СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ ФЕДЕРАТИВНАЯ РЕСПУБЛИКА ЮГОСЛАВИЯ (СФРЮ).

Государство на юго-востоке Европы, в северо-западной части Балканского полуострова.

Территория — 256 тыс. кв. км.

Население — 20 млн. жителей.

Столица — Белград (703 тыс. жит.).

Крупнейшие города: Загреб, Сараево, Скопле, Любляна.

 

Воя Царич

ПОЕЗД В СНЕГУ

Перевела с сербскохорватского И. Макаровская.

Рис. Г. Епишина.

торожка стояла посреди снежной равнины. У Милована, сына путевого обходчика, не было друзей ни зимой, ни летом. И он играл с самим собой.

Дни тянулись за днями, и только проходившие мимо поезда вносили в жизнь мальчика хоть какое-то разнообразие и радость. Обычно он стоял возле сторожки и махал рукой всем, начиная от кочегара и кончая пассажирами последнего вагона. Служащие поездов уже знали Милована и, завидев сторожку, всегда выглядывали из окон.

— Здравствуй, малыш! Привет отцу! — крикнул ему однажды машинист и бросил коробку конфет.

Милован был большим сластеной, но все же часть конфет он оставил в память о таком замечательном дне. Каждое утро он проверял, на своем ли месте его конфеты, пересчитывал их и потом старательно завертывал в бумагу.

Когда наступало лето, Милован пас корову и загонял ее в хлев — это были все его дела. Отцовские книги он давно пересмотрел и разрисовал, а старый пес уже так одряхлел, что не мог принимать участия в его играх и все время ходил за мальчиком по пятам, да и то без всякой охоты — просто выполнял свой собачий долг.

— Папа, куда идут поезда? — спрашивал Милован отца.

— Одни — на восток, в Белград, другие — в Загреб.

— А кто в них едет?

— Пассажиры.

«Кто они такие, эти пассажиры?» — размышлял Милован. И в воображении мальчика вырастали веселые, суетливые люди, нагруженные чемоданами и сумками, которые мчатся из Загреба в Белград, чтобы там сразу же пересесть на автомашины или припуститься бегом. Пассажиры… Миловану казалось, что это профессия некоторых людей, каких-то странных взрослых людей, которые вечно куда-то спешат и к которым все относятся с почтением. Он еще не видел вблизи ни одного пассажира — поезда перед сторожкой никогда не останавливались, и Милован никуда не ездил. Но он знал о пассажирах и поезде со слов отца все до мельчайших подробностей. Ведь отец несколько лет был кондуктором.

Часто играл он в поезд: поставленные в ряд стулья служили вагонами, а печь — паровозом.

— Поживей, граждане, поезд уже отправляется, — говорил Милован, потом подбрасывал в печь угля, давал свистком сигнал к отправлению и, превращаясь из кондуктора в пассажиров, садился по очереди на все стулья, то есть в вагоны.

После этого он становился контролером и проверял билеты.

— Граждане пассажиры, соблюдайте в вагонах чистоту и порядок! Чья это собака? Гражданин, разве вы не знаете, что возить в поездах собак запрещено? Не знаете? — удивлялся Милован. — Извините, но я вынужден вас оштрафовать.

Пес, не имевший ни малейшего желания выслушивать какие бы то ни было поучения, тут же соскакивал со стула, забивался в угол и оттуда с опаской поглядывал на мальчика.

— Прошу приготовить билеты!

— Граждане пассажиры, приготовьтесь к выходу! Подъезжаем к Белграду.

— Товарищ кондуктор, не знаете ли вы, где можно остановиться в Белграде? — спрашивал Милована задумчивый пассажир.

— Уважаемый пассажир, в Белграде много гостиниц, можете выбрать любую.

— Товарищ кондуктор, вы хорошо знаете Белград?

— Как свои пять пальцев.

— Приятно, когда люди знают Белград.

— Граждане пассажиры, Белград, прибыли в Белград! — объявлял Милован и тут же превращался в машиниста — надо было срочно остановить паровоз.

Впрочем, машинистом он бывал не только в Белграде, но и в дороге.

— Здравствуй, малыш! Привет отцу! — кричал он и бросал на пол те самые конфеты, которые получил когда-то от настоящего машиниста.

Старая отцовская форма, знаки различия и еще кое-какие вещи были незаменимы в игре.

…Снег шел день и ночь. Дом оказался окруженным белым пологом, а воздух стал таким прозрачным, что видно было далеко вокруг. Снежная равнина сливалась с небом.

Как-то раз вечерний поезд не прошел в положенное время, и отец сказал Миловану:

— Поезд не может пройти из-за снежных заносов. Не иначе, как где-нибудь застрял.

«Как это поезд не может пройти из-за снежных заносов? — размышлял Милован, сидя возле печи. — Разве может мягкий и легкий снег остановить такой сильный и тяжелый паровоз, который тащит по сто вагонов? Что же паровоз не расшвыряет его, не растопит и не проедет по нему как ни в чем не бывало?»

— А может поезд замерзнуть в снегу? — спросил он отца.

— Еще как! Если помощь не подоспеет — беда.

Обеспокоенный судьбой вечернего поезда, Милован обдумывал, что же с ним могло случиться, и в конце концов устал и заснул у печи. Отец отправился на ночное дежурство.

Ночью подул порывистый ветер. Он со свистом забирался во все щели, голые ветви стонали и больно стегали друг друга. Казалось, ветер наказывает за какие-то провинности и всю округу, и все, что на ней растет.

Долгий и печальный гудок паровоза не разбудил Милована.

Во сне мальчик ясно видел занесенный снегом вечерний поезд. Все вагоны уже заледенели, и только паровоз еще сохранял тепло, но кочегар бросил в топку последнюю лопату угля.

Машинист, тот самый, который подарил Миловану коробку конфет, сидел на подножке и тер лицо снегом.

«Где ты, Милован? Мы можем замерзнуть», — сказал машинист.

Милован повернулся на другой бок. Но во сне казалось ему, что он вскочил на ноги, взял свой старый инструмент, кликнул собаку и выбежал из дому, чтобы помочь попавшим в беду железнодорожникам.

«Я иду! Я помогу!» — шептал он, ежась от холода и наматывая на шею шарф.

Свист паровоза слышался теперь отчетливее и все усиливался по мере того, как Милован приближался к нему.

«Я иду, сейчас приду», — шептал мальчик, с трудом шагая по глубокому снегу.

«Держись, Милован, уже близко!» — услышал он голос машиниста.

«Сейчас», — ответил он машинисту шепотом.

…В это самое время промчался шедший с большим опозданием вечерний поезд, но Милован крепко спал и не слышал его настоящего гудка и не видел настоящего машиниста.

 

Глигор Поповски

МАТЬ МИЛЕ

Перевела с македонского И. Макаровская.

Рис. Г. Епишина.

н был самым странным, самым тихим и самым таинственным учеником в классе. Трудно было понять, отчего он такой — то ли он чем-то подавлен, то ли просто очень робкий и необщительный. С товарищами он разговаривал лишь в тех редких случаях, когда ему надо было что-нибудь у них попросить. Сидел он на последней парте, в самом углу, и, казалось, был очень доволен тем, что может быть наедине с собой. Ребята на переменах кричали, шумели, носились по классу, бегали по партам, кидались губкой для доски, словом, ходили на головах, а он тихо сидел в своем углу, не обращая ни малейшего внимания на то, что творилось вокруг.

О чем он думал, что таилось за его равнодушно-печальным взглядом?

Этого никто не знал. Даже учительница. Миле был в классе новеньким. Учительница с беспокойством вглядывалась в его вечно грустное лицо, пытаясь понять, что так гнетет мальчика. Как-то раз она спросила Миле:

— Тебя дома ругают?

— Нет, — ответил он.

— Ты здоров?

— Да.

— Может быть, ты нуждаешься в помощи?

— Нет.

— Может быть, тебе нужен какой-нибудь совет?

— Нет.

И так всегда. О чем бы его ни спросили, Миле отвечал только «да» или «нет». Учительница была в замешательстве — ей никак не удавалось завоевать его доверие. Тогда она решила время от времени наводить о нем справки у ребят — ведь когда-нибудь он подружится со своими одноклассниками и расскажет им что-нибудь о себе.

Но надежды ее не оправдались. Миле по-прежнему чуждался товарищей, был молчалив, ни с кем не дружил.

Он никогда не пропускал школу, внимательно слушал объяснение учительницы, аккуратно вел тетради, но ни разу не поднял руку, чтобы что-нибудь спросить или ответить на вопрос. Все думали сперва, что он просто ничего не знает и вообще ничем на свете не интересуется. Но когда учительница его вызывала, он, ко всеобщему удивлению, всегда отвечал. Правда, несколько односложно и кратко, но всегда правильно. На все другие вопросы, не относящиеся к уроку, он по-прежнему отвечал «да» или «нет». И поскольку чаще слышалось «нет», то ребята прозвали его «Нет».

Поначалу озорники часто дразнили его, стараясь вызвать хоть на какой-нибудь разговор. Но все их старания были напрасны. Миле делал вид, что ничего не видит и не слышит. Наконец ребята оставили его в покое и лишь изредка спрашивали:

— Эй, Нет, ты, случаем, не проглотил язык?

— Эй, Нет, что у тебя во рту?

— Эй, Нет, смотри, говорить разучишься!

Дни шли за днями, а Миле по-прежнему оставался каким-то странным и замкнутым. И лицо у него всегда было очень грустное. Учительница долго ломала голову над тем, как ей проникнуть в душу своего ученика, и наконец придумала.

Однажды она задала ребятам домашнее сочинение на тему «Мой отец». Теперь-то уж наверняка узнает, в каких условиях живет этот странный, непонятный мальчик. На следующий день, проверяя тетради, она прочла в тетради Миле: «Отца нет. Не помню его». И больше ни слова.

— Миле, что случилось с твоим отцом? — участливым тоном спросила учительница.

— Умер.

— Когда?

— Давно, я его не помню…

Ребята решили, что Миле такой тихий и печальный потому, что у него нет отца. Они прониклись к нему сочувствием и перестали дразнить его «Нет».

В другой раз учительница задала им сочинение на тему «Моя мать». На следующий день она не стала собирать тетради.

— Миле, прочти нам, что ты написал, — попросила учительница.

Все повернулись к Миле. Миле встал. Лицо его было бледнее обычного. Несколько раз он облизнул сухие губы и, держа дрожащими руками тетрадь и не поднимая глаз, начал читать:

МОЯ МАТЬ

Моя мать много работает. Мне ее очень жаль. Вечером она возвращается домой усталая. Руки у нее красные и опухшие от стирки. Она стирает чужое белье. Я ее очень люблю, но никогда не говорю ей об этом, потому что она бы начала волноваться и плакать. А мне больно видеть ее слезы. Она меня очень любит, всегда мне что-нибудь покупает, а о себе не думает… Она всегда печальна, и я боюсь, как бы она не заболела….

Миле остановился и опустил глаза, на которых блестели слезы.

— Читай дальше, Миле, — попросила учительница.

В классе была мертвая тишина. Слышно было, как муха пролетит. Все взгляды и мысли были обращены к Миле и его матери.

— «Моя мать, моя мать…» — снова начал Миле, но тут же остановился. Он не мог читать дальше — голос его дрогнул, а глаза наполнились слезами. Он выронил тетрадь и закрыл лицо руками. В классе слышались только его всхлипывания.

— Садись, Миле, — ласково сказала учительница.

Миле сел за парту. Глаза смотревших на него ребят застилали слезы. Эта незнакомая женщина казалась им сейчас такой близкой и родной. И они беспокоились за нее, как за родную мать. Ребята знали: те несколько строчек, которые Миле написал о своей матери, гораздо значительнее всего того, что написали они все, вместе взятые.

 

Кристина Бренкова

КРУЖКА КАШИ

Перевела со словенского И. Макаровская.

Рис. Г. Епишина.

ет ничего вкуснее гречневой каши. Андрею ее варила бабушка. Вкусно варила, но медленно. Так не хватало того волшебного горшочка, который в один миг наварил каши для целой деревни. Вот бы подарили его Андрею ко дню рождения!

Как-то проснулся Андрей, и очень захотелось ему гречневой каши. Он вскочил, побежал в кухню и дернул бабушку за передник.

— Чего тебе, внучек? — спросила добрая бабушка и на всякий случай налила ему горячего молока в кружку с золотым ободком.

— Гречневой каши! — выпалил Андрей, хотя отлично знал, что у бабушки и без него дел по горло. Ведь ее ждала корова Зорька со своим теленком, ждали куры, которым всю ночь снились вкусные золотые зерна, а кроме того, надо было бабушке еще приготовить обед и испечь хлеб.

— Гречневую кашу к обеду сварю, — сказала бабушка и, ласково поглядев на внука, добавила: — Хорошенько умойся в ручье и садись завтракать.

Ручей журчал рядом с бабушкиным домом и ластился к его стенам. Вода в нем была прозрачная и чистая. Под бурыми камнями, лежавшими на дне, водилась форель, и Андрей каждый день обшаривал все камни. А в дни большой стирки он помогал тете Юлке стирать на каменной доске и полоскать белье в ручье. В ручье же он и умывался, если, конечно, бабушка не забывала напомнить ему об этом. Впрочем, у бабушек обычно бывает хорошая память.

Так вот, в то утро, о котором мы повели речь, Андрей, как всегда, обшарил камни, не найдя ни единой форели (надо бы пораньше встать!), побродил с полчаса по берегу ручья и, забыв умыться, направился к дому.

И, хотя бабушка обещала кашу только к обеду, на кленовом столе уже стояла тарелка гречневой каши с топленым маслом. Андрей бросил на бабушку благодарный взгляд и принялся за дело.

Каши на тарелке оставалось совсем немножко, когда почтальон принес письмо от родителей. Они писали, что ждут Андрея сегодня же с дневным поездом и встретят его на вокзале.

Бабушка была готова к тому, что Андрей скоро уедет, но ведь до начала учебного года еще далеко. Однако ничего не поделаешь — мальчика будут встречать.

— Выйти надо в одиннадцать, — сказала бабушка. — Работы у меня много. Может, сам до станции дойдешь?

— Дойду, — с достоинством ответил Андрей. — Я уже ходил туда с мамой и с папой.

— Вот и хорошо. У тебя остается два часа.

— Пойду попрощаюсь с Павлом.

Павел, сын мясника, был закадычным другом Андрея.

— Что дать тебе в дорогу? — заботливо спросила бабушка.

— Гречневой каши, — смущенно ответил Андрей.

— Ну ладно уж, на прощанье сварю тебе полный горшок.

Вернулся Андрей, когда солнце стояло почти в зените. С Павлом они прощались сначала у журчащего ручья, потом возле серой каменной церковной ограды, где устроили заключительные олимпийские игры, и уж после того отправились проведать Каро — большую собаку мясника, которая дружелюбно положила лапу на маленькую ладонь мальчика, словно тоже хотела сказать ему «до свиданья». И еще они успели сбегать в сосновый бор и построить там из шишек разные дома, железнодорожную станцию, школу и даже партизанский бункер.

После всего этого принялся Андрей ковырять сухой веткой муравейник под сосной, да вдруг услышал, что бабушка зовет его. Он кубарем скатился с горы и во весь дух помчался домой.

Тетя Юлка собрала Андрею рюкзак. Она положила в него две цветные рубашки, брюки и синюю шапочку, а про кораблики, конечно, забыла. Они стояли на верстаке в дедушкиной мастерской, среди гвоздей и гвоздиков, молотков и клещей. Деревянные кораблики разных размеров. Андрей вырезал их для себя и для брата. К мачтам прикрепил он паруса: белый и красный, синий и оранжевый, розовый и клетчатый. Андрей-то не мог не вспомнить о своей флотилии.

Сложив все в рюкзак, он насовал в карманы гвоздей и гвоздиков, не позабыв при этом позаимствовать у дедушки и молоточек, который ему очень нравился. А дедушке зачем такой крошечный молоточек? Андрей приложил его к кармашку рюкзака — войдет. И на самом деле молоточек безропотно улегся на боковое место.

Андрей нежно погладил сложенные в рюкзак кораблики и подумал вслух:

— Вот брату подарок.

Но тут же полезло в голову: «А что скажет мама, когда увидит молоточек?» — «Ладно, ничего!» — ответил Андрей самому себе и, взяв рюкзак, пошел в кухню. Бабушка, дедушка и тетя Юлка посмотрели в окошко на церковные часы с золотыми римскими цифрами и надели рюкзак Андрею на спину.

— Пора, — сказала бабушка и крепко обняла Андрея.

Потом то же самое сделал дедушка. Он озорно взглянул на внука своими живыми глазами и положил ему на ладошку монету в пятьдесят динаров. Дедушка знает, что надо внуку! Тетя Юлка поправила Андрею рюкзак, дала в руки большую красную кружку с горячей гречневой кашей и проводила до околицы, откуда шла через луг прямая дорога к станции.

Андрей не видел, как бабушка смахнула слезу и вздохнула.

Андрей впервые в жизни шел на станцию один.

Шел маленький путник по тропинке, шел с рюкзаком за спиной, в руках держал он красную кружку, от которой веяло теплом и дразнящим запахом гречневой каши.

Первую остановку Андрей сделал у зеленого холма, под которым еще во времена кельтов зарыли золото (так сказала мама, когда они проходили мимо холма, а отец, услышав это, весело рассмеялся).

Мальчик окинул взглядом луг и холм и сел в нагретую солнцем траву. Он поставил рядом с собой красную кружку, закрыл глаза и улыбнулся сладко-сладко, как завороженный. Он представил себе, как выглядит кельтский склад. Огромный ларь, на котором по синему, как море, полю разбросаны розы золотисто-алые и серебряно-голубые. И вот… медленно и таинственно открывается крышка ларя, изнутри льется старинное золото… Андрей вздрогнул. Запах каши снова пощекотал его нос, и кельтское золото мгновенно исчезло.

«На будущий год придем сюда с лопатами и найдем клад», — подумал Андрей, потом снял с красной кружки крышку, достал из рюкзака ложку и принялся за еду. Наевшись до отвала, он облизал ложку, спрятал ее, поднялся и пошел дальше.

Ветер клонил к земле одни только нежные травинки. Но вот он встрепенулся и разметал волосы мальчика. Андрей поставил красную кружку на землю и, растопырив руки, хотел схватить его. Но проказник-ветер расхохотался мальчику в лицо и умчался на тысяче невидимых крыльев на другой берег ручья, прямо в лес.

Маленький путник наклонился, чтобы разглядеть сновавших по тропе черных муравьев. Куда они так спешат? Где муравейник? Поднял голову, любуясь ковром из темно-розовых луговых цветов. Сорвал один цветок. Пальцы запахли чесноком.

— Чесновица, — подумал Андрей вслух.

Одинокий голос его утонул в шелесте трав, в стройном говоре насекомых, исчез в неслышном трепыхании мотыльков.

Мальчик так увлекся, что забыл, куда идет; забыл, что его будут встречать на вокзале в Любляне. Он лег на траву и засмотрелся на синее небо. Непоседы-облака бежали от лесной горы, из-за которой по утрам встает солнце, к западу. Пушистые белые облака на синем небе — они так и заворожили Андрея. А высоко над облаками, все увеличиваясь, летела какая-то птица. Самолет! И ворвался в тихий шепот трав резкий металлический голос. «Буду летчиком!» — подумал Андрей.

Андрей вскочил и снова тронулся в путь.

Вскоре был он уже рядом с тремя старыми раскидистыми дубами…

Возле дубов увидел он узенький деревянный мостик через ручей.

«Присядь, мальчик», — приветливо проговорил мостик.

Андрей с радостью его послушался. Казалось ему, что проделал он долгий-предолгий путь. От ручья тянуло приятной прохладой. Ноги Андрея весело качались над водой.

«Опять я проголодался, — вспомнил Андрей. — Какое счастье, что бабушка дала мне в дорогу красную кружку».

На этот раз счастливый едок ел не один — он охотно поделился своими припасами с рыбками, которые смешно гонялись за вкусными комочками каши.

Андрей прислушался и услышал, как вода ласкает высокий, тонкий камыш, поднимающийся из илистого дна. Над мостиком заплясали две стрекозы.

«Эх, вот бы поймать!» — вздохнул мальчик.

Но стрекозы летали слишком высоко. Жаркое полуденное солнце пронизывало своими сверкающими лучами их прозрачные крылышки. Андрею захотелось искупаться. Он лег на мостик и вгляделся в спокойную воду; нет, здесь глубоко. «Плавать надо в море, буду моряком», — решил он и направился к дубам. Земля там была сухая, трава низкая и мягкая. «Отдохну немножко», — подумал Андрей.

Он снял рюкзак, поставил красную кружку рядом с ним и тут же почувствовал, что засыпает.

Уже засыпая, вспомнил почему-то, как в прошлом году они с дедушкой убирали сено на лугу под Лесной горой. Приехали туда на телеге. Четыре больших стога душистого сена давно ждали дедушкиных вил. Дедушка накладывал сено на телегу, а Андрей усердно притаптывал его. Покончив с делом, он спрыгнул вниз. Дедушка взял его за руку: «Пошли, я покажу тебе кувшинки». Они пошли по проложенной среди топкого луга дорожке. Недалеко от дома с зеленой крышей дед остановился. В стороне от тропинки, на темной воде, покоились белоснежные цветы. Восхищенный Андрей за руку потянул дедушку к цветам, но тот не поддавался. «Нет, — сказал он, — тут глубоко». Потом они вернулись на свой луг, дедушка взял грабли и сказал: «Ты, я вижу, хочешь сорвать для мамы белую лилию. Ну, зацепить-то граблями ее, конечно, можно, да вот без стебля она ведь повянет. Пускай уж цветет себе на своем месте».

Проснувшись, Андрей заметил, что тропинка под дубами ведет к чернеющему на горе лесу. Он надел рюкзак, схватил красную кружку и быстро зашагал дальше.

На вокзале в Любляне Андрея встречали родные. Дневной поезд подошел к перрону, но Андрея среди приехавших не оказалось. Все трое — брат, папа и мама — решили, что он приедет со следующим, пятичасовым.

А Андрей в это время медленно шагал по белой дороге в гору. Вот он остановился, прочел номер над дверями крытого соломой дома и стал ждать, не выбежит ли из-за забора собака. Но собака не появлялась. Под горой протяжно прогудел паровоз. Обеспокоенный мальчик бросился по уклону вниз. Сердце его сжалось от страха. Неужели он опоздал на поезд?

Из лесу донесся терпкий запах вереска. Под придорожными кустами таились нежные цикламены. На повороте увидел Андрей пожилую женщину. Она шла, отирая пот со лба и стараясь загнать назад выбившиеся из-под черного платка седые пряди.

— Куда? На Любляну? Погоди, погоди. Успеешь, — успокоила она мальчика.

Андрей нарвал для мамы цикламенов, спрятал их в рюкзак и снова поднялся в гору, чтоб полакомиться черникой. Но черники там уже не было.

Окошко на станции, где продают билеты, еще не открыли. Андрей примостился на пороге зала ожидания и принялся за остатки гречневой каши. Она была не такая вкусная, как горячая, но все же еще очень хорошая. Из-за угла выскочил бродячий пес. Он приветливо помахал мальчику хвостом и с вожделением уставился на красную кружку. Андрей поманил его.

— Мне ложку, тебе ложку, мне, тебе, мне, тебе… — мудро и справедливо делил мальчик.

Пес облизывался и временами повизгивал от удовольствия.

Уже собирались вечерние облака, и ветер путался в каштанах, стоявших у железнодорожного полотна. Подошло несколько пассажиров, и окошко в зале ожидания отворилось.

Вскоре из-за поворота вынырнул поезд. Пес подумал секунду-другую и почему-то решил не ехать в Любляну. Андрей долго махал ему рукой в открытое окно. Когда контролер толстыми клещами ловко проколол ему билет, он решил: «Буду контролером». И положил руку на стоявшую рядом с ним красную кружку.

На люблянском вокзале родные встречали маленького пассажира. Мама первая обняла его, — от него пахло гречневой кашей, солнцем и травой, вереском, чесновицей и цикламенами.

— Попробуй, какую вкусную гречневую кашу сварила мне бабушка, — сказал Андрей и снял с кружки крышечку.

Но красная кружка была пуста.

Когда ее возвратили бабушке, в ней оказался завернутый в блестящую бумагу дедушкин молоточек.