Девять утра и уже рассвело, но в деревне тихо, даже петухи кукарекают редко и по отдельности, не заливаются в голос, как летом. Тишина нависла над сопками, речкой и лугом. Медленно, медленно падают первые снежинки, особенно не витая и не кружась. Словно узорчатый пух летит с неба разными формами снежинок и покрывает землю. Она становится пятнистой, белея все больше и больше, превращаясь в тонкую снежную перинку.

Запятнели и сопки хвойной зеленью и пушистым снегом, речка совсем почернела, словно растворяющиеся в воде снежинки красили ее другим, противоположным, цветом.

Деревенские мужики двинулись в райцентр за охотничьими лицензиями и патронами. Завели, как говорил Назар, обчественный транспорт, на нем и поехали хором. Дед Матвей, сидя в кузове, рассуждал вслух:

— Василиса не поехала с нами за лицензией, а охотится всегда.

— Так она никогда ее не брала, из Грязновки сильно не находишься в район, — пояснил известное всем, Мирон Петров.

— Дак это… И Андрей не поехал, лицензию раньше всегда брал, — гнул свое дед Матвей.

— Ты нас с Андреем не ровняй. У него зять генерал, кто его теперича тронет? — возразил Назар.

— Дак я это… кто нас проверял когда?

— Никто, — хором ответили мужики.

— Дак и я, мужики, к тому же, — пояснил дед Матвей.

— Че к тому же? — возразил Назар, — положено и берем лицензию.

— У тебя, Назарка, все положено и обчественное. Тебе, ежели власть дать, дак коммунизм сразу наступит.

Мужики засмеялись, а дед Матвей продолжал:

— Я, намеднись, к Михайловым заходил, телевизор краешком глаза глянул. О нефти говорили, о какой-то игле. Не знаю, что за игла, но нефть точно общественная, в земле она находится. А продают ее боровы наши. Как это… во, вспомнил, олигарки. Что тебе, Назар, как обчественнику, от этой нефти достается? Пшик с маслом. Ты говоришь положено… Государству тоже положено деревню не бросать. Через неделю мост понтонный разведут до мая и мы, как на острове в Ледовитом океане. Ни связи, ни работы, ни черта.

Дед Матвей замолчал, доставая кисет и скручивая цигарку. Мужики закурили, пуская сразу же уносимый ветерком дым. Минут десять ехали молча. Старенький Беларус пыхтел, но тянул тележку исправно.

— Я че-то не понял, Матвей, ты к чему это все говорил? — спросил Мирон.

— Не понял? Дак че тут не понять. Ты сейчас лицензию купишь, за каждую шкурку пошлину еще надо заплатить. И что остается? Пшик. Я посчитал, что нам куль ореха дороже обходится, чем шкурка соболя, а за ним еще побегать надо. За куль орехов ты получаешь тысячу двести пятьдесят рублей, а за соболя тысячу. Из этой тысячи еще вычесть лицензию и пошлину.

Дед Матвей замолчал снова. Мирон не выдержал:

— Матвей, ну дальше то что?

— Дак не брать лицензию и все. Кто нас проверит? И деньги сохраним. Только молчать надо — охотились, но ничего не добыли. Михайлов у нас купит шкурки, ему лицензии не нужны. Нас все бросили, а мы что, рыжие?

— Точно, точно, — соглашались мужики, — не брать и молчать железно.

— А че мы едем тогда зря? — спросил Назар.

— Не зря, — ответил Мирон, — не зря. Самый важный вопрос решили, а ты говоришь зря. И патроны еще нужны, за ними и едем, топливом запастись для трактора на зиму. В магазины зайти.

Мужики серьезно готовились к охоте, которая в этот раз должна принести большую прибыль. Осматривали широкие лыжи, подбитые снизу мехом, который не давал скользить назад, а вперед катился легко. Чистили и смазывали маслом ружья, проверяли патроны, подшивали валенки. Ждали, что выпавший снег растает и готовились ко второму, чтобы уйти с его началом. Соболь и белка уже поменяли летнюю на зимнюю шубу.

В этом году зима пришла сразу, снега долго не было и выпавший не растаял. Но сельчане все-таки дождались второго, чтобы уже твердо встать на лыжи. Деревня снова опустела, из мужиков остался Михайлов и Колька, работающий в поселке трактористом. Выбора другого не было — или охота, или работа. Нина Павловна теперь не готовила еду у себя дома, всегда находилась у Михайловых и только ночевать уходила к себе. Ушла на охоту и Василиса.

Потянулись серые будни, когда особо делать нечего. Михайлов взял лопату для уборки снега, но еще с детства помнил, что так ее здесь не называл никто. Деревянный черенок и внизу подобие большой совковой лопаты из фанеры называлось пихло. Он спихивал снег пихлом со двора на улицу. Очистив территорию, сел перекурить.

Первые дни ноября. Изредка проплывали по реке небольшие льдинки, охотники еще успели переправиться на другой берег почти по чистой воде. Жены вернули лодки на место, поставили вверх дном на прикол, домой мужья вернутся уже по толстому льду. Но сегодня шла настоящая шуга, завтра-послезавтра встанет река и успокоится до весны.

Что еще в этом году предстоит сделать? Совсем немного — напилить бревен для сруба и завалить лося. Но Борис еще не стал настоящим аборигеном, не знал где и как охотиться на сохатого. Лось — зверь серьезный и охота на него иногда опаснее, чем на медведя. Вернется тесть, учитель, тогда и поохотимся, считал Михайлов.

Он вспомнил, что не сделал сани для купленного еще летом снегохода Буран-тайга. Такие сани продавались, но зачем покупать, если можно сделать самому. Для санных лыж взял две выструганные доски и переднюю треть вымачивал в горячей воде, почти в кипятке. Пришлось топить баню. Когда доски распарились, он выгибал их медленно под постоянным давлением, получая хорошо загнутый носок. Теперь предстояла сушка и смоление, процесс медленный, но ничего не поделать. Лыжи пришлось усиливать брусом, иначе сани не выдержат лося, весящего от трехсот до шестисот килограмм. В восточной Сибири лось самый крупный, встречались экземпляры до семисот килограмм, но это редкость.

Две лыжины и бруски сорок на восемьдесят, выгнутые соответственно по ребру, просыхали дома. Конечно, все это делалось летом, но он не подумал, а старшие не подсказали, не зная его санных задумок. Через две недели Михайлов приступил к смолению, сушилось все еще несколько дней и, наконец, он скрепил лыжины с брусками. Такая конструкция позволяла перевозить на санях достаточно большой вес без всяких сомнений о поломках.

Еще два дня и сани готовы полностью. Конечно, можно купить недорого обычную пластмассовую волокушу, но она не выдерживала Михайловской критики, на сильном морозе в тайге могла лопнуть от любого небольшого пенька. Для полей или дорог вещь хорошая, считал он, но не для леса. На следующий год лучше найти подходящий дюралевый лист, выгнуть самому и сделать небольшое ограждение по типу леерного. Получится крепкая и легкая волокуша, не боящаяся пеньков и морозов.

В дом вбежала взволнованная Нина Павловна, заговорила сходу:

— Собаки прибежали, а Андрея нет…

Михайлов глянул в кухонное окно, оно как раз выходило на реку и сопку.

— Идет, — успокоил он тещу, — сейчас как раз реку начнет переходить. Пойду, встречу.

Он накинул полушубок, шапку и натянул валенки, выбежал, застегиваясь на ходу. Встретил тестя на середине реки, взвалил ношу на себя и уже вдвоем вернулись не спеша.

— Ой, — всплеснула Нина Павловна, — обнимая мужа, — ты где это медведя поднял?

Светлана поцеловала отца в щеку, рассматривала висящую на плече мужа шкуру.

— Средний медведь, еще не заматеревший. Пойдемте в дом, чего на улице-то стоять.

— Не, Света, мы с Борисом перекурим и обратно надо идти. Ты мне горячего чайку сюда принеси лучше.

Он уселся на крыльцо, закурил и стал рассказывать:

— Сегодня с рассветом решил обследовать правую сторону, дойти до края своего угодья, а потом в дальний угол и по диагонали обратно к зимовью. Где-то через час собаки загнали соболя на кедр. Я его минут пятнадцать высматривал, найти не мог, хорошо спрятался в кроне, подлец этакий. Но увидел, снял из мелкашки, а он, падая, застрял в кроне посередине. Висит на толстой ветке — ни туда, ни сюда. Вот, думаю, напасть какая, придется потом опять сюда возвращаться, окоченеет и сам свалится. Постоял минуту, его, видимо, посмертная судорога дернула и свалила. Снял шкурку, пошел дальше. Через полчаса собаки снова залаяли, — он отпил полстакана, принесенного дочерью, продолжил: — Сразу понял, что не соболя или белку нашли. Честно сказать, испугался немного — если поднимут медведя до моего прихода и он освоится: трудно взять будет. Зарядил ствол жиганом и двинулся, деваться некуда, в лесу встречи не избежать. Подошел близко, собаки лают, надрываются, я за дерево встал, жду на изготовке. Все равно выскочил внезапно, встал на дыбы, но я выстрелить не успел, медведь опустился на все четыре и двинулся в мою сторону. Ну, думаю, все, отгулялся, Андрюша, отохотился. Но метрах в пяти от меня Шарик его снова поднял, тут уж я не опоздал, лупанул по сердцу жиганом, перезарядил ружье и контрольный в ухо. Присел на корточки, ручонки дрожат, кое-как сигарету прикурил, успокоился, снял шкуру, мяса килограмм двадцать отрезал и домой напрямки.

Он допил остатки чая, заговорил снова:

— Надо, Борис, за тушей идти, вдвоем принесем, сколько сможем, к утру мясо вряд ли целым окажется. Волков не видел, но мелкий зверек попортит, ворон не было, но слетятся скоро. Пролетит мимо хотя бы одна и все, соберет всех своим карканьем.

— Не пойдем, а поедем, отец, — ответил Михайлов, — смотри, какие я сани сделал, словно знал, что скоро понадобятся. Зараз все привезем. И, наверное, хватит, ты уже месяц в тайге.

Яковлев подошел, осмотрел сани, потрогал, похвалил:

— Молодец, хорошо сделал, словно не хирург, а настоящий столяр и плотник.

Михайлов вытащил Буран из сарая, прицепил сани, взял с собой карабин и нож и они тронулись. Через два часа были на месте, воронье только начало слетаться и не успело поклевать тушу. Яковлев походил вокруг, примерился и стал рубить ее на куски. Через полчаса уложили все в сани, прикрыли брезентом и увязали крепко. Сели перекурить.

— Молодец, Борис, хорошо, что сани сделал вовремя. Сейчас бы тащили все на своем горбу. И то бы взяли килограмм шестьдесят вдвоем, остальное пришлось бы бросить, а это килограмм сто пятьдесят чистого мяса.

Яковлев решил еще раз осмотреть медвежью лежку, ходил вокруг, удивлялся.

— Странно, обычно медведи очень редко роют ямы сами. Здесь, видимо, углубление уже было, и он увеличил яму, выстлал ее ветками. Это из-за колодины сверху — естественная крыша. Если бы его Шарик второй раз не поднял, то все, конец бы мне пришел. До сих пор еще от страха не отошел полностью.

Он присел на Буран, закурил еще одну сигарету. Михайлов закурил тоже напару.

— Да-а, представляю, что бы я здесь делал? Испугался бы наверняка до полусмерти, — заговорил он.

— Не боится только дурак, Борис, здесь важно пулю зря не истратить. Когда медведь на меня пошел, я понял, что мне его не взять, жиган может от рикошетить от черепа и все… Надеялся, что у дерева встанет и я смогу выстрелить в сердце. Встал бы у дерева или нет, сказать сложно… Шарику спасибо, спас от верной смерти. Но и я, слава Богу, не промахнулся, попал точно в сердце.

— Ты так и не ответил, отец, хочешь остаться и еще поохотиться? Я думаю, что хватит — удовольствие ты получил, денег всех не заработаешь, да мы за ними и не гоняемся. Сейчас можно сразу домой, а завтра я одни съезжу и заберу из зимовья все. Как ты считаешь?

— Хорошо, — ответил Яковлев, — домой, так домой. Но к зимовью завернем сейчас — чего снегоход лишний раз гонять.

Через два часа они уже были дома, Светлана затопила баню. Первыми все же ушли мыться женщины — мужики любили сразу после баньки принять стопочку и хорошо закусить. Поэтому вымылись первыми и накрывали на стол.

Мужчины парились долго, потом выскочили оба голыми, упали в сугроб и снова париться.

— Мой-то на старости лет сдурел совсем, — с улыбкой произнесла Нина Павловна, — тоже в сугробе захотел поваляться.

Мужчины вернулись из бани, сразу пропустили по стопке и налегли на еду.

— Сезон ныне удачный, — заговорил тесть, — соболя много и белки. Охотники с хорошей добычей вернутся.

— Лето хорошее было и кедровка шишки не спортила, — поддержала разговор Нина Павловна, — соболь, он же без кедрового ореха никуда, даже размножаться не сможет. Его можно всем, чем угодно кормить, но без ореха он потомства хорошего не принесет. Качество шкурки соболя напрямую от кедрового урожая зависит. Поэтому и ценится наш лучше любого другого.

— Серьезно? — спросил Михайлов, — я даже не знал таких нюансов о соболе.

— Точно, — ответил тесть, — если ореха мало, то и приплода мало. На соболиных фермах, наверно, зверю какие-то заменители дают, но все равно мех не тот получается. Внешне смотрится, но быстро облазят шкурки, не то все, кедровый орех никакими препаратами не заменить. Соболь — всеядный зверь, ловит мышей, бурундуков, зайцев, рябчиков, глухарей, белок, ест орехи, любит голубику, в голодный год может питаться падалью. Если бы соболь был размером с волка, то страшнее зверя не было бы на всем свете. Ярость звериная, реакция мгновенная, хватка бульдожья, тигра бы в минуту задрал, хоть тот и размерами больше. Если в капкан попадает, то отгрызает закоченевшую лапу и уходит. Вот такой наш соболь, Борис.

Яковлев наполнил стопки, мужчины выпили.

— Ох, — вздохнул тесть, — наелся до отвала. Все-таки хорошо дома. Пойдем, Нина, пусть молодые тоже отдыхают. Устал и хочется выспаться по-человечески.

Родители ушли к себе, Светлана убрала со стола, вымыла посуду.

— Отец принес соболей двадцать одну шкурку и белок двадцать пять штук. Очень неплохо за один месяц. Иногда столько за весь сезон добывают охотники. Что с медвежьей шкурой станем делать, Борис?

— Надо выделать и бросим на пол. В конце февраля родишь, будет где потом ребенку играть на полу, когда ползать начнет и зубки прорежутся, а то всю шкуру сжует.

Светлана замолчала, задумалась.

— О чем мысли? — спросил Борис.

— Как я рожать буду?..

— Как все, — улыбнулся Михайлов, — другого способа еще не изобрели. С тещей роды и примем, не переживай.

— Неудобно…

— В городах наоборот мужей приглашают, чтобы видели и понимали, а ты неудобно. Я не только муж, но и врач еще, поэтому никаких отговорок. Пойду, покурю на крылечке и спать будем ложиться тоже.

Медвежьего мяса положили в ледник килограмм двести пятьдесят. Если еще лося добыть на триста-четыреста — куда столько мяса девать, рассуждал Борис? Он вспомнил, что Светлана каждый день варила большую кастрюлю, треть съедали сами, не более, остальное отдавали собакам и сырым еще прикармливали. Собаки — вот кто основной потребитель, улыбнулся он, гладя подошедшего Соболя. Лайка — не найти лучшей собаки для этого края. Морозы выдерживает, прекрасно идет на зверя. На медведя тренируют по-особому. Лайки крутят медведя, пытаясь схватить за задние ноги, он вертится, стараясь ударить лапой. Это называют удержанием, когда охотник подходит на расстояние прямого выстрела, не далее двадцати метров, собаки начинают его поднимать. Одна лайка чуть отбегает от медвежьей морды, чтобы лапой он ее не достал и начинает прыгать вверх, медведь встает и охотник стреляет ему в сердце с близкого расстояния. Опасное занятие, но охота на лося еще опаснее, случаев гибели охотника от сохатого гораздо больше, чем от медведя. Наверное, еще и потому, что не воспринимают рогатого зверя достаточно серьезно. Волки, выследив и преследуя лося, стараются загнать его в чащу, где нет свободы передвижения по сторонам. Сохатый, уходя от погони в густой лес, совершает большую ошибку, которая стоит ему жизни. Иногда он вообще не может повернуться и ударить копытом, волкам остается лишь ждать, когда он истечет кровью из перекушенных крупных артерий.

Михайлов нежно потрепал Соболя рукой, он взял его еще летом щенком, теперь он подрос, но еще не вошел в полную силу. Борис смастерил ему из досок собственный маленький домик во дворе, и лайка прекрасно переносила в нем морозы.

Мясо медведя полезное, но на любителя, со специфичным привкусом, нечто среднее между свининой и курицей. Михайлов предпочитал сохатину, запасы которой кончились. С рассветом Борис с тестем двинулись в другую сторону от деревни на более равнинную местность со смешанным лесом и несколькими заболоченными озерками.

Летом там стреляли уток. Охотник пристраивался на бережке и ждал. Садилась стайка уток, подплывала поближе, чтобы можно было достать вагой, выбирался момент, когда головы сходились на одной линии — выстрел дробью. Обычно вытаскивали из воды сразу две-три утки и уходили домой. Борис терпеть не мог дикого утиного мяса, казалось, что оно пахло болотом или еще чем-то отвратительным.

Лоси как раз предпочитали смешанный лес с водоемами, это их любимые места обитания. Туда и направлялись Михайлов с тестем на снегоходе, оставив собак дома. Периодически останавливались на вершинах небольших холмов, осматривали территорию в бинокль — пока все пусто. На следующей вершине осмотрелись снова, Борис ничего не увидел, но тесть глянул назад, примерно на сорок пять градусов, и заметил красавца.

— Быстро едет, — шепотом произнес он, указывая рукой в сторону лося, — волки гонят. Разворачивай Буран и гони на край вон той поляны, — он снова указал рукой, — там перехватим.

— Он же услышит мотор, свернет, — возразил Борис.

— Лось на снегоход не среагирует, не спорь, езжай быстрее, — ответил тесть.

Михайлов повернул наискосок обратно, прибавил газу, пошел на максимально возможной скорости в лесу. На краю поляны встали за деревьями, приготовили ружья. Яковлев прошептал:

— Когда выскочит на поляну, подожди, не стреляй сразу, пусть до середины дойдет, это метров сто будет от нас, для карабина в самый раз, из моего не достать. Он прямо пойдет, мордой на нас, стреляй в грудь, в область сердца, в голову не целься. Если повернет — стреляй по лопаткам.

Михайлов кивнул головой, загнал патрон в патронник. Лось выскочил на поляну, шел крупным махом, фыркая паром из ноздрей. Даже Борис, не имеющий опыта, понял, что сохатый устал, видимо, волки гнали его уже давно.

Михайлов прицелился, лось уже был на середине и приближался, но он не стрелял — мешала опущенная вниз морда животного. Сто метров, восемьдесят, шестьдесят… напряжение возрастало и тесть стал уже поднимать свое ружье для стрельбы. Лось чуть поворачивает голову — выстрел… по инерции он пролетает еще несколько метров и зарывается головой в снег, пропахивая несколько метров своей тушей.

Борис только теперь увидел стаю гонящихся за сохатым волков. Выстрел, второй, третий… Волки кинулись обратно, но три серых тушки остались лежать на снегу. Он вышел из-за дерева, но тесть остановил его.

— Видишь, шерсть на хребте не лежит, а немного топорщится, уши прижаты — лось не убит, а ранен, выжидает, набирается сил, подходить к нему — самоубийство. Теперь можно прицелиться и выстрелить в голову точно.

Выстрел оборвал мучения сохатого. Яковлев перерезал ему горло, выпуская кровь, вытер руки о снег, потом о штаны, достал сигарету.

— Покурим. Ты чего долго не стрелял?

— Морда грудь закрывала, — ответил Борис, — или отвернется, или стрелять в голову с близкого расстояния, чтобы не промахнуться по мозгам.

— Я так и понял, но черт его знает, заволновался. А ты крепкий мужик оказался, не трус.

Михайлов пожал плечами.

— Не думал даже об опасности. То ли ситуация была не та, то ли не осознал серьезности.

— Ситуация… точно. Если боишься, то потом уже. Я, когда с медведем столкнулся, потом испугался, когда убил. Или страх запредельный, или не до него в тот момент. А лось — само то, не крупный и не мелкий, килограмм на четыреста потянет. Запомни, Борис, лучше десять раз перестраховаться, чем один раз получить копытом. Даже к мертвому лосю всегда нужно подходить со спины и лишний раз убедиться, что шерсть на хребте не топорщится, уши не прижаты и ресницы на глазах не моргают. — Он выбросил сигарету, продолжил: — Я начну шкуру снимать и тушу разделывать, а ты волков принеси, потом и их обдеру. Стая не ушла далеко, притаилась и ждет, вернется после нас сюда кишки сожрать и своих ободранных. За раз не увезем, две ходки придется делать.

Михайлов сходил три раза, принес волков. Помог бы самостоятельно тестю, да не умел еще. Стоял, делал, что говорят, и учился — в этой «хирургии» свои правила.

Половину мяса загрузили на сани, Борис спросил:

— Как ты один останешься, вдруг волки нападут? Я тебе свой карабин оставлю.

— Езжай спокойно, они не нападут, по крайней мере, до темноты, это точно. И запомни правило — без ружья в нашей тайге не ходят и на снегоходах тоже не ездят. Сохатый не боится звука мотора, можно случайно нарваться. А без ружья выход один — забраться на дерево и ждать.

Михайлов вернулся через три часа, загрузили остальную часть и тронулись, оставляя туши волков голодным собратьям.

Дома сразу же разгрузили половину второй ходки Валентине Наумовой и еще принесли килограмм восемьдесят медвежатины. Андрей добро помнил и ценил. Вернется дед Матвей с охоты, а жена его свежим жареным мяском угостит.

Мужики сели за стол, Светлана достала самогонку, Борис усмехнулся:

— Так и спиться недолго… но сегодня можно. Не так уж много праздников в деревне.

После выпитой стопки тесть стал расхваливать зятя:

— Муж у тебя, доча, стальной. Прет лось прямо на нас галопом, а Борис не стреляет, поближе подпускает, словно танк в военное время, чтоб гранатой его достать. У меня уже дрожь в коленках, свое ружьишко поднимаю и за дерево прячусь, а он бац и с первого выстрела завалил лося. Спрашиваю — чего не стрелял, а он отвечает: морда не понравилась, хотел в глазки его наглые поближе глянуть, да волки помешали.

— Какие еще волки? — удивилась Светлана.

Она еще не видела привезенных с охоты волчьих шкур.

— Обыкновенные конкуренты. Борис им сказал, что на его поляне им делать нечего. Не послушались, пришлось застрелить.

Отец принес с веранды три шкуры, показал дочери.

— Конкуренты, — смеялась Светлана, — шутник ты, однако, папочка.

— Да, доча, за шестьдесят лет ни разу на подобное волчье преследование не нарывался. Лучше уж мы лося съедим, чем волки, — он усмехнулся.

* * *

Пролетели самые длинные ночи, повернули в сторону лета в борьбе за время, ужесточая холода и ветра. Столбик термометра опускался до пятидесяти, и даже деревья трещали, окутанные инеем под шапками снега. Вовсю лютует зима, а время крадет и крадет у нее секунду за секундой, секунду за секундой. Внешне еще незаметно совсем и, кажется, наоборот, что наступает студеный мрак ночи, но зима знает истину и поэтому особенно злится.

Все охотники вернулись из тайги пополнить запасы, оставить добытую пушнину, вымыться по-настоящему в бане и встретить Новый Год дома в кругу родных и друзей.

В этом году знатная охота. С урожаем ореха это связано или с чем-то другим, но расплодились мыши, бурундуки и другие мелкие грызуны, потянулся в эти места соболь с востока и запада за обильным кормом, сам попадаясь на прицел охотничьих ружей.

Михайловка готовилась к встрече Нового Года, давая возможность соболям передохнуть и занять освободившиеся территории пришлым зверькам.

Борис спросил супругу:

— Света, как праздновали Новый Год в деревне прошлый раз?

— Как всегда, — она усмехнулась, — Зинке несли подачки, забирали самогонку и жрали ее с утра. К вечеру, уже готовенькие, засыпали пораньше. Первого января, у кого оставалось выпить, пили, пока не кончится, шли опять к Зинке, но она неделю сидела взаперти дома: иначе от мужиков не отбиться. Какой праздник? Обычная пьянка с поводом.

— Как-то кооперировались, собирались семьями. Подарки дарили? — спрашивал Борис.

— Смеешься что ли? мужики кучковались, конечно, а подарки только у Зинки были. У нее, бывало, до тонны лосятины появлялось, рыбы соленой много. Приезжал потом участковый на тракторе, забирал почти все, Зинке оставлял дрожжи, сахар, пшеницу. Он это, естественно, не покупал, где-то задарма изымал. Так и жили, а что делать? Если бы не участковый, бабы Зинку бы удавили где-нибудь по-тихому, достала она всех. Он ее защищал, грозился, что если кто Зинку тронет, то всех посадит и разбираться не станет. Понятно, что угрозы пустые, но не трогали, боялись.

— Как ты считаешь, Света, если мы каждой семье по бутылочке подарим, а другую они купят — не обеднеем?

Светлана улыбнулась.

— Приятно, что ты советуешься, но ты деревенский Голова, тебе решать, а обеднеть — не обеднеем. Людям приятно будет.

— Хорошо. Ты сходи в клуб, затопи печку и загляни к тетке Матрене, пусть она к обеду народ соберет, говорить буду.

— Броневик заказывать? — с улыбкой спросила Светлана.

— Чтобы идти верной дорогой — обязательно, — строго ответил Михайлов, сделав ленинский жест рукой, и только потом рассмеялся.

Светлана оделась, ушла в клуб. Наложила полную топку дров, нащепала лучины и затопила печь. Холодно, почти как на улице, но за три часа температура повысится, не в рубашке, конечно, но все-таки в тепле находиться, ни руки, ни уши не замерзнут. Пошла к Матрене, зашла в дом вместе с клубами холодного воздуха по низу, заговорила сразу, не раздеваясь:

— Борис Николаевич просил людей в клубе собрать в обед, говорить будет. Ты, Матрена, обойди всех и потом загляни в клуб, я печку затопила, надо будет заслонку закрыть, когда прогорит.

— Все сполню, Светлана Андреевна, не беспокойся. А че говорить будет?

— Не знаю, он же генерал, докладывать не привык, — ответила она.

— Жена ты, должна знать, — все еще надеялась Матрена узнать новости первой и сообщить всем по секрету.

— Не понимаешь ты, Матрена, он же генерал! Сядет, бывало, за стол, возьмет военную карту Михайловки и смотрит. А там все дома указаны, сараи и огороды, где какие грядки находятся. Спутники военные высоко в небе висят и фотографируют все, генералу сообщают: сколько у кого картошки посажено, сколько морковки, огурцов и других овощей. Зимой все тропинки, дорожки и следы фотографирует телескоп. Сидит генерал сегодня, смотрит карту, а я в ней ничего не понимаю и не соображаю, ткнула наугад пальцем, спрашиваю, а он поясняет, что это следы ног. Это тетка Матрена вчера в лес ходила за черенком.

Ошеломленная Матрена так и осела внезапно на табурет. Произнесла с трудом:

— Точно ходила. Черенок от пихла сломался.

— Смотри, Матрена, никому не говори, что у генералов такие карты военные есть, где все видно. Большая это тайна, военная. Скажешь кому — на всю жизнь посадят, по карте генералу все видно будет.

— Я никому, Светлана Андреевна, никому, вот те крест, — она перекрестилась, — даже про черенок генерал знает, вот так карта военная!

— Ты иди Матрена, собирай людей и помалкивай, заслонку в клубе не забудь закрыть.

Светлана вышла на улицу, посмеиваясь про себя, дома рассказала все мужу.

— Как ты про черенок угадала? — спросил со смехом Борис.

— Не угадала — видела случайно. Теперь она сплетничать меньше станет, хотя без Зинки она сама не сочиняет, но все равно пусть побаивается.

Михайлов пришел в клуб, когда уже все собрались. Поздоровался, пожелал здоровья и перешел сразу к делу:

— Через три дня Новый Год, который необходимо встретить достойно, без запоев и таскотни из дома мяса и рыбы, как это бывало раньше у вас. Всем на праздник дарю по бутылке спиртного на каждый двор.

Мужики обрадовались, зашумели, женщины выжидали молча. Михайлов продолжил:

— Хозяйка сама знает, сколько ее мужику самогонки надо. Поохотились вы в этот сезон удачно, не зря в тайгу сходили. Жены довольные и, полагаю, не пожалеют еще одну бутылочку для вас у меня прикупить. Двух бутылок вполне достаточно, не время сейчас самогонку ведрами пить, как раньше. Утром тридцать первого декабря у Светланы Андреевны самогонку возьмете, но выдавать она будет только в женские руки. Теперь следующее — всю пушнину сдадите Василисе под запись прямо здесь в клубе. Ты, Антон, — он обратился к выбранному трактористу Степанову, — подготовь трактор и прицеп, соломки постели, чтобы мягкое место не отморозить. Завтра повезешь женщин в район, они лучше знают, что к празднику купить — кому крупу, сахар, кому конфеты с печеньем. Даю аванс по пять тысяч рублей на каждый двор к празднику, у Светланы Андреевны прямо сейчас получите. Вопросы есть?

— Какие вопросы, Борис Николаевич, — выкрикнула Валентина Наумова, — никто нас никогда к праздникам в район не возил и авансы не давал, подарки не делал. Поклон вам низкий от всей деревни.

— Правильно, правильно, — послышались голоса, — спасибо.

Михайлов ушел, а Светлана выдавала аванс, с удовольствием слушая похвалу в адрес мужа от сельчан. Радовались, шутили:

— Хорошо, что у нас Голова не пьющий, всем мужикам сегодня нос утер и довольные остались, — смеялась Анисья Степанова.

— Непьющий… ему тоже, поди, самогонку генеральша под запись выдает, — хохотала Степанида Петрова.

— А что, — отвечала со смехом Светлана, — такой же мужик, как и все.

Одна Василиса не смеялась, считала, принимая шкурки, записывала в тетрадку, но уже с другим, совершенно не каменным лицом. Оттаивает понемногу, радовались женщины.

Мужики курили на улице, тоже обсуждали события по-своему.

— Мало бутылки, моя зажмется, вторую не купит, — вздохнул Назар Андреев.

Матвей Наумов возразил сразу:

— Дак это… не мало. Кто тебе, Назарка, когда бутылку дарил? Никто, а ты мало… Марье скажи, что Борис Николаевич велел не жадничать, против него не попрет, это точно.

— Правильно, — поддержал Мирон Петров, — для нас Михайлов старается. Двух пузырей вполне хватит на одного, ну, баба еще немного выпьет. Дров еще наколоть надо будет, да и в лес снова собираться. Сезон удачный в этом году, — он сплюнул три раза через левое плечо, — давно такого не было.

— А че с Матреной случилось, никто не знает? — спросил Александр Игнатьев.

— А че?

— Че, че… пришла, говорит Голова собирает и все. Я жду, как обычно, начнет версии выдавать, а она молчит, словно язык вырвали.

— Наверно, съела че-ни будь не то, бывает, — предположил Мирон.

Мужики докурили сигареты, дождались жен и стали расходиться по домам, уже там, в семейном кругу, обсуждая предложения и действия Михайлова.

Светлана вернулась домой, увидела, что что-то чертит на листке бумаге муж. Спросила, он пояснил:

— Не могу определенно сказать, но кто его знает, возможно, Сухоруков на Новый Год пожалует. А где спать ему? Надо кровать соорудить, надуем матрац и пусть спит.

Светлана, подумав, возразила:

— Новый Год праздник семейный, но я ничего против гостей не имею. Не надо, Боря, кровать делать, у родителей переночует, если что. Пристроишь сруб к дому, тогда и с ночевкой приглашать станем. Да и неудобно мне с пузом перед ним ходить… сам понимаешь… ночами иногда встаю.

— Да, Света, согласен, у родителей лучше. Надо бы Василису тогда пригласить, как ты считаешь?

— Сложный вопрос, — она задумалась, — пригласим, а Михаил не приедет. Но ничего, это не страшно. Как-то неуютно, когда за столом чужие. Миша твой друг, здесь понятно, а Василиса? Нет, — решилась она, — все-таки пригласить надо, вдруг у них что-то получится в личной жизни. Но согласится ли она? Я сегодня видела: она понемногу оттаивать стала. Надо тогда вместе к ней сходить, не по отдельности.

— Приедут завтра с района и сходим, пригласим.

— Нет, Боря, надо до поездки пригласить. Вдруг ей надеть нечего, платье может в районе купить.

— И снова согласен, женщина — есть женщина. Тогда не станем тянуть, пойдем прямо сейчас. Ты ей деньги выдала?

— Выдала, но что на пять тысяч купишь, если еще и продукты надо. Может еще пятерку добавить?

— Хорошо, возьми с собой.

Они пришли к Василисе, постучали в дверь. Она открыла и удивилась.

— Проходите, — пригласила она, немного отойдя от двери.

Михайловы вошли внутрь.

— Извините, стульев не осталось, — Василиса пододвинула табуреты.

— Мы люди свои, не гордые, нам и табуретки подойдут вполне, — начал Михайлов, — мы ненадолго, Василиса, пришли пригласить тебя к нам встречать Новый Год вместе. Надеемся, что не откажешь нам в просьбе.

— Хотела Новый Год одна встретить, но вам не смогу отказать, — ответила она, — приду, во сколько?

— Чего тянуть, как стемнеет, так и приходи, — предложил Михайлов.

— Ты иди, я тебя догоню, — предложила Светлана Борису.

Он вышел, Светлана продолжила:

— Ты завтра в район поедешь, Василиса, возьми еще пятерку, мало ли что купить захочешь, мы все-таки женщины.

— Спасибо, — ответила она, забирая пять тысяч.

Светлане показалось, что уголки ее рта дрогнули немного и хотели улыбнуться. Ничего, время вылечит.

— Кто еще будет? — спросила Василиса.

— Родители, конечно, из местных никого больше. Возможно, приедет друг Бориса, но с ним связи нет, не приглашали, он всегда внезапно появляется, ты его один раз уже видела. Он летчик, командир полка, воевал вместе с мужем.

— Так вы из-за него меня приглашаете? — в лоб спросила она.

— Василиса… как ты можешь? Хорошо — муж не слышит, а то бы обиделся. Мы тебя приглашаем, а он появится или нет — неизвестно, с ним нет связи, сама понимаешь.

— Боюсь праздник испортить, Светлана, — она не назвала ее по отчеству, как все, — неразговорчивая я и невеселая, но постараюсь не быть вороной, если получится. Ты уж прости заранее, если что не так будет. Сама понимаю, что пора прекращать затворничество, а как — не знаю еще.

— Я побежала, — ответила Светлана, — все будет хорошо, не переживай.

Борис не уходил, ждал ее на улице.

— Что-то долго ты?

Она пересказала разговор.

— Так прямо и спросила? — удивился Михайлов, — конечно, Миша там наверняка пялился глазками в первый раз, словно в прицел смотрел. Но ничего, я с ним переговорю, если он появится.

В предновогодний день к Михайловым подкатил с обеда военный бронеавтомобиль Тигр. Борис услышал, выскочил на улицу, обнял Михаила.

— Ждал, Миша, честно скажу, ждал, но на сто процентов не надеялся. Молодец, что приехал, пошли в дом.

— Сейчас, — он достал из машины сумку, — держи, здесь шампанское и коньяк, а я коробку вытащу.

Михаил поставил коробку на веранде, пояснил:

— На Новый Год петард кучу прислали, а потом подумали, что в тайге салют неуместен, якобы противник засечет из космоса аэродром. Будто они днем вертолеты не видят. Короче — приказали вернуть, я в штаб армии позвонил, предложил тебе отдать: списали без разговоров. Помнят тебя, уважают.

— Спасибо, классный подарок, отсалютуем до и после двенадцати. У меня тебе подарить особо нечего, но кое-что и я припас для тебя. Надеюсь, что доволен останешься.

— А что? — спросил Сухоруков.

— Вручать не стану, сам позже поймешь.

— Ладно, — согласился Михаил, вытаскивая сигарету, — ты шампанское в дом унеси, я покурю пока.

— Вместе покурим, потом унесу, — ответил Михайлов.

— Я… это, — замялся полковник, — хотел к Василисе сходить… духи вот ей купил… с Новым Годом поздравить.

— Духи Светлане подаришь, это приказ, а приказы сам знаешь — не обсуждаются.

— Я… это, Светлане Андреевне тоже взял, два флакона что ли дарить?

— Молодец, Миша, ее маме подаришь. И ходить никуда не надо, Василиса сама придет, мы ее пригласили, зная, что ты будешь рад встрече.

Он рассказал, как отреагировала на приглашение Василиса, сразу догадалась, почему пригласили. Попросил вести себя скромнее и не разглядывать через лупу. Она многим городским нечета, умная женщина, все понимает, наверняка не поверила объяснениям Светланы. Сама догадается, что духи для нее и оценит по-настоящему. С ней лучше покраснеть и ответить прямо, вранья не примет и не простит.

Михаил вздохнул:

— Понял, Борис Николаевич, спасибо за консультацию, буду действовать медленно, но не отступлюсь. Так перед глазами и стоит всегда ее лицо…

Они ушли в дом, Светлана обрадовалась, увидев Михаила, он поздоровался с родителями хозяев и вручил женщинам духи. Решил сделать это до прихода Василисы.

Стемнело на улице, вскоре появилась она, порозовевшая на морозе, скинула полушубок и все изумленно ахнули — такую ее не видели в деревне лет семь, если не больше. Облегающее темно синее платье подчеркивало фигуру изумительной красоты. Где и как она делала прическу — никто не знал. И диво — она улыбалась.

Борис подошел к ней.

— Слова элементарно отсутствуют, Василиса, проходи к столу.

— Спасибо, — ответила она, одарив Михайлова ослепительной улыбкой.

Он подошел к жене, держащей руками живот.

— Ты у меня лучше всех, Светочка, беременность красит женщину более элегантно, придавая ей шарм и особую привлекательность. А Нина Павловна — это вообще светоч неувядающей красоты, — он поцеловал ее руку, — прошу к столу, дамы.

Все расселись, Михаил открыл шампанское, разлил по бокалам, поднял свой:

— Ехал сюда и сочинял, как лучше сказать, какой тост произнести, но все смешалось в доме Облонских, — он постучал по собственной голове, — никогда не видел, чтобы кто-то выходил из щекотливой ситуации лучше Михайлова. За него и за хозяйку дома.

Все засмеялись, поняв, о чем речь, сомкнули бокалы.

Сухорукову всегда нравился деревенский стол с груздями, солеными огурцами и помидорами, а особенно изобилием мяса разных способов приготовления. Он подкрепился немного, наполнил бокалы, предложил:

— Встреча без галстуков прошла на высшем уровне и слово хозяину.

— Праздники всегда хороши, но иногда завидно алкашам — они хлоп и без тоста. Мы провожаем этот год, для меня он очень примечателен — сюда вернулся, женился. Каждому из нас этот год что-то принес хорошее — Андрей Савельевич на ноги встал, Василиса заговорила и улыбнулась, Светлана полна новой жизнью. Хороший год и проводить его необходимо достойно.

Михайлов выпил бокал до дна, положил себе кусок жареной сохатины, отрезал, ел с удовольствием по кусочку.

— Это что за прелесть такая, где рецепт взяли, Светлана Андреевна?! — воскликнул Михаил, пробуя рыбу.

— Это не я, это Борис готовил из спинок крупного хариуса. Заморозил воду в формочках, высыпал на тарелку лед, прикрыл сверху пленкой и положил рыбу.

— Лет пятнадцать тебя знаю, Борис Николаевич, и все не перестаешь удивлять. Но к этому блюду что-то покрепче надо.

Он разлил коньяк по бокалам.

— Теперь я скажу, — начала Нина Павловна.

— Извините, — перебил ее Михайлов, — это третий тост, офицеры пьют стоя, не чокаясь, за тех, кого с нами нет.

Все выпили, Нина Павловна тихонько спросила мужа: «А кого нет»? «За тех, кто в бою погиб, они же воевали с Михаилом, позже мать скажешь, правильный тост» — ответил Андрей.

— Пойдемте, старый год проводим салютом. Все одеваемся и на улицу, — предложил Михайлов.

Он достал три петарды, протянул Сухорукову:

— Давай, господин полковник, по одной, командуй.

Михаил установил одну на улице, поджег. Через некоторое время полетели в воздух с визгом снаряды, взрывались в вышине разноцветными куполами. Отстреляла одна петарда серией выстрелов, Михаил установил вторую. Из домов повысыпали деревенские, дивились многие, никогда наяву не видевшие салюта. Второй залп, потом третий. Михайлов крикнул всем:

— После двенадцати еще будет, выходите смотреть, кто спать не ляжет.

Вернулись в дом, Борис еще раз извинился и предложил сказать тост Нине Павловне.

— У меня других слов нет и не будет. Мужа на ноги поставил, скоро бабушкой стану, Василису из Грязновки перевез, всем добро делаешь. За тебя, сынок.

— За такой тост: только стоя, — Михаил поднялся и опрокинул рюмку в рот.

Тесть стал рассказывать, как Борис лося завалил, с юмором, с прибаутками. Потом как сам медведя поднял.

Михаил спросил Василису:

— А вы с медведем встречались, страшно?

— У нас все охотники встречались, — ответила она скромно.

— И вы убивали? — удивился Сухоруков.

— Приходилось, — ответила Василиса, поняв, что он не отстанет, — в прошлом году с шатуном встретилась. Просто повезло, мало, кто после таких встреч в живых остается. Его собакой не поднимешь, не встает на дыбы. Я платок сняла с головы, если на морду удачно бросить, то пока смахивает его, можно стрелять. Кинула платок, а порыв ветра его поднял, шатун за ним на дыбы, я и всадила ему в упор дуплетом в сердце. Час отходила, руки дрожали, не слушались. Успокоилась, шкуру сняла и мяса, сколько смогла забрать. Бог спас, с шатуном такие штуки не проходят, зверь голодный, в ярости. Но у нас жил раньше в Грязновке Степан, он на белку пошел с мелкашкой и с шатуном встретился. Медведь у него винтовку из рук выбил, не успел Степан в глаз ему выстрелить, на землю упал, голову руками обхватил и локти к животу с боков прижал. Мишка его пытается перевернуть, чтобы кишки выпустить и скальп содрать, а он выбрал время и ножом по горлу махнул. Кровь Степану прямо на затылок льется из медведя, потом он стал свою кровь лакать и ушел. Степану глаз один выдрал, немного живот порвал, лайки домой прибежали одни, привели к нему людей. Ничего выжил, ножом медведя зарезал, нашли шатуна неподалеку мертвого. Кому как повезет, тут не до боязни, дрожь потом пробирает.

— Точно, — подтвердил Яковлев, — был такой случай, помню.

Светлана обратила внимание, что Василиса, рассказывая историю с медведем, совсем не смотрит на Михаила, ожидая реакции от ее мужа. У нее промелькнула мысль — для кого вырядилась? Родители и я не в счет, это точно, поглядывает изредка только на моего…

Михайлов включил телевизор, Президент заканчивал свое поздравительное выступление.

— Миша, разливай шампанское, скоро куранты забьют.

Бокалы сошлись в центре стола, с Новым Годом… каждый выпил за загаданное желание. Вот и наступил следующий год, всем хотелось, чтобы он принес счастье, здоровье и удачу.

Они выскочили на улицу, обратив внимание, что деревенские уже ждут их. Михаил выставил пять петард в ряд, поджег по очереди, деревня впервые за всю историю существования принимала праздничный салют.

Сельчане перешептывались между собой: «Гляньте, Василиса у Михайловых гуляет, кончился траур»… «Из наших никого не позвал»… «Че тебя звать — ухажер к ней приехал, вот и позвали. Не век же ей одной жить». «А ночевать к ней пойдет»? «Если и пойдет, тебе-то что, завидно? Пять лет одна жила, хватит».

А Василиса, правда, переменилась резко — радовалась, смеялась и веселилась вместе со всеми. Светлана больше не замечала ее изучающих, призывных взглядов на мужа и успокоилась — показалось. Надо тоже себе платьев купить хороших летом, мужика всегда лучше держать в завлекательном тонусе, подумала она.

После салюта еще посидели немного и родители засобирались домой, почувствовав, что дочери требуется отдых, все-таки рожать через полтора месяца. Стали одеваться и Михаил с Василисой. Полдеревни наблюдало тайно из дворов, что полковник ушел с Яковлевыми. Кто-то обрадовался, а кто-то вздохнул…

Василиса пришла домой, упала на кровать, не раздеваясь, обняла подушку и долго лежала, уткнувшись в нее. Ее любимый мужчина был счастлив с другой, а муж говорил терпеть, не твой он. Сколько терпеть, чего ждать, что имел в виду муж, Василиса не понимала? Если бы он пришел к ней вчера — отдалась бы ему вся безраздельно, а сегодня она думала уже и о Светлане. Михаил… прекрасная пара… но не тянуло ее к нему, не тянуло совсем. На завтра, вернее уже на сегодня, она снова приглашена. Идти? Она так и уснула в раздумьях, не раздеваясь.