История Крестовых походов

Мишо Жозеф-Франсуа

КНИГА XII

КРИЗИС ИДЕИ

(1200-1221 гг.)

 

 

Предыдущие книги открыли перед читателем грандиозное зрелище – падение древней империи и создание новой, разрушившейся в свою очередь. Воображение любит останавливаться на развалинах, и кровопролитнейшие события всегда представляют картину, привлекающую взор. Хотим предупредить, что в этом смысле дальнейшее повествование станет менее занимательным, поскольку после великих перемен, описанных выше, предстоит рассказать о чем-то значительно менее впечатляющем. Впрочем, то, что современным людям может показаться мизерным, в те далекие времена выглядело иначе, и порой овладение малым городом или местечком в Святой земле значило для современников не менее, чем завоевание Византии, а Иерусалим все еще оставался драгоценнее собственного отечества. Именно из этого исходил Иннокентий III, расстроенный потерями в Греции, но все еще не терявший надежды на близкие успехи в Сирии и Палестине, куда посылал толпы паломников с целью покаяния благочестивыми подвигами.

 

1205 г.

Однако думать о новом Крестовом походе в ближайшее время не приходилось. После крушения Константинопольской эпопеи Европа излечилась от безудержной тяги на Восток, и бедствия христианских колоний ее мало волновали. Бедствия же эти возрастали с каждым днем. Похоронив своего супруга, короля Амори, Изабелла, царствовавшая лишь над несколькими опустевшими городами, также скончалась. Номинальное королевство Иерусалимское должно было перейти к молодой принцессе, дочери Изабеллы и Конрада Тирского. Необходимо было срочно подобрать супруга новой королеве – ее рука и корона предназначались тому из европейских баронов, кто отправился бы сражаться за наследие Иисуса Христа. Филипп Август, к которому обратились с этой просьбой, предложил Иоанна Бриеннского, брата Готье, только что скончавшегося в Апулии со славой героя и титулом короля. Папа одобрил выбор и дал свое благословение новому иерусалимскому королю.

 

1209 г.

Прибытие Иоанна Бриеннского в Птолемаиду вселило новые надежды в сердца палестинских христиан, но не устрашило их врагов, поскольку было замечено, что монарха сопровождало не более трехсот рыцарей. Не успел Иоанн завершить свадебные торжества, последовавшие за коронацией, как ему пришлось защищать свое королевство и даже отразить попытку нападения сарацин на Птолемаиду. И вот преемник Амори, которого ожидали как спасителя, вскоре вынужден был обратиться с призывами к французскому королю, папе и всем западным государям, умоляв прийти на помощь, ради спасения венца, который они сами ему предоставили.

Но Западу было не до спасения христианского Востока; смуты, волновавшие Церковь и светские власти, поглощали все мысли и средства. Лангедок и южные провинции Франции опустошали свирепые Альбигойские войны; масса баронов и рыцарей ринулась в Испанию, предпочитая сражаться против неверных у себя дома, нежели в чужих краях; не утихала и борьба за императорский престол в Германии. И тут миру вдруг представилось зрелище, невиданное даже в то время, столь богатое чудесами и необыкновенными событиями.

 

1213 г.

Презрев власть родителей, пятьдесят тысяч мальчиков и девочек Франции и Германии вдруг ринулись из родных городов и деревень, скандируя странные слова: «Господи Иисусе! Возврати нам Святой Крест твой!» Когда их спрашивали, куда они идут и что хотят делать, они отвечали: «Идем в Иерусалим освобождать Гроб Спасителя!» Всеобщее ослепление было таково, что духовенство и миряне видели в этом странном порыве вдохновение Небес и мнили, будто Иисус Христос, дабы устыдить высокомерие вождей, вверил дело свое непорочным и робким детям... К движению, естественно, присоединились разного рода авантюристы, чтобы обольстить и ограбить юных поборников Креста. Новые крестоносцы были настолько наивны, что верили, будто море перед ними испарится и они посуху достигнут святых мест. Большая часть детей погибла в пути от голода, жажды, зноя, усталости; иные попали в рабство к тем самым сарацинам, против которых шли; и лишь немногие, во время одумавшись, благополучно вернулись к родителям со словами, что «сами не знали, для чего предприняли этот поход».

Ничто столь ярко не характеризует дух времени, как общее равнодушие, с которым окружающие взирали на столь неординарное явление; никакая власть не отважилась предупредить или обуздать его, и когда папе объявили, что смерть пожрала цвет юности Франции и Германии, он ограничился замечанием, что «отроки сии укоряют нас в усыплении, летя на помощь к Святой земле».

Чтобы воспламенить энтузиазм верующих, Иннокентий решил созвать в Риме специальный Собор. Приглашая будущих участников, он писал: «Необходимость помочь нашим братьям, надежда победить сарацин теперь более велика, чем когда-либо». Сравнивая Иисуса с государем, изгнанным из своего царства, а христиан – с верными подданными, которые должны вернуть ему престол, папа утверждал, что могущество Мухаммеда близится к концу и, подобно апокалиптическому зверю, не превзойдет шестисот шестидесяти шести лет. Богатые люди должны дать средства, воины – пример доблести, приморские города – корабли, Церковь – благословение и часть материальной помощи, причем сам апостольский наместник был готов показать пример это приглашение, как и грамота о новом походе, были разосланы во все христианские земли от Дуная и Вислы, до Тахо и Темзы; их развозили папские легаты, сопровождаемые многочисленными проповедниками.

 

1214 г.

Призыв возымел результаты: Филипп Август предоставил будущим крестоносцам сороковую часть своих удельных доходов, многие знатные феодалы и прелаты последовали его примеру. Архиепископ Кентерберийский призвал англичан вооружаться против неверных; король Англии Иоанн Безземельный, занятый войной с баронами, принял Крест, стремясь снискать покровительство Церкви; в Германии Фридрих II также принял одежду пилигрима, стараясь угодить папе и найти поддержку в борьбе со своим соперником.

 

1215 г.

В христианском мире шли приготовления к Собору; вскоре в Рим прибыли депутаты от Антиохии и Александрии, патриархи Константинопольский и Иерусалимский, послы Фридриха, Филиппа Августа, королей английского и венгерского. Собор, на котором присутствовало более пятисот прелатов, происходил под председательством папы в Латеранском храме. Иннокентий произнес речь, в которой оплакивал заблуждения века и несчастия Церкви; обращаясь к духовенству и всем верующим, он просил освятить своими молитвами те меры, которые предстояло принять против еретиков и сарацин; чтобы тронуть сердца присутствующих, он представил печальный Иерусалим, облаченный в траур, изнемогающий в оковах и ждущий освобождения. Несколько дней ушли на изыскание мер помощи Святой земле. Было решено, что духовенство уплатит двадцатую часть своих доходов, папа же и кардиналы – десятую часть; всех христианских государей обязали соблюдать пятилетнее перемирие и предали проклятию тех, кто стал бы мешать подготовке и проведению похода. Эти постановления были возвещены во всех церквах Запада; обывателям, как и во время первых священных войн, стали чудиться всевозможные сверхъестественные явления, и христиане, только что воевавшие между собой, словно сблизились и поклялись Евангелием не иметь иных врагов, кроме мусульман.

 

1216 г.

Однако Иннокентий III не смог завершить начатого – смерть застала его среди забот о прекращении распри между пизанцами и генуэзцами. Как и все выдающиеся люди, по смерти своей Иннокентий подвергся хуле и похвалам – результатам любви или ненависти. Одни утверждали, что он призван в небесный Иерусалим в награду за усердие к освобождению Святой земли; другие предавали память о нем проклятию, помещая душу его в пламя чистилища. Надо учитывать, что во время его понтификата Европа находилась в постоянном волнении, и не было ни одной державы, не ощутившей его гнев. Иннокентий любил истину и правосудие; но встречая сопротивление, он раздражался до того, что был способен произнести слова: «Меч, исторгнись из ножен и заострись на убийство!» Своих преемников он оставил в великом затруднении из-за множества неразрешенных дел, а также завещал им борьбу со светской властью, борьбу, которой отныне предстояло довлеть над всеми последующими Крестовыми походами.

Новый папа, Гонорий III, поспешил известить палестинских христиан, что не изменит политику своего предшественника. «Да не сокрушит вашего мужества смерть Иннокентия, – писал он, – я проявлю не меньше усердия для освобождения Святой земли и употреблю все старания помочь вам». И действительно, он снова и снова принимался тормошить государей, баронов и прелатов. С государями вышло не все гладко; и Людовик, сын Филиппа Августа, продолжавший войну с альбигойцами, и Генрих III Английский, разбиравшийся со своими баронами, выказали полное согласие с призывом папы, но участвовать в Крестовом походе не собирались; император же Фридрих II, обязанный Церкви короной, принял Крест, но вместо себя послал на Восток множество немецких князей и рыцарей, часть которых, правда, отправилась крестить пруссов. Однако среди монархов Европы все же нашелся один, который согласился не только принять Крест, но и лично участвовать в намечавшейся экспедиции. То был король Венгерский Андрей II, покинувший свой двор и государство, раздираемые смутами. Подобно матери своей, вдове короля Бэлы, он надеялся в местах, освященных страданиями Христа, найти прибежище от горя, преследовавшего его всю жизнь; рассчитывал он также и на то, что участие в священной войне доставит ему уважение подданных, а Церковь защитит права его короны. В сопровождении герцогов Баварского и Австрийского, а также многих немецких владетелей Андрей отправился в путь и прибыл в Спалатро, где его ждали венецианские и анконские корабли. Множество других крестоносцев, сев на суда в Бриндизи, Генуе и Марселе, опередили Венгерского короля; кипрский властитель Лусиньян со своими баронами также отправился из Лимассол. В общем, нельзя не согласиться с современником, утверждавшим, что со времени Саладина христиане не имели такой многочисленной армии в Сирии.

 

1217 г.

Когда крестоносцы прибыли в Палестину, там свирепствовал сильный голод: недостаток жизненных припасов и крайность нужды доводили рыцарей до грабежей и разбоя; чтобы прекратить беспорядки, вожди поспешили перевести своих воинов во владения мусульман. Крестоносцы хлынули в Верхнюю Галилею и опустошили ее; Мелик-Адель, срочно прибывший с войском из Египта, не смог остановить рыцарей и обратился в бегство, оставив победителям богатую добычу, с которой они торжественно возвратились в Птолемаиду.

Продумывая порядок новых битв, вожди решили прежде всего напасть на крепость, охраняющую гору Фавор. Перед отправлением в путь патриарх принес частицу Животворящего Креста, которую, как утверждали, удалось спасти во время битвы при Тивериаде; крестоносцы благоговейно преклонились перед святыней и воодушевленные тронулись в путь. Армия, построенная в боевом порядке, поднялась по горе под градом стрел и камней и преследовала неприятеля до самой крепости. После нескольких удачных приступов мусульманский гарнизон готов был сдаться, когда вдруг иные из вождей, получив недостоверные сведения о подходе дамасского султана, посеяли страх и приняли решение об отходе; это отступление, причины которого лежали в извечном разладе внутри руководства, погрузило крестоносцев в уныние. Патриарх с гневом покинул армию, унося с собой и реликвию, оказавшуюся бесполезной. Князья и государи не посмели возвратиться в Птолемаиду и отправились в Финикию, стараясь загладить позор бегства от вымышленного врага. Здесь крестоносцам почти не пришлось сражаться; но вдруг нагрянувшая зима принесла ураганы дождя, холод, голод, болезни; к этим бедствиям присоединились и новые раздоры.

 

1216 г.

В армии христианской было три короля, и ни один из них не командовал; новый король Иерусалимский предводительствовал только своими рыцарями и баронами Святой земли; король Кипрский заболел и умер на пути в свое королевство; король Венгерский, оставивший Европу ради Крестового похода, не сумел приобрести повиновения своей армии, как и ранее подданных своего государства. После трехмесячного пребывания в Палестине он забыл свои клятвы и, ничего не сделав для дела Иисуса Христа, думал только об отъезде. Патриарх всячески старался его удержать, но так как венгерский монарх был глух ко всем просьбам, осыпал его угрозами церковного наказания; тем не менее Андрей настаивал на своем и, чтобы не казаться изменником общему делу, оставил половину своего войска иерусалимскому королю. Венгерский монарх привез в свое отечество частицы мощей, приобретенные им во время посещения Святой земли; если верить современной летописи, принесения этой святыни оказалось достаточно, чтобы прекратить смуты в его государстве. Однако большинство венгерских историков считают наоборот, что эта бесславная экспедиция навлекла на него презрение народа и только усилила беспорядки в королевстве.

После отъезда Венгерского короля в Птолемаиду прибыло множество крестоносцев из гаваней Голландии, Франции и Италии. Рыцари из Фрисландии и с берегов Рейна задержались на португальском берегу и в нескольких битвах нанесли поражение маврам. Появление этих воинов, их рассказы о победах оживили мужество остававшихся в Палестине под начальством герцога Леопольда Австрийского; теперь только и речи было, что о возобновлении военных действий. На общем совете было решено перенести войну на берега Нила.

В начале весны армия под предводительством короля Иерусалимского, герцога Австрийского и графа Голландского выступила из Птолемаиды и высадилась у Дамиетты. Город этот, расположенный в миле от моря на правом берегу Нила, был укреплен двойным рядом стен со стороны реки и тройным рядом – со стороны суши. Посреди реки высилась башня; проход для судов был загорожен железной цепью, а с городом она соединялась деревянным мостом. В Дамиетте был многочисленный гарнизон, снабженный достаточным количеством продовольствия и военных снарядов, что обеспечивало возможность выдержать долгую осаду. Крестоносцы расположились лагерем на левом берегу Нила, на равнине, покрытой фруктовыми деревьями и пальмами, среди озер, богатых рыбой. Едва они успели устроиться, как произошло солнечное затмение; это показалось им предзнаменованием больших побед.

Первые атаки были направлены на нильскую башню; продолжавшиеся несколько недель, они оказались бесполезными вследствие моста, обеспечивавшего защитникам связь с городом. Поняв это, штурмующие сосредоточили удары против моста и разрушили его. Потом соорудили громадную деревянную крепость, поставили ее на двух судах, связанных вместе, и, нагрузив воинами, бросили якорь у самой башни. Мусульмане – с высоты своих стен, крестоносцы – с берега следили за христианской крепостью. Сарацины осыпали ее градом стрел и потоками «греческого огня»; невзирая на это, воины Креста бросились на приступ и вскоре достигли зубцов башни. Среди битвы, в которой сталкивались мечи и копья, пламя вдруг охватило деревянный замок крестоносцев, и подъемный мост, переброшенный на стену башни, заколебался; крики радости раздались в городе, продолжительный стон послышался с берега, где стояли крестоносцы. Патриарх, духовенство, вся армия коленопреклоненно с мольбою возводят руки к небу. И Богу как будто было угодно внять их молитвам: пламя угасает, машина снова действует, подъемный мост удержан. Крестоносцы возобновляют нападение; повсюду под их ударами рушатся стены; мусульмане бросают оружие и молят о пощаде. Овладев башней, христиане сорвали цепь, мешавшую проходу судов. Радость победы была усилена известием, что умер главный защитник ислама – Мелик-Адель, якобы сраженный событиями на Ниле, – он не смог пережить победы христиан.

До победы, впрочем, было еще далеко. Крестоносцы не сумели воспользоваться своим первым успехом. Как обычно, они теряли время в спорах, а некоторые из баронов и рыцарей, решив, что сделали достаточно, поспешили обратно в Европу. Подобное бегство, повествуют летописи, так разгневало Бога, что часть беглецов утонули во время кораблекрушения, а другие погибли уже возвратясь домой. Между тем папа не переставал торопить тех, кто принял Крест. И вот, в то время как христианская армия оплакивала отъезд одних, прибывали другие: новые пополнения шли из Германии, Италии, Франции, Англии. Между вновь прибывшими следует особо отметить кардинала Пелагия, епископа Альбано; его сопровождало множество римских крестоносцев; он привез с собой сокровища, собранные с верующих Запада на священную войну. Папа поручил ему вести Крестовый поход с твердостью и не вступать в переговоры о мире иначе, как с побежденными и подчинившимися власти римской церкви. Войну с мусульманами хотел вести такую же, как с византийцами и еретиками: одновременно и побеждать и обращать. Пелагий, избранный для этой миссии, был человек ревностный и горячий, имел характер упрямый и непоколебимый. Оспаривая командование армией у короля Иерусалимского, в подкрепление своих притязаний он говорил, что крестоносцы вооружились по призыву папы и были воинами Церкви. Многие подчинялись его убеждениям, полагая, что на то воля Божия; но притязания возмущали вождей, что не могло не привести к бедственным последствиям.

 

1219 г.

Христианская армия все еще оставалась на левом берегу Нила и вследствие этого не могла приступить к осаде Дамиетты. Многочисленные попытки переправиться через реку терпели неудачу то из-за ураганов, обычных здесь в зимнее время, то из-за жестокого сопротивления мусульман. Неожиданно положение исправило «чудо»: в один прекрасный день стало известно, что сарацины вдруг покинули свой лагерь и словно в страхе бежали; это дало возможность христианам беспрепятственно переправиться на правый берег и раскинуть лагерь у самых стен Дамиетты, которая таким образом оказалась окруженной и со стороны Нила и с суши. В действительности никакого «чуда» не было. Согласно сведениям арабских историков, между эмирами возник заговор против египетского султана Мелик-Камеля, и он, проведав об этом, ночью вышел из лагеря, что смутило его войско, в страхе разбежавшееся. Но в самом городе стража оказала упорное сопротивление заговорщикам. К Мелик-Камелю присоединился его брат, султан Дамасский, заговор был подавлен и порядок в стане сарацин восстановлен, вследствие чего христианам пришлось бороться со всеми их объединившимися силами.

Солнце палило нещадно, Нил, раздутый тропическими дождями, выходил из берегов. Христиане, с трудом выносившие тропический зной, ежедневно отражали вылазки врага. Сражения шли с переменным успехом, и только новые горы трупов свидетельствовали о жестокости борьбы. В эти дни в Египте побывал святой муж, знаменитый в будущем Франциск Ассизский. Он явился, чтобы попытаться добыть победу мирным путем. Проникнув в лагерь египетского султана, он страстно умолял его принять Евангелие, предлагая в знак своей правоты пройти через костер. Медик-Камель был настолько изумлен словами святого, что, ничего не сделав ему, выпроводил из лагеря. Таким образом, Франциск не смог осуществить ни одного из своих пламенных желаний – ни обратить в христианскую веру вождя мусульман, ни получить мученический венец; ему оставалось лишь возвратиться в Европу, чтобы основать там орден францисканцев.

Уже семнадцать месяцев стояли крестоносцы перед Дамиеттой. С моря прибывали новые подкрепления; получено было известие о скором приезде германского императора, также принявшего Крест. Это подбодрило христиан и напугало мусульман: с трепетом ожидали они вступления в борьбу могущественнейшего монарха Запада. Султан от имени всех принцев своей фамилии послал к осаждающим, прося о заключении мира. Он соглашался уступить франкам Иерусалимское королевство, оставив в своем владении лишь крепости Карак и Монреаль, да и за те обещал платить дань. Вожди похода приступили к обсуждению этого предложения. Иерусалимский король, а также французские, английские и немецкие бароны находили подобный мир столь же выгодным, сколь и почетным. Но кардинал Пелагий и большинство прелатов не разделяли этого мнения; в предложениях неприятеля они видели только новую ловушку, придуманную, чтобы замедлить взятие Дамиетты и выиграть время. Для них казалось постыдным отказываться от завоевания города, который так долго осаждался и который был не в силах оказывать дальнейшее сопротивление. Споры велись в течение нескольких дней, но не привели ни к какому результату. Военные действия возобновились.

Мелик-Камель не зря просил о мире. Дамиетта и впрямь находилась в безвыходном положении. Окруженная со всех сторон, отрезанная от мира, она была лишена самого необходимого. Тщетно султан пытался посылать продовольствие из своего лагеря; крестоносцы не пропускали никого, и лишь редким лазутчикам, специалистам подводного плавания, удавалось миновать заслоны, но чем они могли помочь? Да и комендант Дамиетты, опасаясь тайного бегства осажденных, замуровал все ворота, после чего ни султан, ни крестоносцы не знали, что происходит в обреченном городе, превратившемся в склеп. С некоторых пор осаждающие стали замечать, что сопротивление врага значительно ослабело. И вот ночью без большого труда крестоносцы захватили одну из башен, потом разбили ворота, и толпы воинов хлынули в пролом. Каково же было их изумление, когда вместо вражеского войска они обнаружили полное безлюдье, если не считать сотни разлагающихся трупов, испускавших страшное зловоние... Голод и болезни убили защитников города в большей мере, чем военный действия. Из семидесяти тысяч жителей Дамиетты уцелело не более трех тысяч, да и те были как тени. Им великодушно подарили жизнь, в награду за что они должны были убрать улицы и уничтожить следы мора.

Победители обнаружили в Дамиетте несметные богатства в золоте, алмазах, драгоценных тканях, пряностях. Когда уже многое растащили, духовенство объявило анафему тем, кто утаит добычу; но это никого не испугало, и грабежи продолжались. Утверждали, что всякого добра святые ратники понахватали столько, словно опустошили Персию, Аравию и Индию вместе взятые. Что же касается самого города, то его было решено отдать королю Иерусалимскому.

Когда весть о взятии Дамиетты достигла Сирии и Верхнего Египта, мусульман объял страх. Султаны Каирский и Дамасский стали лихорадочно собирать вокруг себя войска других Аюбидов и отправили посольство к багдадскому халифу, заклиная его убедить верующих поднять оружие в защиту ислама. Египетские войска, охранявшие Таннис, вторую после Дамиетты крепость на противоположном берегу озера Манзалеха, покинули ее без боя, едва лишь увидели приближавшийся отряд крестоносцев. Все это настолько воодушевило победителей, что они вообразили, будто уже весь Египет в их руках. Многие стали возвращаться в Европу. Оставшиеся, забыв о былых трудностях и потерях, предались беспечному отдыху и развлечениям.

 

1220 г.

При подобных условиях вскоре вновь возникли раздоры. Взятие Дамиетты упоило гордостью кардинала Пелагия, заговорившего тоном повелителя и оракула. Его поведение настолько возмутило иерусалимского короля, что, бросив уступленный ему город, он в гневе удалился в Птолемаиду. Самонадеянность и нетерпимость Пелагия увеличивались еще и оттого, что он видел, как растут его силы. От императора Фридриха прибыл герцог Баварский с четырьмя сотнями воинов, за ним следовали отряды из Милана, Пизы, Генуи, разных районов Германии и Франции, так что на месте уехавших появились новые поборники веры и ожидаемых богатств, в еще большем количестве. Папа Гонорий посылал своему легату продовольствие и значительные денежные суммы, частично из собственной казны. Как тут было не возгордиться и не вознестись? Одно огорчало Пелагия: вновь прибывшие князья и бароны не желали признавать его своим вождем и требовали возвращения иерусалимского короля. Скрепя сердце Пелагию пришлось подчиниться и упросить короля Иоанна вернуться в Дамиетту; впрочем, уступать ему пальму первенства прелат не собирался.

Пользуясь полученной помощью, он задумал грандиозное дело: полное покорение Египта и для начала – поход на Каир. Этот свой замысел он и открыл совету князей по прибытии иерусалимского короля. Большая часть духовенства одобрила речи Пелагия. Но король резко выступил против. Он указал, сколь безрассудно идти вверх по Нилу в то время, когда начинается бурный подъем воды, способной затопить все дороги. При этом придется иметь дело не с одной армией, а с целым народом, одушевленным ненавистью и отчаянием; в подобных условиях египтянам даже нечего вступать в сражение с христианами: они могут ждать, пока болезни, голод, раздоры, зной климата восторжествуют и разрушат все это хрупкое предприятие. «Дамиетта и Таннис вполне достаточны для обуздания Египта, – закончил Иоанн свое выступление. – Следует подумать об Иерусалиме и других утраченных городах, а не о завоевании тех земель, которыми мы никогда не обладали». Пелагий слушал короля с нетерпением и желчно ответил, что малодушие и робость обычно прикрываются завесой умеренности и благоразумия, что Иисус требует для своей защиты ратников, которые действуют, а не рассуждают; он угрожал отлучением от Церкви каждому, кто не согласится с его доводами. Последний аргумент напугал всех, в том числе и короля, и совет утвердил наступление всей армии на столицу Египта.

 

1221 г.

Пока происходили все эти споры, мусульмане не теряли времени. К армии Мелик-Камеля присоединились султан Дамаска, властители Алеппо, Баальбека, Эмессы и Аравии, каждый ведя свою рать. Каирский султан отступил к месту, где соединялись два восточных рукава Нила, и здесь в короткое время создал новый город, названный им «Манзурах» («Победоносный») и вскоре вполне оправдавший это имя. Сюда-то и направилась семидесятитысячная армия Пелагия. Она беспрепятственно достигла восточной оконечности дельты, разбила здесь лагерь и больше месяца простояла в полном бездействии. Многим рыцарям это в конце концов наскучило, и около десяти тысяч их вернулось в Дамиетту, чем спасло себе жизнь.

В ходе этого «стояния» Пелагий поначалу все еще вопил о своей «победе». Осторожный Мелик-Камель, опасаясь прибытия императора Фридриха, а также напуганный известием о движении татар с Востока, несмотря на всю выгоду своего положения, еще раз предложил мир на тех же условиях: возвращение Дамиетты в обмен на Иерусалим и прочие города королевства. Король и большинство баронов с изумлением и радостью выслушали это предложение и были готовы принять его. Но Пелагий, в чаду упоения своими мечтами, словно не видя всех трудностей, отверг инициативу египтян, все еще рассчитывая на их полное поражение.

Между тем, как и предвидел король Иерусалимский, на помощь мусульманам пришел естественный союзник: сезонное разлитие Нила. Сарацины подняли шлюзы и наполнили водой все каналы Нижнего Египта. Мусульманский флот, спустившись к Дамиетте, уничтожил все корабли христиан, везущие продовольствие, и изолировал их лагерь со всех сторон поднимающейся водой. Крестоносцы решили отступить, но отступать было некуда: вода и враги перекрыли все пути. Наводнение и голод грозили полным уничтожением армии. И вот, еще вчера гордо отвергавший выгодные для франков условия мусульман, сегодня испуганный Пелагий стал униженно молить их о милосердии и предложил вернуть Дамиетту за возможность беспрепятственного возвращения в Палестину. Переговоры длились несколько дней. Большая часть мусульманских князей считала, что не следует щадить врага, а полностью уничтожить его. «Нельзя заключать договоров, – воскликнул султан Дамасский, – с людьми, не знающими ни человеколюбия, ни чести! Следует вспомнить о варварстве их в военное время и о вероломстве в мирное». Каирский султан, более умеренный, сумел оспорить это мнение. «Если мы истребим одно войско христиан, Запад не замедлит для отмщения стыда и поражения послать на Восток многочисленные легионы», – султан имел в виду все того же Фридриха II; напомнил он и о других страшных врагах, идущих из дальних областей Азии. Его точка зрения победила. Были приняты условия христиан и заключено перемирие на восемь лет. Стороны обменялись заложниками; история не упоминает больше о кардинале Пелагии, кроме того, что он вместе с королем Иерусалимским и герцогом Баварским был отдан заложником со стороны христиан.

Это несчастное предприятие, от которого ждали завоевания Египта и всего Востока, привело лишь к тому, что усилилось преследование местных христиан; все они лишились имущества, свободы, а многие и жизни. Раздразненный фанатизм мусульман повсюду уничтожал христианские храмы. В Птолемаиде же и во всех городах франков в Сирии тысячи людей ожидали обещанного возвращения в Иерусалим. Каково же было отчаяние христиан, когда они узнали, что вместо этого придется покидать Дамиетту, в силу того что победоносная армия со всеми ее вождями и государем Священного города капитулировала перед врагами Христа! Единственным утешением для побежденных было то, что они сумели выторговать у победителей древо Животворящего Креста, некогда захваченное Саладином после Тивериадской битвы. Печально уносили они эту реликвию, которая больше не творила для них чудес и перестала быть символом победы...

Таковы были результаты похода, решенного на Соборе, провозглашенного папой во всем христианском мире и тщательно подготавливаемого в течение нескольких лет. Эти результаты дополняют и развивают те тенденции в самом движении, которые зародились раньше и свидетельствуют об общем кризисе, пронизавшем всю идею.

Каждый из предшествующих походов имел заранее выработанное направление и проводился по определенному плану; ему, как правило, были присущи великие подвиги и великие превратности. Этот же поход, который продолжался около пяти лет, сливается с таким множеством различных событий, противоположных интересов и страстей, совершенно чуждых священной войне, что историк, описывающий все это, может подвергнуться справедливому упреку, как некогда христианская Европа, которая забыла об Иерусалиме и деле Иисуса Христа.

Сличая этот поход с предыдущими, легко заметить, что он имеет совсем иной характер не только в своем облике, но и в средствах воспламенить рвение крестоносцев. Рассматривая усилия пап, стимулирующие этот поход, нельзя не удивиться слабому действию их увещеваний, угроз и просьб. Стоит лишь сравнить в этом плане Клермонский собор папы Урбана, предшествовавший Первому крестовому походу, когда по призыву апостольского наместника поднялись целые регионы, и Латеранский собор Иннокентия, на котором никто не выразил священного восторга и не принял Креста. А положение о возможности выкупить обет за деньги, эта своеобразная индульгенция, разве оно не ослабило в глазах и сердцах народа призывов странствующих проповедников? Да и сам народ ныне отстранялся от участия в священной войне, ставшей достоянием исключительно «благородных», будто рыцарская честь стоит выше чувства истинной веры, равно присущей и князю, и простому крестьянину. На этом фоне самым удивительным событием является Крестовый поход детей, феномен, аналогии которому не найти ни в древней, ни в современной истории. То обстоятельство, что слабые дети решаются на подвиг, от которого уклонялись взрослые, не есть ли это ярчайший показатель кризиса идеи? И, пожалуй, самое знаменательное, что современники почти не заметили этого невероятного события, прошли как бы мимо него – все, включая и папу римского.

Пятый крестовый поход более изобилует частными происками и спорами, нежели военными происшествиями; христиане ни разу не соединили своих усилий против неверных; предприятия их не управлялись духом дисциплины и порядка, каждый действовал по собственному произволу – одни уезжали, другие прибывали, одни сражались, другие бросали знамя, и каждая вновь прибывшая партия крестоносцев должна была исправлять ошибки своих предшественников.

Перенеся театр войны в Египет, христиане уже не имели перед глазами, как в Палестине, чтимых памятников и мест, напоминавших им веру в Бога, за которого они боролись; они не видели больше ни реки Иордана, ни гор Ливана, Фавора, Сиона – мест, которые столь живо поражали воображение первых крестоносцев.

В прежних Крестовых походах папы, молясь об успехах святого дела, довольствовались возбуждением энтузиазма крестоносцев; в этой же войне наследники святого Петра стремились управлять всем предприятием и через своих легатов даже руководить военными действиями. Вторжение в Египет было определено Лютеранским собором вопреки советам опытнейших военачальников; своими властолюбивыми притязаниями, при полном незнании ратного дела, папский уполномоченный свел на нет все успехи крестоносцев и породил гибельное соперничество светских и духовных властей.

Если в предшествующем походе поборники Креста не приобрели для Запада великих выгод, то они по крайней мере прославили свое оружие. В этой же войне рыцари и бароны не сделали ничего для своей славы; те же из них, кому посчастливилось возвратиться в Европу, привезли лишь воспоминания о постыднейших беспорядках и заразные болезни Востока.

Наконец, среди злоупотреблений крестоносных браней никак не следует забывать о войнах междоусобных и предпринимаемых за веру, театром которых была сама Европа. В Восточных походах для обращения неверных христиане привыкли употреблять силу. Устав от войн с мусульманами, они стали воевать о еретиками, вооружаться против альбигойцев и язычников Пруссии. «Крестовые походы» против Лангедока и племени пруссов, вплетающиеся в историю Пятого крестового похода, составляют одну из самых мрачных, страшных и грязных страниц мировой истории.