1145 г.

Вопли, огласившие христианские колонии Востока, отозвались на Западе. Хотя со дня освобождения Гроба Господня прошло сорок пять лет, дух народа не изменился: со всех сторон сбегались вооруженные люди. Их рвение стимулировалось выступлением святого Бернара, аббата монастыря Клерво, одного из красноречивейших проповедников своего времени. А этому выступлению содействовали события, происшедшие во Франции.

Король Франции Людовик VII начал царствование при весьма благоприятных обстоятельствах. Почти все крупные вассалы, воевавшие против королевской власти, сложили оружие. Благодаря женитьбе на Алиеноре, дочери герцога Аквитанского, Людовик присоединил это обширное герцогство к коронным землям. Но тут произошла его схватка с графом Тибо Шампанским, прибегшим к поддержке папы. В гневе король предал огню и мечу владения строптивого вассала, не щадя ни в чем не повинных его подданных. Взяв город Витри, он приказал сжечь церковь, в которой пытались укрыться тысяча триста прихожан. Этот бесчеловечный поступок вызвал всеобщее возмущение, а святой Бернар отправил укоряющее письмо монарху. Одумавшись и придя в ужас от содеянного, Людовик впал в отчаяние: он боялся суда небесного. Нужно было каяться. В то время самым действенным видом покаяния считалось паломничество в Святую землю. А тут еще пришли известия о падении Эдессы. И король Франции задумал новый Крестовый поход.

 

1146 г.

На Рождество собрал он в Бурже баронов и духовенство и поделился своими замыслами. Епископ Лангрский в патетических словах восхвалил рвение короля, а Бернар посоветовал ему получить благословение Рима. Папа Евгений III встретил идею благосклонно: помимо всего прочего, это был способ отвлечь врагов, которые его одолевали. Разослав в разные места призывные письма, обещавшие будущим крестоносцам примерно те же права и награды, которые Урбан II сулил накануне Первого крестового похода, папа поручил Бернару Клервосскому вести соответствующую пропаганду во Франции и в Германии.

Получив высочайшее одобрение, Людовик собрал своих единомышленников в Везиле, маленьком городке в Бургундии. Съехалось множество баронов, рыцарей, прелатов и людей всякого звания. В Вербное Воскресенье перед ними выступил Бернар. Сначала прочтя письмо первосвященника, он произнес затем пламенную речь. Упомянув о бедствиях Эдессы, он заклинал присутствующих умилостивить гнев небесный не слезами и молитвами, а средствами священной войны, спасительной борьбой с мусульманами. Возгласы: «Бог того хочет! Богу так угодно!» покрывали этот призыв, как и когда-то в Клермоне. Возбужденный энтузиазмом толпы, оратор предрек успех похода и угрожал божественным гневом тем, кто не обагрит свой меч кровью неверных во имя Иисуса Христа. Среди всеобщего волнения Людовик пал к ногам Бернара и попросил у него крест, после чего повторил призыв, убеждая всех верующих сопровождать его на Восток. Алиенора Аквитанская вслед за своим супругом получила знак креста из рук аббата Клервосского, за нею последовали графы Тулузский, Шампанский, Фландрский, Неверский, Аршамбо де Бурбон, Энгеран де Куси, Гуго де Лузиньян, множество баронов, рыцарей и духовных лиц. Поскольку всем не хватило крестов, Бернар порвал свою рясу, чтобы наделать новых, и многие прелаты последовали его примеру.

Не ограничившись Везилем, аббат Клервосский продолжал проповедовать в разных районах Франции. Его просили, чтобы он возглавил поход. Но, помня пример Петра Пустынника, Бернар уклонился от этой чести и, так как призывы были настойчивы, даже обратился к защите папы. В целом его проповедь во Франции имела такой успех, что, по его словам, «обезлюдели села и города».

В Германии все происходило иначе. Там в это же время в прирейнской области проповедовал некий монах по имени Рудольф. Он уговаривал своих слушателей начать с истребления евреев, поскольку, по его мнению, они были союзниками сарацин и опаснейшими врагами христианской религии. Узнав об этом, Бернар поспешил в Германию, где, хотя и не без труда, пресек подобные поползновения, доказав разъяренному простонародью, что по-христиански нужно миловать слабых и объявлять войну сильным и что следует не убивать евреев, но просить небо об их обращении.

Тем временем император Конрад III, покончив с внутренними смутами в Германии, созвал генеральный сейм в Шпейере. Бернар, прибыв на сейм, проповедовал войну с неверными и мир между государями. Император, мотивируя свою позицию сложностью положения в стране, долго не поддавался этим призывам, но настойчивость аббата Клервосского и его умение воздействовать на эмоции в конце концов принесли плоды, и Конрад, а затем и многие из его баронов приняли крест. Следом за ними пошли феодалы Баварии, Чехии, Штирии и Каринтии, в числе прочих брат императора, Отгон Фрезингенский, ставший историографом похода. Как обычно, проповедь Бернара сопровождалась чудесами, и толпы слушателей, уверовав в святость аббата, рвали его одежду, чтобы получить клочок как знак участия в будущем походе.

 

1147 г.

Успех Бернара в Германии еще больше воодушевил французских добровольцев. После возвращения проповедника на собрании в Этампе Людовик VII и его окружение занялись планом похода. Посланцы Рожера, короля Апулии и Сицилии, предложили крестоносцам корабли и продовольствие; казалось, позволяя избежать столкновений с Византией, морской путь представлял меньше Опасностей и затруднений. Но будущие крестоносцы все же выбрали по сложившейся традиции путь сухопутный.

Оставив на время своего отсутствия правителем государства Сугерия аббата Сен-Дени, уже показавшего себя выдающимся администратором, Людовик приступил вплотную к организации похода. Примеру Алиеноры Аквитанской последовали многие знатные дамы, а где дамы, – там и поэзия. К войску присоединилась масса трубадуров и менестрелей, которые должны были скрасить скуку столь долгого вояжа. Впрочем, нельзя не заметить, что, в отличие от Первого похода, теперь с самого начала было больше организованности и порядка: участие двух могущественных государей не могло не сказаться на самом характере экспедиции. На этот раз бароны и рыцари не брали с собой ни собак, ни охотничьих соколов, зато запаслись не только оружием, но и орудиями, необходимыми для наведения мостов и прокладывания дорог. Французские крестоносцы должны были соединиться в Меце, немецкие – в Регенсбурге.

Примеру Франции и Германии последовали Англия, Фландрия и Италия. С Альпийских предгорий, из Ломбардии и Пьемонта двинулись армии под водительством маркиза Монферратского и графа Морьенского, дяди французского короля. Английские крестоносцы отправились на судах из гаваней Ла-Манша, направляясь к Испании. Фламандцы шли во главе со своим графом Тьерри, который уже побывал там, в Святой земле и прославился.

Самым больным вопросом было изыскание средств на столь дорогое предприятие. Конечно, оказалось много добровольных пожертвований со стороны тех, кто лично не смог принять участия в походе; но эти благочестивые дары не могли сделать погоду. Людовик VII брал займы и выколачивал увеличенные налоги. Святой Бернар подсказал королю еще одну меру. Избавив евреев от смерти, аббат Клервосский считал, что можно воспользоваться их богатствами, «отнять сокровища, накопленные ростовщичеством и святотатством»; и король широко воспользовался этим советом. Наконец, само духовенство, обогатившееся за первую священную войну, должно было поделиться своими богатствами ради второй; во многих аббатствах драгоценная церковная утварь была продана для покупки оружия и других расходов войны во имя Иисуса Христа. Властители светские последовали примеру владык духовных. Некоторые бароны заложили поместья, но большинство ограничились нажимом на своих вассалов и крестьян. Современные писатели отмечают, что безмерные налоги, выдираемые из народа, и грабежи церквей стали даже охлаждать первоначальный восторг к Крестовому походу...

Перед выступлением из Парижа французский король предался молитвам и благочестивым делам. Накануне отъезда он отправился в аббатство Сен-Дени для получения святой хоругви – орифламмы, которую перед боем всегда несли впереди войска. Людовик и сопровождавшие его паладины не без трепета взирали на изображения Готфрида Бульонского, Танкреда, Раймунда Тулузского и на картины битв при Дорилее, Антиохии и Аскалоне, украшавшие хоры базилики. Папа Евгений лично вручил королю знаки его паломничества – посох и котомку. Затем французская армия в составе ста тысяч воинов двинулась в путь. Сделав остановку в Меце, где к ней присоединились отряды из соседних районов Франции, она прошла через Германию и направилась к Константинополю, чтобы соединиться с остальными крестоносцами.

В то же время и император Конрад, увенчав своего сына королевской короной и поручив управление страной мудрости аббата Корвейского, выступил из Регенсбурга, ведя за собой многочисленные батальоны и послав наперед вестников в Константинополь.

Во времена Первого крестового похода турки приводили в трепет византийского императора, и потому были призываемы латиняне; но с тех пор, отогнанные на восток, мусульмане уже не угрожали Константинополю, и греки значительно больше стали бояться другой опасности – тех самых латинян, которых некогда призывали против турок, тем более что существовало подозрение, будто люди Запада замыслили овладеть Константинополем. Подозрение, как показало будущее, не вполне безосновательное.

Внук императора Алексея, современника Первого крестового похода, Мануил Комнин, верный политике деда, но более хитрый и скрытный, сразу же повел линию на то, чтобы погубить немцев, раньше других прибывших к столице Византии. Посылая к ним парламентеров и снабжая провизией, Мануил одновременно заключил союз с турками и укрепил свою столицу. Немцам на марше не раз пришлось отражать внезапные набеги византийцев. А когда, уже под Константинополем, на их лагерь обрушилась беда в виде страшного урагана, принесшего большой ущерб, они видели, как греки не скрывали радости, пророча провал всей западной экспедиции. Мануил и Конрад – оба наследники прежней Римской империи – одинаково притязали на верховную власть; церемониал встречи между ними вызвал продолжительные споры; наконец было решено, что оба императора верхом на конях приблизятся друг к другу, чтобы обменяться братским поцелуем. Ненависть греков после этого не убавилась; она продолжала преследовать немцев на протяжении всего их пути через земли Восточной империи. Повсюду их ожидали засады, прямо на которые вели предатели-проводники. Отставших от армии убивали. К муке, доставляемой по договору, примешивали известь. Расплачивались фальшивыми деньгами, которых обратно не принимали. Воины Конрада ко всему этому относились стоически и не пытались мстить за вероломство.

Французы оказались менее покладистыми, но зато более уважаемыми. Император выслал им навстречу главных сановников двора, которые повалились в ноги Людовику и разговаривали с ним стоя на коленях. Французы были скорее изумлены, чем тронуты, и отвечали на подобное искательство презрительным молчанием. Но великодушный король, жалея встревоженного Мануила, не стал заниматься проблемами этикета, а сам явился к нему во дворец запросто и без свиты. Мануил оценил этот поступок, французские бароны были приняты по высшему разряду и в их честь давались ежедневные празднества. Однако в разгар этих торжеств, когда они принесли присягу Мануилу, французы узнали, что за их спинами император договаривается с султаном Иконийским о совместных действиях против незваных гостей. Негодование баронов и рыцарей было столь велико, что они чуть ли не стали громить все вокруг, а епископ Лангрский выступил с предложением немедленно захватить Константинополь. Этого, впрочем, не произошло. Большинство вскоре одумались. Стали говорить о том, что явились на Восток не для наказания вероломства греков и не для захвата их городов, а для того, чтобы смыть свои грехи и защитить Иерусалим. Вспомним, что Готфрид Бульонский в свое время дал такой же ответ своим баронам на аналогичное предложение; таким образом, святое для французов чувство чести вторично спасло Константинополь и Восточную империю. Однако император Мануил был смертельно напуган сложившейся ситуацией и, чтобы ускорить переправу французов через Босфор, пустил слух, будто немцы одержали большие победы над турками и уже овладели Иконий. Средство оказалось действенным, и армия быстро переправилась в Вифинию.

Армия Людовика VII стала лагерем на берегу Асканского озера, недалеко от Никеи. В это время произошло солнечное затмение, и суеверные воины приняли его как предсказание больших несчастий: то ли новой измены императора Мануила, то ли близкого поражения в бою. Беспокоились они не напрасно: вскоре дошла весть о полном поражении немцев.

Отряды императора Конрада III, выступив из Никеи, обманутые греками, запаслись продовольствием не больше как на неделю: их уверили, что этого времени будет достаточно, чтобы дойти до Иконии. Но через неделю запасы иссякли, а вместо того чтобы дойти до столицы богатой Ликаонии, немцы оказались затерянными среди пустынной местности, не зная, куда идти дальше. Так, спеша опередить французов, они попали в ловушку, ибо турки, предупрежденные греками, уже их поджидали. Султан Иконийский, стянув в одно место все свои силы, ринулся на изнуренных голодом и усталостью христиан. Немцы пытались сопротивляться, с боем отходя обратно к Никее. Но вскоре этот отход превратился в беспорядочное бегство, и враг стал их добивать, захватив при этом весь обоз, включая женщин и детей. Конрад, едва сохранивший десятую часть своей армии, сам пробитый двумя стрелами, лишь чудом ускользнул от преследования сарацин.

Людовик VII поспешил выехать навстречу императору и вместе с ним оплакал горькую участь немецких крестоносцев. Оба монарха дали клятву идти в Палестину вместе, но император, то ли страшась справедливых упреков за излишнюю доверчивость к грекам, то ли стыдясь того, что остался без армии, вскоре расстался с королем, якобы решив идти в Иерусалим морем; но в действительности он вернулся обратно в Константинополь, где, поскольку уже не представлял опасности, был радушно принят Мануилом.

 

1148 г.

Между тем французская армия продолжала свой путь и, перейдя через горную цепь, спустилась во Фригию. Крестоносцы прошли Пергам, Эфес и многие другие некогда знаменитые города, ныне лежавшие в руинах. Наступление зимы с ее проливными дождями и снегом сделало дороги непроходимыми. Сельские жители при появлении христиан разбегались, угоняя свои стада, а города запирались и отказывали в продовольствии. Мануил через своих вестников уведомил короля, что турки готовятся разбить его на марше, и предлагал укрыться в принадлежавших ему крепостях. Но подобное предложение, приправленное угрозами, казалось Людовику новой ловушкой, и атаки сарацин он предпочел гостеприимству греков. Пересекши Фригию, армия подошла к берегам Меандра. На переправе ее уже поджидали турки. Меандр вздулся от дождей; переправа была трудной и опасной. Но король не побоялся опасности. Под градом вражеских стрел французы перешли реку, смяли ряды турок и преследовали их до подножия гор. Эта победа воодушевила крестоносцев и сделала их врагов более осторожными: не смея больше атаковать открыто, они ждали случая, чтобы напасть врасплох. Случай вскоре представился.

Покинув Лаодикею, крестоносцы держались горного хребта, отделяющего Фригию от Писидии. Армия была разделена на два корпуса, один из которых шел попеременно в авангарде. Однажды, когда пришлось перебираться через самый трудный из хребтов, король приказал авангарду остановиться на высотах и дожидаться остальной армии, чтобы на следующий день всем вместе в боевом порядке спуститься в долину. Командующий авангардом пришел рано к назначенному для ночлега месту. Поскольку оно было голым и малоудобным, а внизу лежала пространная долина, брат короля, королева Алиенора и дамы ее свиты уговорили командира сойти в долину. Но едва они спустились, как турки заняли оставленные ими высоты и построились в боевом порядке. Тем временем арьергард, возглавляемый королем, ни о чем не ведая, подвигался вперед. Завидев ряды войск, французы приняли их за своих, приветствуя радостными криками. Турки молча ожидали, пока французы войдут в ущелье, а затем с диким воем бросились на них. Ошеломленные христиане, не имея времени подготовиться, очутились на узкой дороге между скалами и пропастью. Люди и кони полетели вниз. Вопли раненых и умирающих мешались с шумом потоков и грохотом камней, катившихся со скал. В общей сумятице солдаты не могли уже ни бежать, ни сражаться. Но группа храбрецов собралась вокруг короля и стала продираться к вершине горы. Тридцать баронов, охранявших Людовика, погибли возле него, дорого продав свою жизнь. Король, оставшись почти в одиночестве, прислонясь спиной к дереву, отбивался от сотни врагов, которым так и не удалось его осилить: приняв Людовика за простого солдата и жалея время, сарацины бросили его и побежали грабить обозы. Воспользовавшись этим, король вскочил на чьего-то покинутого коня и сквозь тысячу опасностей прорвался в долину к авангарду, где уже оплакивали его смерть. Слух об этом поражении и гибели короля распространился по всему Востоку и дошел до Европы, наполнив христиан смятением и печалью; они сокрушались, что Господь, всегда милостивый к своим сыновьям, вдруг оставил их и дал погибнуть стольким героям.

Проходя по Памфилии, французам приходилось обороняться не только от набегов турок, но и от врага более беспощадного – суровой зимы с ее холодом и голодом. Дождь лил как из ведра. Большая часть лошадей была съедена. Одежда превратилась в лохмотья. В таком состоянии крестоносцы добрались до богатого греческого города Аталии, рассчитывая здесь обогреться и отдохнуть. Но внутрь стен их не пропустили, а продовольствие согласились продавать только за золото. Однако встревоженный ропотом отчаяния и угрозами крестоносцев, правитель Аталии предложил Людовику суда для продвижения морским путем. Король, вначале отказывавшийся от этого плана, затем понял, что иного выхода нет. Обещанных судов пришлось дожидаться пять недель и оказалось их так мало, что можно было погрузить лишь небольшую часть армии. Пришлось согласиться и на это. Дав в начальники остающимся графов Фландрского и Бурбонского и щедро наделив их деньгами, равно как и правителя Аталии, давшего клятву провести их посуху до Киликии, Людовик, сопровождаемый королевой и знатнейшими рыцарями, с болью покинул негостеприимный берег. Короля тревожили мрачные предчувствия; и они оправдались. Оба военачальника, им поставленные, тут же сбежали. Правитель Аталии не сдержал слова. Он не дал оставшимся проводников, не дал и продовольствия, и большинство их погибло от голода, болезней и набегов сарацин. Те же, кто выжил, видя, что Бог их покинул, ради спасения жизни приняли ислам. Аталия, впрочем, была наказана за свои грехи. Вдруг вспыхнула страшная эпидемия, и через несколько недель город обезлюдел, а позднее превратился в руины.

Лишившийся трех четвертей своей армии, французский король после долгого плавания прибыл в гавань Антиохии, где его весьма радушно встретил Раймунд де Пуатье, хозяин княжества. Об этом властителе современный летописец говорит как о человеке обворожительно-любезном, обладавшем красивым лицом и сладкой речью. При его дворе постоянно проживало множество знатных дам, и королева Алиенора, приходившаяся племянницей князю, отнюдь не испортила этого букета ни своим умом, ни нравом, ни внешностью. Ежедневные пиры и пышные празднества заставили вновь прибывших французов быстро забыть о недавних бедах и о покинутых товарищах, Алиенора, в свое время пленившая императора Мануила, сразу же нашла общий язык со своим любвеобильным дядей. Впрочем, занимаясь флиртом с племянницей, Раймунд не забывал и о делах житейских, стремясь увязать одно с другим. Желая ослабить могущество своего главного врага, Нуреддина, он решил использовать короля и его людей для осады Алеппо и Кесарии. С этим предложением он обратился сначала к Людовику, который принял его весьма холодно, заявив, что не может вступать в войну, пока не посетит святых мест. Не смутившись отказом, князь Антиохийский решил действовать через королеву. Алиенору уговорить было легко – она и без того, упоенная весною и просыпающейся любовью, всячески стремилась продлить свое пребыванием Антиохии. Но на короля все это, как нетрудно догадаться, произвело совершенно обратное действие. И не только благочестивые помыслы звали его поскорее покинуть Антиохию; теперь к этому добавлялась и ревность. Алиенора, однако, упрямо держалась за свое: она ни за что не соглашалась расстаться с веселой жизнью в Антиохии и даже угрожала королю разводом. Вторя ей, Раймунд божился, что любыми путями удержит очаровательную племянницу. Кончилось тем, что Людовик, крайне возмущенный и как государь, и как супруг, вынужден был похитить собственную жену и ночью тайно увез ее из Антиохии.

Поведение Алиеноры вводило в соблазн не только христиан западных и восточных, но и неверных; история упоминает об одном турке, ради которого она хотела оставить французского короля. Так или иначе, но Людовик не мог забыть своего позора, и по возвращению во Францию развелся с Алиенорой, хотя и понимал, что это могло иметь тяжелые политические последствия. Действительно, в результате этого шага обширное герцогство Аквитанское ушло из его рук и попало в руки его соперника, английского короля Генриха II, за которого вскоре вышла Алиенора. И это стало для Франции самым плачевным из последствий Второго крестового похода.

Ускоренный отъезд Людовика VII в Иерусалим был стимулирован особым посольством из Святого города. Король спешил настолько, что даже не задержался в Триполи, понимая, что граф Триполийский имеет на него те же виды, что и князь Антиохийский. Иерусалим встретил Людовика торжественно. Встречать его вышли князья, прелаты и масса народа; в руках несли оливковые ветви и декламировали слова, которыми некогда приветствовали Спасителя: «Благословен грядущий во имя Господне!» Сюда же прибыл и германский император; потерявший всю свою армию, он пришел как простой пилигрим. Оба монарха всплакнули, вспоминая пережитые бедствия, и благословили неисповедимость пути Промысла Божия. Молодой Балдуин III, король Иерусалимский, горя нетерпением увеличить пределы своего государства, воспользовался присутствием европейских крестоносцев, чтобы начать войну. Собравшись в Акре, два короля и император решили начать с осады Дамаска, обладание которым обещало богатую добычу и надежную защиту королевству Иерусалимскому. Характерно, что, хотя поводом к крестовому походу было благочестивое желание отвоевать Эдессу, ни здесь, ни в других местах, ни раньше, ни позже не было и слова сказано об этом городе. Нечего и говорить, что в Акру не пригласили ни князя Антиохийского, ни графа Триполи; и конечно же подобное отношение не сулило ничего доброго колониям крестоносцев.

Войска соединились в Галилее и направились к верховью Иордана. Им предшествовал патриарх, несший Животворящий Крест. В начале июня армия, к которой присоединились рыцари Храма и иоанниты, перешла Ливанский хребет и разбила лагерь у местечка Дари, откуда был виден Дамаск. Этот древний город, «жилище утех и роскоши», неоднократно переходил из рук в руки, пока во времена Мухаммеда мусульмане окончательно не забрали его у христиан. Во время Второго крестового похода Дамасский эмират принадлежал князю, непрестанно отбивающемуся от своих соседей. На него положил глаз неоднократно осаждавший его Нуреддин. Город защищался высокими стенами, но лишь с юго-восточной стороны. На севере и западе он ограждался только садами и рощами, разделенными заборами и насыпями с небольшими башенками. Крестоносцы решили начать осаду именно отсюда, правильно рассчитав, что в садах они найдут вдоволь плодов и воды. Несмотря на тучи стрел, которыми их встретили враги, засевшие в башенках, осада проходила успешно, и вскоре христианские воины, гоня мусульман, подошли вплотную к городу. Здесь император Конрад прославил себя удивительным подвигом, заставившим на момент забыть его прошлые неудачи. В то время как воины Балдуина, неоднократно пытавшиеся прорвать ряды врага, чуть было не начали отступления, он с горстью своих воинов внезапно атаковал мусульман. Турки падали под его ударами, когда навстречу выехал сарацин исполинского роста, закованный в железо, и вызвал его на бой. Император принял вызов, и оба войска остановились, с интересом взирая на эту схватку. Схватка, впрочем, оказалась недолгой. Конрад, повторив подвиг Гопиррида, одним ударом меча рассек гиганта пополам, от плеча до седла. Этот удивительный удар решил исход сражения: мусульмане в ужасе оставили поле боя и укрылись в городе.

Дальнейшее казалось предрешенным: взятие города становилось делом нескольких дней. Уже его защитники в страхе посыпали головы пеплом, уже женщины, уповавшие на милосердие Аллаха, беспрестанно читали молитвы, уже подумывали бежать из обреченного города. Но бежать не пришлось. Как это часто бывало и раньше, победу христиан сорвали их внутренние распри. Когда стало ясно, что Дамаск падет, начались споры, чье знамя взовьется над побежденным городом. И тут четко обозначилась грань, разделявшая две группы христианского воинства: князей и баронов Востока с одной стороны, и пришельцев с Запада под водительством короля и императора – с другой. Среди домогавшихся власти над городом особенно усердствовал Тьерри, граф Фландрский. Казалось бы, его репутация была подмоченной: это был один из двух военачальников, трусливо бежавших из-под Аталии, где король, отбывая в Антиохию, назначил их руководить оставшимися крестоносцами. Но теперь Тьерри проявил большую настойчивость и расторопность. Мотивируя тем, что он уже дважды побывал на Востоке и оставил свои владения в Европе родственникам, он требовал княжество Дамасское как компенсацию за свои подвиги и потери. Французский король согласился с этими доводами. Такое предпочтение вызвало зависть и злобу других князей, в особенности князей Сирии и Палестины, считавших, что каждый из них имеет больше прав на любое новое присоединение, чем кто-либо из этих вновь прибывших. Не видя для себя больше личной выгоды, они охладели к предприятию, которое еще недавно возбуждало их энтузиазм. Это настроение чутко уловили осажденные и попытались его усилить: они убеждали сирийских баронов не верить пришельцам с Запада, явившихся, чтобы их ограбить и поживиться за счет их земель. Эти речи падали на благодарную почву. Военные действия застопорили. Мало того. Сирийские бароны, мотивируя тем, что наличие садов мешает подвозить орудия к городу, предложили переместить осаду на юго-восток. Европейцы, которые вполне доверяли своим восточным братьям, согласились с ними, и решение было принято. Оно оказалось роковым. На новом месте, где крестоносцы разбили лагерь, среди песчаной равнины, нельзя было найти ни продовольствия, ни воды – вместо этого перед крестоносцами оказались неприступные стены и высокие башни. Осажденные же тем временем впустили в город подкрепление – двадцать тысяч курдов и туркменов. С той поры все действия христиан оказывались безрезультатными, а когда они узнали, что приближаются армии султанов Алеппо и Моссула, крестоносцы отчаялись в своем предприятии, и осада была снята. Среди других обстоятельств этой безрезультатной осады бросается в глаза, что войсками Дамаска командовал тогда некий Аюб, ставший основателем династии Аюбидов, и при нем находился его сын, юный Саладин, которому в дальнейшем предстояла столь видная роль в борьбе с крестоносцами.

Причины неудачи христиан под Дамаском современные историки объясняли по-разному. Один мусульманский автор прямо утверждал, что король Иерусалимский был подкуплен жителями Дамаска. Некоторые латинские хронисты обвиняют во всем алчность храмовников, другие – злобу Раймунда Антиохийского, якобы таким способом отомстившего французскому королю. Но все сходятся на том, что в основе провала была измена. Ранее указав на соперничество сирийских и европейских крестоносцев, мы не можем не отметить и такого фактора, как незнание и неспособность вождей похода, не сумевших противостоять гибельному предложению сирийских баронов; к этому мы еще вернемся чуть ниже.

После столь позорного провала стали отчаиваться в успехе священной войны. Хотели было начать осаду Аскалона, но быстро отказались от этой затеи. Французский король и германский император решили возвращаться в Европу, имея на счету своих успехов лишь то, что один оборонялся против множества турок на Памфилийской скале, а другой разрубил пополам великана под стенами Дамаска. «С этого дня, – пишет современник, – состояние и положение восточных латинян становилось с часу на час все хуже». Мусульмане научились не бояться западных воинов и государей, а неверие в свою отвагу, робость и несогласие все сильнее овладевали христианами.

В целом новая священная война много уступает предшествующей. Повторив все ошибки и слабости Первого крестового похода, Второй оказался лишенным его сильных сторон. Если первый был движим верой и героизмом, то Второй диктовался одной верой, да и то ущербной: монахи, игравшие большую роль в его организации и продвижении, тянули в свою сторону. Государи, возглавлявшие этот поход, оказались много ниже стоявших перед ними задач. Французский король, принимая все бедствия и неудачи с покорностью мученика, проявлял на поле боя храбрость воина, но не мудрость стратега. Излишне уповая на Провидение, Людовик забывал, что оно не покровительствует тем, кто неспособен проявить инициативу и принять смелое решение. Что же касается германского императора, то, будучи человеком недалеким и тщеславным, он еще меньше годился для роли полководца. Обобщая, можно сказать: ни тот, ни другой монарх не обладал дальновидностью и твердостью, необходимыми для свершения великих дел, их же подчиненные были вполне им под стать. Отсутствие дисциплины и развращенность нравов происходили в значительной степени вследствие обилия женщин. В этом походе был целый отряд амазонок, отличавшихся более экстравагантностью нарядов, нежели боевыми качествами, а во главе их шествовал «капитан» – красотка в позолоченных сапогах, которую прозвали «дамой с золотыми ножками». Не меньший удельный вес приходился на долю уголовников и злодеев, которых святой Бернар, пригласив в поход, избавил от заслуженных наказаний. Конечно, этого добра хватало и в Первом походе, но тогда Готфрид и Боэмунд легко умели с ними справиться; теперь же все эти подонки становились неуправляемыми и зачастую пытались вести свою собственную игру.

 

1147 г.

К тому же далеко не все силы этой войны были направлены против Азии. Многие проповедники, уполномоченные папой, обратили оружие саксонцев и датчан против балтийских славян, опустошавших побережье и все еще пребывавших в язычестве. Этот поход под руководством Генриха Саксонского, многих князей и епископов увлек полторы тысячи крестоносцев, которые сожгли языческие капища и разрушили города, но, истребив множество славян, покорить их не смогли. После трехлетней бесперспективной войны союзники предложили мир, при условии принятия язычниками веры Христовой. Славяне согласились, но едва крестоносцы ушли, вернулись к своим идолам.

Более счастливой для христиан оказалась другая священная война, начавшаяся в это же время на Пиренейском полуострове. Уже многие столетия сарацины, или мавры, как их здесь называли, владели Испанией. Побежденные отважным Сидом, они были изгнаны из ряда областей, и, когда начался Второй крестовый поход, здесь шла осада Лиссабона, вскоре закончившаяся победой христиан. Потом у мавров были отняты и многие другие города. В пылу этих завоеваний крестоносцы забыли о Востоке и, подвергаясь меньшим опасностям, основали государство, затмившее и блеском, и продолжительностью существования незадачливое Иерусалимское королевство.

По этим двум походам, направленным против народов севера и юга Европы, можно видеть, что дух священных войн принимал новый характер: дрались уже не за одно обладание Гробом, но за повсеместное торжество христианства. Это, как легко представить, разделяло силы крестоносцев и вредило их успехам на магистральном направлении. Но еще более этим успехам повредили последствия Второго крестового похода. Во Франции и Германии не было семейства, которое не оплакивало бы своей потери. Никогда не видели столько вдов и сирот.

 

1149 г.

Естественно, общий гнев обрушился на аббата Клервосского, так пропагандировавшего этот поход и заверявшего, что он будет успешным. Святого Бернара сравнивали с аббатом Сугерием, который в свое время сильно противился Крестовому походу и оказался прав, тем более что под его управлением Франция расцвела, в то время как пламенные тирады Бернара посеяли разрушение и смерть. Зачем, спрашивали люди, надо было посылать воинов умирать на Восток, если кладбищ хватало и в Европе? Трудно было маститому проповеднику отводить от себя обвинения. Оправдываясь, он пытался неуспех похода приписать его дурной организации, беспорядкам и беззакониям, наличием большого числа чуждых целям похода, как будто не был сам во всем этом повинен. Нам представляется, что защитники святого Бернара могли бы привести более веские аргументы для оправдания Второй священной войны: все же от нее Западная Европа получила какую-то пользу. Оттянув войска и баталии на Восток, Второй крестовый поход дал Западу кратковременный мир: к чему было греметь мечами в Европе, когда сражались с сарацинами в Азии? А там, где мир, там и стабильность. Император Конрад, монарх слабый и безвольный, вернувшись из Палестины, стал более могущественен, чем был до отъезда. Усилилась власть и французского короля, государство которого так тщательно сберег Сугерий. Крестовый поход дал повод Людовику установить регулярную подать и приструнить непокорных вассалов. Впрочем, если быть справедливым, то нельзя не признать, что эта польза быстро была зачеркнута тем вредом, который королевская власть во Франции претерпела в результате развода Людовика с Алиенорой и перехода Аквитании в руки английских королей; вред этот с особой силой скажется в последующие столетия. Так что при подведении общего итога приходится констатировать, что он был не в пользу похода. Это понял и Людовик VII, который, как бы чувствуя свою вину, порывался начать новую экспедицию на Восток и даже клялся в этом папе, но так и не сдержал своего обещания.

 

1152 г.

А Восток, как никогда, нуждался в помощи. С отбытием французов из Палестины каждый день возникали новые горести. Вскоре после неудачной осады Дамаска блистательный Раймунд де Пуатье, князь Антиохийский, погиб в битве с турками, и голову его отправили в Багдад. Жослен-младший, потеряв Эдессу, и сам попал в руки неверных и умер в тюрьме в Алеппо. Два агента Старца Горы убили Раймунда II, графа Триполийского, в самой его столице. Мусульмане едва не овладели Иерусалимом. Непобедимый Нуреддин захватил все христианские города Месопотамии и сделал своей столицей Дамаск, откуда грозил Иерусалимскому королевству.

Эти печальные известия распространили отчаяние на Западе, и папа снова стал призывать к походу. Но теперь найти желающих было трудно. И вот что удивительно: именно теперь тот человек, который когда-то был ярым врагом Крестового похода, вдруг взялся его организовать. Это был аббат Сугерий. На семидесятом году жизни он за свой счет набрал армию, и уже более десяти тысяч человек выразили желание следовать за ним, когда вдруг смерть остановила исполнение его плана. Характерно, что рвение из аббата Сен-Дени страстно поддерживал аббат Клервосский, который не надолго пережил его. Смерть этих двоих Отцов Церкви, имена которых так тесно связаны со Вторым крестовым походом, как бы символически завершила его последние отзвуки.