После ужина бабушка повела Марину в свою комнату — укладывать спать. А папа позвал меня в спальню-кабинет:
— А ну, давай портфель сюда!
Я принёс.
— Тэ-эк-с… Ого! Ну, дружок, пора за тебя всерьёз браться… — И шах-шах — порвал тетрадки по математике и письму. Ещё по половине тетрадок было чисто, а уже новые надо заводить!
— Не пойду в школу-у-у! — посыпались из моих глаз слёзы. — Сами идите!
— Пойдёшь как миленький. И я схожу спрошу, чем ты занимаешься на уроках.
— А меня из школы выгонят за порванные тетрадки-и!
— Не выгонят! — не совсем уверенно сказал папа. — Иди умывай свои нюни — и за работу.
Я поднялся, завывая, как недавно Павлуша на лестнице.
Общая комната соединена у нас с кабинетом дверью — смежная. В общей комнате стучит швейная машина. Мама продолжает шить, не вмешивается — непедагогично спорить о детях при них же. А как только я вышел в коридор, мама сказала вполголоса:
— Иван, какая тебя муха сегодня укусила? Порвал бы хоть по одному письму, если так уж руки чесались. А задачки придётся снова решать, снова намажет.
— Если хоть одна помарка будет, ещё раз перепишет… — Папа грохнул стулом: наверно, подвигался ближе к столу.
Это была Жорина идея — сделать уроки на переменах, чтоб больше времени осталось на пещеру. Если б я знал, что так всё кончится…
Упражнение по письму я переписал хорошо, буква в буквочку. Даже самому понравилось. А папа посмотрел и ничего не сказал.
Обидно… Зачем тогда я так старался?
Когда я сделал один столбик примеров по математике, кто-то позвонил в дверь.
В кабинет через минуту вошла мама.
— Друг твой просит, чтоб вышел… Секреты какие-то.
Я вышел, и Жора сунул мне в руки пять рублей и пятнадцать копеек — сдачу с десятки.
— Вот, видишь, руки в масле… И замок был измазанный, и ключи — еле оттёрли. Четыре рубля и семнадцать копеек стоит.
Четыре так четыре… Я сунул деньги в нагрудный карманчик рубашки и захлопнул дверь перед его носом. Некогда с ним болтать. Небось у него целы тетрадки и по письму, и по математике.
Интересно всё-таки, сколько стоит новый замок? Ну, предположим, четыре рубля и семнадцать копеек… Так сколько тогда должно быть сдачи? Разве столько, сколько он мне вернул?
Я списал в тетрадку ещё один столбец примеров. В нём почему-то на один пример оказалось больше. А как в задачнике? Нет, в задачнике столбики ровные, как подрезанные. Что за чудо?
— Уснул? — отложил папа газету. — Что это за «десять р»? А «4,17» откуда взял? Дроби, да ещё десятичные… Во втором классе такого не проходят.
— Вот задал работу хлопцу!.. — не выдержала мама. — Ему уже спать пора.
Я сразу зевнул во весь рот. Вот видите, спросонок всё написалось. А спросонок не только «десять р» — любую чушь напишешь. Интересно, догадается папа, что Женя Гаркавый оставил тогда ту десятку мне?
Тр-р! — вырвал папа страницу из новой тетрадки по математике… Защипало глаза: третий раз надо задачки переписывать! А сколько уже раз за день слёзы?
Хорошо, что хоть про «десять р» не расспрашивает…
— А когда я стих… стихотворение буду учи-и-ить?.. — завёлся я опять.
— Ночь впереди. Мы ляжем спать, а ты иди на кухню или залезай в ванную и учи!
— Что ты говоришь, Иван! — опять не выдержала мама. — Поучай, наказывай, но не издевайся!
Папа промолчал.
Шлёпают тапочки — из ванной выходит бабушка. Ко лбу прилипли пряди волос, мокрые руки отставлены в стороны.
— Постирать постирала, а высохнет ли до утра? Это же надо додуматься: ковыряться в земле в школьном костюме! Сними рубаху, простирну заодно…
— Я встану пораньше, утюгом досушу. Обормот несчастный… Всей семьёй не можем на него настираться и насушиться, — сказала мама.
Стянул быстрее рубашку. Я мог бы и майку снять: меня уже бросало в пот от этих задачек.
В ванной, слышно, что-то звенит, падает в воду — тёх! тёх!
— О-о, да у него тут настоящая сберегательная касса! — слышится удивлённый голос бабушки.
Идёт быстренько сюда — и прямо к папе.
— Что это такое, Иван? — разжала она кулак перед его носом. На ладони лежала смятая, мокрая пятирублёвка и несколько медяков. — Ты знаешь, я не вмешиваюсь в воспитание. Но если по столько давать ребёнку денег, кто из него вырастет?
Папа поводил глазами с денег на меня, с меня на деньги.
— Откуда они? — В голосе грозные нотки.
— Из кармана выпали у Жени.
— Я у него спрашиваю: где взял деньги?
Я молчал, понурив голову. А что будешь говорить? Разве кого убедишь, что Гаркавый насильно всучил мне эти деньги? Такое у взрослых, наверно, не бывает, чтоб насильно… Отец не поверит. И разве я виноват, что так случилось? Я же не просил у Жени эту десятку. Я даже забыл о ней! Если б сразу вспомнил, то отнёс бы Гаркавому… Зачем, чтоб он расплачивался за… того кота в мешке… Морскую кошку.
— Язык проглотил? — В голосе отца зазвенела сталь.
Что-то с ним сегодня случилось. Никогда раньше таким не был. Может, на работе неприятности? Может, его рационализаторское предложение не приняли?
— Женичек… — пришла к нам мама, — Женик, скажи мне, только по-честному. Ты ведь взял эти деньги из моей сумки, да? Там, кажется, была пятёрка, а теперь нет.
— Не брал… — залился я слезами. Голова у меня болела и трещала.
Пятёрка уже у неё пропала! Сразу — пятёрка… Может, сотня?!
Все молчали, думали, что я пореву немного и что-нибудь скажу. Но не дождались. Папа забегал из угла в угол, натыкаясь на стулья.
— И это… Ни у кого чужого не брал?
Мама боялась даже вымолвить — «украл». А могла бы смело говорить. Если присвоил, то считай, что украл.
Меня начало трясти.
— Я не вмешиваюсь… Но прекратите эти эксперименты! — закричала на них бабушка. — Пусть идёт спать, завтра обо всём расскажет сам… И встанет пораньше, уроки доделает.
Бабушка вытащила меня из-за стола и повела в свою комнату, на кушетку, хотя я сплю в общей комнате.
Папа и мама на это и слова не сказали. Они не шелохнулись, как будто их громом пришибло.
Бабушка помогла мне даже штаны снять. А когда она накрывала меня одеялом, я вдруг и рассказал ей, как получилось с деньгами. Сказал, куда четыре рубля и семнадцать копеек пошло…
— Ну вот и хорошо. У человека была беда, а ты помог, и правильно сделал. Павлуше надо помогать — одни растут с Генкой, без отца… Спи! Мелочь я тебе оставлю на мороженое, а пятёрку заберу.
— Так мне ведь нужны деньги! На пластилин… Три коробки! — говорю я. — Кукольный театр будем лепить с дядей Левоном… Мы «Артек»… Но я никому, нигде, никогда… Ни за пуд шоколада, ни за ящик халвы…
— Ну, хорошо, хорошо… Ты спи, постарайся быстрее уснуть. А завтра будешь лепить свои театры, кино.
У бабушки и лицо побледнело, и руки тряслись. Подвернула повыше рукав и голым локтем притронулась к моему лбу. Не ладонью, а локтем! Ну и чудачка…
Дверь она прикрыла не плотно, и я всё слышал, о чём разговаривали в общей комнате. Бабушке казалось, что она шепчет только папе и маме. А она кричала шёпотом:
— Довели хлопца!.. Бредить начал: то театр собирается лепить, то в Артек ехать… Боже мой, какой-то пуд шоколада поминал, ящик халвы!
И все начали говорить, как испорченное радио: то громко, то шёпотом, то совсем не слышно. Об одном говорили — как лучше воспитывать детей.
— Я не вмешиваюсь… Я не вмешиваюсь, но послушайте!.. — прорывался высокий голос бабушки.
Наконец все на цыпочках пришли в бабушкину комнату и ещё раз перецеловали и перещупали лоб Маринки и мой — сравнивали.
Неужели взрослым так хочется, чтоб мы болели или сходили с ума? Неужели так интересно быть сумасшедшим? На них, говорят, какие-то рубахи надевают с длинными рукавами… Чтоб рукам волю не давали…
А как это Вася родился в сорочке? Смех… Может, ещё и в сандалетах? Всё перепуталось у меня в голове И я уснул…
Разбудила утром мама. Папы уже не было, ушёл на работу. Бабушка одевала Маринку — вести в детский сад.
Я потягивался, а мама подрисовывала у зеркала губы и сыпала скороговоркой:
— Беги умываться… Умылся? (А я ещё только одну штанину на ногу натянул, читал «Гулливера» и не мог ощупью попасть в другую.) А теперь садись завтракать… Уроки доделаешь — раз! На улицу сегодня даже и не думай — два! Пять рублей эти оставляем тебе — три! Сдачу принесёшь… Если успеешь раньше выучить стихотворение, можешь сбегать за пластилином. Культмаг в начале Партизанской улицы — ты знаешь где. Будешь переходить улицу, посмотри сначала налево, а потом направо…
Пошло-поехало… Теперь она ещё скажет, чтоб ложку держал в правой руке… Чтоб хорошенько пережёвывал пищу…
— Мне карандаши цветные подари! — попросила Марина.
— Я тебе не Дед-Мороз. И пластилину купи, и карандаши подари, и ещё сдачи принеси… У меня же не мильон!
Бабушка повела Марину. Та хныкала несчастненьким голосом:
— Как я буду жить без карандашей!..
Я наспех доделал примеры. А стихотворение учил, расхаживая по квартире. Выглянул в окно — увидел: бабушка повела Марину. Выглянул в другое — внизу ездит на велосипедике Серёжа, а Павлуша и Жора сражаются палками, как шпагами.
Третий раз посмотрел — все сидели, спустив ноги в ямку в будущем сквере, и уплетали мороженое. Чудесная у них жизнь, не надо по три раза задачки переписывать! И никто у них не спрашивает, где взяли деньги на мороженое…
А и правда, где они раздобыли деньги?
Пришла бабушка, достала из сумки пакеты молока, выставила бутылки кефира. Успела и в магазин зайти, а я всё не могу одолеть это стихотворение.
— Ну давай расскажи… — Бабушка надела очки, взяла у меня книгу, чтобы сверять, правильно ли я заучил.
Я что-то бормотал, мямлил, сбивался, несколько раз начинал сначала…
— Господи, и когда ты успел так голову себе задурить? Сходи за пластилином. Заодно и проветришься… Только быстренько, а то не успеешь до школы выучить.
Я выбежал во двор.
— Эй, жмот! — крикнул мне Жора. — Угости мороженым. У меня не было десятки, и то угостил всех.
Пять рублей сразу вспотели в моём кулаке. Дать ему разок? За «жмота» можно бы. Но Павлуша сказал:
— Замолчи! Никакой он не жмот. Ты ведь не дал на замок денег, а он дал.
— Хэ, если б у меня был карман денег, я б машину купил, мороженое делать… — начал фантазировать Жора. — Наделал бы целую бочку — ешь, пока пузо не лопнет. Пришёл бы ко мне Жека, я ему — бух! — целую кастрюлю. Пришёл бы Серёжа — бух! — целый бидон!
— Ух-ха! — вертел от восхищения головой Серёжа. — А Жека по какому-то паршивому эскимо не хочет купить.
— Попало от мамы? — присел я возле Павлуши. Пусть те болтают — ноль на них внимания.
— Не-а… Она только посмотрела на всё и заплакала… — вздохнул Павлуша. — Ты не думай, я возвращу тебе эти три пятьдесят, что на замок пошли. Мама мне на полдник даёт в школу по пятнадцать копеек… Я тебе буду в день по десять копеек возвращать. Десять дней — рубль.
— А сам что — голодный будешь? Не надо мне никаких денег. И вообще не надо…
— Ты не думай, я отдам! Сам отдам, я не хочу, чтоб мама. Она не виновата… — упрямо повторял Павлуша, и его верхняя губа начала дрожать. — Я на одном чае могу прожить до вечера. Я сильный…
Иметь ещё три пятьдесят? Ух, ты!.. Не хочешь, а соблазнишься.
И что за погань эти деньги!.. Держишь в руке, а они тебе просто ладонь щекочут. И радость от них, и неприятности, и даже горе. Зачем он дразнит меня этими тремя рублями пятьюдесятью копейками? Я ведь уже примирился, что их у меня не будет. Я даже гордился, когда бабушка похвалила, что выручил Павлушу. Подарил, можно сказать, ему новый замок…
— Я тебе насовсем отдал, — сказал я мужественным голосом. Не хватало, чтоб люди из-за меня последнего здоровья лишались, голодали!
Только почему Павлуша сказал: «Три пятьдесят»? Четыре семнадцать замок стоит — сам Жора говорил. Неужели он мошенник? И опять же: сдачи принёс всего пять пятнадцать… Дважды смошенничал?
Мороженым всех угощает. За мой счёт такой добренький?..
Меня разбирает зло. Я уже не думаю о том, что эти деньги, считай, Гаркавый мне подарил, что они не мои.
— Ребята, у меня знаете какая штука есть? Наберёшь воды, надавишь, ка-ак даст струя! На десять метров! — Жора убрал ноги из ямы. Понял, наверно, что я раскусил его проделки и сейчас разоблачу.
Минуты через три Жора выбежал из дома с белой бутылкой в руках. Это даже не бутылка, а такой маленький баллончик из мягкой пластмассы. Он завинчивается сверху крышкой. В этих баллончиках пасту продают — бельё стирать.
Жора добежал до нас и надавил обеими руками на баллончик. Через дырочку ударила струя. Меня и Серёжу мало захватило: в центре сидел Павлуша, и ему прямо в лицо!
Павлуша взвыл, схватился за глаза и как припустится за Жорой! Жора увёртывался от его кулаков и в упор по Павлуше — раз! раз! раз! — брызгал короткими очередями, как из автомата строчил.
— Сейчас и мы вынесем, будешь знать! — бросился домой Павлуша.
Побежали и мы с Серёжей. У всех были такие баллончики, все мамы покупали такую пасту.
Я обыскал ванную — нет пустого! Не будешь ведь специально опорожнять — за такое не поздоровится. Я схватил сифон для газировки.
— Пойду сифон заправлю, а то пить хочется! — крикнул бабушке.
Павлуша и Серёжа уже гонялись по двору за Жорой. Павлушин водяной автомат бил по Жоре без промаха — то в затылок, то в спину. Жора прикрывал глаза рукой, оборачиваясь назад, тоже нажимал на свой баллончик. Но вода у него кончилась, баллончик шипел, как гадюка, и пузырил остатки пены.
Серёжа то бежал рядом с Жорой, то бросался чуть не под ноги и давил, давил свой баллончик. Из крышки, свистя, вырывались десятки струй — и в стороны, и на грудь Серёже, но на Жору — ни капли!
Жора оторвался от преследователей, исчез в подъезде — побежал за водой. Серёжа и Павлуша пошли со мной заправлять сифон газировкой. С сиропом!
Я жмот? Хэ! Сейчас покажу, какой я жмот…
Только заправила нам тётя сифон, вышли за дверь магазина — начали шипеть друг дружке в рот. Жжёт во рту, дерёт в горле и носу, а мы пьём! Задыхаемся, назад лезет, а мы — пьём! Дым и газ из ушей валит, а мы — пьём! Уф-ф…
Заправили вторично с сиропом — и только по разу глотнули. Некуда было… Тогда я купил шесть эскимо на палочках — по два на каждого. Пусть знают, какой я жмот… А Жоре, этому обманщику, — финдос в нос!
Жора подстерегал нас и выскочил из-за трансформаторной будки. Павлуша с перепугу уронил одно целёхонькое эскимо, а Жора — раз! — на него ногой. Раздавил… Тогда Павлуша и Серёжа вцепились в Жору с двух сторон.
— Жека, дави!
Газировка — вкусная, шипучая, с сиропом! — ударила Жоре в голову, в волосы, за воротник, залепила пеной лицо.
— В рот! Хоть немножко! — кричал Жора и разевал рот.
А я ему в нос! В глаза!
И на Серёжу немного попадало, и на Павлушу, и они жмурились от брызг и разевали рты.
Прошипела последняя струйка… Всё!
Мы отскочили от Жоры, стали и смотрим.
Жора ни на кого не бросался. И не плакал. Растопырил руки-ноги и поковылял домой. Не прошёл и половину пути, вдруг подпрыгнул, затеребил руками волосы, завертелся:
— О-ёй! Ой! Осы! — и вприпрыжку бросился в подъезд. Третий раз надо идти заправлять… Бабушка ведь тоже ждёт газировку. С сиропом.
И мы побежали, заправили.
Остальных денег хватило ещё на цветные карандаши и на одну коробку пластилина. А на что ещё две куплю? Я и не заикнулся отцу, что денежки были да сплыли.
— Эх-ха… Как тяжело жить на свете!..