником и манжетами, поношенная обувь советского производства и т. д. Часть библиотеки не принимали, живописные работы вывозить не разрешали. Книги до 17 года издательства Кнебеля, самые дорогие для меня, я переплел в новые обложки. Книга «В.А.Серов» приобрела обложку «Книга о вкусной и здоровой пище», книга «М.А. Врубель» стала «Химией в быту». Словари вообще запретили вывозить, независимо от года издания. После этого Леночка позвонила в Дом для престарелых актеров и позвала коменданта.

– Мы хотим пополнить вашу библиотеку.

– У нас нет на это средств.

– Мы вам даем книги бесплатно.

– Ваш адрес?

В тот же день они приехали и забрали все оставшиеся книги.

Кое-какие акварельные работы уехали в папках и рулонах с чистой бумагой. Интересно, что не дошла только одна посылка. Это был рулон чистой бумаги, в который я спрятал маленький самогонный аппарат, который мне изготовили приятели из Академии наук, и который нас спасал от радиации во времена сухого закона. Забавно то, что меня никто по этому поводу впоследствии не вызывал и никаких претензий не предъявлял.

Но самой тяжелой задачей оказалась реализация квартиры. К несчастью, мы жили в жилом доме киностудии. Чтобы заработать на отъезд, нужно было продать квартиру, предварительно обменяв ее на кооперативную. Обмен мы с трудом нашли, покупателя тоже. Когда же мы пришли к коменданту за документами для обмена, он сказал, что никакого разрешения не даст. Он был человеком грубым.

– Еще чего? Скажите спасибо, что вас пока никто не трогает. Живите тихонько и помалкивайте в тряпочку, пока вас вообще не выкинули. Хотите уйти сейчас – катитесь на все четыре стороны. Скатертью дорога.

Директор киностудии вообще был возмущен нашим поведением.

– У нас в очереди на квартиру стоит половина наших сотрудников, а вы нам хотите неизвестно кого поселить. Освобождайте квартиру, потому что никакого разрешения на обмен я не дам.

Взяли адвоката и подали в суд. Судебное заседание длилось пять минут, и разрешение на обмен мы тут же получили. После этого начался сам обмен и начался он с бюро инвентаризации. Это был тот незабываемый период, когда взятки уже брали в открытую, без зазрения совести. При этом шел откровенный торг. Инспектор бюро Аркадий Моисеевич оказался очень душевным человеком:

– Я готов для вас сделать все, что от меня зависит, но вы же понимаете, как я загружен, так что раньше чем через два месяца ничего не получится.

Определенная сумма несколько разгрузила перегруженного инспектора. Он тщательно пересчитал деньги и сказал, что сделает все через две недели. Тогда на свет появилась еще бутылка коньяка. Это его совсем сломило.

– Ладно, – сказал Аркадий Моисеевич, – сделаем через три дня, только вы принесите еще две пары колготок для девочки, которая оформит протокол.

В новый кооператив принимали нас на правлении. Принимали трудно. Выясняли биографические данные до седьмого колена, заслуги, привычки, семейные отношения и пикантные подробности. Все-таки приняли. Но когда через две недели на следующем правлении мы заявили о продаже квартиры некоему гражданину Нанчингу нигерийской национальности, разразился грандиозный скандал. Первым выступил председатель кооператива:

– Вот, понимаете ли, мы их только приняли, а они уже спекулируют и хотят подсунуть нам какого-то Лумумбу, который неизвестно чем еще будет тут заниматься.

Его поддержала казначей – полная дама, пышущая негодованием.

– Жиды едут за границу, а мы здесь остаемся нищими, на голодном пайке. Так они еще спекулируют квартирами!

– Да как вы смеете заниматься пропагандой антисемитизма? – прокричал наш обменщик, чисто украинского происхождения.

– А что я такого сказала? – Жид – это официальное слово, расшифровывается как «житель Иорданской долины». Ничего здесь оскорбительного нет. Я бы и сама пошла в жиды и куда-нибудь уехала, но меня никуда не пускают.

– Прекратим дискуссию, – заявил председатель. – Давайте голосовать. Кто против того, чтобы разрешить продажу квартиры товарищу, ну вы слышали какому, – провозгласил он почему-то начиная с «против».

Все дружно подняли руки.

– Вот видите, товарищи жиды, – победно сообщила нам казначейша. – Народ против.

И тут моя миролюбивая Леночка не выдержала, схватила стул и бросилась на торжествующую казначейшу, как тореадор на быка. Я еле успел ее перехватить и оттащить в коридор. Наш обменщик, бывший чекист, тоже не выдержал и закричал:

– Я сейчас тут вас всех отметелю, приведу свидетелей, что вы затеяли драку, и вызову ОМОН.

Скандал набирал обороты. На скучных лицах членов правления появились счастливые улыбки. Я понимал всю бессмысленность спора и утащил своих соратников по неравной борьбе. На следующий день удалось получить аудиенцию у зампреда райисполкома. Он выслушал нас и сказал просто:

– Что за чушь! Эти вопросы вообще не в их компетенции. Я уже слышал об этом председателе-самодуре. Давайте ваше заявление, я напишу резолюцию, и пусть въезжает ваш Чунга-Чанга. А этому деятелю надо будет вставить клизму за шовинистические настроения. Ему, видите ли, евреи не нравятся, ему, видите ли, негры не нравятся.

Последним этапом борьбы был загранпаспорт. Его получение оказалось тоже непростой процедурой. ОВИР тянул, как только мог. Мы уже не укладывались в отведенное время. Пришел знакомый и сказал, что нашел подход к даме, которая ведает паспортами, но она денег не берет.

– Как, совсем? – забеспокоились мы.

– Совсем. Она предпочитает что-нибудь из драгоценностей. Например, колье, кольцо или браслет с камнями.

Пришлось взять Леночкино кольцо с бриллиантиком и отправиться на прием к этой даме. В приемной толклась масса народу. Пропускать в кабинет меня никто не хотел – кричали, что тут очередь по записи. Я ринулся вперед, приоткрыл дверь и выкрикнул свою фамилию. Меня тут же оттащили. Через 20 минут к нам вышла дама, сказала, что ее предупредил о нас Виктор Степанович, что паспорта она сделала, и что теперь наша очередь выполнить обещание. Она нам вручила паспорта, а мы ей – коробочку с кольцом, вложенную в другую коробку и закамуфлированную под пакет типа книги. Она при всех развернула эти обертки, выкинула их в корзину, вынула кольцо и примерила.

– Симпатичное колечко, а главное, как раз мой размер, – сказала она разглядывая приобретение, – а то, бывает, приносят такие кольца, что и на палец не натянешь. Сойдет.

– Вы бы спрятали, – сказал я робко, – а то кто-нибудь увидит (хотя уже видели все) и подымет скандал.

– Ну что вы! Кто же из них захочет испортить со мной отношения? Передавайте привет Виктору Степановичу.

 

ОТЪЕЗД

Незадолго до отъезда нас посетил мой друг Леня Каневский.

– Ну что, друзья-американцы, билеты взяли?

– Вот они – билеты на поезд Киев-Москва на два купе, так как я хочу взять с собой кого-нибудь из приятелей, и был бы тебе очень признателен, если бы и ты съездил с нами.

– Я, конечно, вам помогу и съезжу с вами, если у вас все договорено с Феликсом.

– Каким Феликсом?

– Как «каким»? Московским. А как вы собирались добраться до Шереметьево?

– Возьмем грузчиков, такси.

– Вы что, с ума сошли? Грузчики завезут вас в ближайший лесок, обдерут как липку, заберут все деньги и вещи, оставят только паспорта и билеты на самолет – этого отбирать не полагается. И вас никто и защищать не будет. Кто вы теперь такие – не наши граждане, не советские, в паспорте написано ясно «выезд на постоянное место жительства», и не американские. Так что завтра я тебе даю телефон Феликса и немедленно с ним договаривайся.

Разговор с Феликсом был очень простым.

– Номер поезда? Число? Купе? Записал. Теперь слушайте меня внимательно. Поезд подходит к Киевскому вокзалу – вы никуда не выходите и ждете в купе. Никому не открывайте. Я постучу четыре раза. Меня вы узнаете по кожаной куртке и красной рубашке. Вы мне прямо в купе за закрытой дверью даете четыре тысячи рублей, а я вам даю грузчиков, машину и номер в гостинице в Шереметьево-2 на сутки. Я тоже поеду с вами, чтобы не было неприятностей. Полный сервис.

И тут возникла еще одна неразрешимая проблема. Это был тот период, когда вместо российского рубля ввели украинские купоны. Я положил деньги на сберкнижку, чтобы не держать такие суммы дома на время наших сборов. Назад мне возвращали только купоны, которые в Москве не принимались. Положение было отчаянным. В Киеве ни у кого не было крупной суммы в рублях – у всех были только купоны. Надо было искать большой блат в бухгалтериях, выдающих рубли на командировки в Россию. Но таких знакомых не было. И тут неожиданно центральная сберкасса разразилась рублями. После огромной борьбы нам все-таки удалось получить наши деньги.

Вещи полагалось везти в сумках, причем размер и вес сумок был строго регламентирован. Знакомые достали нам парашютную ткань чудовищной прочности, и я отправился по указанному мне адресу к изготови-тельнице сумок. Ею оказалась хилая старушка с ножной швейной машинкой, с помощью которой она обслуживала отъезжающих. В этой же комнате на диване спала молодая женщина, хотя было уже 12 часов дня.

– Что, ночная смена? – спросил я для приличия.

– Да нет. Опять Машка надралась. Послал мне Бог это несчастье. А у меня дома ни хлеба, ни молока. Теперь не знаю, что делать. Уходить после вас боюсь – опять она что-нибудь вытащит из дома, да пропьет. Оставлять вас с ней тоже боюсь – она до антиресных мужиков с похмелья дуже лютая.

Я предложил сходить в магазин. Она за это обещала пропустить меня вне очереди. Сумки были выполнены на высоком уровне. Но когда в них уложили вещи, они оказались неподъемными. Слава Богу, на помощь пришли мои коллеги-архитекторы.

На вокзал отправились на двух вэнах. Один нам дали знакомые из одного дружеского консульства, второй – наша родная киностудия, которая так не хотела расставаться с такими жильцами, как мы. Как только мы подкатили к вокзалу и начали выгружать вещи, к нам подбежала группа из нескольких помятых мужичков с тележкой.

– Кто тут будет за хозяина? – спросил самый бойкий из них, обдав меня перегаром.

– Я буду за хозяина, – ответил я по Бабелю, обрадовавшись, что так легко нашли грузчиков.

– Значит, так. Мы сейчас погрузим ваши вещи в первый поезд. Я так понимаю, вы едете в Москву, чтобы потом отправляться дальше. У меня схвачен поездной ОМОН. Я вас передаю ему из рук в руки на охрану, а то, знаете, с такими пассажирами, как вы, бывают страшные неприятности. А вы нам за все услуги платите всего тысячу рублей.

Тут же подскочил мой друг Саша Скуленко – он был незаменимым человеком в таких ситуациях, и набросился на него:

– Значит, так. Ты знаешь железнодорожного прокурора Василия Ивановича Петренко? Его кабинет здесь, на втором этаже. Он нас хорошо знает и подойдет проводить. И если ты здесь будешь лепить горбатого, то я сейчас подойду к нему и неизвестно, в каком обезьяннике ты проведешь сегодня ночь со своими варягами. Поэтому я тебе предлагаю – берите свои телеги, грузите вещи и везите в пятый вагон. Если сделаете все аккуратно, получите 80 рублей. Если нет – катитесь отсюда. Желающих здесь достаточно.

– Чего ты сразу – прокурор, прокурор. На хрена нам нужен прокурор? Можно же и так договориться. Давай стольник, и мы все сделаем.

У нас были куплены два полных купе на пятерых, нас трое и два моих приятеля: Леня Каневский и Саша Преображенский. Доехали мы без приключений.

В Москве в наше купе постучали условным стуком, в дверях появился Феликс со своими «ассистентами», я вручил ему деньги, и мы отправились в Шереметьево. Когда на горизонте показался аэропорт, машину остановили крепкие ребята в кожанках и спортивных костюмах. Феликс выскочил из машины и долго с ними объяснялся, активно размахивая руками. Это была его крыша. Конфликт был улажен, и мы прибыли в аэропорт. Вещи разгрузили на тележки в общем зале, и мы получили ключ от гостиничного номера для посменного отдыха. Тут мы только поняли, как прав был Феликс. Самолет в тот вечер так и не вылетел, а посадку объявили только на следующий день в 9 часов утра. В таможне из нашей сумки выковыряли две банки икры. Если учесть, что перед этим я купил бутылку водки, то, вместе с ключом от номера, это как-то компенсировало моим приятелям бессонную ночь.

 

ОТ НИМЕЙЕРА ДО МЕЙЕРА, или БОГАТЫЕ ТОЖЕ ПЛАЧУТ

– Ты куда едешь? – спросил меня мой коллега.

– В Америку.

– Ты с ума сошел! Там же в нашем возрасте нельзя устроиться на работу без лайсенса, а получить лайсенс без хорошего английского невозможно. Кроме того, там же все измеряется в футах и дюймах, а чтобы перейти нашему брату на эту систему, требуется не один год.

Но если бы дело только в футах и дюймах! Отправляясь в Соединенные Штаты, люди думают, что они переезжают из одной страны в другую. Так же думал и я. Побывав в различных странах Европы и Азии, я считал, что уже достаточно знаком с капиталистическим миром. Оказывается, это не так. Люди летят не в другую страну, а на другую планету. Американский образ жизни и американский менталитет в корне отличается и от европейского, и от азиатского.

Если вас спросят, где, в каких домах живут на Украине, ответить на этот вопрос будет очень просто.

Городские жители живут в многоэтажных многоквартирных домах, сельские жители живут в индивидуальных домах (хатах, избах). В Америке на этот вопрос будет ответить довольно трудно. Здесь нет городского и сельского населения. Вернее, фермеры есть, и они живут в индивидуальных домах, построенных в стиле country, но их количество значительно меньше, чем сельских жителей в странах СНГ. Городские жители тоже предпочитают жить в усадебной застройке. В результате, городская застройка состоит из центров – десятка-другого небоскребов и огромных одно-двухэтажных спален.

Многоэтажные жилые дома в Америке тоже есть, но их незначительное количество и они, как правило, коридорного типа. Они предназначены в основном или для очень богатых, или для очень бедных.

… Два 15-этажных дома были построены рядом друг с другом. Заселение их происходило, как обычно, не одновременно. Люди заселялись, начинали оформлять квартиры, кое-что переделывать. Во время этого сложного процесса жилец пятого этажа обнаружил, что у него не работает сантехника. Бригада plumbers прибыла немедленно и, в отличие от привычной для нас беседы о вознаграждениях и бутылках, потребовала чтобы ее пустили на четвертый этаж. Но жилец четвертого этажа категорически отказался пустить их в свою квартиру. С каждым новым жильцом добавлялось проблем. На третьем этаже одного из этих домов поселилась дама по имени Рита Шрагер, а на седьмой этаж в дом напротив вьехал новый жилец Винсент Галло. Между ними началась долгая война. Причиной ее было то, что Рита Шрагер повесила у себя на окнах занавеси, заменив ими стандартную солнцезащиту. Галло, живущий напротив, потребовал их снять. Дама отказалась наотрез, предложив мистеру Галло заниматься своей квартирой. Тогда он во всех окнах своей квартиры повесил плакаты с крупной надписью: «Рита Шрагер – шлюха». В это время на последнем этаже одного из домов начали переделку. В результате потекла кровля. На шестом этаже приступили к оформлению интерьера и частично изменили планировку. Это привело к тому, что были залиты пятый и четвертый этажи, дорогостоящие паркеты из розового дерева уникальных сортов вспучились и пришли в негодность. В результате ремонтных работ половина сантехники пришла в негодность. Мистер Галло переехал в гостиницу, а его адвокат вчинил иск и строителям, и архитекторам, и соседям. В результате, почти все жильцы и строители оказались втянутыми в судебные процессы.

Естественно, возникает вопрос: что это за дома такие, в каком захолустном районе их создали нерадивые архитекторы и строители, и что за склочные жильцы в них вселились? Оказывается, эти дома были сданы в эксплуатацию в 2004 году, они расположены в самом престижном районе Нью-Йорка. Да и жильцы – люди известные и далеко не бедные. Так, Келвин Кляйн заплатил за свой двухэтажный unit 8 млн долларов, а позже еще 28 миллионов за дизайн квартиры, Марта Стюарт – 7,2 млн, Николь Кидман – 8 млн и т. д.

Однако жизнь в этих домах, построенных на Перри-стрит в Manhattan Greenwich Village с потрясающим видом на статую Свободы, Empire State Building и на реку Гудзон, превратилась в ад. Дрязги высокопоставленных жильцов были хуже, чем в старой советской коммунальной квартире.

Автор этих двух зданий, названных в народе «Double Trouble» (дабл трабл) – двойные заботы – известный американский архитектор Ричард Мейер, прославившийся созданием музея Гетти в Лос-Анджелесе. Когда застройщики встретились с ним перед началом проектирования и показали ему площадку для строительства, он был в восторге от идеи и набросал эскизы за 20 минут. Кому нужна была такая паника?

Я все больше задумываюсь – в какой мере архитектор имеет право на ошибки? Все мы люди, и любой архитектор может допустить ошибку в своей работе: и техническую, и эстетическую. Но самые тяжелые ошибки – социальные, исправить их практически невозможно. В новой столице Бразилии крупнейший архитектор нашего времени Оскар Нимейер запроектировал огромный жилой комплекс на два миллиона жителей, который долгое время оставался в значительной мере незаселенным, так как этот город был чисто административным, без всякого производства, а жилье дорогостоящим.

Известный американский архитектор Минору Ямасаки допустил, насколько нам известно, две крупные ошибки. Одну – техническую в международном торговом центре, когда проигнорировал современные противопожарные нормы, а воспользовался тестом ASTME-119, разработанным в 1908 году. Это привело к гибели более 2000 соотечественников в результате пожара, вызванного терактом, и уничтожившего не только здания, но и весь район. Его соавтор, выступивший по телевидению, оправдывался тем, что во время проектирования не было таких самолетов, но какое это имеет отношение к противопожарным нормам!

Вторая ошибка была социальная. В 1952–1955 годах он создал жилой комплекс Прютт-Айгоу в Сент-Луисе, за что получил награду Американского института архитекторов. В нем было все – 14-этажные жилые блоки, висячие улицы, разделение транспорта и пешеходов, все виды культурно-бытового обслуживания. Архитектор учел все, кроме одного: кто там будет жить, и этот комплекс оказался наиболее удобным для криминала. Висячие улицы, переходы и подъезды стали весьма уютными помещениями для грабителей и насильников. В результате, руководство города взорвало этот комплекс в 1972 году.

Если бы архитектор Мейер уделил немного времени социальному анализу, ему стало бы ясно, что приемка и заселение этих домов может производиться только после их полного окончания, даже если потребуется пригласить многочисленных интерьер-дизайнеров в соответствии с капризами заказчиков. Пока что заказчики покидают дом и втягивают всех жильцов и проектантов в бесконечные судебные процессы.

Самыми престижными профессиями в Америке являются кино– и шоу-бизнес, спорт, крупный бизнес, медицина и юриспруденция. Инженерным профессиям, к которым так всегда рвались наши соотечественники, и ради которых мы шли в вузы, здесь в средствах массовой информации вообще не уделяют внимания.

Но правят Америкой две силы: автомобили и юристы. Моды на автомобили меняются так же быстро, как и на одежду. Реклама вас преследует всюду. Началась бурная кампания на большие автомобили – SUV. Граждане начали стремительно приобретать их. Как только население насытилось этими огромными монстрами, на которых уже ездили и старики, и хрупкие девочки, началась новая волна агитации на автомобильном рынке. «Зачем вам SUV, которые сжирают огромное количество бензина и которые менее устойчивы на дорогах, покупайте лучше обычные легковые автомобили». И, покорное рекламе население, бросается продавать за полцены свои танки и лихорадочно приобретать привычные легковые машины. Никуда не денешься – ведь по вашему автомобилю судят о процветании вашего бизнеса. Диктатура автомобиля настолько сильна, что основным документом всех законопослушных граждан стал не паспорт и не удостоверение личности, а driver’s licence, то есть водительские права.

А что может автомобилист без lawyer, без юриста? Дорожные аварии без них неразрешимы. Не зря Америку называют страной стряпчих и судебных процессов. «Хороший лоер может все», – уверены американцы, и приводят в пример уголовное дело знаменитого спортсмена и киноактера Симпсона, обвиненного в убийстве жены и ее любовника. Все улики были против, но его адвокаты добились, что он вышел из этого процесса чистым.

Вера в юристов и страх перед ними приводят к весьма своеобразным последствиям в поведении американцев. Если человек упал на улице, вряд ли кто-нибудь захочет ему помочь. А вдруг обвинят в том, что он неправильно ему помог и вывихнул руку. Вскоре после приезда я стал свидетелем, как пожилая женщина бежала к автобусу, в конце которого мы сидели, и у самых его дверей она поскользнулась и упала. Дверь автобуса была открыта. Женщина лежала, а все сидели на местах. Я спросил у приятеля:

– Почему ей никто не поможет? Почему водитель сидит на месте?

– Водитель ей не поможет, потому что ее лоер сможет обвинить его, что он двинулся раньше времени или сделал что-нибудь не так. Но ты не беспокойся – он уже вызвал скорую помощь.

И, действительно, через пять минут подкатила скорая помощь.

Адвокаты решают все жизненные проблемы. Если человека увольняли, то лоер пытался обосновать это либо рассовой дискриминацией, либо необычной сексуальной ориентацией. Особенно возросла роль юристов, когда вошли в моду случаи с sexual harassment – сексуальными домогательствами. Руководящие сотрудники фирм просто боялись подходить к своим подчиненным-женщинам. Любой знак внимания мог быть причислен к этому злодеянию. Поводом могло быть, что угодно: поцелуй руки или просто дружеское рукопожатие, похлопывание по плечу или прогулка под руку. В одной из газет писали, что скоро все американцы будут просто бояться общаться с женщинами. В качестве примера приводился процесс, на котором одной из улик было то, что шеф ел в присутствии секретарши банан и, якобы, делал это непристойно. Свидетельница-уборщица подтвердила, что видела кожуру банана в корзине для мусора.

 

ВСЮДУ ПРОБЛЕМЫ

Доминирующее большинство американцев живут в усадебных домах типа single, twin, duplex в многочисленных районах-спальнях, разбросанных на обширных территориях Соединенных Штатов. Вновь прибывшие эмигранты не могут позволить себе покупку таких домов и начинают со съемных квартир. Мы поселились в многоквартирном трехэтажном доме. Нам помогал мой племянник Женя, которому мы были очень благодарны. Во-первых, он получал все мои бесчисленные посылки с книгами, во-вторых, он приютил нас на первые две недели, пока приводили квартиру в порядок, и, в-третьих, он помог нам привезти кое-что из мебели. Он привел двух своих приятелей, и, когда затаскивали диван в машину, один из них закричал:

– Ставь его на попа!

Все начали хохотать так, что побросали мебель на землю, а я стоял в недоумении. Оказалось, что один из его знакомых, участвовавших в такелажных работах, окончил семинарию и получил приход. Он обиделся, так как понял этот возглас буквально.

Все считали, что наши апартаменты – это большая удача, так как возле нашего дома начинался лесопарк. Знакомые говорили: «Вам повезло, рядом парк, значит, место тихое, спокойное, кроме того, рядом с вами почти все русские». Первые недели пребывания показали, что это не такое уж большое достоинство. Трассы рядом не было, зато под окнами располагался паркинг. Бедлам начинался с семи часов утра. Громкие выяснения отношений происходили между теми членами семейств, кто остался дома, и теми, кто уже собирался уезжать.

– Фима, не забудь заехать в «Одессу» к Тамаре и купить картошку и хлеб. О’кей?

– Рая, так что ты решила? Ты отвезешь Изю в школу, или пусть он ждет школьный автобус? Если хочешь его везти, то подожди – он еще в сортире. Холдай его. О’кей?

– Женя, ты опять забыл часы. Ты такой невнимательный. Драйвай осторожно. Ты же знаешь, что Миша попал вчера в эксидент. Правда, он получит за это приличные деньги, но мне таких денег не надо. О’кей?

– Валя, вы такая интересная вумен сегодня. У вас бьютифул прическа. А у меня есть до вас квештинс. Я услышала, что вы едете в Белсмаркет. Возьмите мне, пожалуйста сеточку ониона. Кэш я вам тут же верну.

– Долго вы все будете собираться? – Это уже снизу. – Я же не могу опаздывать. Мене же сделают фаер к чертовой матери без выходного пособия.

– Рая, она-таки опять не заводится. Позвони немедленно Диме. Хай приедет и хай захватит с собой прикуриватель. О’кей? И позвони Илье, что я приеду к нему сегодня чекать мой кар.

– Маня, кенселай мой апойнтмент у дантиста. Там кореец, он чуть что – так сразу рвет. Я лучше договорюсь с Фимой. Он тоже не подарок, но все-таки свой человек. И раскешай Монин чек в табачном, нам незачем светиться.

После работы с шести часов вечера диалоги продолжались. Напротив нас были окна, принадлежащие семейству некоего Фимы. Приехав домой, он тут же начинал скандал. Он сильно картавил и при этом как специально подбирал слова с многочисленными «р»:

– Гая! (имеется в виду Рая). Не пгидигайся ко мне. Я и так габотаю на пгеделе – и столягом, и кгаснодегев-щиком. Кгоме того, я имею хогоший пгигаботок, котогый нигде не фиксигуется. А ты, загаза, не пгекгащаешь ггысть меня. И это пги гебенке. А чтоб ты пговалилась!

Диалог идет при открытых окнах, так что все соседи полностью информированы и об их семейных проблемах, и о «приработках» Фимы.

Через неделю после приезда мы получили направление в школу. Пришлось опять сесть за школьную парту. Нам предложили уроки английского языка и уроки для поступления на работу. Особенно нас поразили последние.

Нам выдали образцы резюме для поиска работы, сообщили, что их надо рассылать сотнями, так как большинство выбрасывается в корзину. Мое резюме не понравилось преподавателю. Она считала, что не нужно упоминать о том, что я был руководителем или главным архитектором отдела. Все это считалось overqualified. Должность руководителя группы тоже оказалось слишком высокой. Поэтому написали просто «архитектор». После рассылки, если кому-нибудь понравится ваше резюме, вам назначат интервью. Шло длительное перечисление того, что нужно надеть на себя, отправляясь на интервью – какие туфли, носки, галстук. Затем нам сообщили, что мы должны говорить на интервью: я очень умный, имею большой опыт, я сообразительный, я трудоголик, я могу работать с утра до вечера, я умею все делать, я блестящий специалист и т. д.

– Но это же нескромно, – удивлялись мы.

– А вы запоминайте. Если вас спросят – умеете ли вы делать что-то, чего вы делать не умеете, все равно говорите, что можете это делать отлично.

– Но это же обман!

– Ничего, потом научитесь. А пока вы должны создать впечатление, что вы именно тот человек, который им нужен.

Занятия по этому предмету вела сексуально озабоченая филиппинка. В качестве примера она, как правило, приводила членов своей семьи. Она говорила:

– Если вы прошли интервью, и вас приняли, это еще ничего не значит. Вот, например, мой муж прошел интервью, и его приняли на работу в большую фирму. Менеджер, который его принимал, был здоровенный мужчина. Он через два дня стал к моему мужу приставать и хотел иметь с ним секс (секс, как и здоровенный мужчина, присутствовал во всех ее примерах, даже когда это касалось ее мужа, не говоря уже о ней самой). Как вы думаете, что он должен был сделать?

– Уволиться или пожаловаться хозяину фирмы, – пытались мы угадать.

– Неправильный ответ. Чтобы пожаловаться, нужно иметь свидетелей, а их не было. Уволиться – значит, потерять работу. Что же сделал мой муж? Он сделал вид, что не возражает, взял в карман диктофон и записал все разговоры, когда менеджер склонял его к сожительству. А потом показал ему копию кассеты и сказал, что если его уволят, он эту кассету отдаст адвокату.

Мы удивлялись тонкому уму ее супруга, а также его чарам, сразившим менеджера.

Я рассылал резюме по всем архитектурным фирмам. Через месяц я все-таки попал на интервью. Меня принимал сам президент фирмы, очень любезный человек – Роберт Лин. Я показал ему фотографии своих архитектурных работ, и тут начался странный разговор.

– Вот, например этот театр. Какова была ваша доля участия в этом проекте?

– Я его автор.

– Это понятно, но что конкретно делали вы?

– Планы, фасады, разрезы, детали.

– Вы меня не поняли. Что вы вычерчивали: расстановку оборудования, подвесные потолки, раздвижные перегородки…

– Да нет. Я создал весь этот проект.

Он посмотрел на меня с недоверием. Потом, когда он повел меня показывать свою фирму, я понял, чем вызвано это недоверие. Он знакомил меня с архитекторами: «вот это специалист по технологиям, это специалист по подвесным потолкам» и т. д. У каждого из них был свой запирающийся шкаф с каталогами различных фирм, и каждый из них ревниво относился к своей специализации.

– А как же архитектура, композиция зданий, решение фасадов? – поинтересовался я.

– Для этого у нас есть один способный архитектор. Мы передаем ему законченный проект, и он чертит фасады и детали оформления, расписывает все отделочные работы.

– По-моему, с композиции и следует начинать.

– А как же это можно сделать, если еще не расставлено оборудование и не расчерчен паркинг?

В конце разговора он мне сказал что position у него нет, но что он может поставить мне рабочий стол, чтобы я работал, как волонтер – то есть за бесплатно. Это меня не устраивало. Нужно было зарабатывать деньги, нужна была машина. Так что мы были согласны на любую работу. Я начал работать в ювелирной мастерской. Живописью я занимался после 7 часов вечера, когда приезжал с работы. С 7 до 1 часу ночи – это было мое время. Я мог делать все, что я хочу, своими красками на своих холстах без всяких хозяев.

В мастерской, хозяином которой был великолепный ювелир-дизайнер Александр Шамсутдинов, я работал восковщиком. Я вырезал кольца, браслеты, кулоны и серьги из специального воска, а их потом формовали. По сути, это была микроскульптурная работа – соревнование в качестве зрения и тонкости ручной работы. Работать приходилось в бинокулярных линзах. Заказы встречались самые разнообразные. Были вдовы, которые желали носить на груди портреты своих бывших мужей, выполненные в золоте. Это была самая сложная работа, так как угодить таким заказчицам было очень трудно. Вообще, сделать барельеф, похожий на живого человека, да еще по фотографии, да еще которого никогда не видел – весьма сложное дело. А когда он уже отформован в золоте и еще заполирован, узнать в нем оригинал еще труднее. Чего только не желали носить на груди наши заказчики: портреты своих собак и кошек, барельефы с изображением своих автомобилей, яхт или домов, своих церквей и даже спортивного комплекса. Рабочие заказывали изображения траков, бульдозеров и грейдеров. Американские цыгане заказывали огромные браслеты шириной 3 дюйма, сплошь усеянные камнями. Но самым распространенным изделием были нэйм ринги, инишиал ринги, инишиал ирринги и т. д. Лавина таких заказов появлялась перед Рождеством. Я не мог понять этого жгучего желания носить на себе собственное имя или личные инициалы в любом виде. Основными заказчиками были афро-американцы, они относились к этому весьма легкомысленно. Когда появлялись деньги, они заказывали массу украшений, когда кончались деньги – приносили их назад и сдавали за копейки.

В один прекрасный день к нам зашел молодой негр, подозвал меня, открыл рот и начал тыкать в него пальцем. Я решил, что это глухонемой, сказал стандартное «May I help you?» и пододвинул ему карандаш и бумагу. Но он упорно демонстрировал мне свой рот. Я заглянул внутрь и увидел что-то сверкающее. Тогда он закрыл рот, весело и восторженно рассмеялся и провозгласил: «Diamond»! Оказывается он был настолько переполнен чувствами, что ему срочно надо было с кем-нибудь поделиться. Он был одним из тех, кто любил носить бриллианты во рту. Когда к нам приходил такой любитель, приходилось иметь дело с дантистом. Он изготовлял золотую коронку, ювелир ее доводил и полировал, а сеттер заправлял в нее бриллиант.

Однажды появился крупный черный детина, долго мялся и, наконец, сказал:

– Мне нужно кольцо шириной инч (дюйм) большого размера с мелкими бриллиантами.

– Что значит большого размера? – спросил мой шеф-ювелир. – 14–15?

– Нет, мне нужно, чтобы внутри было 2 инча.

– Но таких же пальцев не бывает, – сказал ювелир, глядя на его руки.

– А мне не на палец, – ответил он, стыдливо потупился и захихикал.

 

Все книги серии

TAKE IT EASY или ХРОНИКИ ЛЫСОГО АРХИТЕКТОРА – 1

Книга 1. ЧЕРЕЗ АТЛАНТИКУ НА ЭСКАЛАТОРЕ

Книга 2. …И РУХНУЛА АКАДЕМИЯ

Книга 3. КАВКАЗСКАЯ ОДИССЕЯ И ГРАФ НИКОЛАЕВИЧ

Книга 4. ДОКУМЕНТЫ ЗАБЫТОЙ ПАМЯТИ

Книга 5. ОТ ЛАС-ВЕГАСА ДО НАССАУ

Книга 6. ТОКИО И ПЛАНТАЦИИ ЖЕМЧУГА

Книга 7. IF I’VE GOT TO GO – ЕСЛИ НАДО ЕХАТЬ

TAKE IT EASY или ХРОНИКИ ЛЫСОГО АРХИТЕКТОРА – 2

Книга 8. БЕСПАСПОРТНЫХ БРОДЯГ ПРОСЯТ НА КАЗНЬ

Книга 9. ПЯТЫЙ REPRESENTATIVE

Книга 10. ПОРТРЕТ НЕЗНАКОМОГО МУЖЧИНЫ

Книга 11. В ПРЕДДВЕРИИ ГЛОБАЛЬНОЙ КАТАСТРОФЫ

Книга 12. МИСТЕР БЕЙКОН И INDEPENDENCE HALL

Книга 13. РАПСОДИЯ В СТИЛЕ БЛЮЗ

Книга 14. ПОМПЕЯ ХХ ВЕКА

Книга 15. НЕ СТРЕЛЯЙТЕ В ПИАНИСТА

 

«TAKE IT EASY или ХРОНИКИ ЛЫСОГО АРХИТЕКТОРА» читают:

Эти книги посвящены архитекторам и художникам – шестидесятникам. Удивительные приключения главного героя, его путешествия, встречи с крупнейшими архитекторами Украины, России, Франции, США, Японии. Тяготы эмиграции и жизнь русской коммьюнити Филадельфии. Личные проблемы и творческие порывы, зачастую веселые и смешные, а иногда и грустные, как сама жизнь. Книгу украшают многочисленные смешные рисунки и оптимизм авторов.

После выхода первого издания поступили многочисленные одобрительные, а иногда даже восторженные отзывы. Приведем некоторые из них.

Отзыв всемирно известной писательницы Дины Рубиной:

«Я с большим удовольствием читаю книгу «лысого» архитектора. Написана она легко, ярко, трогательно и очень убедительно. С большой любовью к Киеву, родным, друзьям и соседям. И ирония есть, и вкус. И рисунки прекрасные…

Прочитала вашу книгу! Она очень славная – хорошо читается, насыщена действием, целая галерея типажей, страшно колоритных: и друзья, и сослуживцы, и американцы (многое очень знакомо по Израилю), и чиновники. Огромный архитектурный и художественный мир. Я нашла там даже Борю Жутовского, с которым мы дружим. Словом, я получила большое удовольствие. Знание Киева, конечно, потрясающее. Причем это знание не только уроженца, но уроженца, который знает, что и кем построено. Так что книга замечательная. Сейчас она отправляется в круиз к моим друзьям…

К сказанному мною ранее нужно еще добавить, что книга очень хорошо «спроектирована» – обычно книги такого жанра уныло пересказывают жизнь и впечатления по порядку, по датам. Ваша же книга составлена таким образом, что «пересыпая» главы из «той жизни в эту» и наоборот, вы добиваетесь эффекта мозаичности и объемности, к тому же неминуемое обычно сопоставление «там» и «тут» тоже приобретает обьем, который еще и украшен такими редкими, опять же, в этом жанре качествами, как замечательный юмор, острый насмешливый глаз, общая ироническая интонация…»

Дина Рубина

(17декабря 2007 – 5 января 2008)

Книгу «Тake it easy или хроники лысого архитектора» я прочитал на одном дыхании. И только потом я узнал, что Дина Рубина очень тепло о ней высказалась, и порадовался тому, что наши эмоции по поводу вашего литературного творчества абсолютно совпали.

Книга действительно написана здорово, легко, озорно, информативно. Я вас поздравляю. Это хорошая книга.

Виктор Топаллер,

телеведущий (телепередача «В Нью-Йорке с Виктором Топаллером» на канале RTVI 12 июня 2010 года)

Прочел «Хроники лысого архитектора» залпом. Это было удивительное ощущение – я снова стал молодым, встретил старых друзей, которых, к сожалению, уже нет в наших рядах, вспомнил свои лихие студенческие годы, когда мы немало куролесили, за что и получали. Это удивительная книга настоящего киевлянина, человека, преданного архитектуре. Читая ее, ты грустишь и радуешься, заново переживаешь трудности и вспоминаешь все то хорошее, что связано с молодостью, творчеством.

Давид Черкасский,

народный артист Украины,

режиссер, сценарист, мультипликатор.

Очень хорошо, что Вы продолжили свою работу над «Хрониками лысого архитектора». Первую книгу с удовольствием читают все киевские архитекторы. Это одна из немногих реальных книг о нас с прекрасными деталями и тонким юмором. Даже пользуемся ею как руководством.

Сергей Буравченко

Член-корреспондент Академии архитектуры Украины

 

Об авторах

Елена Аркадьевна Мищенко – профессиональный журналист, долгие годы работала на Гостелерадио Украины. С 1992 года живет в США. Окончила аспирантуру La Salle University, Philadelphia. Имеет ученую степень Магистр – Master of Art in European Culture.

Александр Яковлевич Штейнберг – архитектор-художник, Академик Украинской Академии архитектуры. По его проектам было построено большое количество жилых и общественных зданий в Украине. Имеет 28 премий на конкурсах, в том числе первую премию за проект мемориала в Бабьем Яру, 1967 год. С 1992 года живет в США, работает как художник-живописец. Принял участие в 28 выставках, из них 16 персональных.