Такого чудесного утра ещё никогда не было. Солнце! Тишина!

А воздух! Праздничный какой-то, тепло, свежо, и вкусно пахнет из каждой форточки. А ведь всего-навсего воскресенье…

В нашем сквере — самом настоящем уже, с деревьями и кустами! — расхаживает Левон Иванович, на плече у него висит плоский ящик. Тот самый этюдник…

Левон Иванович трогает ладонью верхушки посаженных кустов, как будто гладит по головкам малышей, и посматривает на небо:

— Красота-то какая! Эх, и денёк будет — на славу!

— Доброе утро, Левон Иванович! — кричу я и поднимаю руку.

— Доброе, доброе… Салют! Любишь спать, молодой человек… А я такой рассвет на Немане писал — голова кружится. Представляешь — клубится туман… Солнце над самой водой тлеет, как жар… Вода вот-вот загорится, блеск её ещё приглушённый… Верхушки леса на том берегу плавают в тумане…

Женя Гаркавый в майке и трусиках «бежит на месте» на балконе.

— Виват! — кричит мне не по-нашему, машет рукой.

Только Галка даже не кивнула мне. Прохаживалась по скверику, опустив голову, ни на кого не смотрела. Снежок сам гулял, бегал от деревца к деревцу и каждое обнюхивал. Знакомился с новосёлами! Не смотрела Галка и на балкон, хотя Женя начал подпрыгивать с детской скакалкой, выделывать ногами всякие штуки. Потом мама крикнула в форточку: «Завтракать!» — и я ушёл.

Вышел я, когда во дворе уже было много взрослых и все мои друзья-товарищи. Успел, наверно, пройтись по квартирам Левон Иванович или кого-то из мальчишек послал, и позвали всех жильцов. Незнакомых пришло много: сестра Галки — студентка, отец Серёжи, который поехал в командировку из старого дома, а вернулся теперь в новый. Из чьей-то квартиры появился демобилизованный моряк почти в полной форме, только бескозырки не было, из чьей-то — две взрослые девушки. Хохотушки: что ни скажет бывший моряк, а они рассыпаются: «Их-ха-ха! Ох-хо-хо!»

И ещё, наверно, не все жители, потому что в нашем доме сорок квартир. Что за люди в них живут? Не скоро узнаешь…

И папа мой вышел на воскресник с Мариной, и Павлушина мать с Генкой. Многие выходили уже во второй раз.

Павлушина мама о чём-то разговаривала с дядей Левоном. Может, не получались штанишки без штанин для Ваньки-куклы? С ними стоял ещё какой-то высокий дядька с папкой под мышкой.

Всё было почти как вчера. Только работали не так поспешно, больше шутили и смеялись.

Посадили всё, подчистили, и дядька с папкой попросил нас пробежаться по квартирам, позвать остальных людей — на собрание. Общее собрание жильцов дома номер четыре по улице Мира. Показалось ещё несколько незнакомых дядей и тётей, Жорин и Васин папы, дядя Коля, тётя Клима…

Домком выбирали — домовый комитет. Избрали Левона Ивановича, Жориного папу и незнакомую тётю из другого подъезда.

Люди поговорили ещё о том о сём и разошлись. Только дядя Левон, Жорин папа и незнакомая тётя — избранный домком — стояли возле дядьки с папкой и договаривались, что домкому делать, чтоб всем жилось хорошо и дружно.

А потом по дворам проехал грузовик и сбросил возле соседнего длинного дома четыре песочницы, а возле нашего — две. Не сбросил — Жорин папа и мой папа сняли. Сняли и просто так поставили, потому что места ещё им окончательно не выбрали и не было песка. Генка с Мариной сразу залезли в одну поиграть.

Из дому вышел Женя Гаркавый. В руке — свёрнутое полотенце.

— Кто со мной на гавань? Сполоснёмся немного…

Я, Вася и Жора подбежали первыми. И Павлуша отпросился у мамы. А Жора крикнул папе:

— Я спиннинг побегу возьму!

Жорин папа кивнул: «Ладно…»

И вот мы идём, а Жора держит под мышкой спиннинг и на ходу надувает волейбольную камеру. Надул и дал нести Серёже.

Большая камера стала как воздушный шар.

Серёжа засунул её спереди под рубаху. Переваливается с ноги на ногу, как утка. От смеха лопнешь, на него глядя…

Гавань мы знали уже. Это там, где от Немана отходит заливчик. Приходили туда с дядей Левоном, когда тот собирался писать этюд. А Женя туда каждый день бегает — или утром, или вечером.

— Я буду купаться, пока и снег не выпадет, — говорит Женя дорогой. — Организм привыкнет, и зимой буду окунаться. Прорубь сделаю во льду…

— Го, удивил! — сказал Жора. — Мой папа читал, на каких-то горах живут снежные люди. Дикие… И спят на снегу голые, и едят снег. У них вместо костей лёд.

Мы захохотали над Жориной выдумкой.

— Брехня! — сказал Женя Гаркавый. — Посылали туда экспедицию. Никакого снежного человека или хотя бы обезьяны не нашли.

— Провалиться!.. — хотел дать клятву Жора, но передумал.

— Вот я читал — чистая правда, — сказал Женя. — В Африке есть такое племя, что огня не боится. По раскалённым углям ходят босиком — и хоть бы что. Проверяли — никакого следа на подошвах не остаётся.

— У-ю-юй! — не выдержал я. — Вот если б наши пожарники такими были. Залез в огонь и туши спокойненько.

— А ещё есть йоги в Индии. Не племя, а такая группа людей, каста по-ихнему. Они могут битое стекло глотать и лезвия безопасной бритвы, могут сами себе руки или ноги кинжалами пробивать, и даже кровь не капает. А захотят — могут и не дышать. Одного в гробу закопали на полдня. Откопали, открыли крышку…

Женя обернулся назад, остановился. И мы стали, посмотрели назад. Далеко уже последние домики пригорода. И там, где кончалась улица и начиналась обыкновенная полевая дорога, шла Галка со Снежком…

Женя хмыкнул, повернулся к ней спиной. И так прибавил шагу, что мы побежали за ним, чтоб не отстать.

Серёжа не видел из-за «живота» дороги. Споткнулся — гоп на пузо. Серёжу подбросило, а голова перевесила — клюнул носом в землю. Мы — хохотать, а он ещё нарочно — гоп! гоп! Но уже смешно не было.

Женя раздевался на ходу. Вышли на берег, а Гаркавый уже в одних плавках. Красивые плавки: тёмно-зелёные, около резинки — белые и красные полоски. И булавка зачем-то пристёгнута…

— Ну и что этот ёган? — спросил Павлуша.

— Какой ёган? — удивился Женя.

— Ну, тот, которого живьём закопали.

— А-а… йог, а не ёган. Ничего! Хлопнул глазами, поднялся… Потяну-у-улся… Вот так… — Женя развёл руки в стороны и вверх, присел несколько раз, придерживаясь за коленки. — И в воду!

Женя подпрыгнул, выгнулся дугой — бултых! Разошлись большие круги…

Вынырнул он возле другого берега залива, круто развернулся и поплыл к старой барже.

Я попробовал рукой воду — ледяная! Вот тебе и солнце…

— Тёплая! — пощупал Вася.

— Тёплая, тёплая! — подтвердили Жора и Серёжа и начали раздеваться.

Разделся и я до трусиков — хоть позагораю. А Павлуша сбросил только рубашку и майку, остался в штанах.

Серёжа-храбрец глубже, чем до колен, не лез. Нащупывал ногами и руками ракушки-перламутровки, выбрасывал на берег. А Вася то и дело нырял и брызгал на нас. Вынырнет, раскроет рот, вытаращит глаза. А трусы на коленях! Отцовские, наверно, большие, как штаны. Вася поддёрнет их, сложит ладошки ковшиком перед носом и опять — бултых! Серёжа наконец осмелел — переплыл на ту сторону заливчика и назад. Потом проплыл туда-сюда и Жора. Вылезли, трясутся, как черти. Взяли спиннинг и втроём побежали подальше — забросить.

А Вася всё нырял…

— Ого-го! — крикнул Женя с баржи и запрыгал на одной ноге, выливая из ушей воду: бум! бом! бум! Железная баржа гудела под ним, как барабан. Это он нам кричал или Галке? Наверно, нам, потому что Галка как шла прямо в лесок, так и исчезла в ельничке.

Я хотел побежать к Жене, залезть на баржу, заглянуть внутрь. Интересно, что там в ней?

Но Вася как раз проделывал цирковой номер, и я помедлил. Засунул Жорину волейбольную камеру себе в трусы, как Серёжа под рубаху. Попробовал нырнуть — кувырк, как утка хвостом кверху. Не ныряется… Ещё раз — кувырк! Пятки сверкнули в воздухе, Васю бросило через голову, перевернуло кверху животом. Поднялся — кхы! кхы! Чуть не захлебнулся…

— Эй, малявки! — крикнул Гаркавый с баржи. — Давайте на берег. И пробежечку на сто метров, а то воспаление лёгких схватите.

— Сейчас! Последненький разок! — крикнул Вася. Вынул из трусов камеру, швырнул её на берег.

Это был его рекордный нырок. Если б ещё полминуты, то стал бы йогом. Или утонул.

Наконец вода вспучилась, показалась Васина спина… Голова… Руки только не показывались, что-то оттягивало их вниз, под воду, сгибало Васю. Один раз это нечто таинственное показалось из воды — длинное, грязное.

— Помоги, Жека… Металлолом будет!

Я побрёл к Васе медленно, чтоб не замочить трусов. А Вася покачивал на руках находку под водой и плевался, кашлял. Взялись в четыре руки…

Бр-р, какое колючее, скользкое и противное это железо! Будто слиплась в кучу одна ржавчина. Немного смахивает на отпиленную верхушку ракеты.

Положили на песок, сполоснули с рук грязь и ржавчину. И вдруг я понял: снаряд! Честное октябрятское… В кино такие видел, только блестящие и гладкие…

— Снаряд!!! — завопил я во всё горло. — Снаряд вытащили из реки!

Первыми прибежали Жора, Павлуша и Серёжа. «Ты виноват!» — «Нет, ты больше!» — нападали они друг на дружку: на катушке спиннинга висела огромная «борода».

Прибежал с баржи Женя Гаркавый, разметал нас в стороны. У Васи выхватил из рук камень, накрутил ему ухо: Вася уже намеревался тюкнуть камнем по снаряду.

— Вон ту горку видите? — указал Женя на ельник. — Бегом за неё и залягте!

Мы отошли метров на пять всего. Никто даже не присел.

Женя осмотрел снаряд.

— Взрыватель есть… Всё ржавчина разъела, может сам по себе взорваться, хоть и не тронешь. Где нашли, покажите то место!

Мы подбежали к нему, закричали наперебой.

— Тихо! Один кто-нибудь… Вася!

Вася взял камешек и бросил его в воду.

— Вон там…

— Не подходите близко к снаряду, не касайтесь. Женька, посторожи…

Гаркавый развернул полотенце, вынул большущие очки с резиной вокруг стёкол. Надел — очки закрыли половину лица.

— Ещё раз предупреждаю: с места не двигаться. Со смертью не шутят!

Женя побрёл к тому месту, где Вася нашёл снаряд. Чуть выше колен! Сунул лицо с очками в воду, поводил вправо, влево, ступил шаг вперёд… Поднял голову, вдохнул воздуха.

— Жалко, нет маски с трубкой… — И опять голову под воду. Шагнул ещё вперёд, ещё шаг, ещё…

Много раз он то выпрямлялся, то опускал лицо в воду. И плавал вокруг того места, не поднимая головы, и ногами щупал. Мы не сводили с Жени глаз, следили за каждым его движением и тряслись без удержу. Пока что больше от холода, а не от страха.

— Нету… А я подумал, целый склад тут. — Женя вышел на берег, снял очки. Вздохнул устало, присел.

И мы уселись вокруг снаряда, медленно, осторожно. Даже дышать боялись. Получилось кольцо, а в том кольце, на метр-полтора от каждого, лежала ржавая, в щербинах смерть.

— Видите, не скелет с косой, как в сказках рисуют… А грохнет — косточек не соберёшь. Миллиметров сто двадцать, гаубичный, наверно…

Это для нас было непонятно. Мы смотрели на снаряд как заворожённые, а лица наши вытягивались…

— Ну, что теперь с ним делать? — спросил Женя сам у себя. — Позвонить… В военкомат позвонить… Пусть сапёров пришлют. Побегу на деревообрабатывающий комбинат, позвоню…

Гаркавый вскочил и стал, подпрыгивая на одной ноге, натягивать штаны. Одну только штанину надел и опять снял.

— Нет, не то… Боюсь вас одних оставлять… А прогнать домой — другой дурак найдётся, который ковырнёт. Лучше мы его похороним. А ну, кыш за ту горку!

Теперь мы послушались, отбежали в ельник. На самом высоком месте зигзагом шла канавка. Заросла уже деревцами, осыпалась, но можно было догадаться, что это была траншея. Мы попадали в неё, залегли. Как на войне…

И тут выбежал из ельника Снежок. Прямо на нас! Забегал от одного к другому, из разинутого рта болтается розовый язычок. Но мы не обрадовались Снежку. Мы думали про Женю: что он намерен делать?

— В войну играете? — вышла из зарослей и Галка.

— Тише, ложись! — прикрикнул на неё Жора. — Женя будет снаряд разминировать.

Галка не легла, а наоборот — стала как столб и тянет вверх шею, тянет… Как будто растёт сама.

Женя вытащил из брюк ремень… Подошёл к снаряду, наклонился… Нет, не похоже, чтоб собирался разминировать!

Он подсунул конец ремня под снаряд и… лёг на него или возле него животом. И не подымается, что-то потихоньку делает…

— Не надо, Женечка! — рванулась с места Галка. — Миленький, славненький… Не надо, не трогай! Не надо…

Женя поднимался с земли медленно, сначала опёрся на руки и колени. Снаряд висел под ним, привязанный ремнём к груди и животу. Стал на ноги — и снаряд показался нам каким-то страшным чудовищем, которое присосалось к нему.

— Тяжёлый, зараза… — сказал Женя тихо.

Галка ступила к нему ещё на один шаг.

— Женечка, не надо…

Женя скорчил жалостную мину:

— Ма-а-ама, я хочу домой…

Над Галкой смеялся. А у меня от его смеха будто за шиворот снегу насыпали.

Подбежал к Жене Снежок, положил передние лапы ему на бедро. Гаркавый погладил его по голове, потрепал за ушами. Рука гладила, пальцы трогали ухо, а сам Женя стоит, не шелохнётся.

И вот повернул к реке, вошёл в воду… Не в смирный, неглубокий заливчик-рукав, а в Неман. Шёл медленно, правой-левой… правой-левой… Уже снаряд спрятался под воду, вода до подбородка поднялась… И тогда Женя поплыл.

Выбрасывал руки вперёд спокойно и мерно: раз-два, раз-два… Даже брызги не взлетали. А течение относило его в сторону все дальше и дальше. И мы повскакивали со своих мест, пошли берегом. Нам хотелось быть ближе к нему в эти минуты. Как будто мы могли ему чем-нибудь помочь!..

Внутри у меня опустело, я весь был какой-то невесомый, напряжён, как натянутая струна. Брёл и не чувствовал под собою земли. А что как ахнет тот снаряд, взметнётся над рекой водяной столб?

Вдруг Женя перестал грести и… медленно ушёл под воду.

Галка сунула в рот пальцы, словно хотела их откусить. Мы замерли на месте…

А Женьки нет и нет… Показалось, целый час не было.

И вдруг его голова выскочила из воды, как поплавок. Женя фыркнул и весело прокричал:

— Ух, и холодильник на дне! Криницы, наверно, бьют!

Он поплыл к берегу наискось, без снаряда течение сносило его сильнее. Мы подпрыгивали, мы плясали на берегу: «Ура! Ура!» Я кувыркнулся через голову, посмотрел опять на Неман. А Галка вдруг как закричит:

— Ой, Женечка!..

Гаркавый беспорядочно взмахивал руками. Крикнул, закашлявшись:

— Спокойно, дети!.. — и исчез опять под водой.

— Судорога скрутила… — Галка застучала кулачком о кулак, закусила губу, не стыдясь слёз.

Не было Жени, может, столько, сколько в первый раз. А может, и больше. Мы уже хныкали и скулили…

Вдруг Женя вынырнул, мотнул головой, чтоб отбросить назад с глаз волосы… Провёл по лбу рукой и поплыл сажёнками — быстро, изо всех сил. Пока он боролся с течением, Галка сбегала за полотенцем. Прибежала назад тогда, когда Женя, сильно хромая, выбирался из воды.

Вышел и упал на песок лицом вниз.

Мы стояли вокруг него и смотрели, как ходуном ходит спина Женьки, как бьёт его страшный, судорожный кашель. Из икры в двух местах сочилась кровь.

Наконец Женя отдышался и медленно перевернулся, сел. Вытер ладонью кровь и начал колотить кулаком по икре, щипать её, массировать. Губы его были плотно сжаты, брови сдвинуты к переносице…

Растирал он ногу, а Галка вытирала ему спину, плечи и улыбалась сквозь слёзы. И только тогда забрал Женя полотенце, когда Галка намерилась вытереть ему лицо, нос.

— Хорошо, что булавка была… — сказал Женя и вздохнул, снял с пояса ремень. — Со снарядом справился, а тут… Загнуться от какой-то паршивой судороги! Сколько на том свете будешь, столько и краснеть придётся. А вообще-то дикая, адская боль…

— Ты не краснеешь, а синеешь. От холода дойдёшь! — ласково говорила Галка, и губы её дрожали.

— Ну-у-у?! На ста-а-а-арт… Марш!!

И мы помчались к одежде — кто быстрее. Сзади тявкал от радости и пытался схватить кого-нибудь за пятку Снежок.

И мне тоже хотелось кричать от радости, что в нашем доме живёт Женя Гаркавый. Что там какие-то йоги! Да и те, кто не боится огня. Далеко им до Жени…

И пусть не хвастается Галка своим подвигом. Подумаешь, пролезла в форточку! Женя сто раз залез бы, если бы у него тогда были кеды на ногах.

И я когда-нибудь заберусь. Вот только подрасту немного, станут длиннее ноги — и залезу.