Михайлов сидел на крылечке, курил в раздумьях. Светлана с матерью ушли в лес за голубикой, ягодник недалеко, километра полтора от деревни. Наберут два ведра — вполне хватит. Чуть позже за черникой сходят, как раз орешник посмотрят, много ли кедровок летает.

Эти птицы, размером с сороку, летают стайками. Сядет на шишку, трескочет, сзывая всех, и начинает орехи вытаскивать, заглатывает их целиком в специальный мешочек под горлышком. Иногда до ста штук набивает, а потом летает по лесу — в дупло бросит несколько орешков, под корягу, в норочку, во все щели напихает орехов. Зимой все и не вспомнит, кормятся ее запасами белки, а те, что на земле, разбухают весной и прорастают новым побегом.

Кедровка: птица особенная в кедраче, с белыми пятнышками, не мать кормящая и склерозница, забывая свои запасы, лакомится зимой чужими.

Пролетела первая декада августа, через месяц выборы. В Государственной Думе депутаты, как бывало не раз, тайно обгадились, демонстрируя отсутствие связей с объективной реальностью.

Понятно, каким местом они думали, принимая закон о фиксированной дате выборов второе воскресенье сентября. Он и в городе считался не особенно удачным — не все с отпусков вернулись, на даче работы много. Видимо, ориентировались на первое сентября, забывая об огородах, а о селе напрочь. В разгаре сбор урожая на полях, наши мужики пшеницу не сеют, но все в орешник уйдут.

Отменят закон, перенесут дату, считал Михайлов, но опять никого не накажут за непродуманность решений. Сентябрьский запор депутатов пропоносится наверняка на март. Никто не подумает — почему бы не назначить выборы на четвертое ноября? Праздник — и что? Пусть двойной будет, все дома и сходят, проголосуют.

Михайлов сравнивал местных кандидатов в депутаты и претендентов на место главы поселковой администрации. Сравнивал не по их предвыборным программам, которые, в большинстве своем, народ не читал и даже не знал где можно прочесть. Михайлов тоже не читал и не стал бы — бес толку. Он смотрел на деловые качества, реальный потенциал возможностей кандидатов, понимая, что так называемый потенциал можно направить не в сторону избирателей, а в свой карман.

Сегодня наверняка кто-то подъедет из кандидатов призывать голосовать за него. В Михайловке шестьдесят пять голосов, совсем не мало по местным меркам. В их избирательном округе числилось четыреста пятьдесят человек. Шестьдесят пять голосов в Михайловке и двести пятьдесят в поселке, остальные несовершеннолетние.

Он стал перебирать кандидатов в уме.

Кузнецов — директор местного судостроительного завода, фактически реальный претендент в депутатское кресло района. Руководитель самого крупного предприятия. Имеет личный катер на четыре каюты, один из лучших коттеджей в райцентре, несколько дорогих автомобилей. Человек властный, амбициозный, считающий себя пупом земли, умеющий выбрать и лизнуть нужный зад в области. До народа ему до фени, но станет балансировать на грани собственного кармана и заводских служащих. Как руководитель понимает, что такой баланс жизненно необходим с учетом возможности раскрытия тайных операций.

Пономарев — личность известная не по бумагам и полученной информации. Руководитель местной охранной фирмы и лесоперерабатывающего комплекса. Полностью крышует добычу и реализацию пушнины в районе. Человек далеко не бедный.

Константинов — учитель истории в школе. Образно говоря, бедняк, но знают его все, учились…

Кандидатов Мамонтова и Кулагина Михайлов не обсуждал в своих мыслях — наберут максимум два-три процента голосов оба.

Он прикидывал в уме первых двух, кто из них для населения принесет больше пользы. Кто-то бы сразу вычеркнул Пономаря из списка — лидер местной ОПГ и так далее. Но Михайлов так не считал, понимая, что даже ведро можно называть по-разному — емкость для воды, цилиндрический конус с герметичным дном и так далее. Еще неизвестно, кто из них народ обирал больше — Пономарь или Кузнецов. Разница в том, что один это делал тайно, тихо и вроде бы законно, другой нагло, почти открыто и незаконно. По мнению Михайлова, весы Кузнецова явно перевешивали.

Вернулась Светлана с литровой банкой голубики.

— Ты чего пустая, не набрали ягоды?

— Почему не набрали? — она показала свои посиневшие от сока пальцы, — два ведра больших. Маме оставила, она лучше варенье сварит. Это тебе покушать принесла свеженькой. Сами-то в лесу наелись. Ты чем занимался?

— Ты знаешь, Света, лодырничал, так и не вставал с крыльца. — Он улыбнулся. — Обдумывал встречи — скоро выборы, сегодня наверняка гости пожалуют из района, агитировать станут. Надо было внутренне подготовиться к беседе, к вопросам. Нам сейчас это очень важно.

Светлана присела рядышком на крыльцо, положила голову на плечо мужу, сказала с улыбкой:

— Все бы такие лодыри были, как ты. А депутаты… какой с них толк — как жили, так и живем, все равно ничего не меняется.

— Я об этом и думал, Света, необходимо менять подход, не просто голосовать, но и спрашивать потом. Ничего, прорвемся…

Он наклонил свою голову к ней, посидели так с минутку. Михайлов полез в карман за сигаретами, закурил, пуская дым в сторону. Услышали шум мотора, Светлана приподнялась на крыльце, посмотрела.

— Кузя едет, директор судостроительного, прошлый раз обещал быт деревенский улучшить, про дороги говорил плохие, рабочие места. Наврал три короба и уехал. И сейчас наврет.

— Ты, Света, если он к нам пойдет, встреть его у ворот и скажи — генерал занят и принять не сможет. Закрывай ворота на задвижку и пусть хоть лоб себе расшибет. Поняла?

— Есть, господин генерал, поняла.

Она улыбнулась, пошла к воротам, сделала все, как сказал муж.

— Я директор завода, депутат, вы не имеете права, — закричал приезжий, стуча кулаком в калитку.

В ответ услышал лишь женский смех и сконфузился, отошел к машине. Что делать? Он отправил водителя:

— Иди по дворам, собирай народ, — приказал Кузнецов.

Через полчаса собрались люди, Кузнецов начал:

— Я директор судостроительного завода, вы все меня знаете. Скоро выборы и каждый из нас обязан…

— Подожди, директор, — выкрикнул Дед Матвей, — Борис Николаевича нет.

— Семеро одного не ждут, — парировал Кузнецов, — продолжим, товарищи.

— Тебе же сказали: подожди, вот и жди, — крикнул Мирон Петров.

«Правильно, пусть ждет», — заголосили бабы.

Михайлов не стал накалять обстановку, вышел из ворот, заговорил сразу:

— Не знаю, какие там у вас порядки на заводе, но у нас принято с людьми здороваться сначала. Это первое, второе — мы свои обязанности знаем и выполняем их, явка на выборах у нас стопроцентная. Почему вы, гражданин хороший, свои обязанности не выполняете. Вы обязаны отчитаться перед избирателями о проделанной депутатской работе. Почему вы не отчитались, почему не выполнили своих обязательств? Объясните людям, своим избирателям.

— Свой отчет я выставил на сайте местной администрации, и избиратели могут с ним ознакомиться. Я свои обязанности выполняю и вы, гражданин, не мешайте мне…

— Народ дурить… не получится. Наш Президент конкретно сказал — деятельность депутата должна быть прозрачной, отчетность обязательной и доступной каждому избирателю. Вы знаете, что в деревне нет интернета, следовательно, мы не можем посмотреть отчет на сайте. Вы обязаны были приехать сначала и отчитаться. Будем считать, что вы приехали не агитировать нас, а отчитываться. Прошлый раз вы обещали улучшить быт, говорили о плохих дорогах, снабжении, недоступности медицинского обслуживания и так далее. Что конкретно сделано? Ничего, абсолютно ничего, вы палец о палец не ударили для нас, своих избирателей. А сейчас снова приехали заманивать очередной ложью? Хватит, наслушались вранья.

Михайлов повернулся и ушел в свой двор.

— Правильно, мужики, пошли по домам, нечего этого вруна слушать, — крикнул дед Матвей.

Через минуту на улице никого не осталось. Побледневший Кузнецов плюхнулся на сиденье автомобиля, попросил сигарету у водителя, хотя практически не курил. Позор и конфуз полный. Говорили ему про генерала — не простой это человек. Но он-то все правильно сделал, приехал сначала к нему. Почему не принял? Теперь уже ничего не исправить, этот электорат он потерял.

Он смял сигарету, так и не закурив, бросил водителю:

— Поехали.

Кузнецовский конфуз докатился до района уже на следующий день. Колька рассказал подробности в поселке, от которого до райцентра рукой подать. Люди обсуждали, смакуя подробности, где-то привирали на свой удобный лад, но в целом действия генерала в Михайловке считали правильными. Даже заводчане понимали, что их директор не проходной в этот раз. Задумывались — а что он для нас сделал?

Пономарь, зная об этом, метался по своему коттеджу, бегал туда-сюда, из комнаты в комнату. Сначала он ехать в Михайловку не собирался, но теперь понял, что может провалиться также, если не хуже. Люди знали его прекрасно, Пономарь понимал, что по рейтингу он второй после Кузнецова, теперь первый. Но генерал может сделать его враз последним, и он прекрасно знал — как.

«Если он меня тоже не примет, что делать? Люди ему в рот смотрят… Нет, ехать все равно надо».

Он выскочил во двор в халате и тапочках, крикнул своим:

— Быстро по машинам, поехали.

Собрался было уже сесть в машину, водитель подсказал: «Ефим Захарович, вы в халате и тапочках». Пономарев чертыхнулся, побежал переодеваться.

За два километра до Михайловки Пономарь приказал остановиться, вышел, разминая ноги, покурил. Потом приказал снова:

— Машины с дороги в лесок загоните и ждите меня, дальше я один с водителем поеду.

Он подъехал к Михайловскому дому, постучал осторожно. Вышла Светлана.

— Простите, не знаю, как вас по имени отчеству?

— Светлана Андреевна.

— Светлана Андреевна, здравствуйте.

— Здравствуйте.

— Вы бы не могли генералу доложить, Светлана Андреевна, что прибыл Пономарев и узнать — не сможет ли он принять меня?

— Сможет, проходите, — ответила она, — присядьте вот здесь, — сказала Светлана, указывая на лавку у летнего стола, — я доложу.

— Конечно, конечно, — ответил Пономарь подобострастно, — я подожду сколько надо.

Светлана повернулась, зажала рот рукой, чтобы не расхохотаться, ушла в дом. Пономарев обрадовался, его примут и сразу. А если не так что-то?.. Он все еще хорошо помнил вертолет и кулак пилота из кабины. Сидел, ждал побледневший.

Михайлов вышел через минуту, поздоровался, протянул руку. Пономарь вскочил, схватил его руку двумя своими, затряс угодливо.

— Присаживайся, Ефим Захарович, давай сразу к делу, без этих, — он завертел ладонью, — прибамбасов.

— Конечно, товарищ генерал…

— Лучше Борис Николаевич.

— Да, конечно, Борис Николаевич, скоро выборы…

— Ясно. Насчет пушнины мы уже договорились, будем еще орех кедровый тебе сдавать по закупочным ценам в районе. Возможности его реализации в городе у тебя тоже есть. Следующее — деревне трактор необходим. Купишь в городе Беларус, — он написал марку, — цена его миллион восемьсот рублей. К нему погрузочное приспособление для бревен, ковш и лопату. Это еще плюсом тысяч четыреста. Деньги эти за год только на нашей Михайловке отобьешь. Трактор оформишь на Яковлева Андрея Савельевича, купить его надо в течение недели, чтобы не связали с выборами, и помалкивай, депутатствуй себе на здоровье. Последнее — не катайся ты по району на трех джипах, тебе же никто не угрожает, а народ относиться станет лучше. У меня все.

— Понял, Борис Николаевич, понял, все сделаю. Я могу надеяться…

— Не можешь, — перебил его Михайлов, — можешь быть уверен.

— Правда?

Михайлов ничего не ответил, протянул руку, пожал и ушел в дом. Пономарев вышел со двора на улицу, подпрыгнул от радости, словно козлик, и укатил.

Светлана обежала деревню, собрала народ. Люди собирались, спрашивали, толпились у ворот. «Чего он собирает-то», спрашивала Анисья Степанова. «Надоть, значит, и собирает, тебя не спросил, Анисья», — пояснил дед Матвей.

Михайлов вышел, поздоровался.

— Я вот зачем вас пригласил, люди добрые, приезжал ко мне Пономарев разговаривать, личность вам известная.

— Бандит же он, Борис Николаевич, так говорят про него, — напомнил Колька.

— Ты, Николай, сам видел, как он грабил, убивал, воровал, что-то другое делал противоправное? — спросил Михайлов.

— Не, не видел.

— А кто видел, знает конкретные факты? — спросил он у собравшихся.

Люди пожимали плечами, удивляясь.

— Говорить можно все, — продолжил Михайлов, — и про кур говорят, что доят, — народ повеселел, засмеялся, — но не про кур у нас разговор. Я договорился с Пономаревым, что он у нас пушнину купит по нормальной цене, боеприпасами вас снабдит по магазинской цене. И еще орех кедровый станет закупать, так, что в сентябре надо идти и орех бить, тоже прибыль неплохая к семейному бюджету. Для нас, Михайловских, это конкретная выгода, не то, что там Кузнецов лопотал и ничего не сделал. Что скажете, сельчане?

— Что говорить, Борис Николаевич, правильно все, спасибо вам, — ответил за всех дед Матвей.

Сельчане выкрикивали в голос: «Верно, Верно».

— Тогда так и решим — голосуем за Пономарева на выборах. А бандит он там или не бандит — этим пусть полиция занимается, нам, в Михайловке, он ничего плохого не сделал. Нам жизнь свою надо улучшать, а не сплетни слушать. Спасибо, родные, что отозвались, собрались по моей просьбе. Спасибо.

Люди расходились, обсуждая услышанное, соглашались с Михайловым, поддерживали. А он знал, что завтра Колька разнесет разговор по поселку, докатится он быстро до райцентра, обсудят Пономарева и там, но уже по-другому.

Слухи разнеслись быстро, в районе сразу заметили, что Пономарев стал без охраны ездить. Говорили однозначно — перевоспитал его генерал, человеком Пономарь стал. За такого грех не проголосовать.

Слухи докатились и до Кузнецова. Но сделать он ничего уже не мог. Сходил к начальнику ОВД, но и там получил от ворот поворот — говорить можно все, а фактов в отношении Пономарева нет.

Сам Пономарь изумлялся конкретно — за день-два генерал изменил мнение о нем. Лично поехал в город за трактором, привез в Михайловку.

— Я, Борис Николаевич, всем сказал, что вы меня попросили и денег дали — все равно в город еду, заодно и трактор купил, — объяснил он Михайлову.

— Спасибо, Ефим Захарович, спасибо. Я не сомневался, что ты умный мужик. Будь с людьми помягче, и они к тебе потянуться, ласковое дитя две матки сосет. Помни об этом.

Андрей Яковлев бегал по двору, то с одного боку подойдет к трактору, то с другого. Не верилось никак, что это теперь его трактор, личный. Нина смотрела на него, умилялась — ну прямо чисто ребенок. Вся деревня собралась смотреть, и он хвастался, не стесняясь:

— Зять подарил! Какой подарок-то, а! Свой трактор… новенький… с ковшом, лопатой и трелевкой… надо же, а! Зять-то какой у меня!

Он садился в кабину, ощущая громадную разницу с прежней — комфорт и удобство. Старый трактор хотел отогнать за околицу, снять с него поставленные запчасти, но Михайлов предложил другое.

— Мужики, — обратился он к сельчанам, — я потратил на запчасти шесть тысяч рублей. С учетом амортизации станем считать пять тысяч. Если разделить на все дворы, то выходит по двести рублей всего. Я предлагаю старый трактор не выбрасывать на свалку, а сделать его общим. Выбрать тракториста, который станет за ним следить и ездить. Согласны по двести рублей скинуться?

Люди согласились, сходили домой за деньгами, даже Назар деньги отдал. Потом долго и спорно выбирали тракториста. Наконец все сошлись на Антоне Степанове.

— Забирай, Антон, трактор к себе во двор, освобождай место, — с радостью бросил Яковлев, — у Кольки еще одна тележка есть на ходу, ее прицепишь.

Уже на следующий день он мастерил свою тележку к трактору, заменил все доски на старой, и она выглядела теперь, как новая. Оставалась малость — поменять лысую резину. Борис обещал в следующую поездку в район купить.

Михайлов подошел к Светлане, обнял ее за плечи, шепнул тихо на ушко:

— Ты посмотри, как отец радуется, словно ребенок. Кажется ничего в жизни не надо, кроме новенького трактора.

Она согласно кивнула головой. Подошел отец.

— Может еще дровишек привезти? — спросил он.

Светлана не удержалась от смеха.

— Чего ты смеешься, дочка? Да, хочется съездить, что в этом плохого? Кабина какая классная… с печкой… тепло.

— Назару дровишек привези, — с юмором подсказал Борис.

— Назару? Не-ет, этому не повезу. Есть люди, у которых ничего святого нет. Я помню, в колхозе еще, сам понимаешь, в уборочную выходных нет, а Назару надо было дома картошку копать. Всем надо было, не только ему. Он в поле не вышел, сказал, что заболел, спину прихватило. Все в поле ушли, он остался, хотел картошку копать, но понял — нельзя, он же болеет. Так он ее ночью копал, при луне, людям потом пояснил, что к ночи спина прошла. Представляешь, Борис, до чего человек опустился, до чего эгоизм и жадность доводят? У нас на деревне двое ненормальных — Зинка самогонщица и сплетница, да Назар жадюга. Все остальные — нормальные мужики и бабы.

* * *

Наступил сентябрь, первый месяц осени. Но здесь она реально чувствовалась уже в конце августа. Пожелтели листочки берез, но крона еще держалась, сохраняя листву. Порывы ветра срывали, кружили отдельные листья, но настоящего листопада еще не было. Ударит морозец, по реке потянутся забереги и почти враз оголятся ветки.

Михайлов с тестем собирались в орешник основательно и не торопясь, укладывали в рюкзаки одежду и, в основном, продукты. Топоры, ружья, все, как положено, нельзя в тайге без ружья. Медведь еще не залег в берлогу, и встреча с ним грозила вполне реальной возможностью. Брали с собой собак обязательно, верные псы всегда предупредят о предстоящей опасности.

Светлана с матерью уже побывали там двумя неделями раньше, набрали два ведра черники и два брусники, притащились домой с полными ведрами, варили варенье. Заодно осмотрели зимовье и шишкомолку, своеобразное корыто, в котором крутился бревенчатый цилиндр с зубьями. В корыто засыпали шишки, крутили ручку и на постеленный брезент снизу падало перемолотое содержимое. Просеивали через крупное сито и откидывали лопатой на брезент. Орех тяжелее, летел дальше, оставляя мусор посередине.

Борис с тестем присели на крыльце на дорожку, покурили и двинулись. Светлана с матерью провожали их до реки. Погрузили нехитрый скарб в лодку, собаки, радостно поскуливая, уже уселись вперед всех.

Михайлов оттолкнул лодку и, направляя ее шестом, поплыл на другой берег. Она шла плавными толчками, стремясь к другому берегу. На той стороне бросили рюкзаки в тележку, наподобие садовой, только покрепче, и пошли налегке. У подножия леса повернулись, помахали рукой своим женщинам, все еще стоявшим на берегу, и скрылись за деревьями.

Кедрач располагался на другой стороне реки от деревни и поэтому не привлекал городских или поселковых, они штурмовали другие места. Но местные на лодках плавали и орех били.

Борис тянул за собой тележку, приходилось идти в гору, но по тропинке она катилась легко, по лесу так не покатишь — увязнет во мхе. Через час, немного уставшие, уже устраивались в зимовье. Собаки бегали, обнюхивали территорию и метили своим запахом, как и положено зверю, даже домашнему.

Тесть осмотрел колот — метровую чурку с прибитым шестом длиною два с половиной метра. В порядке. Сели прямо на колот, закурили. Борис смутно, но все же помнил, что бывал здесь раньше. Исполинские кедры поднимались ввысь кронами, а внизу сплошной черничник. И что поразило Бориса — это чистота. Не было сухого валежника или коряг.

Зимовье, срубленное тестем еще в советские времена, оказалось прочным и не прогнившим. Кедрач, как известно, обладал бактерицидными свойствами, жившие в нем люди не болели простудными заболеваниями.

Внутри печка-железка, обложенная кирпичами. Сама железка нагревалась быстро и не хранила тепло, что не подходило для студеной поры, а теплоемкие кирпичи давали возможность выспаться и не топить ее всю ночь. Деревянный стол у единственного окна, скамейка, у другой стены полати из досок.

— С Богом, — произнес Михайлов, беря колот и ставя его на шест у кедра.

Посмотрел на тестя, тот отошел метров на тридцать, чтобы летевшие с высоты шишки не ударили по голове и видеть, куда они упали. Обязательно надевали шапку, она спасала зазевавшегося ротозея от травмы.

Борис ударил по стволу, прячась под колотом. Сверху с шумом и свистом посыпались шишки, он ударил еще пару раз и отошел к другому кедру.

Тесть собирал шишки в куль. С одного кедра падало в среднем до половины куля, а в редких случаях и побольше, тесть носил и высыпал их у зимовья в кучу. Любой хворост или упавшие ветки собирались и уносились тоже — для костра и печки пригодятся. Вот почему чисто в лесу — обед надо на чем-то готовить, понял Михайлов.

Шишки били по радиусу от зимовья, каждый раз его увеличивая. К двум часам сделали перерыв, готовя обед, покушали, покурили. Принялись молоть шишку, просеивать и откидывать орех на брезент. К вечеру получилось полкуля чистого ореха.

Жгли костер, готовя ужин, приняли по стаканчику самогонки для почина. Собаки расположились рядышком, тоже набегались за день, отдыхали, вслушиваясь в тишину вечернего леса, иногда вздрагивая и поводя ушами на треск или шорох. Клали мордочки на вытянутые передние лапы, моргали изредка верными глазками, вспоминали, наверное, что-то хорошее.

— Скажи, Борис, — начал тесть, попыхивая сигаретой, — Наша Михайловка сейчас никому не нужна. Про Бога не знаю, но людьми точно забытая. Пройдет еще десять-двадцать лет, мы не сможем рыбачить, охотиться, бить орехи — тогда что? Сил не останется и могилу выкопать, так и сгнием, где смерть застанет — во дворе, в доме, на огороде. Только в нашем районе вымерших деревень с десяток, а по всей России их сколько? Почему вымерли и продолжают вымирать деревни, где была когда-то техника: трактора и комбайны, жили люди? Где теперь эта техника, куда она делась? По большому счету мы покупаем муку и соль, остальное свое. Что делать и как быть, когда силы покинут? Бессильно лежать, умирая с голода… Ты грамотный, ученый, генерал… можешь ответить?

Тесть замолчал, подкидывая в костер хворост, он вспыхивал, уносясь искрами ввысь, в темноту. С ответом не торопил, понимая, что не ответить так сразу на поставленные вопросы.

Михайлов размышлял, прикидывая один вариант, другой… Начал издалека:

— На твой вопрос, отец, каждый может ответить. Я, другой простой человек, глава поселковой администрации, районной, городской, областной, Президент и так далее. Но суть в том, что ответ у каждого будет разный. Где-то ответы станут сходиться, расходиться, пересекаться, наслаиваться в большей или меньшей степени. Но будет ли среди ответов правильный?

— Конечно, будет, — уверенно ответил тесть.

— А я совсем не уверен, что хотя бы один будет правильным.

— Да ну… даже Президент ответит неправильно? — удивился Яковлев.

— Понимаешь, отец, — усмехнулся Борис, — Президент — это такая должность, на которой можно знать ответ, но не всегда выгодно отвечать конкретно. Есть секретность, политика внешняя и внутренняя, целый ряд факторов, с учетом которых прозвучит ответ. И, вдобавок, этот ответ не все умеют услышать.

— Так надо попросить, чтобы сказал громко, — предложил Яковлев, — и услышат все.

— Конечно, отец, конечно, — вздохнул Михайлов, — жизнь сложная штука. Сегодня верное — завтра становится неверным. Ты про татаро-монгольское иго слышал?

— Да, все знают, триста лет нашествия, — уверенно ответил он.

— Все знают, а никакого иго не было на самом деле.

— Да ну…

— Вот тебе и да ну. Генетически не подтверждается, кровосмешение отсутствует. Когда бурят или бурятка за русского выходит, женится — какие дети рождаются? Правильно, похожие на бурята. Так за триста лет-то мы все должны с раскосыми глазами ходить или опять что-то не так?

— Вот те на… точно, — он хлопнул себя по колену, — верно. Они бы всех баб перепробовали. Почему же тогда…

— Не знаю, отец, не знаю. Может, у них на триста лет воздержание походное было.

Яковлев рассмеялся.

— Ох, уморил, какое там к черту воздержание на баб у иноверцев.

— Так, где она тогда правда? — продолжил Михайлов, — были у вас в колхозе машины, трактора и комбайны, начальнички все порастащили, пораспродали, без техники захирела деревня и стала никому не нужна. Так?

— Так, абсолютная правда, — согласился Яковлев.

— Вот ты и услышал ответ, назвал ответ правильным. А он не правильный, отец, не правильный.

— Как же неправильный, когда в самую точку, — возразил тесть.

— Доля истины в нем есть, — согласился Михайлов, — это очевидно. И большая доля. Но почему начальнички это сделали, а раньше не делали? Потому что условия для этого появились. Выходит, что не только ваши маленькие начальнички виноваты, но те большие, которые эти условия создали. Так?

Яковлев помолчал немного, вновь подбрасывая хворост в костер, ответил неуверенно:

— Выходит, что так.

— Каждый человек воспринимает ответ на своем уровне, отец, то, что знает и хочет услышать. Вот, например, у тебя сейчас новый трактор Беларус, как его еще можно назвать?

— Как? — удивился тесть, — ни как. Белорус, он и есть Беларус, никак иначе.

— А если я его назову самодвижущимся механизмом, способным тащить за собой плуг, тележку и так далее. Я что, буду не прав?

Тесть сдвинул шапку на затылок, почесал вспотевший лоб от костра…

— Прав, конечно, ты всегда прав. Мозги мне только запудрил и все. Ладно, заливай костер, спать пойдем.

Яковлев устроился на топчане и долго не засыпал, все думал о сказанном зятем. Верил он ему безоговорочно, но и не понимал. Вроде бы ответил он на вопросы, но путаницы в голове появилось еще больше. А главного ответа — когда на деревню обратят внимание, он так и не получил.

Михайлов тоже заснул не сразу. Для себя он считал однозначным лишь один ответ — монарх, давший место анархии, и есть главнюк. Потом уже появился Ельцин со своими перегибами, страной стало управлять сложнее.

Меняются времена, эпохи, люди… Стали обращать внимание на деревню, но на инициативную, не на окраине, а в середине периферии. Правило никогда не менялось — деньги к деньгам.

Возрождать надо Михайловку и реальные мысли летали, кружились по зимовью в глубокой тайге.

Утром проснулись мужики под впечатлением вечернего разговора с двояким настроением — прелестная природа: тайга, кедрач и тяжесть развалившейся деревни. Перекидывались короткими фразами — дай, налей, еще будешь? Перекусили, попили чай и принялись за дело. До обеда били шишку, после обеда мололи, получая чистый орех. Пробыли в кедраче еще два дня и стали возвращаться.

Рюкзаки и ружья на плечи, топоры за пояс, на тележку погрузили два мешка чистого ореха, привязали, чтобы не упали по дороге от тряски. Михайлов катил ее легко, слегка придерживая и направляя. Слава Богу, под горку, не надо тянуть за собой с усилием, упираясь, как бурлаки.

Первыми домой прибежали собаки, оповестили хозяек о прибытии. Нина Павловна со Светланой побежали на реку встречать. Радостные и довольные обнимали мужей, словно их не четыре дня не было, а целый год. Развезли кули по домам, собрались на ужин у Яковлевых.

Женщины быстро собрали на стол, поставили бутылку самогонки, не грех выпить по сто грамм за прибытие.

— В деревне мы со Светланой остались и тетка Матрена, как одиночка, остальные все в орешник ушли, — рассказывала Нина Павловна за ужином, — выкопали картошку в первых числах и подались сразу. Парами ушли — мужик колотит, жена собирает. Тебя, Борис, хвалили, что даешь возможность заработать немного. Это они про твой уговор с Пономарем, всегда приятно слышать, когда зятя хвалят, — улыбнулась Нина Павловна. — К выборам вернутся, кулей по пять притащат, проголосуют, как ты сказал, и опять в кедрач. Еще кулей по пять набьют и остынут, плюсом себе кулек на зиму. Я только не пойму, Борис, почему ты не хочешь добыть орех на продажу, разве лишними деньги бывают?

Михайлов посмотрел на стограммовые граненые стаканчики на столе. У женщин наполовину полные, у него с тестем пустые, налил себе и ему, пододвинул бутылку Светлане.

— Все, убери от соблазна со стола, нам хватит с отцом. — Стал отвечать на вопрос. — Деньги лишними не бывают, это верно. У меня более масштабные задумки. С Пономаревым мы эту осень и зиму пообщаемся, я дал слово и его сдержу. Хотя… надо подумать.

Он встал и вышел на крыльцо покурить. Следом присел тесть, спросил:

— О чем задумался?

— Подожди, отец, помолчи немного, надо кое-что в уме просчитать, извини.

Он пожал плечами, надо, так надо, курил молча, видимо, стараясь угадать мысли зятя. Бросил докуренную сигарету в банку, теперь он тоже, по примеру, не раскидывал «бычки» где попало.

Михайлов размышлял недолго, вернулся за стол, начал с вопросов:

— Сколько шкурок соболя добывает охотник за сезон в среднем?

— Годы разные, Борис, как и удача охотника, здесь нет однозначного ответа, — пояснил тесть.

— И все-таки? — настаивал Михайлов.

— Все-таки… от десяти до сорока, у каждого по-разному получается. Выходит в среднем по двадцать пять.

— По какой цене вы шкурки сдаете?

— По тысяче принимают в районе, — ответил Яковлев, — здесь за пятьсот примут, но на это никто не согласен. Каждый в район пёхом ходит со своими шкурками.

— Это даже не грабеж, а полная обдираловка, — усмехнулся Михайлов, — кто шкурки умеет выделывать?

— Ты че, Борис? — не понял его тесть, — это же деревня, здесь все умеют.

— А килограмм ореха почем?

— Двадцать пять за кило… нормально.

Светлана уже давно смекнула, что Борис задает вопросы не просто так, но пока еще не улавливала смыслового направления. В своей уверенности, что он снова выдаст нечто «космическое», не сомневалась. Ждала исходя с нетерпением и улыбкой.

— Клуб стоит вроде бы целый и окна не выбиты… не подгнил сруб? — продолжал спрашивать Михайлов.

— Че ему будет? На листвяке стоит, — ответил тесть.

— Ты все на тракторе хотел покататься, отец, есть дело — надо тележку дров в клуб привезти. Он нам понадобится скоро.

— Клуб… зачем он нам?

— Зимой несильно-то людей на улице соберешь — холодно. Собрать можно, но в тепле лучше думается, уютнее. Ты сходи в клуб, присмотрись, может, что подправить надо, подколотить, замок на дверь повесить. Пусть сельчане орех сразу туда везут, а ты, Света, кули примешь и запишешь у кого сколько. Скажешь, что Пономарев со мной рассчитается за все сразу, а я уже деньги верну сам каждому лично.

— Зачем нам лишняя головная боль, Боря? — спросила Нина Павловна, — пусть бы Пономарь сам забирал и платил. Не пойму я что-то…

— Мама, — вмешалась в разговор Светлана, — ты его не знаешь? Он наверняка уже все продумал, не зря курить на крыльцо бегал, ему вполне пяти минут хватило обмозговать вопрос. Скоро начнет нас ошарашивать новостями, он же без прелюдий никак. Может, тебе, Боря, еще стопочку налить, чтобы ты жилы из нас не тянул? — с улыбкой спросила она.

— Стопочку? — Борис обнял ее, — можно и стопочку, только всем. Наливай, Света, если такая масть пошла.

Светлана встала, принесла бутылку, налила всем.

— За удачу, — поднял рюмку Михайлов и опрокинул ее в рот целиком, закусил груздочком. — Вы, Нина Павловна, говорили о головной боли, она действительно никому не нужна. Если сельчане продадут орех не по двадцать пять, а по пятьдесят рублей за килограмм — останутся довольны?

— Довольны? Не то слово — от счастья запрыгают, — ответил тесть.

— Вот я и куплю у них орех по пятьдесят, — пояснил Борис.

— Это же разорение сплошное, — ахнула Нина Павловна.

— Ты что, Света, скажешь? — спросил он жену.

— Что я скажу? — она погрозила ласково пальчиком, — скажу, что если ты купишь по пятьдесят, то продашь по сто. Никакого разорения, мама, здесь нет, а прибыль есть. Я не права?

— Конечно, права. Ты же у меня экономист, должна вперед смотреть. Вот вам и ответ, Нина Павловна, почему мы с отцом не пошли второй раз в орешник. Я здесь, за столом, ореха уже набил больше, чем вся деревня в целом. Да, станем покупать по пятьдесят и продавать по сто. Люди довольны и мы в том числе. Только говорить об этом не надо, даже нашему Шарику. Покупает Пономарь, пусть так народ и считает, цену им знать необязательно. На следующий год за сто купим и за сто продадим. Сразу нельзя, деньгами тоже «отравиться» можно. Но это не наш с вами бизнес, я мелочевкой заниматься не стану.

— Ничего себе мелочевка, — встрял в разговор тесть, — если по десять кулей с каждого двора, минус ты и Матрена, получается двести сорок кулей. По две с половиной тысячи на дом и нам шестьдесят, — уже успел посчитать он, — это не мелочёвка, Борис, это большие деньги… целых шестьдесят тысяч.

Он вытащил сигарету, хотел прикурить, но Михайлов предложил пойти на крыльцо. Борис снова курил сигарету молча, рассуждал про себя. Он еще не озвучил своим главной темы, но подошел к ней вплотную.

Отдавать деньги Пономарю или нет? По неписаным современным законам возврата не требуется. Он ничего не предъявит и останется доволен. Слишком добрым нельзя быть в этом мире — разорвут от непоняток или зависти. Скорее всего, пришел Михайлов к окончательному выводу, деньги отдавать нельзя. Пономарь не поймет, посчитает слабостью и может проявить жесткость впоследствии. Он докурил сигарету и вернулся к столу.

— Значит, отец, шестьдесят тысяч это большие деньги? — продолжил разговор Борис, — ни спорить, ни соглашаться не стану. Если поделить их на двенадцать месяцев, то не так много получается. Я планирую прибыль в другом размере, скажем шесть-семь миллионов рублей.

Михайлов понимал, что такой цифрой шокирует родственников, и не ошибся. Они вначале молчали, потом ахали, охали. Но как бы то ни было, слово не воробей.

— Сразу после выборов мы со Светланой занимаемся открытием ООО. В учредителях все мы, процент обсудим. Светлана главный бухгалтер, я генеральный директор. Возьмем в штат по найму тетку Матрену и Василису. Фирма по приобретению и реализации пушнины. Я не зря вас расспрашивал цены, мы станем шкурки выделывать, этим как раз и займутся Тетка Матрена и Василиса, как одинокие женщины. Выделанная шкурка в разы дороже, продавать станем не здесь, а в городе, это еще определенный плюс. Как вам моя идея?

— Идея хорошая, Борис, но мы все равно с Ниной ничего в этих ООО не понимаем. Вы уж там сами со Светланой разбирайтесь, — ответил Яковлев.

— Значит, так и решим, говорить пока ничего и никому не станем. Кстати, Василиса не объявлялась? — спросил Михайлов.

— Была третьего дня, — ответила Нина Павловна, — к переезду готова. Я сказала, что вы в орешнике, она завтра-послезавтра станет вас ждать.

— Хорошо, — согласился Борис, — завтра перевезем и займемся своими делами. Пойдем, Света, домой, поздно уже.

Дома мысли о новом бизнесе не оставляли его, Михайлов прикидывал всевозможные варианты за и против, препятствия и выгоды. Иногда клял себя за озвучивание непродуманного до мелочей предложения. Многие фирмы прогорали, выбирая стратегически правильное направление с неуточненной тактикой производства.

Мысли метались между основными позициями — выделывать шкурки или не выделывать их. Закупить и продать — реальный доход представлялся до миллиона восьмисот тысяч рублей. Если реализовывать выделенные шкурки соболя, то доходность могла составить порядка шести-семи миллионов рублей. Выгода в три и более раз. Затраты на выделку, в принципе, не большие, но трудоемкие и по времени затяжные. Необходимо провести вымачивание шкурок, мытье, мездрение, обезжиривание, пикелевание или квашение, дубление и жирование, сушку и растяжку. В этом процессе Борис разбирался слабо, если не сказать, что не разбирался вообще, хотя специальную литературу прочел.

На следующий день поехали за Василисой. Тесть с радостной гордостью рулил на новеньком Беларусе с прицепом. Михайловы на Уазике приехали первыми и обратили внимание, что к перевозке приготовлено все. Василиса вынесла во двор даже кровать, словно с уверенностью знала, что за ней приедут именно сегодня.

Яковлев подъехал, загоняя трактор во двор тележкой вперед, сразу сообразил, что за один рейс не управиться. Только картошки стояло сорок кулей. Зачем столько одной Василисе, у которой нет скота?

Она встречала Михайловских в своей обычной манере, но Борис все же отметил, что в ее «каменном» облике уже не было присущей черноты, словно посвежело лицо без мимики.

Вначале решили загрузить мебель, бочки с соленьями, другие продукты и орудия деревенского труда, вошло еще несколько мешков картофеля. Андрей Савельевич увидел за огородом плуг, убежал смотреть.

Брошенный еще с советских времен плуг заржавел от времени и Яковлев сразу не смог понять, почему его оставили здесь. Понял чуть позже — треснула втулка соединения с трактором, требовалась сварка. Зять заварит, сообразил он, но вдвоем его на тележку не поднять. Подошедший Борис подсказал:

— У тебя есть погрузочный гидроманипулятор для бревен, прицепишь и погрузишь на тележку. Втулку дома заварим и свой плуг будет.

— Точно, — согласился он, — я и забыл, что есть прицепные устройства.

За два раза перевезли все, помогли спустить картошку в подполье, занесли кровать, стол и шкаф. Мелочь Василиса в дом уносила сама.

Михайлов присел на крылечко, закурил, позвал Василису. Она подошла, села рядышком, негромко произнесла:

— Спасибо вам, Борис Николаевич.

Он лишь махнул рукой, заговорил:

— Я хотел спросить и посоветоваться — ты шкурки выделывать умеешь? — она согласно кивнула головой. — Вдвоем с Матреной сможешь обработать шестьсот шкурок или чуть больше и что для этого необходимо, какие сроки?

Василиса подумала, ответила, не торопясь:

— Необходимо помещение, например, клуб или школа, пластмассовые емкости, подойдут ванны, ингредиенты… не стану перечислять все. Если запустить поэтапный процесс, то можно справиться за месяц вполне. Заранее приготовить доски, плечики и так далее.

— Возьмешься за это, Василиса? Помещение клуба, составишь список необходимого — я куплю и привезу. В помощницы тетку Матрену возьмешь. Я еще с ней не разговаривал, но, полагаю, она согласится.

— Почему Матрену? — спросила она.

— Ей все равно делать нечего, она не охотится. Ты можешь тоже за соболем сходить дней на десять-пятнадцать, а потом начать выделку, когда охотники первую партию доставят. Мне важно качество выделки, пусть за два месяца, если это необходимо.

— Хорошо, с Матреной я сама поговорю, мы возьмемся и сделаем, — ответила Василиса.

— Отлично! Я в этом процессе не разбираюсь и нос совать не стану, поэтому вся ответственность на тебе, Василиса. Как, когда и что делать — решай сама. Если что-то надо из досок сделать — щиты деревянные, плечики… все говори и что купить надо. Обращайся, не стесняясь, в гости приходи почаще, мы со Светланой всегда тебе рады.

Михайлов встал, собираясь уходить домой, но вспомнил и спросил еще:

— Тридцать тысяч тебе, как старшей, и двадцать пять Матрене достаточно?

— Вполне, — ответила Василиса.

Оставшись одна, разложила привезенное по местам, расставила, как хотелось. Теперь это ее родной дом… еще не обжитый, но желанный и свой. За короткое время, пока находилась здесь, Василиса ни разу не вспомнила своих детей, мужа и родителей. Суета переезда, новая обстановка… двор и дом не напоминали ей о прошлой жизни.

Теперь перед глазами постоянно маячил Михайлов, его образ не выходил из головы и мысли неизменно пульсировали о нем. Она складывала привезенные чурки под навес, колола их, унося поленья на растопку, и все время думала — это он привез, почему? Это он пригласил, перевез и предложил работу, почему? Добрый дядя или что ему надо? В добрых дядей не верила. Может, ему нужна я? Но он приехал, ни разу меня не видя, у него красивая жена. Василиса поняла, что подумала о себе, как о женщине, впервые за последние несколько лет. Нет, это отвергла сразу, как баба она ему не нужна.

Затопила плиту, поставила чугунок с картошкой и чайник, все думала, не понимая. Взял на работу и если бы не обещал платить деньги — понятно. Она бы отработала без вопросов бесплатно, доброе отношение дорого стоит. Но опять не сходилось, он предложил ей больше, чем Матрене.

Надо бы купить электроплитку и чайник. Там они были ей ни к чему без света. Попросить Михайлова, чтобы привез из района, когда поедет, в счет будущей зарплаты. Опять Михайлов… раньше бы сама сбегала за сорок верст и не подумала, а здесь всего-то идти тридцать, упрекнула она себя. Наваждение… он не выходил из головы никак.

Почти пустая Михайловка радовала Василису. Сейчас бы сбежались деревенские бабы посмотреть, поговорить, поохать. Привыкшей к одиночеству сложно переносить людскую назойливость, но тетка Матрена, естественно, прибежала. Василиса не ответила на ее вопросы о жизни, рассказала о предложении Михайлова. Матрена сразу ударилась в похвалу, тараторила без перерыва полчаса, не меньше. Василиса решила аккуратно закинуть удочку:

— Почему он меня перевез сюда, я не просила?

— Ой, Василиса, что ты говоришь, он без просьб за всех думает, все знает и все видит, обо всех печется. В деревне при нем пить перестали, мужики за ум взялись, Колька на работу устроился. Пономарю не дал нас облапошить, тот с бандитами приехал на трех машинах, а генерал вертолеты военные вызвал. Что тут было… На свадьбу полковник военный прилетал на вертолете. А наш-то как вышел в форме… вся грудь в орденах, медалях, на штанах полосы широкие красные, как у казаков… Наверно, казачий генерал, храбрый. А мужик-то какой работящий…

Василиса слушала Матрену, как в отдалении, стараясь представить Михайлова в генеральской форме с орденами и медалями. Получалось в образе что-то среднее между офицером и казаком, как говорила тетка Матрена… Зеленый китель с эполетами и аксельбантами, синие бриджи с широкими красными лампасами, хромовые сапоги, начищенные до блеска…

— Ты что, не слышишь, что ли? — ткнула ее в бок Матрена, — когда готовиться начнем?

Василиса словно очнулась, ответила:

— После выборов, как привезут все по списку, я скажу.

Она встала и ушла в огород. Матрена вздохнула: «Не отошла еще от горя, пять лет прошло, а все каменная».