Торжественный комплект

Это была страна юбилеев.

Трехсотлетие со дня основания. Двухсотлетие со дня присоединения. Столетие с момента подписания…

Пятьсот лет назад родился основоположник — всенародные торжества. Четыреста пятьдесят лет как он умер общий праздник…

Сто тридцать лет как открылся театр… Сто двадцать девять как в нем никто не ходит…

По поводу присвоения… По случаю вручения… Окончания… Награждения…

Выделилось специальное племя юбилейных поздравлял. Они носились с торжества на торжество, запрыгивали на трибуны и, потея от ликования, выкрикивали: "От всего сердца… всего коллектива… всего поголовья… всей страны…" И все же.

Среди этом океана юбилейной бессмыслицы были островки исключений.

Юбилеи наших друзей. Или знакомых. Или просто тех, кот ты уважал. Не официально, а потому что хотелось уважать. И даже иногда любить. Это были как "большие события в культурной жизни", так и скромные посиделки, о которых не знал никто, кроме самого виновника и пяти его приятелей.

Я на этих островках был, мед-пиво пил. И там мне было совсем не стыдно выступать в качестве юбилейном поздравлялы.

И теперь не стыдно вспомнить… И я имею честь предложить вашему просвещенному вниманию такой небольшой торжественный комплект.

Попрошу всех налить и поднять бокалы!..

Михаил Мишин — Семену Альтову по случаю 40-летия последнего (17.01.85.)

Сеня!

Боюсь, все это придется произнести за столом.

А я с сомнением отношусь к словам, произносимым за столом. Застольные речи запоминаются только на территории Грузии — потому что там не бывает других.

Вспомни, сколько ты сам наговорил хороших слов и сколько их слышал и в интеллигентных компаниях, и в таких, как наша. И что же? Где все эти слова? Они давно улетучились из твоей памяти, как легкие винные пары.

Поэтому я решил записать эти свои слова на бумаге, чтобы завтра, когда ты будешь безуспешно пытаться припомнить, кто были вчера все эти люди, что они говорили и вообще зачем ты сам туда пришел, ты нашел бы эти листки бумаги и вспомнил, что вчера ты был на своем сорокалетии, куда мы тебя пригласили.

Да, Сеня, времена сентиментализма прошли. Человек, сказавший вслух нечто чувствительное, вызывает недоумение — даже у себя самого. Искренние слезы появляются на глазах только от ветра, от лука и если в газете похвалят товарища. Признания в дружеских чувствах вынуждают гадать о причине.

И конечно, привычней всего было бы по случаю твоих сорока лет как-нибудь привычно сострить. В конце концов мы же профессиональные шутники. Подумать только! Где еще в мире есть такая профессия — мы зарабатываем себе на жизнь тем, что шутим, согласно правилам и в соответствии с прейскурантом! Но тебе сорок лет, Сеня, и я не хочу шутить по этому поводу. По-моему, я тебе уже говорил как-то, что шутка — это эпитафия чувству. Это, к сожалению, не мои слова, но они верные. Грустно признаться, но наша профессия, Сеня, — это создание эпитафии чувствам. Иначе говоря, мы — могильщики, Сеня.

Тебе сорок лет, Сеня, и я говорю это тебе, с одной стороны, чтобы у тебя впредь не было иллюзий. А с другой — чтобы ты знал: быть могильщиком — значит защищать живое от трупного разложения. Так что в свои сорок лет — у тебя в руках достойное дело.

Тебе сорок лет, Сеня. Это возраст комсомольского лидера республиканского масштаба или отличного экспортного коньяка. И то и другое имеет плюсы.

В твои сорок лет тебе есть что выложить на стол. Я имею в виду не продукты, которые ты выставишь на стол — это, все понимают, только верхушка айсберга, — я имею в виду другое.

То, что в твои сорок лет твои морщинки заработаны честно. У тебя честно заработанные жена и сын. У тебя целые и честно работающие руки и ноги. А если в сорок лет у тебя хватает ума хотеть еще и колеса — это будут честно заработанные колеса.

За свои сорок ты никого не предал и ничего не продал — за исключением паршивого западного магнитофона, который ты-таки сбыл своему восточному товарищу. Ты никогда и ничего не украл — кроме тех трех шуток у меня, которые я украл у тебя еще раньше.

В твои сорок лет у тебя честное имя, честная прописка и честная национальность, одна из братских. Так много честности в сорок лет — будь осторожен, Сеня, это вызывает у современников подозрения.

А вообще, сорок лет, Сеня, — это возраст, когда мужчину в Америке только начинают рисовать на рекламных щитах. А там знают, что и когда рекламировать.

Сеня! Уже сорок лет как ты бежишь вокруг солнца и вместе с тем вокруг своей оси. Ты добежал к сорока в своем темпе, в своем личном стиле, ни на кого не похожий, равный себе самому. Сегодня этим мало кто может похвастать. Что же пожелать тебе? Ты крутишься уже сорок лет и, возможно, заметил, что скорость вращения все растет и центробежная жизнь расталкивает людей все дальше друг от друга. Я желаю тебе, как и себе, впрочем, чтоб мы находили силы сопротивляться.

А сорок лет — это звучит красиво. И это даже еще не промежуточный финиш. Это пройден поворот. Забег продолжается. Я рад, что мне выпало бежать с тобой рядом. Беги долго, Сеня!

Аркадию Исааковичу Райкину по случаю его 75-летия (ноябрь-86)

Дорогой Аркадий Исаакович!

Сегодня здесь у всех довольно трудное положение. И не только потому, что все вынуждены говорить, повторяя друг друга, к этому как раз привычка есть. А потому что всем приходится говорить хорошие и хвалебные слова. Хотя все понимают, что самое интересное идет, только начиная со слов: "Вместе с тем…"

Так вот, Аркадий Исаакович. День сегодня осенний, а вместе с тем продолжается весна.

Удивительная весна! Небывалые события, ощущения, выражения глаз. Каждая клетка организма зудит от собственной дерзости. Этой весной все можно. Хочешь сказать — скажи. Хочешь попробовать — пробуй. Хочешь плюнуть против ветра — на, плюй, и вот тебе полотенце!.. Прохожих распирает от проснувшегося чувства гражданственности. Все ходят, расправив плечи, и грозно посматривают на милиционеров: мол, еще неизвестно, кто тут нарушает. Удивительная весна. У газет появились читатели. Телевидение просто запугивает демократичностью: во время передачи можно позвонить прямо туда и спросить прямо что хочешь. Правда, все время занято, видимо, все решили спросить.

Весна везде, но особенная — в искусстве! Она еще не успела толком начаться, а один театральный критик доложил, что в нашем театре уже произошли сдвиги. Он у нас всегда первый отмечает сдвиги, он по сдвигам специалист. Он написал, что у нас в театре уже возник новый уровень правды. Что это за правда, у которой могут быть разные уровни? Что это за театр? Критик что-то напутал — это не наш театр. Наш театр ничем таким не занимался. Почему? Потому что имело место торможение в экономике. Почему? Потому что Госплан и Стройбанк не занимались своим делом. Почему? Потому что их делом занимался театр.

Заполняла зал публика, гас свет, и на сцене начиналось волшебство. Там варили сталь, бурили нефть, решали проблему основных фондов. Красивые молодые артистки в касках мотались из кулисы в кулису и грудными голосами требовали улучшить работу бетономешалки. Если бы Шекспиру предложили написать монолог — быть или не быть бригадному подряду… Он бы умер, не родившись. Он бы умер — наш театр жив! Хотя тот критик еще написал, что главная беда нашего театра — мелкотемье. Кто придумал это гадкое слово? Оно напоминает мне плоскостопие. Есть злободневные темы, и есть вечные темы. И вот когда начинают путать одно с другим, тогда театр и превращается в филиал Минтяжмаша… Вместе с тем другой критик этой же весной написал, что по сравнению с кино театр ушел далеко вперед. Можно представить, где у нас было кино… Не надо думать, что оно все было на полке. Да, кое-что там лежало, но теперь уже все снято, и они там даже все друг друга переизбрали, чтобы выяснить — кто первый туда положил? Пока все отказываются.

Удивительная весна! Литераторы вдруг вспомнили, что литература называется художественной. Художники — что живопись и лозунги разные вещи, архитекторы и скульпторы посмотрели на то, что они настроили и наваяли, и не хотят смотреть друг на друга… Вместе с тем настроение светлое, все взволнованы и призывают друг друга идти вперед. Прекрасный призыв, хорошо бы только всем договориться, наконец, — где перед?

Дорогой Аркадий Исаакович! Мы живем в век сравнений. Все сравнивают со всем. Науку — с передним краем, уборку урожая — с битвой, больницу с кузницей здоровья, что очень верно… Спорт же сравнивают с искусством. И вот ваше искусство я бы сравнил с фигурным катанием. И дело не только в вашем неповторимом скольжении на грани риска и в прыжках за грань. Дело в том, что в искусстве, как и в фигурном катании, есть две программы обязательная и произвольная. Одна — для жюри, очков и медалей, вторая — для души и для публики. Совместить это трудно — у большинства фигуристов рано или поздно разъезжаются ноги.

Дорогой Аркадий Исаакович! Самое главное в вашем катании именно то, что обязательная для вас и произвольная ваша программа всегда были одним и тем же. И поэтому ваш путь был действительно — вперед. От частного к общему, от своевременного — к современному, от головы — к сердцу. То есть от человека — к человеку. И пока одни тосковали о весне, другие болтали о весне, третьи тормозили весну, вы всю жизнь были среди тех, кто ее, весну, делал.

Вот поэтому этот осенний день вместе с тем такой весенний сегодня.

И спасибо вам за это, дорогой Аркадий Исаакович!

Э. А. Рязанову — 60 (9.10.87)

Дорогой Эльдар Александрович!

Когда речь заходит о деятелях искусства, то их творчество всегда связывают с эпохой, в которую они творили. Художник эпохи Возрождения. Поэт Раннего Средневековья. Теперь возьмем вас. Когда натворили вы? 60-е, 70-е, начало 80-х. Эльдар Александрович, вы — художник эпохи застоя, с чем я вас и поздравляю.

В этой связи я хочу сказать вам, что я открыл закон этой эпохи.

Кто хочет — не может, кто может — не хочет. Кто хочет и может — тому не дают". Это не только в области юмора и медицины, Эльдар Александрович. Это всеобщий закон природы. Каждый дошкольник хочет в школу, но еще не может. Каждый школьник может — но уже не хочет. Почему? Потому что наша школа не учит, а борется за знания детей.

Причем с самими детьми. Борьба неравная, потому что за школу еще и РОНО, и ГОРОНО, и ОБЛОНО, и все "оно"… Так что деткам нелегко. Но "оно" и не хочет, чтоб легко, "оно" желает, чтоб дети приучались к труду. "Оно" у нас почему-то решило, что труд — это когда всем тяжело… Учителям тяжело, родителям, детишек тошнит… Это у нас какое-то министерство тяжелого образования… У нас же дети в школе — как проходчики в забое — они проходят. Сегодня идет проходка Пушкина, завтра — проходка Лермонтова. Что на-гора? "Онегин — лишний человек". Онегин — лишний, Печорин — лишний… Причем навсегда. Конечно, не исключено, что потом сами прочитают. Если захотят. Но как закон: кто хочет — не может, кто может, уже не хочет…

Более близкий вам пример — из телевидения. После того как вы бросили "Кинопанораму", моя любимая передача — "Это вы можете". Передача замечательная. Но название придумал или юморист, или диверсант.

Если этот одиночка сам, один, в одиночестве, на кухне ночами, из каких-то обрезков и ошметков сумел сделать эту штуковину, которая просто с ума сойти и при этом еще и работает, то что же нам делать с этими институтами, конторами и главками? Какое к черту "Это вы можете"? Это не вы "можете", это они — "не хочут"! А хочет одиночка! И не для себя, а для всех! И он же к ним бегал, и писал, и звонил, и на тот завод полусонный, и в институт летаргический, и в конструкторское бюро похоронное. И они ему регулярно отвечают: "Да, штучка ваша забавная, но грубо попирает принципы червячных передач. А подшипник будет перегреваться". Он у него уже двенадцать лет перегревается и работает. А у них не перегревается. У них еще только в девяносто втором запланирован опытный образец, превосходящий японский уровень пятьдесят третьего…

Кто хочет — не может, кто может — не хочет.

Эльдар Александрович, сколько раз вы в своих картинках критиковали и быт, и сервис, и особенно торговлю. Вы хотели ее улучшить. Мы все хотели. Пустое дело. Закон работает. Кто хочет улучшить — не может. Кто может — себе не враг. Так что хватит об этом, не надо улучшать. Решить вопрос надо кардинально: отменить ее вообще. Наладить подлинно прямую связь производства с потребителем. Пусть все что нужно народ сам выносит с заводов и фабрик! Но официально, уплачивая пошлину в проходной.

Обратимся непосредственно к вам, Эльдар Александрович. Возьмем кино. Закон застоя определял все. Кто очень много хотел, в лучшем случае мог лечь на полку. Возникла даже поговорка "Нашей полки прибыло". Кто много мог не хотел ничего, у него и так все было. Были еще третьи, которые в знак протеста против застоя ушли в творческий поиск, и их оттуда до сих пор невозможно вернуть.

Вообще, Эльдар Александрович, почему возможен застой? Потому что, в принципе, большинство из нас способно спокойно стоять, ругая общее стояние.

Но почему застой не переходит в полную и всеобщую остановку? Потому что есть еще меньшинство. Это люди, которые вообще не могут не двигаться. Они шевелятся, толкаются, ерзают, они не дают окончательно заснуть окружающим. И в результате, это — подавляющее меньшинство, которое живет по закону движения, и, значит, это настоящий закон природы.

Один из таких безостановочных людей — здесь.

Он всегда много хотел, и делал все, что мог.

Он хотел, чтоб его работа была нужна людям. И она нам нужна.

Он хотел, чтобы мы собрались здесь сегодня. И кто мог, тот прорвался, а остальные завидуют.

Это началось ровно 60 лет назад, когда он почувствовал, что хочет родиться. И ему это удалось.

Вы правильно сделали, Эльдар Александрович!

Спасибо вам!

Я. Б. Фриду — 80! (27.02.89.)

Дорогой Ян Борисович!

Круглые даты — большая радость для всей нашей культурной общественности. Этот ноль на конце — завораживает. Он похож на восклицание пораженного англичанина: "0!.." Никому в голову не пришло отмечать 59-летие со дня образования Адыгейской автономной области. 60-летие — гуляли всенародно.

Круглая дата — это, Ян Борисович, повод для ваших знакомых и друзей сказать, наконец, все те хорошие слова, которых они ни разу не сказали вам в предшествующее время.

Вот и я мог бы сейчас начать расписывать ваши заслуги, отмечать вехи творчества и воскурять фимиам. И действительно, это же вам впервые пришло в голову экранизировать в нашей стране Чехова и Шекспира. Именно этот ваш пример и вдохновил других режиссеров, которые кинулись экранизировать уже настоящих членов Союза писателей причем таким количеством серий, за которое вам, Ян Борисович, большое спасибо… А сколько новых актеров вывели вы на экран! Многих из них до сих пор не удается вывести оттуда. Что уж говорить о зрительской к вам любви! Буквально сегодня мы завалены письмами и телеграммами, и звонила только что группа девушек из Иванова — поздравляла с юбилеем и желала долгих лет жизни Мише Боярскому…

Я мог бы многое сказать. Тем более что сегодня нельзя обойтись без ругани — так же как вчера без славословий. И я с наслаждением вцепился бы в недостатки ваших картин. Прежде всего — мало эротики. В чем дело, Ян Борисович? Или, может быть, вас это не интересует? Вся страна волнуется — можно ли все-таки показать эту комсомолку без ватника или нет, а вам наплевать? Конечно, когда у вас эти безнравственные граф и графиня со своими улыбочками закрывают дверцу кареты, мы, думающие зрители, можем догадаться, что они там делают, но хотелось бы большей открытости. Дальше, где у вас в картинах наркоманы? Надо подумать, может быть, сделать новую редакцию, скажем, "Сильвы". Пускай, допустим, Эдвин колется. Или "Собака на сене". Может быть, это не просто сено, может быть, это травка, маки, конопля… Или давайте подумаем, сделаем оперетту про бомжей…

Я, повторяю, мог многое бы здесь сказать. Но мне не хочется прилюдно клясться вам в любви. Личные отношения мы выясним за кулисами. Что касается сегодняшнего праздника, то каким же может быть в нем мое участие?

Мне не хочется изменять себе и петь "аллилуйя!"

Я хочу только сказать в этот день, что вижу сегодня перед собой человека, который обладает ясным взглядом, острым слухом, крепким рукопожатием, четкими принципами и планами на будущее. В этом смысле вы совершенно не изменились со времени последнего юбилея.

А значит, гарантия того, что вы — в движении! Что совсем уже похоже на счастье, дорогой Ян Борисыч! Дай вам Бог!

Валерий! По случаю 50-летия Хаита (март-89)

Мой дорогой Валерий!

Во-первых, ничего страшного.

Во-вторых, ничего хорошего.

В-третьих, все будет еще хуже.

Тем не менее излишне себя приободрять, подбадривать и вселять бодрость. Ибо ты можешь взбодриться сам: надо посмотреть вокруг, увидеть, что творится, и понять, что на этом фоне твоя сегодняшняя скорбь — тьфу! Подумаешь, пошла одиннадцатая пятилетка. Вспомни, сколько мы все их уже имели. И с каким результатом. И сравни их со своими личными результатами.

Ты не построил магистраль.

Не повернул русла рек.

Ты не назвал своими именем, фамилией и отчеством городов, сухогрузов и мукомольных комбинатов.

Ты не уехал. Оставшиеся смогли это оценить.

Ты не воровал: тебе было нечего.

Ты не то чтобы вовсе не лгал — но ты делал это умеренно, лично я был свидетелем лишь одной твоей лжи: жене из телефонной будки. Но та ложь только высветила твою приверженность правде высшего порядка, то есть нашей дружбе. И дружбе как таковой.

Поэтому к сегодняшнему дню у тебя еще сохранились старые друзья. И не пропали шансы на что-то новенькое. Ты прошел мимо еще одной яркой возможности: ты не спился.

И не потерял своего основного мужского достоинства — умения разделить любое количество выпивки на любое число пьющих. Что, в свою очередь, есть проявление важнейшего качества: чувства ритма. А это уже причастность если не к музыке сфер, то по крайней мере к поэзии жизни.

Чуть не забыл: ты еще не стал лауреатом премии Ленинского комсомола.

Ты, слава Богу, еще многого не сделал.

И, надеюсь, еще много лет не станешь делать этого. В этой связи я желаю нам обоим здоровья.

А других претензий у меня к тебе нет.

Обнимаю тебя, мой дорогой.

Что же касается сегодняшнего дня, конечно, тяжело. Но, в целом, и ничего страшного.

Как визит к зубному врачу. Немного помучился, а через два часа уже опять можно нормально есть.

Поэтому обнимаю еще раз.

Не последний!..

Нина! признание в любви Нине Руслановой-89

Признание в любви — вещь наркотическая. Затягивает моментально. Главное — начать.

Я решаюсь:

— Нина!

Так будет лучше всего.

"Уважаемая Нина" — пресно и стерто. Что, однако же, не значит, что я не уважаю тебя. Вот спроси меня: "Ты меня уважаешь?", и я скажу: "Я тебя жутко уважаю, Нина!"

"Дорогая Нина!" — еще хуже. Похоже на письмо из редакции молодежной газеты. Так можно обратиться к любой из Нин. А ты — единственная.

Я бы желал написать "Любимая!", но честь дамы… но сплетни… тем более, вдруг их не будет!.. Впрочем, пусть они застрелятся.

Итак, Нина!

Уважаемая, дорогая и любимая!

Помнишь ли ты, когда именно начался наш роман?

Когда ты стрельнула мне в самое сердце?

"Короткие встречи"? "Лапшин"? "Знак беды"?

Или когда мы — втроем, чтобы не было сплетен! сидели у меня на кухне и говорили о высоком, для чего все-таки открыли ту бутылку, и наша беседа еще более одушевилась, и ты сказала мне всю правду про этих гадов-режиссеров, и тем более про операторов, и особенно про художников, и, конечно, про композиторов, хоть бы они нормальную музыку писали.

Или по телевизору, когда тот тип брал у тебя интервью, а ты все время с ним не совпадала — не соглашалась, не отрицала, а отвечала так, как играешь — перпендикулярно.

Этот твой перпендикуляр летит всегда вроде бы как Бог на душу положит. Но при этом всегда попадает в нужную точку. В яблочко. То есть прямо в мое сердце, Нина!

И откуда у тебя эта дивная сипотца?

Но лучше всего ты умеешь хохотать!

Но еще лучше — тосковать.

Но еще лучше — возмущаться. Тут тебе нет равных в нашем кино. А равных нашему кино — нету.

Но особенно я люблю тебя, когда в очках, когда ты похожа на училку младших классов; эта училка сказала мне, когда я в младшем классе учился: "А ну, положь этот яблок!"

Так и сказала.

Нина! Друг мой, товарищ и брат!

Критики все про тебя напишут, разложат, обоснуют и объяснят природу, которую нельзя объяснить. Они проведут параллели, употребят слова "проникновенно", "духовность", а самые обученные скажут еще о "нутряном". Это свой "яблок" они грызут честно.

Пусть разбираются, а я тебе скажу главное.

Что-то ты давно не звонишь! Только честно, Нина: у тебя что, кроме меня, кто-то есть? Учти: любят тебя миллионы, но я ближе живу.

Если бы я только мог написать что-то достойное тебя! Но — невозможно. Это означало бы, что я достиг неслыханного совершенства. Разве только запустить программу "Каждому пишущему — отдельное место среди классиков к 2000-му году". Но что-то в этих программах есть кладбищенское…

— Лучше — о любви!

Нина! Я люблю тебя всей смелостью человека, женатого на другой артистке. Впрочем, недавно ей тоже один сценарист печатно признался в любви. Тонкий ход! Они думали, что, если публично, так никто ничего не заметит.

Ах, Нина! Как же гениально ты угадала свою фамилию!

Кстати, Грибоедов тоже любил Нину. Недаром я всегда чувствовал в себе что-то от классика.

А в общем, если о настоящей любви, то ты, Нина, конечно же, народная артистка. Я не о звании — его дадут. Или дадут другим. Дело не в этом. А в том, что раз народная — значит, и моя. Но если моя — при чем здесь остальной народ?

По-моему, изящное рассуждение.

Я люблю тебя, Нина Русланова. Будь бдительна.

Звони чаще!

З. Е. Гердту — 75 (октябрь-91)

Чтобы вести разговор о Гердте, надо найти адекватный масштаб.

Иоганн Гете сказал: "Самое ужасное — это наличие воображения при отсутствии вкуса". Видимо, Гете давал перспективную формулу развитого социализма. И Гердт тут ни при чем. С Гердтом главное — подобрать масштаб.

Антон Павлович Чехов сказал: "Лев Николаевич, такое чувство, что вы сами когда-то были лошадью". Он имел в виду рассказ про Холстомера, который написал Толстой, о чем в этой демократической аудитории не все могут знать.

Я в этом смысле чувствовал себя практически Чеховым, когда в юные годы смотрел фильм про нелегкую жизнь тюленей или пингвинов, где в конце шли титры: "Текст читает Зиновий Гердт".

Это была величайшая ложь. Ибо Гердт, как и Толстой, не писал и не читал текст. Гердт лично сам был мудрым, много пережившим тюленем и видавшим виды пингвином. И остальные пингвины и тюлени полностью ему доверяли и считали своим.

Гердта считают своим вообще все, у кого есть вкус. Поэтому даже странно, что здесь сегодня так много народа. Однажды в моей любимой Одессе мне довелось идти рядом с Зиновием Ефимовичем Гердтом по улице. Двое одесситов увидели его.

Первый сказал:

— Ты смотри! Гердт приехал!

Второй удивился:

— А он что, уезжал?

Они там тоже считают его своим, но это уже вопрос не их вкуса, а воображения.

Вообще, присутствие Гердта — знак качества любой тусовки.

"— Ты вчера был? — Был. — Ну как? — Нормально. Зяма был…"

Действительно, если он был — нормально. Это для нас нормально, мы привыкли, мы считаем нормой, что между нами живет, трудится, тусуется и составляет часть этого пейзажа Зиновий Ефимович Гердт. Это же нормально, что вот он! Вот же он стоит, скрестив руки на груди, вот он идет, элегантный, как флейта, прихрамывая, как Байрон, хотя лучше знает поэзию.

Гердт обладает всеми признаками истинного глубокого художника. Он пьющ, курящ и любящ женщин. И что особенно важно для истинного художника, они его тоже пьющ и курящ…

Но главное — и серьезно — не в этом. Главное качество Гердта: он гений интонации.

И не надо путать это с тембром. Тембр — свойство голоса. Интонация суть личности. Именно интонация сообщает Гердту изящество выше кошачьего и убедительность, равную формуле "Товар — деньги — товар".

Это гений интонации. Поэтому если Зиновий Ефимович Гердт предлагает вам идти к вашей матери, то у вас нет никаких колебаний. Вы чувствуете: надо идти.

Абсолютная интонация означает абсолютный слух. Поэтому при нем всегда неудобно рассказывать. Во-первых, он это знает. Во-вторых, рассказал бы лучше, но у него хватает мудрости не говорить ерунды.

Поэтому я не стану говорить о его ролях, о кино, театре, об этом великом концерте… Все это соратники по искусству еще могут пережить. Чего не могут простить соратники, это когда кто-то рядом становится при жизни эпосом.

"Однажды Светлов…", "Однажды Олеша…", "Как-то раз Раневская…" Так вот, существует уже новый эпос Гердтиана. "Однажды Зяма…" Ну конечно, конечно, Зиновий Ефимович. Но в эпосе вы, Зиновий Ефимович, "Зяма". Одна баллада из этого эпоса. Ее, возможно, все знают, но не могу отказать себе в удовольствии.

Так вот, однажды Зяма выпил в гостях. То есть выпил не однажды, но однажды он выпил и возвращался домой на машине. С женой. Так гласит легенда, что с женой он возвращался на машине якобы домой. Причем машина была японская с правым рулем. Это сейчас их полно, а тогда это была чуть не первая в Москве с правым рулем, их толком еще и гаишники не видали.

И вот как раз их почему-то останавливает гаишник. Видимо, ему понравилась траектория движения машины. Останавливает и столбенеет, потому что за рулем сидит Зяма, но руля нет!

И Зяма, видя это дикое изумление, со своей вкуснейшей коньячной интонацией говорит:

— Да это херня. Когда я выпью, я всегда отдаю руль жене…

Если бы это сказал кто-нибудь другой, он бы вошел не в эпос, а в другое место.

Это и есть — гений интонации. Вообще, если вдуматься, интонация — это именно сочетание воображения и вкуса, и если вы присмотритесь внимательно, вы поймете, в чем уникальность Гердта. Он сочетает несочетаемое. Потому что Гердт — интеллигентный жизнелюб.

Последним, кто сочетал эти два качества в нашей стране, был Хрущев. А поэзию, повторяю, Гердт знает даже лучше.

Любимые стихи Гердта подтверждают все, мною сказанное. Они начинаются строчкой: "Я на мир взираю из-под столика…" Это выдает подлинный вкус и искреннее чувство.

Зиновий Ефимович! Зямочка Ефимович Гердт! Ваш юбилей — не причина собраться здесь. В лучшем случае — повод. А причина — вы замечательный. Мы вас… Впрочем, не буду мыкать. Я — лично я — вас люблю. Жена — и моя и ваша — вас любит. Будьте поэтому здоровы, чаще зовите в гости. Чтоб можно было сказать людям: "Однажды Зяма звонит мне и говорит…"

И неважно — что. Главное — интонация. Сейчас лучше пойду и вас поцелую!

Тридцать лет и одно дело (15.04.95.)

Саша Масляков есть явление чрезвычайное на нашем голубом экране. Который сам тоже, конечно, есть явление ненормальное, но сейчас не об этом.

Саша Масляков именно уникален. И не только потому что он тридцать лет просидел на одном и том же месте. В конце концов, бывает и пожизненное заключение.

Саша уникален не только потому, что за эти годы он абсолютно не изменился внешне. Так не измениться внешне за эти тридцать лет во всей стране удалось еще только Ленину, но Саша обошелся бюджету дешевле.

Все остальное за тридцать лет поменялось непоправимо. За эти тридцать лет исчезла партия и пропали ее деньги, появились ваучеры и пропали наши деньги, за это время Юлик Гусман из остроумного бакинского капитана КВН стал московским кандидатом в депутаты, что еще остроумнее.

Когда Саша Масляков впервые появился в студии, на нашем телевидении было два типа ведущих — одни бормотали по бумажке, другие путали падежи. Масляков же, не заглядывая в шпаргалку, лихо вывертывался из таких сложноподчиненных предложений, что было только две версии — или парень из органов, или не умеет читать. Теперь, Саша, мы знаем правду, но учиться читать уже глупо.

В начале этого тридцатилетия отечественное телевидение покоилось на трех китах: хоккей, фигурное катание, КВН. Штирлиц в духовной жизни населения появился позже. В часы, когда шел КВН, улицы вымирали, в эти часы страну можно было завоевать за пять минут — если бы удалось уговорить какогонибудь идиота-завоевателя. Казалось, все это — навсегда.

Но вскоре в умелые руки нашего телевидения попала адская машина — видеомагнитофон. С той секунды шутки КВН-щиков стали разрабатываться в Госплане, рассматриваться в Совмине и утверждаться в Комитете, который следил за еще и животноводством. Результат был тем же. КВН, как и крупный рогатый скот, пал.

И снова казалось, что навсегда. Но в отличие от прочих наших покойников, КВН ожил. И это беспрецедентный факт воскресения из мертвых, если не считать одного не вполне доказанного случая.

И вот, уникальность Саши Маслякова не в том, что он в течение этих тридцати лет занимался одним и тем же. Это как раз неизвестно. А в том, что он за эти тридцать лет рискнул заняться одним и тем же дважды. Он один сумел дважды войти в ту же реку и не утонуть, и не подмочить репутации — ни своей, ни реки.

Больше того, он находчиво выплыл на мировую арену и теперь вывозит в Израиль, Америку и Германию наших одесситов, где они состязаются в остроумии с другими нашими одесситами. А тамошние залы, забитые третьими нашими одесситами, дико счастливы, потому что с машиной уже хорошо и со страховкой хорошо, а с юмором хуже. Про что шутить? И как? Про президента, во-первых, глупо, он не узнает, во-вторых, надо как следует знать английский, а как следует знать этот их английский — среди наших одесситов дураков нет. Так что международный КВН Маслякова — это урок патриотизма, который доказывает: жить можно как здесь, так и там, но шутить надо "как здесь"…

Недоброжелатели брюзжат: а дальше? Они говорят, КВН скоро опять себя исчерпает. Они говорят, есть конкуренты помоложе. Вон хотя эта передача эрудитов "ЧТО? ГДЕ? КОГДА?". Да, это достойная передача. Но они с КВН не конкуренты. Потому что если там на вопрос непременно требуется дать ответ, да еще и правильный, то здесь можно вообще не отвечать, заменив ответ задорным подмигиванием, что, кстати, сближает КВН и правительство.

Вообще КВН, как принцип, используется крайне узко. Взять хотя бы этих политиков. Что они там все сидят в этой студии и бормочут одно и то же? Все за Россию, все за реформы, все за народ. Как выбрать лучших, если от всех тошнит одинаково? Между тем, способ есть. Взять Сашу Маслякова, и из всей этой кучи блоков и партий составить нормальный КВН. Пусть сыграют. Справа — команда коммунистов с человечьим лицом, слева — команда людей с лицами демократов. Масляков ведет разминку: можно ли проводить реформы за счет народа. Ответ справа — конечно, нельзя. Одно очко. Ответ слева — конечно, можно. Одно очко, минус одно за обаяние. Правильный ответ: конечно, можно, причем лучше за счет американского народа…

Овация. Песенка. Можно идти голосовать.

Мне сказали, что этот юбилейный вечер посвящен не только и не столько Маслякову, сколько вообще телевидению.

Крайне глупо. Хватит уже посвящать вообще. Вообще телевидению, вообще профсоюзам, вообще паровому отоплению… Ерунда. Есть люди, которые топят, и есть люди, которые греются. Саша Масляков — истопник. Он раскочегарил свое дело, потом раскочегарил его вторично, и я уверен, его дело будет гореть и дымить ровно столько, сколько командовать у топки будет Саша Масляков.

И поэтому пусть они будут здоровы все трое — и конкретно КВН, и лично Александр Васильевич Масляков, и даже, черт с ним, вообще телевидение.

Леониду Филатову по случаю выхода в свет его книги "Сукины дети" (06.02.93.)

Мне не раз приходилось выступать на всяких юбилеях, презентациях и торжествах, но обычно было легче, потому что виновниками торжеств, как правило, выступали старшие товарищи. В школе вдолбили: старших надо уважать. Выходишь себе и уважаешь. Сегодня же виновник — человек моего поколения. Простым геронтологическим уважением не обойтись. Нужны другие факты.

Первый факт: Филатов — знаменит. Остальные факты о знаменитостях — в "Энциклопедии". Открываем. "Филадельфия", "Филарет"… Так! "Филатов… Александр Павлович. Видный сов. парт. деят. Член КПСС…" Не то. Еще Филатов. "Офтальмолог… Герой Труда…" Не член КПСС — уже ближе… "Филатова Людмила, народная артистка, меццо-сопрано…" Член-таки КПСС… Рядом, рядом… "Филатова болезнь"… "Филатовы — семья укротителей… медвежий цирк…" Совсем близко, но не то… Филатовы в словаре кончаются, дальше идут "Филдинг" и "филер".

Придется опираться на оперативные источники.

Наш Филатов родился в Казани, где имел уникальный шанс — быть исключенным из Казанского университета. Но Леня пошел другим путем — переехал в город Пензу (жел. дор. узел, дизельный и компрессорный заводы, фабрика пианино). Кстати, есть в Леониде Филатове нечто музыкальное. Кажется, вот-вот он подойдет к пианино и непринужденно сбацает Шопена. Но он все не бацает…

После Пензы была столица. Я имею в виду столицу Туркмении, которая долго неправильно называлась Ашхабадом, а теперь стала правильно называться Ашгабад. И лишь потом Москва, где Филатов Леонид Алексеевич (сорок шестого, русский, из служащих, что не порочит) поступил, окончил и пригласил нас на сегодняшний вечер.

На этом факты кончаются — и слава богу, потому что начинаются ощущения, которые в отличие от фактов, не врут. Из ощущений нужно выделить главное, ключевое. Во-первых, конечно же внешность. Небрежно-элегантный, стройный, светский. (Особенно хорош в черной тройке, при галстуке, руки в карманах. Практически Ленин. Не зря, в конце концов, играл Чичерина, тоже большого любителя пианино. Филатов и Чичерин — прямо как Ленин и печник…) Глаза серые, взгляд пронзительный. Женщинам спасенья нет, но они и не ищут. Говорит быстро, уверенно, без колебаний используя деепричастия. Остроумно-ироничен. Вообще-то сегодня вокруг толпы иронистов. Ирония призвана скрывать бездонные глубины иронизирующего. Но Леня Филатов и здесь идет впереди — он способен иронизировать над собственной иронией, это уже высший пилотаж. Еще факт. Художник всегда — в оппозиции. Филатов по природе своей — художник. Поэтому такое ощущение, что он постоянно в оппозиции. Спросите его — за какую он часть "Таганки"? Он ответит, что не помнит, но помнит, что на стороне оппозиции.

И вообще, в облике Филатова есть нечто фехтовальное. Джентльмен, дуэлянт, демократ… Потому-то мы им и любуемся. И ключевое слово к нему это слово "острый". Острый взгляд, острое слово, острый ус. И острое шило в ижстном месте, которое заставляет его заниматься разными талантливыми вещами одновременно. Мы можем насчитать как минимум три источника, три составные части Филатова: театр, кино, словесность.

В театре он всегда стремился играть героев, равных ему по масштабу. Отсюда роль Чернышевского, который, как и Леня, писал книжки. Эти кошмарные сны Веры Павловны снятся нам всем до сих пор… В родном своем театре на Таганке Филатов вообще уникален — он там единственный артист, который не хрипит и не умеет петь.

Лично на меня сильно повлияло то, что он делал в кино. После его работы в фильме "Забытая мелодия для флейты" зрители до сих пор мучают меня вопросом: "Как вы относитесь к Филатову? Ведь ваша жена с ним там…" Отвечаю: мне еще повезло, что это был Филатов. На его месте мог быть Ширвиндт или Брондуков…

Суммируя, можно бы сказать про Филатова, что он интеллигент, но, боюсь, он огорчится, ибо сегодня слово "интеллигент" означает "человек без валюты".

Но особенно интересен Филатов — и это серьезно — как литератор. Все мы помним его стихотворные пародии. По-моему, они были лучшие из всех, что я слышал. А впервые я услышал их где-то в конце шестидесятых. Он читал их с неслыханным триумфом. С тех пор и по сей день он отважно выходит с ними на сцену и раздает эти художественные пощечины Михалкову и Гамзатову. Оба уже просто поседели. Леня, пощади, напиши новые! Хватит рифмовать "Таганка" хулиганка", она давно уже не хулиганка, склока — это другое… Но написано, повторяю, здорово. Острый язык, острый слух. Верная рука — друг индейцев… Зависть берет… А еще его нашумевшая сказка, где и стих замечательный и фольклор глубоко национальный. Не случайно сказка так и называется: "Про Федота-стрельца, удалого молодца". Как всегда остро и точно. Он ведь не назвал ее ни "Про Гурама-стрельца", ни "Про Ашота — удальца", ни "Про Арона — молодца"…

И вот естественное продолжение — книга, из-за которой мы и собрались здесь. Прекрасное название: "Сукины дети". Название совпадает с названием фильма, снятого режиссером Леонидом Филатовым, что свидетельствует о буйной фантазии Филатова-писателя. Но книга, действительно замечательная. Остроумная, тонкая, глубокая. Лично я даю ей самую высокую оценку. Больше того, возможно, я даже ее прочту.

Короче. Хотя на этот раз короче мне трудно. Потому что Леня Филатов представитель моего поколения. Поколение — странное. Уже не шестидесятники, но еще и не эти, которые моют стекла машин на перекрестках и за которыми будущее. Мы — между. Но мы — не хуже. Мы сможем это доказать на любом суде. И среди вещественных доказательств мы предъявим суду Леонида Филатова. Его острый взгляд, острый ус и острый ум. И мы докажем, что без таких острых людей наше существование выродилось бы в совсем уже тупую тоску, что не есть игра слов, а точный факт. А именно поиск фактов и был целью моего выступления.

Что же касается "Энциклопедии", то Леня рано или поздно займет там свое место среди Филатовых, но этот факт пусть радует "Энциклопедию".

А нас пускай радует своим существованием наш приятель, наш современник и сукин сын — Леонид Алексеевич Филатов.