1096 г.

Учитывая численность будущих армий, князья и полководцы, собиравшиеся их возглавить, договорились не выступать всем сразу и двигаться по различным дорогам, с тем, чтобы соединиться в Константинополе.

Но нетерпение простолюдинов, вдохновленных проповедями Петра Пустынника, было столь велико, что, избрав проповедника своим вождем, они тут же поднялись с берегов Мааса и Мозеля, и вскоре число их достигло сотни тысяч. Эта импровизированная армия, в состав которой наряду с мужчинами входили женщины и дети, была разделена на два отряда! Тот, которым предводительствовал Петр, остался в арьергарде. Снявшийся же с места немедленно получил вожаком заместителя Петра, рыцаря Вальтера, с характерным прозвищем Голяк. Только у этого нищего рыцаря и семерых его помощников было по коню; остальные шли пешком. И поскольку манна не упала им с неба, воинам Христовым пришлось питаться сначала подаянием, а затем и грабежом. Пока они проходили через Францию и Германию, местное население, проникнутое идеей похода, кое-как их снабжало. Однако когда, двигаясь вдоль Дуная, они приблизились к Венгрии, положение изменилось. Венгры, еще недавно дикие язычники, опустошители Запада, хотя теперь и были христианами, но к призыву папы отнеслись холодно, а к ордам бедняков, непрошенно вторгшихся на их территорию, – враждебно. Еще хуже получилось в Болгарии. Поскольку голод, терзавший крестоносцев, оказался сильнее благочестивых помыслов, они в поисках продовольствия разбрелись по деревням и, не ограничиваясь мародерством, убили нескольких поселян, пытавшихся им противиться. Тогда болгары взялись за оружие. Напав на грабителей, они многих перебили; сто сорок крестоносцев пытались укрыться в церкви, где были заживо сожжены; остальные спаслись бегством. Только под Ниссой местный градоправитель сжалился над ними и приказал дать им хлеб и одежду. После этого без дальнейших злоключений армия Вальтера Голяка прошла через Фракию и приблизилась к Константинополю, где стала дожидаться отряда Петра Пустынника.

С ним обошлось все значительно хуже. Пламенный проповедник оказался никчемным стратегом. На границе Венгрии он узнал о бедах своего авангарда и решил отомстить болгарам. В результате крестоносцы перебили более четырех тысяч мирных граждан. Этот «подвиг» дорого им обошелся. Под Ниссой болгары разбили их наголову, причем в руки победителей попал весь обоз побежденных – их жены и дети, лошади, шатры, казна. Спасаясь от смертоносного оружия, крестоносцы разбегались кто куда. С большим трудом проповеднику удалось сохранить около пятисот воинов, к которым, правда, в последующие дни стали присоединяться толпы беглецов, вновь составив многотысячную армию, но армию, утратившую весь свой боевой задор. Печальная и обескровленная, отказавшаяся от дальнейших эксцессов, кое-как прозябая за счет скудной милостыни, она все же добралась до Константинополя и под его стенами воссоединилась с отрядом Голяка.

Византийцы с презрением взирали на массу голодных и оборванных пришельцев, втайне радуясь храбрости своих постоянных врагов – болгар. Тем не менее, император Алексей Комнин счел за лучшее принять Петра Пустынника, приказал раздать его армии хлеб и деньги и посоветовал не начинать военных действий против мусульман, не дождавшись военных руководителей. Совет был благоразумным, но армия Пустынника им не воспользовалась.

Между тем с Запада шли новые толпы, и все это, как правило, были подонки общества. Междоусобия, мутившие Европу, непрерывно увеличивали число бродяг и авантюристов, вскормленных разбоем и сделавшихся кошмаром для населения. Большинство их охотно приняло крест, что и определило многие из последовавших событий. Так, отряд с берегов Рейна и Мозеля, собравшийся под началом священника Готшалка, предался неистовым грабежам в той же Венгрии, за что и был полностью уничтожен по приказу венгерского короля. Подобная же участь постигла и «войско» некого графа Эмихо, решившего новым изуверством загладить распутство юности. Этот «вождь» внушал своим подопечным: к чему идти так далеко ради защиты Гроба Господня от мусульман, когда здесь рядом находится народ, распявший Иисуса Христа? Используя вековую ненависть низов к евреям, играя на зависти к иудейским купцам и ростовщикам и уверяя, будто «христоубийцы» злорадствуют по поводу неудач крестоносцев, Эмихо стал инициатором целой серии погромов, прокатившихся по городам Мозеля и Рейна. Свирепая толпа убивала всех евреев, которых встречала на пути. Многие из несчастных, не желая погибать от рук злодеев, кончали жизнь самоубийством. Тщетно духовные власти пытались унять расходившихся «воинов Христовых» и открывали свои дома как убежища для избиваемых... Упившись кровью своих жертв, солдаты Эмихо двинулись дальше, прибегнув из суеверия к величайшей нелепице: впереди войска они поставили козу и гуся, видя в этих тварях нечто божественное и почитая их за своих предводителей! Люди разбегались при виде этого зрелища. Впрочем, ни гусь, ни коза не спасли «поборников креста». Проходя по равнинам Венгрии и встретив сопротивление, они рассчитывали поступить с венграми, как до этого поступили с евреями. Но при осаде одного города они были наголову разбиты осажденными, а остатки их армии испытали ту же участь в Болгарии. Очень немногим удалось избежать смерти; часть из них вернулась на родину, где была встречена насмешками, часть добралась до Константинополя и влилась в армию Петра.

Стотысячная армия под стенами Царьграда недолго сохраняла видимость дисциплины. Продовольствие, выданное по приказу императора Алексея, иссякло, и тогда обратились к испытанному средству – грабежу населения окрестностей. Желая избавить столицу от страшных соседей, Алексей дал им корабли для переправы через Босфор, и крестоносцы оказались в Малой Азии.

Как и следовало ожидать, несмотря на свою многочисленность, армия Петра Пустынника оказалась неспособной к войне с регулярными турецкими частями, тем более что сразу же начались распри между разными национальностями, входившими в ее состав. Под Никеей крестоносцы были почти начисто уничтожены; в битве пал и Вальтер Голяк, перед этим тщетно умолявший свое войско воздержаться от сражения. Что же касается Петра, то ему удалось бежать с поля боя и вернуться к Константинополю; но с этого времени он потерял всякий авторитет и почти исчез со страниц истории.

С ужасом и болью узнала Европа о судьбе своих передовых отрядов. Но те, кто следовал за ними, не пали духом и решили воспользоваться полученным уроком. И вскоре Запад увидел новые армии, несравненно лучше организованные и обустроенные, чем те, которые погибли на берегах Дуная и на равнинах Вифинии.

Вожди христианских армий, направлявшихся на Восток, были уже известны своими подвигами. Во главе их история и поэзия поставили Готфрида Бульонского, герцога Нижней Лотарингии. Связанный родством с династией Каролингов, он принял участие в борьбе между папой и императором, став на сторону непокорного Генриха IV, но потом раскаялся в этом и, желая замолить свой грех, решил отправиться в Иерусалим не как простой паломник, но как избавитель. История, сохранившая его портрет, говорит, что он соединял храбрость и добродетели героя с простотой монаха. Его подвижность и ловкость в боях, в сочетании с необыкновенной физической силой, изумляли войско. Благоразумие и умеренность смягчали его мужество; набожность его была искренна и бескорыстна, и никогда на поле боя он не бесчестил победу бесполезной резней. Верный данному слову, щедрый, исполненный человеколюбия, он был образцом для князей и рыцарей, отцом для солдат, опорой для народа; каждый считал для себя счастьем сражаться под его знаменем. Если он и не был формально главою Крестового похода, то, во всяком случае, приобрел власть моральную, и в своих распрях бароны и рыцари часто доверялись его мудрости, в войне же советы его были, что приказания полновластного государя.

По знаку Готфрида дворянство Франции и прирейнских областей пустило свои сокровища на приготовление к походу. Жены и матери расставались с драгоценностями, чтобы снарядить мужа или сына; и даже отъявленные скряги продавали поместья, чтобы купить оружие.

Те, кому нечего было продать, обратились к вассалам, не участвовавшим в походе; иные разоряли своих подданных, иные грабили соседние города и местечки, лишь бы добыть средства на войну. Были случаи, когда бароны закладывали феоды богатым прелатам, что дало возможность историку заметить, будто светские князья разорились за дело Иисуса Христа, а князья Церкви на этом же обогатились.

Герцог Бульонский собрал восемьдесят тысяч пеших солдат и десять тысяч конных. Выступив в поход через восемь месяцев после Клермонского собора, он взял с собой братьев Евстахия и Балдуина, а также кузена, носившего то же имя, и еще добрый десяток представителей титулованной знати; каждый из них вел за собой свиту рыцарей менее известных, но столь же пылавших нетерпением увеличить свои феоды и прославить имя. Эта армия выглядела совершенно иначе, чем войско Петра Пустынника; она ничем не замарала себя в землях, которые проходила, везде встречая союз и поддержку.

Пока герцог Лотарингский приближался к Константинополю, во Франции набирались другие армии. В те годы власть Капетингов, со всех сторон теснимых вассалами, оставалась крайне слабой; к тому же король Филипп I был отлучен папой от церкви. Поэтому сбор феодалов в далекий поход, оттягивая силы, мешавшие централизации, явился благом для Франции. Конечно, эти соображения, высказанные позднейшими историками, отнюдь не руководили принявшими Крест: французские феодалы, как и их лотарингские собратья, думали лишь о своей выгоде и славе, сверх того подчиняясь различным чудесным видениям, которых тогда так много случалось. Впрочем, материальная выгода руководила не всеми. Граф Гуго Вермандуа, брат Филиппа I, молодой принц, возглавивший дворянство севера страны и изумлявший своей доблестью, не стремился нажить богатство, и если он даже не заслужил подвигами прозвища Великий, которое дала ему история, то вполне оправдал его бескорыстием в войне, где честолюбие князей и рыцарей искало только земель и власти.

Из Нормандии вел своих вассалов старший сын Вильгельма Завоевателя Роберт, соединявший в себе благородные качества с пороками, весьма предосудительными для государя. Его ветреность, непостоянство, слабость сделали его ненавистным для подданных. Разорив себя и народ излишней расточительностью, он дошел до уровня нищего и, как свидетельствует молва, целыми днями лежал в постели, не имея костюма достойного, чтобы идти к обедне. Вследствие отсутствия средств на военные издержки он оказался вынужденным заложить герцогство Нормандию своему брату, Вильгельму Рыжему.

Граф Роберт Фландрский, сын упомянутого выше Роберта, ходившего ради отмаливания своих грехов в Иерусалим, легко нашел воинов в стране, где междоусобия были нормой и где народ воодушевлялся массой паломников, вернувшихся из Святой земли. Граф истощил вконец свою казну, но зато приобрел славу неустрашимого рыцаря и прозвище Копье и меч христиан.

Стефан, граф Блуа и Шартра, богатейший владетель, имевший столько же замков, сколько дней в году, также взял Крест. Это был князь красноречивый и умудренный науками, что считалось редкостью. Но, чересчур изнеженный воспитанием и богатством, он пренебрегал рыцарскими упражнениями и прелесть спокойной жизни предпочитал военным опасностям.

Этим четверым вождям также сопутствовала масса рыцарей и знати, среди которых были такие отважные воины, как Роберт Парижский или Одон, епископ Байе, дядя герцога Нормандского. Большая часть их везла с собой жен, детей и обширный багаж.

Движение французских крестоносцев не могло оставить равнодушными итальянцев. Первым среди них подал голос Боэмунд, князь Тарентский. Выходец из нормандских завоевателей Апулии и Калабрии, сын неутомимого Роберта Гискара, он не уступал отцу ни в мужестве, ни в коварстве. Внешность его и привлекала, и поражала: рост Боэмунда на целый локоть превышал самых высоких из его рыцарей, а голубые глаза князя сверкали то гордостью, то гневом. Когда он говорил, казалось, слушаешь оратора, когда вступал в битву, – выглядел богом войны. Превосходно владея собой, он умел таить хитрость политика и скрывать обиду, если немедленное мщение было невозможно. Все, что могло служить его замыслам, казалось ему справедливым. У отца наследовал он свойство считать врагами тех, чьи богатства и сила возбуждали зависть, и тут его не могли удержать ни страх Божий, ни людское мнение, ни собственные клятвы. Следуя за Гискаром в войне против Алексея Комнина, он отличился в нескольких сражениях, но был лишен наследства, вследствие чего объявил войну своему старшему брату Роджеру и уже было отвоевал у него княжество Тарентское, когда услышал о подготовке похода на Восток. Не мысли о Гробе Господнем зажгли Боэмунда; поклявшись в вечной вражде к византийским императорам, Он радовался при одной мысли, что станет проходить через их державу с войском; и уверенный в своей фортуне, он надеялся приобрести царство еще до прибытия в Иерусалим. Армию Боэмунд набрал быстро. Никто лучше его не мог скрыть честолюбие под маской преданности вере. Набожнейшим из ратников он твердил о защите религии; перед остальными восхвалял славу и богатство, увенчающие их подвиги. Когда солдаты провозгласили его вождем, он для виду отнекивался, словно колебался принять это звание; тем более всеобщим стал восторг, когда он дал согласие. Не мешкая, новый вождь отплывает к берегам Греции, имея десятитысячную конницу и в два раза превосходившую ее численность пехоту. За ним следуют наиболее прославленные рыцари Калабрии, Апулии и Сицилии, в числе их – племянник Боэмунда, легендарный Танкред.

Хотя этот рыцарь и принадлежал к фамилии, где честолюбие было наследственным, он не имел более сильной страсти, чем желание биться с врагами Христа. Набожность, поиск славы защитника веры и еще, может быть, дружба с Боэмундом вели его в Азию. Современники изумлялись его романтической гордости и благородству, исполненному суровости. Он служил лишь добродетели и иногда красоте. Чуждый соображений политики, он не знал других законов, кроме религии и чести, и за них был готов отдать жизнь. Летописи рыцарства и поэзии, соединившись для его прославления, сумели воздать ему равные похвалы.

К этому времени поднялись и крестоносцы Южной Франции. Они выступили под руководством упоминавшегося выше Адемара де Монтейля и Раймунда, графа Тулузского. Епископ Адемар в качестве папского легата был как бы духовным вождем похода. Его увещевания и советы много способствовали установлению порядка и дисциплины в войске крестоносцев. Священник, облаченный в рыцарские доспехи, он представлял образец христианских добродетелей, а в сражениях часто являл образец мужества.

Раймунд, соратник Адемара, некогда бился в Испании рядом с Сидом и одержал не одну победу над маврами под начальством Альфонса Великого, отдавшего за него дочь Эльвиру, которая нынче вместе с сыном сопровождала супруга. Его обширные владения вдоль Роны и Дордони, равно как и подвиги против сарацинов явно выделяли его среди других вождей. Годы не погасили в графе Тулузском огня и страстей юности: вспыльчивый и резкий, характера гордого и непреклонного, он стремился каждого подчинить своей воле. Византийцы и сарацины хвалили его неустрашимость; подданные и соратники ненавидели его упрямство и жестокость. Отправляясь в поход, Раймунд не предполагал, что навеки прощается с родным краем, которому предстояло стать ареной борьбы под знаком креста против его собственного семейства.

Раймунду и Адемару сопутствовало многочисленное дворянство Гаскони и Лангедока, в том числе графы Руссильонский, Оранский, де Фуа и д'Альбре, виконты Кастильон и де Тюренн, а также епископы Орана, Лодева и Толедо. Войско Раймунда, насчитывавшее до ста тысяч крестоносцев, переправилось через Рону у Лиона и, пройдя Альпы, Ломбардию и Фриуль, направилось к пределам Византии.

Алексей Комнин, дела которого к этому времени несколько поправились, узнав о приближении крестоносных армий, почувствовал себя в весьма затруднительном положении. Некогда призывавший людей Запада для своей защиты, ой был напуган их многочисленностью. Особенно страшился он Боэмунда, которого знал по прошлым битвам. И теперь задавал себе вопрос: а не окажутся ли его «спасители» еще более страшными врагами, чем турки? Монарх слабый и суеверный, Алексей привык действовать хитростью и обманом. Он отправил послов приветствовать вождей крестоносцев и одновременно готовил войска к нападению на них.– Чтобы обезвредить западных князей, император решил заключить с ними договор, по которому они обязались бы признать его власть и стать вассалами Византии по тем землям, которые будут завоеваны на Востоке. Готфрид Бульонский вначале категорически отказался. Тогда Алексей оставил крестоносцев без продовольствия и окружил их лагерь солдатами. Пришлось смириться. На этом условии Готфрида впустили в Константинополь, император усыновил его и обещал помощь и поддержку в течение всего похода.

 

1097 г.

Боэмунд, прибывший вслед за Готфридом, после умасливаний и щедрых подарков Алексея также согласился на присягу, заранее зная, что соблюдать ее все равно не будет. Дали вассальную клятву и другие вожди, за исключением Танкреда, не пожелавшего связывать себя какими бы то ни было обязательствами. Во время церемонии присяги произошел инцидент, неприятно поразивший Алексея. Согласно ритуалу, крестоносцы давали клятву стоя на коленях перед троном. И вот граф Парижский неожиданно поднялся и, к ужасу всего византийского двора, сел рядом с императором. В замешательстве Алексей не знал, как реагировать на этот поступок. На помощь ему пришел один из князей, стащивший оскорбителя с трона со словами: «Неужели вам непонятно, что нужно уважать чужие обычаи!» На что граф, не смутившись, ответил: «Ничего себе обычаи! Этот олух будет восседать, а столько знаменитых полководцев коленопреклоненно стоять перед ним!..» Императору очень не понравился подобный вызов и, во избежание других эксцессов, он поспешил переправить крестоносцев на азиатский берег Босфора.

Проходя по равнинам Вифинии, крестоносцы с грустью созерцали останки разгромленной армии Петра Пустынника. Повсюду валялись человеческие кости, лоскутья знамен, сломанные дротики, изъеденные ржавчиной осколки панцирей и кольчуг. К ним сбегались изнуренные, едва прикрытые лохмотьями люди – те немногие «счастливцы», которым удалось спастись от побоища. Вид этих несчастных, рассказы об их бедствиях вызывали слезы, смешанные с чувством негодования и жаждой мести. Вожди решили использовать полученный урок в целях укрепления дисциплины. Объединенная армия крестоносцев в полном боевом порядке подошла к Никее.

Хотя империя сельджуков и распалась на отдельные части, но каждая из них обладала достаточным могуществом, чтобы противостоять западным воинам. Та территория, по которой они продвигались, входила в состав грозного Римского султаната, простиравшегося от Оронта и Евфрата до окрестностей Босфора. Его властителем был сын Сулеймана Давид, прозванный Килидж-Арсланом, что значит «Львиный Меч». Превосходивший храбростью отца, он обладал одновременно умением приспосабливаться к обстоятельствам. Собрав внушительные силы со всей Малой Азии и даже из Ирана, он занялся укреплением своей столицы Никеи, которой предстояло первой принять удар крестоносцев. Город-крепость, окруженный со всех сторон глубоким рвом и двойными стенами, ширина которых позволяла проехать колеснице, имел триста семьдесят башен и отборный гарнизон. Сам же султан с армией в сто тысяч бойцов расположился у смежных гор.

Армия крестоносцев, имевшая сто тысяч конных и пятьсот тысяч пеших воинов, стала лагерем на равнине близ города. Каждая нация выбрала себе участок и обнесла его стеной либо частоколом. Князья и рыцари, каждый на, своем участке, выставили баньеры с геральдическими символами, группировавшими их отряды; такие же символы красовались на их щитах. По идее всеми операциями должен был руководить совет князей; в действительности же каждый полководец самостоятельно распоряжался своими войсками, вследствие чего христианская армия представляла как бы подобие вооруженной республики. Эта грозная республика не признавала иного закона кроме чести, и взаимодействие между ее отдельными частями поддерживалось исключительно верой.

Осада уже началась, когда Килидж-Арслан попытался внезапным ударом смять и уничтожить крестоносцев. Спустившись с гор, он половину своей армии бросил на лагерь Готфрида, другую же направил против Раймунда. Почти двое суток продолжалась жаркая сеча; христиане, потеряв две тысячи бойцов, остались победителями; сарацины, оставив на поле боя в два раза больше, бежали собирать новые силы, дав возможность ратникам Христовым возобновить борьбу за Никею.

Рыцари, хотя и пользовались осадными машинами, поначалу действовали без всякого порядка и осмотрительности, вследствие чего несли большие потери. Но постепенно они освоились, и стороны начали меняться местами: упорство нападавших усилилось, в то время как сопротивление никейцев слабело.

Семь недель продолжалась осада, когда осаждавшие заметили, что враг пополняет свои потери за счет подвоза водой, через Асканское озеро. Не теряя времени, послали за лодками; их за одну ночь переправили посуху, и на следующий день, к изумлению осажденных, озеро покрылось флотилией крестоносцев. Защитники города пришли в уныние, и победа латинян казалась близкой, но коварство византийцев ее внезапно отняло.

Среди крестоносцев находились два отряда под начальством воевод императора Алексея. И вот накануне падения Никеи один из византийских офицеров тайно пробрался в город и предложил мусульманам подчиниться власти Константинопольского императора, намекнув, что для них это единственное средство избежать жестокой мести крестоносцев. Ему поверили, и вскоре, к великому изумлению и гневу рыцарей Готфрида и Боэмунда, на башнях Никеи взвились знамена Алексея. Мало того. Именно теперь император под угрозой прекращения материальной помощи крестоносцам потребовал личной присяги Танкреда, до сих пор уклонявшегося от этого, и храбрый рыцарь после уговоров Боэмунда и других вождей согласился быть верным византийскому императору до тех пор, пока тот останется верным общему делу. Все это, однако, не содействовало улучшению отношений греков и латинян; напротив, скрытая взаимная неприязнь лишь усилилась, превратившись в ненависть и проложив непроходимую пропасть между ними.

Год прошел с тех пор как крестоносцы покинули Запад. Теперь перед ними лежала незнакомая страна, населенная враждебными племенами, почти лишенная дорог, полная препятствий и ловушек. Недостаток воды и продовольствия заставил вождей разделить свою армию на два корпуса. Один из них, который возглавили Готфрид, Раймунд Тулузский и Роберт Фландрский, двинулся вдоль Дорилейской равнины, другой, предводительствуемый Боэмундом, Танкредом и герцогом Нормандским, направляясь к тому же городу Дорилее, избрал более северный путь через долину Горгони. Здесь-то его и подстерегала засада.

После неудачи под Никеей Килидж-Арслан, собрав новые силы, внимательно следил за движением врага, отыскивая его наиболее уязвимое место. Между тем, несмотря на предупреждения греческих проводников, воины Боэмунда и Танкреда вели себя довольно беспечно и не хотели верить в опасность. Утром 1 июля они были внезапно атакованы сарацинами. Тщетно Боэмунд попытался укрепить свой лагерь, желая обезопасить детей и женщин; Килидж-Арслан прорвал оборону крестоносцев, разгромил их лагерь и началась серия ужасных схваток, в которых христиане не могли устоять перед превосходившими силами врага, тем более Что сарацины применяли тактику боя незнакомую европейцам: они молниеносно нападали, встретив препятствие быстро откатывались, но тут же снова нападали, осыпая противника тучей стрел. Лошади под многими рыцарями вскоре оказались убитыми; был полностью уничтожен отряд графа Роберта Парижского, и сам храбрец, недавно оспаривавший трон императора Алексея, получил смертельную рану. Боэмунд и герцог Нормандский мужественно продолжали сражаться, но силы их были на исходе, и полное торжество мусульман, казалось, обеспечено. И вдруг в последний момент поле боя огласилось радостными криками: вдали показалась кавалькада рыцарей, чьи панцири и щиты ярко сверкали на солнце. То был корпус Готфрида Бульонского, своевременно узнавшего о беде и поспешившего на помощь единоверцам. Теперь чаши весов переместились, и коварному Килидж-Арслану, потерявшему более двадцати тысяч бойцов, пришлось снова искать спасения в бегстве, причем крестоносцы овладели его богатым лагерем. Гордые своей победой, они весь вечер бражничали и наряжались в шелка и богатые доспехи, захваченные у мусульман.

После битвы при Дорилее крестоносцы решили больше не дробить своих сил и вскоре испытали весь ужас бесконечного марша по чужой, палимой зноем стране. Отступая, турки разоряли места, которых не могли защитить, отравляли источники, увозили или истребляли продовольствие. Только войдя в пределы Писидии, крестоносцы вздохнули свободнее: тут оказались тучные Пастбища, чистые водоемы и селения, не разграбленные врагом. Антиохетта, столица Писидии, гостеприимно открыла свои ворота и дала рыцарям кратковременный отдых. Однако именно в это время они едва не потеряли своих главных вождей: Раймунд Тулузский был сражен тяжелой болезнью, а Готфрид, защищая одного из крестоносцев, на которого напал медведь, получил страшную рану в бедро, лишившую его возможности самостоятельно передвигаться. Вследствие этого обоих пострадавших на протяжении нескольких последующих недель пришлось нести вслед за войском на руках. К этому бедствию вскоре прибавилось и другое.

При выходе из Антиохетты было решено послать вперед отряды Танкреда и Балдуина, брата Готфрида Бульонского; они должны были разведать общую обстановку и положение сил мусульман. Танкред со своими итальянцами беспрепятственно прошел Ликаонию и достиг Киликии. Подойдя к Тарсу, родине святого Павла, он объявил город своей добычей и приказал водрузить на его башне свое знамя. Вскоре сюда же прибыл Балдуин и, мотивируя тем, что его отряд многочисленнее, а сам он главнее, после устрашения горожан приказал сбросить знамя Танкреда в ров и заменить своим. Итальянскому герою с трудом удалось остановить возмущение своих солдат и уговорить их, бросив Таре, двинуться дальше. Вслед за этим произошло еще одно событие, граничащее с преступлением. К Тарсу подошли триста рыцарей, посланных Боэмундом на помощь Танкреду. Но Балдуин не впустил их в город, заставив ночевать в открытом поле, где они были изрублены мусульманами. Когда на следующее утро об этом стало известно в городе, рыцари Балдуина, возмущенные поведением своего начальника, едва не расправились с ним, но он сумел ловко повернуть их ярость, обратив ее против мусульман, проживавших в городе, которые и были полностью истреблены. Что же касается войска Балдуина, то в ходе всех этих перипетий оно не только не понесло урона, но и значительно увеличилось: фламандские и голландские корсары, действовавшие в этих местах, прослышав о походе христиан, собрались в гавани Тарса и, приняв крест, дали клятву служить брату Готфрида.

Между тем Танкред со своим войском подошел к городу Мальмистре и без труда овладел им. Но Балдуин, следовавший за ним по пятам, и здесь захотел взять пальму первенства. Танкред, не пожелав без конца ему уступать, вывел свои войска из города, и завязалось кровопролитное сражение. Рыцари Балдуина, более многочисленные, вышли победителями, и итальянскому герою, который едва не плакал от обиды, вновь пришлось подчиниться. Дело не изменилось от того, что Балдуин, разыгрывая сцену примирения и заключив в объятия соперника, поклялся забыть ссору и загладить пролитую кровь собратьев новыми подвигами против мусульман, Танкред был вынужден оставить Мальмистру и, пройдя побережье Киликии, частично компенсировать свои неудачи завоеванием города Александретты.

Поведение Балдуина вызвало резкие порицания вождей, руководивших основными силами. Сам Готфрид во всеуслышание осудил своего брата, повинного в смерти стольких славных рыцарей. Но все эти упреки лишь взбеленили авантюриста, вошедшего во вкус, и он решил, порвав со своими товарищами, самостоятельно продолжать завоевания всецело в свою пользу. Смерть его супруги, происшедшая в эту пору, произвела на него впечатление не большее, чем уговоры товарищей; решение уже было принято. Вступив в тайный сговор с неким армянским князем, Балдуин, располагая всего лишь тысячью воинов, двинулся в район Тигра и Евфрата. Марш его был успешным, и вскоре он очутился у города Эдессы.

Эдесса, столица Месопотамии, сумела избегнуть турецкого завоевания. За ее прочными стенами укрылись многочисленные христиане окрестных земель вместе со своими богатствами. Город возглавлял греческий наместник, плативший дань сарацинам. Слухи о победах крестоносцев воодушевили жителей города; Балдуин воспользовался этим. Играя на чувствах горожан, он охотно согласился на их призыв, вошел в доверие к наместнику, который его усыновил и которого он затем коварно предал, и стал, в конце концов, единовластным князем Эдессы. В короткое время он увеличил свои владения покупками и захватами, а также выгодной женитьбой на дочери соседнего князя, после чего власть его распространилась на всю Месопотамию.

Теперь Балдуин больше и не помышлял об освобождении Иерусалима. Но его княжество, явившееся плодом несправедливости и насилия, было призвано историей сыграть важную роль в последующих событиях: вплоть до Второго крестового похода оно оставалось щитом против мусульман и послужило первым оплотом могущества крестоносцев на Востоке.